Этносы и «нации» в Западной Европе в Средние века и раннее Новое время

На герцогство Брабант после смерти Филиппа де Сен-Поля (4 августа 1430), кузена герцога Бургундского, помимо Филиппа Доброго претендовали также его тетка Маргарита Бургундская (причем в силу более близкого родства с покойным герцогом Брабантским она имела больше прав на наследование, нежели Филипп Добрый), эрцгерцог Австрийский Фридрих IV, курфюрст Оттон Мосбахский и император Сигизмунд. Однако Филипп Добрый не только договорился со своим бездетным кузеном о признании себя в качестве наследника (1427 г.), но и добился признания себя таковым со стороны штатов Брабанта14.

Ситуация с герцогством Люксембург была еще более запутанной. В борьбе за это владение Бургундскому дому (Филипп Добрый) противостояла династия Люксембургов в лице императора Сигизмунда и его потомков – герцога Саксонского Вильгельма и короля Венгрии и Чехии Ласло V Постума, а затем и французского короля Карла VII15. Официально штаты Люксембурга признали Филиппа Доброго сеньором в 1451, однако борьба с другими претендентами продолжалась до 1461 г.

В случае с Гелдерном Карл Смелый первоначально пытался примирить враждующие стороны в лице герцога Арнольда и его сына Адольфа, арестовавшего отца и провозгласившего себя герцогом. В качестве арбитра Карл Смелый, как суверен ордена Золотого руна, приказал Адольфу, рыцарю ордена, освободить отца16. Отказ исполнить это предписание (герцога Бургундского в этом поддержал и папа Римский Павел II) привел к аресту Адольфа в 1471 и восстановлению власти Арнольда, который решил лишить мятежного сына наследства в пользу герцога Бургундского. После смерти герцога Гелдернского в 1473 Карл Смелый летом присоединил к своему государству новую территорию17. Дабы упрочить и узаконить свою власть над Гелдерном, где имелось немало сторонников плененного Адольфа, Карл Смелый даже пошел на принесение оммажа императору Фридриху III, ибо тот факт, что законный правитель завоеванного герцогства был жив и находился в плену у Карла, не оставлял последнему выбора. Тем более было необходимо лишний раз проявить учтивость по отношению к императору, так как Карл Смелый надеялся получить из его рук корону.

Приведенные примеры присоединения новых территорий, как кажется, ярко демонстрируют желание герцогов Бургундских придать своей власти большую легитимность, основанную не столько на силе оружия, сколько на признании себя в качестве естественных сеньоров вновь включенных в Бургундское государство регионов. Понятие «естественный сеньор» стало, таким образом, одним из ключевых в бургундской пропаганде.

Успехи натуралистических идей в общественно-политической мысли18, согласно которым все то, что сообразно природе, рассматривалось как нечто неоспоримое, а сама природа понималась как воплощение божественного закона, привели к складыванию особого образа естественного сеньора19. Во Франции это было связано в основном с событиями Столетней войны, когда королевство стояло на грани потери суверенитета и воцарения «чужой» династии. Термин «естественный» (naturel, naturalis) означал законную, основанную на принципе наследственности, связь сеньора и вассала. Он был фактически синонимом термина «законный», «наследственный». Следовательно, естественный сеньор – это тот, кто родился на данной территории, чья связь с ней освящена природой, а значит, не может быть нарушена. Более того, это законный наследник предыдущих сеньоров20. Именно этот принцип применили в 1328 г., когда встал вопрос о престолонаследии и о претензиях английского короля на французский трон. Франции был нужен король-француз. Поэтому важным преимуществом Валуа было то, что они происходили «из королевства»21. Однако естественность характеризуется еще и древностью династии, ее наследственными правами на эту территорию22. Следовательно, преимущество имеет тот, кто докажет, что правил ею с незапамятных времен. Например, Кристина Пизанская отмечает, что народ Франции счастливый, ибо им правят не чужеземные государи, а естественные сеньоры – те, кто правил им из поколения в поколение23. Не менее важно, как представляется, чтобы этот сеньор заботился о благе своих подданных, т. е. об общем благе. Влияние аристотелизма24 с его доводами о социальной природе человека, а значит, о необходимости и естественности появления государства, которое призвано не только защищать, но и обеспечивать благосостояние людей, приводило к заключению, что именно естественный сеньор должен выполнять эти функции. К тому же, во многих политических трактатах XIV–XV вв. естественный сеньор часто противопоставлялся тирану25.

Указанное понятие «естественный сеньор», концепции общего блага и общего дела, а также представление о наличии общего врага-тирана нашли отражение в речи канцлера Гийома Югоне на генеральных штатах 1473 г.26 Значение этого выступления для всей бургундской политической мысли уже неоднократно подчеркивалось27, в ней нашли отражение не только представления канцлера, но (и об этом можно говорить с большой долей уверенности) и самого герцога Карла Смелого28.

Помимо рассуждений о естественности единоличного правления, в доказательство которого Югоне приводит Аристотеля29, особого внимания заслуживают доводы канцлера, направленные на аргументацию «естественности» правления Бургундского дома. Во-первых, как указывает Югоне, Карл Смелый является легитимным наследником всех предыдущих государей, которые правили герцогствами и графствами, вошедшими в его государство. Апеллируя к истории, канцлер призывает представителей сословий вспомнить, что все эти территории были объединены Бургундским домом естественным путем, т. е. путем наследования, а не путем тирании, т. е. завоевания30. Об этом неоднократно писали и бургундские хронисты, в частности, Жорж Шатлен и Оливье де Ла Марш31. В этом объединении заключается благо для подданных герцога, ибо под властью Бургундских герцогов они обрели мир и спокойствие после долгих лет смуты и войн. При правлении представителей Бургундского дома объединенные ими земли познали процветание и благосостояние. Таким образом, объединению в единое государство противопоставляется разрозненность всех областей, которые по отдельности являются легкой добычей для врагов. Естественный сеньор, в обязанности которого входит защита общего блага, является не тираном, а пастырем, как утверждает сам Карл Смелый32.

Идея защиты общего блага является ключевой в политической мысли самого герцога и его канцлера, а также активно использовалась в бургундской пропаганде33. Герцоги охотно подчеркивали свою обязанность обеспечить мир и защитить подданных от врагов. Причем Карл Смелый, выступая перед представителями сословий в 1475, отмечает, что для достижения этой цели ему приходится тратить собственные денежные средства (доходы от его домена, наследство, оставленное его предками) и подвергать опасности свою собственную жизнь34. Не вдаваясь в подробности политической концепции последнего герцога Валуа, отметим, что в этой речи Карла как нельзя ярко выразилось его стремление доказать, что проводимая им политика отвечает интересам всех подданных, а сами они должны принимать посильное участие в «общественном деле». Конечно же, герцог не призывал подданных к участию в делах управления. Дело в том, что главным его требованием было получение денежной субсидии от сословий, необходимой для продолжения войны с французским королем и другими противниками. «Таким образом, – говорит герцог, – то, что они [фламандцы – Р.А.] платят, они дают самим себе и для своей собственной безопасности, а вовсе не ему, который владеет лишь малой частью этой страны [Фландрии – Р.А.], тогда как они – большей…»35. Однако примечательно, что в концепции герцога и его канцлера нашли отражения идеи итальянского гражданского гуманизма, согласно которым высшим долгом каждого гражданина является защита своей родины36.

В историографии многократно подчеркивалось, что катализатором процесса этнического самоопределения и формирования патриотических идей выступали наличие внешнего врага и политический кризис, связанный с возможной потерей суверенитета37. В случае с Бургундским государством таким внешним врагом являлось Французское королевство. Во всяком случае, герцоги и их советники именно в нем видели главную угрозу и пытались убедить в этом всех подданных. Призывая сословия оказать финансовую помощь Карлу Смелому, канцлер Югоне отмечает, что деньги нужны для противостояния врагам-французам (ennemis les Franchois), питающим ненависть по отношению к подданным герцога38, непредсказуемому королю Франции, который постоянно имеет наготове армию и стремится «разрушить наше общее дело» (destruction de nostre chose publique), поработить подданных герцога и лишить их традиционных свобод39. Именно французский король Людовик XI предстает в речи Югоне, да и во многих бургундских сочинениях, как главный враг не только герцога, но и всего Бургундского государства. Нагнетая обстановку, канцлер перечисляет все неблаговидные поступки короля еще со времени его пребывания при Бургундском дворе, куда он бежал после ссоры с отцом в 1456 г.40 Он продемонстрировал неблагодарность к представителям Бургундского дома, приютившего его в трудную минуту41, использовал свою хитрость (канцлер сравнивает короля с лисом42), чтобы поссорить Филиппа Доброго с сыном и внести смуту в их окружение. Затем, став королем, он продолжил вести двойную игру, поддерживая то одну сторону, то другую, развязал войну против своего брата и герцога Бретонского, против их союзника, герцога Бургундского. Для этого Людовик XI, по словам Югоне, выступил на стороне противников английского короля Эдуарда IV (шурина Карла Смелого) и направил флот графа Уорика на разграбление кораблей бургундских купцов. Более того, канцлер обвиняет короля в отравлении своего брата Карла43. Вся политика короля, как утверждал Югоне, носит исключительно антибургундский характер. Причем, по его мнению, война с королем Франции касается не столько герцога, сколько его подданных, так как герцог может потерять лишь одно из своих владений и титул графа, что произойдет в любом случае, ибо человек смертен, в то время как подданные Карла могут лишиться той жизни и благополучия, которыми они наслаждались со времен их дедов и прадедов, и попасть в рабство44. Свободы и привилегии, которыми пользуются подданные герцогов Бургундских, противопоставляются «рабству», в котором пребывают подданные французского короля, вынужденные платить многочисленные постоянные налоги и содержать постоянную армию45. Канцлер Югоне сообщает депутатам, что герцог подвергает себя опасности на полях сражения, чтобы обезопасить свой народ от врага. Призывая сословия согласиться на предоставление субсидии герцогу, Гийом Югоне обращает внимание депутатов на то, что эти деньги необходимы для поддержания «общего дела» (chose publique), а не для каких-либо частных предприятий герцога. Герцог, по мнению канцлера, в данном случае печется об интересах государства, которое рассматривается не как его личная собственность, а как «дело общественное», которому угрожает враг-тиран, держащий в рабстве даже своих собственных подданных.

Эта речь канцлера Югоне, безусловно, объяснялась определенными обстоятельствами – нехваткой денежных средств в казне для ведения войн как против короля, так и других противников. Однако обращают на себя внимание несколько моментов. Во-первых, тщательное знакомство бургундского чиновника с налоговой системой Французского королевства, как, впрочем, и с организацией постоянной армии. Дело в том, что ни постоянных налогов, ни постоянной армии в Бургундском государстве не было. В то же время выступление канцлера состоялось в апреле 1473 г.46. К концу этого года герцог Бургундский намеревался стать королем47, в связи с чем он готовил важные реформы для реорганизации системы юстиции, армии, возможно, и налогов. Не только канцлер, как один из главных сподвижников Карла Смелого, но и некоторые бургундские хронисты демонстрируют свою осведомленность в организации военной службы в королевстве48. Ордонансные роты были созданы еще в 1470 г.49, однако той финансовой базы, которая, по мнению Оливье де Ла Марша, заключалась в системе постоянных налогов, герцогу Бургундскому так и не удалось создать50. С этим связаны постоянные обращения к сословиям, одним из которых является речь канцлера Югоне.

Другое чрезвычайно важное ее значение заключалось в стремлении герцогской власти продемонстрировать единство всех объединенных ею земель под эгидой бургундской династии Валуа. Бургундский дом, как следует из официальной концепции, озвученной Югоне, объединил их по праву законного наследования, по естественному праву, а значит, герцог является естественным сеньором каждой из них. И в этом качестве он защищает интересы своих подданных, из какого бы региона Бургундского государства они не происходили (он упоминает помимо Фландрии и Намюр, и Эно, и Люксембург, и Бургундию). При этом интересы «общего дела», то есть государства, ставятся превыше всего51. В то же время и подданные должны ставить их выше своих частных интересов. Иными словами, выступление Югоне перед представителями сословий показало, что помимо исторической аргументации, заключавшейся в доказательстве принадлежности к некогда единому политическому образованию, власть пыталась выдвинуть на первый план концепцию верности правящей династии и защиты интересов государства как идею, объединяющую всех подданных герцога. Канцлер не использует в своем выступлении слов «бургундский» (кроме как по отношению к герцогам), «бургундцы», – ему достаточно определения «подданные нашего сеньора герцога» для идентификации населения Бургундского государства. Однако очевидно, что главными противниками подданных герцога являются «французы».

Несомненно, речи канцлера Югоне и герцога были обращены к довольно узкому слою бургундского общества, поэтому проблематично говорить об усвоении этих идей всеми подданными Бургундского дома. В связи с этим встает вопрос о том, как воспринимался этот посыл власти бургундской элитой и придворным обществом, в которое входили и бургундские интеллектуалы.

Надо сказать, что интеллектуалы при бургундском дворе активно включились в антифранцузскую борьбу. Бургундская литература и историография ко времени правления Карла Смелого оказались вовлечены в конфликт с французскими авторами и ориентированы на отстаивание интересов своей общности. Этот процесс начался сразу после убийства Жана Бесстрашного – события, которое выступило катализатором как политического разрыва между Французским и Бургундским домами, так и, как оказалось, литературного конфликта, продемонстрировавшего возможность использования различных жанров в политической пропаганде.

Впрочем, позиция бургундских авторов и бургундской элиты по рассматриваемому вопросу была неоднозначной, как и по другим важным проблемам официальной пропаганды, – например, по поводу власти герцога в государстве, его независимости от короля Франции и императора Священной Римской империи52. Если они сходились в том, что герцог выступал гарантом общего блага подданных, естественным сеньором, объединившим все земли по праву наследования, то вопрос о франко-бургундских отношениях решался исходя из политической позиции каждого конкретного автора. Было бы неосмотрительно утверждать, что все бургундские авторы настаивали на независимости Бургундии и особом статусе подданных герцогов, их принадлежности к единой общности, иной, чем французская. Этого нельзя сказать и о бургундской придворной элите. При бургундском дворе существовали разные точки зрения на отношения герцога и короля. Различие же в позициях хронистов определялось политической концепцией каждого автора, личным опытом, временем написания труда и т. д. Однако даже у такого сторонника франкобургундского единства, каковым был Жорж Шатлен53, просматриваются антифранцузские выпады. Причем для Шатлена вражда Французского королевского дома и происходившей от него Бургундской герцогской династии – личная трагедия, ибо идеал для него – мир и дружественные отношения между герцогом и королем, гарантирующие целостность королевства. И любой, кто стремится разрушить эту целостность – будь то король Франции или герцог Карл Смелый, заслуживает осуждения. Будучи подданным герцога, Шатлен именно на французского короля возлагает основную вину за ухудшение франко-бургундских отношений, тогда как герцог Бургундский – в случае с Карлом Смелым – удостаивается скрытой критики. В доказательство вины французского короля официальный историк приводит, например, эпизод, когда король включился в спор герцога и его соперников по поводу герцогства Люксембург на стороне последних, т. е. венгерского короля Ласло V Постума. Даже смерть Ласло не заставила короля отступить. Шатлен с иронией отмечает, что благородный и знатный французский король решил пойти против своего ближайшего родственника герцога Бургундского, поддержав притязания его врагов54. Другим, без сомнения враждебным по отношению к Филиппу Доброму поступком было заявление о его возможном участии в заговоре герцога Алансонского55. Шатлен указывает, что обвинения в адрес последнего, являвшегося рыцарем ордена Золотого руна, бросают тень на сам орден и его суверена, т. е. на самого Филиппа Доброго. В свою очередь это давало почву для рассуждений о том, что орден имеет некие враждебные цели по отношению к королю. Во-вторых, его критику вызывает и игнорирование мнения одного из крупнейших сеньоров королевства – герцога Бургундского, чьи послы не были даже выслушаны королем56. После бегства к Филиппу Доброму дофина Людовика нападки на герцога с французской стороны усилились. Это послужило причиной написания Шатленом поэмы «Слово Истины» (Dit de Verite), в котором он отвечает на все выпады французов и констатирует наличие пропасти, разделяющей подданных герцога и короля. По его словам, пришел тот час, когда «вы и мы», т. е. французы и подданные герцога, составлявшие некогда одно целое, оказались в разных лагерях, разобщенные злобой и завистью57.

Примечательно, что уже в этот период, т. е. еще в правление Филиппа Доброго и до вступления на престол Людовика XI, когда ситуация обострится до предела, Шатлен понимает, что Францию и Бургундию разделяет огромная пропасть. Однако он не подразумевает под этим те различия, о которых будут говорить другие бургундские авторы, дошедшие до фактического утверждения существования особой «бургундской общности» отличной от французов. Для него Бургундия все равно остается частью королевства, тем не менее нужно опасаться недоброжелательной политики со стороны короля и его советников. Пока именно в них он видит причину разобщенности. По мере развития конфликта отношение Шатлена к французам ухудшается. Виной тому и несбывшиеся надежды на нового короля, проведшего пять лет при бургундском дворе, а следовательно, по мысли автора, обязанного отблагодарить герцога за помощь в трудный период конфликта с отцом. Политика Людовика XI по отношению к герцогу мало чем отличалась от политики Карла VII58.

Нельзя не заметить неоднозначность трактовки Шатленом отношений Франции и Бургундского государства. Верный своему идеалу франко-бургундского примирения, он и та часть бургундской элиты, выразителем интересов которой был историк, оказываются заложниками этой своей позиции. Их идеал не мог быть осуществлен на практике в ту эпоху. С одной стороны, герцог Бургундский действовал совершенно в ином направлении, с другой же, политика Французской монархии не предполагала подобного развития событий. В итоге Шатлен сам, вероятно, пришел к выводу о невозможности мирного сосуществования Франции и Бургундии, ибо, как он отметил в «Обращении к герцогу Карлу» еще в 1468 г., «зависть и ненависть к твоему дому рождаются вместе с французами», вполне естественно, что Франция либо произведет на свет совсем иное поколение людей, другое, чем то, которое, по убеждению Шатлена, объединяет ее с Бургундией, либо последняя будет растоптана59.

Среди наиболее пристрастных бургундских исторических сочинений стоит назвать «Книгу предательств Франции по отношению к Бургундскому дому»60, в которой вся история взаимоотношений между королевским и герцогским домами начиная со времени правления Карла VI рассматривается с точки зрения предумышленных преступлений против Бургундских герцогов. Впрочем, согласно хронике, первоначально герцоги Бургундские выступали как единственные защитники королевства и противостояли его врагам, одним из которых был герцог Людовик Орлеанский. По мысли автора хроники, герцог Орлеанский замышлял лишить Карла VI власти и занять королевский трон61. Этим главным образом и объясняется убийство Людовика Жаном Бесстрашным62. Далее хроника повествует, как арманьяки разоряют королевство, убивают горожан и крестьян, своих политических противников, а также злоумышляют против короля. Бернар д'Арманьяк даже коронует Карла Орлеанского в Сен-Дени63. «Книга предательств Франции» была написана, по всей видимости, уже после гибели Карла Смелого при Нанси, во всяком случае, есть упоминание о смерти герцога, в котором повинен король Франции64. Однако повествование заканчивается подавлением восстания в Льеже в 1467 г. Еще одной характерной чертой является более подробное описание правления Жана Бесстрашного, нежели его наследника Филиппа Доброго. Помимо того, что у автора наверняка имелся подробный источник для описания событий того периода (возможно, это была «Хроника» Ангеррана де Монстреле – ее использовал, например, Шатлен при работе над своим историческим сочинением), время правления Жана Бесстрашного ярко демонстрировало, по мнению бургундской стороны, неблагодарность представителей Французского королевского дома по отношению к Бургундскому дому. Ведь все поступки герцога Бургундского диктовались единственным желанием – поддержать стабильность в королевстве и помочь королю справиться со злоумышленниками. Однако все усилия «доброго герцога» были тщетны, в итоге он сам был убит приближенными дофина. Впоследствии тема неблагодарности вновь будет поднята автором в рассуждении о поступках Людовика XI, который позабыл благодеяния, которые получил при дворе Филиппа Доброго65.

Другие бургундские историки, пережившие поражение Карла Смелого при Нанси, еще более суровы по отношению к французам. Судя по их сообщениям, именно после 1477 г. появляется некое чувство принадлежности к единой исторической общности среди подданных герцогов Бургундских. И в «Мемуарах» Оливье де Ла Марша и в «Хронике» Жана Молине в описании войны четко различаются два лагеря: французы и бургундцы. Безусловно, под этими определениями подразумевалась некая «партийная» принадлежность тех или иных людей, но она, как кажется, была первым шагом к оформлению «этнического самосознания», ибо важно было осознать и показать свою причастность к этому, а не другому лагерю, а также продемонстрировать отличия от противоположного. У наших авторов одним из ключевых моментов в доказательстве этого различия выступает понятие «ненависти». Бургундцы ненавидят французов, а те в свою очередь отвечают им взаимностью66. Бесчинства и разбой, учиняемые армией короля, естественно, вызывали подобные чувства. Молине уподобляет страдания подданных Марии страданиям избранного народа Израиля, а их преследователей, французов – египтянам и вавилонянам67.

Причем осознание своей принадлежности к бургундской общности, как оказалось, свойственно не только привилегированным сословиям. Напротив, среди аристократии имело место предательство, которое Молине не в состоянии простить (например, переход на сторону французов сеньора де Кревкера68, другие пытаются выбрать, где получат большую выгоду).

Штаты Бургундского герцогства, по сообщению хрониста, сразу же признали своим сеньором Людовика XI, тогда как городское сословие не хотело с этим смириться69. Несмотря на свое пренебрежительное отношение к горожанам, Молине часто показывает, как именно они отстаивают права Марии. В «Кораблекрушении Девы» один из персонажей красноречиво назван «Одряхлевшим дворянством». Именно это одряхлевшее дворянство призывает Деву броситься в пасть киту, символизировавшему французского короля, тогда как грубая «Община» проявляет невиданную храбрость и верность своей госпоже70. Восхищение официального историка вызывают горожане города Авен, не сдавшиеся королю, несмотря на тяжелую осаду71. Молине достаточно ярко передает накал вооруженных столкновений в этот период, что объясняется его собственной позицией и верностью Бургундскому дому72. О предательстве многих знатных сеньоров пишет и Оливье де Ла Марш73. Подобная ситуация заставляла хронистов с еще большей настойчивостью прославлять тех, кто был верен «бургундскому делу» и оставался истинным «бургундцем»74.

Если отбросить всю эмоциональность и субъективность позиции хронистов, безусловно, вовлеченных во франко-бургундский конфликт не только на страницах своих сочинений, но также на полях сражений (как в случае с Оливье де Ла Маршем), все же можно в определенной мере утверждать, что после битвы при Нанси во всех регионах Бургундского государства сохранялось чувство верности Бургундскому дому. Даже в герцогстве Бургундия, которое стало легкой добычей Людовика XI, никто не оспаривал тот факт, что Мария Бургундская является естественным сеньором после гибели своего отца, и французский король лишь на определенное время вводит свои войска на территорию герцогства, дабы защитить его население от возможной агрессии извне75. В случае с Бургундией принято говорить о сохранявшемся среди населения герцогства чувства принадлежности к Французскому королевству76, хотя какие-либо очевидные доказательства этого вряд ли можно найти, за исключением того, что французским войскам удалось быстро установить контроль над герцогством. Скорее, можно констатировать, что крупная аристократия, пошедшая на признание суверенитета короля, просто взвесила шансы сторон77. Соотношение сил было явно не в пользу Марии Бургундской, чего не могли не понимать крупные бургундские аристократы, обладавшие значительными земельными владениями на территории герцогства78. Тем не менее основная часть среднего и мелкого дворянства и горожан были настроены пробургундски. Впрочем, сопротивление в Бургундии было менее ожесточенным, нежели в северных владениях Бургундского дома. Городские власти Дижона, Бона и других крупных городов Бургундии, вскоре осознавшие, что король не собирается выполнять своих обещаний, стали готовить восстания, прокатившиеся по герцогству и графству в 1477-79 гг. (в частности, восставший Бон выдерживал осаду королевской армии в течение 5 недель79). Однако разрозненность и предательства многих представителей крупной аристократии, а также неспособность правительства Марии Бургундской в то время воевать с королем, обусловили провал всех попыток вернуть герцогство под власть наследницы Карла Смелого. Тем не менее, несмотря на неизбежность вхождения в королевский домен, герцогству удалось выторговать у Людовика XI значительные привилегии, в том числе учреждение парламента в Дижоне.

Впрочем, приближенные Марии Бургундской попытались оспорить действия французского короля, который, основываясь на апанажном праве, выдвинул свои претензии на французские фьефы80 герцогов и ввел в некоторые из них свои войска. К тому же, пытаясь подкрепить свои притязания как можно более серьезными аргументами, в мае 1478 г. (т. е. только через полтора года после гибели герцога) он обвинил Карла Смелого в невыполнении своих вассальных обязательств по отношению к королю и в совершении преступления против королевского величия81, что говорит об относительной слабости королевской власти на завоеванных территориях. Бургундская сторона еще в январе 1477 г. включилась в полемику с Людовиком XI. Уже 23 января 1477 г. Мария Бургундская направила письмо в совет Дижона, в котором обосновывала свои права на земли, принадлежавшие Бургундскому дому82. Она отмечает, что герцогство Бургундия никогда не входило в состав владений короны, следовательно, к нему не может применяться апанажное право. Не только герцогство Бургундия, но и другие территории принадлежат ей на законных основаниях. Например, графства Макон и Осер, приобретенные Филиппом Добрым по условиям Аррасского мира 1435 г. Особый интерес вызывают доводы юриста Жана д’Оффэ в пользу Марии Бургундской83. Можно выделить три основных пункта в его трактате, написанном уже в конце 1478 г., что снова говорит о том, что вопрос о правах на бургундское наследство оставался все еще актуальным. Во-первых, обвинения в неисполнении вассального долга касаются только покойного герцога, а значит, не могут применяться по отношению к его наследнице. Во-вторых, д’Оффэ отрицает, что герцогство Бургундия – апанаж, для него это фьеф, не входивший в состав королевского домена. В-третьих, этот фьеф может передаваться по женской линии (если это позволяли местные кутюмы), тогда как апанаж должен возвращаться короне в случае отсутствия наследника мужского пола. В связи с этим для него важно разобраться, на каких условиях герцогство было передано Филиппу Храброму в 1463 г. Юрист приводит два аргумента в пользу своих предположений: король Иоанн II Добрый получил герцогство не в результате возвращения к короне после пресечения прежней герцогской династии, а в результате наследования, причем по линии своей матери; затем король даровал Бургундию своему сыну и его законным наследникам за беспрецедентную храбрость, проявленную им в битве при Пуатье, а исключение права женщин на наследование не применимо к этому дару, так как такое положение было принято уже много позже 1463 г. Эти доводы должны были, по мысли бургундской стороны, подтвердить законность наследования Марией герцогства Бургундского. К тому же, герцог объявил свой суверенитет над ним, а значит, мог передать все свои владения дочери.

Действительно, герцогство Бургундия не было апанажем, оно было даровано Филиппу Храброму и всем его наследникам (пол наследников не был никак оговорен в акте дарения) и могло наследоваться женщиной, ибо никаких точных оговорок на сей счет не существовало84. Из всего комплекса французских фьефов герцогов Бургундских только графство Булонь, а также кастеллянства Руа, Перонн и Мондидье не предполагали передачу по женской линии85. Безусловно, предпочтительнее было иметь наследника-сына, чтобы чувствовать уверенность в судьбе своих владений. Современники хорошо это осознавали. Чего стоит, например, реакция Филиппа Доброго на рождение у Карла дочери: он даже не присутствовал на ее крещении, что Шатлен объяснил как раз полом ребенка86. По иронии судьбы опасения герцога оказались не напрасными.

Ситуация в северных регионах была другой. Некоторые исследователи утверждают, что здесь еще во времена Филиппа Доброго оформилось чувство некоего единства87. В этой части Бургундского государства удалось организовать сопротивление, хотя поначалу оно оказывалось не столь эффективным из-за конфликтов с городами Фландрии, в частности. Однако действия французской армии, разорявшей территории Эно, Артуа и др. провинций, судьба взятого после продолжительной осады Арраса88, жителей которого вынудили покинуть свои дома, а сам город переименовали, способствовали сплочению вокруг Бургундского дома всех, кто не желал подчиниться французскому королю. К тому же перспектива брака с Максимилианом и его последующее заключение вселяло надежды на успешное противостояние Франции. Впрочем, надо отметить, что Максимилиан тоже не стал для бургундских подданных естественным сеньором, таковым для них являлся после смерти Марии Бургундской их сын – Филипп Красивый89. Поэтому жители Гента и Брюгге часто поднимали восстания против Максимилиана и пытались установить опеку над малолетним герцогом90.

Приведенный материал свидетельствует, что одной из главных задач, которые ставили перед собой герцоги Бургундские, присоединяя ту или иную сеньорию к своим владениям, было обоснование их прав на нее. Причем делалось это и путем заключения договоров о наследовании с предыдущими правителями, и посредством переговоров с сословиями, и с помощью поиска исторических аргументов, которые доказывали родство герцогов Бургундских с правящей династией. Позиционирование себя герцогами как естественных сеньоров каждой из своих земель, защита ими интересов или «общего блага» всех подданных должно было стать, по мысли самих правителей и представителей их ближайшего окружения, важным моментом в формировании «бургундского самосознания». В официальной пропаганде главный акцент делался на факте объединения всех территорий Бургундским домом на основе легитимного наследования, а герцог Бургундский, объявлявшийся естественным сеньором всех земель, противопоставлялся другим возможным правителям-тиранам. Государство провозглашалось «общим делом», каждый подданный должен был соучаствовать в его защите от возможных врагов. Способствовать формированию чувства принадлежности к единой общности герцогам помогало наличие врага – Французского королевства, представляемого естественным врагом. Теоретические построения герцогов и и их советников, безусловно, опережали реальность: в обществе не было единства не только по вопросу о статусе герцога в его владениях, но и по поводу соотношения французов и бургундцев. Не все представители бургундской элиты, в том числе интеллектуальной, были готовы принять окончательный разрыв с Французским королевством. Об этом говорит и переход на французскую сторону многих видных бургундских дворян. С другой стороны, идея верности бургундской династии Валуа оказалась не столь эфемерной, как это иногда утверждается. Даже в самой Бургундии, которая сравнительно легко покорилась королю, городское сословие и мелкое дворянство встали на сторону Марии Бургундской. Однако отсутствие достаточной военной силы не позволило поддержать восстания в герцогстве. Сообщения хронистов, которые ярко описали события борьбы с французской агрессией на страницах своих сочинений, демонстрируют еще один примечательный факт. Несмотря на попытки герцогов опереться на представителей крупной аристократии при проведении политики централизации своего государства, отнюдь не они выступили носителями «бургундского самосознания». Ими стали представители среднего и мелкого дворянства, а также горожане, причем и в северной и в южной частях Бургундского государства. В то время как «Одряхлевшее дворянство», как назвал его Жан Молине, было готово пойти на сотрудничество с королем или находилось в раздумьях, какие выгоды даст ему занятие той или иной стороны в конфликте. Однако это самосознание было отнюдь не национальным в современном понимании – подданные Бургундского государства объединялись на почве верности правящей династии, общности политических интересов, что было характерно для многих политических образований той эпохи, в частности, для так называемых «etats princiers». На территории Французского королевства не только герцоги Бургундские, но и другие крупные сеньоры пытались создать свое государство, проводя похожие реформы91. Основные усилия правителей большинства подобных государств были направлены на то, чтобы привить своим подданным «династическую и государственную идентичность» (если использовать термин, который О. Маттеони заимствует у П. Коццо, исследовавшего политику герцогов Савойских92). Конечное поражение герцогов Бургундских определилось не только тем, что «бургундское самосознание» появилось достаточно поздно. Оно и не могло ярко проявиться до того, как сами герцоги не встали окончательно на путь автономного от Французского королевства политического развития93. А это, в свою очередь, также произошло слишком поздно. Несмотря на расширение своих владений, проведение политики усовершенствования и определенной унификации органов управления (в частности, сфер отправления правосудия), подавление местного сепаратизма крупной аристократии и богатых городов, направленных на утверждение своего статуса, как верховных правителей, герцоги Бургундские во многом оставались французскими принцами, признававшими сюзеренитет короля Франции, и не могли окончательно изжить патримониальное начало своей власти, что, без сомнения, ослабляло созданное ими политическое образование94. Лишь в 1473 г. с созданием парламента в Мехелене (Малине) Карл Смелый провозгласил свой суверенитет. Не пройдет и четырех лет, как сам Карл погибнет в битве при Нанси, его государство окажется разобщенным, а парламент будет распущен по «Великой привилегии», дарованной Марией Бургундской своим подданным95.

Примечания

1 См., например: Guenee B. Etat et nation en France au Moyen Age // Revue historique. 1967. Vol. 237. P. 17–30; Idem. L’Occident aux XIV–XV siecles. Les Etats. P., 1971. P. 113–132.

2 Krynen J. Ideal du prince et pouvoir royal en France a la fin du Moyen Age (1380–1440). P., 1981. P. 241–277.

3 Например: Guenee B. L’Occident aux XIV–XV siecles. P. 20, passim. О соотношении имперских образований и складывавшихся этнонациональных государств см.: Империи и этнонациональные государства в Западной Европе в Средние века и раннее Новое время / Отв. ред. Н. А. Хачатурян. М., 2011.

4 В последние десятилетия в историографии за политическим образованием, созданным герцогами Бургундскими из династии Валуа, закрепилось название «Бургундское государство», несмотря на то, что герцоги являлись вассалами королей Франции и императоров Священной Римской империи. Французские фьефы подпадали под юрисдикцию Парижского парламента, высшей судебной инстанции королевства. Такой тип территориального образования был характерен для периода феодального полицентризма и получил в историографии название «Etat princier», что может быть переведено на русский язык как «принципат», «княжеское государство». В рамках Французского королевства такие «государства» обладали определенной самостоятельностью, пользуясь слабостью центральной власти, имели свои судебные и финансовые институты, армию, однако признавали суверенитет короля Франции. Лишь в 1473 г., создав парламент в Мехелене, Карл Смелый порвал с практикой подачи апелляций в Парижский парламент. В данной статье мы будем использовать термин «Бургундское государство» с учетом этих особенностей. Об «etat princier» и о Бургундском государстве см.: Le-guai A. Les «Etats» princiers en France a la fin du Moyen Age // Annali della Fondazione Italiana per la Storia Amministrativa. 1967. № 4. P. 133–157; Idem. De la seigneurie a l’Etat. Le Bourbonnais pendant la Guerre de Cent ans. Dijon, 1969. P. 9–10; Cauchies J.-M. Un Etat inventeur de formes d'organization? // La cour de Bourgogne et l'Europe. Le rayonnement et les limites d'un modele culturel / Dir. W. Paravicini. Ostfildern, 2013. P. 109–116; Boone M. L'Etat bour-guignon, un Etat inventeur ou les limites de l'invention // Ibid. P. 133–156.

5 Подробнее об этом см.: Хачатурян Н. А. Бургундский двор и его властные функции в трактате Оливье де Ла Марша // Двор монарха в средневековой Европе: явление, модель, среда / Под ред. Н. А. Хачатурян. М.; СПб., 2001. С. 126–135.

6 Назовем основные работы по указанным проблемам: Huizinga J. L’Etat bourguignon, ses rapports avec la France, et les origines d’une nationality neer-landaise // Le Moyen Age. 1930. T. 40. P. 171–193; 1931. T. 41. P. 11–35; 83–96; Bonenfant P. Philippe le Bon. Bruxelles, 1943 (переиздано с другими работами П. Бонанфана – Bonenfant P. Philippe le Bon. Sa politique, son action. Bruxelles, 1996); Lacaze Y. Le role des traditions dans la genese d’un sentiment national au XV siecle, la Bourgogne de Philippe le Bon // Biblio-theque de l'Ecole des Chartes. 1971. T. 129. P. 303–385; Vaughan R. Philip the Good. The Apogee of Burgundy. L., 1970; Idem. Charles the Bold. The last Valois Duke of Burgundy. L., 1973; Idem. Philipp the Bold. The Formation of Burgundian State. N. Y., 1979; Armstrong C. A. J. England, France and Burgundy in the fifteenth century. L., 1983; Prevenier W., Blockmans W. The Burgundian Netherlands. Cambridge, 1986; Schnerb B. L’Etat bourguignon 1363–1477. P., 1999; Small G. Local elites and «national» mythologies in the Burgundian dominions in the fifteenth century // Building the Past / Ed. R. Suntrup,

J. R. Veenstra. Frankfourt a/M, 2006. P. 229–245. Некий итог этим спорам подводят Ж.-М. Коши и М. Боон в статьях, указанных в сноске 4.

7 См., например: Lacaze Y. Le role des traditions dans la genese d’un sentiment national au XV siecle, la Bourgogne de Philippe le Bon. P. 303–385; Le-guai A. Charles le Temeraire et l’histoire // Publications du сentre europeen detudes bourguignonnes (далее – PCEEB). 1981. T. 21. P. 47–53; Millar A. Olivier de La Marche and the Herculean origins of the Burgundians // PCEEB. 2001. T. 41. P. 67–75; Small G. Les «Chroniques de Hainaut» et les projets d’historiographie regionale en langue française a la cour de Bourgogne // Les Chroniques de Hainaut ou les Ambitions d’un Prince Bourguignon / Ed. P. Cockshaw, Ch. van den Bergen-Pantens. Turnhout, 2000. P. 17–22; Idem. Local elites and «national» mythologies in the Burgundian dominions in the fifteenth century. P. 229–245; Idem. Of Burgundian dukes, counts, saints and kings (14 C.E. – с. 1500) // The Ideology of Burgundy: the Promotion of National Consciousness, 1364–1565 / Ed. D. Boulton, J. R. Veenstra. Leiden, 2006. P. 151–194; Асейнов Р. М. Политическая мифология и проблема самоопределения Бургундии // Средние века. Вып. 68 (3). М., 2007. С. 80–101.

8 Small G. Local elites and «national» mythologies in the Burgundian dominions in the fifteenth century. P. 230, passim.

9 Принято считать, что самые большие трудности герцоги Бургундские испытывали во Фландрии, города которой (Гент, Брюгге и Ипр) являли собой ведущую политическую силу в регионе и славились своими сепаратистскими традициями. О развитии фламандских городов, их экономической и политической мощи см., например: Prevenier W., Blockmans W. The Burgundian Netherlands; Boone M. Gent en de Bourgondische hertogen ca. 1384-ca. 1453. Een social-politieke studie van een staatsvormingsproces. Bruxelles, 1990; Пиренн А. Средневековые города Бельгии. СПб., 2001; Haemers J. De Gentse Opstand (1449–1453). De strijd tussen rivaliserende netwerken om het stedeli-jke kapitaal. Kortrijk-Heule, 2004. Однако последние исследования показывают, что и в других регионах, в частности, в графстве Бургундском (Франш-Конте) герцогам пришлось столкнуться с оппозицией своей политике. См. об этом: BubenicekM. Entre rebellion et obeissance. L'espace politique comtois face au duc Philippe le Hardi (1384–1404). Geneve, 2013.

10 Haufricht J. Les ducs de Bourgogne, comtes de Flandre, selon les enlumi-nures de la «Chronike van den lande van Vlaendre» (fin XVe siecle) // PCEEB. 1997. T. 37. P. 87–105.

11 Ibid. P. 89.

12 Ibid. P. 97–101.

13 См.: Vaughan R. Philip the Good. The Apogee of Burgundy. P. 29–50; Schnerb B. L’Etat bourguignon. P. 207–213. О политике герцогов Бургундских в исторических Нидерландах см.: Шатохина-Мордвинцева Г. А. Нидерланды с древнейших времен до конца XVI века. М., 2004. С. 88–111; Майзлиш А. А. Политика герцогов Бургундских в Нидерландах в конце XIV – середине XV в.: Пути формирования бургундской модели государственности. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. М., 2009. C. 18–22.

14 Schnerb B. L’Etat bourguignon. P. 214. О притязаниях герцогов Бургундских на Брабант см. также: Stein R. Philip the Good and the German Empire. The legitimation of the burgundian succession to the German principalities // PCEEB. 1996. T. 36. P. 33–47.

15 Schnerb B. L’Etat bourguignon. P. 214–223; Vaughan R. Philip the Good. P. 274–285.

16 Dubois H. Charles le Temeraire. P., 2004. P. 267–268.

17 Schnerb B. L’Etat bourguignon. P. 416–417.

18 Малинин Ю. П. Общественно-политическая мысль позднесредневековой Франции XIV–XV вв. СПб., 2000. С. 71–73; Krynen J. Naturel. Essai sur l'argument de la Nature dans la pensee politique a la fin du Moyen Age // Journal des savants. 1982. P. 172–173.

19 Krynen J. L’empire du roi. Idees et croyances politiques en France XIII–XV siecle. P., 1993. P. 328–336.

20 Guenee B. L'Occident aux XIV–XV siecles. P. 130–131.

21 Малинин Ю. П. Общественно-политическая мысль позднесредневековой Франции. С. 208.

22 Krynen J. L’empire du roi. P. 332.

23 Pisan Ch. de. Le Livre du corps de policie / Ed. R. H. Lucas. Geneve, 1967. P. 171.

24 В западноевропейской политической мысли идеи Аристотеля начинают активно использоваться начиная с XIII в. Во Франции более широкому их распространению способствовали переводы сочинений Стагирита на французский язык (автором переводов «Этики» и «Политики» являлся Николя Орем). Большое влияние они оказали на развитие идеи о публичной природе власти государя. См., в частности: Хачатурян Н. А. Аристотелевское понятие «гражданин» в комментариях Н. Орезма и социальная реальность во Франции XIII–XV вв. // От Средних веков к Возрождению: Сборник в честь Л. М. Брагиной. СПб., 2003. С. 19–35.

25 Krynen J. L’empire du roi. P. 333. О концепции королевской власти во Франции XIV–XV вв. см., например: Малинин Ю. П. Общественно-политическая мысль позднесредневековой Франции. С. 154–180.

26 Bartier J. Un discour du chancelier Hugonet aux Etats Generaux de 1473 // Bulletin de la Commission royale d’Histoire. 1942. T. 107. P. 127–156.

27 См., например: Vanderjagt A. «Qui sa vertu anoblist». The Concepts of noblesse and chose publicque in Burgundian Political Thought. Groninguen, 1981; Armstrong C. A. J. Les ducs de Bourgogne, interpretes de la pensee politique du 15e siecle // Annales de Bourgogne. 1995. T. 67. P. 5–34; Асейнов Р. М. Карл Смелый, Гийом Югоне и политическая мысль при бургундском дворе в 1470-е гг. // Политическая культура Средних веков и раннего Нового времени / Отв. ред. А.К. Гладков (в печати).

28 Достаточно сравнить речь Югоне и выступление герцога на штатах Фландрии 1475 г. См.: Асейнов Р. М. Карл Смелый, Гийом Югоне и политическая мысль при бургундском дворе (в печати).

29 Bartier J. Un discour du chancelier Hugonet aux Etats Generaux de 1473. P. 135–138.

30 Ibid. P. 137–138. Об апелляции к «коллективной памяти» в публичных выступлениях перед представителями сословий см.: Small G., Dumolyn J. Parole d'Etat et memoire «collective» dans les pays bourguignons: les discours prononces devant des assemblies representatives (XVe-XVIe siecles) // PCEEB. 2012. T. 52. P. 15–28.

31 Например: Chastellain G. ffiuvres / Ed. J. Kervyn de Lettenhove. Bruxelles, 1863–1865. Vol. VII. P. 214–215; La Marche O. de. Memoires / Ed. H. Beaune et J. dArbaumont. P., 1883–1888. Vol. I. P. 25, 47.

32 Collection de documents inedits concernant l’histoire de la Belgique / Ed. L. P. Gachard. Bruxelles, 1833–1835. Vol. I. P. 209. См. также: Blockmans W. «Crisme de leze mageste», les idees politiques de Charles le Temeraire // Les Pays-Bas bourguignons. Histoire et institutions. Melanges Andre Uyttebrouck / Ed. J.-M. Duvosquel, J. Nazet, A. Vanrie. Bruxelles, 1996. P. 73.

33 АсейновР.М. «Милостью Божьей герцог Бургундии…»: представления о власти герцога в бургундской политической мысли // Средние века. 2012. Вып. 73 (1–2). С. 36–37.

34 Collection de documents inedits concernant l’histoire de la Belgique. Vol. I. P. 252

35 «Et aussi ce qu'ilz en payent, ilz le donnent a eulx mesmes et pour leur seurte, et point a lui, qui a la moindre part oudit pays, et sesdits subgectz la plus grande…». Collection de documents inedits concernant l’histoire de la Belgique. Vol. I. P. 252.

36 Об использовании бургундскими интеллектуалами идей итальянских гуманистов и их переосмыслении см., например: VanderjagtA. Classical Learning and the Building of Power at the Fifteenth-Century Burgundian Court // Centres of Learning. Learning and Location in Pre-Modern Europe and the Near East / Ed. H. J. W. Drijvers, A. A. MacDonald. Leiden, 1995. P. 267–277; Idem. Expropriating the Past. Tradition and Innovation in the Use of Texts in Fifteenth-Century Burgundy // Tradition and Innovation in ah Era of Change / Ed. R. Suntrup, J. R. Veenstra. Frankfurt-am-Main, 2001. P. 177–201; Idem. The Princely Culture of the Valois Dukes of Burgundy // Princes and Princely Culture 1450–1650 / Ed. M. Gosman, A. A. MacDonald, A. Vanderjagt. Leiden, 2003. T. I. P. 51–79; Асейнов Р. М. Карл Смелый, Гийом Югоне и политическая мысль при бургундском дворе (в печати).

37 Малинин Ю. П. Общественно-политическая мысль в позднесредневековой Франции. С. 130–152. См. также: Басовская Н. И. Столетняя война: леопард против лилии. М., 2002. С. 339–340, далее; Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции XIII–XV вв. М., 1989. С. 145–156; Калмыкова Е.В. Образы войны в исторических представлениях англичан позднего Средневековья. М., 2012. С. 285–286, далее; Lewis P. S. War Propaganda and Historiography in 15th century France and England // Transactions of the Royal Historical Society. 1965. XV. P. 1–21.

38 Например: Bartier J. Un discour du chancelier Hugonet aux Etats Generaux de 1473. P. 153.

39 Ibid. P. 140, 148.

40 Ibid. P. 140–148.

41 Напомним, что в конце 1456 года дофин Людовик (будущий король Людовик XI), опасаясь ареста по приказу отца, короля Карла VII, бежал из Гренобля ко двору Филиппа Доброго, который предоставил в его пользование резиденцию в замке Женапп. Во владениях герцога Бургундского Людовик оставался до своего вступления на французский престол в 1461 году. См.: Fa-vier J. Louis XI. P., 2001. P. 157–185; Эрс Ж. Людовик XI. Ремесло короля. М., 2007. С. 48–55.

42 Bartier J. Un discour du chancelier Hugonet aux Etats Generaux de 1473. P. 140. О других сравнениях и прозвищах короля см.: Асейнов Р М. Роль прозвища в характеристике государя в сочинениях бургундских историков XV в. // Культурные коды Средневековья / Отв. ред. А. К. Гладков (в печати).

43 Bartier J. Un discour du chancelier Hugonet aux Etats Generaux de 1473. P. 146.

44 Ibid. P. 149.

45 Ibid. P. 149–150.

46 Дж. Бартье, автор публикации этой речи Югоне, ошибся с датировкой и локализацией заседания штатов. Он предположил, что это было в Брюсселе в январе1473 г., тогда как в действительности канцлер произнес свою знаменитую речь на заседании штатов в апреле 1473 г. в Брюгге. См.: Actes des Etats generaux des anciens Pays-Bas / Ed. J. Cuvelier, J. Dhondt, R. Doehaerd. Bruxelles, 1948. Vol. I. P. 177 (note 5).

47 Об этом велись активные переговоры с императором Фридрихом III. Более того, осенью 1473 г. в Трире во время встречи герцога и императора все было готово для проведения коронации. И только внезапный отъезд императора разрушил планы Карла Смелого. См.: Ehm P. Burgund und das Reich. Spätmittelalterliche Aussenpolitik am Beispiel der Regierung Karls des Kühnen (1465–1477). Munich, 2002. S. 130–188.

48 Например: La Marche O. de. Memoires. Vol. I. P. 61; Clercq J. du. Memoires / Ed. F. de Reiffenberg. Bruxelles, 1835–1836. Vol. II. P. 395–396; Escouchy M. d’. Chronique / Ed. G. du Fresne de Beaucourt. P., 1863–1864. Vol. I. P. 55–56. Жорж Шатлен указывает также на преимущество постоянной армии, позволяющее беспрерывно совершенствовать военные навыки. См.: Chastellain G. ffiuvres. Vol. V. P. 413.

49 О военных реформах Карла Смелого см.: Viltart F. La garde et les ordon-nances militaires de Charles le Temeraire, des modeles militaires? // La cour de Bourgogne et l'Europe. Le rayonnement et les limites d'un modele culturel. P. 157–181.

50 См., например: Boone M. Les ducs, les villes et l'argent des contribuables: le reve d'un impot princier permanent en Flandre a l'epoque bourguignonne // L'impot public et le prelevement seigneurial en France, fin XIIe – debut XVIe siecle / Ed. Ph. Contamine, J, Kerherve, A, Rigaudiere. P., 2002. P. 323–341. Любопытно, что вопреки распространенному мнению, основанному на активной официальной пропаганде Бургундского дома и сообщениях придворных хронистов (Оливье де Ла Марша, Жоржа Шатлена и других), герцоги Бургундские не были самыми богатыми государями Европы XV века. См. об этом: Lassalmonie J.-Fr. Le plus riche prince d'Occident? // La cour de Bourgogne et l'Europe. P. 63–82.

51 Подобная концепция была укоренена в общественном сознании, ее часто использовали для обоснования прав монарха на взимание налогов для содержания постоянной армии. См., например: Малинин Ю. П. Общественно-политическая мысль позднесредневековой Франции. С. 191–197.

52 См.: Zingel M. Frankreich, das Reich und Burgund im Urteil der burgun-dischen Historiographie des 15. Jahrunderts. Sigmaringen, 1995; Dumolyn J. Organische intellectuelen in het politieke lichaam. De staatsideologie van de laatmiddeleeuwse Bourgondische ambtenaren // Revue belge de philologie et d’histoire. 2005. T. 83. P. 1077–1102; Idem. Justice, equity and common good. The state ideology of the councilors of the burgundian dukes // The Ideology of Burgundy: the Promotion of National Consciousness. P. 1–20; Асейнов Р. М. «Милостью Божьей герцог Бургундии…»: представления о власти герцога в бургундской политической мысли. С. 17–41.

53 Например: Delclos J.-Cl. Le temoignage de Georges Chastellain. Historio-graphe de Philippe le Bon et Charles le Temeraire. Geneve, 1980. P. 171, 208.

54 Chastellain G. ffiuvres. Vol. III. P. 389. Как полагает Ж.-К. Делькло, на протяжении повествования Шатлен постепенно понимает иллюзорность мирного сосуществования Французского королевства и Бургундии. См.: Delclos J.-Cl. Le temoignage de Georges Chastellain. Historiographe de Philippe le Bon et Charles le Temeraire. P. 203–243.

55 Chastellain G. ffiuvres. Vol. III. P. 421. Напомним, что в 1455–1456 гг. Жан II, герцог Алансонский, ранее участвовавший в Прагерии, но прощенный Карлом VII, договорился с англичанами об уступке им ряда крепостей в Нормандии. После открытия заговора герцог был арестован и приговорен к смертной казни, но помилован королем и помещен под арест в Лошский замок. О процессе над герцогом Алансонским см.: Contamine Ph. Le premier proces de Jean II, duc dAlen^on (1456–1458): quels enjeux, quels enseigne-ments politiques? // Power and Persuasion. Essays on the Art of State Building in Honour of W. P. Blockmans / Ed. P. Hoppenbrouwers, A. Janse, R. Stein. Turnhout, 2010, p. 103–122.

56 Chastellain G. ffiuvres. Vol. III. P. 477.

57 «Vous et nous tous, jadis fumes ensemble / Ung corps uny soubz divin gou-verne; / Mais venue est heure, ce nous semble, / Qui vous de nous distrait et desassamble / Par viel venin et envie moderne…». Ibid. Vol. VI. P. 223.

58 Несмотря на участие Филиппа Доброго в коронации Людовика XI и в торжественном въезде нового короля в Париж в 1461 г., когда многие приближенные герцога Бургундского получили различные должности при королевском дворе (см.: Paravicini W. Le temps retrouve? Philippe le Bon a Paris en 1461 // Paris, capitale des dues de Bourgogne / Ed. W. Paravicini, B. Schnerb. Ostfildern, 2007. P. 399–469), герцогу было не суждено восстановить те позиции в королевстве, что занимали его дед Филипп Храбрый и отец Жан Бесстрашный при Карле VI. Людовик XI отнюдь не собирался «оправдывать» надежды бургундской стороны, но принялся вмешиваться во внутренние конфликты в Бургундском государстве и при Бургундском дворе, поощряя городские восстания и своих сторонников при дворе герцога. Более того, бургундские хронисты были убеждены, что король замышлял убийство Карла де Шароле (будущего герцога Карла Смелого). См.: Chastellain G. ffiuvres. Vol. V. P. 475.

59 Ibid. Vol. VII. P. 308.

60 Le Livre des trahisons de France envers la maison de Bourgogne // Chro-niques relatives a l'histoire de la Belgique sous la domination des ducs de Bourgogne (Textes fran^ais) / Ed. J. Kervyn de Lettenhove. Bruxelles, 1873. Vol. I. P. 1–258.

61 Ibid. P. 20–21.

62 Анализ французского общества накануне и после убийства Людовика Орлеанского, а также последующих событий представлены в монографии Б. Гене: Guenee B. Un meurtre, une societe. L’assassinat du duc d’Orleans 23 no-vembre 1407. P., 1992.

63 Le Livre des trahisons de France envers la maison de Bourgogne. P. 61–61, passim.

64 Ibid. P. 147.

65 Ibid. P. 147.

66 Например: La Marche O. de. Memoires. Vol. III. P. 10; Molinet J. Chroniques / Ed. G. Doutrepont et O. Jodogne. Bruxelles, 1935–1937. Vol. I. P. 187; Chastellain G. ffiuvres. Vol. VII. P. 308.

67 Molinet J. Chroniques. Vol. I. P. 225.

68 Ibid. Vol. I. P. 211–212.

69 Ibid. Vol. I. P. 175.

70 Molinet J. Faictz et Dictz / Ed. N. Dupire. P., 1936–1939. Vol. I. P. 92–97.

71 «… que nullement ne desiroit de parlementer au roy, ains tenir voloit la ville pour et ou nom de mademoiselle…». Molinet J. Chroniques. Vol. I. P. 198.

72 Подробный анализ восприятия официальным историком наступления французских отрядов и французского короля см. в работах Ж. Дево и Э. Бусмара: Devaux J. Jean Molinet, indiciaire bourguignon. P., 1996. P. 116–119, passim; Bousmar E. Duchesse de Bourgogne ou «povre desolee pucelle»? Marie face a Louis XI dans les chapitres 45 et 46 des Chroniques deJean Molinet //Jean Molinet et son temps / Dir. J. Devaux, E. Doudet, E. Lecuppre-Desjardin. Turnhout, 2013. P. 97–113.

73 La Marche O. de. Memoires. Vol. III. P. 158.