Люди из забытого времени

Люди из забытого времени

Глава I

Я вынужден сознаться, что, хотя прошло немало времени с того момента, как я привез рукопись Боувена Тайлера его отцу, я все еще был настроен слегка скептически, так как помнил, что много лет назад Боувен славился в своем университете как один из лучших шутников. Я сидел в библиотеке Тайлера в Санта-Монике и чувствовал себя дураком. Я жалел, что сам привез рукопись, вместо того, чтобы отправить ее срочной почтой, так как должен признаться, что не люблю, когда надо мной смеются. У меня хорошо развито чувство юмора, когда шутка не в мой адрес.

Мистера Тайлера ожидали с минуты на минуту. Последний пароход из Гонолулу привез сообщение о предполагавшемся времени прибытия его яхты «Тореадор», которая теперь опаздывала уже на двадцать четыре часа. Секретарь мистера Тайлера заверил меня, что «Тореадор» придет вовремя. Он знал своего хозяина и считал, что ничего, кроме воли господней, не в силах изменить его планы. Я также отдавал себе полный отчет в том, что «Тореадор» снабжен радиоустановкой, которую можно было использовать в случае необходимости. Но нам ничего не оставалось, кроме ожидания, и мы ждали.

Мы говорили о рукописи и азартно спорили о ее содержании и о тех удивительных событиях, о которых она рассказывала. То, что пароход, на котором Боувен Тайлер плыл во Францию, чтобы поступить в американскую медицинскую службу, был торпедирован, хорошо известно, а еще я получил телеграфное подтверждение этому из нью-йоркской конторы владельцев парохода, где мисс Ла Ру заказывала билет для поездки. Кроме того, ни она, ни Боувен не значились в списках оставшихся в живых; не были обнаружены и их тела.

Их спасение английским буксиром было вполне вероятно; захват вражеским кораблем У-33 экипажа буксира был также возможен. А их приключения во время рискованного путешествия, в котором вероломство и обман Бенсона привели к тому, что они оказались в воде на далеком юге Тихого океана со скудными запасами продовольствия и отравленной пресной водой в бочонках, — их приключения граничили с фантастикой.

Капрона всегда считалась полуфантастической землей, что подтверждено еще выдающимися мореплавателями восемнадцатого века; однако рассказ Боувена делал ее очень правдоподобной, несмотря на то, что тысячи миль безлюдного океана лежали между нею и нами. Да, его рассказ заставил нас теряться в предположениях. Мы были согласны, что в целом все это неправдоподобно, но никто из нас не мог сказать, что любой эпизод рассказа в отдельности был за пределами возможного. Таинственные флора и фауна Каспака были также возможны в плотной атмосфере вблизи излучающего тепло нагретого кратера, как и в мезозойскую эру, когда такие климатические условия были на всей земле. Секретарь Тайлера слышал кое-что о Капроне и его открытиях, но считал, что не может ни согласиться с рассказом, ни отвергать его. Мы согласились, что труднее всего объяснить в рассказе Тайлера то, что в многочисленных племенах, с которыми он общался, совсем не было молодежи.

Мы говорили также о возможной судьбе Бредли и его отряда, состоявшего из английских моряков. Тайлер нашел могилы двоих, а сколько из них еще погибло! А мисс Ла Ру — могла ли оказавшаяся в одиночестве девушка выдержать ужасы Каспака? Секретарь выразил сомнение в том, что Нобс все еще находится с Нево, и мы оба молча усомнились в правдивости этой жуткой истории.

— Возможно, я глуп, — заметил секретарь. — Но, клянусь господом, я не могу в это поверить; не могу представить себе девушку, которую защищает от ужасов прошедших тысячелетий только большой эрдельтерьер. Не могу отчетливо представить себе картину: человекообразные обезьяны толпятся в своих отвратительных пещерах, гигантские птеродактили парят в небе на своих крыльях, напоминающих крылья летучей мыши, неуклюжие динозавры раздвигают своими огромными туловищами темные тени древнего леса, драконы, которых мы считали мифом до тех пор, пока наука не доказала нам, что это правдивые воспоминания первобытных людей, передававшиеся от отца к сыну и пронесенные через бесчисленные века.

— Это изумительно, если это правда, — ответил я. — И только подумать, что они, возможно, все еще там, Тайлер и мисс Ла Ру, окруженные ужасными опасностями, и что, возможно, Бредли и люди его отряда живы. Я не теряю надежды, что Боувен и девушка нашли друг друга. Последнее, что Боувен узнал о них, это то, что рассказали шестеро моряков — помощник капитана Бредли, инженер Олсон, а также Вильсон, Уитли, Бредли и Синклер. Надежда есть, если они вместе и сохранили хоть немного сил, но в одиночку они все уже, наверное, погибли.

Только бы они не были захвачены немцами! Для Боувена нет ничего хуже, чем вновь оказаться в их руках. У фон Шенфорта немало шансов вернуться в Киль. С достаточным запасом нефти из источника, открытого в Каспаке, с изобилием пресной воды и провизии они вполне могли открыть подводный туннель под скалами и благополучно завершить плавание.

— Я их не люблю, — сказал секретарь, — но иногда мне кажется, что следует признать превосходство немцев.

— Да, — согласился я, — однако вряд ли чему-нибудь я радовался бы меньше, чем их превосходству.

В этот момент раздался телефонный звонок. Секретарь взял трубку, и я вдруг увидел, как у него задрожали губы и побледнело лицо.

— Боже! — воскликнул он и машинально положил трубку. — Не может быть!

— Что? — спросил я.

— Мистер Тайлер умер, — ответил он унылым голосом. — Он умер в море вчера, внезапно…

Последующие десять дней были заполнены похоронами мистера Тайлера и составлением плана спасения его сына. Занимался этим Том Биллингс, последний секретарь мистера Тайлера. Он соединил в себе энергию, инициативу, неутомимость и здравый смысл. Мне не приходилось встречать более энергичного молодого человека. Он обращался с адвокатами, судьями и судебными исполнителями, как скульптор обращается с глиной. Он подчинял их своей воле. Он был соучеником Боувена Тайлера, его названным братом. А до того он был бедным пастухом на одном из богатейших ранчо Тайлера. Тайлер выделил его из всех своих служащих и воспитал. Вернее, он предоставил ему возможность для образования, а воспитал себя Биллингс сам. Младший Тайлер, руководствуясь суждениями своего отца, подружился с Биллингсом, и не было более преданного Тайлерам человека, чем Том. Однако Биллингс не превратился в льстеца или любимчика. До тех пор мне ни разу не приходилось встречать человека, который бы так отвечал моему представлению, каким должен быть настоящий мужчина. И я уверен как в том, что до того, как Боувен Тайлер встретил его в колледже, Том ни разу не слышал слово «этика», так и в том, что за всю жизнь Биллингс ни разу не отступил от кодекса чести американского джентльмена.

Через десять дней после того, как «Тореадор» доставил тело мистера Тайлера, мы отплыли в Тихий океан на поиски Капроны. Нас было сорок человек, включая капитана и экипаж «Тореадора», и Биллингс был самым упорным из нас. Путешествие было долгим и малоинтересным, так как старая карта Капроны, которую в конце концов отыскал Том, оказалась неточной. Когда наконец зеленые холмы Капроны внезапно возникли перед нами из океанской глубины, мы были уже далеко на юге, и можно было усомниться, в Тихом ли мы океане или уже в водах Антарктики. Было холодно. Вокруг плавало множество айсбергов.

Во время плавания Биллингс упорно ускользал от вопросов о том, как же мы попадем в Каспак, после того как достигнем Капроны. Рукопись Боувена Тайлера сделала совершенно ясным, что подземный сток каспакианской реки был единственным входом и выходом в кратер за неприступными скалами. Отрад Тайлера смог воспользоваться этим входом только потому, что в их распоряжении была подводная лодка. Но «Тореадор» не мог перелететь через скалы, так же как и проплыть под ними. Джимми Холлис и Колин Шорт проводили много часов в обсуждении различных планов преодоления неприступных скал, а также замысла, который, несомненно, собирался осуществить Том Биллингс. Однако как только мы убедились, что достигли Капроны, Биллингс созвал нас.

— Не было смысла говорить об этом, — пояснил он, — пока мы не достигли острова. И так же не было смысла гадать, пока мы не осмотрели тщательно берег. Каждый из вас из рукописи Боувена получил свое представление о Капроне, и, наверное, ни одно из ваших представлений не совпадало с другими так же, как они не совпадают с тем реальным берегом, что мы видим перед собой. Я подготовил три плана преодоления скал, и в трюме имеется оборудование для осуществления каждого из них. Там есть электрическая дрель и запас водонепроницаемого кабеля, достаточный для того, чтобы соединить корабельную динамомашину с вершиной скалы в то время, как «Тореадор» встанет на якорь в безопасном удалении от берега. Имеется также достаточный запас полудюймовых стальных стержней, чтобы с их помощью построить лестницу от основания до вершины скалы.

У нас есть также спасательная мортира, которая способна перебросить канат через вершину скалы. Но этот план вынуждает одного из нас взбираться на вершину с риском для жизни, так как канат на вершине может порваться или крюк на его конце соскользнет.

Третий план мне кажется наиболее осуществимым. Вы видели несколько больших тяжелых ящиков, которые погрузили в трюм перед отплытием? Я знаю, что видели, так как спрашивали меня о содержании ящиков, а также рассуждали о большой букве «Н», нарисованной на ящиках. В них — разобранный гидроплан.

Я предполагаю собрать его на взлетной площадке, описанной Боувеном. Это участок морского пляжа, тот самый пляж, где он нашел труп первобытного человека. Собрав гидроплан, я захвачу с собой необходимое снаряжение и перенесу его через вершину. Затем уже будет сравнительно легко и просто поднять спасательный отряд вместе с его имуществом в полной безопасности. Либо же я смогу сделать достаточно ступенек в отвесной скале, чтобы мог подняться весь отряд. Все будет зависеть, конечно, от моего первого разведывательного полета.

Весь следующий день мы медленно продвигались вдоль неприступного барьера, окружающего Капрону.

— Вы видите теперь, — заметил Биллингс, в то время как мы вытягивали шеи, разглядывая находившуюся на высоте нескольких тысяч футов вершину, — как бесполезно было бы тратить время на разработку деталей плана преодоления этого барьера. — И он резко указал пальцем на скалы. — Потребуются недели, а вероятно, и месяцы, чтобы протянуть лестницу до вершины. Я не имел представления о ее подлинной высоте. Наша мортира не добросит канат даже до середины самой низкой из этих скал. Нет смысла обсуждать другие планы, кроме одного: использование гидроплана. Мы разыщем пляж и будем готовиться.

На следующее утро впередсмотрящий крикнул, что видит в миле впереди по курсу прибой. Когда мы подошли поближе, все заметили линию бурунов, образуемых прибоем у узкого пляжа. Опустили баркас, и пятеро из нас высадились на берег, основательно вымокнув при этом в ледяной воде. Но мы были вознаграждены находкой голых костей, которые могли быть частью скелета первобытного человека. Кости лежали у основания скал. Биллингс был доволен так же, как и все остальные: мы нашли пляж, указанный Боувеном, и на нем оказалось достаточно места для сборки гидроплана.

Биллингс, приняв определенное решение, не стал тратить время в бездействии. В результате еще до полудня мы перевезли все свои большие ящики с буквой «Н» на берег и занялись их разборкой.

Два дня спустя гидроплан был собран и готов к полету. Мы погрузили инструмент, веревки, воду, пищу и амуницию в него, а затем стали убеждать Биллингса, чтобы он летел с кем-нибудь из нас. Но он не согласился. В этом был весь Биллингс: если одному человеку предстояло выполнить трудную или опасную работу, то этим человеком должен быть Биллингс. Если он нуждался в помощнике, он никогда не вызывал добровольцев — он сам называл человека или нескольких людей, которых он считал наиболее подготовленными для выполнения этого задания. Он говорил, что считает призывы к добровольцам неправомерными, так как они подвергают сомнению смелость и преданность остальных членов команды.

Мы подтащили гидроплан к воде, и Томас занял место пилота. Он захотел убедиться, что не забыл ничего необходимого. Джимми Холлис проверил все вооружение и амуницию Биллингса. Помимо пистолетов и ружей, в самолете был также пулемет и достаточное количество боеприпасов. Перечисление ужасов Каспака, сделанное Боувеном, убедило нас в необходимости надежной защиты.

Наконец все было готово. Мотор заработал, и мы столкнули гидроплан в прибой. Мгновение спустя он уже несся по поверхности воды, затем легко оторвался от воды по спирали и набрал высоту, покружился над нами и исчез за гребнем скал. Мы стояли молча и пристально смотрели на вершины, возвышающиеся над нами. Холлис, оставшийся нашим командиром, часто поглядывал на часы.

— Ну, — воскликнул Шорт, — мы вряд ли услышим его так скоро!

Холлис нервно засмеялся.

— Он улетел всего десять минут назад, — сказал он.

— А кажется, что прошел целый час, — ответил Шорт. — Но что это? Вы слышите? Он стреляет! Это пулемет! Мы даже не знаем, что случилось. Почему он не разрешил никому из нас с ним лететь?

Да, это был пулемет. Мы слышали его отчетливо в течение минуты. Затем все смолкло. Это было две недели тому назад. С тех пор мы не получили никаких известий от Тома Биллингса.

Глава II

Я никогда не забуду своего первого впечатления от Каспака, окруженного скалами. Я смотрел вниз из аэроплана на покрытый легкой дымкой пейзаж. Горячая, влажная атмосфера Каспака, окруженная холодным антарктическим воздухом, посылала разреженные клочья тумана далеко в Тихий океан. Поэтому пейзаж производил впечатление колоссального импрессионистского холста, на котором зеленое, коричневое, алое и желтое окаймляли глубокую синеву озера — островки цвета пробивались сквозь опускающийся туман.

Я снижался, держась вблизи скал, и двигался вдоль них на протяжении нескольких миль, не находя ни малейшего признака подходящей посадочной площадки. Затем я вернулся назад, держась ближе к земле в надежде отыскать основание грандиозного скального эскарпа. В это время я летел совсем низко, не только отыскивая посадочную площадку, но и ожидая увидеть внизу признаки жизни. Я почти долетел до южного конца острова, где озеро глубоко вдавалось в сушу, и тут я увидел, что на поверхности воды чернеют тысячи различных живых существ. Я был слишком далеко, чтобы рассмотреть подробности, но мне показалось, что это чудовищные амфибии. Земля также кишела бегущими, ползущими и летающими существами. Неожиданно рядом со мной оказалось одно из них, в то время как все мое внимание было сосредоточено на таинственной картине внизу.

Внезапно что-то заслонило солнечный свет. Я взглянул вверх и увидел огромное ужасное существо, летящее надо мной. Оно имело не менее восьмидесяти футов в длину от отвратительного клюва до кончика тонкого короткого хвоста, с крыльями соответствующей ширины. Оно летело прямо на меня и устрашающе шипело — я слышал его сквозь рокот мотора. Существо оказалось перед моим пулеметом, и я направил ствол прямо ему в грудь, но мне нужно было развернуть аэроплан, так как я был опасно прижат к земле.

Существо было от меня на расстоянии дюжины футов. Когда я начал подниматься, оно последовало за мной, но лишь до тех пор, пока мы не достигли прохладного воздуха в районе вершины скалы. Здесь оно повернуло назад и начало снижаться. Что-то — возможно, извечное мужское стремление к битве и риску — заставило меня преследовать его, и я начал кругами опускаться за ним вслед. Как только мы вошли в теплую атмосферу Каспака, существо повернуло обратно и вновь оказалось надо мной, так что оттуда оно могло броситься на меня. Это облегчило мое пользование вооружением: мой пулемет был обращен вверх под углом в сорок пять градусов и не мог быть ни поднят и ни опущен пилотом. Если бы со мной был кто-нибудь, мы могли бы обстреливать огромную рептилию с любой позиции, но так как, видимо, это существо всегда атаковало сверху, я встретил его пулеметной очередью. Битва продолжалась не более минуты. Затем существо внезапно перевернулось и полетело на землю.

Мы с Боувеном, учась в колледже, жили вместе, и я многому научился у него. Он был очень аккуратным студентом. Его большим увлечением, его хобби была палеонтология. Он часто рассказывал мне о многочисленных формах животных и растительной пище, покрывающей земной шар в предшествующие нам эпохи, так что я был хорошо знаком с рыбами, амфибиями, рептилиями и млекопитающими прошлого. Я понял, что существо, напавшее на меня, было птеродактилем, который считался вымершим миллионы лет назад. Я вынужден был признать, что Боувен ничего не преувеличивал в своей рукописи.

Избавившись от первого противника, я вновь принялся отыскивать посадочную площадку вблизи основания скал, помня, что спасательный отряд ждет меня. Я понимал, что товарищи беспокоятся обо мне, и хотел успокоить их, а также побыстрее переправить отряд и все снаряжение в Каспак, чтобы наконец могли заняться своим делом — поисками и спасением Боувена Тайлера. Как только тело птеродактиля упало на землю, к нему бросились десятки отвратительных созданий, маленьких и больших, чтобы воспользоваться плодами моей победы. Я вспомнил рассказ Боувена о том, что северная часть Каспака более пригодна для путешествия, так как ужасные ящеры на юге этого острова делают невозможной человеческую жизнь.

Не оставалось ничего иного, как искать посадочную площадку севернее, затем вернуться на «Тореадор» и переправить моих товарищей одного за другим через скалы. Однако во время полета на север мною овладело искушение произвести разведывательный полет вглубь острова. Я знал, что у меня слишком мало горючего для полета над Каспаком и возвращения на пляж. Но у меня все время была надежда найти Боувена или кого-нибудь из его отряда. Широкая поверхность внутреннего моря соблазняла меня пролететь над ней, тем более, что вдали я заметил острова — один на юге, другой на севере. Но я не стал отклоняться от курса, отложив подробное изучение этих островов до более позднего времени.

Дальний берег казался более узкой лентой земли между скалами и водой, чем ближний, западный берег, но там была более холмистая и открытая местность. Здесь была прекрасная посадочная площадка, а в некотором отдалении от нее по направлению к северу я заметил что-то похожее на деревню. Впрочем, я не был в том уверен. Однако, приблизившись к земле, я увидел несколько человеческих фигур, преследующих человека, который стремительно бежал по широкому лугу. Когда я долетел ближе, чтобы лучше рассмотреть беглеца, преследователи уловили гудение моего пропеллера и поглядели вверх. На мгновение они остановились — и преследователи, и преследуемый — а затем бросились в поисках убежища к ближайшему лесу. В то же мгновение какая-то отвратительная масса устремилась на меня сверху. Поглядев вверх, я убедился, что летающие ящеры встречались и в этой части Каспака. Это существо появилось у моего правого крыла так внезапно, что только резкое изменение курса могло спасти меня. Я находился очень близко от земли, так что маневрирование было чрезвычайно опасно. Но я уже почти достиг успеха, как вдруг увидел, что нахожусь слишком близко к большому дереву. Попытка избежать столкновения с деревом и с птеродактилем одновременно оказалась гибельной. Аэроплан задел крылом за ветви. Затем он клюнул и ринулся к земле, в конце концов запутавшись в ветках дерева, чья могучая крона возвышалась на десятки футов над землей.

Громко шипя, отвратительный ящер дважды облетел вокруг дерева, в кроне которого оказался мой аэроплан, и затем направился к югу. Как я сообразил позднее, лес является лучшей защитой от этих ужасных созданий. Огромный размах крыльев и большой вес не давали им возможности так же спокойно летать среди деревьев, как и над поверхностью озера. Минуту или несколько больше я не мог оторвать взгляда от своей разбитой машины, теперь уже беспомощной, осознавая ужас катастрофы, постигшей меня. Все мои планы спасения Боувена и мисс Ла Ру были нарушены. За несколько коротких мгновений моя любовь к приключениям разбила и их надежды, и мои… Я не мог даже представить себе, что теперь предпринять для их спасения. Их жизни были принесены в жертву моей убийственной глупости. Собственная гибель также казалась мне неизбежной, но я честно могу сказать, что судьбы моих друзей печалили меня больше, чем собственная.

За скальным барьером наш отряд сейчас нетерпеливо ожидает моего возвращения. Постепенно мрачные предчувствия и страх охватят их — ведь они ничего не знают! Они постараются преодолеть скалы, в этом я был уверен. Но я не был уверен в их успехе. Потерпев неудачу, они повернут назад и вынуждены будут, печальные и мрачные, возвратиться домой. Домой! Я стиснул зубы и постарался забыть это слово. Я знал, что никогда уже не увижу дома.

А как же Боувен и его девушка? Я погубил и их! Они даже не узнают никогда о попытке их спасения. Если они живы до сих пор, возможно, через несколько дней они увидят обломки моего самолета и удивятся, но ничего не поймут. И я даже обрадовался тому, что они никогда не узнают о том, что преступная эгоистичность Тома Биллингса привела их к гибели.

Эти бесполезные сожаления привели меня в плохое настроение, но я встряхнулся и постарался выбросить эти мысли из головы. Нужно было что-то делать. Я получил несколько ушибов и синяков, но мог считать, что легко отделался. Самолет висел, опасно наклонившись, так что мне было трудно выбраться из него и по стволу дерева попасть на землю.

Мое положение было очень тяжелым. Между мной и моими друзьями лежало, протянувшись на шестьдесят миль, озеро, а вокруг на протяжении трехсот миль раскинулась земля, полная опасностей. Я достаточно увидел за этот день, чтобы убедиться, что Боувен нисколько не преувеличивал ужасы Каспака. Наоборот, я склонялся к мысли, что он настолько привык к опасности перед тем, как начал писать, что даже преуменьшил их. Стоя под деревом — деревом, все современники которого на остальной Земле превратились в уголь, — и глядя на озеро, полное пугающей жизни — жизни, существовавшей еще до того, как господь создал Адама, — я думал, что шансы моего спасения не стоят даже глотка выдохшегося пива. Однако я не собирался сдаваться и думал, если обстоятельства позволят, побороться за жизнь. У меня было достаточно боеприпасов, автоматический пистолет и тяжелое ружье — одно из тех двадцати ружей, что мы добавили к снаряжению под влиянием рассказов Боувена об ужасных тварях, опустошавших Каспак. Наибольшая опасность исходила от отвратительных ящеров, чья низкая нервная организация позволяет им проявлять их плотоядные инстинкты еще много минут спустя после гибели жизненно важных центров.

Но обо всем этом я думал меньше, чем о внезапном крушении всех наших планов. С горьким сожалением я проклинал глупую свою слабость, которая отвлекла меня от главной цели полета и заставила предпринять преждевременную дальнюю разведку. Мне казалось, что я пока должен полностью отказаться от поисков Боувена, так как он мог находиться на любой из трехсот миль территории Каспака, и сосредоточить все внимание на создании базы для спасательного отряда у подножия скал. Один человек, не привыкший к жизни Каспака, вряд ли мог что-нибудь сделать. Но все же я не отказывался от надежды. Моя обязанность была для меня совершенно ясна, я должен выполнять ее, пока я жив. С этими мыслями я двинулся на север.

Местность, через которую я проходил, казалась необычно прекрасной. Я хочу сказать, что она была таинственной. Деревья, кусты, растения — все было мне незнакомым. Они были больше, их цветы ярче, а формы необычнее, чем мы привыкли. Некоторые из них несколько напоминали огромные кактусы из пустыни Мохава. И над всем этим висело круглое, прекрасное, огромное солнце, его свет пробивался сквозь влажный воздух Каспака.

Все вокруг меня было полно жизни. Эта жизнь двигалась над вершинами деревьев и между стволами, она проявлялась в расширявшихся и перекрещивающихся кругах на поверхности озера, она выпрыгивала из воды, она магически и пугающе поднималась из глубины. Я слышал ее в густом лесу справа от себя, ее звуки усиливались и ослабевали, временами прерываясь ужасными криками или громовым ревом, который потрясал землю. И все время меня преследовало необъяснимое чувство, что невидимые глаза смотрят на меня, а неслышимые шаги сопровождают меня. Я никогда не был нервным или легковозбудимым, но бремя ответственности лежало на мне, поэтому я был более осторожным, чем мне хотелось бы. Я часто оглядывался по сторонам, оборачиваясь назад, а оружие было наготове в моих руках. Однажды мне показалось, что среди множества созданий, неясно видневшихся в тени леса, я увидел человеческую фигуру, метнувшуюся из одного укрытия в другое, однако я не был уверен в этом.

Большую часть времени я шел вдоль края леса, предпочитая обходной путь опасностям, таившимся в запретных глубинах лесного мрака, однако иногда мне приходилось пересекать участки леса, подходившие к самому берегу озера. Здесь раздавались зловещие звуки, мелькали странные фигуры чудных животных или еще более чудных людей — и я с облегчением вздыхал, выходя на открытое пространство.

Я продвигался на север около часа, пока мною не овладело убеждение, что кто-то притаившийся у кустарника справа и немного позади преследует меня. Услышав неясный шум, доносившийся оттуда, я повернулся и увидел какое-то существо, выбежавшее из леса и приближающееся ко мне. Оно больше не пыталось скрываться, оно быстро пробиралось сквозь подлесок, и я был уверен, что оно наконец набралось храбрости, чтобы напасть на меня. Пока оно приближалось, я успел заметить, что оно не одно: на некотором расстоянии за ним сквозь джунгли пробиралось другое существо. Очевидно, на меня напала пара охотящихся животных, а может, и людей.

Наконец, из-за последней группы волнистых папоротников появилось первое существо и огромными прыжками стало приближаться ко мне. Я ждал, прижав к плечу приклад ружья. Должно быть, я выглядел глупо, когда увидел, что это — бегущая девушка. Я опустил ружье, но не надолго, так как разглядел ее отчаянные прыжки и краску испуга на лице. В тот же момент из леса выскочила кошка, более страшная, чем я когда-либо видел.

Вначале я принял ее за саблезубого тигра. Животное приближалось, жестокое и внушающее ужас, его зловещие глаза сверкали над разинутой пастью, из которой сквозь частокол огромных зубов угадывалось грозное рычание. Увидев меня, оно прекратило свой стремительный бег и начало медленно подкрадываться ко мне. В то же время девушка, держа в руках длинный нож, продолжала бежать слева и немного позади от меня. Она что-то кричала мне на каком-то странном языке, но что она говорила, я, конечно, не знал. Я только заметил, что тембр ее голоса, в котором не слышалось паники, был мягок, богат интонациями.

Повернувшись к отвратительной кошке, в которой я теперь узнал огромную пантеру, я поджидал удобного момента для выстрела. Я хотел, чтобы пантера повернулась ко мне боком, так как прямым выстрелом трудно свалить крупное плотоядное животное. У меня было некоторое преимущество, так как зверь не был готов к прыжку. Его голова была опущена, а спина выгнута. На расстоянии сорока ярдов я тщательно прицелился, стараясь попасть в позвоночник, в то место, где соединяются шея и плечи. На том же самом расстоянии, как бы почувствовав мое намерение, огромный зверь поднял голову и стремительно прыгнул ко мне. Стрелять под таким углом было более чем опасно, поэтому я быстро прицелился в другое место и нажал курок, надеясь, что прямой выстрел на какое-то время остановит зверя и даст мне возможность выстрелить во второй раз.

Пуля попала в цель, животное подпрыгнуло, совершив в воздухе настоящее сальто, но тотчас же вскочило и, поднимаясь, повернулось ко мне левым боком. Вторая пуля пробила его сердце. Животное упало, но затем вновь поднялось на ноги и двинулось ко мне. Живучесть созданий Каспака поразительна и показывает низкий уровень нервной организации палеонтологической жизни, давно не существующей ни в одном другом районе земного шара.

Я выстрелил в зверя в третий раз с расстояния в три шага. Он покатился по земле и остановился у моих ног мертвый, как камень. Я обнаружил, что моя вторая пуля прошла точно в сердце, несмотря на это, зверь продолжал жить, и только мой третий выстрел не позволил ему убить меня перед тем, как самому издохнуть — или, как остроумно заметил Боувен Тайлер, прежде чем оно поняло, что умерло. Убедившись, что пантера мертва, я повернулся к девушке, которая глядела на меня с восхищением и не без некоторого страха, так что я заключил, что мое ружье привлекло ее внимание не меньше, чем я сам. Это было самое изумительное из всех виденных мной созданий, ее прелести, почти не прикрытые одеждой, были особенно подчеркнуты. Кусок мелкой невыделанной шкуры спускался с ее левого плеча и прикрывал правую часть груди, опускаясь слева до бедра, а справа — до металлического обруча на ноге выше колена. К этому обручу был прикреплен нижний конец шкуры. Вокруг талии шел свободный кожаный пояс, к середине которого были прикреплены ножны ее ножа. На правой руке между плечом и локтем был надет браслет, несколько таких же браслетов были на левой руке между локтем и запястьем. Как я узнал позже, это означало просьбу о помощи, при этом левая рука должна быть поднята вверх.

Ее длинные густые волосы были собраны вместе широким металлическим обручем, покрытым на лбу крупным треугольным орнаментом. Этот орнамент был сделан из крупной бирюзы, а все ее украшения состояли из чистого золота и были покрыты запутанными рисунками из перламутра и маленьких камешков разных цветов. С левого плеча свисал хвост леопарда, ноги были обуты в маленькие твердые сандалии. Нож был ее единственным оружием. Его лезвие было железным, рукоятка — витой и защищена тремя полосами железа, а на конце рукоятки находился золотой набалдашник.

Я заметил все это в те несколько секунд, в течение которых мы стояли лицом к лицу; я также увидел, что она была ужасающе грязна! Ее лицо, конечности и одежда были покрыты грязью, но, несмотря на это, я никогда до тех пор не видел столь совершенного и прекрасного создания. Ее лицо, ее фигура не поддавались описанию. Если бы я был поэтом, то, вероятно, сказал бы, что она напоминала древнегреческую богиню, но так как я не писатель и не поэт, то скажу, что она объединяла в себе самые привлекательные черты типично американской девушки. Да, даже грязь не могла скрыть тот факт, что она была несравненно прекрасна.

В то время, как мы стояли, глядя друг на друга, несмелая улыбка появилась на ее лице, обнажив ряд сильных белых зубов.

— Галу? — произнесла она с усиливающейся интонацией.

Вспомнив, как я читал в рукописи Боувена, что «Галу» означает высший тип человека, обладающего речью, я ответил, указывая на себя, повторив это слово. Затем она задала мне целый ряд вопросов, как я мог судить по выражению ее лица, поскольку не понимал ни одного слова. Все время девушка оглядывалась на лес. Наконец она взяла меня за руку и показала что-то в том направлении.

Повернувшись, я увидел волосатое человекообразное существо, стоявшее в ожидании, затем одна за другой такие же фигуры стали появляться из леса вслед за первой, пока я не насчитал их около двадцати. Они были совершенно нагие. Их тела были покрыты волосами, и, хотя они стояли на ногах, не касаясь земли руками, они были очень похожи на обезьян, у них были длинные руки и совершенно обезьяньи лица. Они были некрасивы с их узкими глазами, широкими носами, длинной верхней губой и выдающимися изо рта желтыми клыками.

— Алу! — сказала девушка.

Я так часто перечитывал приключения Боувена, что знал их почти на память. Теперь я знал, что вижу пережиток древней человеческой расы — Алу, забытых временем бессловесных людей древности.

— Казор! — воскликнула девушка, и в тот же момент полуобезьяны, тараторя, направились к нам. Они издавали странные рычащие и лающие звуки и приближались, щелкая зубами. Они были вооружены только природным оружием — сильными мускулами и огромными клыками, но я знал, что этого вполне достаточно, чтобы уничтожить нас, если я ничего не предприму, поэтому я выхватил пистолет и выстрелил в переднего. Он упал, как камень, а остальные, повернув назад, побежали. Девушка снова улыбнулась и подошла ближе, погладив ствол моего оружия. Когда она делала это, она задела меня своими пальцами, и я ощутил глубокий внутренний трепет, чего со мной никогда не бывало, с какими бы женщинами я ни оставался.

Она что-то сказала мне своим низким плавным голосом, но я не понял ее, тогда она указала на север и пошла в том направлении. Я пошел за ней, так как мой путь также лежал на север, но если бы она пошла на юг, я бы пошел за ней, так как я нуждался в обществе человека в этом царстве первобытных животных и полулюдей.

Мы шли вперед, девушка все время говорила и казалась удивленной моим непониманием. Ее серебряный смех весело зазвучал, когда я в свою очередь попытался что-то сказать ей, как будто мой язык был самым смешным из всего, что ей случалось слышать. Часто после безуспешных попыток объяснить мне что-то она протягивала свою ладонь ко мне, говоря: «Галу!» — дотрагивалась до моей груди или рук, выкрикивая: «Алу! Алу!» Я знал, что она имеет в виду, так как встретил в рассказе Боувена описание места отрицания, а также значение тех двух слов, что она повторяла. Она думала, что я не Галу, как я говорил, а Алу, то есть человек, лишенный речи. Некоторое время спустя она снова засмеялась, и смех ее был так заразителен, что и я поддержал его. Естественно, что она была обманута моей неспособностью понять ее и усомнилась в моей принадлежности к Галу, то есть к «людям, владеющим речью». В Каспаке существовало множество племен, стоявших на разных этапах эволюции. Она, принадлежавшая к Галу, племени с наиболее развитым языком, могла понимать язык как «людей, вооруженных топорами», так и «людей, вооруженных копьями и луками». Хо-лу, или обезьяны, Алу и я были единственными созданиями с человеческим обликом, с которыми она не могла разговаривать, однако ее рассудок говорил ей, что я — не Хо-лу и не Алу, то есть не обезьяна и не бессловесный первобытный человек.

Она не отчаялась и начала учить меня своему языку, и, если бы я не беспокоился так о судьбе Боувена и моих товарищей с «Тореадора», я бы пожелал, чтобы это обучение длилось как можно дольше. Я никогда не был дамским угодником, хотя люблю общество женщин и со времени обучения в колледже у меня оставалось много друзей женского пола. Я думаю, что мне даже нравился определенный тип женщин, но я никогда не влюблялся в них. Я предоставлял это тем, кто проделывал все полагающееся в таких случаях гораздо лучше, чем я, и получал удовольствие от женского общества в таких видах занятий, как танцы, игра в гольф, катание на лодках, прогулки верхом, теннис и тому подобное. Однако в обществе этой маленькой дикарки я нашел новое удовольствие, отличное от тех, которые я испытывал раньше. Когда она прикасалась ко мне, я вздрагивал, как не вздрагивал от прикосновения других женщин. Я не совсем понимал себя, я знал, что все это считается признаком влюбленности, а я, конечно же, не любил эту грязную маленькую варварку с ее нечесанными волосами и кожей, так вымазанной грязью и зеленью от растертых листьев, что трудно было сказать, каков ее настоящий цвет. Но если внешне она была грубовата, то ее ясные глаза и сильные ровные зубы, ее серебряный голос и королевская осанка обнаруживали прирожденное изящество, которого не могла скрыть даже грязь.

Солнце было уже низко, когда мы достигли речушки, впадавшей в большой залив у подножия низких скал. Наше дальнее путешествие было связано с постоянными опасностями, как и все путешествия на этой ужасной земле. Я не буду надоедать вам утомительным перечислением бесчисленных нападений существ, которые пересекали наш путь или подкрадывались к нам. Мы были постоянно настороже, ибо здесь, если можно так выразиться, постоянная бдительность есть действительно суть жизни.

Я немного продвинулся в овладении ее языком. Я узнал каспакианские названия зверей, деревьев, папоротников и трав. Я выучил на ее языке слова: «море», «река», «скалы», «небо», «солнце», «облако»… Да, я довольно далеко продвинулся вперед, когда сообразил, что я не знаю имени моей спутницы. Тогда я указал на нее и вопросительно поднял брови. Девушка провела рукой по своим волосам и выглядела недоумевающей. Я повторил то же самое не менее дюжины раз.

— Том, — сказала она наконец своим мягким голосом. — Том!

Я никогда раньше не думал о своем имени. Но когда она произнесла: «Том», — это прозвучало впервые в моей жизни как очень приятное имя. Затем лицо ее вдруг прояснилось, она хлопнула себя по груди и сказала: «Эйджер!».

— Эйджер! — повторил я.

Она засмеялась и захлопала в ладоши.

Итак, мы знали теперь имена друг друга, и это был несомненный успех. Мне нравилось ее имя — Эйджер! А ей, по-видимому, нравилось мое: она все время повторяла его.

Так мы достигли скал за небольшой рекой, которая впадала в залив огромного внутреннего озера. Скалы были старые и выветренные, а в одной из них под нависающими камнями была расщелина в несколько футов глубиной, в которой мы могли найти убежище на ночь. Все пространство вокруг покрывали камни разной величины, так что я мог построить заграждение у входа в пещеру. Я так и поступил, приготовив место для себя и для Эйджер, и постарался объяснить ей, что мы проведем ночь здесь.

Когда она поняла меня, то ответила каспакианским эквивалентом подтвердительного кивка, затем, дотронувшись до ружья, предложила мне идти за ней к реке.

На берегу она остановилась, сняла свой пояс с ножнами, положив его на землю возле себя, затем отстегнула нижний конец своей одежды от металлического обруча, к которому она была прикреплена. Одежда соскользнула с ее левого плеча и легла у ног, что было так естественно, просто и быстро, что я почувствовал себя задыхающимся, как рыба без воды. Повернувшись, она улыбнулась мне и бросилась в реку. Она плескалась в воде, а я стоял и глядел на нее. Минут через пять-десять она подплыла к берегу, и тогда выяснилось, что ее блестящая кожа гладка, бела и прекрасна. Не позаботившись вытереться, она просто не обратила внимания на то, что я счел бы необходимым, и через мгновение вновь облачилась в свой простой, но эффектный костюм.

До темноты оставалось около часу, я проголодался и прошел четверть мили назад по направлению к лугу, где мы видели антилоп и небольших лошадей. Здесь я подстрелил молодого самца оленя. Звук моего выстрела нарушил спокойствие всего стада, бросившегося бежать по направлению к лесу. Там оно было встречено хором ужасного рева-рычания, это хищники воспользовались паникой животных и начали преследовать их.

Своим охотничьим ножом я отрезал четвертую часть животного, затем мы вернулись в лагерь. Здесь я собрал побольше хвороста и веток, упавших с деревьев. Но прежде чем зажечь огонь, я закончил строительство заграждения, которое должно было защитить нас от ночных ужасов.

Я никогда не забуду выражения лица Эйджер, когда она увидела зажженную спичку. Это было выражение, как будто ей показали воскресение из мертвых или другое какое-то чудо. Было ясно, что Эйджер не знакома с современным способом добывания огня. Она дивилась моему ружью, пистолету, но эти крошечные палочки, которые, благодаря магическому трению, принесли в лагерь огонь, казались ей величайшим чудом.

Пока мясо жарилось на огне, Эйджер и я вновь задумали поговорить. Но разговор, сопровождаемый жестами и непонятными звуками, проходил не очень успешно. Затем Эйджер принялась за свой прежний замысел — научить меня своему языку. Она начала, как я понял позже, с простейших форм речи, известных в Каспаке и употребляемых даже людьми Хо-лу. Я нашел язык не слишком трудным, тем более что моя учительница действовала весьма успешно, хотя моим языком не владела, чем продемонстрировала, что ее умственный уровень весьма высок.

После еды я добавил хворосту в костер, так как считал, что огонь перед нашей баррикадой является лучшей защитой от хищников. Затем мы с Эйджер сели у костра и продолжили урок, в то время как снаружи доносились звуки каспакианской ночи — стоны, кашель и рев тигров, пантер и львов, лай и унылый вой волков, шакалов, писк и пронзительные крики пойманных жертв и шипение огромных ящеров; только человеческих голосов не было слышно.

Хотя звуки ужасного хора, доносившиеся с разных сторон, раздавались то издали, то совсем рядом, временами достигая такой силы, что вздрагивала земля, я был так поглощен уроком и учительницей, что оставался глух к тому, что в другое время наполнило бы меня трепетом. Лицо и голос прекрасной девушки, которая нетерпеливо наклонялась ко мне, стараясь объяснить значение какого-нибудь слова или исправить мое произношение, полностью поглотили мое внимание. Ее оживленное лицо сияло, глаза блестели, движения ее жестикулирующих рук были грациозны. Боюсь, что я больше любовался красотой этой прекрасной дикарки, чем усваивал знания; и тем не менее я много усвоил за этот вечер, несмотря на то, что часть мною изучаемого совершенно неизвестна в новых языках.

Эйджер стремилась, чтобы я начал говорить на ее языке как можно скорее. А я подумал, что в этом ее желании сказывалась известная женская особенность, возникшая с первой женщиной на земле, — любопытство. Эйджер хотела, чтобы я заговорил на ее языке и удовлетворил ее любопытство, касавшееся меня и обстоятельств ее спасения от пантеры и первобытных людей; в этом я был уверен. Это был маленький дикарский вопросительный знак. Ей не давали покоя многочисленные вопросы, на которые она не могла получить ответов, пока я не научусь говорить на ее языке. Ее глаза возбужденно сверкали, руки жестикулировали, маленький язычок не останавливался ни на минуту, но все это было без пользы. Я мог сказать: «человек», «дерево», «скала», «лев» и несколько других слов на чистейшем каспакианском языке, но мой словарь был еще мал, его не хватало для сколько-нибудь непосредственного общения и разговора. В результате Эйджер была так раздражена, что начала бить меня в грудь своими маленькими ладошками так сильно, как только могла. Затем она засмеялась, когда поняла весь юмор моего положения.

Она постаралась объяснить мне значение нескольких глаголов, проделывая те действия, которые означало изучаемое слово. Мы были поглощены своим занятием настолько, что не обращали внимание на происходившее вне нашей пещеры, когда внезапно она остановилась и крикнула:

— Казор!

В этот момент она старалась объяснить мне, что означает «стой». Поэтому когда она вскрикнула: «казор!» и остановилась, я на мгновение подумал, что это входит в урок, в этот миг я забыл, что «казор» означает «берегись!». Я повторил за ней это слово. Но когда я увидел выражение ее глаз, устремившихся на что-то позади меня, увидел, как она указывает на вход в пещеру, я быстро повернулся и увидел отвратительную морду в маленьком проходе, ведущем из нашего убежища в ночь. Это была свирепая рычащая морда гигантского медведя. Мне приходилось охотиться даже на серебристых медведей в Белых Горах Аризоны, но при взгляде на голову этого монстра я рассудил, что даже самый большой гризли, которого мне приходилось видеть, уступает ему в размерах.

Костер пылал у входа в пещеру, дым пробивался сквозь щели баррикады, сложенной мной таким образом, что она шла изгибом, начинавшимся внутри пещеры и кончавшимся почти у основания скал. Щели, через которые мы могли бы выбраться наружу, были заделаны осколками скал, но не вплотную; однако никакое крупное животное не могло пробраться через них внутрь. Я все же надеялся больше на огонь, понимая, что ни один из ужасных ночных хищников не осмелится приблизиться к костру. В этом, видно, я ошибся, так как нос огромного медведя был на расстоянии всего лишь фута от пламени, которое слабо горело: я, увлеченный уроком и учительницей, не позаботился вовремя подбросить хворосту.

Эйджер выхватила свой бесполезный маленький нож и указала на ружье. В то же время она что-то сказала совершенно ровным голосом, в котором не было и следа нервозности, страха или паники. Я понял, что она просит выстрелить в зверя, но я хотел оставить это на самый крайний случай, так как был уверен, что даже тяжелая пуля только разъярит животное, которое ворвется в нашу пещеру.

Я схватил охапку хвороста и бросил ее в костер. Дым и пламя охватили морду зверя. Он повернул назад, яростно рыча. Однако я продолжал видеть две угрожающие огненные точки в темноте ночи и слышать разъяренное рычание. Некоторое время медведь выжидал у входа в наше непрочное убежище, а я напрягал мозг в поисках спасения. Я хорошо понимал, что если зверь попытается вновь войти, то камни, из которых я устроил загородку, не выдержат его могучего напора и упадут, как карточный домик, и зверь окажется прямо против нас.

Эйджер, хуже меня сведущая в эффективности стрельбы из ружья и поэтому больше верившая в него, умоляла застрелить медведя. Но я знал, что шансы остановить его первым выстрелом невелики, в то время как я легко мог еще больше разъярить зверя. Поэтому я выжидал, казалось, целую вечность, глядя на эти два адских огня, следивших за нами, слушая это грозное рычание, потрясавшее недра земли, подобно землетрясению, и качавшее даже скалы, внутри которых мы укрылись. Наконец я увидел, что зверь вновь появился в расщелине. Это вынудило меня подбрасывать еще дров в костер, пока мы с Эйджер не почувствовали, что рискуем сами изжариться. А могучая разрушительная махина все стояла у входа в пещеру, обнажая в зевке свои страшные клыки. Еще мгновение медведь оставался там, затем его голова исчезла. Я подумал, что мы спасены: медведь утратил к нам интерес и отправился на поиски более доступной добычи. Огонь оказался для него слишком сильным противником.

Но моя радость оказалась преждевременной, а сердце сильно забилось, когда чуть позже я увидел огромную лапу, неожиданно появившуюся в щели, размером в окружности с добрую кастрюлю. Очень деликатно лапа поиграла огромным камнем, загораживающим вход в пещеру, затем осторожно отодвинула его в сторону. Снова появилась голова, на этот раз гораздо ближе к нам, но широкие плечи все еще не протискивались в отверстие. Эйджер тесно прижалась ко мне, и я ощутил дрожь ее тела, но в ней не было признаков страха. Невольно я обнял ее руками и еще теснее прижал к себе. Это был скорее жест успокоения, чем ласки, хотя должен сознаться, что даже перед лицом смерти я ощутил глубокое волнение от ее прикосновения. Затем я отпустил Эйджер и прижал к плечу ружье: я пришел к выводу, что ждать больше нечего. Моя единственная надежда заключалась в том, чтобы сделать как можно больше выстрелов, прежде чем зверь окажется совсем рядом. В это время зверь отбросил второй обломок и попытался протиснуться всем своим массивным туловищем.