Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре

В 1791 г. в Варшаве анонимно был издан сборник документов «Traktaty, konwencje handlowe y graniczne, wszelkie publiczne umowy między Rzecząpospolitą Polską y obcemi państwami od roku 1764 dotąd to iest do roku 1791 za panowania Stanisława Augusta zawarte, w swych oryginalnych ięzykach zebrane i dla wygody powszechney podane do druku». Его составителем, вне всякого сомнения, также был Ф. Сярчиньский, который в IV томе издания пияров 1789 г. отмечал, что «Договоры, конвенции, акты и устанавливающие границы документы, написанные после 1763 г., будут изданы отдельно с благонамеренной помощью по повелению Его Королевской милости с целью удовлетворить нужды граждан, трудящихся на благо народа и представляющих интересы народа»[576]. В этом сборнике собраны документы первого раздела Речи Посполитой, аналогичные тем, которые приводятся в собрании пияров, но без комментариев[577]. Документы публиковались на языках оригинала. Документы, написанные на русском языке (например, договор об установлении границ между Россией и Речью Посполитой от 17(6) февраля 1781 г.), приводятся в издании в латинской транскрипции. В сборнике помещены полные тексты документов без купюр и сокращений. Составитель сборника дает титулатуры суверенов и их поверенных в полной форме без каких-либо сокращений, невзирая на объем. Как в IV–V томах сборника пияров, так и в этом издании нет ссылок на источники публикации. Однако высокий профессиональный уровень подготовки документов к изданию и точность их воспроизведения говорит о том, что публикатор пользовался оригиналами документов.

Часть документов о Первом разделе была опубликована активным деятелем Четырехлетнего сейма луковским каштеляном Яцеком Езерским (1722–1805) в сборнике «Traktaty polskie z sąsiedniemi mocarstwy zawarte od roku 1618 iak naykródziey być mogło w samych istotnieyszych punktach zebrane z Konstytucyi wyięte». Это издание, в котором публикуются сокращенные тексты договоров, подписанных в 1618–1775 г., было опубликовано в Варшаве в 1789 г. Я. Езерский опубликовал договоры между Речью Посполитой и Австрией от 18 сентября 1773 г., Россией и Пруссией. Дополняющие договоры акты (договоры с Австрией от 16 марта 1775 г., с Россией от 15 марта 1775 г. и договор с Пруссией от 15–18 марта 1775 г.) приводятся в сборнике в сокращении. Его составитель не преследовал цели издать научную публикацию источников – он хотел как можно быстрее распространить среди шляхты брошюру с информацией о правах Речи Посполитой в отношениях с европейскими государствами. Такая простая и доступная информация была необходима для дебатов по вопросам зарубежной политики на Четырехлетнем сейме 1788–1792 гг[578].

В рассмотренных публикациях нет деклараций дворов Австрии (11 сентября 1772 г.), Пруссии (13 сентября 1772 г.) и России (18 сентября 1772 г.) о причинах, заставивших эти государства отторгнуть часть территории Речи Посполитой, и манифестов, в которых Австрия, Пруссия и Россия стремились обосновать свои права на захваченные земли[579]. Эти документы были опубликованы историком и политиком Феликсом Лойко (1717–1779) в полемичном издании «Zbiór deklaracyi, not y czynności głównieyszych które poprzedziły y zaszły pod czas seymu pod węzłem konfederacyi odprawuiącego się od Dnia 18 Wrzesnia 1772 do 14 Maia 1773». Публикация Лойко была издана на польском языке в 1773 г., а в 1774 г. как отдельная редакция на французском языке была опубликована в Лондоне[580]. Кроме текстов деклараций и манифестов Ф. Лойко сопроводил публикацию подробными историческими очерками с исчерпывающими опровержениями претензий Австрии, Пруссии и России на захваченные ими земли Речи Посполитой.

Публикация в Речи Посполитой международных договоров, как и публикация документов первого раздела, служила не только целям просвещения, но и политическим целям. Во всех упомянутых сборниках были опубликованы документы 1764 г. и 1768 г., которыми Екатерина II и Фридрих II гарантировали Речи Посполитой целостность ее территории. Опубликованные следом за этими документами договоры от 18 сентября 1773 г. должны были продемонстрировать читателю, что раздел – это неправовой акт, который нарушает более ранние соглашения.

Среди документов о первом разделе Польши, опубликованных в Польско-Литовском государстве, нет наиболее важных соглашений между Австрией, Пруссией и Россией – Санкт-Петербургских конвенций от 5 августа (25 июля) 1772 г. Эти документы, скорее всего, были недоступны (а возможно, и неизвестны) публикаторам.

Собранные нами данные о публикации международных договоров немецкими, французскими, австрийскими и русскими публикаторами позволяют утверждать, что наиболее раннее издание этих документов было осуществлено немецким юристом, профессором международного права Йоганном Якобом Мозером (1701–1785) в 10-томном издании «Versuch des neuesten europäischen Völkerrechts in Friedens», издававшемся во Франкфурте в 1777–1780 гг.[581]. В пятом томе издания Й.Я. Мозер опубликовал тексты деклараций Австрии и Пруссии от 11–13 сентября 1772 г., договор между Речью Посполитой и Пруссией от 18 сентября 1773 г., договор установления границ между Речью Посполитой и Пруссией от 1776 г.

В 1788–1791 гг. в Берлине был издан подготовленный прусским кабинет-министром графом Эвальдом Фридрихом Герцбергом (1725–1795) сборник документов «Recueil de déductions, manifestes, traités, déclarations et autres actes et ecrits publics, qui ont été rédigés et publiés pour la Cour de Prusse, depuis l’année 1756 jusqu’à l’année 1778». Издавая этот трехтомник, Э.Ф. Герцберг стремился «представить обществу подписанные берлинским двором договоры с зарубежными государствами системно, чтобы документы эти послужили освещению истории эпохи и истории Фридриха Великого», поскольку, как утверждал автор, «документы такого рода с течением времени рассеиваются, и трудно бывает потом их найти»[582]. Э.Ф. Герцберг издавал документы, в подготовке которых принимал личное участие[583]. В первом томе сборника опубликованы королевские манифесты, в которых обосновывались права Пруссии на польское Поморье, и подтверждающий раздел договор Речи Посполитой и Пруссии от 18 сентября 1773 г. Договор опубликован без дополнявших его актов. Э.Ф. Герцберг не включил в сборник важнейшего акта – Санкт-Петербургской конвенции России и Пруссии от 5 августа (25 июля) 1772 г.

Часть документов о разделе Речи Посполитой была опубликована немецким дипломатом, профессором международного права, проректором Гёттингенского университета Георгом Фридрихом Мартенсом (1756–1821) в серии «Recueil des principaux traités d’alliance, de paix, de trêve, de neutralité, de commerce, de limites, d’echange conclus par les puissances de l’Europe tant entre elles qu’avec les puissances et États dans d’autres parties du monde depuis 1761 jusqu’ à présent». Издание представляет собой научную публикацию, цель которой – путем подачи систематизированного материала способствовать усовершенствованию преподавания и изучения международного права. В предисловии к первому тому Г.Ф. Мартенс писал: «Я верю, что этот сборник договоров будет полезен обществу. Я ощущаю особую потребность передать эту коллекцию в руки тех, кто, изучая современное гражданское право Европы, должен основываться исключительно на текстах договоров, составляющих основу этого права»[584]. Кроме того, составитель отмечал, что «сборник будет полезен политикам, работающим в министерствах иностранных дел, поскольку в издании наряду с политическими приведены и тексты торговых договоров»[585]. Первые пять томов фундаментального издания Мартенса вышли в Геттингене в 1791–1801 гг. Открывалась эта публикация договорами, заключенными после 1761 г. Таким образом, в научный оборот вводился комплекс документов, охватывавших период от окончания Семилетней войны (1756–1763) и до Великой французской революции, находившийся до этого преимущественно в сфере практической международной политики и дипломатии. Этим Г.Ф. Мартенс стремился заполнить лакуну, образовавшуюся в области научной публикации документов по истории международных отношений[586].

Документы, относящиеся к первому разделу Речи Посполитой, опубликованы в I-м томе названного издания, в разделе «Акты, относящиеся к Польше». В нем перепечатаны декларации от 11–18 сентября 1772 г., опубликованные Й.Я. Мозером[587], помещены договоры от 18 сентября 1773 г., а также дополняющие их акты, подписанные в 1775 г., и договоры об установлении границ с указанием на предшествовавшие публикации Я. Язерского, Ф. Сярчиньского и Э.Ф. Герцберга.

В 1817–1818 гг. были повторно изданы 1–4-й тома «Recueil des principaux traités…» Г.Ф. Мартенса. Второе издание было дополнено, также было изменено хронологическое деление материала. Документы, относящиеся к первому разделу Речи Посполитой, были дополнены такими важными договорами, как конвенции между Россией и Австрией и Россией и Пруссией от 5 августа (25 июля) 1772 г.[588]. Г.Ф. Мартенс указал источник публикации – издание французского историка и политика Кристиана Гийома Коха (1737–1813) «Table des traités entre la France et les puissances étrangéres, depuis la paix de Westphalie jusqu' à nos jours, suivie d’un Recueil de Traités et actes diplomatiques, qui n’ont pas encore vu le jour», вышедшее в Базеле в 1802 г. (2 тома). В изданном К.Г. Кохом в 1772 г. сборнике документов Санкт-Петербургские конвенции были опубликованы впервые. Об этом свидетельствует примечание о том, что издатель «представляет публике до сих пор не публиковавшиеся или публиковавшиеся в отрывках договоры, которые послужат к освещению многих моментов истории государственного права Европы»[589]. Рассуждая о публикуемых документах, К.Г. Кох отмечал, что часть копий документов он получил из Московского архива Министерства иностранных дел при посредничестве руководителя архива Герарда Фредериха Мюллера (1705–1783)[590]. Это замечание позволяет предположить, что среди этих документов были и российско-австрийская и российско-прусская конвенции от 5 августа (25 июля) 1772 г.[591].

В 3-м томе этого издания К.Г. Кох также опубликовал в сокращении договоры о подтверждении раздела Польско-Литовского государства от 18 сентября 1773 г., подписанные между Речью Посполитой и Австрией, Россией и Пруссией (источником публикации послужил сборник конституций Сейма «Recueil des constitutions publiés dans la diete extraordinaire de Varsovie de 1773 et 1775». T. 1), а также договор об установлении границ между Австрией и Речью Посполитой от 9 февраля 1776 г. (источники публикации в сборнике не указаны).

В изданном уже после смерти Г.Ф. Мартенса 5-м томе «Recueil des principaux traités…» были опубликованы договоры 1793 г. между Речью Посполитой и Россией, между Речью Посполитой и Пруссией и подтверждавшие второй раздел Речи Посполитой[592]. Документы издавались на основе их публикаций в периодической печати 1793 г.[593].

Дело Г.Ф. Мартенса продолжил Ф. Мурхард[594], и в 1829 г. в 6-м томе «Recueil des principaux traités…» были опубликованы документы, относящиеся к третьему разделу Речи Посполитой: декларация Австрии и России от 3 января 1795 г., конвенция от 24 октября 1795 г. между Россией и Пруссией при участии Австрии, акт отречения от престола короля Станислава Августа Понятовского, подписанная Россией и Пруссией конвенция от 26 января 1797 г., акт присоединения к указанной конвенции императора Священной Римской империи, а также декларация венского двора о разделе Польско-Литовского государства от 25 июля 1797 г.[595].

Таким образом, большая часть известных документов о разделе Речи Посполитой была опубликована в изданиях международных договоров, соглашений и дипломатических актов еще в конце XVIII – начале XIX в. Однако некоторые важнейшие акты, относящиеся к разделам Речи Посполитой, не были помещены в указанных собраниях. Отсутствовали в публикациях конвенция между Пруссией и Австрией от 5 августа 1772 г., тайная конвенция между Россией и Пруссией о разделе Речи Посполитой от 17 февраля 1772 г., акт от 19 февраля 1772 г., согласно которому Австрия обязалась придерживаться принципа равенства при разделе территории Речи Посполитой, договоры о втором разделе и значительная часть документов, связанных с третьим разделом (акт от 3 января 1795 г. о присоединении императора Священной Римской империи к Санкт-Петербургской конвенции от 23 января 1793 г.; подписанные в Гродно в июле-сентябре 1796 г. договоры между Россией и Пруссией об установлении границ; решение о разделе территорий Польско-Литовского государства между Австрией и Пруссией, принятое 21 октября 1796 г. в Санкт-Петербурге; акт установления демаркационной линии между Австрией и Пруссией, принятый 5 декабря 1796 г. в Кракове; акт окончательного раздела Краковского воеводства, подписанный Австрией и Пруссией 31 января 1797 г. в Кракове, и другие документы). Тексты документов в собраниях международных договоров издавались на основе публикаций этих актов в периодической печати того времени, и лишь в редких случаях основой публикации становились оригиналы документов, хранящиеся в государственных архивах. Ни в одном из сборников международных договоров не было дано археографическое описание документов.

Новый этап публикаторской деятельности по изданию доку ментов, относящихся к истории разделов Речи Посполитой в XVIII в., приходится на период второй половины XIX и начала XX в. Он был обусловлен как потребностями развития науки (новыми требованиями к источниковой базе и новыми формами исторических исследований), так и эволюцией «польского вопроса» в международной политике. В этот период составители публикаций международных договоров и других документов в основном опирались на публикации Ф. Сярчиньского, Я. Езерского, Э. Герцберга, Г.Ф. Мартенса, К.Г. Коха.

В 1862 г. в Париже был издан сборник международных документов, включавший различные международные договоры и дипломатические акты, относящиеся к проблеме польской государственности и охватывавший период с 1762 по 1862 гг. В него вошли тексты важнейших договоров о разделе Речи Посполитой, перепечатанные из ранее опубликованных собраний документов[596]. Составителем и издателем сборника, скрывавшимся под псевдонимом граф Ангеберг (Le Comte d’Angeberg), был историк, картограф, архивист, политик и публицист Леонард Ходжко (1800–1871), происходивший из шляхты Ошмянского повета Виленского воеводства. Л. Ходжко изучал право в Виленском университете, в 1819 г. стал личным секретарем графа Михаила Клеофаса Огинского, с которым Л. Ходжко уехал из Литвы в 1822 г., после чего активно включился в политическую жизнь эмиграции. Исторические труды и публикации документов, подготовленные Л. Ходжко, раскрывают правовое положение Республики обоих народов во второй половине XVIII в. и рассказывают о борьбе общественности Польши и Литвы за национальное освобождение и восстановление независимой государственности в XIX в.

В издании «Recueil des traités, conventions et actes diplomatiques concernant la Pologne 1762–1862». Л. Ходжко разделил публикуемые документы на три группы: 1) относящиеся к истории независимого государства и к борьбе против разделов (1762–1795); 2) связанные с деятельностью эмиграции во Франции периода Консульства и первой Империи (1795–1815), 3) дипломатические акты, относящиеся к периоду управления Польшей тремя державами (1815–1862)[597]. Документы, относящиеся к разделам Польско-Литовского государства XVIII в., опубликованы в первом разделе сборника. Книгу дополняет исчерпывающий список литературы.

В 1918 г. Польское бюро исследований и политических публикаций в Лозанне издало на французском языке сборник документов «Recueil des actes diplomatiques, traités et documents concemant la Pologne. Les partages de la Pologne et la lutte pour l’indépendance», подготовленный польским юристом, профессором Варшавского университета Каролем Лутостаньским (1880–1939). В этой книге, отличающейся впечатляющим объемом, опубликованы документы, акты и договоры, относящиеся к разделу Речи Посполитой и отражающие борьбу за независимость в XIX в. Необходимо отметить, что некоторые документы приводятся в сокращении, также в некоторых случаях встречается изложение их содержания. Составитель этого издания, как и Л. Ходжко, пользовался публикациями документов, выполненными в XVIII – начале XIX в. Ф. Сярчиньским, Э. Герцбергом, Г.Ф. Мартенсом[598].

В Австрии и в России в середине – второй половине XIX в. были изданы два фундаментальных собрания документов, подготовленные на основании архивных источников. В 1855 г. в Лейпциге был издан первый том сборника документов международного права, подготовленный австрийским ученым (уроженцем Галиции), доктором права, профессором Венского университета Леопольдом Нойманом (1811–1888) «Recueil des traités et conventions conclus par l’Autriche avec les puissances étrangéres depuis 1763 jusqu’à nos jours». В первый том вошли документы, относящиеся к международной политике Австрии с 1763 г. до середины XIX в.[599].

Основная цель, которую преследовал Л. Нойман, издавая документы, состояла в стимулировании исследований в области истории и государственного права Австрии. Готовя издание, ученый принял во внимание и то, что в Австрии до второй половины XIX в. не было подобного рода изданий[600]. В отличие от Г.Ф. Мартенса, который готовил свое издание с целью изучения международного права и ориентировался на проблемы внешней политики, Л. Нойман видел своей главной задачей изучение истории общества, поэтому уделял большее внимание вопросам торговли, хозяйства, религии, перемещения населения.

Составленный Нойманом сборник документов формально открывается Губертсбургским договором 1763 г., ознаменовавшим окончание Семилетней войны, но перед этим документом приведены два международных соглашения между Священной Римской и Османской империями: договор 1718 г. об условиях торговли и статьи белградского мирного договора 1739 г., касающиеся вопросов переселения жителей и торговли.

В сборник были отобраны документы из фондов Австрийского придворного и государственного архива. Те документы, которые воспроизводились по изданиям Г.Ф. Мартенса и других ученых (Ф.А.Г. Венцкого, Й.Я. Мозера), содержали указания на источник публикации. Публикуя архивные документы (эти документы в издании снабжены ссылкой «Archives de cour et d‘état de l‘Autriche»), Л. Нойман не приводит описания оригинала и не указывает точного места хранения. Тексты документов, в зависимости от источника публикации, приводятся на немецком, итальянском или французском языке.

В сборнике Л. Ноймана впервые была помещена конвенция Пруссии и Австрии от 5 августа (25 июля) 1772 г. о первом разделе Речи Посполитой[601]. Текст документа публиковался на основе оригинала, хранящегося в архиве. Аналогичная конвенция России и Австрии напечатана со ссылкой на второй том собрания Г. Ф. Мартенса[602]. В сборник включен датированный 22 сентября 1772 г. ответ короля польского Станислава Августа Понятовского и министерства Речи Посполитой на декларацию дворов Петербурга, Берлина и Вены[603], опубликованы договор, подтверждающий первый раздел Речи Посполитой, от 18 сентября 1773 г., подписанный между Речью Посполитой и Австрией[604], торговый договор между Польско-Литовским государством и Австрией от 16 марта 1775 г., акт установления границ между Речью Посполитой и Австрией от 9 февраля 1776 г. и другие документы[605]. Договоры второго раздела, в котором Австрия не участвовала, Л. Нойман не включил в публикацию. Но в сборник вошли важнейшие документы третьего раздела: декларация России и Австрии о разделе Речи Посполитой от 3 января 1795 г., подписанная Россией и Пруссией при участии Австрии конвенция от 24 октября 1795 г., акт присоединения императора Священной Римской империи к подписанной государями России и Пруссии конвенции от 26 января 1797 г., к акту приложен акт отречения от престола Станислава Августа Понятовского, договор об окончательном разделе Краковского воеводства от 31 января 1797 г., а также подписанный прусским королем Фридрихом Вильгельмом документ о ратификации демаркационного соглашения, подписанного Пруссией и Австрией в Варшаве 19 марта 1797 г.[606]. Все эти документы, за исключением двух последних договоров, опубликованы со ссылкой на 6-й том сборника Г.Ф. Мартенса. Документы, опубликованные на основе архивных источников, приводятся в сборнике Л. Ноймана в сокращении: опускается титулатура государей, часто сокращается ратификационная часть документа, публикатором вводятся заглавия статей и частей договоров.

Санкт-Петербургские конвенции между Россией и Пруссией, подписанные в феврале 1772 г., были опубликованы только в 1880-1890-х гг. русским историком и юристом, профессором Санкт-Петербургского университета, автором работ по международному праву Федором Федоровичем Мартенсом (1845–1909) в подготовленном им по указанию Министерства иностранных дел России фундаментальном издании «Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россиею с иностранными державами»[607]. В нем Ф.Ф. Мартенс опубликовал не включенные в «Полное собрание законов Российской империи»[608] договоры России с зарубежными странами. Документы публикуются на языке оригинала (французском) с переводом на русский язык, издание дополнено исчерпывающими комментариями. Но точная метрика документов не приводится. Во вводной статье отмечается, что документы публикуются на основании оригиналов международных договоров, хранящихся в архивах Министерства иностранных дел России[609]. Документы, относящиеся к разделу Польско-Литовского государства в XVIII в., опубликованы во 2-м (договоры с Австрией)[610] и в 6-м (договоры с Пруссией)[611] томах издания. Таким образом, в публикации приведены документы, подписанные российской стороной с Австрией и Пруссией. Среди впервые опубликованных документов следует назвать тайную конвенцию России и Пруссии о разделе Речи Посполитой, составленную в Санкт-Петербурге 17 февраля 1772 г., принятый в Вене 19 февраля 1772 г. акт императора Иосифа II и Марии-Терезии, которым Австрия обязалась придерживаться принципа равенства с Россией и Пруссией при отторжении части территории Речи Посполитой, акт Иосифа II и Марии-Терезии от 20 января 1773 г., которым те обязались «свято придерживаться» положений конвенции от 5 августа (25 июля) 1772 г., декларация прусского короля о правах Пруссии на часть территории Речи Посполитой от 30 января 1773 г., подписанный 3 января 1795 г. (23 декабря 1794 г.) акт присоединения Австрии к Санкт-Петербургской конвенции от 23(12) января 1793 г., договор об установлении границ между Россией и Пруссией от 2 июля (21 июня) 1796 г., демаркационный договор России и Пруссии от 13(2) августа 1796 г., а также акт установления демаркационной линии между Австрией и Пруссией от 5 декабря 1796 г.

В 1922 г. по поручению правительства Советской России был издан новый сборник государственных договоров. Этот сборник должен был юридически обосновать правомочность присоединения к России территорий соседних государств в XVII–XIX вв.[612]. В сборник были включены Санкт-Петербургские конвенции 1772–1795 гг., а также перепечатан из издания Ф.Ф. Мартенса перевод этих документов на русский язык.

В середине XX в. в Западной Европе и в США в связи с активным развитием изучения международных отношений возникла необходимость в составлении сборника международных договоров государств мира. Официальные сборники документов, вышедшие в большинстве стран в XIX в., постепенно перешли в разряд редких и стали труднодоступны научному, университетскому и академическому сообществу, а некоторые издания превратились в библиографическую редкость. Кроме того, большая часть малых государств в принципе не имела публикаций документов подобного рода. Все эти причины ограничивали возможности специалистов по международному праву познакомиться с историей мировой дипломатии в полном объеме и затрудняли научные исследования в этой области и изучение мировой политики. Следует отметить, что даже в США до начала 1980-х гг. не было опубликовано полного фундаментального собрания документов по международной политике[613].

Подготовить такого рода академическое издание, начиная с Вестфальского трактата 1648 г. и кончая Версальским мирным договором 1919 г., подведшим итог Первой мировой войны, взялся сотрудник Кембриджского университета и Даунинг-колледжа (Великобритания) Клив Перри[614]. Группа ученых под его руководством в 1969–1986 гг. издала в Нью-Йорке 243-томное собрание документов «Consolidated Treaty Series»[615]. В его основу были положены не архивные материалы, а более ранние публикации документов в изданиях международных договоров XVIII – начала XX в. Документы в нем приводятся на тех языках, на которых они были ранее опубликованы, также дается резюме на английском языке. Сборник включает и научный аппарат – указатель, в котором договоры даны в хронологическом порядке, также в указателе приведены дата и место составления договора, источник публикации и другая информация.

Документы, относящиеся к первому разделу Речи Посполитой, были опубликованы в 44-м и 45-м томах сборника. В них вошли: перепечатанная из сборника Ф.Ф. Мартенса Санкт-Петербургская конвенция России и Пруссии от 17 февраля 1772 г.[616], а также опубликованные на основании издания К.Г. Коха австрийская декларация от 19 февраля 1772 г.[617] и австро-российская конвенция о первом разделе Речи Посполитой[618]. В 47-м томе сборника перепечатан из издания Г.Ф. Мартенса демаркационный договор между Россией и Речью Посполитой от 5(16) января 1781 г.[619]. Документы периода второго раздела Речи Посполитой включены в 51-й и 52-й тома сборника Клива Перри – это перепечатанная из «Собрания» Ф.Ф. Мартенса на французском и русском языках Санкт-Петербургская конвенция России и Пруссии от 23 января 1793 г.[620], а также договоры о передаче территорий Речи Посполитой России (от 17 августа 1793 г.) и Пруссии (от 25 сентября 1793 г.), перепечатанные из публикаций Г.Ф. Мартенса и Л. Ходжко[621]. В 52-м томе опубликована взятая из «Собрания» Ф.Ф. Мартенса декларация о третьем разделе Речи Посполитой от 3 января 1795 г. В сборнике К. Перри опубликован только один из договоров, заключенных 24(13)октября 1795 г., – Санкт-Петербургская конвенция между Россией и Пруссией[622] (конвенция также печатается по «Собранию» Ф.Ф. Мартенса). В 53-м томе сборника на основании публикации Г.Ф. Мартенса приведена Санкт-Петербургская конвенция между Россией, Австрией и Пруссией от 26(15) января 1797 г. Тексты этих документов публикуются на языке оригинала (французском).

Публикациями документов, подготовленными Г.Ф. Мартенсом, Л. Нойманом, Ф.Ф. Мартенсом и К. Перри, и сегодня пользуются ученые, изучая разделы Польско-Литовского государства в XVIII в. Однако в наши дни издания международных договоров XIX в. уже практически стали библиографической редкостью, а многотомное издание К. Перри труднодоступно, поскольку большей частью находится в американских библиотеках и мало представлено в европейских книжных собраниях.

Значительная часть документов, связанных с историей разделов Речи Посполитой, была опубликована в приложениях к монографиям, посвященных изучению вопроса. Последняя публикация документов, относящихся к разделам Речи Посполитой, – изданная в 2002 г. в Москве монография П.В. Стегния «Разделы Польши и дипломатия Екатерины II». 1772. 1793. 1795, в которую включены тексты 32 документов различного содержания, сгруппированные в два раздела: «Договорные акты, относящиеся к разделам Речи Посполитой» и «Договоры между Россией и Речью Посполитой»[623]. В первом разделе опубликованы конвенция между Россией и Пруссией от 15(4) января 1772 г., конвенция между Россией и Австрией от 5 августа (25 июля) того же года, конвенция между Россией и Пруссией от 23(12) января 1793 г., документ «о приступлении к этой конвенции императора Римского», секретная декларация России и Австрии о третьем разделе Речи Посполитой от 3 января 1795 г. (23 декабря 1794 г.), конвенция, заключенная между Россией и Пруссией при участии Австрии от 24 (13) октября 1795 г., акт отречения от престола Станислава Августа Понятовского и конвенция об окончательном разделе Речи Посполитой от 26(15) января 1797 г.

Во втором разделе наряду с трактатом о российской гарантии «конституции Речи Посполитой» от 24(13) февраля 1768 г. были опубликованы документы от 15 марта 1775 г. и от 22(11) июля 1793 г., подтверждающие передачу Речи Посполитой части своих территорий России. Документы публикуются на русском языке в современной орфографии. Поскольку как основа публикации были выбраны сделанные в XVIII в. современные переводы текстов документов на русский язык, а не написанные на французском языке оригиналы, публикатору не удалось избежать ошибок.

Завершая обзор истории и целей публикации документов, относящихся к разделам Речи Посполитой XVIII в., можно констатировать, что в конце XVIII – начале XIX в. тексты документов публиковались не только с просветительными и научными, но и с политическими и идеологическими целями.

Документы, относящиеся к истории разделов Речи Посполитой, были опубликованы в сборниках документов, подготовленных в каждой из связанных с разделами стран. В Речи Посполитой были опубликованы документы, которые Польско-Литовское государство было вынуждено подписать с Россией, Пруссией и Австрией. Публикация этих документов предназначалась, прежде всего, для воспитания гражданского сознания общественности Польши и Литвы. Возросшая интенсивность публикаций в период Четырехлетнего сейма отражала стремление представить обществу информацию о правах Польско-Литовского государства в отношениях с европейскими странами, а также стремление продемонстрировать незаконность первого раздела.

Публикация Санкт-Петербургских конвенций 1772–1797 гг. в сборниках документов, изданных в странах-организаторах разделов (России, Пруссии, Австрии), символизировали, с одной стороны, победы собственной внешней политики, а с другой – призваны были продемонстрировать историческую обусловленность и вынужденность собственных действий, чтобы возложить ответственность за разделы Речи Посполитой на своих союзников и партнеров.

В сборники документов, изданных на территории Речи Посполитой, не были включены важнейшие договоры – Санкт-Петербургские конвенции от 5 августа (25 июля) 1772 г. Наиболее вероятно, что эти договоры были недоступны (а может быть и неизвестны) публикаторам.

Подавляющая часть документов, опубликованных в сборниках международных договоров в конце XVIII – начале XIX в., издавались не на основе архивных источников, но часто представляли собой сокращенный вариант публикации документа в периодических изданиях того времени. Часть документов в конце XVIII – начале XIX в. была опубликована повторно на основании предыдущих публикаций.

Первые публикации документов, опирающиеся на архивные источники, были выполнены только в Австрии и в России во второй половине XIX в. Европейские исследователи международного права в этот период публиковали документы, относящиеся к разделу Речи Посполитой, преимущественно в научных целях, однако отмеченная ранее политическая тенденция сохранялась и в этих изданиях. Во второй половине XIX и в ХХ в. документы, относящиеся к разделам Речи Посполитой, вошли в состав фундаментальных собраний международных договоров. Однако до сих пор нет ни одного специального сборника документов, в котором договоры о разделах Польско-Литовского государства в XVIII в. были бы представлены систематизированно и в соответствии с современными научными требованиями к публикации исторических источников.

Б.В. Носов (Москва)

«Упадок Речи Посполитой» и разделы Польши в общественной и исторической мысли европейских стран XVIII – начала XIX вв

Предварительные замечания

Приступая к анализу вынесенной в заглавие статьи проблемы, следует, во-первых, определить границы проблемного поля названной темы в том виде, как они традиционно установились в исторической литературе, и, во-вторых, хотя бы приблизительно, наметить границы таких явлений как общественная мысль, историческая мысль и историография. В первом случае можно опереться на классический труд Мариана Хенрика Серейского «Европа и разделы Польши» и присоединиться к мнению автора, что заявленная тема относится к кругу проблем в целом ограниченному вопросами об «упадке Польши» и о «внутренних и внешних причинах разделов Речи Посполитой»[624].

Во втором случае применительно к рассматриваемой теме необходимо также определить содержание самого понятия «историография», отделив от нее труды, представляющие собой собрание исторических сведений, могущие послужить историческими источниками, но не являющиеся научными сочинениями в области истории. Из сферы историографии мы исключаем также публицистику, политические сочинения, памятники общественной мысли, которые хотя и содержат, наряду с описанием событий и явлений исторического процесса, их оценки, но все же не носят научного характера, поскольку обращение их авторов к историческому прошлому не выходит за пределы произвольного и субъективного подбора аргументов только для обоснования и отстаивания тех или иных политических позиций. С этой точки зрения, весьма важным представляется суждение о критериях оценки научной историографии, высказанное крупнейшим исследователем истории Польши XVIII в. Владиславом Конопчиньским[625], который писал, что развитие исторической науки прежде всего зависит «от следования научному методу в поисках истины […] от углубления научной критики, открытия источников и исследования фактического материала»[626].

Таким образом, в область историографии мы включаем только исторические сочинения (монографические исследования и обобщающие труды) научного характера, основанные на исторических источниках, ставящие своей задачей описание и анализ исторического процесса посредством критики источника, фактического материала и накопленного предшествующего знания. Разумеется, в отдельных случаях мы будем обращаться к памятникам общественной мысли, оказавшим влияние на развитие научной историографии.

Рассматривая развитие историографии применительно к темам «упадка Польши» и «внутренних и внешних причин разделов Речи Посполитой», в эволюции позиций исследователей и выдвинутых ими научных концепций можно выделить ряд периодов, начиная с XVII–XVIII вв. и до наших дней, определение рубежей и границ которых также представляет известную трудность, связанную с выбором методики периодизации развития исторической науки. Так, Анджей Феликс Грабский[627], исходя из внутренних закономерностей самого процесса исторического познания, из развития исторической мысли или, применяя определение Конопчиньского, – из развития научного метода, выделяет следующие периоды: 1) XVII в. как начальный этап «критической» (научной) историографии; 2) историографию эпохи Просвещения (XVIII в.). Правда, хронологические рамки второго периода остаются у него весьма нечеткими. Во всяком случае, верхний рубеж, очевидно, совпадает со временем Великой французской революции и наполеоновскими войнами. Следующий 3) этап А. Грабский, вслед за Фридрихом Майнеке[628] и рядом других историков и философов, определил как «период историзма»[629], наступление которого автор относил ко времени окончания наполеоновских войн и связывал с именами Й.Ф. Гердера и Г.Ф. Гегеля, а оформление – с творчеством Л. Ранке (1795–1885). 4) этап, согласно периодизации Грабского, охватывал вторую половину XIX в. и ознаменовался развитием в историографии школ, связанных с философским позитивизмом и другими субъективно-идеалистическими течениями философской мысли. Завершает предложенную историком периодизацию 5) этап с рубежа XIX–XX вв. и до наших дней, когда, согласно автору, наблюдаемое ранее относительно единое развитие историографии уступает место процессу эволюции исторического знания в рамках отдельных методологических направлений.

Универсальную концепцию развития историографии, подобную системе А. Грабского, представил Ежи Серчик[630]. Он также подошел к анализу трудов ученых и к периодизации развития историографии с точки зрения эволюции исторической мысли. Начав изложение со времени Древней Греции и Геродота, автор применительно к историографии интересующей нас эпохи Нового времени выделил: век Просвещения; историографию первой половины XIX в., указав здесь на «романтическое, либеральное и консервативное направления»; историографию второй половины XIX – начала XX в. (до Первой мировой войны), завершив на этом свой труд.

Обосновывая критерии предлагаемой периодизации, Грабский и Серчик исходили из внутреннего развития самой исторической науки и связанных с ней направлений общественной и философской мысли. Однако представленная ими система, хотя и отвечала задачам систематического изложения предмета в рамках университетского курса, оказалась не свободна от существенных недостатков: главное – субъективный критерий периодизации и противоречия в его применении для отдельных регионов и стран, а также отсутствие в достаточной степени определенных хронологических рубежей периодов. Этим объясняется хотя бы то, что в книге Серчика, в том случае, когда пути и уровни развития исторической мысли в разных странах (на западе и на востоке Европы) не совпадали, был применен условный метод периодизации, в основу которого были положены иные дополнительные критерии, а их содержание осталось не раскрыто автором. Так, например, в развитии исторической науки в странах Восточной Европы без обоснования были выделены в качестве этапов первая и вторая половины XIX в. Весьма противоречивое толкование в концепции Грабского и Серчика получил вопрос о рубеже, отделяющем период накопления исторических знаний от периода собственно научной историографии.

Более строгая концепция, правда, применительно только к польской исторической науке как с точки зрения критериев оценки научной историографии, так и ее периодизации была дана В. Конопчиньским. Выдающийся польский историк в своих оценках также исходил из внутренних закономерностей развития науки, однако, в отличие от описанного выше подхода, он применил единые критерии для определения научной историографии и ее периодизации. По его словам, еще в середине XVIII в. в Польше «возникли в примитивной форме элементы исторической науки»: были поставлены «проблемы методические и стилистические», то есть возникли профессиональные формы работы ученого-историка, труд которого выделился из других областей интеллектуальной деятельности. Была начата работа по формированию корпуса исторических источников, их изданию, заложены основы собраний книг и рукописей. Наконец, были предприняты первые «попытки организации», то есть коллективной работы в рамках научного сообщества[631]. Изложенные позиции послужили основой для определения этапов становления и развития польской исторической науки. Однако, что весьма примечательно, рубежами выделенных Конопчиньским трех этапов стали: разделы Речи Посполитой в XVIII в.; Январское восстание 1863 г.; канун Первой мировой войны, «открывшей десятилетие, когда возродилась Польша 1912–1923 гг.»[632]. Если добавить сюда упоминание историка о «катастрофе народа в 1831 г., которая подтолкнула И. Лелевеля к работе по публикации источников»[633], то, очевидно, периоды развития исторической науки совпадали с основными этапами социально-политической истории Польши. В связи с этим укажем на особое значение рубежа 1830–1831 гг.

Говоря об этапах развития исторической науки в Польше, следует также упомянуть периодизацию, данную еще в 1888 г. Н.И. Кареевым. Зарождение научной историографии в Польше русский историк и профессор Варшавского университета, вслед за Владиславом Смоленьским, относил к 1770–1780-м гг., которое связывал с именем Адама Нарушевича, сравнивая последнего с Н.М. Карамзиным. Школа Нарушевича, по словам Кареева, определила направление развития польской исторической науки с конца XVIII в. до 1820-х гг., на смену ей в 1830–1850-е гг. пришла школа Иоахима Лелевеля. Последующее двадцатипятилетие 1860–1880-х гг. Кареев определил как время Краковской школы[634].

Формирование научной историографии многими учеными относится ко времени, которое исследователи общественной мысли, в том числе и историки исторической науки, называют эпохой (периодом) романтизма[635]. Применительно к польской историографии Анджей Вержбицкий отнес ее становление ко времени между восстаниями 1831 и 1863 гг., с оговоркой, что сюда следовало бы присоединить период накануне ноябрьского восстания, связанный с творчеством И. Лелевеля[636]. В данном случае, несмотря на то что сам автор, так же как и многие его коллеги, придерживался субъективного критерия периодизации историографии, он, как и ранее Конопчиньский, связал развитие исторической науки с двумя важнейшими политическими рубежами в истории Европы и Польши.

Это весьма характерное отступление от заявленных принципов свидетельствует в пользу иного метода определения этапов развития исторической науки и общественной мысли в целом, когда тот или иной период выделяется в зависимости от соответствующей стадии социально-политического развития. Последняя выступает как совокупность и система объективных факторов, обусловливающих историческое познание. Именно такой подход характерен для изучения истории исторической науки в России[637].

В связи с исследуемой темой о «разделах Польши» названный метод периодизации историографии еще в конце 1960–х гг. применил М.Х. Серейский. В указанной выше книге он писал, что вопрос о причинах упадка Польши, бывший в XIX – начале XX в. центральным в польской историографии, с восстановлением в 1918 г. независимого польского государства утратил свою актуальность. По его словам, в это же время российские и немецкие историки, прежде стремившиеся избавить своих властителей от ответственности за роль главного организатора и проводника политики разделов, также пересмотрели свои позиции. В межвоенный период, отмечал Серейский, в Польше со стороны разных историков (Михал Бобржинский, Станислав Закржевский, Марселий Хандельсман и др.) был выдвинут тезис о «реорганизации историографии» в направлении отказа от «довлеющей проблемы упадка Польши с точки зрения его финала – раздела страны». После Второй мировой войны, подчеркивал ученый, вопрос об упадке шляхетской республики не стал предметом специальных исследований, однако сохранил историографическое значение[638].

Таким образом, Серейский в изучении названной проблемы выделил три больших периода: 1) от гибели шляхетской Речи Посполитой в XVIII в. до восстановления независимости Польши в 1918 г.; 2) межвоенный период 1918–1939 гг.; 3) время после Второй мировой войны. Сосредоточив свое внимание на первом периоде, когда вопрос о причинах гибели Польши имел для польской исторической науки первостепенное значение, историк в своей книге подразделил его изучение и освещение в европейской историографии на следующие этапы: век Просвещения (1770–1780-е гг.); эпоха Великой французской революции, наполеоновских войн и реставрации (1789–1830 гг.); эпоха романтизма и «Весны народов» (1830–1864 гг.); и наконец, период «мирного развития» после окончания Крымской войны, подавления польского Национального восстания 1863–1864 гг. и до Первой мировой войны.

Сопоставление различных подходов к методике и критериям периодизации историографии «упадка Польши» и «разделов Речи Посполитой», выделяемых исследователями этапов и рубежей изучения названных проблем в историографии показывает, что, несмотря на расхождения в методах, полученные результаты в существе своем совпадают, а выделенные этапы развития историографии соответствуют важнейшим периодам социально-политической истории стран и народов Европы, и в первую очередь – Польши. Поэтому мы выбираем в качестве основы периодизации историографии объективный критерий, то есть предполагаем ее рассмотрение в связи с основными этапами социально-политического развития Европы, имея, разумеется, в виду, что существенные характерные черты этих этапов в свою очередь в решающей степени обусловили как развитие общественной мысли, так и внутренние процессы становления и развития исторической науки.

Итак, в изучении «упадка Речи Посполитой» и разделов Польши» в XVIII в. и связанных с ними общественно-политических дискуссий в Европе можно выделить следующие периоды:

1. Эпоха Просвещения до начала Великой французской революции и до времени Четырехлетнего сейма 1788–1792 гг. в Речи Посполитой.

2. Период крушения «старого порядка», наполеоновских войн и реставрации (1789–1830 гг.).

3. «Весна народов» (1830–1863 гг.). Для европейской истории важнейшими событиями, определившими характер периода в целом стали революции 1830 и 1848–1849 гг., польские восстания 1830 и 1863 гг., Крымская война.

4. Вторая половина XIX – начало ХХ вв., до Первой мировой войны, революций 1917–1918 гг. и восстановления независимости Польши.

5. Межвоенный период 1918–1939 гг.

6. Период 1945 – до конца 1980-х гг.

7. С начала 1990-х гг. – до наших дней.

При этом следует иметь в виду, что историографические контраверсии, общественные дискуссии и политические споры на указанную тему охватили всю Европу и касались отнюдь не только судеб Польши, но и имели непосредственное отношение к международному и внутреннему положению установивших над шляхетской республикой свой протекторат великих держав – России, Пруссии и Австрии, а также и других стран континента, которые все без исключения оказались вовлечены в грандиозные общественные тектонические процессы на рубеже XVIII–XIX вв.

«Упадок Речи Посполитой» в политических сочинениях второй половины XVIII в. (до 1788 г.)

Вынесенная в заглавие проблема оставалась в XVIII в. в сознании современников темой сегодняшнего дня, не ушедшей в прошлое и отнюдь не утратившей политической актуальности. Она привлекала внимание авторов политических сочинений, в рационалистическом и просветительском духе рассуждавших об оптимальной организации государства, обозревателей-публицистов, освещавших важнейшие политические события на континенте, политических деятелей Речи Посполитой, иностранцев, оказавшихся в Польше и оставивших сочинения с описанием политических порядков в шляхетской республике. Среди немалого числа подобных произведений мы остановимся преимущественно на тех, авторы которых прибегли для обоснования своих выводов к аргументации исторического характера.

Так, немалый интерес политических наблюдателей вызвало «бескоролевье» 1733 г. в Речи Посполитой и соперничество великих держав из-за избрания на польский престол Августа III. 5-томная хроника этих событий была издана в 1734 г. на французском языке в Амстердаме 16. Особое внимание к польским делам во Франции было связано с тем, что начиная с 1730-х гг. Версаль стремился возвести на польский престол «французского кандидата», сначала Станислава Лещиньского, а затем принца Конти. Будучи наместником Лотарингии и зятем Людовика XV, Лещиньский способствовал развитию польско-французских связей, покровительствовал полякам, приезжавшим во Францию. Все это способствовало поддержанию интереса к Польше как правящих кругов в Версале, так и французской общественности, что и обусловило издание во Франции многих сочинений о Польше и на тему польской истории.

Уже в конце правления в Польше саксонской династии, в 1761 г., в Париже была издана трехтомная «История Яна Собеского»[639]. Автором ее был близкий к просветителям аббат Габриэль Сойер. Он не только изложил историю польского короля, но и дал в первом томе очерк истории, хозяйства, быта и нравов Польши, опираясь на сочинения польских авторов, начиная от Яна Длугоша. В суждениях Сойера проявилось характерное для политической мысли XVIII в. противопоставление «польской анархии» и рационалистически устроенных государств. «Чего можно ожидать от страны, – спрашивал он, – где знать всевластна?» или в другом месте предрекал, что «беспредельная власть» над крестьянами, «как и чрезмерная свобода» шляхты «приведут Польшу к гибели»[640]. Разумеется, обращаясь к истории Польско-Литовского государства, Сойер в первую очередь направлял острие критики против системы ancien régime в целом, обличая произвол аристократии у себя на родине. Однако в его сочинении, несмотря на более глубокое знакомство автора с польской историей, проявилось весьма характерное повсеместно для просветительской мысли непонимание исторической обусловленности форм политической жизни шляхетской республики.

Новый подъем интереса к Польше во Франции был связан с восстанием Барской конфедерации 1768–1772 гг., русско-турецкой войной 1768–1774 гг. и первым разделом Речи Посполитой 1772 г. Наиболее значительным историческим сочинением, восходящим именно к этим событиям, стала «История анархии в Польше» Клода Рюльера[641]. Профессиональный дипломат, Рюльер еще во время Барской конфедерации составил посвященный Польше мемориал, который в дальнейшем дополнял в течение всей жизни. В итоге в его четырехтомное сочинение были включены ценнейшие источники: документы французской дипломатии, реляции барских конфедератов и т. д., а сама «история польской анархии» охватила время от середины XVII в. до 1760-х гг. При этом Рюльер в своем труде не только сохранил исходившие из среды барских конфедератов исторические источники, отразившие события 1750–1760-х гг., но и сам воспринял и разделял многие свойственные консервативным шляхетским кругам суждения и оценки, которые через посредство его сочинения позже, в XIX в., получили широкое распространение в историографии[642].

Второй после Франции страной в Европе по уровню исторических знаний о Польше была в XVIII в. Англия. В изображении британских авторов Речь Посполитая представала как страна, где вся власть безраздельно принадлежала шляхте, где угнетались крестьяне и отсутствовало третье сословие[643]. Наиболее значительным сочинением о Польше здесь стало четырехтомное описание путешествия Уильяма Кокса в Польшу, Россию, Швецию и Данию, изданное в Лондоне в 1784 г.[644]. В своем «Путешествии» автор ссылался на сочинения польских хронистов и, что весьма важно, на труд Станислава Конарского и на «Письма» С. Лещиньского. В государственном устройстве Речи Посполитой Кокс указывал на характерные черты отсталости («феодализма»). Он писал, что политические реформы в стране натолкнулись на сопротивление шляхты и интриги соседей, которые и привели к разделу страны. Однако в отличие от многих современников, Кокс, скорее, положительно оценил свободы и республиканские традиции Польши, отметив, что, если бы не политика соседних держав, liberum veto в республике было бы отменено. В целом в этой и других своих публикациях Кокс представлял то направление английского общественного мнения, которое осудило политику раздела Польши.

В германских государствах, несмотря на общественный интерес к событиям в Польше[645], значительных сочинений по рассматриваемым проблемам опубликовано не было. Объяснялось это официальной позицией государств-захватчиков и влиянием их пропаганды, тон в которой задавал Фридрих II[646]. В мемуарах и других сочинениях прусский король обосновывал необходимость первого раздела Речи Посполитой «пагубным поведением» поляков, вызвавших войну России с Турцией, что якобы грозило нарушить европейское равновесие, мир на континенте и перерасти в войну между великими державами. Себе же прусский монарх поставил в заслугу посредничество между Россией и Австрией, якобы благодаря которому удалось сохранить мир и наказать виновника европейского кризиса, то есть Польшу. Собственно, эти же аргументы приведены в изданной в Саксонии в 1775 г. брошюре, озаглавленной «Справедливая судьба Польши»[647]. В ней политика захватчиков оправдывалась ссылками на анархические порядки польского государства, на «бунт» Барской конфедерации, на «неправое низложение с престола польского короля», на нарушение поляками трактата с Россией, гарантировавшего государственное устройство Речи Посполитой, а также равноправие диссидентов и католиков.

Однако уже с конца 1770-х гг., со времени войны за баварское наследство, в прусской политической публицистике по поводу раздела Польши все настойчивее звучат высказывания об ответственности за него России и Австрии и о моральной недопустимости подобной политики в Европе[648]. В этих тезисах прусской пропаганды нашли отражение опасения Берлина в связи с планами Габсбургов перекроить владения Баварии, а также с наметившимся сближением Петербурга и Вены.

В России в рассматриваемый период ни в области политической мысли, ни тем более в области историографии тема упадка Речи Посполитой практически не затрагивалась. Отношение же к Польше формировалось под воздействием официальной пропаганды[649]. Тем не менее, в 1770-е гг. анонимный автор сочинения «Свободные мысли гражданина пожилого и отечество свое любящего» (А.Р. Воронцов?) писал, что причиной бед Польши было неисполнение законов. Законы Польской республики, по его словам, «были сами по себе и по словесному своему гласу очень хороши, но как не было при них точного и строгого исполнения по причине неустройства в законодательной (верховной. – Б.Н.) власти, то есть в самом источнике государственного здания, то и видели мы доныне сию от естества всеми благами щедро одаренную и отчасти многолюдную землю во всегдашней бедности, во всегдашних внутренних волнениях и во всегдашнем порабощении от окрестных держав, кои напоследок лучшие ее провинции меж собою разделили без всякого от республики сопротивления – не потому, что в духе поляков не было мужества и истинной храбрости, но потому, что множество рук без головы ничего не значат». Автор приведенного рассуждения был явно настроен благожелательно к Польше, называя страну благодатной, а поляков мужественными, но политическое устройство шляхетской республики он осу ж да л, видя в нем причины «ее всегдашнего порабощения от соседних держав»[650].

В польской общественной мысли эпохи Просвещения проблема упадка шляхетской республики получила самое широкое и разностороннее толкование[651]. С точки зрения освещения темы «разделов страны» до времени Четырехлетнего сейма следует указать на двух авторов: короля Станислава Августа и королевского камергера Феликса Лойко. Именно под знаком трагического финала польско-литовского шляхетского государства и собственного правления были написаны мемуары последнего короля Речи Посполитой[652]. И если в той их части, которая вышла из-под пера монарха в 1770-е гг., король стремился прежде всего объяснить собственные поступки и доказать оправданность политики своего двора, то в редакции 1790-х гг. он недвусмысленно ставит вопрос о причинах гибели Польши. Однако, если мемуары Станислава Августа не были известны современникам, то многочисленные публицистические сочинения его камергера, ставшие непосредственным откликом на первый раздел Польши и изданные в 1770-е гг. на разных языках, получили широкую известность в Европе[653]. Детально проанализировавший полемику Ф. Лойко с апологетами политики держав-захватчиков (прежде всего Пруссии) А.Ф. Грабский высказал убедительную гипотезу, что соавтором польского камергера нередко выступал сам Станислав Август[654]. В этих сочинениях Ф. Лойко присутствовала весьма обстоятельная историческая аргументация, призванная опровергнуть доводы захватчиков. Тем не менее названные труды едва ли можно с полным правом отнести к области историографии. Обращение к историческому прошлому здесь служило только обоснованием права, только одним из средств в острой политической полемике. В прочем, в той или иной степени подобный метод обращения к истории был весьма характерен для всех политических сочинений XVIII в.

В целом во второй половине XVIII в. (до 1788 г.) можно отметить значительное внимание представителей европейской политической мысли эпохи Просвещения к проблемам «упадка Польши» и «разделов Речи Посполитой», что выразилось во многих разнообразных публикациях. Мы коротко остановились только на тех, которые по форме в наибольшей степени соответствовали трудам исторического характера, имели исторический экскурс, претендовали на историчность в изложении событий, а их авторы обращались к историческим источникам. Однако, несмотря на имеющиеся в лучших своих образцах признаки исторических сочинений, литература XVIII в. не может быть в полной мере причислена к историографии. Рассмотренные труды по содержанию принадлежат к политическим сочинениям, а обращение в них к истории служит не более чем аргументом в актуальной политической полемике или иллюстрацией к выдвигаемым авторами философско-политическим концепциям.

При этом в разных странах за пределами Польши уровень развития и характер литературы по польской истории существенно различались. В наибольшей степени такие сочинения получили распространение во Франции и затем в Англии, где наиболее интенсивно протекала литературная и общественная жизнь. В Германии литература, затрагивавшая польскую проблематику, была представлена многократно скромнее, и развивалась она под сильным воздействием официальной прусской, австрийской и саксонской пропаганды. Особенностью ее также было значительное внимание в протестантских землях Германии к положению своих польских единоверцев[655]. В России вплоть до начала XIX в. польская история XVIII в. в политических сочинениях не получила заметного отражения.

Среди основных положений европейской общественно-политической мысли в области истории Речи Посполитой был тезис о «внутренних» и «внешних» причинах «падения» шляхетской республики. При этом представители политической мысли Польши, Франции и частично Англии, признавая наличие первых, все же рассматривали как главный фактор раздела страны политику великих держав – соседей Польши, чему другие страны были не в силах воспрепятствовать якобы из-за своей отдаленности. Официальная прусская пропаганда и соответствующее направление в публицистике германских земель и других государств Севера Европы, напротив, усматривали главную причину «упадка Польши» во внутренних условиях развития страны, возлагая ответственность за катастрофу на саму «шляхетскую нацию» Речи Посполитой.

В свою очередь, выдвинутый в политических сочинениях XVIII в. тезис о «внутренних причинах упадка Польши» получил, с одной стороны, историческое объяснение (Станислав Август, Ф. Лойко, У. Кокс), когда «польская анархия» рассматривалась как исторически обусловленный и преодолимый этап развития страны, в той или иной форме пройденный и другими государствами. С другой стороны, было широко распространено и антиисторическое толкование в духе имманентного противопоставления «польского безнарядья» рационалистически организованному (регулярному) государству, будь то в абсолютистском духе (Фридрих II) или республиканском (Руссо, Мабли).

Внешний фактор получил описание в политической литературе посредством свойственной для эпохи Просвещения концепции политического равновесия. Последнее было якобы нарушено, а затем восстановлено благодаря разделу страны. Такая механистическая интерпретация была характерна для рационалистических «политических систем» XVIII в., и в то же время она отражала, как отмечал еще К.О. Аретин, кризис международной системы старого порядка[656].

Историческая и политическая мысль конца XVIII – первой трети XIX в. о разделах Речи Посполитой

Эпоха Великой французской революции, наполеоновских войн и последовавший за ней период Реставрации ознаменовались кардинальными переменами и в истории Польши: от Четырехлетнего сейма и гибели шляхетской Речи Посполитой до Ноябрьского восстания 1830 г. В рассматриваемый период под воздействием событий эпохи, прежде всего вследствие окончательного раздела шляхетской республики, произошли определенные изменения в воззрениях на причины «упадка Польши». Наряду с традиционными высказываниями о собственной вине поляков за гибель своего государства, которое один немецкий автор в изданном в Кельне в 1808 г. сочинении сравнивал с античной Римской империей и вопрошал, «стоит ли искать причину гибели римского колосса в готах, вандалах или герулах»[657], появились и новые суждения.

В Польше их возникновение было подготовлено не только общественно-политической ситуацией последней трети XVIII в., но и развитием исторического знания в Речи Посполитой, когда появляются первые тома «Истории польского народа» Адама Нарушевича, задавшегося целью выяснить «причины возвышения и упадка государств», или сочинения Францишека Езерского.

Во время Четырехлетнего сейма, в 1790 г. Станислав Сташиц в «Предостережении Польше»[658] высказал мысль об ответственности шляхты за отсталость страны и сформулировал новое понимание народности, принципиально отличное от представлений о шляхетской нации Речи Посполитой. Центральное место в польской политической мысли рассматриваемого периода принадлежало книге «Об установлении и падении Конституции 3 мая». Написана она была по инициативе Хуго Коллонтая в соавторстве с Францишеком Дмоховским и Игнацием и Станиславом Потоцкими, вышла в свет в 1793 г. в Меце по-польски и тогда же – в переводе на немецкий язык[659]. Труд, составленный под руководством Коллонтая, стал ответом польского реформаторского лагеря на декларацию русского и прусского дворов о втором разделе Польши. Однако высказанные соавторами идеи выходили далеко за рамки политической полемики и оставили на долгое время заметный след в историографии.

В книге были выдвинуты возражения против широко распространенного тезиса, поддержанного в частности и Сташицем, о политической отсталости Речи Посполитой, и утверждалось, что «в решениях конституционного сейма» Польша «идет наравне с образованнейшими нациями Европы в истинном Просвещении, в разумном законодательстве, в признании и почитании человеческих прав». Опровергали соавторы и утверждение об анархии в Речи Посполитой, заявляя о якобы «безграничной» исполнительной власти в республике, в то время как законодательная власть находилась, по их словам, «в совершенном бессилии». Такая политическая система, утверждал автор первой главы Дмоховский, была следствием российской гарантии польского государственного устройства, «что не давало удовлетворить насущные потребности нации иначе, нежели путем государственного переворота». Погубили же Польшу в то самое время, утверждал Коллонтай, когда она, «не дав ни малейшего повода к мести или вражде, […] все приготовила для своего счастья», коварство Екатерины II, вероломство Фридриха Вильгельма, то, что внимание Европы было отвлечено событиями во Франции, и «тот, кто отдалил интересы своей короны от дела отчизны». Ответственность за отсутствие сопротивления внешним силам авторы целиком возлагали на короля Станислава Августа, а защитники старопольских порядков и шляхетских вольностей изображались в книге исключительно как адепты русского деспотизма. С аналогичных позиций, с тем только отличием, что вину за гибель Речи Посполитой наряду с королем разделили и «изменники», была написана книга «Опыт истории польской революции 1794 г.», увидевшая свет в 1796 г.[660].

Таким образом, в сочинениях Коллонтая и его сторонников и последователей нашли выражение не только характерные черты политической мысли эпохи, выразившиеся в тезисах о «праве народов», об «измене монарха», о «вероломстве интервентов», но и положения, ставшие существенными элементами исторического знания и получившие в дальнейшем развитие в историографии. Во-первых, в вопросе о внутренних и внешних причинах упадка и разделов Речи Посполитой защитники Конституции 3 мая не только отрицали наличие первых и абсолютизировали вторые, сводя их к злой воле монархов-захватчиков, но и, что принципиально важно, усматривали связь между революцией во Франции и потрясениями, переживаемыми Европой в целом. Во-вторых, была осознана связь между политикой великих держав, направленной на раздел страны, и стремлением реформаторского лагеря в Польше провести прогрессивные преобразования государственного строя шляхетской республики. В-третьих, был поставлен вопрос о значении российской гарантии политического устройства Речи Посполитой и о роли в нем Постоянного совета, ассоциировавшегося в польском общественном мнении с российским господством.

В европейской историографии наиболее значительные труды, отразившие историю Польши революционной эпохи, принадлежат французским авторам. Это объясняется, с одной стороны, традициями предшествующего периода, а с другой – значением для французской историографии изучения в общеевропейском контексте истории Великой французской революции и идеологическим противостоянием защитников буржуазной революционности и апологетов реставрации, борьба между которыми после окончания наполеоновских войн развернулась на страницах исторических сочинений. В области рассматриваемых проблем упадка Польши и разделов Речи Посполитой фундаментом французской историографии стал уже упомянутый выше труд умершего в 1791 г. Клода Рюльера, над которым автор работал до конца жизни и который был опубликован в Париже в 1807 г.[661]. В нем историк рассматривает правление Станислава Августа (1764–1795) как время радикальных преобразований, когда «было очевидно, что польские законы не соответствовали более нравам; нужно было установить совсем новое правление. Желанием самых мудрых было изъять свое отечество из-под анархической власти дворянства, отменив нелепый закон о единогласии, но в то же время спасти республику от всех опасностей деспотизма, установив национальный совет для назначения на все должности»[662]. В тезисах Рюльера об устранении от власти дворянства и о национальном совете нетрудно усмотреть аналогии с событиями в революционной Франции. Причем эти мысли были высказаны автором до принятия Четырехлетним сеймом Конституции 3 мая. Обвиняя Россию во враждебной политике по отношению к Польше, Рюльер считал такую политику «равносильной завоеванию». По его словам, Екатерина II «задумала у нации, еще независимой, переменить и религию, и законы, то есть все то, что ловкие завоеватели, обладавшие искусством укреплять свое владычество, всегда уважали у покоренных народов». Целью же российской императрицы, по мнению историка, стало «под предлогом веротерпимости установить в соседней стране свою собственную религию; дать участие ее священникам и ее дворянству в чужой верховной власти»[663]. В этом утверждении звучит не только осуждение произвола абсолютистских великих держав (прежде всего России) и оправдание, а также пропаганда идей Барской конфедерации, но и поставлены проблемы оценки российской политики в диссидентском вопросе и характера российской гарантии польской конституции. Однако в названном труде они рассматриваются изолированно от вопроса о характере реформ политического устройства Речи Посполитой времени правления Станислава Августа.

Сочинение Рюльера в целом принадлежит предшествующему периоду, а идеи и воззрения времени Великой французской революции только наложили на него свой отпечаток. Наиболее же значительный труд по истории Польши, ее упадка и разделов страны в революционную эпоху принадлежит перу Луи Филиппа Сегюра, французского политика и дипломата, участника войны за американскую независимость. На короткое время он посещал Польшу. В 1783–1789 гг. Сегюр был послом в России, в 1792–1793 гг. – в Пруссии. Вершина его карьеры приходится на членство в Законодательном собрании Франции при Наполеоне.

Главный труд Сегюра, в котором значительное внимание уделено Польше, был издан в 1801 г.[664]. В нем он писал о патриотизме и энергии поляков времени Четырехлетнего сейма, об их намерении подготовить все сословия к принятию свободы, устранить политическую анархию и утвердить подлинную веротерпимость[665]. В этой части своего сочинения автор вполне идет в русле идей, высказанных еще Х. Коллонтаем. Однако главное внимание Сегюр уделил международному положению Польши в период сейма и далее во время восстания Т. Костюшко. Он указал на связь судьбы Польши с революционной Францией, писал об интригах соседних держав, об интервенции, с помощью которой задушили революцию в Польше и пытались подавить ее во Франции. По его словам, объединившиеся против Франции монархи действовали подобно французским якобинцам: уничтожали право, разделили Польшу, стремились разделить Францию, подобно тому как, со своей стороны, «французские комитеты» предложили разделить Германию[666]. Говоря о польско-российских отношениях, Сегюр отмечал, что еще со времени Петра I Польша стала игрушкой в руках России и других великих держав. Вместе с тем он считал ошибкой «патриотического лагеря» времени Великого сейма разрыв договора с Россией о гарантии польской конституции, усмотрев причину этого шага в интригах Пруссии, подогревавшей ненависть поляков к России и подталкивавшей их к проведению реформ, чтобы потом совместно с Россией наверняка довести дело до окончательного раздела страны[667].

Историография революционной эпохи получила свое завершение в период Реставрации 1815–1830 гг. В это время страницы политических и исторических сочинений стали последним полем битвы Великой французской революции. «Народ Нового времени, – писал Тьерри, – жизнь которого основана на гражданском равенстве и свободном труде […] мощь третьего сословия давно уже стали свершившимся фактом, а потому – правом нашей истории»[668].

Из среды французских роялистов во время Реставрации, в 1820 г., вышла работа Антуана Феррана «История трех разделов Польши как продолжение Анархии Рюльера»[669]. Член Французской академии и один из теоретиков реставрации Ферран в своем труде по истории

Польши опирался на рукописи Рюльера и на документы французского Министерства иностранных дел. Политическая ситуация в Европе после Венского конгресса и заключения Священного союза повлияла на характер его сочинения, в котором почти явно присутствовала не только полемика с Сегюром, но и стремление опровергнуть прореспубликанские воззрения Рюльера, продолжателем труда которого провозгласил себя автор. Как большинство политических писателей того времени, Ферран рассматривал Польшу в качестве пограничного барьера между варварством и цивилизацией, как форпост Европы. Главную причину разделов страны он видел во влиянии на властителей эпохи Просвещения «деструктивной философии» и «революционного духа». Вместе с тем Ферран, повторяя аргументы польских противников Станислава Августа и Чарторыских, критиковал последних за содействие усилению влияния России в Речи Посполитой[670]. В аналогичном духе о «падении Польши» писал Нарцисс Сальванди в пространных экскурсах к своей «Истории Яна Собеского», изданной в Париже в 1827 г.[671]. Как и Ферран, он принадлежал к видным деятелям Реставрации, был министром просвещения и академиком. Рассуждения Сальванди прямо направлены против «духа революции», якобы ниспровергающего мораль и право. По его мнению, историю Польши определили «сарматские традиции», ставшие причиной ее у па дка. Польское государство, счита л Сальванди, возникло среди «темных славян», у которых отсутствовало единство, что и обусловило как характер самого государства, так и причины его гибели. Стремление же польского общества к реформам во время Четырехлетнего сейма только ускорило катастрофу Речи Посполитой[672].

Как отметил еще М.Х. Серейский, до 1830-х гг. за пределами Польши к проблемам упадка Речи Посполитой обращались историки только в Германии[673]. Это обстоятельство не случайно, и оно объясняется не только участием Австрии и Пруссии в разделах страны, не только их ролью на Венском конгрессе и в Священном союзе, но и существовавшей возможностью раздела Германии между великими державами. Эти и другие причины побуждали политических наблюдателей и ученых в Германских землях задуматься над судьбой их восточного соседа.

Как свидетельство прогрессивных тенденций в развитии польского государства восприняли многие заграничные наблюдатели Конституцию 3 мая 1791 г.[674]. Тезис об избавлении Польши от традиционной анархии вызвал и переосмысление оценки разделов страны, выраженное осуждение второго и третьего разделов Речи Посполитой. Так, сатирик Йоханес Гердер критиковал историков, по его словам, только прославляющих великие державы и унижающих угнетенные народы[675]. Профессор Геттингенского университета Людвиг Шпитлер в изданном в 1794 г. в Берлине сочинении «Проект истории европейских государств»[676] возложил на Россию вину за «невиданное насилие», а на Пруссию – «за произвол» при разделах Польши. Он писал, что интересы монархов «заслонили дело и права народов». Названный труд примечателен в двух отношениях. Во-первых, автор выдвинул весьма характерный и получивший широкое распространение в эпоху Великой французской революции просветительский тезис о «праве народов» как отрицании «права монархов». Во-вторых, осуждая разделы Польши с позиций права народов, он вместе с тем продемонстрировал явное опасение перед лицом французского революционного экспансионизма. Последнее обстоятельство подчеркивалось еще и тем, что труд геттингенского профессора был издан в Берлине, где были гораздо более обеспокоены собственной судьбой, чем сожалели о разделе Польши.

Примеры подобных размышлений мы встречаем и в наполеоновское время, в частности, в двух трудах профессоров Геттингенского университета: в выдержавшей несколько изданий «Всемирной истории» (1804) Иоганна Эйхгорна и в «Очерках истории системы европейских государств» (1809) Людвига Хеерена. Эйхгорн отмечал, что слабость Польши была вызвана политической анархией, так как «аристократизм возобладал над королевской властью, что Конституция 3 мая «могла противостоять всякому (внутреннему) злу, сделавшему Польшу бессильной»[677]. Однако республика пала жертвой внешних обстоятельств. Л. Хеерен в более абстрактной форме писал, что Польшу погубил «дух политики», то есть рационалистический расчет и произвол великих держав, острие критики автора обращено против Пруссии и России, опрокинувших право и нарушивших европейское равновесие. Однако он отдал должное и другому тезису – о польской анархии[678].

В русской историографии первым связанным с историей разделов Польши историческим сочинением как поводом для написания, так и по содержанию стала написанная еще в 1795 г., по повелению Екатерины II книга Н.Н. Бантыш-Каменского «Историческое известие о возникшей в Польше Унии с показанием начала и важнейших в продолжении оной, через два века, приключений, паче же о бывшем от Римлян и Униатов на благочестивых тамошних жителей гонении […] из хранящихся Государственной коллегии иностранных дел в Московском архиве актов и разных исторических книг»[679]. Приведенное здесь название достаточно точно характеризует как официозную и клерикальную направленность исследования, так и его источниковую базу. Опубликованная в 1805 г. к десятилетию третьего раздела Польши, книга эта должна была быть направлена против полонофильских настроений начала царствования Александра I и послужить обоснованием «законности» русской политики в отношении Польши вплоть до ликвидации польского государства в 1795 г. Примечательно, что второе и третье ее издания были осуществлены в Вильно в 1864 и 1866 гг. по указанию М.Н. Муравьева для безвозмездной раздачи православному духовенству и наставникам народных училищ Северо-Западного края.

Именно в книге Н.Н. Бантыш-Каменского впервые были сформулированы тезисы об исторической роли русского правительства в воссоединении Западной Руси и Великороссии и об особом значении покровительства православному населению Польши и Литвы со стороны России чуть ли не со времен Гедимина и уж по крайней мере с начала царствования Петра I. Тезис об исторических правах России на земли Западной Руси, дополненный утверждением о гибели Польши вследствие внутренней анархии развивал и М.Н. Карамзин, писавший, что Екатерина II «взяла в Польше только древнее наше достояние и когда уже слабый дух ветхой республики не мог управлять ее пространством»[680].

Рассматривая в целом историографию упадка и гибели Речи Посполитой XVIII – первой трети XIX в. (до 1830 г.), можно заключить, что, хотя названная проблема и была поставлена в научном плане, ее научная историография, вследствие своей политической актуальности, не выделилась еще в полной мере из области политических сочинений. Однако уже тогда был поставлен целый ряд принципиальных научных проблем, по которым развернулась международная дискуссия. Во-первых, был поднят вопрос о внутренних и внешних причинах гибели польско-литовского государства, при этом большинство исследователей констатировали решающую роль внешнего фактора, возлагая ответственность за разделы Польши на великие державы, в первую очередь на Россию и Пруссию. Во-вторых, было указано на значение для международного положения в целом и для судьбы польско-литовской шляхетской республики революционной эпохи, положившей конец старому порядку в Европе, а также выделена антиномия между «правом монархов» и «правом народов». В-третьих, был поставлен ряд частных проблем: о характере диссидентского вопроса, о политических реформах в Речи Посполитой и о российской гарантии польской конституции.

Хайнц Шиллинг (Берлин)

Визуализация власти в системе государств раннего Нового времени

(на примере Швеции)

Устремляя взор в прошлое, обращаешь внимание на кажущееся почти агрессивным страстное желание шведской короны и шведского дворянства захватить на полях сражений на континенте и отправить в Швецию первоклассные произведения искусства и изделия прикладного искусства, а также целые научные библиотеки. Отмеченное явление, как и вообще историю военной добычи в раннее Новое время, следует рассматривать в тесной связи с возникновением в указанную эпоху международной системы сильных независимых государств[681], которая послужила фоном и условными рамками подобным действиям этих государств на европейской международной арене. Для этой системы в целом была свойственна безудержная политическая, экономическая, культурная и военная конкуренция государств, которая распространялась и на сферу вербального или визуального представительства власти посредством культурного или духовного «капитала», при этом формируемый образ такой державы имел немаловажное значение как для монархов и политической элиты, так и для подданных. Как подчеркивал английский философ и политический мыслитель Томас Гоббс (1588–1679) в своем трезвом и реалистическом анализе бушующей начиная с XVII в., открытой борьбы за государственное устройство Европы Нового времени, эти образы символически исполняли репрезентативные функции. Формирование и оформление этих функций было предметом неустанной заботы всех государей и государств, и были они чем угодно, но отнюдь не эпизодическими арабесками в восприятии образа государства и в самосознании эпохи барокко. Репрезентация власти принадлежала к фундаментальным функциям государства. Пользуясь ею, государства вели борьбу за осуществление собственных интересов и во имя завоевания своей оптимальной позиции внутри складывающейся системы самостоятельных современных государств. Так как, согласно Томасу Гоббсу, репутация власти – это сила, потому что она привлекает приверженцев, нуждающихся в защите[682]. В соответствии с этими сформулированными английским философом основными принципами, возникшая на исходе Средних веков борьба за приведение христианского общества в соответствие потребностям отдельных усиливающихся властителей с самого начала сопровождалась стремлением последних обосновать свои притязания на верховную власть, в частности, и посредством церемониально-ритуальных художественных образов и соответствующих произведений искусства, в которых был бы запечатлен носитель власти. К этому стремились именно те политики и государственные деятели, которые наиболее рьяно желали превознести политическую значимость своих государств, своих династий и не в последнюю очередь и собственной персоны. Они заказывали первые большие парадные портреты государей и посредством всех имевшихся в их распоряжении средств коммуникации своего времени, в том числе и технических, содействовали распространению этих образов. Прежде всего, к подобного рода властителям относились император Максимилиан I (1459–1519) и папа Юлий II (1443–1513), чье изображение на монетах делает понятной причину сетования Эразма Роттердамского на этого воинственного и могущественного папу[683]. Затем в последующем поколении это французский король Франциск I и император Карл V, политическое и военное соперничество которых за господствующее положение в Европе нашло свое точное соответствие в искусстве и притом не только в портрете, а и в архитектуре, литературе и музыке. Начиная с 1540-х гг. в этой борьбе за самоутверждение образов, изображений и презентаций Карлу V удалось добиться доминирования в памятниках культурного и художественного наследия посредством целой программы заказов, к исполнению которых были привлечены международно признанные мастера: художники, графики, скульпторы, резчики по камню, ковровщики, архитекторы, литераторы, историографы и т. д.[684].

В конце XVI в. почти каждый член европейского сообщества государств создал собственную программу репрезентации своих властных политических притязаний и соответственно своего позиционирования внутри статусного ранга в иерархии государств того времени. Это касалось как княжеств (курфюршеств) и королевств, так и республик – следует привести лишь два примера – республики Северных Нидерландов, которая самым тщательным образом оберегала «величие государства» («de eer en hoogheid van de staat»)[685], или Венеции, которая упорно защищала свои претензии на королевский ранг, основанные на королевской короне Кипра, и на занятие соответствующего места в европейской системе государств, главным образом в противоположность притязаниям Савойи на ту же корону. Этому служили пропагандировавшие величие государства монументальные картины, такие как «Катарина Корнаро передает корону Кипра дожу Агостино Барбариго» Пальмы иль Джоване, находящаяся в настоящее время в Берлинской картинной галерее. В некоторых случаях корона Кипра как символ и атрибут статуса государства служила даже поводом для решительного политического демарша, как это случилось в 1675 г., когда на похоронах герцога Карла Эммануэля II императорский двор в Вене по политическим союзническим причинам во время траурной церемонии дополнил савойский герб короной Кипра. Этот акт вызвал немедленный протест венецианского посланника[686]. Как оба названных государства в Северной Италии – Савойя и Венеция, так и скандинавские государства-соседи Дания и Швеция на протяжении столетий упорно вели спор за корону на гербе.

Разумеется, в случае соперничества по поводу герба между Швецией и Данией речь не шла о королевском статусе обеих монархий как таковом. В отличие от случая с республикой Венецией и герцогством Савойей, для Швеции и Дании статус королевства был неоспоримым. Сомнению подвергалось только право Дании оставить после расторжения Кольмарской унии между Данией, Норвегией и Швецией в своем гербе три короны, поскольку на это право исключительно претендовала отныне независимая Швеция, которая первой из скандинавских держав уже в период расцвета Средневековья имела герб с тремя коронами, восходящими, пожалуй, к трем Святым королям. Когда после окончательной отмены Кольмарской унии в 1523 г. Дания сохранила герб с тремя коронами, прежде принадлежавшими союзу трех государств, Швеция усмотрела в этом неправомерное, с ее точки зрения, притязание на ревизию шведской независимости.

Швеция, которая как страна, достигшая более высокого ранга в европейской иерархии государств и монархий, и «пороговая держава» как в культурном, так и в политическом отношении по сравнению со старшей ведущей скандинавской страной Данией, должна была действовать наступательно. Она не могла долго терпеть такое неопределенное положение в употреблении и в содержании герба, что не могло исключить и принятие военного решения.

Ведшаяся между обоими соперниками в 1563–1570 гг. Первая Северная война или «война трех корон» несомненно была частью борьбы за политические и экономические интересы в районе Балтийского моря, которую мы традиционно считали борьбой за доминирование на Балтике и разжиганию которой именно в эти десятилетия активно способствовал вакуум власти в Прибалтике, в частности, и вследствие упадка Ливонского ордена[687]. И все-таки название того времени как «войны трех корон» отражает существенный фактор, характеризующий сложившуюся тогда политическую ситуацию, а именно презентацию силы, от которой все зависит в еще не окрепшей системе государств. Убедительным образом это доказывает эпизод, который повлек за собой – мог повлечь за собой начало открытых военных действий. Этот эпизод имеет немаловажное значение, поскольку в нем, как это вытекает из основного правила Гоббса, необходимость как для вновь возникших, так и для перешедших в высший ранг государств защищать или укреплять репутацию своей власти. И первым и самым главным для этой репутации являлась неприкосновенность «чести и величия» государства, в случае с королевствами это означало отождествлять себя с державой собственной правящей династии. В 1563 г. для Дании и Швеции эти «честь и величие» и вместе с тем статус внутри складывающейся европейской системы государств символически представлялись не чем иным как оспариваемым ими гербом с тремя коронами. Если говорить о конкретном проявлении названного конфликта по поводу государственных символов, то он имел место в мае 1563 г., когда датский и шведский флоты встретились у Борнхольма. Унаследованные и церемониально закрепленные условия власти требовали при встрече кораблей обеих стран в открытом море взаимного приветствия артиллерийским салютом, однако, хотя дипломаты Дании и Швеции еще вели переговоры о мирном разрешении спора о гербах и датский Ригсрод уже был готов утвердить мирное соглашение[688], но исход встречи двух флотов у Борнхольма был предопределен. Ибо уступка непременно должна была повредить «репутации власти», так как пропаганда противника немедленно обнародовала бы ее, а официальные юристы затем оценили бы ее как прецедент государственного права. Как в случае невыясненного протокольного прецедента у послов, так и здесь был один лишь путь избежать открытого столкновения. Он состоял в том, чтобы оба флота и в конечном счете каждый отдельный шведский и датский корабль осознанно соблюдали бы дистанцию по отношению друг к другу. Однако шведский адмирал Якоб Багге полагал, что «уйти с дороги» вряд ли было бы возможно без потери лица для Швеции. Флотоводец считал такой шаг недопустимым, так как у него было в высшей степени деликатное поручение – встретить в Ростоке Христину, дочь ландграфа Филиппа Гессенского, готовившийся брак с которой короля Эрика XIV должен был укрепить международную аристократическую репутацию молодой династии Ваза[689]. В итоге соображения престижа взяли верх над осторожностью, и разразившийся инцидент стал решающим поводом к войне.

Со времени провозглашения независимого королевства Швеция стремилась упрочить свой европейский имидж как в символической репрезентации политической власти, так и в области культуры и науки. Шведские монархи сознавали, что, как указал еще Гоббс в своем основном правиле о роли власти, «богатство, знания и честь» есть атрибуты государственного величия, «хотя и разных видов»[690]. В этих областях потребность Швеции наверстать упущенное была особенно велика. Однако соответствующий энтузиазм и готовность к действиям, и притом на стороне короны, имелись лишь у придворной аристократии, а также у церковных верхов и светского чиновничества. Свидетельства этого присутствуют в шведской реформации и в глубоко укоренившейся вскоре лютеранской культуре вероисповедания, точно так же как и в высокой гуманитарной образованности и риторическом искусстве канцлера Акселя Оксенштерны или короля Густава Адольфа либо в архитектурных пристрастиях, следуя которым многие из шведских дворянских родов взялись за усовершенствование своих замков и городских домов.