Моя итальянская возлюбленная

— Найдите гостиницу!

И тут я не выдержал и выругался.

— Да это должна была сделать ваша фирма! За что я вам деньги платил?

— Успокойтесь, ничего страшного не случилось. Найдете гостиницу, позвоните еще раз и сообщите где вы остановились. Ну, а уж мы с Мариной что-нибудь придумаем и вам сообщим. А деньги мы вам вернем, не волнуйтесь…

Но я уже волновался — и еще как! — поэтому, если бы у меня не кончились монеты, я бы еще долго матерился в полный голос на венецианской набережной.

Отойдя немного в тень, я закурил и растерянно помотал головой. Да, приключение номер один налицо, что же делать? Сначала я просто углубился в узкие венецианские улочки, решив заглядывать в каждую гостиницу, встретившуюся на пути. Но, когда в первой же из них мне сказали, что да, номер есть, но он стоит двести тысяч лир в сутки, я понял, что таким образом ничего не добьюсь. Черт его знает, какие еще сюрпризы мне приготовила эта треклятая Марина — вдруг и в Риме гостиница не оплачена? — поэтому с самого начала тратить такие деньги будет слишком неосмотрительно.

И тут я вспомнил о путеводителе. Присев за столик какого-то кафе и попросив пива, я постарался определить, где находится достаточно дешевый пансион — 65 тысяч лир в сутки — и где нахожусь я сам, — карту Венеции я купил еще на вокзале. Выпив пива и кое-как сориентировавшись, я подхватил сумку и, держа перед собой карту, отправился по Венеции, преисполненный наихудших ожиданий.

Час спустя я выбрался на нужную набережную и вскоре уже подходил к пансиону с довольно странным названием — «Известка». Но зато с каким же облегчением я узнал, что да, свободный номер есть, и стоит он — без вида на канал — именно 65 тысяч лир.

Расплатившись и взяв ключи у довольно миловидный итальянки-портье, я вышел на улицу и, пройдя чуть дальше, отпер входную дверь. Лестница была очень узкая и крутая, так что, когда я втащил свою сумку на четвертый этаж, взмок окончательно. Немного отдышавшись, приняв душ и переодевшись, я лег на кровать, закурил и стал размышлять, что же делать дальше.

А чтобы легче думалось, достал заветную, купленную еще в Москве бутылку «Киндзмараули». После небольшой возни мне удалось протолкнуть пробку внутрь, воспользовавшись для этого шариковой ручкой. Графина с водой и хотя бы одного стакана — непременных атрибутов даже самых захудалых советских гостиниц — здесь почему-то не было, так что пришлось взять полоскательницу.

«Ну, с приездом!» — мысленно сказал я сам себе и опрокинул первый стакан. На душе у меня было более, чем неспокойно.

4

На следующее утро мне потребовалось определенное усилие, чтобы вспомнить, где я нахожусь. А вспомнив, я сразу испытал сильный стресс. И в этот, и в последующие дни, просыпаясь по утрам, я чувствовал сильнейшее беспокойство и тревогу. Впервые в жизни я один в незнакомой стране за тысячи километров от дома. Случись что и… Днем, когда гуляешь среди толпы таких же иностранцев, когда кругом приветливые и любезные итальянцы, от этого чувства тревоги не оставалось и следа. Но вот по утрам, когда еще расслаблен, — и вдруг осознаешь, где находишься, и вспоминаешь о том, сколько еще предстоит пережить, чтобы благополучно вернуться домой, я пребывал в самом плачевном состоянии.

Сначала за дверью было тихо, и вдруг — к моему немалому изумлению и радости — я услышал «родную речь».

— Маша, ты наши сумари взяла?

— А як же! Сам вчора чуть в канал на упав, а мине все контролируешь.

Мгновенно сорвавшись с постели, я стремительно натянул джинсы и бросился в коридор. Знакомую супружескую пару мне удалось догнать лишь на самом выходе. Оказывается, всю их группу поселили в соседнем пансионе, а им двоим не хватило номера и тогда их перекинули сюда, в пансион «Известка».

Ура! Значит, я все-таки не так одинок. Смешно вспомнить, сколько усилий я приложил, чтобы отправиться в индивидуальный тур и как же радуюсь тому, что по чистой случайности мой тур оказался не таким уж индивидуальным. Ну что ж, теперь, когда я более-менее устроен, можно отправляться на утреннюю прогулку. Вернувшись в свой номер, я оделся, умылся, прихватил с собой сумку, в которой лежала карта Венеции, фотоаппарат и три словаря — русско-итальянский, итальянско-русский и русско-английский, — после чего вышел из дома и сдал ключи портье. Затем я заглянул в соседний пансион и оставил Тамаре записку, в которой сообщал о том, где я нахожусь.

После этого я немного прошел по набережной, а затем свернул в первую попавшуюся улицу. Сначала я добросовестно шел, шел и шел, старательно разглядывая старинные здания и каналы, но, уже пятнадцать минут спустя, вдруг обнаружил, что вернулся к тому же самому месту. Несколько раздосадованный этим обстоятельством, я снова углубился в череду улиц — кстати, столь узких, что Венеция порой кажется одним большим домом со множеством коридоров — и что же? Конечно, я снова вернулся туда же!

Действительно, в Венеции чертовски трудно ориентироваться, если только не идешь к площади Сан-Марко, мосту Риальто или Академии — здесь хоть имеются указатели, да и дорожка, что называется, протоптанная. В противном случае, все как в лесу, — постоянно кружишь на одном месте. Особенно наглядно я в этом убедился, когда перестал валять дурака, сел под тентом уличного кафе и заказал себе большой бокал холодного пива. Наблюдая за проходившими иностранцами, я вскоре убедился, что передо мной мелькают — и не по одному разу! — одни и те же персонажи. Кстати, иностранцев отличить достаточно просто — они все быстро обгорают и ходят красные, в то время как сами итальянцы или смуглы, или бледны.

Погода здесь весьма и весьма странная. Пока идешь — изнемогаешь от жары и обливаешься потом, особенно, если шагаешь по улицам, а не по набережным, но стоит сесть в тень, выпить пивка и немного остыть, как становится весьма прохладно.

Наконец, я вновь очутился на площади Сан-Марко и принялся добросовестно нести тяжкое бремя экскурсанта — посетил дворец Дожей и прошел в тюрьму по мосту Вздохов (ту самую тюрьму Пьомби, из которой совершил свой знаменитый побег Казанова). Этот мост интересен тем, что соединяет не набережные, а два здания, то есть фактически является крытой каменной галереей, сооруженной над каналом. В ней имеются только два, густо зарешеченных окна, через которые осужденные, переводимые из дворца Дожей в тюрьму, бросали последний взгляд на свой жестокий город.

Взбираться на Кампаниле ради общей панорамы Венеции я так и не решился. Хватит и того, что за одно это утро я прошел столько, сколько не проходил в Москве и за целую неделю.

Солнце висело высоко в небе (средняя майская температура в Венеции около двадцати градусов), по набережным и площадям брели толпы изнемогающих туристов, а я мучительно колебался между желанием вернуться в гостиницу и вздремнуть, чтобы набраться сил перед вечерней прогулкой, и возможностью продолжить ее прямо сейчас, дабы не терять ни единого часа, проведенного в этом фантастическом городе.

В конце концов все города мира различаются лишь своими историческими памятниками, хотя Венеция в этом отношении едва ли не самое уникальное место. Поэтому любой находящийся на отдыхе джентльмен рано или поздно обнаруживает, что его потянуло на те занятия, которым он успешно предавался, не покидая родных пенатов. Поэтому расслабиться удается лишь тогда, когда знакомишься наконец с какой-нибудь очаровательной «туземкой».

Лень победила! Я вернулся в гостиницу, купив по дороге пару бутылок пива. Блаженно растянуться на постели, постепенно погружаясь в легкую дрему, потягивать пиво и сознавать, что ты в Венеции, — что может быть прекраснее? Московские книжные лотки завалены всевозможными пособиями — как делать то-то и то-то, и то-то. Сколько книг написано о пользе секса, голодания, спорта, туризма… но почему никто не выступил в защиту бездействия?

5

Если бы у каждого, внезапно разбуженного, находился под рукой пистолет, количество нарушителей покоя стало бы резко сокращаться. Ну, действительно, что может быть неприятнее резкого стука в дверь, а затем и громкого командного голоса:

— Все дрыхнешь, писатель? Ты что — спать сюда приехал?

Разлепив веки, я увидел перед собой Тамару, которая стояла посреди комнаты и насмешливо смотрела на меня.

— А чего дверь не запираешь? Или такой крутой, что даже воров не боишься?

— Нет, просто забыл… — пробормотал я, садясь на постели и протирая глаза. — А сколько сейчас времени?

— Да уж шестой час пошел, — отозвалась она, усаживаясь в кресло и доставая из кармана пачку «Явы», — самое время пообедать. Помнишь, я еще в самолете обещала сводить тебя в приличный ресторан?

— Помню, но…

— Никаких «но», собирайся и пошли. А спать дома будешь.

— Да нет, я не о том, — отправляясь умываться, заметил я, — просто еще ни разу ни одна дама не приглашала меня в ресторан. Обычно инициатива исходила с моей стороны.

— Вот видишь, — усмехнулась она, закуривая, — сколько новых впечатлений сразу обретешь. Галстук надень, здесь это принято.

— Ну и куда мы направимся? — бодро произнес я, когда мы уже вышли из гостиницы.

— В ресторан «До Форни». Хочу угостить тебя классическим венецианским блюдом — печень, жареная с луком.

— Надеюсь, это будет печень молодого животного, — пробормотал я, вспомнив, как переводил одну американскую книгу, посвященную проблемам здорового питания.

— Молодого, молодого, — захохотала Тамара, — это тебе не Россия. Если бы ты задал такой вопрос нашей продавщице…

— То она бы в лучшем случае ответила так: «Я ему в паспорт не смотрела», — тут же подхватил я.

— Вот именно.

Впрочем, ознакомившись с меню, от печени я все же отказался. Ресторан «До Форни» находился неподалеку от площади Сан-Марко, но, несмотря на это, здесь было достаточно спокойно и уютно. Столики, расположенные в укромных нишах, напоминавших гигантские ракушки, были рассчитаны на двоих. Кроме неяркого светильника, на каждом столе стоял букет цветов в небольшой красной вазе из знаменитого венецианского стекла.

От печени я отказался потому, что с помощью Тамары выбрал намного более интересное блюдо — ризотто с длинноногими крабами. Она подозвала официанта — улыбчивого, немолодого итальянца с пышными усами «а ля Панкратов-Черный», о чем-то с ним долго беседовала, а потом, когда он ушел, пересказала мне их разговор. Оказывается, это блюдо готовится так: на растительном масле жарят сельдерей, лук и чеснок, затем добавляют петрушку и кладут рис. Все это сбрызгивается бренди, и ставится на огонь. Постепенно начинают доливать бульон, полученный от варки клешней и панциря крабов…

Здесь я не удержался и перебил:

— Неужели, сварив панцирь краба, можно получить какой-то бульон? А если сварить панцирь черепахи? Или яйца в скорлупе?

— Насчет черепахи не знаю, но то, что варят панцирь краба, это точно, — ответила Тамара. — И только в конце уже добавляют измельченное мясо самих крабов. Сняв с огня, вмешивают сливочное масло, свежую петрушку и помидор. Да, но не забудь, нас еще ждут закуски — камбала, запеченная в духовке с белым вином и белыми грибами, каракатица с поллентой и щупальца осьминогов.

— И ты думаешь, мы все это съедим?

— Русские привыкли съедать все, за что заплачено. Если бы это было не так, то, наверное, меньше бы травились.

— Кстати, я тоже могу заплатить…

— Не строй из себя фраера, — она махнула рукой, — раз пригласила я, значит, и плачу я. Книгу подаришь, вот и все. Тем более, что деньги тебе еще пригодятся, если уж ты решил остаться один. Я, кстати, завтра тоже уезжаю, но не во Флоренцию, а в Милан.

— Контракты заключать?

— Это уж как получится.

В ожидании заказанных блюд, я попробовал разговорить Тамару о делах ее фирмы, но она оказалась на удивление немногословна.

— Ну, что тебя интересует? фирма, как фирма. Когда-то я работала ведущим инженером в одном НИИ, а с началом всех перестроечных дел решила податься в бизнес. Организовала свою фирму, наняла толковых, головастых работяг с оборонных предприятий, которые сидели без зарплаты, ну и постепенно раскрутилась.

— А начальный капитал?

— Много будешь знать, меньше будешь спать.

— А муж, дети?

— Муж работает заместителем, дети ходят в гимназию. Вот, кстати, фотографию могу показать.

Однако! На фотографии, где Тамара была намного моложе, она совсем не производила впечатления мужеподобной бой-бабы. Это была вполне милая женщина с приятным, чисто русским лицом и длинными, красиво уложенными волосами. Странно, когда произошло это крутое изменение имиджа и зачем?

Последующие полчаса я жевал осьминогов, каракатиц, а затем и длинноногих крабов, запивая их великолепным итальянским вином и стараясь тщательно запомнить все свои вкусовые ощущения. Наблюдая за моим аппетитом, Тамара довольно улыбалась, и возобновила разговор лишь тогда, когда мы в очередной раз чокнулись, выпили и потянулись каждый за своими сигаретами.

— Ну и как?

— Не знаю… я не гурман. Больше всего мне понравились белые грибы, в которых была запечена камбала.

— Да, итальяшки умеют готовить, хотя характер у них паршивый.

— И все равно я им завидую!

— В чем?

— Да в том, что они свободно владеют итальянским, а потому могут легко приставать к итальянкам. А что делать мне? Кому будут интересны мои школьные упражнения в итальянском? Как поживаете?

— А, вот тебя что заботит, — насмешливо протянула Тамара, выпуская в мою сторону вонючий дым «Явы».

— Хочется почувствовать себя Казановой, — чуть смущенно пояснил я, берясь за бутылку, — мы все-таки в Венеции…

— А при чем тут Венеция? Нет, мне больше не лей, у меня завтра деловая встреча.

— Как — при чем? Ты что, ничего о нем не знаешь?

Выяснилось, что действительно почти ничего не знает, поскольку читает мало и одни детективы. Я вкратце пересказал ей биографию знаменитого обольстителя, упомянув и его мемуары, в которых он подробно описывает свои любовные приключения. При этом Тамара поглощала десерт — «кростату» (пирог из песочного теста с джемом), а я допивал бутылку, поскольку сызмальства не привык оставлять ничего недопитого.

— Ну, в Венеции у тебя с этим делом ничего не выйдет, — заметила Тамара, когда я закончил свой рассказ, — придется подождать до Рима. Там, кстати, сейчас полно киевлянок.

— Но перке[2] ничего не выйдет?

— Да потому, что Венеция — это город для туристов и новобрачных. Здесь нет шлюх, которые бы стояли на углах. Впрочем, если хочешь, попробуй что-нибудь найти, только помни, что СПИД — он не спит. Ну, а теперь пошли.

— Куда?

— Ты — искать, я — спать. И, кстати, помни еще и о том, что в Италии на улицах знакомиться не принято. Да не очень-то и познакомишься, поскольку итальянские девчонки разъезжают на таких машинах, на которых у нас в Москве ездят лишь самые «крутые».

Тамара подозвала официанта и расплатилась, оставив ему на чай тридцать тысяч лир.

— Однако щедрая ты женщина, — не удержался я.

— За удовольствие надо пагарэ[3], — усмехнулась она. — Скоро ты и сам это поймешь.

Выйдя на улицу, мы расстались. Тамара пошла в гостиницу, а я медленно побрел по вечерней Венеции. Забегая несколько вперед, произнесу классическую фразу, направленную на максимальное усиление читательского интереса: «В следующий раз мы встретились с ней при весьма драматических обстоятельствах».

К одиннадцати часам вечера улицы уже практически опустели. И, хотя я знал о том, что Венеция, пожалуй, самый благополучный итальянский город, все-таки идти по темным и узким улочкам было несколько жутковато. Беспокоиться было особенно не из-за чего — большую часть своих денег, паспорт и авиабилет я оставил в небольшом сейфе пансиона, наглухо приколоченном в шкафу, стоявшем в моем номере. Впрочем, я был весьма «тепленьким», в том счастливом состоянии, когда сам черт не брат.

Кое-где встречались иностранцы, иногда из-за закрытых ставнями окон доносились звуки телевизоров, но в общем-то город явно вымер. Грустно… А я-то ехал чуть ли не в секс-тур.

И вот тут-то на углу одного из каналов и показалось приключение. Это была высокая и весьма симпатичная молодая мулатка с совершенно роскошной фигурой. Ее красная юбка очень напоминала длинный пояс для чулок, а розовая кофта с глубоким вырезом едва скрывала свои смуглые сокровища. А эти крупные, африканские, густо накрашенные губы, которые первыми произнесли хрипло-сексапильное «чао!»

Договорились мы быстро, вот только не помню о чем. Я то имел в виду свой пансион и всю ночь, но она, как оказалось, подразумевала нечто совсем иное. Так ничего и не поняв, я кивнул и послушно последовал за ней. Мы завернули за угол и оказались на деревянных мостках, возле которых покачивалась большая лодка. На ее широком сиденье было постелено длинное целлофановое покрывало. Окончательно потеряв голову от всей этой экзотики, я безропотно отдал двести тысяч лир и спустился вслед за мулаткой в лодку.

А дальше все происходило столь стремительно, что я уже просто не успевал что-либо соображать. Мулатка обнажила свои чудные груди — подобной упругости я не встречал еще никогда в жизни — и жестом предложила мне спустить джинсы и лечь на спину. Отработанное до автоматизма движение — и я уже облачен в презерватив и блаженствую от прикосновений ее горячего рта. А какие сильные, смуглые, сладострастные бедра! Я убедился в этом, пока стягивал с нее белые трусики.

И вдруг все — конец. Она снимает с меня презерватив, протягивает салфетку, и мгновенно выбирается из лодки, даже не помахав на прощанье.

Несколько минут я таращился в звездное итальянское небо, приходя в себя от шока, вызванного столь стремительной потерей двухсот тысяч лир, а затем кое-как оделся, поднялся на набережную и, закурив, побрел в свою гостиницу. Ну и дела! Вот уж действительно за удовольствие надо пагарэ, но почему так много лир и так мало времени?

Оставалось утешаться мыслью, что столь необычное приключение не снилось и самому Казанове.

6

Наступил третий день моего путешествия в поисках приключений, и я, проклиная себя за вчерашнее безумство, снова отправился шататься по городу. Сначала мне захотелось разориться на гондолу, чтобы уже потом, в Москве, можно было с чистой совестью рассказывать: «И вот, когда я плыл в гондоле по Большому Каналу…». Однако, узнав расценки, пришлось переменить свое решение. Пятьдесят минут обходились почти в пятьдесят долларов! По всей видимости, достаточно дорого стоило и такси — небольшой катер, вмещавший около десяти пассажиров. Насколько я успел заметить, на такси и гондолах ездили или японские туристы, или влюбленные пары. Большинство же довольствовалось вапоретто — весьма обшарпанными теплоходиками, которые набивались под завязку, так что приходилось стоять на палубе. Одна поездка стоила четыре тысячи лир и при этом — что самое удивительное для российского человека — никто не проверял билетов, но все исправно платили!

Жаль, все-таки жаль, что я один. Наблюдая с набережной за тем, как загорелый мужик, дымя огромной сигарой и обнимая чудную блондинку, проплывает мимо в двухместной гондоле, я почувствовал такую зависть, что поспешил удалиться в первую попавшуюся улицу. Она оказалась тесновата в плечах — скорее, это была даже не улица, а щель между домами. Чувствуя нечто вроде приступа ксенофобии[4] и опасаясь цветочного горшка, готового свалиться с какого-нибудь подоконника, я быстро прошел сквозь эту щель и вышел на залитую солнцем площадь.

Честно говоря, мне уже надоело быть туристом, а потому я еще пару раз зашел в церковь, выслушал отрывок проповеди, а затем, несколько утомившись изобилием роскошного мрамора, сел за столик кафе, заказал неизменную бутылочку пива и переключился на рассматривание итальянцев. Мне они нравились.

Во-первых, — и, может быть, это самое главное, — у них было чувство собственного достоинства. Не хамская самоуверенность, не дурацкая мнительность — воспоминание лебедя о своем детстве, когда он был гадким утенком, или воображение гуся, возобновившего себя павлином, — а именно спокойное сознание того, что ты представляешь ценность сам по себе. Именно этого так не хватает мне самому, да и всем нам, воспитанным в сознании великой ценности государства.

Но еще больше итальянцев мне нравились итальянки. О, в жизни это совсем не роскошные матроны с пышными бюстами, ослепительными улыбками и пламенными взорами. Таких я видел лишь в телерекламе. По улицам же ходят чертовски милые девушки — смуглые или бледные, с карими или черными глазками. Они невысокого роста и достаточно скромно одеты — джинсы или брюки, кроссовки или легкие ботинки, по жаре на босу ногу. Пиджак, редко кофта. И копна пышных черных волос, которые они очень изящно откидывают назад своими маленькими ручками, на запястьях которых поблескивают браслеты. Но ходят они очень быстро и при этом так замкнуты в себе, что сколько я ни пытался, не мог встретить ни одного заинтересованного взора. Пару раз я даже заговаривал, делал комплименты, задавал какие-то вопросы — но, увы, быстрый ответ, который я едва понимал, — и милая незнакомка проносится мимо, прежде чем я успеваю ей что-либо предложить. А ведь я хотел пригласить пообедать в знаменитый Аквариум — узенькую венецианскую улочку, по обе стороны которой расположены рестораны морской кухни с витринами, полными шевелящихся живых омаров, крабов, креветок и разной прочей живности. Выбираешь себе омара, входишь и заказываешь — «мне вот этого усатенького». Один бы я туда, конечно, не пошел — дорого. А ведь меня уверяли, что итальянки намного коммуникабельнее россиянок!

Выкурив очередную сигарету и поразмыслив, я решил вернуться в гостиницу и пораньше лечь спать. Если завтра мне опять ничего не захочется, то надо будет собирать вещи и ехать в Рим. А сегодня обойдемся без приключений.

Но без приключений не обошлось, и по этому поводу мне пришла в голову занятная мысль — с Фортуной надо обращаться, как с женщиной. Чем меньше мы станем выпрашивать ее милостей, тем щедрее она будет.

Итак, я вернулся в гостиницу, лег на постель и закурил. Прошло, вероятно, минут двадцать, и в дверь постучало приключение…

Здесь надо бы сделать конец главы, но я не буду прибегать к таким литературным штампам и продолжу сразу. Это оказалась уборщица — солидная итальянская матрона в синем халате со щеткой и пластмассовым ведром в руке. Окинув меня оценивающим взглядом, она начала что-то говорить, делая вполне понятные жесты, на что я кинул и отступил в глубь номера. Странно, почему она не убралась с утра, когда я гулял по городу, но в конце концов какое мне до этого дело. Тем более, что предстояло неплохо развлечение — лежать на постели и рассматривать данную синьору. На вид ей было лет сорок — сорок пять, но выглядела она очень приятно. Таких ядреных женщин, относящихся к типу «мечта дембеля», хорошо иметь именно в домашнем халате и тапочках. У нее была пышная, но достаточно стройная фигура, красивые загорелые ноги и густые черные волосы. Черты лица неправильные, зато кожа свежая, а губы сочные и словно бы сверкающие от избытка жизненных сил.