Лето и дым

Теннесси Уильямс

Лето и дым

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Альма (в детстве).

Джон (в детстве).

Мистер Уайнмиллер — священник, отец Альмы.

Миссис Уайнмиллер — мать Альмы.

Альма Уайнмиллер.

Джон Бьюкенен.

Доктор Бьюкенен — его отец.

Роза Гонзалес.

Папаша Гонзалес — ее отец.

Нелли Юэлл.

Миссис Бэссит.

Роджер Доремус.

Мистер Креймер.

Розмери.

Вернон.

Дасти.

Девушка.

Часть первая: Лето.

Часть вторая: Зима.

Действие происходит в городке Глориоз-Хилл, штат Миссисипи, с начала девятисотых годов по 1916 год.

Кто, если стану взывать, услышит меня

В ангельском сонме?

Рильке

Предложенное автором решение сценического пространства должно стать ясным при чтении самой пьесы, поэтому я ограничусь лишь указаниями на самое, с моей точки зрения, существенное. Прежде всего — о небе.

Оно должно быть огромным — на фоне его происходит все действие. Это относится и к интерьерным сценам. Впрочем, интерьеров, в подлинном смысле слова, в пьесе нет: стены либо отсутствуют, либо Слегка обозначены — там, где необходимо, скажем, повесить картину или сделать дверной проем.

В дневных сценах небо должно быть чистым и бездонно синим (как небо Италии, каким оно столь достоверно воспроизведено в ренессансных полотнах на религиозные сюжеты), а костюмы следует подобрать так, чтобы возник напряженный цветовой контраст между этой глубокой синевой и вырисовывающимися на ее фоне фигурами актеров. (Продуманность цветового решения и других зрительных эффектов представляется чрезвычайно важной.)

В сценах, происходящих вечером или ночью, на темном небе ясно различимы наиболее крупные созвездия, такие как Орион, Большая Медведица, Плеяды, а над ними, на самом верху, расплеснутый во всю ширь театрального горизонта, призрачно мерцает Млечный Путь. По горизонту могут быть также спроецированы смутные волнистые очертания проплывающих по небу облаков.

Вот и все относительно неба.

Теперь спустимся вниз и войдем в так называемые «интерьеры». Их в пьесе два: комната в доме священника и врачебный кабинет в соседнем доме. Внешние очертания обоих домов лишь слегка обозначены: по стилю это американская готика викторианской эпохи. Настоящих дверей, окон, стен в комнатах быть не должно — лишь оконные и дверные рамы изящного готического рисунка со свисающим с них ярко-зеленым и янтарно-желтым плющом. Отдельные части стен поставлены только там, где в них есть функциональная необходимость. В доме священника фрагмент стены должен быть укреплен за стоящим в комнате диваном — над ним висит романтический пейзаж в позолоченной раме, а в кабинете врача часть стены необходима, чтобы повесить анатомическую схему. Фрагменты стен и интерьеров превосходно использованы, например, в картине Де Кирико[1] «Беседа среди руин» — они-то и делают ее столь впечатляющей. По ходу пьесы мы поговорим об интерьерах более подробно.

Теперь мы выходим на основное, помимо интерьеров, игровое пространство пьесы. Это вдающаяся углом к просцениуму часть парка или сквера в городке Глориоз-Хилл. Расположен на ней фонтан в виде грациозно склонившегося каменного ангела с поднятыми крыльями. Руки его сложены чашечкой; из них стекает вода — общественный фонтанчик для питья. Этот каменный фонтанный ангел должен быть, видимо, на некотором возвышении, в глубине, с тем чтобы, находясь но отношению к интерьерам на заднем плане, доминировать над всем происходящим в пьесе, как некая символическая фигура (Вечность). Все это внеинтерьерное игровое пространство может быть несколько приподнято по сравнению с двумя фрагментарно намеченными интерьерами. Хотелось бы, чтоб все три игровые точки существовали не сами по себе, а воспринимались в гармоническом единстве, как законченная, цельная картина. Творческое воображение подскажет художнику спектакля разнообразные пути к решению этих пластических проблем; он не должен чувствовать себя связанным какими-либо из моих конкретных предложений.

В пьесе есть еще одно место действия — крохотная беседка, — мы поговорим о нем, когда дойдем до соответствующей сцены.

Следует сделать все возможное, чтобы действие не прерывалось и сцены следовали одна за другой без задержки. Занавеса давать не нужно, за исключением антракта между первой и второй частями. При чистых переменах следует менять освещение.

И наконец, о музыке. Одна и та же ведущая тема должна возникать снова и снова — это будет специально оговорено в сценических ремарках.

Часть первая: Лето

Пролог

В парке, вблизи фонтана.

Первые годы нашего столетия. Май. Вечерний сумрак. Входит Альма, девочка десяти лет. На ней матроска, косички перевязаны лентами. Присущее ей чувство собственного достоинства делает ее не но годам взрослой, трепетность и одухотворенность резко выделяют ее среди сверстников. У нее привычка, которую она сохранит и взрослой, — накрывать одну другой согнутые горстью ладоши, как это делают в церкви, причастившись и получив облатку. Так она и стоит несколько мгновений перед каменным ангелом, затем наклоняется, чтобы выпить вода.

Склонившейся у фонтана ее и застает вошедший Джон, мальчик примерно тех же лет. У него игрушечное духовое ружье, он стреляет Альме в спину. Испуганно вскрикнув, она оборачивается.

Джон (расхохотавшись). A-а, поповская дочка! (Двинулся к ней.) Тебя-то мне и надо.

Альма (с надеждой). Правда?

Джон. Это ты положила мне на парту носовые платки?

Альма неуверенно улыбается.

Чего молчишь?

Альма. Да, эту коробочку положила я.

Джон. Я так и знал. С чет это тебе вздумалось, ты, зануда?

Альма. Тебе они были нужны.

Джон. Дураком меня хотела выставить?

Альма. Что ты, вовсе нет!

Джон. Так какого же черта?

Альма. Ты был сильно простужен и целую неделю шмыгал носом. Ты даже выглядеть стал хуже.

Джон. Нечего глазеть на меня, если не нравится, как я выгляжу.

Альма. Нет, мне нравится, как ты выглядишь.

Джон (подойдя ближе). Вот, значит, почему ты все пялишь на меня глаза?

Альма. И вовсе не пялю.

Джон. Еще как пялишь. Глаз не сводишь. Как ни обернусь, твои кошачьи буркалы тут как тут — уставились на меня. Окажешь нет? Вот хоть бы сегодня — мисс Блэнчед спросила у тебя, где протекает Амазонка, а ты все глазеешь на меня и не слышишь, а она все спрашивает и спрашивает. Ну так с чего же это ты, а? Что у тебя было на уме? Давай отвечай!

Альма. Я просто думала, что, если б не твое замурзанное лицо, ты был бы очень красивым. Знаешь, почему оно у тебя такое грязное? Потому что вместо платка ты вытираешь нос рукавом, а свитер у тебя старый и вечно в грязи.

Джон (с негодованием). Х-ха!

Альма. Вот я и положила тебе на парту платки. Я их специально так завернула, чтоб никто не догадался, что там. Чем же я виновата, что ты раскрыл коробочку прямо на глазах у всех?

Джон. Еще бы не раскрыть! А что ж, по-твоему, делать, когда у себя на парте находишь вдруг какую-то дурацкую коробку? Подождать, пока она взорвется или чего-нибудь еще? Откуда мне было знать, что там Платки!..

Альма (робко, дрожащим голосом). Прости, пожалуйста, — так нехорошо получилось. Я не нарочно, честное слово. Я б ни за что на свете не стала делать этого, если б знала, что поставлю тебя в неловкое положение.

Джон. Чего-чего?! Слишком много чести для тебя — поставить меня в неловкое положение. Не так-то это просто.

Альма. Девочки смеялись над тобой. Как это было глупо и жестоко.

Джон. Х-ха!

Альма. Им следовало сообразить: раз у тебя нет мамы, то некому и позаботиться о таких вещах. А для меня было радостью что-то сделать для тебя, мне только не хотелось, чтоб ты догадался, кто это.

Джон. Ах-ах-ах, хи-хи-хи, ха-ха-ха! Забирай обратно! (Выхватывает из кармана коробочку и протягивает ей.)

Альма. Оставь у себя. Пожалуйста.

Джон. На кой они мне сдались?!

Она беспомощно смотрит на него. Он швыряет коробку на землю и подходит к фонтану напиться. Взглянув на нее и, видимо, тронутый чем-то в выражении ее лица, он присаживается у подножия фонтана уже не с таким непреклонным видом. Сумерки сгущаются.

Альма. Знаешь, как зовут этого ангела?

Джон. Зовут? Разве у него есть имя?

Альма. Да, я это случайно обнаружила. Вот здесь на камне вырезана надпись, но она так стерлась, что ее нельзя разобрать.

Джон. Как же ты тогда узнала его имя?

Альма. А очень просто — пальцами. Попробуй сам. Я когда прочитала, меня прямо в дрожь бросило! Попробуй теперь ты, и посмотрим, бросит ли в дрожь тебя! Ну давай! Прочитай надпись пальцами!

Джон. Скажи мне лучше, и все тут.

Альма. Нет, нет, не скажу.

Джон (снисходительно ухмыльнувшись, приседает у цоколя и нащупывает пальцами стершуюся надпись). «В»?

Альма. Правильно, первая буква — «В».

Джон. «Е»?

Альма. Верно!

Джон. «Р»?

Альма. Нет, нет, не «Р»! «Ч»!

Джон (медленно выпрямляется). Вечность?

Альма. Вечность! Неужто тебя не кинуло в дрожь?

Джон. Еще чего!

Альма. А я прямо вся задрожала.

Джон. На то ты и поповская дочка. Вечность. Что такое вечность?

Альма (приглушенно, сама пытаясь понять). Это то, что остается навсегда-навсегда, когда нет уже ни жизни, ни смерти, ни времени, и вообще уже ничего нет.

Джон. Такого не бывает.

Альма. Бывает. Там обитает душа, когда покинет тело. Меня зовут Альма, а Альма по-испански душа. Ты это знал?

Джон. Ах-ах-ах, хи-хи-хи, ха-ха-ха! А ты покойников когда-нибудь видала?

Альма. Нет.

Джон. А я видал. Когда мама умирала, меня заставили войти к ней в комнату, и она схватила меня за руку и все никак не отпускала. Я закричал и ударил ее.

Альма. Неправда!

Джон (угрюмо). Правда. Она была даже непохожа на мою маму. Лицо такое уродливое и желтое, и еще от нее противно пахло! И я ударил ее, чтоб отпустила руку. Меня еще тогда обозвали дьяволенком!

Альма. Ты просто не понимал, что делаешь. Вот и все.

Джон. Мой папа доктор.