Жизнь и цель собаки

Ясно, что мир сложнее, чем я думал. В нем были не только Мать, братья и сестра, не только прятки от людей, охота и игры в трубе. Гораздо более крупные события могли изменить все – события, которыми управляют люди.

В одном только я ошибался: нам с Шустриком еще предстояло в будущем встретить Сестру.

2

Куда бы мы ни направлялись на нашем грузовике, я чувствовал: там должны быть собаки. Клетка, в которой мы сидели, была наполнена запахами других псов, их мочой и калом, и даже кровью вперемешку с шерстью и слюной. Мать съежилась, выставив когти, чтобы не скользить на прыгающем полу; мы с Шустриком бродили по клетке, опустив носы, стараясь отличить запахи одной собаки от другой. Шустрик пытался пометить углы клетки, но стоило ему встать на три лапы, как резкий рывок грузовика валил его на пол. Один раз Шустрик чуть не рухнул на Мать, которая в ответ лишь куснула его. Я посмотрел на брата с отвращением. Он что, не видит, как ей плохо?

В конце концов мне надоело обнюхивать собак, которых тут даже не было; я прижал нос к проволочной сетке и начал втягивать встречный ветер. Он напомнил о том, как первый раз я сунул нос в сочные мусорные баки, которые были для нас главным источником еды; там были тысячи непонятных запахов, и все они врывались в мой нос с такой силой, что я непрерывно чихал.

Шустрик убрался к другой стенке клетки и лег, не присоединившись ко мне, потому что это не он придумал это развлечение. Стоило мне чихнуть, как он бросал на меня угрюмый взгляд, словно говоря, что в следующий раз я должен попросить у него разрешения. И каждый раз я показывал глазами на Мать, которая, хоть и сжалась в комок от передряги, оставалась для меня главной.

Когда грузовик остановился, женщина подошла и заговорила с нами, прижав ладони к клетке, чтобы мы могли их облизать. Мать не тронулась с места, но Шустрик, заинтересовавшись, встал рядом со мной.

– Ах, вы, миленькие. Кушать хотите? Кушать?

Мы припарковались перед длинным невысоким домом; под колесами грузовика торчали редкие пучки пустынной травы. Один из мужчин крикнул:

– Эй, Бобби!

Ответ был оглушительным. Из-за дома раздался дружный лай множества собак – я даже не мог сосчитать, сколько их. Шустрик поднялся на задних лапах и поставил передние на стену клетки – как будто так ему было лучше видно.

Шум продолжался. Из-за угла здания вышел еще один человек – коричневый и обветренный, он чуть прихрамывал. Два других мужчины улыбались, как будто ожидали чего-то. Увидев нас, новый человек резко остановился, опустил плечи.

– О, нет, сеньора, никаких собак. У нас и так слишком много. – Он излучал отказ и сожаление, но никакой злобы от него не исходило.

Женщина повернулась к нему и заговорила:

– У нас два щенка и их мать. Им месяца по три. Еще один убежал, а один умер.

– О, нет.

– Мать дикая, бедняжка. Она напугана.

– Вы помните, что вам сказали в прошлый раз? У нас слишком много собак, и мы не получим разрешения.

– Мне все равно.

– Сеньора, у нас нет места.

– Ладно, Бобби, ты знаешь, что это неправда. И что с ними делать – пусть живут, как дикие звери? Это собаки, Бобби, маленькие щенки!

Женщина снова повернулась к клетке, и я завилял хвостом, чтобы показать ей, что я весь в восторженном внимании – хоть и не понимаю ничего.

– Ладно, Бобби, подумаешь, еще три! – сказал, улыбаясь, один из мужчин.

– Однажды не хватит денег тебе на зарплату; все уйдет на корм собакам, – ответил человек по имени Бобби.

Мужчины с улыбкой пожали плечами.

– Карлос, возьми котлету и вернись к ручью. Может, найдешь того, который убежал, – сказала женщина.

Мужчина кивнул и засмеялся над выражением лица Бобби. Я понял, что женщина – главная в этой человеческой семье, и еще раз лизнул ей ладонь, чтобы она любила меня больше всех.

– Хороший пес, хороший, – сказала мне женщина. Я запрыгал и завилял хвостом – по морде Шустрику, который злобно моргал.

Тот, которого звали Карлос, пах пряным мясом и странными незнакомыми маслами. Он сунулся с шестом в клетку и поймал Мать, а мы с Шустриком сами пошли за ней, когда ее повели за угол здания к большому забору. Лай за ним стоял оглушительный, и я почувствовал легкий укол страха – куда мы попали?

От Бобби пахло апельсинами, грязью, кожей и собаками. Мужчина приоткрыл калитку, прикрывая щель своим телом.

– Назад! Назад! Пошли! – скомандовал он. Лай чуть-чуть притих, а когда Бобби открыл калитку настежь и Карлос втащил Мать внутрь, и вовсе прекратился.

Меня так поразило увиденное, что я даже не почувствовал, когда Бобби ногой подтолкнул меня за забор.

Собаки.

Собаки были везде. Некоторые размером с Мать или больше, некоторые меньше – все свободно кружили по большому пространству – двору, окруженному высоким деревянным забором. Я подбежал к доброжелательным с виду собакам, чуть постарше меня, остановившись неподалеку, как будто меня что-то заинтересовало на земле. Три собаки передо мной были светлые и все – самки, так что я обольстительно пописал на кучку грязи, прежде чем подойти и обнюхать их с тыла.

Мне так нравилось все происходящее, что хотелось лаять, но Мать и Шустрик были недовольны. Мать бегала вдоль забора в поисках выхода, опустив нос к земле. Шустрик подошел к группе самцов и теперь неловко стоял рядом с ними, с дрожащим хвостом, пока каждый пес по очереди задирал лапу у забора.

Один из самцов встал прямо перед Шустриком, а второй обежал его, чтобы понюхать с тыла, и тут мой брат сдался. Его зад просел, Шустрик повернулся к самцу, поджав хвост. Я не удивился, когда через несколько секунд он валялся на спине, игриво извиваясь. Я понял, что Шустрик больше не главный.

Тем временем еще один самец, мускулистый и высокий, со свисающими ушами, совершенно неподвижно стоял в центре двора, наблюдая, как Мать продолжает свою отчаянную кругосветку. Что-то подсказало мне, что этого пса стоит опасаться больше остальных собак; и, конечно, как только он шевельнулся и двинулся к забору, собаки вокруг Шустрика прекратили свалку и тревожно подняли головы.

В десяти шагах от забора самец разогнался и прыгнул на Мать, которая сжалась в комок. Самец прижал ее плечами, не давая двинуться; его хвост торчал трубой. Мать, прижатая к забору, позволила обнюхать себя вдоль и поперек.

Первым делом я хотел – и Шустрик наверняка тоже – поспешить ей на помощь, но почему-то решил, что не стоит. Этот самец, ширококостный мастифф с коричневой мордой и слезящимися глазами, был Вожаком. Мать должна была подчиниться просто по законам стаи.

Закончив тщательную проверку, Вожак выпустил на забор короткую струю мочи, которую Мать внимательно изучила, и порысил прочь, утратив интерес. Мать будто сдулась и незаметно скользнула за штабель сложенных в стороне шпал.

Остальные самцы должным порядком подошли проверить и меня, но я припадал к земле и всех лизал в морду, желая дать понять, что со мной ни в коем случае не будет проблем – это от моего брата можно ждать неприятностей. А я-то всего лишь хотел играть с тремя девочками и исследовать двор, полный мячиков, резиновых косточек и всевозможных замечательных запахов и игрушек. Струйка чистой воды непрерывно текла в лохань, так что можно освежиться, когда хочешь, а человек по имени Карлос приходил во двор раз в день прибрать за нами. Время от времени мы все разражались громким лаем – без причины, просто для удовольствия.

А еда!.. Дважды в день Бобби, Карлос, Сеньора и еще один мужчина проходили через стаю, разделяя нас на группы – по возрасту. Они вываливали из мешков вкуснейшую еду в большие миски, и мы тыкались туда мордами и ели сколько влезет! Бобби стоял рядом, и если видел, что кто-то (обычно младшая из девочек) не наелся, то брал его и кормил, отгоняя остальных.

Мать ела с остальными взрослыми собаками, и иногда я слышал рычание с той стороны, однако видел только виляющие хвосты. Не знаю, что они ели, пахло это восхитительно, но если щенок пытался подобраться, чтобы выяснить, кто-нибудь из людей загораживал дорогу.

Сеньора наклонялась к нам и позволяла целовать ее лицо, гладила нашу шерсть и смеялась. Она сказала, что меня зовут Тоби. Каждый раз, увидев меня, она повторяла: Тоби, Тоби, Тоби.

Я был совершенно уверен, что я – ее любимый пес; а как же иначе? Моей лучшей подружкой была светло-коричневая самочка по имени Коко, которая приветствовала меня в первый день. У Коко были белые лапы, розовый носик и густая жесткая шерсть. Она была такая маленькая, что я приходился ей вровень, несмотря на короткие ноги.

Мы с Коко боролись целыми днями. Другие девчонки тоже присоединялись к нам, а иногда и Шустрик, который всегда хотел играть в игру, где он побеждает Вожака. Впрочем, ему приходилось контролировать свою агрессивность: если он начинал слишком буянить, кто-то из самцов подбегал, чтобы преподать урок. Когда такое случалось, я всегда делал вид, что вижу Шустрика впервые в жизни.

Мне нравился мой мир, мой Двор. Я обожал бегать по грязи возле лохани с водой, так что брызги из-под лап пятнали мою шерсть. Мне нравилось, когда все принимались лаять, хоть и не понимал, зачем мы это делаем. Я любил гоняться за Коко, спать в куче собак и нюхать чужие какашки. Много раз я засыпал прямо на ходу, утомленный игрой и довольный до безумия.

Взрослые собаки тоже играли – даже Вожак иногда бегал по двору с куском одеяла в зубах, а остальные собаки бежали за ним и делали вид, что не могут догнать. Мать не играла никогда – она вырыла себе яму за штабелем шпал и обычно просто лежала там. Когда я зашел ее проведать, она зарычала, будто забыв, кто я такой.

Однажды вечером, после обеда, когда собаки разбрелись по Двору, я увидел, как Мать незаметно выбралась из своего убежища и двинулась к калитке. Я жевал резиновую косточку – мне все время хотелось жевать что-нибудь из-за зуда во рту, но тут я застыл и стал смотреть на Мать, которая уселась перед калиткой. Что, кто-то пришел? Я прислушался – если бы у нас был гость, все собаки уже лаяли бы.

Часто по вечерам Карлос, Бобби и другие мужчины сидели за маленьким столиком и болтали, передавая друг другу открытую стеклянную бутылку, из которой доносился резкий химический запах. Впрочем, в этот вечер во Дворе были только собаки.

Мать уперлась передними лапами в перекладины деревянной калитки и ухватила зубами железную ручку. Неужели она будет жевать эту гадость, когда вокруг столько замечательных резиновых косточек? Мать повертела головой направо и налево – никак не могла откусить кусок. Я взглянул на Шустрика, – он крепко спал.

И вдруг калитка неожиданно щелкнула и открылась. Моя Мать открыла ее! Она опустила лапы на землю и плечом распахнула калитку, осторожно нюхая воздух по ту сторону забора.

Потом она обернулась и посмотрела на меня блеснувшими глазами. Я понял смысл: Мать уходит. Я встал, чтобы присоединиться к ней; Коко, лежавшая рядом, лениво подняла голову, поморгала, а потом, вздохнув, снова растянулась на песке.

Если я уйду, то больше не увижу Коко. Я разрывался между верностью Матери, которая кормила меня, учила и заботилась обо мне, и моей новой стаей, в которую входил и мой никчемный братец, Шустрик.

Мать не стала дожидаться моего решения. Она тихо скользнула во мрак надвигающейся ночи. Если я хочу догнать ее, надо торопиться.

Я выскочил из открытой калитки вслед за Матерью, в непредсказуемый мир по ту сторону забора.

Шустрик не видел, как мы уходим.

3

Ушел я недалеко. Во-первых, я не мог двигаться так же быстро, как Мать, а во-вторых, перед домом росли кусты, которые обязательно нужно было пометить. Мать не ждала меня и даже не оглянулась. Она делала то, что умела лучше всего: незаметно скользила среди теней.

Когда-то, совсем недавно, все, чего я хотел от жизни, – возможности прижаться к Матери; ее язык и ее теплое тело значили для меня больше всего. Теперь, глядя, как она исчезает, я понял: оставляя меня, она делает то, что рано или поздно должны делать все собачьи матери. Мое желание следовать за ней было последним порывом – наши отношения навсегда изменились.

Я еще не опустил задранную лапу, когда Сеньора вышла на крыльцо и остановилась, увидев меня.

– Ого, Тоби, как же ты выбрался?

Если бы я хотел удрать, бежать нужно было бы немедленно. Конечно, я этого не сделал. Я завилял хвостом и подпрыгнул, пытаясь лизнуть хозяйку в лицо. К ее цветочному запаху добавился замечательный аромат жирной курицы. Сеньора пригладила мои уши, и я последовал за ней, очарованный ее прикосновением, к еще незакрытой калитке, за которой дремала безучастная стая. Она легонько протолкнула меня в калитку и вошла следом.

Как только калитка захлопнулась, собаки повскакали со своих мест и побежали к нам. Сеньора гладила их и ласково говорила с ними, а я сердился, что приходится с кем-то делить ее внимание.

Несправедливо: я отказался от Матери, чтобы быть с Сеньорой, а она вела себя, словно я не лучше других!

Когда она ушла, калитка захлопнулась с металлическим лязгом, но она уже не казалась мне непреодолимым препятствием.

Через несколько дней, когда я боролся с Коко, Мать появилась снова. Вернее, мне показалось, что это Мать.

Когда Бобби открыл калитку, я поднял глаза – там стояла дрожащая Мать. Я радостно понесся по двору впереди остальных собак, но, подбежав ближе, притормозил.

Эта самка окраской была совсем как Мать, с черным пятном над одним глазом, коротким носом и короткой шерсткой – это была не Мать. Она присела и описалась, когда мы приблизились, окружив ее. Шустрик подошел к ней и обнюхал под хвостом.

Бобби, опустив плечи, как тогда, когда он нас всех сажал в грузовик в первый раз, стоял рядом с новенькой, защищая ее своим телом.

– Все будет хорошо, девочка, – говорил он.

Это была Сестра. Я уже почти забыл о ней, а теперь, глядя на нее, понял, насколько иная жизнь там, за забором. Она исхудала так, что были видны ребра, белый влажный шрам протянулся по боку. Из пасти несло гнилой пищей. Когда Сестра присела, послышался нездоровый запах мочевого пузыря.

Шустрик был в восторге, но она слишком трусила перед остальной стаей, чтобы играть с ним. Она подползла к Вожаку и позволила всем собакам обнюхать себя, даже не пытаясь обозначить какие-то пределы. Когда стая презрительно отошла, Сестра украдкой проверила пустую лохань для еды и попила немного воды, словно воруя.

Вот что ждет собак, которые пытаются прожить без человека – побои, неудачи, голод. Останься мы все в трубе, стали бы такими же, как Сестра.

Шустрик постоянно держался рядом с ней. Она всегда была его любимицей, была для него даже важней, чем Мать. Я смотрел, как он лижет Сестру и склоняется перед ней, но не ревновал – у меня была Коко.

Ревновал я, когда другие самцы оказывали внимание Коко, – они, похоже, думали, что могут ошиваться рядом и играть с ней, как будто меня нет; пожалуй, действительно могли. Я знал свое место в стае и радовался ощущению порядка и безопасности, но я хотел Коко только для себя и не любил, когда меня грубо отодвигали с дороги.

Самцы, видимо, хотели играть в игру, которую придумал я – кружить вокруг Коко и пытаться запрыгнуть на нее, но я заметил – с холодным удовлетворением, – что и с другими Коко не желает играть в эту игру.

На следующее после появления Сестры утро Бобби пришел на двор, позвал Шустрика, Сестру, Коко и еще одного молодого самца – игривого пятнистого гончего, которого люди называли Даун, – и вместе со мной посадил в клетку в кузове грузовика. Хотя было тесно и шумно, мне очень нравился встречный ветер. Меня веселило выражение на морде Шустрика, когда я чихал на него. Поразительно, но длинношерстная сука из стаи поднялась в кабину с Карлосом и Бобби. «Почему это она – собака переднего сиденья?» – удивился я. И почему, стоило ее запаху просочиться через открытое окно, меня пробирала дрожь, и я ощущал невыразимое возбуждение?

Мы припарковались у старого корявого дерева, которое давало единственную тень на раскаленной стоянке. Бобби зашел в здание с самкой из кабины, а Карлос приблизился к двери клетки. Мы все, кроме Сестры, сунулись вперед.

– Иди, Коко. Коко, – повторил Карлос. Его пальцы пахли арахисом, ягодами и еще чем-то непонятным.

Мы все ревниво залаяли, когда Коко повели в здание. Потом просто лаяли, потому что умеем лаять. Большая черная птица уселась на дерево над нами; она смотрела на нас, как на идиотов. Мы немного полаяли на птицу.

Бобби вернулся к машине.

– Тоби, – позвал он.

Я гордо выступил вперед, принял кожаную петлю на шею и спрыгнул на тротуар, который обжигал лапы. Входя в здание, я даже не обернулся на неудачников, оставшихся в клетке. В здании оказалось восхитительно прохладно, и было вдоволь запахов собак и других животных.

Бобби провел меня по коридору, потом поднял и уложил на блестящий стол. Вошла женщина; я завилял хвостом, когда она провела ласковыми пальцами по моим ушам и прощупала горло. Ее руки сильно пахли химией, хотя от одежды исходил запах других животных, включая Коко.

– А это у нас кто? – спросила она.

– Тоби, – ответил Бобби.

Я завилял сильнее, услышав свое имя.

– Сколько их, ты говоришь, сегодня? – Разговаривая с Бобби, женщина подняла мои десны, восхищенная моими зубами.

– Три кобеля, три суки.

– Бобби… – сказала женщина. Я вильнул хвостом, потому что узнал его имя.

– Ну знаю, знаю.

– У нее будут неприятности, – сказала женщина. Она ощупала меня всего, и я подумал – правильно ли будет застонать от удовольствия?

– Соседей нет – жаловаться некому.

– Все равно, есть закон. Она не может больше набирать собак. И так уже слишком много. Это антисанитария.

– Она говорит – иначе все собаки умрут. Никто не хочет их брать.

– Это противозаконно.

– Перестаньте, доктор.

– Вы ставите меня в неловкое положение. Я должна думать об их благополучии.

– Мы привезем их вам, если заболеют.