Помоги проекту - поделись книгой:
В то время, когда, по словам Ф. И. Успенского, «свобода философского мышления была ограничена высшим авторитетом Священного Писания и святоотеческих творений», Итал, по мнению Безобразова48, «считал возможным отдавать в иных вопросах предпочтение языческой философии перед церковным учением», «разграничивал области богословия и философии и допускал возможность держаться самостоятельных взглядов в той и другой области». Наконец, в связи с делом Итала Н. Я. Марр49 ставит «важнейший культурно-исторический вопрос: стояли ли инициаторы суда над Италом на высоте его научного развития, требовавшего разграничения области философии от богословия, и осудив мыслителя за вторжение в теологию, предоставили ли ему свободу чисто философского мышления?» Ответ на этот вопрос, конечно, отрицательный. В то время такая свобода была невозможна. Однако Итала нужно оценивать не только как теолога. «Он был философом, который был осужден из‐за того, что его философская система не соответствовала доктрине церкви» (Шаландон).
Во внешних церковных делах время трех первых Комнинов представляет собой эпоху оживленных сношений с папами и Западной церковью. Главной причиной этих сношений, как мы уже видели выше на примере обращения императора Михаила VII Парапинака к папе Григорию VII, является опасность, грозившая Византии со стороны внешних врагов, турок и печенегов, и заставлявшая императоров искать помощи на Западе, хотя бы ценою соединения церквей. Таким образом, стремление Комнинов к заключению унии с Римской церковью объясняется чисто внешними политическими причинами.
В самые тяжелые для Византии годы, то есть в конце восьмидесятых и в начале девяностых годов XI столетия, Алексей Комнин подал папе Урбану II руку примирения и соглашения, предлагая ему созвать собор в Константинополе для обсуждения вопроса об опресноках и других предметах, которые разделяли обе церкви. К этому времени, вероятно, относится сочинение Феофилакта Болгарского «О заблуждениях латинян», в котором В. Г. Васильевский видит знамение времени. Основная тема сочинения Феофилакта в высшей степени знаменательна. Автор не одобряет общепринятого мнения о разделении церквей, не находит, что ошибки латинян были многочисленны и делали церковное разделение неизбежным. Он высказывается против духа богословской нетерпимости и высокомерия, которое господствовало среди его ученых современников. Одним словом, Феофилакт в целом ряде пунктов был готов идти на разумные уступки.
Однако критическое положение империи и затруднения, постигшие Урбана II в Риме, где был выставлен ему антипапа, помешали созыву предполагаемого собора. Случившийся через несколько лет после этого Первый крестовый поход и вспыхнувшие между греками и крестоносцами распри и взаимное недоверие не могли содействовать сближению между церквами. При Иоанне Комнине переговоры между императором и папами Калликстом II и Гонорием II об унии продолжались. Существуют два письма Иоанна, адресованные этим папам. Папские посланники прибыли в Константинополь со всеми полномочиями для ведения переговоров, однако каких‐либо ощутимых результатов достичь не удалось. При этом латиняне с Запада принимали участие в теологических диспутах в Константинополе. Немец Ансельм из Хавельберга, который писал около 1150 года, оставил весьма интересное сообщение о диспуте, происходившем перед Иоанном Комнином в 1136 году: «Там присутствовало немалое число латинян, и среди них три мудрых человека, сведущих в обоих языках и весьма ученых в писании: Яков венецианец, пизанец Бургундио и третий, наиболее знаменитый среди и греков и латинян своими познаниями в обеих литературах, – итальянец из города Бергамо по имени Моисей. Он был выбран обеими сторонами как заслуживающий доверия переводчик».
Отношения с папским престолом стали более активными при латинофильском преемнике Иоанна Мануиле. Последний, исполненный надежд на восстановление единой Римской империи и желавший получить императорскую корону из рук Римского Папы, предлагал римскому престолу унию. Отсюда видно, что основанием переговоров об унии были чисто политические расчеты. Немецкий историк Норден отмечает: «Комнины думали при помощи папства подняться до господства над Западом и вместе с тем и над самим папством; папы же мечтали при поддержке Комнинов стать господами Византийской церкви и вместе с тем Византийской империи».
Мануил находился в переписке с несколькими папами начиная со Второго крестового похода. Папы также готовы были протянуть императору дружественную руку, особенно Адриан IV, находившийся в ссоре с королем сицилийским и недовольный недавно коронованным императором Фридрихом Барбароссой. В своем послании к архиепископу Василию Солунскому папа Адриан IV выражает желание «содействовать приведению всех чад к единению церкви», сравнивает Восточную церковь с потерянной драхмой, заблудшею овцой и умершим Лазарем.
Несколько позднее Мануил через своего посланца формально предложил папе Александру III соединение церквей, если только папа возвратит ему корону Римской империи, которой не по праву владеет германский государь Фридрих; в случае, если для достижения этого плана папе понадобятся деньги и военная помощь, то Мануил доставит их ему в изобилии. Но Александр III, дела которого в это время в Италии несколько поправились, ответил на это предложение Мануила отказом.
Созванный в столице императором собор должен был, уничтожив разного рода неудовольствия между латинянами и греками, изыскать те или иные способы к соединению церквей. Мануил употреблял все старания, чтобы склонить патриарха к уступкам. До нас дошел «разговор» на соборе Мануила с патриархом, очень интересный для характеристики воззрений обоих. Патриарх дает папе название «воняющего нечестием» и предпочитает иго агарян (то есть мусульман) игу латинян. Последнее выражение патриарха, отражавшее, очевидно, определенное церковное и общественное настроение эпохи, будет не раз повторяться в будущем, например в XV веке, в момент уже падения Византии. Мануил должен был уступить и объявил, что он будет удаляться от латинян, «как от змеиного яда». Соборные рассуждения, таким образом, ни к какому соглашению не привели. Было даже решено порвать всякую связь с папой и его единомышленниками.
Итак, Мануил как в светской, внешней политике, так и в церковной потерпел полную неудачу. Причина этого заключается в том, что политика императора в обеих областях была лишь личной его политикой, не имевшей под собой никакой реальной почвы: восстановление единой империи было уже давно невозможно и униатские стремления Мануила не находили никакого отклика в народных массах. В последнее смутное пятилетие правления Комнинов (1180 – 1185), особенно при Андронике I, церковные интересы были поглощены сложными условиями внешней и внутренней жизни, о которых мы уже знаем. Во всяком случае, Андроник, как противник латинофильства своих предшественников, не мог быть, насколько, конечно, можно судить на основании его бурного и краткого царствования, сторонником унии с Западной церковью. Он сурово расправился с константинопольским патриархом и не допускал споров по вопросам веры.
Смутное в политическом отношении время Ангелов отличалось таким же характером и в церковной жизни, в которой императоры этого дома чувствовали себя хозяевами. Исаак, первый из Ангелов, самовольно смещал с престола одного за другим константинопольских патриархов.
При Ангелах в Византии разгорелся жаркий богословский спор о евхаристии, в котором принимал участие сам император. По словам Никиты Хониата, вопрос шел о том, «Святое тело Христово, которого мы приобщаемся, так ли нетленно, каким оно стало после страданий и воскресения, или тленно, каким оно было до страданий». Другими словами, «приемлемая нами евхаристия подлежит ли обычным физиологическим процессам, каким подвергается всякая вкушаемая человеком пища, или же не подчиняется этим физиологическим процессам?». Алексей Ангел встал на защиту «дерзновенно поруганной» истины и поддержал учение о «нетленности» приемлемой нами евхаристии.
Появление подобного спора в Византии в конце XII века может быть объяснено западными влияниями, столь сильными в эпоху Крестовых походов на христианском Востоке. Как известно, эти споры начались на Западе уже давно; еще в IX веке там были люди, учившие, что принимаемая нами евхаристия подлежит тем же процессам, как и обыкновенная пища.
Что касается отношения Ангелов и папы, то мы уже знаем, что папа главным образом руководствовался в них политическими интересами, имея одновременно, конечно, и цель побудить Восточную церковь к унии. Этот план папы успеха не имел. Сложная же международная политика, особенно перед Четвертым крестовым походом, когда в решении византийского вопроса главную роль мог сыграть германский государь, наиболее опасный враг для папства, явилась причиной того, что папа всячески старался поддерживать «схизматического» восточного императора, хотя бы и узурпатора, каким был Алексей III, свергнувший своего брата Исаака. О затруднительном положении Иннокентия III во время Четвертого похода, когда глава католической церкви, выступивший сначала столь энергично против изменения пути похода, мало-помалу вынужден был изменить свое мнение и признать в почти беспримерном по варварству разгроме Константинополя латинянами соизволение Божие, речь была выше.
Подводя итоги, можно сказать, что религиозная жизнь при Комнинах и Ангелах, период в 123 года (1081 – 1204), отличалась исключительной интенсивностью и оживлением во внешних связях и противоречивыми процессами. Без сомнения, с точки зрения религиозных проблем эта эпоха представляет большое значение и живейший интерес.
14. Внутреннее управление
В качестве самого общего утверждения можно сказать, что внутренняя ситуация в Византийской империи и административная система в течение XII века менялись мало. В то время как история Византийской церкви при Комнинах и Ангелах более или менее полно изучена, совершенно иная ситуация наблюдается в вопросах внутренней социальной и экономической жизни. Если внутренняя история Византии вообще разработана неудовлетворительно, то это особенно дает себя знать начиная с эпохи Комнинов. Исследователь эпохи Комнинов, французский византинист Ф. Шаландон, автор двух подробных монографий о первых трех Комнинах, надеявшийся в будущем дать опыт истории византийской цивилизации в XII веке, коснулся в изданных томах этих вопросов лишь вкратце, рассчитывая возвратиться к ним в следующем томе, который должен был быть посвящен последним двум Комнинам. Однако Ф. Шаландон умер, не оставив продолжения своего труда, в котором вопросы внутренней жизни Византии в XII веке должны были быть рассмотрены во всем объеме.
Являясь представителем крупной землевладельческой аристократии, Алексей Комнин сделался императором государства, финансы которого было в высшей степени расстроены как многочисленными военными предприятиями, так и внутренними смутами предшествовавшего времени. Из-за этого Алексей должен был, особенно в начале своего правления, вознаграждать своих сторонников, которые помогли ему утвердиться на престоле, и одарять богатыми пожалованиями членов своей фамилии. Напряженные войны с турками, печенегами, норманнами и события, связанные с Первым крестовым походом, также требовали громадных расходов. Средством для пополнения казны Алексею Комнину послужили земельные владения крупных собственников и монастырей.
Насколько мы можем судить по отрывочным сведениям источников, Алексей не стеснялся конфисковывать владения крупных собственников; даже в случае политических заговоров обычная за это смертная казнь заменялась конфискацией земли. Подобной же участи подвергались монастырские владения, которые в виде пожалования (по‐гречески «харистикии») отдавались в пожизненное владение какому‐нибудь лицу, которое называлось после этого харистикарием.
Харистикарная система не является изобретением Комнинов, которые только, может быть, чаще других, ввиду финансовых затруднений, стали к ней прибегать. В X и XI веках харистикарный способ применялся чуть ли не повсеместно. Монастыри жаловались лицам духовным и светским, даже женщинам; причем случалось, что мужские монастыри отдавались женщинам, а женские – мужчинам. Харистикарий должен был защищать интересы пожалованного ему монастыря, ограждать его от произвола губернатора и сборщиков податей, от незаконных поборов и умело вести монастырское хозяйство, обращая в свою пользу остающиеся от этого доходы. Конечно, в действительности дело обстояло так, что монастырские пожалования являлись для харистикария источником лишь доходов и наживы, вследствие чего монастырское хозяйство приходило в упадок. Во всяком случае, харистикии были весьма выгодной статьей для получателей, и византийские сановники их усердно добивались. Но конфискации земель оказалось недостаточно для оздоровления финансов, и Алексей Комнин прибегнул к наиболее, может быть, ненавистной финансовой мере, а именно к «порче» монеты, то есть к выпуску низкопробной монеты, за что источники особенно сильно его упрекают. Последняя мера сводилась к тому, что Алексей, наряду с прежними полновесными золотыми монетами – номисмами, которые также назывались иперпирами или солидами (по‐русски «златницы»), пустил в оборот сплав из меди и золота или серебра и золота, который тоже носил имя номисмы и должен был ходить наравне с последней. Новая номисма по сравнению с прежней, состоявшей из двенадцати серебряных монет, так называемых миллиарисиев, равнялась по ценности всего четырем миллиарисиям, то есть была в три раза дешевле. При этом подати Алексей желал получать хорошей, полноценной монетой. Подобные меры не только не дали положительного эффекта, но еще более ухудшили состояние финансов, а кроме того, они озлобляли население.
Тяжелые внешние обстоятельства и оскудение казны заставляли правительство с крайней суровостью собирать налоги; а так как многие крупные земельные владения, как светские, так и церковные, были освобождены от платежа налогов, то вся тяжесть обложения падала на простой народ, и без того изнемогавший под непосильным бременем налогов. Сборщики податей свирепствовали среди населения – они были, по выражению писателя XI и начала XII века архиепископа Феофилакта Болгарского, «скорее разбойники, чем сборщики, ибо презирали как божеские законы, так и императорские веления».
Благоразумное правление Иоанна Комнина несколько поправило государственные финансы. Но следующее правление Мануила снова поставило страну на край финансового банкротства. Нельзя упускать из виду, что в то время население в империи, а следовательно, и число тех, кто платил подати, значительно уменьшилось. Некоторые области Малой Азии были опустошены мусульманскими нашествиями; часть населения была уведена в плен, другая часть спасалась бегством в прибрежные города; эти территории не могли, конечно, платить налоги. Примерно то же самое происходило на Балканском полуострове из‐за нападений венгров, сербов и задунайских народностей.
Между тем расходы империи росли. Помимо трат на военные предприятия латинофил Мануил расточал громадные суммы множеству иностранцев, прибывших в Византию по его приглашению, требовал денег на постройки, на поддержание безумной роскоши при дворе и на содержание своих фавориток и фаворитов.
Развитие торговых отношений с западными государствами, особенно с итальянскими городами, должно было, казалось, дать империи новый источник доходов в виде таможенных пошлин, хотя Венеция, самая торговая итальянская республика, по‐видимому, была освобождена от всяких пошлин. Но с другой стороны, установившиеся в эпоху Крестовых походов прямые торговые сношения итальянских городов с мусульманским Востоком, идя помимо Византии, лишали последнюю крупных выгод, которые она имела раньше благодаря своему положению посредницы в торговле между Западом и Востоком.
В то время как византийские источники рисуют грустную картину внутренней жизни страны при Мануиле, еврейский путешественник Вениамин Тудельский50 (из испанского города Туделы), посетивший Византию в семидесятых годах XII века, то есть при Мануиле, получил совершенно иные впечатления от увиденного. Вениамин писал: «Все греческое царство должно платить государству ежегодную подать, но города настолько полны золота, пурпура и шелка, что таких строений с соответствующим богатством нельзя больше увидеть нигде. Утверждают, что налоги одной столицы приносят ежедневно 20 000 золотых, – сумму, в состав которой входят поступления за торговые помещения, таможенные доходы и т. д. Греки, настоящие обитатели страны, очень богаты золотом и драгоценными камнями; они одеваются в шелк, отделанный золотом, ездят верхом, подобно сыновьям князей. Страна очень обширна, богата плодами; но и хлеб, мясо и вино имеются там в таком изобилии, что никакая другая страна не может похвалиться подобным богатством. Жители сведущи в греческой литературе; одним словом, они живут счастливо, каждый под своим виноградником и фиговым деревом».
В другом месте тот же автор пишет: «Все категории торговцев приезжают сюда из земли Вавилонской, из земли Шинар (Месопотамии. –
Трудно сказать точно, сколь велико было население столицы Византии в это время. Однако возможно предположить, что в конце XII века оно насчитывало от 800 000 до 1 000 000 человек.
В связи с увеличением крупных земельных владений при Комнинах и Ангелах можно было наблюдать усиление крупных земельных собственников; они становились все менее зависимы от центрального правительства – империя весьма быстро феодализировалась. Имея в виду время последних Комнинов и Исаака II Ангела, Ф. Коньяссо писал: «Феодализм охватывает с этого времени всю империю, и император вынужден бороться с крупными провинциальными сеньорами, которые не всегда соглашаются предоставлять солдат с такой же охотой, как та, что была проявлена в случае войны с норманнами… Ввиду того, что равновесие элементов, составлявших социальную и политическую основу империи, было нарушено, аристократия взяла верх, и в конце концов империя попала в ее руки. Монархия оказалась лишенной своей власти и богатства, которые перешли к аристократии». Это ускорило движение империи к катастрофе.
Ко времени Мануила Комнина относится весьма интересный хрисовул, запрещавший передачу – исключая должностных лиц сенаторского или военного ранга – земельной собственности, предоставленной императором. Если же передача тем не менее происходила, вопреки этому правилу, недвижимая собственность возвращалась в казну. Этот эдикт Мануила, запретивший низшим классам думать о приобретении земельных дарений императора, еще крепче закрепил за аристократией огромные территории. Этот хрисовул был отменен в декабре 1182 года Алексеем II Комнином, и, таким образом, императорские дарения недвижимой собственности могли теперь передаваться кому бы то ни было, безотносительно от его социального положения.
Эдикт был подписан царем-ребенком Алексеем II, однако же, без сомнения, приняли его под давлением всемогущего регента Андроника. Поэтому‐то представляется сомнительным мнение некоторых ученых, которые полагают, что запрет Мануила был обращен против франков и имел целью запретить приобретения иностранным торговцам и что соответственно его отмена была франкофильским актом. Действительно, правительство Алексея II и его матери старалось опереться на ненавидимые обществом латинские элементы, но после того, как Андроник вошел в столицу и был провозглашен регентом, положение изменилось. Правительство попало в его руки, и с конца 1182 года его политика по отношению к латинянам была откровенно враждебной.
Последний Комнин Андроник I, чье кратковременное правление стало реакцией на правление Мануила, как мы знаем, выступил под знаменем защитника национальных интересов и мелкого люда против латинофильства Мануила и крупных собственников; при нем положение податных классов заметно улучшилось. Крупные землевладельцы и сборщики податей притихли; областные правители стали получать от казны крупное содержание; продажа общественных должностей прекратилась. Историк Никита Хониат рисует такую идиллическую картину: «Каждый, по слову пророка, спокойно лежал под тенью своих дерев и, собрав виноград и плоды земли, с удовольствием их ел и приятно спал, не боясь угроз сборщика податей, не думая о хищном и алчном взыскателе повинностей, не боясь, что ограбят его виноград, и не воображая, что украдут его жатву; но кто воздал кесарево кесарю, то с того никто больше ничего не требовал; у того не отнимали, как бывало иногда прежде, последнюю рубашку и насилием не доводили того, как часто бывало, до смерти».
Постоянные войны в эпоху Комнинов стоили правительству громадных средств, и надо заметить, что Комнины заботились об укреплении своей армии. Как известно, в состав ее входили, помимо туземного элемента, поставляемого, фемами, многочисленные наемные отряды самого разного происхождения. Во время Комнинов отмечается новый национальный элемент в войске – англосаксонский. Причиной появления англосаксов в Византии было завоевание Англии норманнами при Вильгельме Завоевателе в 1066 году. Разразившаяся над Англией после сражения при Гастингсе катастрофа создала принципиально новые условия жизни. Попытки восстаний со стороны англосаксов против нового правителя были жестоко подавлены и утоплены в потоках крови. В таких обстоятельствах многие отчаявшиеся англосаксы стали покидать свою родину. В восьмидесятых годах XI века, то есть в начале правления Алексея Комнина, встречаются уже, как заметил английский историк Фриман51, автор известного большого труда о покорении норманнами Англии, несомненные признаки англосаксонской эмиграции в греческую империю. Никита Хониат пишет: «Потеряв свободу, англы сильно опечалились… Некоторые из них, сияющие цветом прекрасной юности, направились в отдаленные страны и смело предложили себя на военную службу императора константинопольского Алексея». Это было началом той «варяго-английской дружины», которая в истории Византии XII века играла крупную роль, подобно тому как в X и XI веках играла такую же роль варяго-русская дружина. Никогда, по‐видимому, не было такого количества наемного иноземного войска в Византии, как во время латинофильского правления Мануила.
Что касается флота, то морские силы, хорошо организованные Алексеем, по‐видимому, постепенно теряли свою боеспособность, чтобы во время Мануила прийти в упадок. Никита Хониат в своей истории сурово порицает Мануила за разрушение морской мощи империи.
Мануил восстановил некоторое количество имевших военное значение населенных пунктов, которые пришли в состояние упадка. Он, например, укрепил весьма важный, занимающий выгодное стратегическое положение город Атталия (Саталия) на южном берегу Малой Азии. По его приказу были проведены фортификационные работы и возведен мост в Абидосе, при входе в Геллеспонт, где находилась одна из самых важных византийских таможен и где начиная со времени Комнинов венецианцы и их соперники – генуэзцы и пизанцы – имели свои представительства.
Известно, что в XI веке число фем (провинций) доходило до 38. В связи с некоторым изменением территории империи в XI и XII веках, в смысле ее уменьшения, границы фем и их число не могли остаться прежними. Материал для суждения по данному вопросу может быть почерпнут из новеллы Алексея III Ангела от ноября 1198 года, где говорится о торговых привилегиях, дарованных императором Венеции, и где перечисляются «поименно все области, находящиеся под властью Романии, в которых (венецианцы) должны торговать». Этот список дает приблизительное представление об изменениях, которые произошли в провинциальном устройстве империи в XII веке.
Большая часть прежних фем управлялась военными должностными лицами, или стратигами. Позднее, ввиду уменьшения территории, весьма важный и почетный титул стратига, присваиваемый главному должностному лицу фемы, к концу XI века вышел из употребления. При Комнинах титул «стратиг» исчез полностью. Постепенно он был заменен «дуксом» – титулом, который носили в IX веке и ранее наместники некоторых небольших провинций.
В состоянии торговли при Комнинах и Ангелах произошло весьма важное изменение: в результате Крестовых походов Запад и Восток начали устанавливать прямые связи между собой и Византия потеряла роль коммерческого агента между ними. Это был тяжелый удар по экономическому могуществу империи.
При этом и в Константинополе, и в некоторых других городах с начала царствования Алексея Комнина господствующее положение себе обеспечила Венеция. Кроме того, весьма важные торговые привилегии в Константинополе получили пизанцы – в числе прочего им выделили отдельное место для причала и специальный квартал с лавками и частными домами. Специальные места были зарезервированы для пизанцев во время богослужений в Св. Софии и на ипподроме на время общественных спектаклей. К концу правления Иоанна Комнина первые переговоры с Византией начали генуэзцы, и совершенно очевидно, что основным пунктом этих переговоров были торговые дела.
Политика Мануила также была тесно связана с торговыми интересами Венеции, Пизы и Генуи, которые, уменьшая экономическое могущество империи, находились в постоянной торговой конкуренции между собой. В 1169 году Генуя получила исключительно выгодные торговые привилегии по всей империи за исключением двух мест на северных берегах Черного и Азовского морей. Венецианцы, пизанцы и генуэзцы имели свои собственные кварталы не только в столице, но и во многих провинциях империи.
Можно сделать вывод, что к фатальному 1204 году экономика империи сильно ослабела и без особого сопротивления одна за другой сдавала свои позиции инициативным итальянским республикам, первой из которых была Венеция.
15. Просвещение, наука, литература и искусство
Время Македонской династии, как известно, отличалось развитием науки, литературы и просвещения. Деятельность таких лиц, как патриарх Фотий в IX веке, император Константин Багрянородный в X веке и Михаил Пселл в XI веке с окружавшей их культурной элитой, и оживление преобразованной в том же XI веке константинопольской высшей школы создали обстановку, которая способствовала культурному возрождению в эпоху Комнинов и Ангелов. Отличительной чертой того времени является увлечение античной литературой. Гесиод, Гомер, Платон, историки Фукидид и Полибий, ораторы Исократ и Демосфен, греческие трагики, Аристофан и другие видные представители разнообразных областей античной литературы служили предметом изучения и подражания для византийских писателей XII и начала XIII века. Особенно это подражание было заметно в языке, который в чрезмерной погоне за чистотой древней аттической речи сделался искусственным, напыщенным, временами тяжелым для чтения и нелегким для понимания, оторванным от живой разговорной речи. Это была литература людей, которые, по выражению византиниста Бьюри52, «являлись рабами традиции; это было рабство перед благородными образцами, но все же это было рабство».
Впрочем, некоторые из писателей, искушенные в красотах классической речи, не пренебрегали иногда также пользоваться и народной, разговорной речью их времени и оставили нам любопытные памятники живого языка XII века. Писатели эпохи Комнинов и Ангелов ощущали культурное превосходство византийцев над народами Запада, «этими, – по словам источника, – темными и бродячими племенами, большую часть которых Константинополь если не родил, то вырастил и вскормил», «у которых не находит приюта ни одна харита или муза» и для которых приятное пение кажется тем же, что «крик коршунов или карканье вороны» (Никита Хониат).
Данная эпоха в области литературы выдвинула целый ряд интересных и выдающихся представителей как в духовной, так и в светской среде. Культурная струя проникла в семью самих Комнинов, из которых многие, подчиняясь влиянию общей атмосферы, уделяли время занятиям наукой и литературой. Мать Алексея I Комнина, высокообразованная и умная Анна Далассина, о которой ее ученая внучка Анна Комнина пишет, что «ее достоинства могли сделать честь не только женщинам, но и мужчинам, и сама она была украшением человеческой природы», часто приходила даже к обеденному столу с книгою в руках, не переставая толковать догматические вопросы святоотеческих писателей и особенно философа и мученика Максима53. Император Алексей Комнин писал богословские рассуждения против еретиков; кроме того, известны написанные незадолго до смерти ямбическим размером две его «Музы», посвященные сыну и наследнику Иоанну в качестве «увещевания». «Музы» – это своего рода политическое завещание, которое касается не только отвлеченных вопросов морали, но и целого ряда современных исторических событий, например Первого крестового похода.
Дочь Алексея Анна и ее супруг Никифор Вриенний занимают почетное место на страницах византийской историографии. Переживший Алексея и игравший важную роль в государственных делах при нем и при его сыне Иоанне Никифор Вриенний задался целью написать историю Алексея Комнина. Смерть помешала Никифору выполнить этот план – он успел составить род семейной хроники или мемуаров, имеющих целью показать причины возвышения дома Комнинов, но не довел свое писание даже до вступления Алексея на престол. Подробный рассказ Вриенния охватывает события с 1070 по 1079 год, то есть до начала правления Никифора III Вотаниата, и обращает главное внимание на деятельность членов дома Комнинов, что вводит в изложение черты некоторого пристрастия. Язык Вриенния довольно прост и лишен той искусственной закругленности, которая свойственна, например, его ученой супруге. Из древних образцов у него можно довольно ясно отметить влияние Ксенофонта. Сочинение Вриенния имеет важное значение как для изучения придворной истории, так и для изучения внешнего воздействия на Византию, и прежде всего того, как усиливалась и влияла на умонастроения византийцев турецкая опасность.
Талантливая супруга Вриенния, старшая дочь императора Алексея, Анна Комнина является автором «Алексиады» – этой, по выражению некоторых исследователей, эпической поэмы в прозе, первого значительного памятника литературного возрождения эпохи Комнинов, где царственная писательница задалась целью дать описание славного правления своего отца, «Великого Алексея, светоча вселенной, солнца Анны». Биограф Анны – Фокс-Джексон54 заметил: «Почти всегда до девятнадцатого века женщина как историк была редкой птицей. Когда же в одном из самых важных движений человеческой истории появляется принцесса, она, без сомнения, заслуживает почтительного внимания последующих поколений». В пятнадцати книгах своего большого сочинения, законченного в начале правления Мануила, Анна описывает время с 1069 по 1118 год, то есть дает картину постепенного усиления дома Комнинов еще до вступления Алексея на престол и доводит изложение до смерти последнего, дополняя и продолжая таким образом сочинение своего мужа Никифора Вриенния. Панегирическая тенденция в пользу отца, которая проходит через всю «Алексиаду», должна показать читателю все превосходство Алексея, этого «тринадцатого апостола», перед другими представителями фамилии Комнинов.
Анна получила прекрасное образование и читала многих выдающихся писателей древности, Гомера, лириков, трагиков, Аристофана, из историков – Фукидида и Полибия, из ораторов – Исократа и Демосфена, из философов – Аристотеля и Платона. Все это отразилось на языке «Алексиады», который, усвоив внешнюю форму древней эллинской речи, превратился в искусственный, по выражению Крумбахера55, «почти совершенно мумиеобразный школьный язык, который представляет полную противоположность выступающему в то же самое время народному говору». Анна даже извиняется перед читателями, когда ей приходится называть варварские имена западных или русских (скифских) вождей, которые безобразят высоту и предмет истории.
Но как бы то ни было, несмотря на пристрастное отношение к отцу, Анна создала в высшей степени важный в историческом отношении памятник, в основу которого были положены не только личные наблюдения автора и устные сообщения, но и документы государственных архивов, дипломатическая переписка и императорские указы. Для историков Первого крестового похода «Алексиада» является одним из самых насущных источников. Современная наука признает, что «при всех недостатках мемуары дочери об отце остаются одним из самых выдающихся произведений средневековой греческой историографии» (Крумбахер) и «останутся всегда благороднейшим памятником» (Нойман56) обновленного Алексеем Комнином Греческого государства.
Если о сыне и преемнике Алексея, императоре Иоанне, проведшем почти всю жизнь в походах, не известно, разделял ли он литературные вкусы окружающих его лиц, то о его младшем брате севастократоре Исааке мы знаем, что он, будучи человеком образованным и любящим литературу, написал два небольших произведения, характеризующих историю переработки гомеровского эпоса в Средние века, и предисловия к так называемому Константинопольскому серальскому кодексу Восьмикнижия.
Император Мануил, увлекавшийся астрологией, написал апологию «астрономической науки», защищая астрологию от нападок духовенства; кроме того, он был автором различных богословских произведений и официальных императорских речей. Благодаря теологическим изысканиям Мануила его панегирист Евстафий Фессалоникийский назвал его правление «императорским священством». Но Мануил не только сам интересовался литературой и теологией. Он стремился заинтересовать других монархов. Мануил послал в качестве подарка королю Сицилии знаменитое сочинение Птолемея «Альмагест». Любовью к наукам и литературным дарованием отличалась невестка Мануила Ирина, которой посвятил много стихотворений ее, можно сказать, придворный поэт и, вероятно, учитель Феодор Продром (о нем см. далее); в честь Ирины составил свою стихотворную хронику Константин Манасси57, называющий в прологе хроники Ирину «настоящим другом литературы».
Из только что сделанного краткого очерка видно, насколько была проникнута литературными интересами императорская семья Комнинов. Но конечно, она лишь отражала общий культурный подъем, особенно выразившийся в развитии литературы, что является одним из отличительных признаков эпохи Комнинов. Во время Комнинов и Ангелов историки и поэты, богословские писатели и, наконец, сухие хронисты создали немало значительных произведений.
Современник Комнинов, начиная с Иоанна, историк Иоанн Киннам, следуя древним образцам, Геродоту и Ксенофонту, а также находясь под влиянием Прокопия, оставил нам описание событий правления Иоанна и Мануила (с 1118 по 1176 год); таким образом, он явился продолжателем Анны Комниной. В центре незаконченного, очевидно, его изложения стоит фигура Мануила, почему сочинение Киннама носит несколько панегирический характер. Будучи ярым защитником прав восточно-римского императорства и убежденным противником папских притязаний и императорской власти германских государей и сделав своим героем благоволившего к нему Мануила, Киннам тем не менее оставил добросовестный рассказ, основанный на изучении ценных источников и написанный очень хорошим греческим языком, «тоном честного воина, исполненного естественного и нескрываемого чувства восторга к императору» (Нойман).
Видными фигурами в литературе XII и начала XIII века являются два брата, Михаил и Никита Хониаты из фригийского города Хоны в Малой Азии. Старший брат Михаил, получивший прекрасное классическое образование в Константинополе у Евстафия, епископа Солунского, о котором речь будет ниже, выбрал духовную стезю и в течение более тридцати лет был архиепископом Афин. Для него казалось особенно привлекательным иметь митрополию на Акрополе. Михаил смотрел на город и на его население глазами современника Платона, почему он так и ужасался той громадной пропасти, которая отделяла современных ему жителей Афин от древних эллинов. Он мог сказать: «Я живу в Афинах, но я нигде не вижу Афин».
Блестящая речь Михаила, произнесенная им перед собравшимися в Парфеноне афинянами при занятии кафедры, – образец, по словам самого оратора, простоты слога, где он напоминал слушателям о былом величии города, матери красноречия и мудрости, высказывал твердую уверенность в непрерывном продолжении афинского народа с древних времен, убеждал афинян соблюдать благородные нравы их предков, приводил в пример Аристида, Аякса, Диогена, Перикла, Фемистокла и других. Эта речь, составленная на самом деле в возвышенном стиле, наполненная античными и библейскими цитатами, пересыпанная метафорами и тропарями, осталась чуждой и темной для слушателей; речь нового митрополита оказалась выше понимания афинян XII века. С глубокой горечью в одной из следующих проповедей Михаил говорит: «О, город Афины! Матерь мудрости! До какого невежества ты опустился! Когда я обращался к вам со вступительной речью, которая была так проста, безыскусственна, то оказалось, что я говорил о чем‐то непонятном или на чужом языке, персидском или скифском». И вышло так, что Михаил в конце концов отказался видеть в современных ему афинянах непосредственных потомков древних эллинов. Он писал: «Сохранилась самая прелесть страны, богатый медом Гимет, тихий Пирей, некогда таинственный Элевсин, Марафонская равнина, Акрополь, – но то любящее науку ученое поколение исчезло, и его место заняло поколение невежественное, бедное умом и телом».
Михаил, окруженный в Афинах варварами, сам боялся огрубеть и превратиться в варвара; он жалуется на порчу греческого языка, сделавшегося каким‐то варварским наречием, которое он научился понимать только три года спустя после своего прибытия в Афины. Возможно, эти его жалобы не без преувеличений, однако он был недалек от истины, когда писал, что того города славы, которым были Афины, больше нет.
Михаил Хониат оставил после себя богатое литературное наследство в виде проповедей и речей на различные темы, многочисленных писем и нескольких стихотворений, дающих ценные сведения о политических, бытовых и литературных условиях жизни его времени. Из его стихотворений первое место, по мнению Грегоровиуса58, принадлежит ямбической элегии в честь Афин, «первому, а также и единственному дошедшему до нас плачу о гибели древнего, славного народа». Грегоровиус называет Михаила Акомината лучом солнечного света, который вспыхнул в темноте средневековых Афин, «последним великим гражданином и последней славой этого города мудрости».
В варварстве, окружавшем Афины, о котором пишет Михаил, и в порче языка, может быть, надо видеть следы славянского влияния. Мало того, некоторые ученые, например Ф. И. Успенский, считают возможным, на основании сочинений Михаила, утверждать существование в XII веке около Афин такого важного явления во внутренней истории Византии, как славянской общины и свободного крестьянского землевладения. Я не могу согласиться с этим утверждением.
Младший брат Михаила – Никита Хониат занимает достойное место в ряду исторических писателей XII и начала XIII века. Родившись около половины XII столетия, как и брат, во фригийском городе Хоны, Никита еще мальчиком был отправлен в Константинополь, где обучался наукам под руководством своего старшего брата Михаила. В то время как последний посвятил себя духовному званию, Никита выбрал светскую дорогу чиновника и начиная, вероятно, с последних годов правления Мануила, и особенно при Ангелах, будучи близким ко двору, достиг высших ступеней чиновной лестницы. Вынужденный бежать из столицы после разгрома ее крестоносцами в 1204 году, он нашел приют у никейского императора Феодора Ласкаря, который, возвратив ему все утраченные им почести и отличия, дал возможность последние годы жизни посвятить излюбленному труду и закончить свое главное историческое произведение. Умер Никита в Никее вскоре после 1210 года. Старший брат Михаил пережил его и по случаю смерти Никиты написал прочувственную и важную в биографическом отношении надгробную речь (монодию).
Главнейшим произведением Никиты Хониата является большой исторический труд в двадцати книгах, охватывающий события со времени вступления на престол Иоанна Комнина до первых лет Латинской империи (с 1118 по 1206 год). Он написан напыщенным, витиеватым языком; в нем нашли отражение глубокие познания автора как в античной литературе, так и в богословии. Однако у самого автора представление о его языке совсем иное; во введении к своей «Истории» он, между прочим, пишет: «Я вовсе не заботился о рассказе пышном, испещренном словами непонятными и выражениями высокопарными, хотя многие очень высоко ценят это. Истории больше всего противна, как я уже сказал, речь искусственная и неудобопонятная, и, напротив, она очень любит повествование простое, естественное и легко понятное».
В лице Никиты мы имеем драгоценный источник для времени Мануила, правления Андроника, эпохи Ангелов, Четвертого крестового похода и взятия Константинополя крестоносцами в 1204 году. Труд Никиты обрывается на случайном событии и не представляет законченного целого. Для своей «Истории» Никита признает лишь два источника: рассказы очевидцев и личные наблюдения. О том, пользовался ли он произведениями Иоанна Киннама как источником, мнения ученых расходятся.
Несмотря на некоторую тенденциозность в изложении событий того или иного царствования и абсолютную убежденность автора в полном культурном превосходстве «римлянина» над западным «варваром», Никита заслуживает как историк большого доверия и глубокого внимания. «Никита уже по тому одному, – пишет Ф. И. Успенский, – заслуживает изучения, что в своей истории занимается важнейшей эпохой Средних веков, когда враждебные отношения Запада к Востоку достигли самой высокой степени напряжения, разразившись Крестовыми походами и основанием Латинской империи в Царьграде. Его воззрения на западных крестоносцев и на взаимные отношения Востока к Западу отличаются глубокой правдой и тонким историческим смыслом, какого не представляют и лучшие памятники западной средневековой литературы».
К числу ярких фигур XII века в области культуры принадлежит также талантливый учитель и друг Михаила Хониата, «самый блестящий светоч византийского ученого мира со времени Михаила Пселла», архиепископ Фессалоникийский (Солунский) Евстафий. Получив образование в Константинополе, он там же, в звании диакона при храме Святой Софии, был учителем красноречия и написал большую часть своих ученых работ; исторические же труды были написаны им уже в Фессалонике. Дом Евстафия в столице был своего рода школой для молодых студентов, центром, где собирались лучшие умы столицы и молодые люди, стремящиеся к знаниям.
Став же верховным пастырем во втором после столицы городе империи, Евстафий положил много сил на поднятие духовного и нравственного уровня современного ему монашества, чем нажил немало врагов среди монастырского духовенства. С культурно-исторической точки зрения очень интересны его настойчивые обращения к монахам не расточать сокровища библиотек; по этому вопросу Евстафий в своем сочинении о монашестве пишет, например, следующее: «Увы мне! зачем в самом деле ты, неуч, будешь уподоблять монастырскую библиотеку твоей душе? И так как ты не обладаешь никакими знаниями, ты хочешь и библиотеку лишить научных средств? Позволь ей сохранить драгоценности. Придет после тебя или какой‐либо знаток науки, или любитель ее, и первый, проведя некоторое время в библиотеках, сделается умнее прежнего; второй же, устыдившись полного невежества, при посредстве книжного обучения найдет желаемое». Умер Евстафий между 1192 и 1194 годом. Его ученик и друг, афинский митрополит Михаил Акоминат, почтил его монодией.
Будучи вдумчивым наблюдателем политической жизни своего времени, образованным богословом, смело выступившим с порицанием испорченной монастырской жизни, и глубоким ученым, познания которого в античной литературе, особенно благодаря его комментариям Гомера, обеспечили ему почетное место не только в истории византийской культуры, но и в истории классической филологии, Евстафий представляется одной из самых крупных личностей в культурной жизни Византии XII века. Его литературное наследство распадается на две группы: к первой надо отнести составленные в Константинополе обширные комментарии к «Илиаде» и «Одиссее», драгоценный комментарий к Пиндару и некоторым другим авторам; ко второй группе относятся произведения, написанные в Фессалонике.
Ко второй половине XI – началу XII века относится деятельность Феофилакта, архиепископ Ахриды (Охриды) в Болгарии. Он родился на острове Эвбея и некоторое время служил дьяконом в Св. Софии в Константинополе. Под руководством знаменитого Михаила Пселла он получил очень хорошее образование. Затем, видимо при Алексее I Комнине, Феофилакт был назначен архиепископом Ахриды в Болгарии, находившейся тогда под византийской властью. Там он и умер около 1108 года. Феофилакт был автором ряда теологических сочинений, среди которых особенно хорошо известны его комментарии на книги Ветхого и Нового Заветов. Однако с современной точки зрения наиболее ценной частью его литературного наследия являются письма, написанные между 1091 и 1108 годом; они рисуют исключительно интересную картину византийской провинциальной жизни.
Михаил Фессалоникийский жил и писал в царствование Мануила. Он начинал свою карьеру как дьякон и преподаватель экзегезы59 Евангелий в Св. Софии в Константинополе. Позже он был осужден как последователь ереси Сотириха Пантевгена60 и лишен своих титулов. Сохранилось несколько составленных им речей в честь Мануила, которые содержат интересные детали событий его времени.
В середине XII века было написано одно из многочисленных подражаний византийского времени лукиановским «Диалогам мертвых» – «Тимарион». Произведение это обычно считается анонимным, однако Тимарион и есть настоящее имя автора. Тимарион рассказывает историю своего путешествия в ад и воспроизводит свои беседы с умершими, которых он встретил в подземном мире. Он видел там императора Романа Диогена, Иоанна Итала, Михаила Пселла, иконоборческого императора Феофила и так далее. «Тимарион», без сомнения, является лучшим византийским достижением среди литературных подражаний Лукиану. Сочинение полно юмора. Однако кроме чисто литературных достоинств «Тимарион» важен, поскольку в нем отражены подробности реальной жизни – например, описана знаменитая ярмарка в Фессалонике.
Немалое значение для литературной и культурной жизни эпохи имело творчество Иоанна Цеца (Цециса), умершего, вероятно, в восьмидесятых годах XII века. Получив в столице хорошее филологическое образование, он в течение некоторого времени был учителем грамматики, а затем посвятил себя литературной деятельности, которая и давала ему средства к жизни. В своих произведениях Иоанн Цец не упускает случая говорить о различных обстоятельствах своей жизни, которые рисуют нам человека XII века, живущего литературным трудом, вечно жалующегося на бедность и нищету, заискивающего перед богатыми и знатными, посвящающего им свои произведения, негодующего на малое признание своих заслуг, впавшего однажды в такую нужду, что из всех книг у него остался лишь один Плутарх. Не имея из‐за недостатка средств иногда необходимых книг и излишне надеясь на свою память, он допускал в своих произведениях элементарные ошибки. В одном из сочинений он писал: «Для меня библиотекою является моя голова; у нас, при страшном безденежье, книг нет. Поэтому я не умею точно назвать писателя». В другом сочинении он писал о своей памяти: «Бог не показал в жизни ни одного человека, ни раньше, ни теперь, который обладал бы лучшей памятью, чем Цец».
Начитанность Цеца в древних и византийских писателях была весьма значительна; он знал многих поэтов, драматических писателей, историков, ораторов, философов, географов и беллетристов, особенно Лукиана. Из его многочисленных сочинений мы отметим лишь некоторые. Прежде всего это сборник из 107 писем, имеющий значение как для биографии автора, так и для биографии его адресатов. Затем идет «Книга историй», написанная так называемыми политическими (народными) стихами – их более двенадцати тысяч. Со времени первого издателя, разделившего сочинение для удобства чтения на тысячи стихов – первая тысяча, вторая и т. д., – оно обыкновенно называется «Хилиадами» (то есть тысячами). И вот эти «Хилиады» Цеца, по словам Крумбахера, являются «не чем иным, как огромным, облеченным в стихотворную форму комментарием к его собственным письмам, которые, письмо за письмом, в них объясняются. Отношение между письмами и “Хилиадами” настолько тесно, что первые могут быть рассматриваемы как подробный указатель к последним». Уже это лишает «Хилиады» какого‐либо крупного литературного значения. В. Г. Васильевский сурово замечает, что «Хилиады» «в литературном отношении представляют совершенную нелепость, но иногда на самом деле разъясняют то, что осталось темного в прозе», то есть в письмах Цеца. Другое большое произведение Иоанна Цеца «Аллегории к “Илиаде” и “Одиссее”», также написанное политическими стихами, посвящено супруге императора Мануила – германской принцессе Берте-Ирине, которая автором называется «гомеричнейшей царицей», «светлою, вселунною луной, светоносицей, которая является не волнами океана омытою, но как бы в блеске вытекающею из пурпурного ложа самого светоносца (солнца)». Целью Цеца было, излагая по порядку содержание песен Гомера, объяснить их – особенно с точки зрения аллегорического толкования выведенного у Гомера мира богов. С большим самомнением говорит Цец в начале своих «Аллегорий»: «И вот я приступаю к своей задаче и, поразив Гомера жезлом слова, сделаю его всем доступным, и его незримые глубины перед всеми обнаружатся». Это произведение Цеца, по словам В. Г. Васильевского, лишено «не только вкуса, но и здравого смысла». Кроме того, Иоанн Цец оставил и другие сочинения о Гомере, Гесиоде, Аристофане и т. д.
Сочинения его насыщены ссылками на мифологические сюжеты, цитатами, полны самовосхваления, трудны и не очень интересны для чтения, и таким образом – после всего вышесказанного – может, пожалуй, возникнуть вопрос: имеют ли произведения Иоанна Цеца какое‐либо культурное значение? Ответ, однако, должен быть утвердительным. Цеца отличало необычное усердие и прилежание в деле собирания материала, и поэтому, с одной стороны, его сочинения представляют собой ценнейший источник сведений; с другой стороны, приемы автора и его обширная начитанность позволяют вывести некоторые заключения о характере литературного процесса в эпоху Комнинов.
О старшем брате Иоанна Цеца – Исааке, занимавшемся филологией и метрикой, можно было бы и не упоминать, если бы в филологической литературе не встречалось довольно часто упоминание о «братьях Цец», что как бы сообщает братьям равноценность. В действительности же Исаак Цец абсолютно ничем не выделялся.
Интереснейшей личностью эпохи первых трех Комнинов, особенно Иоанна и Мануила, является поэт Феодор Продром, или Птохопродром (бедный Продром), как иногда он себя называл для возбуждения жалости и изображая неискреннее подчас смирение. Его разнообразные труды дают материал для изучения и филологу, и философу, и богослову, и историку. В науке личность Продрома вызывает большие разногласия вследствие неясности, кому, собственно, принадлежат многочисленные приписываемые ему сочинения. Некоторые ученые считают, что было двое писателей по имени Продром, есть даже мнение, что таковых было трое, хотя большинство склоняются к тому, что Продром существовал все‐таки в единственном числе.
Лучшая пора деятельности Продрома падает на первую половину XII века. Интересно отметить, что дядя его, под монашеским именем Иоанн, был киевским митрополитом (Иоанн II), о котором русская летопись под 1089 годом говорит, что он был «муж хытр книгам и ученью, милостив убогым и вдовицям». Умер Продром, по всей вероятности, около 1150 года.
Продром принадлежал, по словам Диля, к представителям прозябавшего в Константинополе «литературного пролетариата, состоявшего из людей интеллигентных, образованных, даже изысканных, которых суровая жизнь чрезвычайно принизила…». Но, вращаясь в придворном кругу, имея сношения с императорской фамилией и с великими мира сего, несчастные писатели тем не менее часто находили себе покровителя, который своей щедростью устраивал их жизнь. Не был исключением и Продром, вся жизнь которого прошла в поисках покровителей, в постоянных жалобах на свою бедность, болезненное состояние, старость, в молениях о вспомоществовании, ради чего он не останавливался ни перед какой лестью, ни перед какой угодливостью, ни перед каким унижением, совершенно не считаясь с тем, к кому иногда ему приходилось обращаться и льстить. Но к чести Продрома надо сказать, что одному человеку – Ирине, невестке императора Мануила, – он оставался верен почти всегда, даже в моменты опалы и несчастий.
До нас дошли многочисленные произведения самого разнообразного содержания с именем Продрома. Продром и романист, агиограф, и составитель писем, и оратор, и автор астрологической поэмы, и религиозных поэм, и философских сочинений, сатир и шутливых пьес. Многие из этих сочинений написаны на тот или иной случай, по поводу рождения, смерти, свадьбы и т. п., в них рассыпаны намеки на те или иные лица, на те или иные события; любопытны эти сочинения и подробностями относительно жизни простого народа в столице.
Часто Продром подвергался суровому осуждению историков: говорили о «жалкой скудности содержания» его поэм и об «отвратительной внешней форме его поэтических упражнений» (Васильевский). Но это объясняется тем, что в течение долгого времени о Продроме могли судить только на основании наиболее слабых и, к сожалению, наиболее распространенных произведений, например его длинного, высокопарного стихотворного романа «Роданфи и Досикл», чтение которого, по мнению Крумбахера, может причинить истинное мучение и смертельную скуку. Подобное суждение вряд ли может считаться правильным. Если принять во внимание все творчество Продрома – прозаические опыты, сатирические диалоги, памфлеты, эпиграммы, в которых он следовал лучшим образцам древности, особенно Лукиану, то общее суждение о его литературной деятельности придется изменить в более благоприятную сторону. В этих произведениях мы замечаем тонкую наблюдательность, придающую им несомненный интерес для истории общества и особенно для истории литературных кругов эпохи Комнинов. Нельзя забывать и того, что в некоторых своих произведениях Продром, отказавшись от искусственного классического языка, прибегал к разговорному греческому, особенно в шутливых произведениях, и оставил нам любопытные образцы народной речи XII века. В решимости ввести в литературный обиход разговорную речь заключается большая заслуга Продрома. Ввиду этого, по признанию того же Крумбахера, Продром несомненно принадлежит, при всех своих недостатках, к замечательнейшим явлениям византийской литературы и представляет собою, «как немногие византийцы, ясно выраженную культурно-историческую фигуру».
Следует упомянуть здесь, безусловно, и нескольких византийских историков времен Комнинов. Живший при Алексее Комнине Георгий Кедрин, начав с 811 года, довел изложение событий до начала правления Исаака Комнина (1057 год). Иоанн Зонара в XII веке написал необычную хронику, опиравшуюся на хорошие источники. Изложение доведено им до вступления на престол Иоанна Комнина в 1118 году. Написанная в первой половине XII века политическими стихами хроника Константина Манасси (во всяком случае, первая ее часть) излагает события до вступления на престол Алексея Комнина в 1081 году; сохранились также 79 ее стихов, в которых кратко излагается история от Иоанна Комнина до Балдуина, первого латинского императора в Константинополе, причем около половины этого текста посвящено Андронику I. Наконец, Михаил Глика (в XII веке) написал всемирную хронику до смерти Алексея Комнина в 1118 году.
Что касается византийского искусства, то эпоха Комнинов и Ангелов была продолжением Золотого века, начало которого многие исследователи относят к середине IX века, то есть ко времени прихода к власти в Византии Македонской династии. Смутный период в XI веке, как раз перед приходом к власти Комнинов, прервал ненадолго блеск культурных свершений при македонских императорах, но с Комнинами империя на первый взгляд вернула себе былую славу и процветание, а византийское искусство, казалось, было способно продолжить блистательныю традиции. Однако, как писал О. М. Далтон61: «Источники прогресса иссякли… органическая творческая сила больше не существовала… по мере продвижения времени Комнинов, религиозное искусство само по себе становится родом ритуала, исполняемого, так сказать, без вмешательства творческого сознания художника. Нет больше ни огня, ни страсти, искусство незаметно движется к формализму».
Это, конечно, не означало, что византийское искусство при Комнинах было в упадке. Достижений, особенно в области архитектуры, было немало. В Константинополе был возведен прекрасный Влахернский дворец, куда, оставив прежнюю императорскую резиденцию, так называемый Большой дворец, и перебрались Комнины. При этом Большой дворец был заброшен и быстро пришел в упадок. В XV веке это были уже руины, и турки довершили его разрушение.
Имя Комнинов связывается также с сооружением или реконструкцией многих церквей – например, Пантократора в Константинополе, которая стала местом захоронения Иоанна II и Мануила I Комнинов; позже, в XV веке, здесь были похоронены императоры Мануил II и Иоанн VIII Палеологи. В начале XII века была перестроена знаменитая церковь из ансамбля монастыря в Хоре (позже мечеть Кахрие-Джами). Церкви в это время строились не только в столице, но и в провинциях.
При этом византийская архитектура была источником вдохновения для строителей в других христианских землях. В Венеции в 1095 году был торжественно освящен собор Св. Марка, воспроизводящий по плану церковь Апостолов в Константинополе. В Сицилии многие постройки и мозаики, относящиеся к XII веку, воспроизводят лучшие достижения византийского искусства. В церкви Рождества в Вифлееме сохранились мозаики, сделанные по византийскому образцу. Типичные для Византии фрески XI и XII веков открыты в Каппадокии и Южной Италии, а также на Руси – в Киеве, Чернигове, Новгороде и их окрестностях. Некоторые из них не только возникли под византийским влиянием, но и были сделаны византийскими художниками. Нельзя не упомянуть и прекрасные произведения той эпохи из слоновой кости, керамики, стекла и металла. Интересны также печати и геммы с гравировкой. Таким образом, на Востоке, как и на Западе, по словам Диля, «влияние греческого искусства оставалось в XII веке всемогущим, и даже там, где меньше всего можно было бы ожидать – среди норманнов в Сицилии и среди латинян в Сирии, – Византия продолжала оставаться источником и ориентиром всего изящного».
Византийское возрождение XII века интересно и важно не только само по себе. Оно было составной частью и локомотивом общего западноевропейского возрождения XII века, которое так хорошо описано профессором Ч. Г. Хаскинсом62 в книге «Ренессанс в XII веке». В первых же двух строчках введения он пишет: «Название этой книги покажется многим читателям глубоко внутренне противоречивым. Ренессанс в XII веке!» Однако здесь нет противоречия. В XII веке Западная Европа увидела возрождение латинских классиков, латинского языка, латинской прозы, латинской поэзии, юриспруденции, философии, исторических сочинений. Это была эпоха переводов с греческого и арабского и время зарождения университетов. И поэтому Ч. Г. Хаскинс совершенно прав, когда говорит: «Недостаточно отдают себе отчет в том, что был прямой контакт с греческими источниками как в Италии, так и на Востоке. Эти переводы, сделанные непосредственно с греческих оригиналов, были важным проводником и верным посредником в передаче древнего знания». В XII веке прямые контакты между Италией и Византией были более частыми, чем мы себе сейчас представляем. В связи с религиозной политикой Комнинов, желавших сближения с Римом, в Константинополе проходило – и нередко в присутствии императора – много диспутов, в которых принимали участие представители католической церкви, прибывавшие в Константинополь в надежде на примирение двух ветвей христианства. Эти дискуссии во многом помогли передаче греческой учености на Запад. Кроме того, экономические связи итальянских торговых городов с Византией и венецианский и пизанский кварталы в Константинополе обеспечили прибытие в столицу империи некоторого количества итальянских ученых, которые изучили греческий язык и также послужили передатчиками греческих достижений на Запад. При Мануиле Комнине можно было видеть, как пишет Хаскинс, «внушительную процессию миссий, посланных в Константинополь папами, императорами, французами, пизанцами и другими. Едва ли меньшей была постоянная череда греческих посольств на Запад, напоминающая греческую иммиграцию в Италию с начала XV века».
Принимая во внимание все это, можно сделать вывод, что культура времени правления Комнинов и Ангелов является одной из блестящих страниц в истории Византии. Особенно это заметно в сопоставлении с тем, что происходило в то же время на Западе.
Приложение
Македонская династия
Династия Дук
Династия Комнинов
Поделиться книгой: