Помоги проекту - поделись книгой:
– Но с какой стороны вы бы взялись за такую задачу?
– С помощью элементарного процесса выяснения ассоциаций, связанных с отдельными словами. Меня всегда интересовала эта презираемая многими профессионалами психологическая методика. – Стивенс с легким стуком положил стетоскоп на место. – Требуется только употребить некое ключевое слово, связанное с преступлением, и проследить за реакцией пациента.
– А ключевым словом вы бы избрали, например, фамилию Фогарти? – спросил я, неожиданно заинтересованный.
– Только не в этом случае. Слишком опасно. Пациент может быть в любом случае взволнован смертью Фогарти, и тогда мы только нанесем вред его психике. Здесь необходима крайняя осторожность.
– Тогда, быть может, «смирительная рубашка»? – предположил я.
– Решительно не подходит, – легкая улыбка промелькнула на губах Стивенса. – В лечебнице нашего типа подобное слово вызовет непредсказуемо бурную реакцию у каждого. Это должна быть фраза, которая в обычном контексте имела бы совершенно невинный смысл. Быть может, вы вспомните что-то, особенно поразившее вас, когда вы обнаружили… э-э-э… труп? Но я, кажется, оседлал своего любимого конька. Простите меня, Дулут. – Он поднялся со смущенным видом, будто понял, что вышел за рамки дозволенного. – Забудьте все, что я вам тут наговорил, – пробормотал он. – Вероятно, я слишком перенервничал. Но я в самом деле крайне обеспокоен. Все-таки он мой сводный брат.
Покинув хирургический кабинет и направляясь в сторону «Второго флигеля», я вдруг осознал, что меня чрезвычайно занимает фигура этого самого сводного брата. Кто из моих товарищей-пациентов, гадал я, имеет негласные родственные связи с сотрудником лечебницы? А потом мне вспомнилось неожиданное выступление Фенвика в актовом зале прошлым вечером. Пришло на память, как рванулся к нему в тот момент Стивенс с восклицанием: «Дэвид… Дэвид!»
Несостоявшийся психоаналитик, как я догадался, и приходился, стало быть, сводным братом спириту.
Я был так поглощен своими размышлениями, что поначалу не обратил внимания на девушку со шваброй, мывшую пол у меня на пути. А если и обратил, то не придал этому значения, – она выглядела для меня просто одной из тех безликих женских фигур, которых я по временам видел за мытьем и чисткой помещений лечебницы. Только уже вступив на влажный, минуту назад протертый тряпкой на швабре участок пола, я разглядел уборщицу. И совершенно опешил, потому что увиденное представлялось полной бессмыслицей.
Это была Айрис Пэттисон в белом фартуке и симпатичной белой шапочке, прикрывавшей темные волосы. Причем она орудовала шваброй с более чем профессиональным рвением.
– Не надо топтаться там, где я только что навела чистоту, – сказала она, и в выражении ее лица, когда она подняла его, теперь читалась не грусть, а почти чистейшее раздражение.
Но я едва ли слышал эти слова. Меня слишком поразил ее вид, ее движения. Она могла всего лишь манипулировать шваброй, но и сейчас в ней сквозило нечто… Нечто, снова возродившее во мне ощущение театра, взволновавшее как человека сцены. Артикуляция губ, тонкий профиль, когда она стояла вполоборота ко мне, чуть приоткрытый рот – все казалось великолепным. Сам того не сознавая, я словно снова вернулся в театр в разгар репетиции.
– Превосходно! – воскликнул я. – Теперь повернитесь и идите туда. Вот так… Но только не нужно торопливости… Голову чуть склоните влево, чтобы она попала в свет рампы… Да, уже намного лучше!
Она уставилась на меня одновременно с тревогой и разочарованием во взгляде, как будто прежде надеялась, что я не такой полоумный, как остальные, но поняла свою ошибку. Я же был слишком возбужден и ничего не замечал. Ухватив ее за руку, я спросил:
– Мисс Пэттисон, вы когда-нибудь играли в театре?
– Вам… Вам лучше уйти, – сказала она. – Мужчинам нельзя здесь долго находиться.
– Не уйду, пока не ответите, играли или нет.
– Не знаю, зачем вам это. Нет, не играла. И прекрасно знаю, что актрисы из меня не получится.
– Нонсенс! Вам и не надо владеть актерским мастерством. Ему смогу обучить вас я. Понимаете, у вас есть для этого все данные, – я сделал рукой широкий жест. – Послушайте, мисс Пэттисон. Когда вы выйдете отсюда, я займусь вами по-настоящему. Если у вас хватит терпения и трудолюбия, то через полгода вы сможете выступать на любой сцене. И… – я осекся, потому что выражение ее лица слишком многое говорило даже мне в нынешнем перевозбужденном состоянии. – И не думайте, что перед вами сумасшедший, – добавил я на всякий случай. – Я действительно театральный режиссер с Бродвея. А сюда попал, потому что стал много пить, но мне уже намного лучше. Все, что я вам сказал, отнюдь не бред умалишенного. Это правда.
На ее губах появилась чуть заметная улыбка.
– Боже, какое облегчение, – произнесла она. – А ведь я и в самом деле решила…
– Хотя все театральные режиссеры немного сумасшедшие, – отважился пошутить я. – Но какого черта вы делаете здесь с этой шваброй?
– Доктор Ленц назначил мне мытье коридоров. – Лицо Айрис снова приобрело сугубо деловое выражение, словно она действительно была уборщицей со сдельной оплатой труда. – Он сказал, что за всю свою жизнь я никогда не занималась ничем полезным. Но мне нравится такая работа.
На мой взгляд, ста долларов в неделю было многовато за привилегию драить тряпкой грязные полы в лечебнице. Но все же Ленц, видимо, знал, что делал, владея всеми нюансами психиатрии. Айрис трудилась увлеченно, без притворства.
Я сказал ей, что она хорошо справляется, и молодая женщина по-детски обрадовалась комплименту. На секунду белый цветок ее лица вспыхнул радостным сиянием.
– Тот коридор я уже успела помыть, – с гордостью информировала меня она.
Зная, насколько мало может представиться в будущем возможностей побыть с ней наедине, я не мог заставить себя уйти. Мне хотелось столько всего ей сказать, но совершенно внезапно все мое красноречие куда-то подевалось. И я вдруг завел речь о событиях прошлого вечера, выразил сожаление, что спиритическая выходка Фенвика и его тревожное предупреждение так сильно расстроили ее.
И почти сразу понял, что зря упомянул об этом, столь глупо напомнил о печальных событиях. Она сразу же отвернулась и принялась скрести шваброй в углу.
– Но меня расстроило вовсе не это, – неожиданно и очень тихо сказала она потом.
– Не это?
– Нет, – ее голос звучал чуть слышно. Она снова повернулась ко мне, и я заметил слезы в глазах. – Просто я кое-что услышала.
Я мгновенно насторожился. Воспоминания о гибели Фогарти и прочих пугающих происшествиях последних дней внезапно заполнили мое сознание, заставив даже слова этой очаровательной девушки прозвучать зловеще.
– Это был голос, – продолжала почти беззвучно шептать она. – Я не знаю, кому он принадлежал, но я расслышала его в толпе. Он произнес странную фразу: «Дэниел Лариби убил вашего отца. А теперь вы должны убить его». – Она подняла взгляд, посмотрев на меня одновременно и вопросительно, и с мольбой о помощи. – Я знаю, что мистер Лариби отчасти повинен в смерти папы. Мне все понятно. Я отчетливо помню, как это было. Но ведь я не должна убивать его за это, верно?
Во всей сцене присутствовало нечто невыразимо печальное. Мне стало почти в буквальном смысле дурно при мысли, что теперь и Айрис оказалась втянута в подобную дикость. Я не сомневался в ее полнейшем душевном здоровье. Какой-то инстинкт, который был сильнее любых рациональных доводов, подсказывал мне: это еще одна примета злонамеренного плана, который на наших глазах кто-то приводил в исполнение. Айрис нуждалась в моей поддержке, а я сейчас мало подходил на роль надежного защитника. И все же попытался объяснить ей суть происходящего, чтобы она не впадала в ошибку. Пусть даже она слышала голос, это был всего лишь кто-то, пытавшийся запугать ее.
Но она даже удивила меня своей реакцией.
– Да, так и есть. Я не верю в существование духов или в потусторонние голоса. Здесь психиатрическая больница, а я стараюсь привести свои мысли в порядок. Хочу же только одного – чтобы меня оставили в покое. И на этот голос я бы не обратила внимания, если бы только твердо знала сама, что не следует поступить так, как мне нашептывают.
Я наговорил ей кучу глупостей, желая приободрить, но, скорее всего, психиатр из меня получился никчемный. Она казалась глубоко погруженной в свои размышления и едва ли вообще слушала меня. И начала снова работать шваброй, почти механически, чтобы отвлечься.
Мне пришло в голову перевести разговор в более жизнерадостное русло.
– Когда закончите с этим коридором, – предложил я, – попросите Ленца послать вас мыть окна во «Втором флигеле». Они, вообще-то, совершенно чистые, но мне бы очень хотелось увидеться с вами опять.
Еще не закончив фразы, я услышал шаги по коридору у себя за спиной. Айрис подняла глаза, и швабра замерла у нее в руках. Ее взгляд сосредоточенно устремился в одну точку с почти гипнотической интенсивностью.
– Вы не должны ничего рассказывать доктору Ленцу, – прошептала она взволнованно. – Особенно про тот голос. Он может тогда запереть меня в палате и даже работать не разрешит.
Я обернулся в ту сторону, куда она столь пристально смотрела. К нам приближался бородатый и богоподобно величавый доктор Ленц.
XI
Остаток утра я провел, предоставленный самому себе, стараясь сложить вместе безумно пеструю мозаику эпизодов, которые привели к смерти Фогарти. Но меня так разозлил факт, что в это омерзительное дело оказалась втянута даже Айрис, что я никак не мог как следует сосредоточиться. Что-то подсказывало мне необходимость рассказать ее историю Ленцу. Но она так просила не делать этого, а я не мог предать ее доверия ко мне.
Только задним числом я понял, что поступил неверно. Вероятно, я мог бы предотвратить некоторые трагические события, если бы сразу обратился к руководству лечебницы. Но в конце-то концов, кем я был? Всего-навсего испуганным бывшим пропойцей, только лишь пытавшимся снова обрести почву под ногами. Мои моральные критерии к тому времени все еще оставались до известной степени искаженными.
Никому во «Втором флигеле» о смерти Фогарти не сообщили. Но несмотря на почти безупречное поведение сотрудников, их сдержанность и стремление вести себя как обычно, в воздухе витало нечто тревожное. Люди, стоящие на самом краю безумия, зачастую оказываются особенно чувствительны к малейшим изменениям атмосферы.
Билли Трент трижды спрашивал у мисс Браш, почему Фогарти сегодня не дежурит. Она отделывалась отговорками. Но я-то видел, что его такие ответы не удовлетворяют. Более того, он был словно чем-то опечален и даже ни разу не налил себе содовой воды из сифона.
Разумеется, мне пришлось пропустить обычную утреннюю разминку. Но как только мы вернулись с дневной прогулки, появился Уоррен, усталый и раздраженный. Ему временно приходилось работать в две смены, объяснил он. И одному богу известно, когда теперь удастся поспать.
Кабинет физиотерапии был заперт, но, судя по доносившимся оттуда приглушенным звукам, которые я расслышал, проходя мимо, подчиненные Грина все еще там работали. Уоррену пришлось отвести меня в спортзал, который обычно почти не использовался. Там не было необходимого для всех процедур оборудования, и он предложил мне борьбу как наиболее эффективную разновидность упражнений для разминки разных групп мышц.
И мы стали бороться. По крайней мере он. Вероятно, это и мне приносило пользу, но в тот момент впечатление складывалось противоположное. Вопреки всем заявлениям об усталости он показал мне, как человек может превращаться в живые стальные тиски.
Мы находились там одни достаточно долго, причем на значительном удалении от главной части здания. В какой-то момент он отработал на мне какой-то особенно сложный захват, который, по его словам, носил совершенно неподходящее название «колыбель». И когда он бросал меня то на спину, то на живот, порой растягивая мне ноги на манер испанской инквизиции, мной ненадолго внезапно овладел совершенно беспричинный, слепой, но почти панический страх. Наверное, то была глупость с моей стороны, но в голову стали лезть навязчивые мысли о прошлой ночи – о Фогарти и о смирительной рубашке.
Лечебные пытки длились добрых десять минут. Уоррен применял приемы гораздо более грубые, чем требовала ситуация. А причина стала мне ясна, только когда уже все закончилось. Я мягко упрекнул его за чрезмерные старания, на что он хмуро ответил:
– Что ж, вы тоже заставили меня попотеть, когда рассказали вчера копам о наших с Фогарти делах.
Меня удивила его прямота, как и откровенная грубость со мной. В конце концов, я был всего лишь хрупким пациентом, платившим за лечение немалые деньги.
– Извините, – сказал я, – но они потребовали, чтобы я выложил им все начистоту.
– Ага! А меня потом мучили вопросами битых два часа, пытаясь заставить признаться, что мы с Фогарти повздорили. К счастью, сестренка за меня вступилась, а то сидеть бы мне сейчас в тюрьме. Эти тупицы из полиции вечно хотят хоть кого-нибудь обязательно упечь за решетку.
– Да, можно только посочувствовать, – пробормотал я. – Но и вам следовало бы попридержать язык, если не хотите, чтобы люди потом повторяли ваши слова. – Мы уже подошли к двери, когда я вдруг кое о чем вспомнил. – Между прочим, почему миссис Фогарти прошлым вечером плакала?
Он резко повернулся ко мне, и на его лице со впалыми щеками появилось совершенно иное выражение.
– На что это вы намекаете? – спросил он.
– Я подумал, что у нее могли возникнуть какие-нибудь семейные неурядицы, – спокойно ответил я.
Мы стояли очень близко друг к другу. Меня поразило злое выражение в его глазах.
– А вас каким образом касаются семейные дела моей сестры? – почти выкрикнул он.
– Никаким, – ответил я. – Меня это вовсе не интересует. Просто спросил, и все.
Меня так и подмывало прочитать ему нотацию по поводу цивилизованного поведения, вежливости и более деликатного обращения с людьми, за чей счет он, собственно, и живет, но я не стал ничего говорить, а поспешил покинуть спортзал, даже не слишком заботясь о соблюдении чувства собственного достоинства.
Переодеваясь, я почти автоматически вернулся к размышлениям о «подрывной деятельности» и ее все более пагубном воздействии на пациентов лечебницы. Она уже сказалась на всем – на мрачном настроении персонала, на всеобщей эпидемии страха, на повышенной нервозности и, по всей вероятности, стала даже причиной убийства. Что касалось меня самого, то мне уже начала казаться естественной моя неизбежная вовлеченность почти в каждый новый инцидент.
Затягивая брючный ремень, я вдруг припомнил разговор с доктором Стивенсом, и в этот момент у меня родилась идея чего-то вроде театральной постановки. Стивенс верил в эффективность психоанализа и плакался, что не может заняться им сам в силу своего положения. Но зато я уж точно не был никому и ничем обязан. Нас с Айрис преследовали неуловимые голоса. Мы оба подвергались потенциальной угрозе. Это показалось мне достаточно веской причиной, чтобы попытаться поставить собственный эксперимент.
А суть эксперимента в изложении доктора Стивенса выглядела предельно просто. Нужно было придумать какую-то значимую фразу, произносить ее перед другими пациентами и наблюдать за их реакцией. Внешне это выглядело бы вполне невинно. Проблема состояла лишь в правильном подборе фразы.
Не без некоторого насилия над собой я заставил свою память восстановить тот жуткий момент в кабинете физиотерапии. Я снова увидел страшно изломанную фигуру на мраморном столе. Даже не фигуру, а какую-то вещь, нечто уже неодушевленное. Конечно! Вот и фраза!
Покончив со своим гардеробом, я вышел в коридор, уже чувствуя легкое волнение в новой для себя роли психоаналитика-любителя.
В коридоре никого не оказалось, и я нашел большинство пациентов в курительной комнате под неусыпным надзором мисс Браш. Но дневная старшая медсестра выглядела сегодня не так ярко, как обычно. Она утратила значительную часть своего величавого сияния. Без устали занимаясь хлопотами о подопечных, непрерывно двигаясь, она все равно не могла избавиться от чуть затравленного выражения в глазах. И даже забыла по привычке улыбнуться, когда Билли Трент дал ей прикурить от своей сигареты. Казалось, даже она начала сгибаться под грузом проблем.
Я сразу заметил Фенвика, сидевшего в одиночестве в углу комнаты. Наверное, не слишком корректно с моей стороны было начинать эксперимент, основанный на идее Стивенса, с его предполагаемого сводного брата, но я уже принял твердое решение и не собирался делать исключений ни для кого. Я сел в соседнее с молодым спиритом кресло и произнес тихо и немного виновато:
– Вещь на мраморном столе.
Эффект это произвело мощный, хотя и не совсем ожидаемый. Фенвик медленно повернулся и посмотрел на меня огромными, не от мира сего глазищами.
– Вещь на мраморном столе? – повторил он. – Вы говорите об их проявлении в чистейшем виде. Поначалу так бывает часто – неопределенная форма на некой поверхности. Значит, теперь и вы это видели. Они вошли в контакт и с вами тоже!
На мгновение мне показалось, что это может к чему-то привести, но я ошибался. Он продолжил быстро и сбивчиво говорить об эктоплазме и прочих заумных спиритических феноменах. Его словоохотливость постепенно росла, потому что он принял меня за своего собрата, новообращенного в его веру. За его энтузиазмом, как я ни старался, нельзя было разглядеть ничего более зловещего, чем радость и приятное волнение при встрече с подобным себе спиритом. Почему-то мне стало стыдно за себя, я поднялся и поспешно оставил его.
Следующая возможность представилась мне, когда Билли Трент вышел в коридор. Я последовал за ним и втянул в разговор. Мне претила сама идея использовать свой трюк на таком юнце, как Билли, – еще почти мальчике, неискушенном и обаятельном. Но потом я преодолел все сомнения и посреди беседы, опустив взгляд, пробормотал заветную фразу:
– Вещь на мраморном столе.
Его реакция тоже оказалась мгновенной.
– Ах, вот вы о чем! – воскликнул он. Взгляд его тоже опустился, и мне сразу стало понятно, что он мысленно нарисовал себе мраморный столик с сифоном для содовой. – Вижу, вам понравились кофейные пирожные. Это новинка. Мы тоже начали их покупать. Восемь центов за пару. Не так уж дорого.
Я посмотрел на это свежее лицо с ясными глазами и только пожал плечами.
– В самом деле? Тогда гулять так гулять, черт возьми! Закажите пару и для меня.
После этого я решил сделать перерыв в своих психологических экзерсисах. Стрельнул у мисс Браш сигарету и присоединился к Геддесу, расположившемуся в кресле у одного из столов для бриджа. Он читал какой-то роман, но оторвался от книги, заметив меня.
– Где вас носило целый день? – спросил он с улыбкой.
Во мне родилось почти неудержимое желание обсудить с ним все это безумие и получить совет от разумного англичанина, но мне не хватило отваги нарушить чрезвычайно строгие указания, полученные от Морено.
– О, я провел почти все время у Ленца, – ограничился я выдумкой. – Он сегодня устроил для меня детальную проверку и пришел к выводу, что у меня все еще есть шанс полностью оправиться.
Геддес на время принял свою англо-индийскую ипостась и ударился в рассказы, как играют в поло в Калькутте. На меня тема подействовала успокаивающе, хотя я ничего не смыслил в поло и совершенно не представлял себе, что за город Калькутта. Все время, пока Геддес говорил, он бездумно листал книгу, которую продолжал держать в руках.
– Что вы читаете? – поинтересовался я, когда возникла небольшая пауза.
– Честно говоря, я ничего не читаю. Просто нашел эту книгу здесь на столе.
Он открыл томик совершенно произвольным движением, и мы одновременно издали удивленный возглас.
Между страницами лежал небольшой листок бумаги. Причем лежал текстом вверх, и мы смогли сразу прочитать слова, написанные нетвердой рукой печатными буквами:
ОПАСАЙТЕСЬ ИЗАБЕЛЛЫ БРАШ
ПРОИЗОЙДЕТ УБИЙСТВО
Какое-то время мы оба молчали. В этой уже знакомой фразе, но нанесенной на бумагу, заключалось нечто гораздо более зловещее, чем любые неизвестно откуда доносившиеся голоса. В моем сознании сразу возникло множество крайне неприятных предположений.
– Как считаете? Это снова проделки Фенвика? – спросил англичанин, первым прервавший затянувшуюся паузу.
– Только небу и астральному полю известно, – мрачно ответил я.
Геддес предложил показать записку мисс Браш, но я разубедил его. Мне показалось разумнее не вмешивать ее снова. Если кому-то надлежало обо всем знать, то, уж конечно, в первую очередь доктору Ленцу.
Положив листок себе в карман, я сказал, что сам позабочусь об остальном. Геддес же был только рад, что решение проблемы перестало быть бременем для него.
Мне представлялось крайне интересным, кому предназначалось послание, но гадать долго не пришлось. Мы все еще обсуждали записку, когда появился старина Лариби. Он оглядел комнату и устремился прямо к нам. Пробурчав что-то о забытой здесь книге, он взял ее со стола.
Мы с Геддесом обменялись взглядами. А затем, подчиняясь мгновенному импульсу, я произнес:
– Вещь на мраморном столе.
И снова реакция моих спутников оказалась крайне необычной. Геддес уставился на меня так, словно не мог поверить своим ушам. А Лариби замер в полной неподвижности. Его нижняя губа вдруг слегка задрожала, и показалось, что он готов расплакаться, как маленький мальчик. Но затем он сделал над собой усилие, взял выражение лица под полный контроль и обвел комнату величественным жестом – одним из тех, которые, вероятно, заставляли когда-то трепетать всю Уолл-стрит.
Поделиться книгой: