История и география загробного мира

Двор Ямы, бога смерти. Миниатюра, ок. 1800 г. Индия

Индра тоже создал у себя отдельный рай для воинов, павших в битвах. Кроме того, сюда же попадают и некоторые другие умершие, исполненные особого благочестия. Царство Индры, Сваргá, находится на небе, здесь стоит тысячевратный город под названием Амаравати («Обитель бессмертных»). Город этот невидим для грешников. Вокруг раскинулась чудесная роща Нандана, в которой живет корова Сурабхи, умеющая исполнять любые желания. Для того чтобы не перетруждать волшебную корову, ей в помощь в Сварге растут деревья, обладающие тем же свойством. Здесь же стоит и знаменитое дерево с золотой корой, «париджата», наполняющее рай Индры замечательным благоуханием.

И лишь владыка Севера, Кубера, не стал приглашать к себе никого из умерших, несмотря на то что он по происхождению является хтоническим, то есть подземным, божеством и может иметь к загробному миру самое прямое отношение. Тем не менее Кубера предпочел реализовать свою «хтоничность», покровительствуя плодородию. Кроме того, бог богатства Кубера охраняет скрытые в земле сокровища и, видимо, поэтому не одобряет появления посторонних на подведомственной ему подземной территории. Хотя надо отметить, что некоторые из умерших все‐таки попадали в его владения. По крайней мере, в «Махабхарате» говорится, что царь Дхритараштра, отец Кауравов, после смерти «обрел миры бога богатства» Куберы.

Но главное царство мертвых – Питрилока, «мир предков» – находится во владениях Ямы, на юге, за краем земли, а еще точнее – под землей. Его обитатели – не единственные жители подземного мира. Первыми под поверхностью лежат семь ярусов Паталы – мира, где живут дайтьи, данавы и другие существа, противостоящие небесным богам. На нижнем, седьмом ярусе Паталы обитают наги – обладатели змеиных туловищ и человеческих голов. Впрочем, иногда наги принимают вполне гуманоидный облик и живут среди людей, а женщины-нагини славятся невероятной красотой. Но жизнь под землей для нагов предпочтительнее – их государство Нагалока считается, по утверждению знаменитого индийского мудреца Нарады, лучшим в мире местом. И лишь еще глубже, под царством нагов, лежат семь уровней загробного царства Ямы.

Питрилоку отделяют от остального мира воды священной Ганги, которая, как известно, протекает и по земле, и по небу, и под землей, орошая собою весь обитаемый мир. В своем нижнем течении Ганга называется Вайтарани, она уходит под землю зловонным потоком, полным крови, костей и волос и населенным разнообразной нечистью. В отличие от реки, опоясывающей шумеро-аккадскую «Страну без возврата», или от греческого Ахерона, Вайтарани не оборудована лодочной переправой. Пересечь ее и попасть в царство Ямы можно только с помощью коровы, причем не верхом, а держась за хвост священного животного. В древности коров, необходимых для переправы, приносили в жертву во время похорон. Каждый покойник появлялся на берегах Вайтарани со своей собственной коровой, и они, надо полагать, заполонили местность и вызвали своего рода экологическую катастрофу. Пришлось изменить традицию: коров перестали приносить в жертву и начали дарить жрецам. Таким образом, животные, понукаемые молитвами жрецов, помогают усопшим душам преодолеть коварную реку, но мира живых при этом окончательно не покидают и продолжают с пользой давать молоко в жреческих подсобных хозяйствах.

Из других наиболее интересных животных царства Ямы следует отметить двух пестрых псов, возможно являющихся родственниками греческого Цербера. У них по четыре глаза (у Цербера – шесть на трех головах). Одного из псов зовут Шарбар, что тоже напоминает о знаменитом стороже Аида. Вероятно, предки замечательных псов принадлежали древним ариям и одна из ветвей собачьего рода отправилась в Индию вместе с индоариями, а вторая попала в Грецию через степи Южной Европы с другой волной переселенцев.

Следует отметить, что животный мир Питрилоки весьма богат. В «Гаруда-Пуране», одном из священных текстов индуизма, описываются обитающие здесь львы, тигры, собаки и змеи. Птицы представлены совами, ястребами, стервятниками и воронами с железными клювами. Из насекомых водятся скорпионы, пчелы и москиты. В реке обитают крокодилы, черепахи, рыбы, пиявки… Природа Питрилоки разнообразна, но недружелюбна по отношению к человеку. Источников питьевой воды здесь нет. Упомянуты колодцы, но вода, видимо, непригодна для питья, и колодцы созданы для того, чтобы путник в них проваливался. Встречаются озера гноя, крови и испражнений.

Рельеф страны и природные зоны также разнообразны. Здесь есть горы и холмы, глубокие ущелья и долины. В горах часты камнепады и селевые потоки. Особо следует отметить равнину, покрытую своеобразным горячим песком из частиц меди, и гору из горячей золы. Значительную часть страны занимают труднопроходимые леса; порода деревьев, листья которых напоминают острые мечи, видимо, не имеет аналогов в мире живых. Из знакомых нам деревьев источник упоминает неизвестно как оказавшуюся в этом мире ужасов «восхитительную смоковницу», растущую на берегах реки Пушпабхадры.

Климат страны резко континентальный. В «Гаруда-Пуране» упомянуты зоны, где царит «холод в сотни раз более сильный, чем холод Гималаев». В то же время «двенадцать солнц», сияющие над Питрилокой, «нестерпимо жарки».

Все прибывающие в Питрилоку прежде всего подлежат суду, который осуществляется непосредственно Ямой. Для того чтобы попасть к загробному судилищу, умершие должны проделать долгий путь через всю страну, пересекая упомянутые выше природные зоны. По дороге они посещают шестнадцать городов Питрилоки (столицей является последний, семнадцатый). Тем временем их бесплотные души питаются рисовыми шариками, которые им приносят оставшиеся в мире живых родственники. Эти шарики позволяют умершему обрести некое подобие тела – оно понадобится для того, чтобы он мог в полной мере получить все муки или радости загробного воздаяния.

Путь к месту суда обычно занимает целый год. Здесь, в огромном городе Царя Справедливости, заседает Яма, традиционно одетый в ярко-красное платье, с венцом на голове. В руках у Ямы знаки его власти – булава и петля, которой он вынимает душу из умершего. Секретарь бога, Читрагупта, докладывает царю о земных деяниях каждого новоприбывшего, после чего Яма определяет ему место либо в раю, либо в одном из отделений ада. Некоторым в виде на жительство сразу отказывают и отправляют их обратно на землю для перерождения.

Грешников, попадающих в ад (называемый «Нарака»), терзают по‐разному: одних зарывают в раскаленный песок, других погружают в кипящее масло или в горящую нефть. Их грызут собаки и поедают черви; служители ада жгут их огнем, колют копьями, бросают под ноги бешеным слонам. Тела некоторых наполовину топят в смоле, а в головы вонзают стрелы. Многих спрессовывают, как сахарный тростник… В «Махабхарате» рассказывается, как царь Юдхиштхира и мудрец Нарада посетили Нараку:

«Путь их был неблагим и тяжким, служил он обиталищем деяниям греховным. Окутанный тьмой, ужасный, весь в пятнах зелени от тины – человеческих волос, он был уготован грешникам, зловонный от [гниющей] плоти, крови, жира. Вокруг кишели мухи, жалящие гады, рои слепней и ос; усеян был повсюду трупами тот путь, покрыт костями и прядями волос, кишел червями, полон муравьев и окружен со всех сторон пылающим огнем. Железноклювые стервятники и стаи воронья носились там, кружили преты с клыками– иглами, подобные вершинам Виндхья. Измазанные кровью, жиром, со вспоротым нутром и с отсеченными руками и ногами [трупы] лежали там и тут. Царь Юдхиштхира, верный дхарме, шел смердящим трупами [путем], вздымавшим волосы от ужаса, погруженный в глубокие думы. Там увидел он реку неодолимую, полную кипящей воды, и лес, [на деревьях] которого вместо листьев были разящие ножи и мечи, а рядом – раскаленные пески и железные глыбы, железные котлы с кипящим маслом… Вот каковы были страдания, [что уготованы] грешникам».

Грехи, за которые Яма карает своих подданных, многообразны. Помимо обычных и всем понятных грехов вроде убийства, прелюбодеяния или религиозного небрежения, есть и специфические провинности. Согласно «Гаруда-Пуране», в индуистском аду наказываются те, «кто не слушает хорошего совета», «кто глуп», «кто считает себя просвещенным», а также те, кто имел неосторожность поздороваться с брахманом, имеющим детей от женщины из низшей касты шудр. Для праведников в царстве Ямы предназначен богатый дворец, где они предаются разнообразным наслаждениям. Но дворец этот, несмотря на всю свою пышность, расположен, в отличие от воинского рая Индры, под землей. Впрочем, у праведных подданных Ямы есть развлечение, которое с лихвой искупает для них дефицит света и воздуха, хотя и является, с точки зрения современного человека, противозаконным и аморальным: жители Питрилоки в огромных количествах употребляют наркотическую сому. Как известно, из сомы состоит луна. Время от времени подданные Ямы так увлекаются священным напитком, что от луны мало что остается и она становится ущербной, пока солнце не наполнит ее снова.

Войны в загробном мире – явление редкое, но царству Ямы однажды довелось пережить серьезное вооруженное вторжение, которое едва не привело к полному его разгрому. Случилось это в глубокой древности, когда могучий демон Равана получил в дар от Брахмы редкостное свойство: он стал неуязвимым для богов и демонов. Почувствовав свою безнаказанность, Равана начал завоевывать миры индуистской вселенной. Во главе войска демонов-ракшасов он вторгся во владения Ямы и освободил мучившихся там грешников. Тогда Яма взялся за оружие сам и обратил воинов Раваны в бегство. Для того чтобы предотвратить единоборство Ямы и Раваны, в царство мертвых пришлось спуститься самому Брахме. Он обратился к правителю подземного мира с просьбой не поражать захватчика и не нарушать тем самым постановления о его неуязвимости. Яма согласился на мировую при условии, что ему вернут его подданных. Брахма не возражал, и Раване пришлось уступить – он покинул царство мертвых, считая себя победителем, но грешники были возвращены к местам их мучений… Несмотря на то что суд Ямы беспристрастен и сам Яма нередко отождествляется с богом справедливости Дхармой, судит он не только по делам самого покойного, но и учитывает его родственные связи. Посмертная судьба подданных Ямы может оказаться печальной, если у них в роду есть, например, лжесвидетели. В «Махабхарате» говорится: «…свидетель, который на заданный вопрос ответит иначе, зная, как было на самом деле, погубит своих предков, а также семь поколений (очевидно, будущих. – О. И.) в роду».

Безрадостной бывает и участь покойных, чей род по мужской линии прервался. В той же «Махабхарате» описывается некто Джараткара, праведник, предававшийся «суровым аскетическим подвигам». Подвиги эти были столь суровы, что Джараткара, научившийся полностью усмирять плоть, не имел потомства и засчитывал это себе в заслугу. Но однажды, странствуя по свету, аскет «увидел своих праотцев, висящих в глубокой яме ногами вверх, а головами вниз». Мучения старцев усугублялись крысой, «тайно живущей в той же яме». Выяснилось, что в яме (видимо, это был один из участков ада) истязаются предки героя, которые были столь же «суровы в обетах», как и сам аскет, по каковой причине они имели на всех лишь одного потомка, самого Джараткару. И теперь, если он не родит хотя бы одного сына, род их угаснет и посмертная судьба праотцев не сможет измениться к лучшему. Видя мучения старцев, Джараткара немедленно устыдился, снял с себя принятые обеты и воскликнул: «…я приложу старания к тому, чтобы жениться, о праотцы!.. И тогда родится потомство ради вашего спасения. Достигнув вечного местопребывания, радуйтесь, о мои отцы!».

Джараткара сдержал слово, родил сына и «отправился на небо вместе со своими предками». Но поскольку в Индии всегда существовало множество аскетов, можно опасаться, что не одни лишь предки Джараткары, но и миллионы других жителей Питрилоки безвинно терпят мучения, расплачиваясь за воздержание своих потомков.

Еще одна аналогичная история, описанная в «Махабхарате», рассказывает о том, как уже не праотцы, а сам аскет не мог достигнуть рая, поскольку не имел детей. Некто «славный Мандапала, суровый в обетах и сведущий в ведах отшельник», находил радость в законе и изучении вед и «пошел по пути мудрецов, удерживавших свое семя». Достигнув предела подвижничества и оставив свое тело, Мандапала, полный надежд на лучшее, отправился в страну предков, но с удивлением обнаружил, что райские миры закрыты для него. Боги объяснили незадачливому аскету: «Эти миры закрыты для тебя из‐за отсутствия потомства. Произведи его, и тогда ты будешь наслаждаться нетленными мирами».

Мандапала готов был исполнить волю богов, но его положение осложнялось тем, что он успел лишиться тела. Конечно, для индуса не составляло особых проблем родиться вновь, но аскетические подвиги утомили подвижника, он жаждал рая, и ему вовсе не улыбалось становиться младенцем и начинать все сначала. «Где же можно в короткое время приобрести многочисленное потомство?» – размышлял Мандапала. В конце концов он решил, что «только птицы рождаются быстро». После чего аскет обернулся трясогузкой, сочетался с самкой и «произвел от нее четырех сыновей, которые были сведущи в ведах».

Требование, чтобы жители Питрилоки не были бездетными, – это не просто прихоть Ямы и не бюрократическая придирка. Отбытие индуса в иной мир – сложная процедура, которую по традиции должны организовать его родственники. Причем душа покойного не сразу достигает мира предков, и ее нужно достаточно долго ежедневно кормить, поить и обустраивать. Система обрядов, жертвоприношений и подарков жрецам тщательно разработана. Души ранее почивших предков тоже имеют в этом свою долю. А когда душа готова к переходу в царство мертвых на постоянное жительство (иногда это случается даже через год после смерти), проводится еще один сложный обряд, «сапиндикарана». Человек, не имеющий детей, не может быть уверен, что дальние родственники или посторонние люди обеспечат для него весь необходимый ритуал. Поэтому некоторые особо мнительные индийцы проводят собственные похоронные обряды еще при жизни, заменяя труп его изображением. Это надежное средство попасть в рай, причем досрочно: считается, что люди, чьи похороны уже завершились, умирают очень скоро.

Впрочем, бывает и обратная ситуация: заботливые родственники совершают похоронный обряд, провожая в царство Ямы человека, пропавшего без вести, а он через некоторое время возвращается домой. Это вызывает немалые затруднения, поскольку не только с юридической, но и с религиозной, и с социальной точки зрения человек этот становится подданным Ямы, а двойное гражданство в данном случае категорически запрещено. Требуется сложная система обрядов, воссоздающих весь жизненный цикл от зачатия и рождения до свадьбы, чтобы «покойный» мог снова стать полноправным членом мира живых.

Какова бы ни была посмертная судьба человека, рано или поздно она, как правило, подвергается пересмотру, и душа отправляется на новый круг перерождений. Приговоры, выносимые Ямой, могут предполагать длительный, но не «пожизненный» срок. И в раю, и в аду душа пребывает лишь столько, сколько она заслужила в своем последнем воплощении, после чего ей снова предстоит искать себе новое тело в соответствии со своими заслугами. В «Яджурведе» сказано: «О душа, сверкающая подобно солнцу, после кремации, смешавшись с огнем и землей для нового рождения и найдя прибежище в материнском чреве, ты рождаешься вновь. О душа, достигая чрева вновь и вновь, ты безмятежно покоишься в материнском теле как ребенок, спящий на руках у матери».

«Бхагавад-гита» говорит: «Как человек, снимая старые одежды, надевает новые, так и душа входит в новые материальные тела, оставляя старые и бесполезные».

Варианты новых тел и судеб предлагаются самые разнообразные. «Гаруда-Пурана» сообщает, что на свете существует 8 400 000 форм жизни и души могут вновь стать «деревьями, кустами, растениями, пресмыкающимися, скалами или травами… насекомыми, птицами, животными и рыбами». Выбор предлагается огромный, но душа не вполне свободна в этом выборе. Существуют грехи прежней жизни, которые однозначно определяют канву жизни будущей. Так, согласно «Гаруда-Пуране», убийца коровы станет горбуном, «кто обхаживает жену учителя, тот будет страдать от заболеваний кожи», «тот, кто ест сладости, не предлагая их другим, рождается с зобом», а «кто ворует пищу – станет крысой».

Лишь самые закоренелые грешники, помещенные в нижние, наиболее жестокие уровни ада, обречены страдать до конца «дня Брахмы» (период существования мира длительностью 4320 миллионов лет), после чего будут полностью уничтожены. Что же касается праведников, то им предстоит в результате многочисленных перерождений, становясь раз от раза все праведнее и праведнее, достигнуть совершенства и вырваться из колеса сансары. Разные направления индуизма предлагают разное завершение этого процесса. Последователи школ двайты держатся за свою индивидуальность и сохраняют ее, даже достигнув полного освобождения. Они отправляются на одну из планет «духовного мира» – аналог рая, – чтобы там предаваться вечным наслаждениям (разумеется, духовным). Тот, кто исповедует адвайта-веданту, в конце концов утрачивает свою личность, и его душа, атман, полностью сливается с мировой душой, Брахманом. Сравнивая эти две школы, индусы говорят, что последователи двайты хотят «отведать сладость сахара», тогда как последователи адвайты хотят сами «превратиться в сахар».

Но каков бы ни был счастливый конец круговерти каждой души в колесе сансары, какое бы блаженство ни ждало ее в конце этого пути, достигнуть его можно только соблюдением главных правил, сформулированных в «Махабхарате»: «подвижничеством, щедростью, спокойствием, смирением, скромностью, простотой и состраданием ко всем существам».

Буддисты в колесе сансары

Если у индуистов весь мир является в какой‐то мере загробным, потому что после смерти человек может не только отправиться в ад или в рай, но и возродиться среди живых, то у буддистов эта мысль доведена до полного логического завершения. Существуют шесть достаточно равноправных миров сансары, в любом из которых может возродиться к новой жизни душа, не достигшая просветления. Это мир богов, мир ревнивых богов, мир людей, мир животных, адский мир и мир голодных духов.

На поверхности земли расположены мир людей и мир животных. Географически они совпадают, однако относятся к разным типам. Рождение в теле животного относится к одному из трех неблагоприятных видов воплощений: путь от животного состояния до просветления крайне долог. Правда, известны примеры, когда этот путь преодолевался легко и быстро. В одной из книг южноиндийского буддистского канона рассказывается о трех соседях – куропатке, обезьяне и слоне, – которые после долгих ссор и раздоров решили покончить с беззаконием и избрали куропатку для духовного руководства, после чего «куропатка наставила их и научила жить по нравственному завету, которому следовала и сама. И все трое в последующей жизни строго придерживались пяти заповедей… и были вежливы. И оттого что поступали так, с окончанием земного срока все трое возродились на небесах». Но этот случай нельзя считать типичным, поскольку куропаткой был не кто иной, как Будда Шакьямуни в одном из своих ранних воплощений, и под столь высоким руководством обезьяна и слон могли легко достигнуть успехов на пути просветления. Самому Будде случалось рождаться в весьма различных телах, в том числе и обезьяны, и лебедя; эти истории подробно описаны в так называемых джáтаках – поучительных рассказах о перевоплощениях великого Пробужденного. Но обычным смертным рождение в теле животного не рекомендуется. Впрочем, некоторые буддистские авторитеты, вопреки каноническим текстам, считают, что такое рождение само по себе случается крайне редко. Даже закоренелый грешник получит в новом рождении хоть и неудачное, но человеческое тело, хоть и горькую, но человеческую судьбу. И только многократно повторенные из судьбы в судьбу грехи, приведшие в конце концов к полному вытравливанию всего человеческого, могут дать «качественный скачок», в результате которого грешник возродится в мире животных… Впрочем, эта точка зрения не является канонической.

Рождение в мире людей, напротив, считается самым благоприятным (насколько новое рождение вообще может быть благоприятным) – достигнуть полного просветления можно, только будучи человеком. Как ни странно, боги в этом смысле находятся в худшем положении, чем люди. Стать и быть богом буддисту достаточно нетрудно, но стремиться к этому не слишком резонно. Боги, как и все остальные существа, подчиняются законам кармы, и для того, чтобы достигнуть состояния Будды, бог должен сначала умереть и затем вновь родиться человеком. Поскольку боги живут очень долго, то их просветление становится делом очень далекого будущего, поэтому возрождения в мире богов надо старательно избегать. Смерть богов происходит достаточно неприглядным образом. Согласно буддистскому философу пятого века Васубандху, сначала у бога ослабевает сияние тела, потом взгляд делается мутным и начинается непроизвольное моргание; разум бога утрачивает живость, одежды его загрязняются, а цветочные гирлянды увядают; из божественных подмышек течет пот, от тела исходит неприятный запах, после чего наступает смерть. Тем не менее судьба богов, пока они живы и молоды, сама по себе достаточно привлекательна, и рождение в мире богов считается одним из трех благоприятных видов. Боги обитают в так называемой Девалоке, которая расположена на вершине мировой горы Меру и в небе над ней. Девалока состоит из двадцати шести ярусов, имеющих свою иерархию, верхние из них носят общее название Брахмалока.

Колесо сансары

Еще один из миров, рождение в котором считается благоприятным, – мир асуров, или, как его еще называют, «мир ревнивых богов». Ревнивые боги живут, как и боги неревнивые, на склонах горы Меру, только в нижних ярусах, а также в пещерах. Они ведут со своими верхними соседями непримиримую борьбу; «яблоками раздора», за которые сражаются боги, стали плоды замечательного дерева Читтапатали. Дерево это отличается исключительной высотой, растет оно во владениях ревнивых богов, но ветви его достигают Девалоки, и фрукты достаются богам обычным, что вызывает страстную зависть асуров и отвлекает их от забот о достижении природы Будды.

Неблагоприятные миры, кроме мира животных, залегают под землей. Ближе к поверхности расположен мир претов, или голодных духов; сюда попадают те, кто в прежней жизни был слишком жаден, прожорлив или жесток. Иногда преты выходят на землю (они любят копаться в помойках) и пугают людей жалобными криками и холодными прикосновениями. У некоторых буддистов, например у китайцев, принято подкармливать претов, для них прямо на земле оставляют жертвенную пищу, и даже учрежден специальный день, когда их кормят особенно сытно. Но все усилия китайцев пропадают втуне: преты голодны не от того, что им не хватает пищи, а вследствие своеобразного строения тела: у них большие животы, а рты имеют размер игольного ушка, пищевод тоже крайне узок.

Еще один неблагоприятный мир сансары – мир адов, или Нарака. Буддисты, попадающие в Нараку, судя по всему, не претерпевают столь явного изменения своей сущности, как те, что возрождаются в мирах людей, богов, животных или претов. В аду главное – не то, кем ты станешь, а то, что с тобой там сделают. Адов у буддистов множество, они крайне разнообразны и по своему географическому положению, и по видам терзаний. Главными адами считают восемь «жарких» адов и столько же «холодных». Жаркие традиционно были расположены под континентом Джамбудвипой, на котором находилась Индия. Впрочем, так было в те времена, когда буддистская вселенная состояла из четырех континентов, отделенных концентрическими горными хребтами и озерами от стоящей в центре горы Меру. К сегодняшнему дню наземная география поменялась, что, по‐видимому, не могло не сказаться на географии подземной. Кроме того, относительное количество буддистов в самой Индии сильно сократилось, сегодня их здесь не больше десяти миллионов. Центр тяжести буддистского мира давно уже переместился в Китай, где буддистов более трехсот миллионов, если учесть приверженцев комплекса «трех учений»: конфуцианства, буддизма и даосизма. Существуют сведения, что у китайцев есть свой совмещенный ад для представителей трех учений сразу. Следом идет Япония, в которой проживает семьдесят два миллиона последователей Будды (опять‐таки, с учетом тех, кто исповедует одновременно несколько религий). «Чистых» буддистов больше всего в Таиланде, Бирме и Вьетнаме – около ста семидесяти миллионов. Не исключено, что для облегчения доступа жаркие ады тоже были перенесены в Юго-Восточную Азию. Но так или иначе, эти регионы Нараки традиционно расположены под землей, на разных уровнях, причем чем глубже уровень, тем сильнее мучения.

Холодных адов тоже восемь, они расположены на окраинах обитаемого мира. Кроме того, поблизости от главных адов существует некоторое количество так называемых «соседствующих», или дополнительных. Например, вблизи от жарких адов протекает служащая той же цели река Вайтарани, уже знакомая нам по преисподней индуистов. Есть основания думать, что буддистские ады расположены выше индуистских, так как Вайтарани, протекающая через их территорию, состоит из кипятка и пепла. К тому времени, когда ее воды доходят до индуистского ада, река заполняется кровью и костями. Обратное расположение адов маловероятно, так как естественное очищение рек осуществляется, как правило, посредством водорослей, которые в подземных реках не встречаются.

Кроме жарких, холодных и соседствующих, имеются еще и «случайные» ады, которые могут располагаться в любых подходящих для этого местах – в горах, пустынях и пр. Наказание в них может заключаться не только в страдании, но и в чередовании страдания и удовольствия. Интересно, что главные – горячие и холодные – ады созданы совокупной кармой всех живых существ и предназначены для общего пользования. В отличие от них соседствующие и случайные ады часто являются персональными и созданы кармой одного человека или небольшой группы людей.

Некоторые области буддистского ада находятся под управлением древнего бога Эрлика. Он издавна был владыкой загробного мира, в который отправлялись после смерти представители монгольских народов и саяно-алтайских тюрок. Эрлик распоряжается душами по праву – алтайцы считают, что именно он, вопреки воле демиурга Ульгеня, в свое время наделил людей бессмертной душой. А новорожденные тувинцы и поныне получают свои души непосредственно от Эрлика. Но этим добрые дела Эрлика в основном и исчерпываются – в своем царстве древний бог обращается с умершими весьма сурово, он заставляет их служить себе, а некоторых отправляет на землю творить зло. Эрлик питается кровью, его черный дворец, построенный из грязи (по другой версии – из железа), стоит на берегу реки, текущей человеческими слезами.

Эрлик – существо весьма древнее, но монгольские буддисты утверждают, что во вполне исторические времена он жил на земле в обличии монаха и лишь после смерти отправился в загробный мир. Впрочем, эта версия не слишком противоречива, поскольку, будучи буддистом, Эрлик вполне мог переродиться и из бога стать человеком, а затем опять богом. В бытность свою монахом Эрлик достиг святости и приобрел сверхъестественные способности, что не помешало ему окончить жизнь на плахе в результате ложного доноса. Но могущество, достигнутое праведной жизнью, выручило монаха: потеряв человеческую голову, он приставил на ее место бычью и стал судьей монгольско-бурятского отделения загробного мира буддистов, приобретя почетный титул «Чойджал» – «царь закона». Эрлик-Чойджал имеет синее тело, носит ожерелье из черепов и окружен языками пламени. Для ловли душ он пользуется арканом, который не выпускает из рук, а для судопроизводства – книгой судеб, весами и зеркалом, в котором отражаются прегрешения обвиняемых. Бычья голова не мешает царю управлять девятью подземными присутственными местами и девяноста девятью (по некоторым данным – восьмьюдесятью восемью) темницами. Впрочем, несмотря на то, что голова эта бычья, у нее открыт третий глаз.

Хотя места для терзания грешников-буддистов традиционно называют адами, это слово не вполне точно передает их специфику. Точнее было бы назвать их чистилищами, поскольку срок пребывания там ограничен совершенными в последнем воплощении грехами. Точно так же определяется кармой и срок пребывания среди людей, животных, богов, асуров или голодных духов. Искупив плоды своих прежних деяний, душа (этот термин условен) возрождается в любом другом мире и имеет все шансы рано или поздно достигнуть нирваны через воплощение в человеческом теле. К сожалению, для этого, как правило, требуется очень много времени. Обитатели адов, преты и животные не способны к духовной практике (кроме редких случаев, описанных в джатаках). Боги, даже «ревнивые», к ней способны, но достаточно приятная жизнь, которую они ведут в своих божественных мирах, отвлекает их от медитаций и размышлений о восьмеричном пути Будды. Лишь обитатели Брахмалоки уделяют должное внимание постижению «четырех благородных истин» и прочим премудростям восьмеричного пути.

Такова вкратце структура буддистской вселенной, которую с равным успехом можно назвать обителью живых и обителью умерших. Душа скитается по шести мирам, и ни один из них, собственно, не является более «загробным», чем остальные. Ни один, кроме Бардо – промежуточного состояния, в которое душа попадает сразу после смерти и которое, единственное, можно назвать действительно «загробным». Но именно это состояние буддисты (по крайней мере, образованные буддисты) объявили существующим лишь умозрительно. Конечно, с точки зрения последовательного буддиста, весь мир – это иллюзия, или майя, но загробный мир Бардо – майя «вдвойне». Ведь все ужасы буддистского Бар– до лишь происходят в сознании умирающего и умершего, становясь «иллюзией иллюзии». А сторонники одной из основных ветвей буддизма, Тхеравады, и вовсе сомневаются в существовании Бардо. Впрочем, многие тхеравадины сомневаются и в существовании самой человеческой личности, которая могла бы в это Бардо попасть. Ведь человек – это не более чем соединение пяти групп дхарм (компонентов): дхарм тела, дхарм ощущений, дхарм восприятий, дхарм ментальных образований и, наконец, дхарм сознания. Элементы эти непрерывно уничтожаются и заменяются новыми, а значит, никакой постоянной души нет и быть не может. Это дало известному буддологу Е. А. Торчинову основание заявить: «Вопреки распространенному заблуждению, в буддизме вообще нет учения о перевоплощениях, или реинкарнациях. Человек в буддизме не есть воплощенная душа, как в индуизме. Он – поток состояний – дхарм, серия кадров – мгновений… Поэтому профессиональные буддологи стараются избегать таких слов, как “перерождение” или тем более “перевоплощение”, и предпочитают говорить о циклическом существовании или чередовании рождений и смертей».

Но что бы там ни говорили профессиональные буддологи и теологи, а буддист попроще все‐таки надеется после смерти переродиться в каком‐нибудь более или менее приличном мире и в надлежащем теле. Тем более, что места для такого перерождения во вселенной достаточно. Мир живых (назовем его так, хотя эти «живые» уже успели неоднократно умереть), несмотря на всю его иллюзорность, у буддистов огромен и бесконечен во времени и пространстве. Вселенная существует в течение махакальпы – космического цикла, который длится тысячи миллиардов лет. Количество обитаемых вселенных неисчерпаемо, они объединяются в системы (сахалоки), которых больше, чем песчинок в Ганге. Правда, каждая из этих вселенных не очень велика (для вселенной) и представляет собой плоский диск, лежащий на воде. Но зато центральный океан каждого из таких дисков имеет глубину восемьдесят тысяч миль, а гора Меру возвышается над ним на такую же высоту.

В отличие от «мира живых», промежуточный мир умерших, Бардо, весь умещается в сознании каждого человека и не может быть описан в терминах евклидовой геометрии, поэтому о географии его можно говорить лишь с некоторой натяжкой. Гораздо увереннее можно судить о населении Бардо – многочисленных бодхисаттвах и демонах – они подробно описаны в «Бардо Тхёдол», известной цивилизации Запада под не слишком удачным названием «тибетской “Книги мертвых”». Книга эта создана в рамках ламаизма – течения, соединившего черты крупнейших ветвей буддизма, Махаяны и Ваджраяны. Как и ее египетский аналог, тибетская «Книга мертвых» является руководством для умершего и подробно расписывает все те трудности, с которыми он столкнется на своем пути по Бардо. Но, в отличие от древних египтян, покойные буддисты не берут свою «Книгу мертвых» в загробный мир – эту книгу лама читает над телом.

Путь человека по Бардо длится обычно до сорока девяти дней. В течение этого срока покойному предстоит преодолеть немало испытаний: его будет бить в спину «лютый ветер кармы», злобные демоны, «вооруженные различным оружием», будут пугать его «ужасающим шумом и криками». Гонимый снегом, дождем, ураганами, хищниками, ревом огня и грохотом обрушивающихся гор, покойный «побежит от них, куда глаза глядят, не разбирая дороги». На пути его подстерегают три глубочайшие пропасти: белая, черная и красная, – «они будут глубоки… и возникнет чувство, что вот– вот упадешь в них». На самом деле – «это не пропасти. Это Гнев, Похоть и Глупость». Но в столь экстремальных условиях не всякий может постигнуть разницу между пропастью психологической и топографической. Тем более, что покойный будет испытывать естественную для своего положения растерянность: «Увы! Я мертв! Что же мне делать?» Ответ на этот исконный вопрос и должна предложить умершему тибетская «Книга мертвых».

Когда читаешь эту книгу, находясь в безопасном уголке мира людей, то в общем и целом понятно, что же делать. Тем более, что на помощь умершему, согласно той же книге, приходят великие бодхисаттвы – существа, достигшие просветления, но оставшиеся в мире сансары, дабы просветлить всех остальных. Бодхисаттвы являются покойному в самом величественном виде и прельщают его исходящим от них светом и разнообразными видами мудрости. А лама, читающий над телом текст «Бардо Тхёдол», рекомендует своему подопечному довериться бодхисаттвам и однозначно объясняет всю пагубность соблазна, который исходит от шести сансарических миров. Тем не менее, несмотря на столь четкое руководство и на все величие бодхисаттв, большинство умерших не могут принять правильное решение. Они пугаются как бодхисаттв, так и многочисленных демонов и достаточно быстро оказываются либо в мире животных, либо в мире богов, а то и в мире голодных духов. В лучшем случае они выбирают себе более или менее подходящих родителей в мире живых (для этого в «Книге мертвых» тоже есть подобающие инструкции) и начинают все сначала.

Впрочем, это тоже не так уж и плохо, поскольку рано или поздно все живые существа достигнут просветления. Ведь именно затем и возвращаются в мир людей бодхисаттвы, поклявшиеся не уходить в нирвану, пока не спасутся абсолютно все. Правда, хотя бодхисаттвы и готовы помогать абсолютно всем живым существам, независимо от их вероисповедания, но те, кто относят себя к Тхераваде, помощь бодхисаттв отвергают и предпочитают спасаться сами. Поэтому тхеравадинам предстоят многие тысячи смертей и перерождений: раз от раза улучшая свою карму, они наконец становятся в очередной жизни монахами и только из этого статуса могут достичь нирваны.

Приверженцам Махаяны приходится в колесе сансары гораздо легче, чем тхеравадинам: бодхисаттвы не только помогают им в Бардо, но и предлагают самые разнообразные варианты обустройства загробного мира. Существует предание, что бодхисаттва Кшитигарбха пообещал заполнить своим телом все пространство ада, с тем чтобы там не осталось места для грешников. А будда Амида (он же Амитабха, или Авалокитешвара) учел пожелания тех буддистов, которые не хотят крутиться в колесе сансары, но в то же время не слишком торопятся поменять его на бесстрастное и бестелесное пребывание в не слишком понятной нирване. Для них Амида создал специальный рай под названием «Счастливая страна» (Сукхавати), «Чистая земля», или «Поле Будды». Раньше этот рай носил название Потала и был, по некоторым данным, расположен на вершине горы, стоящей на берегу Индийского океана, или же на острове в Восточно-Китайском море. Но сегодня Счастливая страна находится неизмеримо далеко от нашего мира. Те, кто попадают туда, возрождаются в виде людей или богов, для них выстроены дворцы из драгоценных металлов и камней. Все остальные виды живых существ в Чистой земле отсутствуют. Живут обитатели Сукхавати «неизмеримо долго» и всю свою жизнь наслаждаются беспредельным счастьем. После смерти им уже не грозит повторное перерождение, и они сразу попадают в нирвану, но случается это очень нескоро.

Попасть в рай Амитабхи несложно. Есть версия, что для этого достаточно вести более или менее безгрешную жизнь, а главное – регулярно повторять мантру «Слава будде Амиде». С помощью этих нехитрых правил можно попасть в рай уже после ближайшей смерти.

Впрочем, загробный мир буддистов, несмотря на все старания Амитабхи, не так прост. Легендарный основоположник Махаяны Нагарджуна писал:

Нет разницы вообщеМежду нирваной и сансарой.Нет разницы вообщеМежду сансарой и нирваной.Что является пределом нирваны,Есть также и предел сансары.Между этими двумя мы не можем найтиДаже слабейшей тени различия.

Представители школы Чань (или Дзен) тоже не торопятся внести ясность в ситуацию. Когда знаменитого Чжаочжоу спросили, какова будет судьба души после того, как тело сгниет в могиле, он ответил: «Сегодня опять ветрено». Не подумайте только, что великий учитель Дзена хотел уйти от ответа на вопрос. Он дал исчерпывающий ответ вполне в духе своего учения. А от того, как его поймут ученики, зависит их дальнейшая судьба, в том числе посмертная.

Под властью Нефритового Императора (Китай)

Приток китайских переселенцев в загробный мир во все времена был весьма велик. Уже двадцать пять тысяч лет назад туда направлялись усопшие, ритуально посыпанные охрой. Как там устраивались их души, мы не знаем, но археологи находят останки тел, увешанные ракушками и обработанными камнями. На рубеже эр ежегодный прирост населения в китайский потусторонний мир составлял примерно треть от общеазиатского. В восемнадцатом веке эта цифра увеличилась до половины. А если к тому же учесть, что в древности у каждого китайца, кроме детей, было по нескольку душ (в некоторых регионах до десяти, а у даосов даже до двенадцати), то, казалось бы, китайскому загробному миру грозит перенаселение. Однако этого, судя по всему, не случилось. Ведь, как известно любому китайцу, далеко не всякая душа обладает бессмертием.

Уже во втором тысячелетии до нашей эры, в эпоху ШанИнь, и тем более в сменившей ее на рубеже первого тысячелетия эпохе Чжоу выяснилось, что у большинства китайцев как минимум две души: материальная, «по», и духовная, «хунь». Позднее многие считали, что душ типа «по» может быть до семи, а типа «хунь» – до трех; были и другие варианты. Но так или иначе, души «по», сколько бы их ни было, вместе со смертью человека превращались в дух, называемый «гуй», и уходили в землю вместе с телом. Именно ему предназначались пища и все те предметы, которые родственники укладывали в могилу. Но душа эта, хотя и принадлежала покойному, относилась более к его телу, нежели к личности. Она обитала в могиле, пока тело хоть в какой‐то мере сохранялось, и, если ей в положенные сроки продолжали приносить жертвы, «гуй» не вмешивался в дела живых.

Китайский писатель восемнадцатого века Юань Мэй в рассказе «Ученый из Наньчина» дает яркую иллюстрацию различия между душами «хунь» и «по». Он описывает, как к молодому ученому пришел его умерший друг и попросил выполнить ряд его последних поручений. Юноша охотно взялся исполнить просьбы покойного, а когда тот поблагодарил и собрался уйти, молодой человек предложил ему задержаться и немного поболтать. Друзья мирно беседовали, но постепенно внешность усопшего начала меняться, он стал агрессивен и в конце концов напал на своего бывшего друга. Люди, узнавшие об этой истории, объяснили ее очень просто:

«”Хунь” в человеке добрая, а “по” – злая; “хунь” – мудрая, а “по” – глупая. Когда он только пришел, духовное начало в нем еще не погибло, но вскоре “по” начала вытеснять “хунь”. Когда он исчерпал свои сокровенные заботы, “хунь” испарилась, а “по” – сгустилась. Пока в нем сохранялась “хунь”, он был тем самым человеком, что прежде; с уходом же “хунь” уже не был тем человеком. Трупы, что свободно двигаются, ходят, а также бродячие тени – все это создания “по”».

Но к счастью, «по» редко является к живым. Она живет в могиле, а через некоторое время отправляется к некоему «Желтому источнику», или «Девяти истокам», там пребывает, влача призрачное существование, и, по некоторым данным, в конце концов полностью растворяется в пневме – универсальной энергии Вселенной…

Про сам источник в «Истории династии Хань» написано, что он «под землей, мрачен в глубине» и что «уж если умер, некого вместо себя туда послать». Но острой необходимости кого‐то посылать к Желтому источнику вместо себя, видимо, никогда и не возникало, потому что собственно личность человека издревле сосредотачивалась в другой его душе (или душах) – «хунь», которая возносилась к небу и превращалась в дух – «шэнь». Именно душа «шэнь», попадая на небо и сохраняя память и привязанность к оставшимся на земле родственникам, становилась посредником между людьми и сверхъестественными силами. Но в древности «шэнь» имели не все. Простолюдину она не полагалась вообще, а если она у него каким‐то образом и оказывалась, то очень быстро исчезала. Люди познатнее, в зависимости от ранга, могли иметь более долгосрочную «шэнь», но и она была не вечна. И только император имел бессмертную «шэнь», которая, попав на небо, могла оказывать бессрочную помощь оставшимся в живых.

Во главе небожителей издревле стоял могущественный бог-первопредок Шанди. Ему повиновались многочисленные духи, ведавшие громами и дождями, воинскими победами и разрешением женщин от бремени. Его власть над миром была безграничной. Но при этом Шанди в компании покойных императоров был если не «первым среди равных», то, во всяком случае, первым среди близких родственников. И вся череда пребывавших на небе властителей переадресовывала ему просьбы своих земных потомков. Поэтому о «шэнь» покойных императоров следовало заботиться ради благополучия всех живущих. А поскольку жертвоприношения духам предков могли совершать только их прямые потомки мужского пола, то и роль ныне здравствующего императора трудно было переоценить: ведь он был единственным, чьи молитвы и приношения помогали удерживать мир в равновесии.

Постепенно Шанди стал устраняться от своих обязанностей, но роль императора от этого не умалилась: теперь он обращался напрямую к Небу, сыном которого являлся, и к духам своих непосредственных предков.

Для того чтобы покойный император пребывал на небесах в полном здравии и довольстве, хоронили его обычно очень пышно. В могилу укладывали утварь, оружие, запряженные лошадьми боевые колесницы, тела животных… Сопровождала властителя и приличествующая ему свита. В основном это были военнопленные, но иногда в свиту попадали и приближенные. Так, вместе с владыкой царства Цинь в 621 году до н.э. отправились на небо еще 177 человек, в том числе три знатных сановника. Человеческие жертвоприношения на похоронах случались до конца эпохи Чжоу (III век до н.э.).

Потом обычай отправлять на небо вместе с покойным императором его свиту вышел из моды. Возможно, китайцы сообразили, что «шэнь» императора вечна, а духи его сановников, и тем более безродных пленников, очень скоро растворятся, оставив властителя в полном одиночестве. Эту проблему по‐своему решил правивший в третьем веке до нашей эры император Цинь Ши-хуанди: он приказал создать для своего загробного сопровождения глиняную армию. Точное количество воинов ее неизвестно, на настоящий момент археологи раскопали около восьми тысяч «солдат», изваянных из глины в полный рост, причем черты каждого лица – индивидуальны. В пятьдесят бронзовых колесниц впряжены глиняные лошади. Сегодня реставраторы восстанавливают поврежденные фигуры, и настанет день, когда пребывающий на небе император сможет вновь принимать парады. Но к сожалению, его армия частично утратила боеспособность. Спустя всего четыре года после вознесения Цинь Ши-хуанди на небо в стране вспыхнуло восстание. Бунтовщики вскрыли захоронение и изъяли у «небесной стражи» часть ее оружия. Оно, кстати, оказалось достаточно «земным» и действенным: вскоре в стране воцарилась новая династия, Хань.

В эпоху Чжоу, которая началась в конце второго тысячелетия до нашей эры и длилась около восьми веков, в царстве мертвых прошли заметные демократические преобразования: постепенно души «шэнь» появились практически у всех китайцев, даже у самых безродных. Конечно, они были, в отличие от «шэнь» императора, не бессмертны, но наделялись достаточно долгим существованием, а иногда и получали право на перерождение в новом теле. В конце концов сперва у жителей Южного Китая, а потом и по всей стране стала преобладать система трех душ: одна из них оставалась в могиле с костями покойного, вторая пребывала в табличке со своим именем на семейном алтаре (имя после смерти давали новое), а третья отправлялась в один из загробных миров. Только у детей до года души не было, поэтому никакими церемониями и жертвами их похороны не обставлялись. Что же касается детей, не достигших подросткового возраста, то их единственная душа еще не успевала разделиться на три и в случае смерти ребенка становилась блуждающим духом.

К эпохе Чжоу относится и еще одно событие загробного мира, которое известный синолог Л. С. Васильев называет «переворотом». Переворот был связан с именем такого, казалось бы, не склонного к новшествам человека, как Конфуций. Тем не менее этот ревнитель старины оказался подлинным революционером, полностью поменявшим систему приоритетов загробного царства. Если раньше основной задачей мертвых было оказывать помощь живым, то теперь, наоборот, главной целью живых стало заботиться о мертвых. Раньше к предкам обращались в случае нужды, теперь непрерывное почитание предков стало моральной нормой и даже смыслом жизни. В определенном смысле загробное царство подчинило мир живых и обложило его очень серьезными повинностями. Вся жизнь древнего китайца (и отголоски этой традиции дошли до наших дней) была теперь посвящена заботе о предках. Пока родители живы, китаец должен был служить им, считая это целью своего существования. Например, в случае денежных проблем добрый конфуцианец без колебаний продавал в рабство жену и детей, чтобы обеспечить родителей. Но главным делом жизни, конечно, была забота об их загробном благополучии. Лучшим подарком к шестидесятилетию отца или матери считался качественный гроб. Его ставили в одной из жилых комнат и регулярно покрывали новыми слоями шпаклевки и лака.

Вообще, загробной сохранности тела придавалось большое значение. Во-первых, непосредственно при теле обитала одна из душ. Но и те души, которые обитали в табличках и на небе, могли иметь проблемы, если с телом что‐то было неладно. Поэтому самыми страшными казнями в Китае считались отсечение головы и четвертование. Одна мысль о них делала потенциальных преступников добрыми конфуцианцами. А если преступление все же было совершено и приговор неизбежен, судья мог получить немалую взятку за то, чтобы заменить расчленение на пристойную казнь вроде удушения, при которой кара постигала только тело, но не душу. Идея посмертного воздаяния за земные грехи поначалу была китайцам неизвестна (она появилась только в начале новой эры, в основном благодаря буддизму), и казненный удушением преступник отправлялся на то же самое небо, что и добропорядочные граждане. Правда, в последние века до нашей эры стали появляться первые сообщения о том, что в загробном мире тоже не все спокойно и душе угрожают многочисленные опасности. Об этом уже на рубеже четвертого – третьего веков до н.э. писал великий китайский поэт Цюй Юань в своей знаменитой поэме «Призывание души». Но опасности эти в равной мере относились и к преступным, и к добродетельным покойникам.

Традиционные похороны в Китае проходили весело. И чем глубже скорбь родных, чем больше их забота о покойном, тем больше веселья. Сами родственники погружены в глубочайший траур, но душа (или души) покойного должна получить последние радости на этой земле, поэтому вокруг гроба звучала веселая музыка, а в траурной процессии, сопровождавшей гроб на кладбище, могли оказаться и певцы, и танцоры, и комедианты на ходулях. Души вообще были охочи до зрелищ, и в театральной традиции Юго-Западного Китая позднее существовали представления, которые не требовали присутствия живых зрителей – их давали для умерших.

После смерти родителей служение им продолжалось. На кладбищах совершались жертвоприношения в рамках заботы о душе, пребывающей в могиле. Но главная забота была о душе, заключенной в табличке на семейном алтаре. Этим табличкам не только приносили жертвы – им сообщали все важные семейные новости, с ними советовались по любым вопросам. В праздник их украшали лентами, им возжигали курения. И даже невеста, впервые переступившая порог мужниного дома, прежде всего шла представиться умершим предкам, а уже потом – живым членам своей новой семьи.

Поскольку душа, как известно, смертна, то при переходе в иной мир о ее долгожительстве следовало позаботиться. На погребальной одежде было принято вышивать знаки долголетия, а сам гроб старались изготовить из древесины, которая это долголетие символизировала: сосны или кипариса.

Для того чтобы душа, пребывающая в табличке, могла в полной мере насладиться предлагаемыми ей кушаньями, она в дни жертвоприношений вселялась в кого‐нибудь из здравствующих потомков, обыкновенно в своего старшего внука, если таковой был. Именно его потчевали возле алтаря. Ему же при этом оказывали все те почести, которые причитались покойному.

Души, которые были удовлетворены заботой о себе, мирно пребывали в своих могилах, табличках и на небесах. Если же душа была недовольна, она могла стать вредоносным духом, или демоном. В таких духов превращались те, кто не имел потомков мужского пола, которые одни были вправе приносить жертвы умершим. Кроме того, в демонов превращались люди, чья смерть произошла каким‐нибудь не самым приличным образом: утопленники, съеденные тигром, погибшие на чужбине… Не лучшая судьба ждала и тех, кто умер, не успев вступить в законный брак. Впрочем, это было делом поправимым: в загробном мире китайцы вступали в брак ничуть не хуже, чем в мире живых. Если невеста уже была просватана, но жених умирал до свадьбы, свадьбу в назначенный срок все равно играли, и невеста переходила в дом родителей покойного, выходя замуж за его жившего в поминальной табличке духа. Если же умирала невеста, то ее табличку переносили в дом жениха. Возможна была и свадьба между двумя умершими, которых родители могли просватать и поженить уже после того, как молодые люди успевали отправиться в царство мертвых. Брачный обряд при этом совершался, хотя и по упрощенной процедуре.

Но, несмотря на все меры, предпринимавшиеся для ублажения умерших, они упорно и часто возвращались в мир живых. Причем возвращались не в облике бестелесных привидений, а в виде вполне материальных демонов, оборотней, очень часто – лисиц. Они вмешивались в земную жизнь и даже вступали в браки с живыми: женщины-оборотни рожали своим живым мужьям вполне полноценных детей. И все‐таки ничем хорошим такие браки, как правило, не кончались. Люди и демоны вели непрерывную борьбу между собой. Демоны насылали стихийные бедствия и болезни, соблазняли женщин, воровали детей. А люди защищались от них мечами и зеркалами, красными бобами и полынью, фейерверками и петушьей кровью. Демоны не любили, если на них плевали или мочились, и эти действия тоже хорошо помогали в непрестанной борьбе, которую китаец всю свою жизнь вел с легионами зримых и незримых духов.

С распространением даосизма борьбу с демонами возглавили даосские священники. А еще позднее прекрасным средством, предотвращающим козни демонов, стали буддистские сутры. Кроме того, возникла традиция подкармливать демонов: выяснилось, что издревле бродящие по земле неупокоенные души – это давно известные последователям Будды «голодные духи». Правда, буддисты отводили своим «голодным духам» отдельный мир, обособленный от мира живых. Но кто сказал, что они сидят там безвылазно?

«Голодный дух» – понятие видовое, голодным он и останется, сколько его ни корми. И все‐таки сытый «голодный дух» становится несколько менее злокозненным, поэтому от демонов не только защищались, их еще и кормили. Конечно, не в храмах и не на алтарях, а на открытом месте, прямо на земле. Для них даже учредили специальный праздник, приходившийся на середину седьмого месяца.

Возвращались на землю и добрые духи, причем, как и злые, в немалых количествах. Как правило, это были правители, герои или просто образцовые чиновники и ученые мужи. Они становились покровителями городов и селений или ведали ремеслами. Правда, возвращались они на землю не телесно, но, с другой стороны, их души не растворялись в пневме и не уходили навеки к Желтому источнику, а оставались на небесах, навещая при этом мир людей и опекая его. Иногда их загробная судьба была извилиста и непроста. Так, живший в третьем веке полководец Гуань Юнь, умерев, сначала стал стражем монастырей, затем превратился в покровителя демонов и в конце концов дослужился до бога войны. Императоры один за другим жаловали ему разнообразные титулы; через двенадцать веков после смерти, одновременно с назначением на пост бога войны, он получил «божественное имя» Гуань-ди и почетное звание «Помощник Неба, защитник государства». А Лю Бэй, тоже выдающийся полководец, основатель царства Шу, которому Гуань Юнь верно служил при жизни, стал после смерти всего лишь богом плетенщиков, поскольку в юности зарабатывал себе на жизнь изготовлением циновок.

Но все, о чем мы до сих пор говорили, относится к взаимоотношениям людей и духов. Теперь отвлечемся от живых и посмотрим наконец, как же выглядело китайское царство мертвых.

Надо сразу сказать, что информация о нем противоречива и недостоверна. Таких основательных исследователей, как Данте или Сведенборг, в Китае не было. Не было и единой религии, которая помогла бы установить в царстве мертвых хоть какой‐то порядок. Никто толком не знал, сколько у человека душ, но каждую требовалось как‐то пристроить. К ранее существовавшим богам постоянно присоединялись сонмы новых, вербовавшихся из вновь умерших. Картину запутывали легионы демонов, многие из которых были так похожи на богов, что ни о какой упорядоченной структуре всего этого сообщества не могло быть и речи.

В шестом веке до нашей эры Конфуций попытался навести порядок в ритуале, но разъяснений в картину мироздания он не внес. А его современник Лао-цзы положил начало даосизму и тем запутал ситуацию еще больше. Правда, сам Учитель Лао к реконструкции загробного мира руку не приложил – это сделали его последователи. И в то время, как даосские ученые мужи предавались неспешным размышлениям о принципе пустоты или следовали по мудрому пути «у-вэй» (недеяния), их коллеги попроще, пренебрегая всяким «у-вэй», спешно строили гигантский загробный мир так называемого «народного даосизма». Они обожествили мириады духов, и теперь души, которым раньше дóлжно было, в положенный срок растворившись в пневме, уйти в небытие, обретали вечность. Достаточно было кому‐то увидеть покойного во сне и получить от него дельный совет, чтобы новоявленному божеству тут же создавали святилище.

Даосские каноны, собранные в «Даоцзане», сами себе противоречат по поводу того, как устроены небеса. Даосы создали и преисподнюю, с которой тоже не все было понятно. Кроме того, они внесли путаницу в само понятие смерти и загробного мира. Знаменитый сон Чжуан Чжоу, наверное, известен всем, и все же рискнем еще раз процитировать великого даоса:

«Однажды Чжуан Чжоу приснилось, что он – бабочка, весело порхающая бабочка. Он наслаждался от души и не сознавал, что он – Чжоу. Но вдруг проснулся, удивился, что он Чжоу, и не мог понять: снилось ли Чжоу, что он – бабочка, или бабочке снится, что она – Чжоу».

После такого революционного заявления стало вообще непонятно, которое из царств, собственно, является царством мертвых и «кто куда умирает»: живые в царство мертвых или мертвые в царство живых. По Китаю бродили смутные слухи о реинкарнации. Для тех, кто не хотел умирать и отправляться неизвестно куда, даосы разработали теорию и практику бессмертия. Теперь можно было вообще не умирать: достаточно было придерживаться строгой диеты, включающей снадобья из киновари, и заниматься дыхательными и сексуальными техниками. Практическая сторона дела была проработана, но теоретическая яснее не стала. Даосы, даже достигшие бессмертия, тем не менее либо отправлялись на небо (прямо в телесной форме), либо переезжали в земной рай, информация о местоположении которого тоже была противоречивой (впрочем, из этого рая они периодически навещали обычных сограждан). Третья же категория «бессмертных» даосов все‐таки умирала, но не насовсем. Умерев, они совершали ритуал «освобождения от трупа» и отправлялись в неведомо где находившийся рай. А для тех, кто успел умереть до появления рекомендаций по бессмертию, даосы проводили в своих храмах массовые переселения душ предков на небо, чтобы они обрели если не телесное, то хотя бы духовное бессмертие. В первом веке нашей эры в Китай пришел буддизм Махаяны. Буддисты принесли с собой более или менее четко сформулированное учение о реинкарнации, о загробном воздаянии и о загробных мирах. Но они, как и даосы, не стали создавать свое обособленное царство ни в китайском мире живых, ни в китайском мире мертвых. Ведь большинство китайцев, приняв даосизм или буддизм (а иногда и то, и другое сразу), не отказывались при этом от традиционных народных верований, подкрепленных конфуцианством.

В рамках пришлой религии в загробном мире Китая появились семь буддистских загробных миров и двадцать восемь небес, возникла Чистая земля будды Амитабы. Отдельные территории были зарезервированы для будды будущего, Майтрейи. Новые границы пересекали уже сложившиеся царства; умерев, человек оказывался под юрисдикцией нескольких религий сразу, и все его двенадцать даосских душ метались по семи буддистским загробным мирам, вступая в конфликты со множеством демонов и злостно нарушая принцип недеяния. Кроме того, буддисты, как ранее Чжуан Чжоу, объявили, что само понятие загробного мира не имеет смысла. После смерти человек (если только он не отправлялся в нирвану) мог попасть в несколько возможных миров, и тот мир, в котором он только что умер, был одним из них. Для души, скитающейся между нашим миром, миром голодных духов и миром ревнивых богов, все они в равной мере «загробные» и в равной мере реальные.

На самом деле для каждого человека все оказывалось, быть может, не так уж страшно. Отдельно взятый китаец все‐таки придерживался каких‐то местных и семейных традиций по поводу того, что ему надлежит делать после смерти и куда следует направляться. Но исследователи китайского загробного мира видят перед собой невообразимо запутанную картину, и авторы этой книги не рискнули бы отправиться туда без хорошего проводника. Путеводителей, подобных «Божественной комедии» и охватывающих все сферы потустороннего мира, у китайцев тоже нет. Тем не менее рискнем, хотя бы фрагментарно, описать некоторые регионы китайского мира мертвых в их историческом развитии.

Традиционным местом обитания душ «шэнь» всегда считалось небо. В давние времена оно, вместе с будущей землей, пребывало в первозданном хаосе, из которого возник бог Паньгу. Бог рос, вместе с ним росла и вселенная, в которой стал возникать какой-никакой порядок, а небо понемногу отделилось от земли. Произошло это, по‐видимому, естественным путем, хотя средневековые гравюры и изображают Паньгу, отделяющего небо от земли с помощью долота и молотка. Некоторое время небо благополучно существовало, в том числе и после смерти Паньгу. Однажды, в результате какой‐то космической катастрофы (о ее причинах существуют разноречивые сведения), небо частично обрушилось, но прародительница людей Нюйва починила дыры расплавленными разноцветными камнями, а свод подперла с четырех сторон, использовав в качестве стоек ноги, отрубленные у гигантской черепахи. Починка в целом удалась, но некоторая кривизна неба осталась. Этим и объясняется тот факт, что полюс располагается не там, где ему надлежит быть – над центром Поднебесной, – а сдвинут на север.

Первое время после сотворения мира небо располагалось достаточно близко к земле и на него можно было подняться по специальным небесным лестницам. Но по‐видимому, слишком много народа злоупотребляло этой возможностью. И однажды внук (по некоторым данным, правнук) легендарного Желтого императора Хуанди, Чжуань-Сюй, решил переместить небо подальше. Поскольку известно, что Хуанди, несмотря на всю свою мифичность, правил с 2698 по 2598 год до н.э., можно допустить, что деятельность его внука приходилась на вторую половину третьего тысячелетия. Именно тогда он приказал своим внукам Чуну и Ли прервать сообщение между землей и небом. Повинуясь императору, Ли поднял небо повыше, а Чун придавил землю пониже. Тогда же, по‐видимому, было прервано непосредственное сообщение между небом и горной системой Куньлунь, на которой находилась нижняя столица Небесного владыки Шанди. Известно, что высочайшие пики этого хребта не достигают восьми тысяч метров; из этого следует, что до второй половины третьего тысячелетия до н.э. небо находилось по крайней мере не выше восьми километров над землей.

В эпоху Чжоу небо представляло собой полусферу, которая находилась на расстоянии 80 000 ли от земли. Величина «ли» в разных районах Китая в разные времена колебалась вокруг половины километра. Таким образом, можно принять, что небо отстояло от земли примерно на 40 000 километров. Видимо, именно на это расстояние разнесли небо и землю братья Чун и Ли. Поскольку остров земли плавал в океане, то небо с землей не соприкасалось – оно смыкалось с водой на горизонте. Души, обитавшие на небе, могли избрать для своего жительства либо одну из звезд, либо один из пяти «звездных дворцов»: срединный, восточный, западный, южный и северный. Центр неба находился в созвездии Большой Медведицы, здесь жили духи, ведающие жизнью, смертью и судьбой. Именно сюда, а также на Полярную звезду позднее стали переселяться даосы, обретшие бессмертие первого, наивысшего типа.

В конце эпохи Чжоу, примерно с четвертого века до н.э., небеса снова отдалились от земли, уже на расстояние до двух миллионов ли. Теперь их уподобляли куриному яйцу, внутри которого, как желток, плавала круглая земля; небо вращалось, а земля оставалась неподвижной. А уже в первом веке нашей эры возникло мнение, что космос бесконечен. Возможно, эти преобразования были связаны с деятельностью даосов, активно заселявших небеса бессмертными душами, что и потребовало значительного их расширения. Сведения о структуре даосских небес противоречивы, во всяком случае, их несколько, возможно семь.

Кроме того, для китайцев, прежде всего для даосов, существовало нечто вроде земного рая, в который отправлялись «бессмертные». По-видимому, он имел несколько отделений, по крайней мере, в литературе упоминаются и Персиковый источник, и Пещерные Небеса, и Заоблачные Врата. Последние подробно описал в семнадцатом веке Лин Мэнчу. Даосский рай находился в расселине высокой горы, внутри протекал волшебный источник, даровавший продление жизни и исцеление от болезней. На полянах росли удивительные цветы, в лесах пели сказочной красоты птицы, по саду, окружающему дворец, гулял белый олень. Описывая сам дворец с нефритовыми террасами, яшмовыми башнями и колоннами, инкрустированными кораллами, автор от избытка чувств перешел на стихи.

Во дворце, в окружении даосов, сидел владыка бессмертных. Лин Мэнчу пишет:

«Его шляпа в форме лотоса была украшена пластинами из лазоревого нефрита, одежда из золотистых перьев в поясе подвязана желтым шнуром, на ногах – пурпурные туфли. В руке владыка держал жезл счастья, жуй, – знак того, что небожитель способен достигнуть восьми сторон света. По бокам от старейшины – к востоку и западу – восседали по четыре небожителя в разноцветных одеждах, обликом благородные и прекрасные. В зале клубились многоцветные облака – символы счастья, воздух был напоен нежнейшим ароматом. Плыли тихие звуки, и в то же время вокруг царило безмолвие. Все дышало торжественностью и неземным величием».

Попасть в это неземное царство можно было, продравшись сквозь расселину в скале и затем вскарабкавшись к воротам по некоему девятиярусному сооружению из белого нефрита. Но даосы не приветствовали нарушителей границы и могли отослать провинившегося обратно. Предпочтительнее было попадать за Врата по небу, предварительно умерев и воскреснув, что в конце концов и сделал Ли Цин, о котором пишет Лин Мэнчу. Когда сограждане даоса через несколько дней после его смерти вскрыли гроб, они увидели лишь бамбуковый посох, пару туфель и синюю ленточку дыма, а сам праведник уже пребывал за Заоблачными Вратами. Но даже и туфли его были слишком святы, чтобы оставаться среди обычных людей, поэтому вскрытый гроб взмыл вверх и исчез в вышине. Таким образом, горожане лишились священной реликвии, но они не прогадали. Улетевший гроб оставил после себя аромат, который впоследствии уберег город от эпидемии, бушевавшей по всей Поднебесной.

Под землей загробное царство китайцев прежде всего группировалось вокруг уже упомянутого Желтого источника, куда прибывали духи «гуй». Позднее здесь был учрежден посмертный суд. Судьей стал Сы-мин, который ранее ведал живыми людьми и вел списки их добрых и злых дел, с тем чтобы определить причитающийся им срок жизни. О расширении его полномочий на мертвых сообщает «Канон Великого благоденствия и равновесия», в основном написанный во втором веке нашей эры.