Уильям Батлер Йейтс
На королевском пороге
Действующие лицаКороль Гуаири.
Шонахан.
Его ученики.
Мэр Кинвары.
Двое калек.
Брайан, старый слуга.
Фидельма.
Дворецкий.
Воин.
Монах.
Придворные дамы.
Две принцессы.
Лестница королевского дворца Гуаири в Горте. Перед лестницей сбоку – стол с едой и скамья. Шонахан лежит на ступенях. Ученики переминаются внизу. Король стоит на верхней ступени перед занавешенным входом во дворец.
Король
Мы рады видеть вас – людей, искусныхВ двух видах музыки, что меж собойНесходны, словно женщина с мужчиной.Вы, знающие струнные орудья,Способные сливать слова и звукиСтоль сладостно, как будто речь самаСтановится мелодией, и вы,Умеющие дуть в витые роги,Чье ремесло без слов, зато без лестиКумирам времени, – благодарю.Мы ждали вас, как ждет любовник ночиВ серебряном возке, как одинокий –Рассвета в колеснице золотой.Вы призваны сюда, чтобы спастиЖизнь вашего учителя; сегодняОна как угасающее пламя –То вспыхнет, то поникнет.Старший ученик
Что случилосьС великим Шонаханом? Лихорадка –Или иная хворь? Когда он слег?Король
Не лихорадка это и не хворь.Он сам по доброй воле выбрал смерть,Отказываясь от воды и пищи,Чтоб досадить мне; ибо есть обычай –Старинный и нелепый: если кто-тоОбижен иль сочтет, что он обижен,И голодом себя заморит самПод дверью у обидчика, такоеСчитается бесчестием для дома,Будь это даже царский дом.Старший ученик
Не знаю,Что и сказать. Мой долг – повиноваться,Но как повиноваться я могу,Когда мой самый дорогой УчительСчел для себя достойней умереть,Чем вынести обиду? Кто решитсяШвыряться жизнью из-за пустяка?Король
Я знал, что вы поддержите его,Пока не убедитесь, как мелкаПричина для обид. Три дня назадЯ уступил роптанию придворных –Епископов, воителей и судей –Узревших для себя бесчестье в том,Что вместе с ними на Совете ВысшихСидит слагатель песенок. СперваЯ попросил его весьма любезно,Но он сослался на права поэтов,Что якобы от сотворенья днейУтверждены. На это я ответил,Что лишь король – источник всяких правИ только тем мужам, кто правит миром,А не поет о мире, подобаетЧесть высшая. Придворные мои –Епископы, воители и судьи –Все выразили криком одобренье;Под этот шум он вышел, но с тех порОтказывался от еды и пищиС надменным вызовом.Старший ученик
Мне стало легче;Вы сняли камень у меня с груди –Обычай старый вряд ли стоит жизни.Король
Уговорите есть и пить упрямца.Сперва я думал: может быть, сам голодИ жажда убедят его, но тщетно.Он, видно, хочет уморить себя.На вас отныне вся моя надежда,А также на соседей и друзей,К которым я послал гонцов. ПокаОн здесь лежит и губит жизнь свою,Честь моя гибнет. Но и на попятныйПойти нельзя: все сразу обвинятМеня в постыдной слабости, и тронПоколебаться может.Старший ученик
Понимаю –И попытаюсь убедить его.Быть может, пребывая в неких грезах,Он ваших справедливых слов, король,Не слышал вовсе.Король
Пусть поест немного.Тревожусь я не только о себеИ добром имени своем, но такжеО нем самом. Он человек, способныйВнушить к себе любовь и мужу битв,И женщине – и всякому, кто судитО человеке лишь по одномуДостоинству его. Но я – на троне,И должен мерить мерой государства.Своим безумством он превысил меру,Своей гордыней пошатнул устои,Повел себя надменно и мятежно.(Готовится уйти, но вновь оборачивается).
Сулите ему дом с землей и лугом,Богатые одежды, деньги, жемчуг –Все, кроме права древнего поэтов.Уходит во дворец.
Старший ученик
Король несправедливо поступил.Но Шонахан, решивший умеретьЗа отнятое право, судит вздорно.Взгляни на нас, Учитель. ОтрешисьОт дум своих и погляди на нас:Всю эту ночь с коней мы не сходили,Скакали от заката до восхода,Чтоб оказаться здесь.Шонахан (опираясь на локоть и говоря, как сквозь сон)
Я был сейчасВ высоком доме на холме АльвинаСо мною – Финн и Осгар. ЩекоталМне ноздри запах жареного мяса.И вдруг – мой сон унес меня к ручью,Где Грания лосося потрошила…Старший ученик
Заплакать можно, слыша этот бред,Голодный сон про жареное мясо.А всё зачем? – Рассказ о журавле,Что голодом себя морил, пугаясьСвоей же тени в лунной зыби вод,Не так причудлив и не так нелеп,Как это заблужденье.Шонахан
Заблужденье?Нет, это истина. Как в лунном свете,Я вижу, изменилось все вокруг;Плоть, ослабев, не сдерживает большеПолета мысли, что стремится в мирСнов и фантазий. Показалось даже,Что мне знакомы ваши голосаИ даже лица, – но слова настолькоПротиворечат им, что я не знаю:Кто это упрекать пришел меня?Старший ученик
Я старший ученик твой, Шонахан,Которого учил и наставлял тыТак долго, что на Сретенье однаждыСказал мне, будто я уже постигЕдва ль не все, что нужно знать поэту.Шонахан
Мой старший ученик? Не может быть.
Нет, это кто-то из толпы придворных,Роившихся вокруг меня с рассвета.Я заморочен снами – но не сдамся.На Сретенье, сейчас припоминаю,Я спрашивал ученика, за чтоПоэзия столь чтима; мне хотелось,Чтоб у него всегда был наготовеОтвет для диких, варварских племенИ тамошних царей. Ну, повтори:Что он ответил мне?Старший ученик
Я отвечал:Поэт рисует образы ЭдемаИ над младенческой кроваткой мираИх вешает, чтоб дети возрасталиДля радости и счастья. Но зачемЯ должен здесь стоять, твердя зады,Когда ты губишь сам себя, Учитель?Шонахан
Я начинаю узнавать твой голос.Скажи еще, когда умрет искусство,Что будет с миром?Старший ученик
Коль оно умрет,Мир без искусства станет, словно мать,Что, глядя на уродливого зайца,Родит ребенка с заячьей губой.Шонахан
И я тебя еще потом спросил(Припомни, коли ты есть ты), как должноХранить поэзию, – и ты сравнилЕе с ценнейшими из всех вещей,Какими Небо одарило Землю.Старший ученик
Я отвечал, как ты меня учил:Ее хранить должны мы беззаветно,Как племя Даны бережет своиЧетыре клада, как король Грааля –Святую Чашу, как Единорог –Волшебный камень у себя во лбу, –Чтоб кровь свою пролить без колебанья,Как сладкое вино… А, понимаю!Меня ты хочешь устыдить сейчасМоими же словами. Но, Учитель,Речь только о Совете Королевском:Как может этакий пустяк затронутьДостоинство поэзии?Шонахан
В тот раз,На Сретенье, поэзию отнес тыК тем уязвимым Божьим чудесам,Что не выносят унижений.Старший ученик (другим ученикам)
Верно.Что я скажу? В тот раз он называлДвор отраженьем мира, самым первымЕго пригожим детищем, и, значит,Всё то, что делается при ДвореТотчас же проникает в мир – благое,Как и дурное. Как ему ответить?Какой нелживый довод подыскать?Младший ученик
Скажи, что музыка его нужнаВсем любящим ее.Шонахан
Я и тружусьДля них – тех, что вот-вот должны родитьсяИ, внемля няньке, голос обрести –Чтоб даже гнев звучал как звуки арфы.Но где им взять величье, если яНе приготовил золотую зыбку?Младший ученик (бросаясь к ногам Шонахана)
Зачем меня увел ты от родных,От пастбища отцовского и поля?Зачем мне в уши музыку вложил?Куда пойду я, дважды обездолен –В невыносимый крик и шум мирской?Я брошу наземь и трубу, и арфу.Зачем играть и петь с разбитым сердцем,Учительской не слыша похвалы?Шонахан
Чего еще ты от поэтов ждал,Как не печали? Замолчи и слушай.Суровые ступени эти – школа,В которой буду я тебя учить.Запомни: даже на руинах мираПоэзия пребудет петь, ликуя;Она – как расточающая длань,Как треснувший стручок, как радость жертвыВ святом огне, как Божий смех во мгле.Но смех умолк в ушах… Мне одиноко,И слезы жгут…Младший ученик
Не умирай, Учитель!Старший ученик
Молчи, не беспокой его напрасноСловами жалкими. Одно осталось –Пойти и поклониться королю,Что он вернул отобранное право.Пойдем, дружок, со мной. И будь, что будет.(Поднимает Младшего ученика)
Преклоним перед королем колени.Оставьте здесь лежать рожки и арфы.Отправимся в молчании, ступаяНеслышным шагом, головы склонив,Как подобает глубоко скорбящим.Все по очереди слагают на ступени свои инструменты и выходят друг за другом медленно и торжественно. Входят Мэр, двое Калек и Брайан, старый слуга. Мэр, чье бормотание предшествовало его появлению, пересекает сцену перед Шонаханом и останавливается по другую сторону ступеней. Брайан достает еду из корзинки. Калеки наблюдает за ним. Мэр держит в руке жезл, покрытый огамическим письмом.
Мэр (пересекая сцену). «Величайший поэт, почетный гражданин, пастбищные угодья…» Главное, ничего не перепутать. «Почетный, величайший, угодья…» Тут у меня на жезле все записано чертами и резами. И все-таки надо повторить еще раз: «Почетный, пастбищный… это разумно…» (Продолжает тихонько бормотать себе под нос.)
Первый калека. Так и надо этому Королю, если Шонахан навлечет на него несчастье! Что такого в этом короле особенного? Он такой же, как все смертные, и вот надо же – позволяет себе менять старые обычаи, которыми люди жили испокон века.
Второй калека. Если бы я был королем, я бы не стал связываться с человеком, складывающим стихи. Есть в них что-то неладное. Знавал я одного такого, который из года в год складывал стихи, сидя на развилке дорог под кустом боярышника, так что в конце концов весь боярышник на дороге, от Инчи до Килтартана, увял и засох, а ведь он был такой же оборванец, как и мы.
Первый калека. У тех, кто складывает стихи, есть власть не от мира сего.
Мэр. Можно сказать, я наполовину готов.
Первый калека. Не тот ли это, который говорил тебе о благодатном источнике? И о маленькой святой рыбке?
Мэр. Потише, вы!
Второй калека. Ну, конечно, это был он.
Первый калека. О рыбке, которая высовывается из воды и исцеляет калек?
Второй калека. Высовывается раз в семь лет.
Мэр. Итак, я почти готов.
Брайан. Я бы никогда не пожелал Королю никакого зла, если бы не мой хозяин…
Мэр. И ты тоже тише!
Брайан … который решился умереть, чтобы отомстить ему. Вот, я раскладываю для него пищу, но если он и в этот раз ее не тронет, я вернусь домой и начну готовить еду для поминок, ибо до этого уже рукой подать.
Мэр. Теперь моя очередь говорить.
Брайан. Пожалуйста, только покороче.
Мэр (подходя к Шонахану). О величайший поэт Ирландии, перед тобой мэр твоего родного города Кинвары. Я пришел сказать тебе, что слухи о твоем споре с Королем Горта повергли нас в великую печаль, отчасти из-за тебя, почетный гражданин нашего города, отчасти из-за самого города. (Чешет в затылке, потеряв нить речи.) Что там дальше? Кажется, что-то о Короле…
Брайан. Продолжайте. Я разложил перед ним еду; может быть, когда вы закончите, он поест что-нибудь.
Мэр. Не торопи меня.
Первый калека. Дай мне кусочек. Твой хозяин не обидится.
Второй калека. Пусть, кто хочет, изнуряет свои кости голодом, а мы-то помним, зачем Господь дал человеку желудок.
Мэр. Все замолчите. Я вспомнил. Король, говорят, настроен весьма благосклонно, и у нас есть все основания думать, что он собирается отдать нам пастбищные угодья, в которых мы так нуждаемся. Подумать только, нашим косарям приходится ножом срезать траву между камнями! Мы просим лишь разумного. Мы просим, чтобы ты ради блага города сделал то, чего желает Король, и тогда он, вероятно, сделает то, чего желаем мы. Разве это не разумно?
