Философия постмодернизма

Владимир Александрович Кутырев

Философия постмодернизма

Научно-образовательное пособие для магистров и аспирантов гуманитарных специальностей

Введение

Особенность современного символического универсума в том, что он постепенно становится постмодернистским. Постмодернизм, который ещё недавно резко и дружно критиковался как феномен открытого нигилизма, превращается в моду, почти норму мысли. Широкая вузовско-академическая общественность, сначала протестующе ворчавшая, теперь все чаще оперирует этим понятием. Его включили в программы гуманитарного образования, а у энтузиастов любого нового любой ценой оно знаковое: элементы постмодернизма обнаруживают чуть ли не у Гомера, первыми постмодернистами вот-вот объявят египетских фараонов. Антиисторизм и поверхностность мысли присущи не только масс-медиа. Они проникают в культуру, в том числе философию. Подлинная образованность, культивируя ответственное мышление, должна это преодолевать. Но не ради преодоления самого по себе, а предлагая позитивные решения стоящих за поверхностными подходами реальных проблем.

Ответственное мышление отличается тем, что оно не праздное, не игровое, не «искусство для искусства», а обусловлено потребностями общества, этапом исторического развития человечества. Мировоззренчески говоря – бытием и ценностями, представлениями о желательном. Не отвергая факты, феномены, оно должно смотреть вперед, анализируя их в тенденции, по последствиям и произносить «приговор», оценивая с точки зрения влияния на перспективы человека и общества. Мы декларируем эту прямо противоречащую идеологии постмодернизма установку как своеобразный эпиграф к данному пособию, ибо она принципиально важна для отношения к обсуждаемому типу философствования, выявлению его плюсов и минусов, пониманию места, которое оно занимает в современной культуре.

До настоящего времени постмодернистское философствование, конкретизирующееся как постструктурализм, деконструкция, грамматологизм существует в основном в виде идеологии – в преврат(щен)ной форме, в качестве «ложного сознания». Как некое произвольное открытие чистых философов, прежде всего французских, филиация или отрицание идей прежней метафизической философии. И совсем мало, почти не обсуждается, что это отражение современной реальности, что его движущие причины находятся в ней. Даже не в культуре, а в производстве, буквально по Марксу, в технико-экономических отношениях. Что это реакция на становление постиндустриального информационного общества, временами прямая гуманитарная транскрипция идей «It from bit» – все из компьютера. Или артикуляция тени, которую будущая информационная революция уже отбрасывала. Постмодернизм предвосхитил процесс становления на Земле новых микро-, мега– и виртуальных миров, но поскольку его связь с ними не выявляется, он до сих пор остается их рефлексом, а не рефлексией.

Огромное количество людей, теоретиков, «принявших постмодернизм», пересказывают его идеи без осознания их действительного смысла. Просто привыкают, научаются манипулировать соответствующими терминами и словами. В их устах и писаниях он предстает как род абсурдистской литературы со всеми ее типическими признаками. Его, мол, и не надо понимать. Заняты «нарративом», описанием, но не природы, культуры, общества, личных переживаний, а чужих текстов. Да и вообще: истина, логика, организация, смысл – всё это устарело, стремиться к ним – значит стремиться к «репрессивной ясности». Читателю как бы выписывается индульгенция на существование в мире с закрытыми глазами. А философу, теоретику – с «широко закрытыми глазами». Многие такой индульгенцией охотно пользуются, рискуя, что в случае, если отрицающее человека развитие возобладает, они даже не будут знать, когда их не будет. Мы в предлагаемом пособии преследуем противоположные цели.

В первой главе рассматриваются исторические предпосылки постмодернизма вообще и философского – в частности. Главная, обобщающая из них – становление постиндустриальной информационной цивилизации, «эпохи постмодерна», которую можно охарактеризовать как постчеловеческую. В ХХ в. сфера деятельности людей превысила сферу их жизни, возникли новые среды – микро и мегамиры, виртуальные реальности, где целостный человек существовать не может. Постмодернизм есть специфическая культурная форма осознания этих миров. В качестве идеологии он стремится представительствовать от имени всей эпохи постмодерна. Выявляются направления, школы и авторы внутри классического и неклассического модернизма, которые стали почвой формирования постмодернистского философствования. Его непосредственным предшественником наиболее правдоподобно считать лингвистический поворот, обусловленный им структурализм и реляционизм как своеобразное гуманитарное предвосхищение информационной революции. «Деидеологизация» феномена постмодернизма требует выхода за пределы его трактовки в виде филиации идей, раскрытия связей с изменениями в бытии.

Вторая глава посвящена деконструкции в ее широком и узком смысле слова. В широком смысле она часто отождествляется с философским постмодернизмом вообще. В узком – это приемы и методы «прочтения» какого-либо текста ради достижения поставленных новым читателем целей. Главная цель деконструкции – демонтаж традиционной вещно-телесной реальности и деантропологизация человека. Реальности не только природы и материи, но и трансцендентных, идеальных сущностей. Это означает замену метафизической картины мира, культивировавшуюся человечеством в течение более двух тысяч лет, как «присутствия» и логоса, картиной, в основе которой лежит «отсутствие» и матезис. Постмодернистская модель мира является отражением экспансии информационно-компьютерных технологий (ИКТ). Анализируются новые понятия, которые пришли на смену метафизическим, процессы превращения вещей в симулякры и концепты, повторение и различие, детерриториализация и децентрация мышления. Показано, что борьба с «этно-фалло-фоно-логоцентризмом» это борьба с антропо-тело-эмпирио-словоцентризмом ради их замены «техно-интелло-инфо-цифроцентризмом». Центризм сохраняется, но – Другой.

В третьей главе предпринята критическая реконструкция категориального аппарата собственно постчеловеческой идеологии: «тело без органов», «тело без пространства», «субъектность», «сингулярность», «персонаж» и др. Считается, что постмодернизм «заменяет слово телом». Это видимость. Тело в нем объект интереса, но не ради сохранения, укрепления и культивирования, а для демонтажа, разложения и трансформации. «Тело без органов» – биосубстратное воплощение человека без свойств, «расчищенное место» для нанесения знаков или вживления чипов. «Тело без пространства» – тело, которое не весит, «не вещит» – которое на экране. Оно заслоняет протяженные живые тела. Человек-субъект превращается в сингулярность, в лучшем случае в персонаж и «гомутер» как концепт и техноид, заменяющие целостного телесно-духовного субъекта. Персонаж есть то, что остается от Homo sapiens в контексте computer science. Гомутер также не может считаться человеком, поскольку в нем потеряна всякая мера идентичности. Анализируются теории обезличивания и «расчеловечивания человека», попытки замены философской антропологии персонологией или гуманологией. Информационная антропология возможна при условии преодоления деконструктивистской парадигмы мышления и деятельности.

В четвертой главе раскрывается «позитив» постмодернистского философствования, учение о том, что приходит на смену метафизике и тому миру, который она выражала. Это грамматология, теория письма. Речь, язык, иероглифы, буквы – его разновидности. Как новая субстанция, (архе)письмо первопричина всего, аналог огня, воды, атомов, кварков, знаков. Грамматология есть гуманитарная транскрипция теории информации – программология, теория автоматического письма, software работающего компьютера. Грамма – «пустой знак», бит информации, когда о ней говорят на идеологическом языке и хотят вывести из культуры, минуя техническую подоплеку. В результате компьютерного синтеза возможностей информатики с достижениями наук о микромире возникла так называемая виртуальная реальность. Идеал в применении виртуальной реальности – появление у людей возможности чувствовать, мыслить, действовать и «жить» в полностью искусственной среде, поддерживаемой имитационно-симуляционными технологиями. Показывается, что это будет среда Иного. С появлением возможных миров реальность перестала совпадать с бытием. Иное – это (не)бытийная постчеловеческая реальность.

Пятая заключительная глава посвящена экологии бытия, обсуждению идей, условий, стратегии сохранения Homo vitae sapiens и адекватной ему естественно-предметной реальности. Возможные миры нельзя закрыть, но нам важна наша реализация возможного. Для продолжения ее существования нужны сознательные усилия к ограничению становления в пользу бытия, к отказу от ориентации на универсальный эволюционизм в пользу коэволюции миров. Нужен не сциентистский, а гуманистический взгляд на бытие. Гуманистический – значит приведенный к мере человека. Нужно феноменологическое, а не теоретическое отношение к миру. Феноменологическое – значит ценностное, ставящее границу манипулированию формами реального, которой является тождественность человека себе как целостному телесно-духовному существу. Теорию выживания эпохи постмодерна можно определить как явление и идеологию археоавангарда.

Итак, с одной стороны мы хотим представить постмодернизм как таковой, обусловленный объективными обстоятельствами, а с другой, критиковать его экспансионистские поползновения к разрушению всех остальных форм духовной жизни, включая состоявшиеся, исторические.

Важно видеть как это делается, чтобы знать, иметь выбор, что принять, а чему противостоять. Наконец, предложить некий modus vivendi между реализмом и модернизмом, отражающими наш природный, предметный макромир, и постмодернизмом как, по сути, идеологией иных, информационно-виртуаль-ных микро– и мега-миров. Проблемы экологии, еще недавно относимые к природе, стали актуальными для культуры и человека, вообще – Бытия.

Поскольку это пособие для магистров и аспирантов, людей теоретически «продвинутых», подход скорее концептуально-понятийный, интерпретирующий, нежели специально методический. Специфика научно-образовательного текста в том, что в сравнении с научным исследованием оно, кроме познавательных целей, предполагает ясность изложения полученных результатов, их укоренённость в жизненной практике.

«Знай дело – слова придут», главное условие успешного публичного выступления, и не надо преувеличивать значение риторических ухищрений. «Понимай смысл – знание появится», главное условие успешного теоретизирования, и не надо преувеличивать значение методических приемов, часто надуманных. Хотя в том и другом случае технические элементы небесполезны. Для подчеркивания особо значимого высказывания применяется курсив. По наиболее авторитетным персоналиям постмодернистской философии приведены биографические данные. Список литературы включает книги только по постмодернизму и ограничен необходимым минимумом.

Начнем, пожалуй. В постмодернистском духе, как его образец, с рекламы и цитаты: Иоганн Готлиб Фихте. «Ясное как солнце сообщение широкой публике о сущности новейшей философии»…

Глава 1. Исторические предпосылки постмодернизма

Становление постчеловеческой цивилизации

В конце второго тысячелетия после рождества Христова человечество приблизилось к рубежу, исторически сравнимому с возникновением неолита, а по своей будущей значимости, по-видимому, его превышающему. Неолитическая революция, как известно, была переходом от приспособительного действия человека в природе (собирательство, охота, рыболовство) к ее сознательному и целесообразному изменению – преобразованию. Обработка земли с помощью механических орудий, выведение пород животных и растений с желательными признаками представляют собой примеры направленной переделки я.

Но и в макромире (или «мезокосме», как иногда еще говорят), т. е. на самой Земле технологическая революция привела к тому, что началось освоение недр земли, где нет жизни, овладение скоростями, с какими не передвигается ни одно живое существо. Используя специальные приспособления, человек видит, слышит, осязает во много раз дальше и сильнее, чем позволяют органы его тела (и органы других живых существ), что ведет к росту числа ситуаций, в которых как таковые они его больше не ориентируют. Это вызывает возрастание роли рационального, мыслительного. К началу ХХI в. сфера деятельности людей превысила сферу их жизни, раздвинула ее границы и стала определяться достигнутой мощью разума.

В условиях новейшего этапа технологического прогресса (информационного) деятельность человека выходит за пределы не только его чувств, но за пределы его мышления и воображения. Методологи говорят о контринтуитивности сверхсложных нелинейных систем, ищут «безумные идеи», «немыслимые мысли». И находят, но, как оказывается, за пределами собственно человеческой головы, во взаимодействии с системами искусственного интеллекта. Логики обсуждают вопрос: как возможны «невозможные миры». Получается, что невозможные в двузначной классической логике, они вполне возможны в многозначных, машинно исчисляемых логических системах. Теоретическая физика в своих авангардных областях покидает трехмерное пространство и оперирует 10-11-мерным, изображая его на информационных машинах, без которых человек не может такое пространство не только изобразить, но и вообразить. Живо обсуждается вопрос: насколько мы можем доверять компьютерам (например, при доказательстве математических теорем). Возникают все новые виды деятельности, где «чистое» человеческое мышление, как и чувства, нас больше не ориентирует.

Этот процесс выливается в формирование новой информационно-компьютерной реальности как реальности отношений, а не вещей. В ней человек присутствует только идеально, проигрывая все действия фактически без участия своего тела, даже в быту, например, наблюдая или «играя» в хоккей по телевизору. Критериями существования внешнего мира в таком случае становится популярный операторский принцип: что вижу, то имею. Что воспроизводится, то и есть. Быть – это быть в восприятии. Появилось немало людей, для которых информационно-компьютерная реальность значимее вещно-объектной, ибо большую часть времени они живут в информационном окружении, и они, по крайней мере их сознание, не нуждаются в предметных прототипах (даже если не брать компьютерных наркоманов). Таковы особенности их работы, их жизненного мира.

Совершенно фантастические перспективы открываются с изобретением сначала называемых мнимыми, а теперь все более «реальных» виртуальных реальностей. Объединение компьютерной графики, телевидения, объемного звучания, специальных костюмов и перчаток, начиненных датчиками обратной связи – вместе это позволяет создавать целиком искусственные, вещественно не связанные с предметным миром среды. «Абсолютно внешнее». Сверх-естественное. Телесно оставаясь в теплой комнате, лежа на диване, человек в своем сознании и переживаниях будет, например, мчаться на лыжах по заснеженному горному склону, плыть под водой или, будучи импотентом, обнимать первую красавицу мира. Парадоксальное достижение! Сознание отделяется, отчуждается от тела. Субстратно тело человека будет находиться в одном мире, а его дух, психика даже функциональные отправления – в другом. Какой мир следует считать истинным, «естественным» – собственно человеческим? Сложилась ситуация, в которой все меньше мест, все меньше времени, где и когда человек действует как целостное телесно-духовное существо. Великий разрыв! Живое за пределами жизни, дух покидает тело – это глубинная причина бытийного кризиса человечества, проблем экологии и гуманизма.

Минимально забегая вперед, а может быть просто констатируя факт, надо сказать, что человеческой цивилизации больше не существует: она превратилась в постчеловеческую. Отсюда многочисленные «пост» – постклассическая и постнеклассическая наука, постиндустриальное общество, постистория и постхристианство, постструктурализм и постмодернизм, наконец, – все это приближение и частное проявление постчеловеческих свойств окружающей нас реальности в целом, когда человек становится элементом, фактором, агентом чего-то им созданного и более сложного. Оно для него не «анти», но уже «пост». Постчеловеческая цивилизация – не цивилизация без человека. По крайней мере – пока. Это мир, созданный и создаваемый им самим, но приобретающий независимость от своего творца. Изменяясь в дальнейшем по автономным законам и становясь несоразмерным, «иномерным» человеку как конечному существу, он заново ставит перед ним проблему своего понимания и освоения. Таким становится характер производимой нами «второй и третьей природы» – сложной многомерной искусственной реальности, все более и более определяющей нашу жизнь. Как бы она ее не унесла совсем!

Эпоха постмодерна и постмодернизм

Понятия, как грибы или люди, в большинстве случаев живут семьями. Притом традиционного типа – патриархальными, клановыми. Они могут то сосредоточиваться, вбирая в себя чуть не все ближайшее окружение, то заводить интриги и родство на стороне, пуская от своего корня десятки побегов. Притом, что в каждой сфере жизни для одного и того же явления, предмета – «денотата» часто вырабатываются собственные слова. Глубина, гибкость мышления состоит в том, чтобы за разностью слов уметь видеть одинаковое явление. И наоборот. Одно и то же слово в зависимости от контекста нередко означает совершенно разные предметы. Конкретность подхода, умение узнавать в разных нарядах одного и того же человека – условие не просто знания, а понимания происходящего и того, что куда-нибудь вообще можно прийти.

Исторические этапы развития человечества различают по разным основаниям и с неодинаковой степенью детализации. В контексте способов производства и социальных отношений после неолита принято говорить о существовании аграрного, индустриального и постиндустриального обществ. В символическом универсуме этому приблизительно соответствует реалистическое, модернистское и постмодернистское сознание. Если брать непосредственно знание, науку, то в их развитии, соответственно, выделяются классическая, неклассическая и постнеклассическая стадии. В философии это примерно этапы субстанциализма и эволюционизма (метафизики), энергетизма и субъектности (диалектики), структурализма и синергетики (реляционизма).

Для выявления сущности постмодернизма его важно соотнести с данными этапами исторического процесса, прежде всего с предшествующим – модернизмом, предварительно уяснив различие между многообразным реальным содержанием любого общества и тенденцией, главным, ведущим направлением его развития, которое в символическом универсуме выражается в виде господствующей идеологии. Даже сейчас на нашей планете где-то умирают с голода люди и есть рабство, но все-таки говорят о глобальном потребительском обществе и демократии. Они – тенденция.

Терминологически различие между фактически существующим содержанием общественной жизни и направленностью перемен фиксируется так называемым «измом». Различают общество, эпоху модерна и – модернизм. Общество, эпоху постмодерна и – постмодернизм. В обществе модерна существовало, разумеется, и сельское хозяйство, даже охота, рыболовство, и реализм, даже мифотворчество, но ведущей силой было индустриальное производство, обработка природных материалов, машинерия, в искусстве же, соответственно, в центре внимания находятся авангардизм, экспериментаторство, разного рода технические новации. Модернизм – это передовой отряд эпохи модерна. Аналогичным образом в обществе постмодерна есть и сельское хозяйство, и обрабатывающая промышленность, в культуре реализм, модернизм, но в фокусе интереса – информационные технологии, виртуальные реальности, видеоарт и телевидение. Постмодерн – это эпоха, общество в целом со всем, что в нем существует. Постмодернизм – это господствующее направление развития в эпоху постмодерна. Направление, которое дает название всему сложному многомерному обществу, всей противоречивой многовекторной эпохе. Это ее Zeitgeist – дух времени. Но не все время и не все общество, сводить их к одному вектору есть редукционизм, выражение упрощенчества и примитивистского понимания мирового развития. Различение понятий модерна и модернизма, как и постмодерна и постмодернизма помогает более глубоко смотреть на происходящие процессы, хотя в текущей словесной практике они нередко отождествляются (мы тоже вынуждены не всегда разграничивать их в явной форме).

Теперь о соотношении ближайших социально-исторических этапов – модерн(изм)а с постмодерн(изм)ом: они еще современники и взаимо(противо)действуют, переплетаются друг с другом, поставляя основной материал идейной борьбе в нынешнем символическом универсуме. Среди множества точек зрения, большинство из которых имеют характер нюансировки и путаницы, довольно отчетливо выделяются два подхода: постмодернизм есть углубление и усиление модернизма или, напротив, это отказ от него, его отрицание и преодоление, возврат к классике.

Ответ во многом обусловлен предварительным пониманием модернизма, который также имеет минимум два значения: узкое, конкретно-историческое и расширенное, включившее в себя предшествующие этапы (феномен компрессии времени). В узком смысле модернизм возник в борьбе с традицией и реализмом, с классикой, призывая «сбросить Пушкина с парохода современности» (русские авангардисты), а с точки зрения классики оцениваемый как «труп красоты» (С. Булгаков о картинах П. Пикассо). В начале ХХ в. столкновение между классикой и модернизмом было не менее острым, значимым и шумным, нежели между модернизмом и постмодернизмом сейчас. Оно было выражением торжества индустриального общества над прединдустриальным, аграрным, сопровождавшееся поворотом от описания реальности «как она есть», открытия и репрезентации натуры к ее преобразованию, переделке в соответствии с целями субъекта. Постепенно, по мере роста преобразовательной активности человека, модернизм начал включать в себя классику и представительствовать от эпохи Просвещения в целом. Время, бывшее до модерна, приняло его формы и сейчас оно противопоставляется постмодерну как нечто единое, гомогенное. Когда-то отрицавший прошлое, традицию, устремленный в будущее, лишившись своего футуристического пафоса, модернизм стал олицетворением нормы, своеобразным официозом, хотя под давлением постмодернизма, уже устаревающим, приближающимся к «мертвой классике». Происходит эта компрессия времени не по его вине. Актуализм и презентизм – довольно обычные повседневные формы восприятия бытия человеком (понятное свойство существа, живущего один раз и недолго). Однако в теоретическом исследовании руководствоваться оперативной памятью недостаточно и его надо стремиться преодолевать. Только вписав явление в историю, установив связи наследования или отторжения, можно выработать адекватное к нему отношение.

Наиболее известным сторонником трактовки постмодернизма как результата незавершенности модернистского проекта, его неисчерпанном для нашего времени потенциале является Ю. Хабермас[1]. Остается неясным, однако, почему модернизм не завершился, когда и как его «прерванный полет» возобновится. При такой трактовке соотношения модернизма и постмодернизма последний предстает чем-то случайным, не укорененным во времени и фактах, могущим в любой момент исчезнуть. Думается, что более соответствует фактической логике истории позиция, что наше время есть эпоха универсализации и радикализации модернизма, его перехода в новое качество вплоть до превращения в гипер-сверх-ультра-модернизм. Одним из самых последовательных выразителей этого подхода является А. Гидденс[2].

Имей право, мы бы, ради ясности, всем предписали вместо ускользающе-неопределенного «пост», употреблять точное «гипер». Постмодернизм – это гипер-ультра-сверх-модернизм. И когда говорят, что в отличие от модернизма постмодернизм чаще обращается к классике, хотя бы в виде цитат, т. е. как бы идет назад, то по конечным целям он это делает для нового отрыва от нее, придания дополнительного толчка преодолению сущего, росту масштабов искусственности мира. Если в начале ХХ в. «формулой культуры», выражающей соотношение в ней традиций и новаций, было: классика + авангардизм = модернизм, то в начале ХХI в. она выглядит как: модернизм + новый авангардизм = постмодернизм. При такой трактовке постмодернизма, а она представляется адекватной, можно с уверенностью сказать, что постмодернизм есть то, что принято называть «концом истории». В более принципиальном контексте это конец природы и культуры, становление постчеловеческой цивилизации. То есть цивилизации целиком искусственной, технологической, информационной. Идущей на смену естественно-предметному миру, традиционному и модернистскому обществу.

Исходя из подобной трактовки постмодернизма, мы уже не можем с доверием относиться к поискам его истоков где угодно, вплоть до глубокой древности. Это его парадигмальное, «энтузиастическое» расширение, характерное для поверхностных адептов любого нового, ведущее лишь к потере всякой реальной специфики.

Термин «постмодернизм» впервые был употреблен в книге Р. Ранвица «Кризис европейской культуры» (1917 г.). В 1934 г. он использовался Ф. де Онизом для обозначения авангардистских поэтических опытов начала 20-х гг., радикально отторгавших существовавшую литературную традицию. В работах А. Тойнби (1939–1947 гг.) понятием постмодернизма обозначалась современная (начиная с Первой мировой войны) эпоха, в отличие от предшествующей эпохи модерна. Однако «по-настоящему», как «новое слово» в культурном лексиконе, данное понятие начало распространяться в 60-70-х гг. ХХ в. для фиксации новационных тенденций в архитектуре и искусстве, в художественных и вербальных его формах, а потом стало применяться к экономико-технологической и социально-исторической сферам.

В философию оно вошло прежде всего во Франции, особенно после 1979 г., начиная с работы Ф. Лиотара «Постмодернистское состояние: доклад о знании». После осознания постмодернистской философии как особого состояния духа и направления мысли, к ней, часто «задним числом», стали причислять себя (и это в основном признается остальным философским сообществом) Р. Барт, Ж. Батай, М. Бланшо, Ж. Бодрийяр, Ф. Гваттари, Ж. Делез, Ж. Деррида, Ф. Джемиссон, С. Жижек, П. Клоссовски, Ю. Кристева, Ф. Лиотар, Р. Рорти, М. Фуко и др. Кто-то его творец и апологет, кто-то критик, но на почве его новых смыслов и понятий. В российской философии в подобном ключе наиболее известны работы, в основном комментаторские, Н. Автономовой, С. Зенкина, И. Ильина, А. Колесникова, В. Курицина, В. Кутырева, М. Можейко, В. Подороги, М. Рыклина, Б. Соколова, М. Эпштейна и др. Большую роль в распространении постмодернизма в русскоязычной среде сыграли, начиная с 2000 г., издаваемые в Минске «Словари» под редакцией А. А. Грицанова, особенно «Новейший философский словарь». Оригинальное же направление мысли, которое можно смело относить к постмодернизму в России, развивавшееся параллельно или в чем-то раньше/позже западного – это так называемое методологическое системомыследеятельностное движение, основателем и бесспорным лидером которого был Г. П. Щедровицкий.

Предшественники постмодернистского философствования

По мере консолидации постмодернистского философствования речь пошла не просто о перенесении признаков новой эпохи и нового состояния культуры на философию, а о поисках его корней в самой философии. Наиболее распространенное мнение, культивируемое в самом постмодернизме, и с ним принято соглашаться, что прародителями постмодернизма как деконструкции являются Ф. Ницше и М. Хайдеггер. Они тоже критиковали, «деконструировали» историческую философию, существующего человека, жесткое деление мира на материальный и идеальный, объективный и субъективный и т. п. Думается, однако, это заблуждение или проявление ложной скромности, вытекающей из желания на что-то опереться. В действительности постмодернистская деконструкция берет круче, а главное, в другом направлении. Да, Ф. Ницше опровергал метафизику, однако во имя жизни и сохранения, даже «бестиализации» естественного человека. Ненавидящий декаданс, он был нигилист по отношению не к бытию, а к истощающей его рациональности и культурализму. Его сверхчеловек – это максимально природный человек. Проповедь им «нигилизма сильных» должна была способствовать пробуждению новой воли к жизни. М. Хайдеггер тоже порицал метафизику, однако за «забвение бытия», за то, что она разделила его единый континуум на дух и материю, что привело к подавлению Dasein наукой и техникой, «поставом». Он фундаменталист и призывал возвратиться к истокам, поэзии, культивируя эмоционально-духовные качества человека. Они оба против гносеологизма, и это дает право соотносить их с деконструктивизмом. Но последний отказывается от реальности и учения о ней – онтологии, чего не делали и не могли делать почвенник Хайдеггер и философ жизни Ницше. Находясь с ними на одной линии борьбы с означающим, постмодернизм преследует противоположную цель. Они критиковали метафизику «справа», с позиций консерватизма (оба прикосновенны фашизму), а он «слева», с позиций прогрессизма и тотального технолиберализма. Они за то, что метафизика открыла дорогу эрозии человеческого бытия в мире, а он за то, что она еще предполагает некую субстратность. В ней всегда остается «бытие-присутствие». В этом ее неискупимый грех, неизвиняемая вина. Вообще, вряд ли стоит верить заявлениям людей, оперирующих сугубо интеллектуалистскими понятиями дискурса, концепта, симулякра об их внутренней теоретической близости с теми, кто оплакивал архаику, мифы и поэзию. Пафос постмодернизма противоположный – в отсутствии, демонтаже любой «земли». Постмодернизм – феномен отрицания бытия. Он не наследует, как прокламирует, Ницше и Хайдеггеру, он их коварный враг.

Если не впадать в персональную детализацию, а брать направления, то предтечей деконструкции как первого этапа философского постмодернизма, являются структурализм и семиотизм или, иначе говоря, «лингвистический поворот». Поворот от вещей к отношениям, от образов и чувственных восприятий как условий мысли к знакам и субстанциальности самой мысли. Эта окончательная победа над сенсуализмом и эмпиризмом, завершающий этап рационализации мира произошли в ХХ в., хотя подходы к ним формировались раньше. Трактовка человека как совокупности общественных отношений в марксизме, обоснование первичности общества над индивидом в работах Э. Дюркгейма, возникновение структурно-функциональной методологии означало, что в основу объяснения реальности кладутся уже не сущности, вещи или «атомы», а формы, функции и отношения. Вещи рассматриваются как результат пересечения отношений. Сами они бытием не обладают. Субъект также растворяется в связях и формах.

В гуманитаристике поворот от эссенциализма к реляционизму ярче всего проявился в изменении представлений о природе языка и в понимании роли искусства. Если «обычное сознание» полагает, что значение слова определяется явлениями и предметами, которые оно обозначает, вплоть до звукоподражания, то структурная лингвистика настаивает на первичности связей слов друг с другом. Ценность лингвистического знака определяется его местом в предложении и тексте. Эту линию наиболее определенно и последовательно проводил швейцарский лингвист Ф. де Соссюр (1857–1913). Как в шахматах не важен материал фигур, а важно их расположение, так и в языке символы не похожи на то, что они обозначают. Ощущения, восприятие, представление, образы – все это вторичная феноменология. Ф. де Соссюр уподобляет лингвистическую знаковую систему математической. Знаки а и b друг без друга не могут ничего обозначать. Лишено смысла ‹ a, но имеет смысл b ‹ a. Фундаментальный закон языка: «Один член никогда сам по себе ничего не значит» переносится на понимание всех человеческих связей, культуры, а потом и универсума. Из языка устраняются любые экстралингвистические факторы, после чего остается абстрактная сетка отношений – отсюда структурализм. Язык – модель мира, это в структурализме, а в постмодернизме, забегая вперед, он станет самой реальностью, миром как таковым. Структуры, подобные языковым, Клод Леви-Стросс обнаружил в системах первобытного родства, Ролан Барт в литературе, Жан Лакан в бессознательном.

В русской культуре отказ от субстанциалистской и утверждение структуралистской парадигмы происходили прежде всего в искусстве, в развитии так называемых формальных подходов и «футуристических» течений. «Долой слово-средство, да здравствует Самовитое самоценное Слово» провозгласил Велемир Хлебников. Литературное произведение, вторил ему Виктор Шкловский, «не вещь, не материал, а отношение материалов». «Морфология сказки» (1928 г.) В. Проппа положила начало структурному анализу текстов вообще. Позднее мировую известность приобрели работы М. М. Бахтина и Московско-Тартусской школы (Ю. Лотман). Для науки принципиально новую познавательную картину мира, «с организационной точки зрения», предложил А. Богданов. Его тектология как «общее учение о нормах и законах организации всяких элементов природы, общества и мышления» стала фундаментом системно-структурного движения на долгие годы, вплоть до появления оппонирующей ему сетевой методологии. Чувство справедливости заставляет сказать, что в самом языкознании пионерской в этом плане была раскритикованная И. В. Сталиным «яфетическая теория» Н. Я. Марра. В ней намечался такой же лингвистический поворот, который обычно маркируют вышеназванными именами и теорией языковых игр Л. Витгенштейна.

Главной идеей «структурно-лингвистического поворота», если его оценивать в контексте истории философии, является поворот к новой трактовке реальности – новая онтология. Вместо бытия вещей – бытие отношений и знания, смыслов. Не процессы природы, даже не экономика, а именно они, их изменение создают историю человечества. Фигурой, связывающей структурализм и постструктурализм (постмодернизм), можно считать М. Фуко.

Поль Мишель Фуко – французский философ, теоретик культуры и истории. Родился в 1926 г. В 1950–1951 гг. был членом Французской коммунистической партии. Преподавал в университетах Парижа, Лилля, Венсенна, работал во французских культурных представительствах за рубежом. Создал первую во Франции кафедру психоанализа. Опубликовал около 30 книг, сыгравших ключевую роль в становлении и утверждении постмодернистского мышления. Умер в 1984 г. от СПИДа. В 1986 г. была создана Ассоциация «Центр Мишеля Фуко» для изучения и публикации его творческого наследия.

Хорошо зная работы К. Маркса, опираясь и в то же время отталкиваясь от его теории общественно-экономических формаций, он заменяет ее дискурсивными формациями. Вместо археологии вещей он разрабатывает археологию знания. Дискурсивные формации – это своего рода бестелесный, «языковый материализм». Дискурс – текст, высказывание вместе с социальной практикой, к которой он принадлежит и которую несет в себе. Миллионы людей (в развитых странах большинство) в настоящее время заняты тем, что говорят и пишут – производством дискурсов, их судьба тоже определяется ими. Слово стало делом, особенно у интеллигенции, управленцев, служащих. На защите диссертации достаточно кому-то построить отрицательный дискурс, и соискатель степени не получит ее, провалится. Возникнут реальные жизненные последствия. Изменится место в профессии, роль в семье, в обществе. Руки, предметный труд уступают место языку, мыследеятельности и говорению. Власть реализует себя прежде всего в речевой практике – дискурсе, особенно вооруженном техническими средствами массового распространения. Если перейти от археологии знания к актуальной действительности, то роль дискурса в том, что конструирование его определенного типа продуцирует соответствующие предметы и поведение людей. Что касается информационно-компьютерной технологии, то здесь дискурс ее непосредственный материал и продукт. Компьютерщик живет и действует, «практикует» только в форме текстов-высказываний. Даже любовь редуцируется не к сексу, а обмену посланиями, sms-ками – «дискурсивная любовь», на чём часто все и кончают. Для компьютерных наркоманов это вообще форма их (не)бытия.

Аналогичным путем, отталкиваясь от марксизма, к постмодернистскому сознанию шел Г. П. Щедровицкий.

Георгий Петрович Щедровицкий – русский советский общенаучный теоретик и методолог. Родился в 1929 г. в Москве. Окончил философский факультет Московск. гос. ун-та. В начале 50-х гг. был участником так называемого Московского логического кружка (МЛК), преобразовавшегося в Московский методологический кружок (ММК), где он стал признанным лидером. Создатель специфической школы мышления и развернувшегося на ее основе методологического движения. Социально-практическим воплощением идей Г. П. Щедровицкого стала новая форма коллективного мышления и деятельности – организационно-деятельностные игры (ОДИ). Провел более 90 игр в разных городах Советского Союза. Умер в 1994 г. Деятельность Г. П. Щедровицкого и его последователей – одно из самых значительных явлений теоретической жизни гуманитарно-научного сообщества СССР в 70–80 гг. ХХ в.

Если на первом, еще скорее модернистском этапе, его теоретизирование направлялось пафосом борьбы с «натурализмом», «естественной установкой», т. е. с объективно существующей предметностью в пользу возвышения роли субъекта деятельности, то в апогее возглавляемого им методологического движения на первое место вышло обоснование самостоятельной, субстанциальной роли мышления и текста. «Мышление село на меня, – говорил Г. П. Щедровицкий, – и развертывается независимо от моих субъективных намерений». Человек есть проводник, приемник, а не субъект мысли. К концу деятельностного движения трактовка мышления все больше сближалась с теорией коммуникаций. Радикальное отрицание исторической философии и философии вообще, дошедшее до отрицания науки, «виной» которой является связь с материальным миром, и замена их чистой игровой мыследеятельностью – «миром Касталии», доведение до предела формальных принципов рассуждений, переходящее в анализ схем и текстов как автономной реальности, позволяет считать Г. П. Щедровицкого зачинателем и виднейшим представителем мировой постмодернистской революции.

Ее суть – в признании «первичности знания», мышления в сравнении с «вещами», телесностью, с чувственным восприятием, с тем, что исторически квалифицировалось как «бытие», которое мысль только отражала или в лучшем случае преобразовывала. Несколько неожиданное по форме, но вполне определенное решение «основного вопроса философии» о соотношении материи и сознания, бытия и мышления. Знание, выраженное в языке, становится базисом, «материей», новой субстанцией мира или может быть лучше сказать: субстанцией нового мира. Оно само есть реальность и творит реальность. А было – «зеркалом», копией, начиная с Канта даже прожектором, преобразованием, но все-таки другой реальности, а не собственно реальностью. Это «было» – метафизика, история философии, культуры и человечества в течение более двух тысяч лет – до «лингвистического поворота».

Не слишком ли много берет на себя этот «поворот» – всего лишь в гуманитаристике, пусть в языкознании, философии, но в одной из отраслей бесконечно более разнообразной человеческой деятельности и случившийся несколько десятилетий назад? Не много и не мало, а все – если понимать, что на самом деле речь идет об информационном повороте, о великой информационной революции, только выраженной в специфических гуманитарных терминах. Она произошла в ХХ в., с нее и вместе с ней началась экспансия новых миров, с описания которых мы начали рассмотрение предпосылок постмодернизма. Постмодернизм – идейное проявление и духовное обеспечение происходящих процессов, хотя опять-таки выражаемое в преимущественно гуманитарных понятиях. Уметь соотносить их с другими, общенаучными терминами и категориями, с теорией информатики, с процессами, которые протекают в социуме и новой окружающей нас все более искусственной среде – условие понимания, что такое постмодернизм в культуре и философии. Без подобного соотнесения это праздномыслие и игра словами, (о)писание без истины и смысла, перенесение из абстрактного искусства в философию абсурдистского мышления, очень теперь распространенного, но не способного заменить собой подлинного философствования.

Глава 2. Деконструкция метафизической модели мира: основные приемы и понятия

Если структурализм сознавал себя как продолжение и развитие (хотя и новый этап) европейской культуры, философии, создаваемой ими модели мира, то специфика постмодернизма в том, что в нем происходит радикальный разрыв с этой традицией. Отрицание всего, что наработано до сих пор, до структурно-лингво-семиотической = информационной революции. Ибо до сих пор была история предметного мира. А начинается история информационной реальности. Но постмодернизм не хочет быть отражением только нового искусственного мира, он развертывается как идеология всего человеческого мышления, стремясь поставить нам свое зрение на все, что существует и существовало когда-либо на Земле. Он хочет быть парадигмой, эпистемой, единым и единственным мировоззрением современности, включая в нее прошлое, делая его заложником настоящего. А настоящую, еще сохраняющуюся дочеловеческую естественную реальность, природу – заложником искусственной. Лишая даже названия: вместо «природа» говорят «unmade» – несделанное, неизготовленное. Вместо «реальность» предпочитают сказать «nonsense» – несмысловое, дознаниевое (одновременно – чепуха, абсурд!). Потом эта участь постигает и сделанное людьми, искусственное, если оно еще предметное, а не компьютеризованное, если человек телесный, а не «концептуальный персонаж». Все что не информация, что существует не на ее основе, и хотя бы в потенции не виртуальное, лишается права на существование.

Подобный захват символического универсума, перестройка и замена его содержания возможны, если для этого будет освобождено соответствующее место. Но место занято, притом грандиознейшими, с тысячелетней историей духовными конструкциями – культурой, включая искусство, религию, философию. Их судьба печальна, хотя по-разному. Если до сих пор существовавшее великое реалистическое и даже модернистское искусство объявляются традицией, отодвигаются в прошлое, считаются устаревшими, но сохраняют право на существование, по крайней мере как материал для цитат, если религия отвергается in toto, но ей отводится анклав, резервация, необходимые для пользования частью общества, то историческая философия как метафизическое учение о бытии подвергается полному структурному демонтажу, а иногда и детальной «зачистке». Деконструкции до блоков, а иногда и деструкции (разрушению) до материала. Если остаются цитаты, то для критики или превращения в нечто противоположное. Не случайно, собственно философский постмодернизм, особенно его начальный, развитый основоположниками этап, квалифицируются как деконструкция. Постмодернистское философствование и деконструкция почти синонимы. Это, по крайней мере пока, первое слово (в) философии постмодернизма.

Деконструкция

Широкий смысл деконструкции как нигилистического по отношению к прежней «метафизике» способа мышления, дал имя всему первому этапу постмодернистского философствования. В настоящее время это уже не так, и постмодернизм перерос в «позитивную» стадию развития, однако деконструкция по-прежнему остается его исходной, базисной категорией. Конкретно она реализуется в специальных приемах, более частных методах и методиках. Ее «очистительно-разрушительную» суть весьма картинно обрисовал Ж. Делез.

Жиль Делез – французский философ, о котором М. Фуко сказал, что «когда-нибудь нынешний век будет известен как век Делеза». Родился в 1925 г. Философию изучал в Сорбонне, профессорствовал в университете Париж-VIII. В основе теоретической деятельности Ж. Делеза лежит, с одной стороны, обращение к истории классической философии, а с другой, использование принципов литературно-философского авангарда и леворадикальных политических течений 60-х годов. Внес решающий вклад в формирование новой постмодернистской парадигмы мировоззрения, его основных смыслов и понятий. В постмодернизме возник своего рода культ Делеза. Окончил жизнь самоубийством в 1995 г.

«В то время меня не покидало ощущение, – признается он в своем отношении к предшественникам, – что история философии – это некий вид извращенного совокупления или, что тоже самое, непорочного зачатия (вот разгадка самого главного христианского таинства – В. К.). И тогда я вообразил себя подходящим к автору сзади и дарующим ему ребенка, но так, чтобы это был именно его ребенок, который притом оказался бы еще и чудовищем. Очень важно, чтобы ребенок был его, поскольку необходимо, чтобы автор в самом деле говорил то, что я его заставляю говорить»[3]. Цитата говорит сама за себя. Не зря ее так часто «цитируют». Она ключ ко всему деконструктивистскому философствованию, просто ее надо хорошо продумать, а не воспринимать как эпатаж. Широкую известность приобрел также другой тезис Ж. Делеза, о том, что занимаясь историей философии вполне можно мыслить бородатого Гегеля, безбородого Маркса и усатую Джоконду. Тем более это относится к живым, не столь авторитетным лицам.

Или не менее знаменитый «метод черенков и прививок» Ж. Деррида.

Жак Деррида – французский философ, литературовед и культуролог. Родился в 1930 г. в Алжире. Преподавал в университетах Парижа. Один из инициаторов создания Международного философского колледжа (1983). Ездил по многим странам мира, 2 раза был в Москве, по популярности, пожалуй, самый известный из постмодернистских авторов. Объектом его ревизии становится не только история философии, но вся западно-европейская культурная традиция. Внес определяющий вклад в перерастание деконструктивистского этапа постмодернизма в грамматологию, фактически в трансмодернизм. Умер в 2004 г.

Беря какого-либо автора, он, игнорируя общую направленность текста, находит подавленный в нем маргинальный смысл и, опираясь на него, отрицает центральную идею этого автора, заставляя говорить его зачастую прямо противоположное тому, что тот хотел сказать. Так Ж. Руссо, символ, знаковая фигура критика цивилизации, сторонника естественности и борца за сохранение природы «прочитывается» как ее враг и становится апологетом искусственного. Традиционно известно, что Ф. де Соссюр придерживался представлений о первичности живой речи в сравнении с языком. Ж. Деррида, «прививая» к основному смыслу его текста свой «черенок», выращивает на сладкой вишне горькую рябину. Или калину. Или что угодно. И утверждает, что работы Ф. де Соссюра дают основание для доказательства первичности языка. А если захотеть, то можно доказать, что Ф. де Соссюр был виднейшим представителем «письма». Главное – захотеть. И перейти к деятельности, к проектированию и обработке реальности в соответствии с поставленной целью.

Здесь вряд ли требуются длительные комментарии. Важно не стать невинной жертвой столь оригинального методологического подхода, заслуженно принесшего Ж. Делезу, Ж. Деррида и другим «деконструктивистам» славу виртуозов в трактовке любых явлений и событий, тем более исторических. Кроме личной бдительности, надо помнить, что в наше время все товары продаются в обертках и яркой упаковке. Чем опаснее продукт, тем затейливее тара. Чтобы избежать несварения головы со всеми вытекающими отсюда последствиями, постмодернистские работы не следует употреблять без расшифровки и демистификации. Постмодернизми допускает, даже предполагает превращение других авторов и тем более читателей в некий материал, сырье, объект манипулирования при производстве собственных текстов. Завершающим этапом деконструирования является «означивание» – вкладывание нового, часто противоположного смысла в текст или поступок Другого. Постмодернистский автор ведет себя как оса-наездница по отношению к животному, на котором она паразитирует, откладывая в него личинки, чтобы вывести свое потомство, или кукушонок, выросший и вскормленный в чужом гнезде – выбрасывает его подлинных хозяев. Это (де)конструктивно-деятельностная установка, принципом функционирования которой является не истина, а достижение поставленной цели.

Главная цель деконструкции – отрицание традиционного мира человеческого бытия и основанной на его признании онтологии, соответствующей ей гносеологии, любого «присутствия». Бытия не только природы, материи и их «зеркала», сознания, но и трансцендентного, идеальных сущностей Платона, психофизического дуализма Декарта, трансцендентализма Канта, вообще «основного вопроса философии», во всех его существовавших формах и предлагавшихся решениях. Отрицание всей до сих пор когда-либо бывшей в истории человечества философии. Замены присутствия отсутствием. На смену Бытию выдвигается Ничто, которое под влиянием этих тенденций пытаются положить в основание метафизики. Вместо онтологии надо «разрабатывать» нигитологию. Вместо обоснования жизни надо обеспечивать условия смерти. Для сферы духа это подлинный ядерный взрыв, холокост, оставляющий от нашего сущего «Золы угасшей прах» (название одной из последних книг Ж. Деррида). Идейное осуществление того самого Апокалипсиса, которого боятся и ждут. А он приходит незаметно, «на голубиных лапках»…

Замысел кажется чудовищным, даже абсурдным. Однако если насчет чудовищности можно согласиться, то насчет абсурдности – нет. Ведь мы помним, что постмодернизм есть новая философия нового информационного мира, и она, для своего развертывания, уничтожая соперника, расчищает место. Другое дело, что, казалось бы, ей достаточно быть философией ИКТ (информационно-компьютерных технологий), рефлексией computer scienсe и виртуальных миров, оставив в покое мир природы и вещей. Но новые идеологии всегда агрессивны и стремятся к абсолютизации. В данном случае поражают цинизм, размах агрессии. Однако он соответствует размаху наступления искусственных постчеловеческих миров на нашу традиционную естественную реальность. Задача представителей и философов этой естественно-предметной человеческой реальности видеть угрозы и способы их осуществления, дабы уметь как-то предотвращать. Не позволить себя обмануть. Оставить Богу Богово, а кесарю кесарево.

Рассмотрим, помня об этой задаче, проблему «вещей», которые составляют наш мир и «вещь» как основную категорию метафизики. Чем они заменяются, что им соответствует в информационной реальности? Если это понимать, то мы уже не допустим подмены вещей чем-то другим в окружающей нас предметной реальности и в то же время согласимся с их аналогами в мире информации и виртуалистики.

Концепт

Это новое слово в философии науки, по крайней мере, для России. На первый взгляд, оно является молодой ветвью, отпрыском семейства более почтенной дамы – концепции, продолжающий и почти тавтологически воспроизводящий ее роль в познании. В подобном качестве его появление, особенно когда неудачно ищутся их различия, ведет, быть может, только к путанице, как многие термины, занесенные в «классику» постмодернистским философствованием. Хотя так ли это?

Концепция – категория гносеологии, стоящая в одном ряду с теорией, но, в отличие от последней, она не предполагает полноты воспроизведения или конструирования объекта. В ней выражается ведущий замысел, способ организации знания, очерчивающий его контуры. Даже из этимологии напрашивается вывод, что концепт есть некий элемент, составная часть концепции, ее отдельный узел. Но как-то тут «не горячо», банально. Непонятно, почему вдруг концепты привлекли всеобщее внимание и оттесняя саму концепцию, становятся чуть-ли не на ее место. Возникло своеобразное направление исследований – «концепт-философия».

«Концепт, – полагают Ж. Делез и Ф. Гваттари, – лишен пространственно-временных координат и имеет лишь интенсивные ординаты. В нем нет энергии, а есть только интенсивности, он аэнергичен. Концепт – это событие, а не сущность и не вещь… Концепт определяется как нераздельность конечного числа разнородных составляющих, пробегаемой некоторой точкой в состоянии абсолютного парения с бесконечной скоростью…»[4]. Далее: «Он реален без актуальности, идеален без абстрактности… У него нет референции; он автореферентен, будучи творим, но одновременно сам полагает себя и свой объект. В его конструировании объединяются относительное и абсолютное»[5]. Или: «Концепт – это конфигурация, констелляция некоторого будущего события… Всякий раз выделять событие из живых существ – такова задача философии, когда она создает концепты и целостности»[6].

В рамках классическо-метафизической картины мира приводимые характеристики концептов ни на что не похожи или похожи на заумь (нет пространственно-временных координат, реален, но не действителен, не сущность и не вещь и т. п.). Если классическая=модернистская философия это не критикует, то либо из страха быть обвиненной в антиплюрализме и консерватизме (смертный грех в инновационную эпоху), либо загипнотизированная настроением ко всему толерантного равнодушия. Что касается безоговорочно «принявших постмодернизм», то в большинстве случаев они пересказывают его идеи без понимания о чем речь («без референции»). Представители индустриалистского научно-технического, в том числе «неклассического» и так называемого постнеклассического знания отмалчиваются, уходя от оценки концептивизма как от чего-то постороннего, их не касающегося, считая, что это проблемы, придуманные гуманитариями. Иногда, правда, берут на себя труд продемонстрировать их некомпетентность в науке. Известная книга Алена Сокала и Жана Брикмона «Интеллектуальные уловки» (М., 2002) вся построена на примерах несостоятельности апелляций постмодернистских авторов к физике микромира и научной эпистемологии, в показе, что их ссылки на «бесконечные скорости», «парения» и «ординаты» в лучшем случае метафоры, в худшем – субъективные фантазии.

Действительно, все приверженные истине метафизические философы и ученые-естественники, положив при чтении постмодернистских текстов руку на сердце (иногда в силу суровой необходимости), должны честно сказать, что это некая разновидность абсурдистской литературы. Со всеми ее типичными признаками. Однако если им предложить, перенеся руку с сердца на «мышь» компьютера, посмотреть на экран и хотя бы минимально рефлексируя, пересказывать, что и как там делается, они должны будут, возвратив руку на сердце, признаться в своей ошибке. Концепт-философия характеризует происходящие на (в) нем процессы вполне адекватно. Она не только не заумна и не абсурдна, она эмпирична, описательна и даже банальна. Делез не зря определял ее как «трансцендентальный эмпиризм». Трансцендентальный – значит иной по отношению к нашему миру. У нее есть референт. Им является информационная реальность, открывающаяся человеку при его присоединении к персональному компьютеру.

После квалификации концептизма в качестве философии computer science он становится «открытой книгой», которая свободно читается на любой странице. Концепт «бесконечен в своем парящем полете, т. е. в своей скорости, но конечен в том движении, которым описывает очертания своих составляющих» [7]. Да, «электроны» в процессоре и чипах носятся в сравнении с нашим миром с «бесконечной скоростью». Но образуемые ими на экране конфигурации конечны и иногда с раздражением приходится ждать их «слишком медленного» появления. «Концепты – это центры вибрации каждый в себе самом и по отношению друг к другу. Поэтому все в них перекликается, вместо того, чтобы следовать или соответствовать друг другу»[8]. Да, это коннекционизм, сетевая логика «детерриториализованных» информационных событий, отличающаяся от логики систем и структур материально-энергийного мира. «Концепты – это конкретные конструкции, подобные узлам машины, а план – это абстрактная машина, деталями которой являются эти конструкции»[9]. Если вместо «плана» сказать «программа», soft ware, то больше вряд ли что надо объяснять. «Если такой план-решето решиться назвать Логосом, то это далеко не то же, чем просто „разум“ (в том смысле, каком говорят, что мир устроен разумно). Разум – всего лишь концепт, и при том слишком скудный, чтобы им определялись план и пробегающие его бесконечные движения. В общем первыми философами были те, кто учредил план имманенции в виде сети, протянутой через хаос»[10]. Ясно, что в сравнении с Матрицей и Искусственным Интеллектом наш разум и Логос весьма скудны для существования в информационном мире. Как скудна вся когда-либо бывшая человеческая мысль до появления «Сети, протянутой через хаос».

Дальнейшую дешифровку философии концептизма (трансцендентального эмпиризма) может, при желании, продолжить любой читатель. Открывается много интересного, она доставляет истинное удовольствие, не меньшее, нежели от долго не поддававшегося, но внезапно начавшего разгадываться кроссворда.

Таким образом, концепт – это понятие, потерявшее изначальный гносеологический статус концепции и ставшее видом бытия, «онтосом». Это – (не)понятие и в таком качестве относится к «вещам», хотя не является вещью в (мета)физическом смысле слова. Ближе всего оно, по-видимому, к формам Аристотеля, когда подсвечник состоит из бронзы как материи и «подсвечниковости» как формы. За исключением того, что концепт-вещь не предполагает бронзы. Мир концептов – мир чистых бытийствующих форм, «подсвечниковостей», существующих самостоятельно, без «бронзы». Тогда, может, лучше подойдет аналогия с платоновскими эйдосами, идеями? Да, за исключением того, что в отличие от эйдосов, пребывающих в трансцендентном мире, концепты по своей природе имманентны, хотя не материи, а информации. Они не являются образцами для «земных» вещей, хотя могут с ними соотноситься. Концепты свободно создаются, конструируются как некие множественности. Они могут плодиться и размножаться.

В свете такой перспективы задача философии видится в том, чтобы «творить концепты», создавая второй мир – double world. Подобно тому как сейчас все больше людей занято тем, что насыщают компьютеры информацией, перенося в них физические характеристики вещей и снабжая «данными», так философия должна поставлять в Сеть идеи и смыслы, накопленные тысячелетним духовным развитием человечества. По мере распространения подобных процессов возникает новая онтология – учение о целиком искусственном информационно-виртуальном мире, а концептизм – идеология происходящей «трансформации миров» и как таковая, без понимания ее смысла и направленности, без рефлексии над ней, враждебна существующему человеку, «снимает» его. Она отменяет, уничтожает его внешнее, «вещное», т. е. телесное и внутреннее, духовное бытие. Задача философии не в том, чтобы бездумно творить концепты, а в том, чтобы видеть, куда ведет это творчество и, вовремя его ограничивая, подчинять предметному миру и творчеству жизни.

Симулякр

От латинского simulacrum – образ, подобие. Обобщение явлений и процессов, связанных с имитацией, подменой вещи чем-то другим, похожим на нее, ее аналогом, подделкой, копией, бутафорией, контрфактным продуктом, притом выдаваемых за саму эту вещь, за оригинал. Это квази, псевдо, «как бы», когда сохраняя внешнее существование, вещи теряют свою сущность и служат выражением чего-то другого. Не случайно, в современном языке так широко распространился оборот «как бы». Вино без алкоголя (как бы вино), кофе без кофеина (как бы кофе), секс без партнера (как бы любовь), бесчисленные ароматизаторы и «улучшатели вкуса», добавки к какой-либо химической массе, составу, делающие их «яблочнее яблока», «земляничнее земляники», «розовее розы» и т. п., но это не яблоки, не земляника и не розы. Искусственные цветы, которые ярче и красивее естественных, бетонная стена «под мрамор», пластмассовый стол «под дерево», соевая колбаса «под мясо», певцы с «фабрики», выражающие не себя, свое состояние и чувства, а замысел и проект продюсера. Чем меньше в них самостоятельности, личностных особенностей, тем лучше и легче реализовать волю режиссера. Это конструкт, концепт, воплощенный в реальности, но не как новый артефакт, а внедренный в нечто существующее, воспроизводящее функции, но меняющее его субстрат, субстанцию, лишающее его собственных импульсов существования и развития. Человек без души, без самости, функционер, марионетка, зомби, робот. Песни «под фанеру», речь с чужого текста, порнография вместо секса, ложь как норма поведения и т. д. как в анекдоте, когда на вопрос об образе жизни отвечают: образ есть, а жизни нет.

Заслуга постмодернистской философии в том, что в ней впервые нашла обобщение эта мощнейшая тенденция развития нашей цивилизации к «как бы жизни». Тенденция к потере идентичности человека, подлинности его бытия, реальности как таковой, ее замены знаками реального. Симуляция есть некое параллельное движение процессу семиотизации мира. Культура эволюционирует от парадигмы «отражения реальности» до маскировки ее отсутствия, достигая состояния, когда семиотическая среда выступает как самодостаточная и субъект (в структрализме – означающее) больше не соотносится с какой бы то ни было фактичностью. На место оригинала становится копия. Парадокс? Только генетически, по происхождению. А на практике полученная из-под ксерокса бумага вполне может быть четче и лучше той, которую она воспроизводила. Картина великого художника, «облагороженная» компьютером, отступает на второй план перед своей копией. Ароматизированная и дополненная пищевыми химикатами колбаса вкуснее натурального мяса. Люди на экране красивее, чем в жизни, и встреча с оригиналом обычно приносит разочарование. Получается, что по бытию, его качеству повторение предшествует факту и это влияет на логику нашего мышления, на представление о соотношении причины и следствия. В конце концов мир возгоняется сначала в знаки (чего-то), а потом в ничего не означающие «пустые знаки», не-знаки. Драматизм ситуации в том, что качество получаемой реальности действительно выше, но это реальность иного. Качество собственно человеческого, не опосредованного техникой бытия – ниже, отчужденнее, вторичнее. Оно становится необязательным, «не настоящим». Причина превращается в предлог. Господствует пост(гипер)реальный синтетический продукт, получаемый комбинаторной деятельностью.

Однако здесь, в отношении симулякров, надо оговориться, изменив нашему в основном критическому подходу к оценке философии постмодернизма. Некоторые ее авторы сами выступают с резкой критикой симулякризации и семиотизации мира. Прежде всего Ж. Бодрийяр.

Жан Бодрийяр – французский философ, но больше социолог, культуролог. Родился в 1929 г. Преподает в Парижском университете, читает лекции в Европе, США, Австралии. Он не просто работает в сфере постмодернистской «академической» философии, а популяризируя ее, одновременно – разоблачает. Вместе с миром постмодерна и порядками в нем, порождающими феномен постмодернизма. Главной мишенью его анализа является потребительское общество с его рекламой, формализмом и псевдодеятельностью. Выступает против бездумного сциентизма, технологизма и глобалистской гегемонии Америки.

Он собственно и разработал данное понятие, хотя словарно оно существовало раньше. Симуляционному перерождению мира много внимания уделяет также широко публикующийся левоориентированный философствующий писатель Славой Жижек (1949 г.). Хотя обоих этих авторов относят к постмодернизму (они действительно работают в его терминах), но в отличие от некоторых других коллег, они не лукавят и не маскируют происходящее. Не делают из своей философии «симулякра». Показывая глубинную связь капитализма, глобализации и информатизации, их отчуждающее влияние на человека, они ищут для него выход, предлагают способы противостояния превращению вещей в симулякры. Чего не делают или даже усугубляют кризис вещного мира другие постмодернистские авторы. Например, Ален Бадью в книге «Делез. Шум бытия» (М., 2004) стремится доказать, что теория симулякров была уже у Платона и что вещи как таковые никогда не существовали и их природа изначально симуляционна. В том числе природа людей. А в сущности, полагает он, опираясь на Ж. Делеза, субстанцией мира надо считать виртуальное, реальность же есть его симулякр. Это яркий пример антиисторизма и актуализма, парадигмального перенесения сегодняшней ситуации на прошлое, идейная агрессия новых микро– и мегамиров, инфовиртуальной реальности против жизненной естественно-исторической среды существования человека как Homo vitae sapiens. Думается, что учитывая неоднозначность положения и внутреннюю борьбу в постмодернистской философии, надо поддерживать в ней линию на сохранение подлинности вещей и идентичности человека. Поддерживать и развивать, соотнося с контекстами классического субъект-объектного философствования.

Детерриториализация и децентрация

От латинского слова terra – земля, почва, оседлость и centrum – средина, основание, пуп; частица «де» как и везде – отрицание данных понятий. Развеществление мира, производимое постмодернизмом, логически завершается критикой «глубин и объемов» сущего, которое больше «не весит» («не вещит»). Все существует на поверхности, без «почвы» и без пространства. Довольно очевидно, что эти идеи слепок с экранов и мониторов, что это мир виртуальной образности, в лучшем случае – симулякров. По отношению к человеку они означают лишение его телесности, возгонку в бесплотные формы и текстуальность. В чистое сознание и информационные сингулярности. Лишенные привязанности к почве безпространственные образования кочуют по экранам где и как хотят. Становятся номадами. Номадизм – следствие детерриториализации. В нем выражается всё меньшая укоренённость в бытии, характерная для современного человека, отрывающегося от Земли, её притяжения и парящего в космической невесомости. Работающий или развлекающийся в Интернете индивид преодолевает государственные и иные социальные границы, общаясь без материальных препятствий. Его мир а-топичен, без-местен. Беспочвенность, неукорененность, а значит и неподлинность, «несобственность» и неорганичность бытия подкрепляется образом жизни не только на экране или в космосе, но и в предметном глобальном мире, когда у людей нет других привязанностей кроме профессиональной деятельности, а точнее, ее оплаты. «Моя Родина – чековая книжка» – таков девиз современных апатридов, космополитов как кочевников «за зеленью». Они не любят, не верят, не чувствуют. Они только знают, что есть любовь, вера, чувства. Читали и слышали о них, хотя скоро могут и не услышать. Номады и симулякры не живут, а функционируют, притом стремясь навязать свой образ (не)жизни другим, ещё живым людям, странам и народам. Деконструкция территориальной обусловленности бытия – буквальная реализация глобализма и тотальной свободы человека вплоть до ее превращения в свободу пустоты, в аутизм и атомизацию, когда никто никому не нужен. Трагическая диалектика беспочвенного индивидуализма, поставленная на технологическую почву!

Децентрация – центральный элемент деконструкции и, как подчеркивал Ж. Деррида, является необходимым условием критики всей европейской духовной культуры, формируемой ею картины мира, особенно метафизики. Признание центра лежит в основе субстанциализма, постулирующего наличие исходной сущности, которая воплощается в том или ином материале, а также и представлений о субъекте как свое-образном центре смысловой целостности, «опредмечивающейся» в объекте. Центрация является условием представления вещей как сложных систем, она «по определению» предполагается системно-структурной методологией, вообще – любой сколько-нибудь субординированной организацией в предметном мире. Метафора центрации в теоретическом сознании – дерево, имеющее ствол и растущие на нем ветки. Выделять главное и второстепенное, придавать разный вес тем или иным компонентам, различать ядро и периферию, внутреннее и внешнее, глубину и поверхность, располагать явления по вертикали – есть, в сущности, способ нашего, как формально-логического, системного, так и диалектического, становленческого мышления.

Отсюда вытекает значение отказа от центристских подходов. Это изменение самого способа отношения человека с миром. Децентрация – демонтаж каркаса до сих пор существовавшей онтологии и гносеологии, переход к другой модели реальности. Вся прежняя деконструируется до блоков или бескачественных элементов. Это предпосылка отказа от субъект-объектного отношения, самого деления мира на субъективное и объективное, на чем стояла и стоит классическая философия. Но если отказ от субстанциализма беспокоит только консервативных философов, то отказ от системного структурирования мира с трудом воспринимает современная наука, представители естествознания и «традиционной техники». Системно-структурные подходы и теория организации – ее высшие, передовые методологические достижения. Увы, они тоже перестают быть актуальными. «Системы» погибают вслед за «вещами». Естествознание теряет влияние вслед за философией. Не зря периодически возобновляются толки о «конце науки». О конце науки в качестве познавателя и техники в качестве преобразователя существующего мира и их (его) замене изобретением, становлением новых миров. Г. П. Щедровицкий иронически называл ученых «научниками», для характеристики же философов у него просто не было слов. Не зря Российская академия наук терпит поражение от технопарков и информационных центров, ее все время теснят, грозясь упразднить. А университеты превращаются из «фабрик мысли» в фабрики информации или, что еще желательнее, в универсамы по ее продаже – в «предпринимательские университеты». То есть как университеты в собственном смысле слова, учреждения не столько плодоносные, сколько светоносные – уничтожаются. Потому что они носители «старого мышления». В основу нового мышления кладется не системность и познание, даже не проектирование, а хаос, нелинейность, вычисления и программирование. Его коррелятом являются принцип множественности, децентрация и синергетика. Соответственно с чем меняются формы институциализации теоретической деятельности.

Итак, дерево повалено, распилено и мы имеем дело с «ризомой», корневищем, не обладающим четко выраженным подземным стеблем. Понятие разработано Ж. Делезом и Ф. Гваттари (1930–1992) в книге «Ризома», где оно прямо противопоставляется понятию структуры как систематизированному и иерархически упорядочивающему принципу организации. Связи остаются, но они не между вещами и явлениями, они самоценны, ситуационны и событийны – коннекционизм. Они нелинейны, гетерономны, плюральны и могут принимать любые конфигурации. Ризомные среды являются не кибернетическим (управление из центра), а синергетическими. Если структуре соответствует образ мира как космоса, то ризоме как «хаосмоса». Другое, похожее на ризому понятие, используемое в постмодернистской культуре – лабиринт. В нем тоже нет центра и периферии, оно не подчиняется линейной логике, в нем бесконечное число входов, выходов, тупиков и коридоров. Отныне мы живем в лабиринте с неизвестным выходом, о чем намного раньше говорило, что предвидело абсурдистское искусство.

Однако все это метафоры, символы, гениальные прозрения, артикуляция тени, отбрасываемой наступающим будущим, «опережающее отражение» того, что вошло в человеческую практику в последнее время. Вошла компьютерная техника, интернет, киберпространство, гипертекст, Сеть. Вошла новая реальность. Вот где действительно нет иерархии, денотации заменяются коннотациями, нет земного притяжения и обусловленной им вертикализации отношений, связь и ее узлы в непрерывном изменении и перекомбинации. Сетевая логика! Она ацентрична, нелинейна, деиерархизована, процессуальна, событийна. Она, в отличие от нашего повседневного двуполушарного мышления, не бинарна, не монистична, в своем пределе – не словесна. У нее «достаточно сил, чтобы надломать и искоренить слово „быть“» (Ж. Делез и Ф. Гваттари). Это другая, не чисто человеческая, классическая логика. Не Логос (центризм). Обеспечивая ее пришествие, постмодернистская философия дискредитирует «центризмы» на всех основных уровнях человеческого бытия.

Анти-этно-фалло-фоно-логоцентризм

В текстах Ж. Деррида этно-фалло-фоно-логоцентризм есть метафорическое выражение определенного состояния, системно-иерархических типов представления реальности. Прежде всего человеческой модели мира. Некий шифр ее (его) качеств, с которыми он ведет борьбу, но которые и которую нельзя понимать буквально. Их необходимо (если действительно хотеть что-то понять), теперь уже нам, «деконструировать» (деконструировать деконструкцию).

Понятие этноцентризма относится не к какому-то отдельному этносу или культурам, а человечеству в целом, характеризуя его как форму бытия, отличающуюся от других возможных форм. Все мы пока «этно». Оно является своеобразным аналогом «идолов рода» Ф. Бэкона, как бы второе имя человечества, выражающее его многообразие и в то же время универсальность. Борьба с этноцентризмом – это борьба с антропоцентризмом, отрицание человека в качестве культурно-исторического существа.

Фаллоцентризм при поверхностном толковании представляется как обозначение мужской субъектности и патриархального общества, а его критика – подарок-дань феминизму-гендеризму, находящему некое удовлетворение в деградации человека и распаде природогенной ценностной иерархии: наконец-то все равны. Фактически это оригинальный символ любого индивида как конкретного телесно-духовного феномена, обладающего полом, возрастом, расовой и национальной принадлежностью. Гени/т/ально центричное обозначение естественности людей, их включенности в биоту. Борьба с фаллоцентризмом – это борьба с телоцентризмом, отрицание человека в качестве живо(тно)го существа. Соотношение между понятиями этно– и фаллоцентризма сравнимо с соотношением понятий человека и индивида. Индивид – тоже человек, но с «определенным артиклем». Правда, вопрос с этно-фаллоцентризмом можно считать решенным раньше возникновения постмодернизма. Он перестал стоять сразу после семиотического поворота, да и идеализм рассматривает cogito преимущественно как бестелесное.

Фоноцентризм сопротивлялся дольше, ибо в речи он проявляется в образности и звукоподражательных словах в силу ее сцепления с характером своего носителя. Связь речи с жизнью людей незримо (беззвучно) присутствует при ее самом широком толковании, прорываясь и в язык, когда его берут не в виде абстрактных отношений и как искусственный, а как естественно-социальный. Это предметное взаимодействие человека с миром. Как живой феномен человек «фонит», шумит, жестикулирует. Есть язык поз и движений, смеха и плача. Борьба с фоноцентризмом – это борьба с эмпириоцентризмом, отрицание человека в качестве чувственного существа. И только в тексте, в отличие от говорения, тем более поведения, эмпирия сублимируется, наличие субстрата в нем приближается к «нулевой степени». В этом смысл происшедшего в постмодернизме как постструктурализме сдвига в понятиях – от языка к тексту, в остальном мало чем друг от друга отличающихся. Отчуждаясь от человека, от автора и читателя, текст становится самодостаточным множеством (в свете деконструкции центризма сказать по привычке «системой» было бы недальновидно). Однако не полностью. Эмпирии нет, но представительство «внешнего» сохраняется в виде организации, структуры, логики, обусловленной тем, что конкретный текст всегда о чем-то. Его содержание определяется отражением окружающего мира или, признавая тождество бытия и мышления, воспроизводит его структуру. Книга Бытия так или иначе посвящена бытию. В этом ее принципиальный, неизбывный логоцентризм. Поэтому логос и бытие приходится отрицать вместе.

За ускользающую манеру высказываний, разрешение себе любых противоречий, софистическую подмену терминов недоброжелатели называют Ж. Деррида «лукавым», а особенно злые – фальсификатором. Это не всегда справедливо. У него есть поразительные по ясности положения, в которых значимо каждое слово, но они настолько необычны, революционны, что в них не хотят – боятся вдумываться. «Логоцентризм идет рука об руку с определенностью бытия сущего как наличности. Поскольку этот логоцентризм присущ и мысли Хайдеггера, постольку она остается в пределах онто-теологической эпохи, внутри философии наличия, т. е. философии как таковой»[11]. Как видим, логоцентризм есть следствие допущения бытия, включающего природу и бога, составляющего смысл философии наличия, которая есть до сих пор существовавшая философия и которую он опровергает вместе с логоцентризмом. И, конечно, вместе с «этно-фалло-фоно» (заодно можно лишний раз убедиться в неправомерности опоры постмодернизма на Хайдеггера). Лого(с)центризм – это в сущности Слово, мысль, сознание как выражение любого внешнего – природы, Бога и их философской рефлексии в виде эйдосов, монад, вещей в себе, прафеноменов и т. д. и т. п. Борьба с логоцентризмом – это борьба со словоцентризмом, отрицание человека в качестве мыслящего существа.

Таким образом, в целом борьба с этно-фалло-фоно-логоцентризмом на самом деле есть борьба с антропо-тело-эмпирио-словоцентризмом, т. е. Homo vitae sapiens во всех его основных ипостасях. Мы особо подчеркиваем vitae, свойства живого, ибо деконструкция направлена прежде всего против них. Итогом победы над этно(антропо) – фалло(тело) – фоно(эмпирио) – логос(слово)центризмом является «смерть человека», общеизвестный девиз, «брэнд» постмодернизма, который теперь нельзя считать произвольным и случайным. Им вполне логично завершается логика деконструкции, снимающей бытие традиционного природно-исторического человека, включая духовный и предметный мир, в котором он живет.

След и различие

Это последние по счету (у нас), но не по важности в постмодернизме категории. Мы рассматриваем их в конце его деконструктивистского этапа, потому что одновременно они являются «условием возможности» грамматологии как позитивной части подобного типа философствования. Понятия следа и различия должны восприниматься вместе, ибо без следа нет различия, а без различия невозможно говорить о следах. След – это общий принцип артикулированности и расчлененности чего угодно. Близко к понятию следа – повторение, которое тоже предполагает оставление следов. В одном синонимическом ряду с ними понятие пропуска. Пропуск – пустота, ничто, на котором осуществляется различие и повторение. В этом случае исходной единицей, «элементарной частицей» реальности становится не атом или эйдос, не единица в собственном смысле слова, а двоица: след и пропуск, след и пропуск, след и пропуск… Различие. Не «вещь», а отношение. Не просто единица, пусть даже только мыслимая, а единица мысли. Или чистых отношений, связей, коммуникации.

Повторение и различие – категории, приходящие на смену тождеству (единству) как основополагающей категории метафизики. Они противоположны наличию как выражению идентичности сущего. Важность понятия «тождество» в метафизике была такова, что некогда все философствование считали «охотой за единым». Увидеть среди множества явлений и свойств общее основание, субстанцию – начало метафизики, на нем стоит вся онтология и гносеология, сами представления о Бытии. Быть – значит сохранять тождественность себе. Отождествление возникает в силу необходимости объединения чувственных впечатлений при формировании образа вещи в виде «комплекса ощущений». Напротив, информация по своей сути есть «отсутствие», отношение между вещами, их «разнесение» и отличение друг от друга. С информационного отношения к миру начинает человек, оторванный от его предметности, по крайней мере профессионально, что характерно для нашего времени. На полностью чистой информации работает компьютер, системы искусственного интеллекта. Следы и пропуски, trace/differense, повторение и различие, двоичное единство, 110010111000 есть их «материя». В «технике», в теории информации она известна как бит.

Раскрывая, развивая понятие «различие», Ж. Деррида вводит некоторую тонкость: вместо difference (различие), он предлагает писать differance (различание). Часто на нее не обращают внимания, а если обращают, то пишут бог знает что, буквально увязая в переводческо-филологических мелочах. На самом деле данная тонкость содержательна и весьма принципиальна. Для ее понимания полезно вспомнить, кто может, кое-что из марксизма, в частности понятия конкретного и абстрактного труда, потребительной и меновой стоимости. Конкретный труд – хлебопашца, станочника, учителя, программиста имеет качественные характеристики, требует разных способностей, навыков и образования, создает неодинаковые продукты, отличные друг от друга потребительные стоимости. Однако на рынке труда и товаров, они как-то при/с/равниваются, получают абстрактную количественную меру, «меновую стоимость», вследствие чего появляется возможность их обменивать, продавать и покупать, платить ту или иную зарплату. Они разные, но теперь не качественно, а только количественно. Как денежные знаки. На купюрах и банковском счете важна цифра, единицы и нули. Эту ситуацию можно обобщить на всю реальность. Между человеком, деревом, планетой, собакой существуют принципиальные качественные различия – difference, но если мы их поставим в информационный ряд и занумеруем: 1, 2, 3, 4 и т. д., то это будет не различие, а различание – differance. Разница есть, остается, но она абстрактная, количественная – место в ряду. Различие – качественная, феноменологическая, логоцентристская, «потребительная» характеристика реальности. Различание – ее количественное, абстрактное, математическое, «меновое» определение. Уже без субстрата и свойств, как мира информации. Повторение такого различания, когда наряду с десятичной, применяется двоичная система счисления, дает нам «традиционную» информационную технологию, интернет, программирование и прочую возгонку реальности в дигитальное состояние. Философию «It from bit», преврат/щен/ной, «гуманитарной» формой которой является постмодернизм.

Перечеркивание

В заключение проведенного обзора основных категорий деконструктивистского мышления целесообразно сделать пояснение насчет практикуемого в нем специфического приема, которого нет в «классике»: перечеркивание слов. Что это значит?

Перечеркивание крест накрест или прямыми линиями: бытие, мысль, логос и т. д. есть графическое выражение его негативной семантики, отрицание смысла зачеркиваемого слова. Однако такое, которое указывает на генетическую связь с отрицаемым позитивом. В сущности говоря, это выражение всей ситуации «пост». Посткультура не есть возврат в докультурное состояние, и не то, что к ней не относится, например, природа, промышленность, а то, что выросло на ее почве, использовав как материал. Это (не)культура, но не не культура. Посткультура – это зачеркивание культуры: культура. Также ее виды. Постхристианство не возврат к язычеству, а то, во что христианство перерождается. Постструктурализм не возврат к субстанциализму, а ультра-гиперструктурализм. Постмышление как мышление не состояние животного, не знавшего мысли, но то, что возникает после человеческого мышления – программирование, искусственный интеллект. Труп это (не)человек, постчеловек, человек, но он не камень и не дерево, не что-то инородное, не относящееся к человеку. Также робот. Это постчеловек – человек. Он – уничтоженный, «зачеркнутый человек», но одновременно его отражение и имитация. Его по/на/следник.

Общий смысл постмодернизма в том, что собственно человеческое бытие становится бытием, наш мир – миром. В отрицательной семантике выражается прогрессистский нигилизм современного развития, пресловутый апокалипсис цивилизации. И согласие с ним, более того, его пропаганда и культивирование. То, с чем, желая жить и продолжаться, человечество не должно соглашаться. Все не может быть всем. Мы должны искать, хранить и защищать нишу собственного бытия. Для чего важно и нужно стремиться, хотя бы в ценностной, идеологической сфере, превратить постмодернизм в контрпостмодернизм.