Большая книга психоанализа. Введение в психоанализ. Лекции. Три очерка по теории сексуальности. Я и Оно (сборник)

То, что сексуальное возбуждение может быть в значительной степени независимым от производства половых веществ, показывают наблюдения над кастратами мужского пола, у которых иногда операция не наносит ущерба либидо, хотя правилом является противоположное поведение, которое и служит поводом к операции. Кроме того, давно известно, что болезни, приводящие к прекращению производства мужских половых клеток, оставляют неповрежденными либидо и потенцию теперь уже стерильного индивида. Поэтому отнюдь не удивительно, как это представляет К. Ригер, что потеря мужских половых желез в зрелом возрасте может не оказать никакого влияния на душевное состояние индивида. Кастрация, произведенная в нежном возрасте, до пубертата, хотя и приближается по своему воздействию к устранению половых признаков, однако при этом кроме потери половых желез как таковых следовало бы также учитывать связанную с их исчезновением задержку развития других факторов.

Химическая теория

Опыты над животными с удалением половых желез (яичек и яичников) и соответственно варьирующей пересадкой новых таких органов у позвоночных животных (см. цитированный труд Липшютца) наконец-то отчасти пролили свет на происхождение сексуального возбуждения и при этом еще более оттеснили на задний план значение возможного накопления клеточных половых продуктов. С помощью эксперимента (Э. Штейнах) стало возможным превратить самца в самку и наоборот самку в самца, при этом психосексуальное поведение животного менялось в соответствии с соматическими половыми признаками и одновременно с ними. Но это определяющее пол влияние следует приписать не той части половой железы, которая производит специфические половые клетки (сперматозоиды и яйцеклетки), а ее интерстициальной ткани, которая поэтому выделяется авторами как «пубертатная железа». Вполне возможно, что дальнейшие исследования покажут, что обычно «пубертатная железа» может определять оба пола, чем было бы анатомически обосновано учение о бисексуальности высших животных, и уже сейчас можно предположить, что она – не единственный орган, имеющий отношение к производству сексуального возбуждения и половых признаков. Во всяком случае это новое биологическое открытие примыкает к тому, что мы уже раньше узнали о значении щитовидной железы для сексуальности. Мы можем теперь считать, что в интерстициальной части половой железы создаются особые химические вещества, которые усваиваются кровотоком и заряжают определенную часть центральной нервной системы сексуальным напряжением, как мы знаем о таком превращении токсического раздражения в особое раздражение органа с помощью других введенных ядовитых веществ, которые для тела являются чуждыми. Каким образом возникает сексуальное возбуждение в результате раздражения эрогенных зон при прежнем заряде центральных аппаратов и какие смешения чисто токсических и физиологических раздражений получаются при этих сексуальных процессах, даже если это рассматривать только гипотетически, – говорить об этом сегодня несвоевременно. В этом представлении о сексуальных процессах нам достаточно придерживаться как существенного предположения о наличии особых веществ, возникающих в результате обмена сексуальных веществ.[129] Ибо эта кажущаяся произвольной гипотеза подкрепляется крайне важными фактами, на которые мало обращали внимания. Неврозы, которые можно свести только к нарушениям сексуальной жизни, демонстрируют огромное клиническое сходство с феноменами интоксикации и абстиненции, возникающими в результате обычного введения ядовитых веществ (алкалоидов), вызывающих удовольствие.

Теория либидо

С этими предположениями о химической основе сексуального возбуждения хорошо согласуются наши вспомогательные гипотезы, которые мы создали себе для того, чтобы лучше понять психические выражения сексуальной жизни. Мы ввели понятие либидо как количественно меняющейся энергии, которой можно измерить процессы и преобразования в области сексуального возбуждения. Это либидо – в силу его особого происхождения – мы отличаем от энергии, которую следует положить в основу душевных процессов в целом, и, таким образом, наделяем ее также особыми качественными характеристиками. Отделяя либидинозную от другой психической энергии, мы выражаем предположение, что сексуальные процессы организма отличаются от процессов питания особым химизмом. Анализ перверсий и психоневрозов привел нас к пониманию того, что это сексуальное возбуждение поставляется не только так называемыми половыми частями, но и всеми органами тела. Следовательно, мы создаем представление о неком количестве либидо, психическое представительство которого мы называем либидо Я, а его продукция – уменьшение или увеличение, распределение и смещение – должна позволить нам объяснить наблюдаемые психосексуальные феномены.

Однако аналитическому исследованию это либидо Я становится доступным только тогда, когда оно нашло психическое применение в виде катексиса сексуальных объектов, то есть стало объектным либидо. Мы видим тогда, что оно концентрируется на объектах, фиксируется на них или оставляет эти объекты, переходит с них на другие и с этих позиций направляет сексуальную деятельность индивида, которая ведет к удовлетворению, то есть частичному и вре́менному угасанию либидо. Психоанализ так называемых неврозов переноса (истерии и невроза навязчивых состояний) позволяет нам получить здесь четкое представление.

Относительно судеб объектного либидо мы можем также узнать, что, будучи отвлеченным от объектов, оно сохраняется свободным в особых состояниях напряжения и в конце концов возвращается к Я, в результате чего снова становится либидо Я. Либидо Я – в противоположность объектному либидо – мы называем также нарциссическим либидо. Из психоанализа, словно через границу, переступить которую нам не дозволено, мы глядим в водоворот нарциссического либидо, и у нас создается представление об отношениях того и другого. Нарциссическое либидо, или либидо Я, предстает перед нами как огромный резервуар, из которого посылаются объектные катексисы и в который они снова втягиваются; нарциссический либидинозный катексис Я – как первичное состояние, реализованное в раннем детстве, которое лишь прикрывается более поздними испусканиями либидо, но, в сущности, сохраняется позади них.

Задача теории либидо невротических и психотических расстройств должна состоять в выражении всех наблюдаемых феноменов и выявленных процессов в терминах экономики либидо. Нетрудно догадаться, что при этом судьбам либидо Я будет придаваться большее значение, особенно там, где речь идет об объяснении более глубоких психотических расстройств. В таком случае трудность заключается в том, что средство нашего исследования, психоанализ, пока дает нам надежные сведения только о превращениях объектного либидо и не может непосредственно отделить либидо Я от других действующих в Я энергий. Поэтому дальнейшее развитие теории либидо возможно пока только путем умозрительных рассуждений. Но мы откажемся от всех завоеваний прежних психоаналитических наблюдений, если по образцу К. Г. Юнга дадим понятию либидо испариться, отождествив его с движущей психической энергией в целом.

Отделение импульсов сексуального влечения от других и тем самым ограничение понятия либидо этими первыми получают существенное подкрепление со стороны изложенной выше гипотезы об особом химизме сексуальной функции.

Дифференциация мужчины и женщины

Известно, что только с наступлением пубертата происходит строгое разделение мужского и женского характера; эта противоположность как никакая другая оказывает затем решающее влияние на весь образ жизни людей. Однако мужские и женские задатки хорошо заметны уже в детском возрасте; развитие сдерживающих факторов сексуальности (стыда, отвращения, сострадания и т. д.) происходит у девочки раньше и встречает меньше сопротивления, чем у мальчика; склонность к сексуальному вытеснению представляется в целом большей. Там, где дают о себе знать парциальные влечения сексуальности, они предпочитают пассивную форму. Однако аутоэротическая деятельность эрогенных зон у обоих полов одинакова, и вследствие этого соответствия возможность половых различий в том виде, как они устанавливаются после пубертата, в детстве отсутствует. Учитывая проявления сексуальности в виде аутоэротики и мастурбации, можно было бы выдвинуть тезис, что сексуальность маленьких девочек носит вполне мужской характер. Более того, если бы мы сумели наделить понятия «мужской» и «женский» более определенным содержанием, то можно было бы отстаивать также и утверждение, что либидо регулярно и закономерно имеет мужскую природу, кому бы оно – мужчине или женщине – ни принадлежало и независимо от своего объекта, будь то мужчина или женщина.[130]

С тех пор как я познакомился с точкой зрения на бисексуальность, я считаю этот момент в данном случае определяющим и думаю, что без учета бисексуальности едва ли можно прийти к пониманию фактически наблюдаемых сексуальных проявлений у мужчины и женщины.

Ведущие зоны у мужчины и женщины

Несмотря на это, я могу добавить лишь следующее: также и у ребенка женского пола ведущая эрогенная зона расположена в клиторе, то есть она является гомологичной мужской генитальной зоне на головке полового члена. Все, что мне удалось узнать о мастурбации у маленьких девочек, относилось к клитору, а не к частям внешних гениталий, имеющим большое значение для последующих генитальных функций. У меня самого существуют сомнения в том, что под влиянием соблазнения девочка может прийти к чему-либо иному, кроме мастурбации клитора, разве что в совершенно исключительном случае. Так часто встречающаяся именно у маленьких девочек спонтанная разрядка сексуального возбуждения выражается в подергиваниях клитора, а частые его набухания позволяют девочке правильно и без указаний оценить сексуальные проявления противоположного пола, просто перенося на мальчиков ощущения от собственных сексуальных процессов.

Кто хочет понять превращение маленькой девочки в женщину, тот должен проследить дальнейшую судьбу этой возбудимости клитора. Пубертат, сопровождающийся у мальчика стремительным вторжением либидо, у девочки характеризуется новой волной вытеснения, которым затрагивается как раз клиторальная сексуальность. При этом подвергается вытеснению известная часть мужской сексуальной жизни.

Усиливающееся сдерживание сексуальности девушки, обусловленное пубертатным вытеснением, служит стимулом для либидо мужчины и вынуждает его к активизации своих функций; с повышением либидо усиливается тогда и сексуальная переоценка, которая в полной мере проявляется лишь в отношении отказывающей, отрицающей свою сексуальность женщины. Тогда клитор, сам возбуждаясь во время позволительного, наконец, полового акта, выполняет роль проводника этого возбуждения к соседним женским органам, подобно тому как используют сосновые щепки, чтобы зажечь не так легко воспламеняющиеся дрова. Нередко, чтобы произошел этот перенос, требуется определенное время, в течение которого молодая женщина лишена чувствительности. Эта анестезия может стать постоянной, если клиторальная зона отказывается передать свою способность возбуждаться, что подготавливается активной деятельностью в детской жизни. Известно, что анестезия женщин часто лишь кажущаяся, локальная. Они нечувствительны у входа во влагалище, но отнюдь не при стимуляции клитора или других зон. К этим эрогенным причинам анестезии присоединяются затем еще и психические, также обусловленные вытеснением.

Если перенос эрогенной раздражимости от клитора во вход во влагалище удался, то это означает, что у женщины произошла смена ее ведущей зоны для последующего полового поведения, тогда как у мужчины с детства сохраняется одна и та же зона. В этой смене ведущей эрогенной зоны, а также во всплеске вытеснения в пубертате, в результате которого, так сказать, устраняется инфантильная мужественность, кроются основные причины особой предрасположенности женщины к неврозу, в частности к истерии. Следовательно, эти условия самым тесным образом связаны с сущностью женственности.

Нахождение объекта

В то время как благодаря процессам полового созревания устанавливается примат генитальных зон, а появление эрекции мужского полового члена властно указывает на новую сексуальную цель – на проникновение в полость тела, возбуждающее генитальную зону, с психической стороны совершается процесс нахождения объекта, подготовка к которому велась с самого раннего детства. Когда первоначальное сексуальное удовлетворение еще было связано с приемом пищи, сексуальный объект сексуального влечения находился вне собственного тела – в материнской груди. Влечение лишилось его лишь позднее, возможно, как раз в то время, когда ребенок стал способным формировать общее представление о человеке, которому принадлежит доставляющий ему удовлетворение орган. Как правило, половое влечение становится затем аутоэротическим, и только по завершении латентного периода восстанавливается первоначальное отношение. Не без веского основания сосание ребенком груди матери стало образцом всех любовных отношений. Нахождение объекта – это, по существу, нахождение заново.[131]

Сексуальный объект в младенческом возрасте

Но от этих первых и самых важных сексуальных отношений даже после отделения сексуальной деятельности от приема пищи остается важная часть, подготовляющая выбор объекта, то есть помогающая восстановить утраченное счастье. Весь латентный период ребенок учится любить других людей, которые помогают ему в его беспомощности и удовлетворяют его потребности, в точности по образцу и в продолжение его младенческих отношений к кормилице. Наверное, захочется воспротивиться отождествлению нежных чувств и уважения, которые ребенок проявляет к тем, кто о нем заботится, с половой любовью; но я полагаю, что более точное психологическое исследование, вне всякого сомнения, сумеет установить эту тождественность. Общение ребенка с человеком, который за ним ухаживает, является для него непрерывным источником сексуального возбуждения и удовлетворения через эрогенные зоны, тем более что последний – как правило, это все же мать – сам одаривает ребенка чувствами, происходящими из собственной сексуальной жизни, ласкает его, целует и убаюкивает и совершенно отчетливо заменяет им полноценный сексуальный объект.[132] Мать, вероятно, испугалась бы, если бы ей разъяснили, что всеми своими нежностями она пробуждает сексуальное влечение своего ребенка и подготавливает его будущую интенсивность. Она считает свои действия проявлением асексуальной «чистой» любви, поскольку тщательно избегает вызывать в гениталиях ребенка больше возбуждения, чем это необходимо при уходе за ним. Но, как мы знаем, половое влечение пробуждается не только раздражением генитальной зоны; то, что мы называем нежностью, неминуемо однажды окажет воздействие и на генитальные зоны. Если бы мать лучше понимала важную роль влечений для всей душевной жизни, для всех этических и психических проявлений, то и после таких объяснений она не стала бы себя укорять. Она лишь выполняет свою задачу, обучая ребенка любить; он должен стать дельным человеком с энергичной сексуальной потребностью и осуществить в своей жизни все, к чему подталкивает человека влечение. Избыток родительской нежности может, разумеется, навредить, ускорив сексуальное созревание, кроме того, это делает ребенка «избалованным», неспособным в дальнейшей жизни временно отказаться от любви или довольствоваться меньшим ее количеством. То, что ребенок оказывается ненасытным в своем требовании родительской нежности, – один из вернейших признаков будущей нервозности; с другой стороны, именно невропатические родители, в большинстве своем склонные к чрезмерной нежности, чаще всего пробуждают своими ласками предрасположение ребенка к невротическому заболеванию. Впрочем, из этого примера видно, что у невротических родителей имеются более непосредственные пути передать свое нарушение детям, чем по наследственности.

Инфантильная тревога

Сами дети с ранних лет ведут себя так, как будто их привязанность к тем, кто за ними ухаживает, носит характер сексуальной любви. Первоначально тревога детей представляет собой не что иное, как выражение того, что им недостает любимого человека; поэтому любого чужака они встречают с тревогой; они боятся темноты, потому что в ней не видно любимого человека, и успокаиваются, если в темноте могут взять его за руку. Воздействие всяких детских страшилок или жутких историй нянек переоценивается, когда их делают повинными в том, что они вызывают боязливость детей. Дети, склонные к боязливости, воспринимают только такие истории, которые на других детей никакого впечатления не производят; а к боязливости склонны лишь дети с чрезмерным, или преждевременно развитым, или ставшим по причине изнеженности претенциозным сексуальным влечением. При этом ребенок ведет себя, как взрослый, превращая свое либидо в тревогу, будучи неспособным дать ему удовлетворение, а в свою очередь взрослый, став вследствие неудовлетворенного либидо невротичным, ведет себя в своей тревоге, как ребенок, начинает бояться, оставаясь один, то есть без человека, в любви которого он уверен, и желает успокоить этот свой страх самыми детскими мерами.[133]

Ограничение инцеста

Если нежность родителей к ребенку счастливо избежала того, чтобы преждевременно, то есть до появления физических условий пубертата, пробудить его сексуальное влечение с такой силой, что психическое возбуждение явным образом прорывается к генитальной системе, то она может исполнить свою задачу – руководить этим ребенком в зрелости при выборе сексуального объекта. Несомненно, ребенку легче всего избрать сексуальными объектами тех лиц, которых он любит с детства, так сказать, приглушенным либидо.[134] Но благодаря отсрочке сексуального созревания появилось время, чтобы наряду с другими сексуальными торможениями соорудить преграды для инцеста, воспринять в себя те моральные предписания, которые категорически исключают при выборе объекта любимых в детстве людей, близких родственников. Соблюдение этих границ – это прежде всего культурное требование общества, которое должно бороться с поглощением семьей интересов, необходимых ему для создания более высоких социальных единиц, и поэтому всеми средствами старается ослабить у каждого отдельного человека, особенно у юноши, связь с семьей, имеющую решающее значение только в детстве.[135]

Но выбор объекта сначала совершается в представлении, и половая жизнь только созревающих молодых людей едва ли может происходить где-то еще, кроме как в фантазиях, то есть в представлениях, не предназначенных для исполнения.[136] В этих фантазиях у всех людей снова проявляются инфантильные склонности, теперь усиленные соматически, а среди них с закономерной частотой и на первом месте – в большинстве случаев уже дифференцированное благодаря половому притяжению сексуальное влечение ребенка к родителям, сына к матери и дочери к отцу. Одновременно с преодолением и оставлением этих явно инцестуозных фантазий достигается один из самых значительных, но и самых болезненных результатов психической деятельности пубертатного времени – освобождение от авторитета родителей, благодаря которому создается столь важное для культурного прогресса противопоставление нового и старого поколений. На каждой из остановок на пути развития, который должны пройти индивиды, некое их число застревает, и, таким образом, имеются также люди, никогда не сумевшие освободиться от авторитета родителей и не изъявшие обратно у них свои нежные чувства или сделавшие это только отчасти. В большинстве случаев это девушки, которые, к радости родителей, сохраняют полностью свою детскую любовь далеко за пределами пубертата, и тут весьма поучительно обнаружить, что в последующем браке этим девушкам недостает способности дарить своим мужьям надлежащее. Они становятся холодными женами и остаются сексуально анестетическими. Из этого следует, что внешне несексуальная любовь к родителям и половая любовь питаются из одного и того же источника, то есть первая лишь соответствует инфантильной фиксации либидо.

Чем больше приближаешься к глубоким нарушениям психосексуального развития, тем отчетливее выступает на передний план значение инцестуозного выбора объекта. У психоневротиков вследствие отвержения сексуальности вся психосексуальная деятельность, направленная на нахождение объекта, или большая часть ее остается в бессознательном. Для девушек с чрезмерной потребностью в нежности и с таким же страхом перед реальными требованиями сексуальной жизни непреодолимым искушением становится, с одной стороны, желание осуществить в жизни идеал асексуальной любви, с другой стороны – скрыть свое либидо под нежностью, которую они могут проявлять без упреков к себе, сохранив на всю жизнь инфантильную, оживленную в пубертате склонность к родителям или братьям и сестрам. Психоанализ, выслеживая при помощи симптомов и других болезненных проявлений бессознательные мысли и переводя эти мысли в сознание, без труда может показать таким людям, что они в общепринятом смысле слова влюблены в этих своих близких родственников. Также и в тех случаях, когда человек, бывший прежде здоровым, заболел после неудачного любовного опыта, в качестве механизма такого заболевания можно гарантированно раскрыть возвращение его либидо к предпочитаемым в детстве людям.

Последействие инфантильного выбора объекта

Также и тот, кто счастливо избежал инцестуозной фиксации своего либидо, не избавлен полностью от ее влияния. Отчетливым отголоском этой фазы развития является первая серьезная влюбленность молодого человека, как это часто бывает, в зрелую женщину, влюбленность девушки в немолодого, обладающего авторитетом мужчину, которые могут оживить у них образ матери и отца.[137] Под более свободной опоре на эти образцы происходит, пожалуй, вообще всякий выбор объекта. Прежде всего мужчина ищет объект под влиянием сохранившегося в памяти образа матери, во власти которого он находится с самого раннего детства; с этим полностью согласуется то, что мать, если она жива, противится подобной своей замене и встречает ее с враждебностью. При таком значении детских отношений к родителям для последующего выбора объекта легко понять, что всякое нарушение этих сложившихся в детстве отношений выражается в тяжелейших последствиях для сексуальной жизни после наступления зрелости; также и ревность любящих никогда не бывает лишена инфантильных корней или, по крайней мере, инфантильного подкрепления. Ссоры между самими родителями, несчастливый брак обусловливают сильнейшее предрасположение к нарушению сексуального развития или невротическому заболеванию детей.

Инфантильная склонность к родителям является, пожалуй, самым важным, но не единственным из следов, которые, будучи обновленными в пубертате, указывают затем путь к выбору объекта. Другие склонности такого же происхождения позволяют мужчине, по-прежнему опираясь на свое детство, выстроить более одного сексуального ряда, создать совершенно разные условия для выбора объекта.

Предупреждение инверсии

Задача, возникающая при выборе объекта, состоит в том, чтобы не «упустить» противоположный пол. Она, как известно, разрешается не без некоторых пробных попыток. Первые побуждения после пубертата довольно часто – без особого, впрочем, вреда – ведут по ложному пути. Дессуар справедливо обратил внимание на закономерность восторженной дружбы юношей и молодых девушек с подобными себе. Наибольшую силу, защищающую от стойкой инверсии сексуального объекта, несомненно, представляет собой притягательность противоположных половых признаков друг для друга; для объяснения данного факта в контексте этих рассуждений ничего сказать невозможно. Но самого по себе этого фактора недостаточно для того, чтобы исключить инверсию; к нему добавляются всевозможные подкрепляющие моменты. Прежде всего сдерживающий авторитет общества; там, где инверсия не расценивается как преступление, можно увидеть, что она полностью соответствует сексуальным наклонностям многих индивидов. Далее, относительно мужчины можно предположить, что детское воспоминание о нежности матери и других лиц женского пола, кому он ребенком был вверен, активно содействует тому, чтобы направить его выбор на женщину, тогда как пережитое в раннем детском возрасте сексуальное запугивание со стороны отца и отношение к нему как сопернику отвлекают от лиц того же пола. Но оба этих момента относятся также и к девушке, сексуальная деятельность которой находится под особым присмотром матери. Таким образом, возникает враждебное отношение к собственному полу, оказывающее решающее влияние на выбор объекта в том смысле, который признается нормальным. Воспитание мальчиков мужчинами (рабами в античном мире), по-видимому, способствует гомосексуализму; распространенность инверсии у нынешней знати, пожалуй, становится несколько более понятной по причине использования мужской прислуги и меньшей личной заботы матерей о своих детях. У некоторых истериков бывает так, что из-за отсутствия в раннем детстве одного из родителей (вследствие смерти, развода, отчуждения) оставшийся родитель привлекает к себе всю любовь ребенка, в результате чего создается условие, определяющее пол человека, выбираемого в дальнейшем в качестве сексуального объекта и вместе с тем содействующее возникновению постоянной инверсии.

Резюме

Теперь самое время попытаться подытожить изложенное. Мы исходили из отклонений полового влечения в отношении объекта и его цели и столкнулись с вопросом, проистекают ли они из врожденных задатков или приобретаются под влиянием того, что происходит в жизни. Ответ на этот вопрос вытекает из нашего понимания особенностей полового влечения у психоневротиков – многочисленной группы людей, недалеко отстоящей от здоровых, и это понимание мы получили благодаря психоаналитическому исследованию. Мы установили, что у этих людей в качестве бессознательной силы можно выявить склонность ко всем видам перверсий, которая проявляется как фактор, способствующий образованию симптомов, и могли утверждать, что невроз – это своего рода негатив перверсии. Ввиду известного нам теперь большого распространения склонности к перверсиям мы пришли к выводу, что предрасположение к перверсиям представляет собой общее первоначальное предрасположение полового влечения человека, из которого вследствие органических изменений и психических торможений в процессе созревания развивается нормальное сексуальное поведение. Мы надеемся, что сумеем выявить первоначальные задатки в детском возрасте; среди сил, ограничивающих направление сексуального влечения, мы выделили стыд, отвращение, сострадание и социальные конструкции морали и авторитета. Таким образом, в каждом зафиксированном отклонении от нормальной половой жизни мы должны были усматривать частичную задержку в развитии и инфантилизм. Нам пришлось выдвинуть на передний план значение вариаций первоначальных задатков, а также предположить, что между ними и жизненными влияниями существуют отношения кооперации, а не противоположности. С другой стороны, нам казалось, что, поскольку первоначальные задатки должны быть комплексными, само половое влечение – как нечто состоящее из многих факторов – при перверсиях, так сказать, распадается на свои компоненты. Таким образом, перверсии предстали, с одной стороны, задержками, с другой стороны – диссоциациями нормального развития. Оба вывода объединились в предположении, что половое влечение взрослого человека образуется благодаря соединению многочисленных побуждений детской жизни в единое целое – в одно стремление с одной-единственной целью.

Мы также добавили объяснение преобладания извращенных наклонностей у психоневротиков, истолковав их как на коллатеральное заполнение побочных путей при преграждении основного русла вследствие вытеснения, и обратились затем к рассмотрению сексуальной жизни ребенка.[138]

Мы сочли прискорбным, что детскому возрасту отказывали в сексуальном влечении и что нередко наблюдаемые проявления сексуальности у ребенка описывали как явления, отклоняющийся от общего правила. Нам, скорее, казалось, что ребенок появляется на свет с зачатками сексуальной деятельности и уже при приеме пищи испытывает сексуальное удовлетворение, которое затем он постоянно старается воссоздать в хорошо всем известной деятельности «сосания». Однако сексуальная деятельность ребенка не развивается равномерно, как другие его функции, а после короткого периода расцвета – в возрасте от двух до пяти лет – наступает так называемый латентный период. Производство сексуального возбуждения в это время отнюдь не прекращается, а продолжается и дает запас энергии, которая большей частью используется на другие, не сексуальные цели, а именно, с одной стороны, на передачу сексуальных компонентов социальным чувствам, с другой стороны (посредством вытеснения и реактивного образования), на создание последующих сексуальных ограничений. Таким образом, силы, предназначенные удерживать сексуальное влечение в определенных рамках, создаются в детском возрасте за счет извращенных по большей части сексуальных побуждений и при содействии воспитания. Другая часть инфантильных сексуальных побуждений избегает такого применения и может выразиться в виде сексуальной деятельности. В таком случае можно узнать, что сексуальное возбуждение ребенка проистекает из различных источников. Прежде всего возникает удовлетворение благодаря соответствующему чувственному возбуждению так называемых эрогенных зон, в качестве которых может выступать, вероятно, любой участок кожи и любой орган чувств, возможно, любой орган, между тем как существуют известные строго очерченные эрогенные зоны, возбуждение которых благодаря определенным органическим приспособлениям обеспечено с самого начала. Далее сексуальное возбуждение возникает как своего рода побочный продукт при целом ряде процессов в организме, как только они достигают определенной интенсивности, особенно при всяких более сильных душевных переживаниях, даже неприятных по своей природе. Возбуждения из всех этих источников еще не объединились, а преследовали каждое в отдельности свою цель, которая состоит лишь в получении известного удовольствия. Следовательно, в детском возрасте половое влечение не центрировано и вначале является безобъектным, аутоэротическим.

Еще в детские годы начинает обращать на себя внимание эрогенная зона гениталий – либо, подобно любой другой зоне, давая удовлетворение в ответ на соответствующее чувственное раздражение, либо в результате того, что вместе с удовлетворением из других источников не совсем понятным способом одновременно вызывается сексуальное возбуждение, которое особым образом связано с генитальной зоной. Нам приходится сожалеть, что не удалось достаточно объяснить отношения между сексуальным удовлетворением и сексуальным возбуждением, а также между деятельностью генитальной зоны и остальными источниками сексуальности.

Благодаря изучению невротических нарушений мы заметили, что в детской сексуальной жизни с самого начала можно выявить зачатки организации сексуальных компонентов влечений. В первой, очень ранней фазе на переднем плане находится оральная эротика; вторая из этих «догенитальных» организаций характеризуется преобладанием садизма и анальной эротики, и только в третьей фазе (которая у ребенка развивается лишь до примата фаллоса) сексуальная жизнь определяется также участием собственно генитальных зон.

Затем в качестве одного из самых неожиданных результатов мы вынуждены были констатировать, что этот ранний расцвет инфантильной сексуальной жизни (от двух до пяти лет) включает в себя также выбор объекта со всей его богатыми душевными проявлениями, а потому связанную с ним соответствующую ему фазу, несмотря на недостаточное объединение отдельных компонентов влечения и на ненадежность сексуальной цели, надо расценивать как важную предтечу последующей окончательной сексуальной организации.

Факт двувременного начала сексуального развития у человека, то есть прерывание этого развития латентным периодом, показался нам достойным особого внимания. Он, по-видимому, содержит в себе одно из условий способности человека к развитию высшей культуры, но также и его предрасположения к неврозу. У родственных человеку животных, насколько мы знаем, ничего подобного не наблюдается. Источники происхождения этой человеческой особенности следовало бы искать в древнейшей истории человечества.

Какую меру сексуальной деятельности в детском возрасте можно считать нормальной, невредной для дальнейшего развития, – этого мы сказать не могли. Сексуальность проявлялась в основном в виде мастурбации. Затем благодаря наблюдениям мы установили, что внешние воздействия соблазнения могут привести к преждевременным прорывам латентного периода вплоть до его устранения и что при этом половое влечение ребенка оказывается фактически полиморфно извращенным; далее, что любая подобная ранняя сексуальная деятельность приводит к тому, что ребенок становится менее доступным влиянию воспитания.

Несмотря на недостаточность наших знаний об инфантильной сексуальной жизни, мы должны были сделать попытку изучить ее изменения, произошедшие после наступления пубертата. В качестве определяющих мы выбрали два таких изменения – подчинение всех прочих источников сексуального возбуждения примату генитальных зон и процесс нахождения объекта. Оба они уже были подготовлены в детской жизни. Первое происходит благодаря механизму использования предварительного удовольствия, причем обычно самостоятельные сексуальные акты, связанные с удовольствием и возбуждением, становятся подготовительными актами для новой сексуальной цели – опорожнения половых продуктов, достижение которой при огромном удовольствии кладет конец сексуальному возбуждению. При этом мы должны были учитывать дифференциацию половых существ на мужчин и женщин и обнаружили, что для становления женщины необходимо новое вытеснение, устраняющее некоторую часть инфантильной мужественности и подготовляющее женщину к смене ведущей генитальной зоны. Наконец, мы обнаружили, что при выборе объекта человек руководствуется наметившейся в раннем детстве и обновленной к пубертату сексуальным расположением к своим родителям и лицам, которые осуществляли уход за ним, и направленным – вследствие возникшему тем временем ограничению инцеста – на сходных с ними людей. Наконец, добавим, что в переходном периоде пубертата соматические и психические процессы развития какое-то время друг с другом не связаны и протекают параллельно, пока с прорывом интенсивного любовного побуждения к иннервации гениталий не устанавливается требуемое в норме единство любовной функции.

Факторы, нарушающие развитие

Каждый шаг на этом длинном пути развития может стать местом фиксации, любой стык в этом запутанном соединении может стать поводом к диссоциации полового влечения, как мы это уже рассмотрели на различных примерах. Нам остается еще дать обзор различных мешающих развитию внутренних и внешних моментов и добавить, в каком месте механизма возникает проистекающее от них нарушение. То, что мы тут приводим в одном ряду, может, разумеется, быть неравноценным, и мы должны считаться с трудностями при установлении значимости отдельных моментов.

Конституция и наследственность

На первом месте здесь следует назвать врожденное различие сексуальной конституции, которое, вероятно, имеет решающее значение, но о котором, разумеется, можно сделать вывод только по его более поздним проявлениям, да и то не всегда с большой уверенностью. Мы понимаем под ним преобладание того или другого из разнообразных источников сексуального возбуждения и полагаем, что такое различие задатков в любом случае должно выражаться в конечном результате, даже если оно может остаться в пределах нормы. Разумеется, допустимы также такие вариации первоначального предрасположения, которые неизбежно и без дальнейшего содействия должны привести к образованию ненормальной сексуальной жизни. Их можно назвать «дегенеративными» и рассматривать как на выражение наследственного отягощения. В связи с этим я должен указать на удивительный факт. Больше чем у половины подвергнутых мной психотерапевтическому лечению тяжелых случаев истерии, невроза навязчивых состояний и т. д. мне с несомненностью удалось выявить у отцов перенесенный до брака сифилис, будь то сухотка спинного мозга, прогрессивный паралич или другое установленное в анамнезе сифилитическое заболевание. Я особо подчеркиваю, что дети, становящиеся затем невротиками, не имеют никаких телесных признаков наследственного сифилиса, и поэтому ненормальную сексуальную конституцию можно было рассматривать как последний отголосок сифилитического наследия. Как я ни далек от того, чтобы трактовать происхождение от сифилитических родителей как постоянное или необходимое этиологическое условие невропатической конституции, я все же считаю обнаруженное мной совпадение неслучайным и не лишенным значения.

Наследственные условия позитивно извращенных людей не так хорошо известны, потому что такие люди умеют уклоняться от расспросов. И все же есть основание предполагать, что к перверсиям относится то же, что и к неврозам. Нередко в одной семье перверсия и психоневроз распределяются таким образом, что члены семьи мужского пола (или один из них) являются позитивно извращенными, а женского пола – соответственно присущей им склонности к вытеснению – негативно извращенными, истеричными; это служит хорошим доказательством выявленной нами сущностной связи между обоими нарушениями.

Дальнейшая переработка

Между тем нельзя отстаивать точку зрения, будто зачатками различных компонентов в сексуальной конституции однозначно предопределяется формирование сексуальной жизни. Напротив, обусловленность этим не ограничивается, и в зависимости от судьбы сексуальных течений, проистекающих из отдельных источников, возникают дальнейшие возможности. Эта дальнейшая переработка является, очевидно, окончательным определяющим фактором, тогда как одинаковая по описанию конституция может привести к трем разным конечным исходам. Если все врожденные задатки сохраняются в их относительной пропорции, которая считается ненормальной, и в процессе созревания усиливаются, то конечным результатом может оказаться извращенная сексуальная жизнь. Анализ таких ненормальных конституциональных задатков пока еще недостаточно разработан, но все же нам уже известны случаи, которые легко находят свое объяснение с помощью подобных гипотез. Авторы рассуждают, к примеру, о целом ряде фиксационных перверсий, полагая, что их необходимым условием является врожденная слабость сексуального влечения. В этой форме данное положение мне кажется несостоятельным, но оно приобретает смысл, если имеется в виду конституциональная слабость одного фактора сексуального влечения – генитальной зоны, которая впоследствии выполняет функцию объединения отдельных форм сексуальной деятельности в целях продолжения рода. В таком случае это требуемое в пубертате объединение должно не удаться, и самый сильный из остальных компонентов проявится в виде перверсии.[139]

Вытеснение

Другой конечный результат возникает тогда, когда в ходе развития отдельные особенно сильные врожденные компоненты подвергаются процессу вытеснения, о котором нужно помнить, что он не тождественен упразднению. При этом соответствующие возбуждения вызываются как обычно, но из-за психического сдерживания не достигают своей цели и оттесняются на разнообразные другие пути, пока не проявляются в виде симптомов. Результатом может стать почти нормальная половая жизнь – по большей части ограниченная, – но дополненная психоневротическим заболеванием. Именно эти случаи стали нам хорошо знакомы благодаря психоаналитическому исследованию невротиков. Сексуальная жизнь таких людей началась так же, как жизнь извращенных, значительная часть их детства заполнена извращенной сексуальной деятельностью, которая иногда простирается далеко за период созревания; затем по внутренним причинам – по большей части еще до пубертата, а в иных случаях даже после него – происходит инверсия вытеснения, и отныне вместо перверсии возникает невроз, хотя прежние побуждения не исчезают. Припоминается поговорка «В юности потаскуха, в старости святоша», разве что юность проходит здесь слишком быстро. Эту смену перверсии неврозом в жизни одного и того же человека, как и указанное прежде распределение перверсии и невроза между различными членами одной семьи, необходимо соотносить с пониманием того, что невроз – это негатив перверсии.

Сублимация

Третий исход при ненормальных конституциональных задатках становится возможным благодаря процессу «сублимации», при котором сверхсильным возбуждениям, происходящим из отдельных источников сексуальности, открывается возможность оттока и применения в других областях, в результате чего благодаря самим по себе опасным наклонностям существенно повышается психическая работоспособность. Здесь можно обнаружить один из источников художественной деятельности, и в зависимости от того, является ли такая сублимация полной или неполной, анализ характера высокоодаренных, имеющих особые художественные задатки людей откроет различное соотношение частей в смеси работоспособности, перверсии и невроза. Разновидностью сублимации, пожалуй, является подавление посредством реактивного образования, которое, как мы обнаружили, возникает у ребенка уже в латентный период, чтобы в благоприятном случае сохраняться всю жизнь. Добрая часть того, что мы называем «характером» человека, построена на материале сексуальных возбуждений и состоит из фиксированных с детства влечений, из того, что достигнуто благодаря сублимации, и из тех конструкций, которые предназначены для эффективного подавления извращенных побуждений, признанных неприемлемыми.[140] Таким образом, общее извращенное сексуальное предрасположение детства можно расценивать как источник целого ряда наших добродетелей, поскольку оно дает толчок к их формированию посредством реактивных образований.[141]

Пережитое случайно

По сравнению с высвобождением сексуальности, усилениям вытеснения и сублимациям, причем внутренние условия двух последних процессов нам совершенно неизвестны, все остальные влияния далеко уступают по своему значению. Кто причисляет вытеснения и сублимации к конституциональным задаткам, рассматривает их как жизненные проявления этих предрасположений, тот, однако, вправе утверждать, что конечная форма сексуальной жизни – это прежде всего результат врожденной конституции. Между тем ни один рассудительный человек не будет оспаривать, что в таком взаимодействии факторов остается также место для модифицирующих влияний того, что было случайно пережито в детстве и позже. Действенность конституциональных и акцидентных факторов в их отношении друг к другу оценить не так уж просто. В теории всегда склонны переоценивать значение первых; в терапевтической практике подчеркивают важность последних. Ни в коем случае не следует забывать, что между обоими существует отношение кооперации, а не исключения. Конституциональный момент должен дожидаться переживаний, которые его проявят, акцидентный момент нуждается в опоре на конституцию, чтобы оказать свое действие. Для большинства случаев можно представить себе так называемый «дополняющий ряд», в котором снижение интенсивности одного фактора уравновешивается повышением интенсивности другого; но нет никакой причины отрицать существование крайних случаев на концах ряда.

Психоаналитическому исследованию соответствует еще больше, если среди акцидентных моментов отвести привилегированное положение переживаниям раннего детства. В таком случае один этиологический ряд распадается на два, которые можно назвать предрасполагающим и окончательным. В первом конституция и акцидентные переживания детства действуют совместно, подобному тому как во втором – предрасположение и более поздние травматические переживания. Все моменты, нарушающие сексуальное развитие, оказывают свое воздействие таким образом, что вызывают регрессию, возвращение к прежней фазе развития.

Мы продолжаем выполнять здесь нашу задачу – перечислять факторы, которые, как нам стало известно, влияют на сексуальное развитие, будь то действующие силы или просто их проявления.

Ранняя зрелость

Таким моментом является спонтанная ранняя сексуальная зрелость, которую можно, несомненно, доказать в этиологии по крайней мере неврозов, хотя самой по себе ее так же недостаточно, чтобы вызвать невроз, как и других моментов. Она выражается в прерывании, сокращении или прекращении инфантильного латентного периода и становится причиной расстройств, вызывая сексуальные проявления, которые, с одной стороны, из-за отсутствия торможения сексуальности, с другой стороны, вследствие неразвитой генитальной системы могут носить только характер перверсий как таковых. Эти наклонности к перверсии могут такими и оставаться или же после произошедших вытеснений становиться движущими силами невротических симптомов; во всех случаях ранняя сексуальная зрелость затрудняет желательный в дальнейшем контроль над сексуальным влечением со стороны высших душевных инстанций и усиливает навязчивый характер, который и без того приобретают психические представительства влечения.

Зачастую ранняя сексуальная зрелость сопровождается преждевременным интеллектуальным развитием; как таковая она встречается в истории детства самых значительных и дееспособных индивидов; тогда она, по-видимому, не действует столь патогенно, как в тех случаях, когда проявляется изолированно.

Временные моменты

Точно так же, как раннюю зрелость, необходимо учитывать и другие моменты, которые можно объединить с ранней зрелостью в качестве «временных» факторов. По-видимому, филогенетически предопределено, в какой последовательности активируются отдельные импульсы влечения и как долго они могут проявляться, пока не подвергнутся влиянию вновь появившегося импульса влечения или типичному вытеснению. Однако как в этой временно́й последовательности, так и в ее продолжительности, по-видимому, имеются вариации, которые оказывают определяющее влияние на конечный результат. Не может быть безразлично, появляется ли какое-нибудь течение раньше или позже, чем противоположное ему течение, ибо воздействие вытеснения нельзя отменить: временно́е отклонение в составе компонентов всякий раз приводит к изменению результата. С другой стороны, особенно интенсивно проявляющиеся импульсы влечения зачастую протекают удивительно быстро, например гетеросексуальная привязанность тех, кто впоследствии становится открытыми гомосексуалистами. Самые сильные стремления, возникающие в детском возрасте, не оправдывают опасения, что они постоянно будут преобладать в характере взрослого; можно также ожидать, что они исчезнут, уступив место своей противоположности. («Последние заморозки царят недолго».) Чем можно объяснить такую временную спутанность процессов развития, мы не способны указать даже предположительно. Здесь открывается вид на целый ряд более глубоких биологических, возможно, также исторических проблем, на боевую дистанцию к которым мы пока еще не приблизились.

Устойчивость

Значение всех ранних сексуальных проявлений возрастает благодаря психическому фактору неизвестного происхождения, который, однако, как психологический феномен в настоящее время можно описать лишь предварительно. Я имею в виду повышенную устойчивость или способность к фиксации этих впечатлений сексуальной жизни, которую в дополнение к фактическим данным необходимо учитывать у будущих невротиков так же, как у извращенных людей, поскольку такие же преждевременные сексуальные проявления у других лиц не запечатлеваются так глубоко, чтобы навязчиво требовать повторения и предписывать сексуальному влечению его пути на всю жизнь. Возможно, объяснение этой устойчивости отчасти заключено в другом психическом моменте, без которого мы не можем обойтись, рассматривая причины неврозов, а именно в большем значении, которое в душевной жизни достается следам воспоминаний в сравнении с недавними впечатлениями. Этот момент, очевидно, зависит от интеллектуального развития и значимость его возрастает с уровнем личной культуры.[142] В противоположность этому дикаря характеризовали как «несчастное дитя момента». Из-за антагонистических отношений между культурой и свободным сексуальным развитием, последствия которых можно проследить в образе нашей жизни, на низших ступенях культуры или общества столь малое, а на высших столь большое значение имеет то, как протекала сексуальная жизнь ребенка.

Фиксация

Только что упомянутые психические моменты содействуют случайно пережитым побуждениям детской сексуальности. Последние (прежде всего соблазнение другими детьми или взрослыми) дают материал, который при помощи первых может зафиксироваться в виде стойкого нарушения. Значительная часть наблюдаемых впоследствии отклонений от нормальной сексуальной жизни у невротиков, равно как и у извращенных людей, с самого начала была определена впечатлениями якобы свободных от сексуальности периодов детства.

Причины этих отклонений распределяются между предрасположением конституции, ранней зрелостью, свойством повышенной устойчивости и случайной стимуляцией сексуального влечения в результате постороннего влияния. Однако неудовлетворительный вывод, вытекающий из этих исследований нарушений сексуальной жизни, сводится к тому, что мы слишком мало знаем о биологических процессах, в которых состоит сущность сексуальности, чтобы из разрозненных установленных нами фактов создать теорию, достаточную для понимания как нормы, так и патологии.

Я и Оно

Предисловие

Нижеследующие рассуждения продолжают ход мыслей, начатый в моем сочинении «По ту сторону принципа удовольствия», к которым я сам, как там упоминается, относился с известным благожелательным любопытством. Они продолжают эти идеи, связывают их с различными фактами аналитического наблюдения, пытаются сделать из такого объединения новые выводы, но не заимствуют новые данные из биологии и поэтому находятся ближе к психоанализу, чем мой труд «По ту сторону…». Они носят скорее характер синтеза, нежели умозрительного заключения, и, по всей видимости, ставят перед собой высокую цель. Но я знаю, что они останавливаются на самом общем, и с этим ограничением вполне согласен.

При этом они затрагивают вещи, которые до сих пор предметом психоаналитической проработки еще не были, и поэтому не могут не затронуть некоторые теории, выдвигавшиеся непсихоаналитиками или психоаналитиками до их отхода от психоанализа. Обычно я всегда был готов признать свои обязательства перед другими работниками, но в данном случае я не чувствую себя обремененным необходимостью такой признательности. Если до сих пор психоанализ не воздал должного некоторым вещам, то это случалось не потому, что он не замечал их заслуг или отрицал их значение, а потому, что он следует определенным путем, который еще не привел так далеко. И, наконец, когда он к ним подошел, он воспринимает эти вещи иначе, чем остальные.

I. Сознание и бессознательное

В этом вступительном разделе не будет сказано ничего нового, и нельзя избежать повторения того, о чем говорилось раньше.

Разделение психического на сознательное и бессознательное – это основная предпосылка психоанализа, и только благодаря ей он имеет возможность понять и подвергнуть научному исследованию патологические процессы душевной жизни, столь же повсеместные, сколь и важные. Иначе говоря, психоанализ не может помещать сущность психического в сознание, а должен рассматривать сознание как качество психического, которое может добавляться или не добавляться к другим качествам.

Если бы я мог представить себе, что все, кто интересуется психологией, прочтут написанное, то был бы готов и к тому, что уже на этом месте часть читателей остановится и не последует далее, ибо здесь первый шибболет[143] психоанализа. Большинству философски образованных людей идея психического, которое не является сознательным, столь недоступна, что кажется им абсурдной и опровергаемой простой логикой. Я думаю, это происходит только из-за того, что они никогда не изучали относящихся к этому феноменов гипноза и сновидения, которые – не говоря уже о патологических явлениях – вынуждают к такому пониманию. Однако их психология сознания также не способна решить проблемы сновидения и гипноза.

Быть сознательным – это прежде всего чисто описательный термин, который апеллирует к самому непосредственному и надежному восприятию. Далее, опыт показывает нам, что психический элемент, например представление, обычно не бывает сознательным в течение долгого времени. Характерно, скорее, то, что состояние сознания быстро проходит; представление, в данный момент сознательное, в следующее мгновение таковым уже не будет, но при известных, легко создаваемых условиях опять может стать сознательным. Каким оно было в промежутке, мы не знаем; мы можем сказать, что оно было латентным, имея в виду при этом, что оно все время было способно к осознанию. Если мы скажем, что оно было бессознательным, то тоже дадим верное описание. В таком случае это бессознательное совпадает с латентным и способным к осознанию. Впрочем, философы возразили бы нам: «Нет, термин “бессознательное” здесь неприменим; пока представление пребывало в состоянии латентности, оно вообще не было чем-то психическим». Но если бы мы стали уже здесь возражать им, то затеяли бы словесную перепалку, которая бы никакой пользы не принесла.

Однако к термину или понятию бессознательного мы пришли другим путем – через переработку опытных данных, в которых определенную роль играет душевная динамика. Мы узнали, то есть вынуждены были признать, что существуют интенсивные душевные процессы или представления – здесь прежде всего в расчет принимается количественный, то есть экономический, момент, – которые могут иметь такие же последствия для душевной жизни, как и другие представления, а также и такие последствия, которые опять-таки могут осознаваться как представления, но сами по себе они не осознаются. Нет необходимости повторять здесь подробно то, о чем уже и так часто говорилось. Достаточно будет сказать: здесь начинается психоаналитическая теория, которая утверждает, что такие представления не могут быть сознательными потому, что этому противодействует определенная сила, что в противном случае они могли бы стать осознанными и что тогда мы бы увидели, как мало они отличаются от прочих общепризнанных психических элементов. Эта теория становится неопровержимой благодаря тому, что в психоаналитической технике нашлись средства, с помощью которых можно устранить противодействующую силу и сделать данные представления осознанными. Состояние, в котором они находились до осознания, мы называем вытеснением, а сила, вызвавшая и поддерживавшая вытеснение, во время аналитической работы ощущается нами как сопротивление.

Таким образом, понятие бессознательного мы получаем из учения о вытеснении. Вытесненное представляет для нас образец бессознательного. Но мы видим, что есть два вида бессознательного – латентное, но все же способное к осознанию, и вытесненное, которое сразу и само по себе сознательным стать не может. Наше понимание психической динамики не может не оказать влияния на терминологию и описание. Латентное содержание, бессознательное только в описательном, но не в динамическом смысле, мы называем предсознательным; название «бессознательное» мы ограничиваем динамически вытесненным бессознательным; таким образом, у нас теперь есть три термина: «сознательный» (СЗ), «предсознательный» (ПСЗ) и «бессознательный» (БСЗ), смысл которых уже не является чисто описательным. Мы предполагаем, что ПСЗ находится гораздо ближе к СЗ, чем БСЗ, а раз БСЗ мы назвали психическим, то с еще меньшими сомнениями поступим так и в случае латентного ПСЗ. Но не лучше ли нам оставаться в согласии с философами и не отделить ли ПСЗ, как БСЗ, последовательным образом от сознательного психического? Тогда философы предложили бы нам описать ПСЗ и БСЗ как два вида или две ступени психоидного, и согласие было бы установлено. Однако следствием этого были бы бесконечные затруднения при описании, а единственно важный факт, что эти психоиды почти во всех прочих пунктах совпадают с общепризнанным психическим, был бы оттеснен на задний план из-за предубеждения, возникшего в те времена, когда просто об этих психоидах или самого важного о них еще не знали.

Теперь мы можем удобно обращаться с тремя нашими терминами: СЗ, ПСЗ и БСЗ, но только не будем забывать, что в описательном значении существуют два вида бессознательного, а в динамическом – только один. В некоторых случаях при описании этим различием можно пренебречь, но для других целей оно, разумеется, необходимо. Мы все же в целом привыкли к этой двойственности бессознательного и хорошо уживались с ней. Но избежать ее, насколько я вижу, нельзя; разделение на сознательное и бессознательное – это, в конце концов, вопрос восприятия, на который можно ответить «да» и «нет»; сам же акт восприятия не дает нам никаких сведений о том, по какой причине что-то воспринимается или не воспринимается. Нельзя жаловаться на то, что динамическое в своем проявлении находит только двусмысленное выражение.

Здесь заслуживает внимания недавняя перемена в критике бессознательного. Иные исследователи, признающие данные психоанализа, но не желающие признавать бессознательное, получают сведения, опираясь на тот неоспоримый факт, что и в сознании – как феномене – можно распознать целый ряд градаций интенсивности или отчетливости. Подобно тому, как есть сознательные процессы, которые очень ярки, резки, отчетливы, точно так же мы сталкиваемся и с другими, слабыми, едва заметными; а слабее всего сознаются именно те процессы, которые психоанализ хочет назвать неподходящим, по мнению критиков, словом «бессознательные». Но они все-таки тоже являются осознанными или находятся «в сознании», и их в полной мере можно сделать осознанными, если уделить им достаточно внимания.

Поскольку на решение в этом вопросе, зависящем либо от традиции, либо от эмоциональных моментов, можно повлиять аргументами, по этому поводу можно отметить следующее: указание на шкалу отчетливости сознания ни к чему не обязывает и имеет не большую доказательную силу, чем, например, аналогичные тезисы: «Существует множество градаций освещения – от самого резкого, слепящего света до приглушенного, слабого проблеска, следовательно, темноты вообще не бывает». Или: «Существуют разные степени жизненной силы, следовательно, смерти не бывает». Эти положения до некоторой степени могут быть не лишены смысла, но в практическом отношении они неприемлемы, как это тотчас становится очевидным, если захочется вывести из них определенные заключения, например: «Следовательно, свет зажигать не надо», или: «Следовательно, все организмы бессмертны». Далее, отнесением незаметного к категории сознательного достигается только то, что психическое вообще лишается своей единственной непосредственной достоверности. Сознание, о котором ничего не известно, кажется мне гораздо более абсурдным, чем бессознательное душевное. И, наконец, такое приравнивание незаметного к бессознательному осуществлялось, очевидно, без учета динамических отношений, которые были определяющими для психоаналитического понимания. Ибо при этом остались неучтенными два факта; во-первых, то, что очень трудно уделить достаточно внимания такому незаметному – для этого требуются большие усилия; во-вторых, если это и удалось, то все, что прежде было незаметным, не узнается теперь сознанием, а довольно часто кажется ему совершенно чужим, противоположным и наотрез отвергается им. Таким образом, сведение бессознательного к мало заметному и незаметному – лишь производная предубеждения, для которого идентичность психического с сознательным раз и навсегда установлена.

Однако в ходе дальнейшей психоаналитической работы выясняется, что и эти различия недостаточны, неудовлетворительны в практическом отношении. Из наиболее важных ситуаций, которые свидетельствуют об этом, стоит выделить следующую как решающую. Мы сформировали у себя представление о связной организации душевных процессов в личности и называем эту организацию Я личности. Это Я связано с сознанием, оно владеет подступами к системе подвижности, то есть к отводу возбуждений во внешний мир; это та душевная инстанция, которая контролирует все частные процессы, которая ночью отходит ко сну и все же руководит цензурой сновидений. От этого Я исходят также вытеснения, благодаря которым известные душевные стремления должны исключаться не только из сознания, но также из других областей влияния и действий. То, что было устранено вследствие вытеснения, противопоставляется в анализе Я, и перед анализом стоит задача устранить сопротивление, оказываемое Я изучению вытесненного. Во время анализа мы наблюдаем, что больной испытывает затруднения, когда мы ставим перед ним определенные задачи; его ассоциации отказывают, когда они должны приблизиться к вытесненному. В таком случае мы говорим ему, что он находится во власти сопротивления, но он ничего об этом не знает, и даже когда по своему чувству неудовольствия он должен был догадаться, что теперь в нем действует сопротивление, он не может назвать его или указать на него. Но так как сопротивление, несомненно, исходит из его Я и относится к нему, мы оказываемся в непредвиденной ситуации. В самом Я мы обнаружили нечто такое, что тоже является бессознательным, ведет себя прямо как вытесненное, то есть оказывает сильное воздействие, само при этом не осознаваясь, а для его осознания требуется особая работа. Следствием этого опыта для психоаналитической практики является то, что мы попадем в бесконечное множество неясностей и затруднений, если будем придерживаться привычных способов выражения и захотим, к примеру, свести невроз к конфликту между сознательным и бессознательным.

Исходя из наших представлений о структурных соотношениях душевной жизни, вместо этого противопоставления мы должны ввести другое: противопоставление между связным Я и отколовшимся от него вытесненным.

Однако следствия для нашего понимания бессознательного еще более значительны. Динамическое рассмотрение привело нас к первой корректировке, структурное понимание дает нам вторую. Мы видим, что БСЗ не совпадает с вытесненным; остается верным, что все вытесненное является БСЗ, но не все БСЗ есть вытесненное. Также и часть Я – Бог весть, какая важная часть Я, – должна быть и, несомненно, является БСЗ. И это БСЗ в Я не латентно в смысле ПСЗ, иначе его нельзя было бы активизировать, не сделав СЗ, а его осознание не доставляло бы таких больших трудностей. Таким образом, если мы видим необходимость постулировать наличие третьего, не вытесненного БСЗ, мы должны признать, что характер бессознательности теряет для нас значение. Он становится многозначным качеством, не допускающим далеко идущих и непререкаемых выводов, для которых нам хотелось бы его использовать. Тем не менее мы не должны пренебрегать им, так как в конце концов такое свойство, как сознательность или бессознательность, – единственный луч света в темном царстве глубинной психологии.

II. Я и Оно

В исследованиях патологии мы слишком односторонне сосредоточились на изучении вытесненного. Нам хотелось бы больше узнать о Я с тех пор, как мы знаем, что и Я может быть бессознательным в собственном смысле слова. Единственной точкой опоры при проведении наших исследований до сих пор был признак сознательности или бессознательности; в конце концов мы увидели, насколько он может быть многозначным.

Все наше знание всегда связано с сознанием. Также и с БСЗ мы можем познакомиться, только делая его сознательным. Но постойте, как это возможно? Что значит: сделать нечто сознательным? Как это может произойти?

Мы уже знаем, на что должны для этого опереться. Мы говорили, что сознание – это поверхность душевного аппарата, то есть в качестве функции мы отнесли его к некой системе, которая пространственно является первой по отношению к внешнему миру. Впрочем, пространственно не только в смысле функции, но на этот раз и в смысле анатомического разделения. Эту воспринимающую поверхность необходимо принять за исходный пункт также и в нашем исследовании.

Сразу оговорим, что СЗ все восприятия, приходящие извне (чувственные восприятия) и изнутри – то, что мы называем ощущениями и чувствами. Но как обстоит дело с теми внутренними процессами, которые мы – предварительно и неточно – можем назвать мыслительными процессами? Достигают ли эти процессы, происходящие где-то внутри аппарата как смещения психической энергии на пути к действию, поверхности, где возникает сознание? Или сознание доходит до них? Мы видим, что это одна из трудностей, которые возникают, когда всерьез собираешься применить пространственное, топическое представление о душевном событии. Обе возможности в равной мере немыслимы, здесь должно быть что-то третье.

В другом месте я уже высказывал предположение, что действительное различие между БСЗ и ПСЗ представлениями (мыслями) состоит в том, что в первом случае материал остается неизвестным, тогда как в случае ПСЗ представления добавляется связь со словесными представлениями. Здесь впервые предпринята попытка указать для систем ПСЗ и БСЗ признаки, отличные от отношения к сознанию. Следовательно, вопрос: «Каким образом что-то становится сознательным?» – целесообразнее задать в форме: «Каким образом что-то становится предсознательным?» И ответом было бы: «Через связь с соответствующими словесными представлениями».

Эти словесные представления – остатки воспоминаний, когда-то они были восприятиями и, как все остатки воспоминаний, могут снова становиться осознанными. Но прежде, чем мы продолжим обсуждать их природу, выскажем зародившуюся у нас новую мысль: сознательным может стать только то, что когда-то уже было СЗ восприятием, и что, помимо чувств, стремится изнутри стать сознательным; оно должно совершить попытку перейти во внешние восприятия. Это становится возможным благодаря следам воспоминаний.

Мы полагаем, что остатки воспоминаний содержатся в системах, которые непосредственно соприкасаются с системой В (= восприятие) – СЗ, а потому их катексисы легко могут изнутри распространяться на элементы этой системы. Здесь сразу появляется мысль о галлюцинации, а также о том, что самое живое воспоминание всегда можно отличить и от галлюцинации, и от внешнего восприятия, но столь же быстро становится очевидным, что при воскрешении воспоминания в системе памяти сохраняются катексисы, тогда как не отличимая от восприятия галлюцинация, видимо, возникает тогда, когда катексис не только частично распространяется от следа воспоминания на В-элемент, но и полностью на него переходит.

Словесные остатки происходят в основном от акустических восприятий, и этим, так сказать, определяется особое чувственное происхождение системы ПСЗ. Зрительными компонентами словесного представления как вторичными, приобретенными благодаря чтению, можно пока пренебречь, равно как и двигательными образами слова, которые у всех людей за исключением глухонемых играют роль подкрепляющих знаков. Ведь слово, собственно говоря, – это остаток воспоминания об услышанном слове.

Мы не вправе забывать, например упрощения ради, о значении остатков оптических воспоминаний о предметах или отрицать, что осознание мыслительных процессов возможно через возвращение к зрительным остаткам, и многие люди, по-видимому, предпочитают такой способ. Представление о своеобразии этого зрительного мышления можно получить из изучения сновидений и исследования предсознательных фантазий, проведенного Я. Варендонком.[144] Мы узнаем, что при этом большей частью осознается только конкретный материал мысли, но отношениям, которые прежде всего характеризуют мысль, зрительного выражения дать нельзя. Следовательно, мышление в образах – это лишь весьма несовершенное осознание. Кроме того, оно ближе к бессознательным процессам, чем вербальное мышление, и, несомненно, в онто– и филогенетическом отношении древнее последнего.

Итак – возвращаясь к нашей аргументации, – если именно таков путь, по которому нечто само по себе бессознательное становится предсознательным, то на вопрос, каким образом нечто вытесненное мы делаем (пред) сознательным, следует ответить: создавая аналитической работой такие ПСЗ промежуточные звенья. Таким образом, сознание остается на своем месте, но и БСЗ не поднялось до СЗ.

Если отношение внешнего восприятия к Я совершенно очевидно, то отношение внутреннего восприятия к Я требует особого исследования. Из-за этого вновь возникает сомнение в том, действительно ли правильно относить все сознательное к поверхностной системе восприятие—сознание (В—СЗ). Внутреннее восприятие дает ощущения о процессах, происходящих в самых разных, разумеется, также и в самых глубоких слоях душевного аппарата. Они мало известны, а их лучшим образцом можно считать ряд удовольствие—неудовольствие. Они являются более древними, более элементарными, чем ощущения, проистекающие извне, и могут возникать также в состояниях помутненного сознания. Об их большом экономическом значении и его метапсихологическом обосновании я уже говорил в другой работе. Эти ощущения имеют множественную локализацию, как и внешние восприятия, и могут поступать одновременно с разных сторон и при этом иметь разные, также и противоположные качества.

Ощущения с характером удовольствия не содержат в себе ничего императивного, и наоборот, это качество в высшей степени присуще ощущениям неудовольствия. Они требуют изменения, отвода, и поэтому мы истолковываем неудовольствие как повышение, а удовольствие как снижение энергетического катексиса. Если мы назовем то, что осознается как удовольствие или неудовольствие, количественно-качественно «другим» в душевном процессе, то возникает вопрос: может ли такое другое осознаваться на месте или его надо подвести к системе В?