ПЕППЕНЕЛЛА (закрывает сумку и говорит как бы между прочим). Если вам попадется немного фасоли…
АМАЛИЯ (резко и зло). Ну нет, дорогая донна Пеппенелла!.. (Затем, вспомнив о необходимости быть дипломатичной, смягчается.) Тот же самый «человек», который достал муку, обещал нам пару кило фасоли и не принес…. Если принесет…
ПЕППЕНЕЛЛА (покорно). Имейте меня в виду…
АМАЛИЯ. Да, но если будет… то, конечно, с надбавкой!
ПЕППЕНЕЛЛА (вздохнув). Что поделаешь, возьму и с надбавкой! (Продолжая пронизывать взглядом собеседницу.) Всего хорошего!
АМАЛИЯ (раздраженная скрытой угрозой, засучивает правый рукав). II вам того же!
ПЕППЕНЕЛЛА (идет к выходу). Будьте здоровы, дон Дженнаро.
ДЖЕННАРО (из своей каморки, сухо). Не извольте больше приходить!
ПЕППЕНЕЛЛА (уходя, с горечью бормочет). Вы, конечно, правы….
Входит Мария Розария.
МАРИЯ РОЗАРИЯ (останавливается у порога). Кофе…
АМАЛИЯ (поднимает матрац, достает пакет молотого кофе и дает его дочери). Вот, возьми.
Мария Розария собирается уйти, но мать зовет ее.
Поди сюда… В другой раз…
Мария Розария приближается.
(грубо)… по вечерам не опаздывай! (Молниеносно дает ей пощечину, резко поворачивается и берется за свои дела.)
МАРИЯ РОЗАРИЯ (держась за щеку рукой; она не очень удивлена этим, видимо, обычным происшествием, отвечает решительным и сердитым тоном). Я ходила с двумя подругами в кино «Рома».
АМАЛИЯ (тоном, не допускающим возражений, но без драматизма). Нечего было ходить. (Разговаривает как бы сама с собой.) Кругом затемнение, а ты возвращаешься ночью четверть второго… Что скажут соседи? Вчера вечером я промолчала, потому что было поздно… Веди себя как подобает, не то я с тебя шкуру спущу! Иди готовь кофе, скоро начнут приходить клиенты…
Мария Розария уязвлена, немного раздосадована; молча уходит.
ДЖЕННАРО (появляется. Он еще не привел в порядок свою одежду, рубашка не заправлена в штаны. Во время последующей сцены он намыливает лицо, чтобы побриться перед маленьким зеркальцем, висящим на перегородке). И это девушки! За молодежью только и следи, глаз с нее не спускай!
Амалия не отвечает. Достав из-под матраца мешочек, она насыпает фасоль в горшок, стоящий в углу. Дженнаро этого не замечает.
АМАЛИЯ (в сторону «дворика»). Когда приготовишь кофе, свари вот эту фасоль… (Идет к «дворику» и передает горшок Марии Розарии, которая берет его и выходит.)
ДЖЕННАРО. Значит, у нас есть фасоль?
Амалия не отвечает.
ДЖЕННАРО. Я спрашиваю!
Голос Аделаиды в глубине переулка: «Ассу, подожги пару полешек, сварим немного постного супа…» Входит Аделаида. Это простая женщина среднего возраста, хитрая, болтливая. В руках у нее старая хозяйственная сумка с провизией, видны пучки зелени.
АДЕЛАИДА. Донн'Ама, я проводила Ритуччу в школу и по дороге купила ей гостинцев, потому что она не капризничала… Ну до чего же хороша ваша дочка! А как рассуждает!
Амедео появляется слева в комбинезоне слесаря — газовщика, подходит к комоду, берет щетку и начинает чистить фуражку, которую принес с собой. Он слышит последние слова Аделаиды и польщен похвалой маленькой сестренке, о которой идет речь.
Она ведет себя прямо как совсем большая! Сколько же ей лет?
АМЕДЕО (вмешивается). Пять!
АДЕЛАИДА (нежно). Благонравная, как старушка! А как рассуждает! Как чисто говорит! Я нарочно спросила: «Кого ты любишь?» А она мне отвечает: «Маму».
ДЖЕННАРО. Она и вправду обожает свою мать.
АДЕЛАИДА. «А папу?» «Он дурак!» — отвечает она. Ну так чисто, так чисто слова выговаривает… «Рэ» у нее совсем хорошо получается… (Продолжает разговаривать с Амалией.)
Дженнаро, уязвленный словами Аделаиды, косо смотрит па нее, а также на жену и на сына, которым, кажется, понравились слова соседки.
ДЖЕННАРО (после паузы, говорит медленно, сам не веря в убедительность своих слов). Я не принимаю всерьез мнение девочки. Ей всего пять лет… Подумаешь, тоже авторитет. (Обиженно, с упреком, к Амедео.) А вы не учите ее всяким словам.
АМЕДЕО. Разве это мы ее учим? Она сама слышит их в переулке!
ДЖЕННАРО (теряя терпение). Нет, ты учишь! Распускаешь язык дома, а девочка слышит и повторяет!
АМЕДЕО. Я? Да вы с ума сошли!
ДЖЕННАРО. Ладно, если вам будет угодно…
АМЕДЕО. Так оно и есть!
ДЖЕННАРО. Я с вами не желаю говорить…..
АМЕДЕО. А зачем же тогда разговариваете?
ДЖЕННАРО (признавая свой промах). Да вот, всегда забываю!
АДЕЛАИДА (примирительным тоном) Дон Дженна, вы не обращайте внимания… Это ангельские уста. (Имеет в виду девочку.)
ДЖЕННАРО. А произносят слова дьявола!
АДЕЛАИДА. Это шалость… захотелось девочке пошалить… Она до самых дверей школы повторяла, как припев песенки, вот так вот, взявшись за платьице… (Копирует жесты и голос девочки, нараспев.) «Папа — дурак! Папа — дурак!»
ДЖЕННАРО (сердито). Нет, это она не в переулке набралась… Это ее мама учит…
Амалия пожимает плечами, делая вид, что не понимает намека мужа.
Но отец не дурак! Он, правда, немножко невпопад говорит… Потому что был на войне четырнадцатого года, а когда вернулся, с головой у него неладно стало… Хочу что-нибудь сделать — и забываю. Подумаю о чем-то, а через пять минут не могу вспомнить, о чем… Нашел макароны Амедео, решил, что мои, и съел их…
АМЕДЕО (таким же ироническим тоном). А Амедео остался голодным!
Входит Федерико. Он слесарь — газовщик, друг Амедео. Под мышкой у него сверток с завтраком.
ФЕДЕРИКО. Амедео, пошли, что ли?
АМЕДЕО. Подожди, выпью глоток кофе.
ФЕДЕРИКО. А я уже пил. (Многозначительно, глядя па Амалию.) У Виченцы… Знаете, донн'Ама, она берет на пол-лиры дешевле…
АМАЛИЯ (задетая словами Федерико, отвечает холодно). Ну и пейте у Виченцы.
ФЕДЕРИКО. Но ваш кофе, правда, вкуснее… Я и ей то же сказал… (Заметив холодность окружающих, обращается к Дженнаро, чтобы завязать разговор.) Бреетесь, дон Дженнаро?
ДЖЕННАРО (холодно). Нет. Срезаю мозоли! Разве не видно, что я бреюсь? Так нет, нужно еще спрашивать! Праздные вопросы! Не тратьте силы зря и ждите, пока вас спросят.
ФЕДЕРИКО. Ну хорошо, виноват. (Шутливо.) Дон Дженна, что вы скажете? Наладим мы когда-нибудь жизнь?
ДЖЕННАРО. Ты все шутишь. А я скажу тебе, что, если бы я был министром… уж не знаю по какой части, потому что мне неизвестно, от какого министерства это зависит, я бы в два счета наладил жизнь…
ФЕДЕРИКО (забавы ради подзадоривает его). Но как вы думаете, почему товаров не хватает?
ДЖЕННАРО. Товаров-то хватает. Все есть — мука, масло, сыр, одежда, обувь. (Убежденно заключает.) Это старая песенка!
ФЕДЕРИКО. Как это понять?
ДЖЕННАРО (продолжая намыливать лицо). Ты слишком молод и не помнишь… Теперь все повторяется, как в ту войну. Тогда тоже ничего нельзя было достать, цены повышались, товары пропадали… По-твоему, для чего затевают войны?
ФЕДЕРИКО. Ну для чего?
ДЖЕННАРО. Чтобы товары попрятать!
Все одобрительно смеются.
(Прекращает бриться, входит во вкус.) А твердые цены? Теперь это кажется простым делом? А я вам скажу, что твердые цены были и всегда будут разорением для людей. Твердая цена. Название как будто красивое: твердая цена. Тебе кажется, что и твое положение станет тверже. Но куда там!.. Твердые цены — причина всех зол. Потому что правительство, когда оно вводит твердые цены, тем самым заставляет оптовика и розничного торговца прибегать к новым ухищрениям… Получается фокус (сопровождает свои последние слова жестом, который должен обозначать воровство), а несчастному потребителю остаются три выхода: или умирать с голоду, пли побираться, или сесть в тюрьму…
Возгласы одобрения.
Мой план, мой проект закона, если бы от меня зависело…
С улицы входят Эррико Красавчик и Пеппе Домкрат. Это два шофера, бездельничающие вследствие запрета пользования автотранспортом. Оба бедно одеты. Внешность Эррико Красавчика оправдывает его прозвище — он красив, красив в духе неаполитанской улицы, ему лет тридцать пять, он крепкого телосложения, подвижный брюнет, волосы вьющиеся, глаза быстрые. Охотно и добродушно улыбается, но всегда с видом покровителя; симпатичный мошенник — «парень на все руки». Пеппе Домкрат более вульгарен и не так хитер, но зато сильнее: грудь широкая, бычья шея, он может поднять автомобиль одним плечом, когда надо снять покрышки, за что ему и дали прозвище Домкрат. Жестикулирует редко. Больше слушает и размышляет. Ходит и говорит медленно.
ЭРРИКО. Привет!
Раздаются ответные приветствия.
Дон Дженна, познакомьте нас с этим проектом закона!
ДЖЕННАРО (сухо). Вы пришли выпить кофе? Пейте и идите себе.
ПЕППЕ. Но почему мы не можем послушать?
АМАЛИЯ (нетерпеливо, в сторону «дворика»). Готов у тебя кофе?
Голос Марии Розарии: «Еще две минутки!»
ЭРРИКО (к Дженнаро). Ну так как?
ДЖЕННАРО. Ну… мой проект закона… (Вкратце поясняет.) Речь шла о нехватке товаров… Я утверждал, что товары есть, но что твердые цены заставляют их исчезать… Видите ли… Твердая цена — это сложное дело… Тут не объяснишь вот так просто, поболтав поутру… Нет! Тут нужны месяцы и месяцы, годы и годы, чтобы разобраться в этих проклятых твердых ценах… что это такое и как они применяются… И, возможно, всей бумаги на свете и всех чернил вселенной не хватило бы, если бы кто-нибудь захотел написать об этом трактат…
ЭРРИКО. А так, коротенько, нельзя?
ДЖЕННАРО. Не мешай. Я же говорю.
ПЕППЕ. Дон Дженна, у меня не хватает терпения. Вы не сердитесь, но, когда кто-нибудь долго говорит, мне надоедает, и я ухожу.
ДЖЕННАРО. Уходи, если хочешь!
ЭРРИКО (к Пеппе). Дай послушать. Дон Дженна, продолжайте.
ДЖЕННАРО. Тут нужны были бы, как я сказал, годы и годы. Чтобы не заставлять вас терять время и чтобы не надоесть Пеппе Домкрату, я постараюсь вкратце, хотя я и не писатель и не разбираюсь в политике, пояснить вам, чему невзгоды и злоба людей научили меня за мою горемычную жизнь честного гражданина и солдата прошлой войны, послужившего родине верой и правдой! У меня хранится увольнительный лист. (Хочет пойти взять и показать документ, но его останавливают жестами, которые должны означать — «ради бога», «мы вам верим», «да кто же сомневается».) Итак… Твердые цены… По — моему, они созданы на потребу тех самых людей… которые только потому, что умеют держать перо в руках, берут на себя роль профессоров, причем всегда к собственной выгоде, а нам в убыток. Убыток моральный и материальный; прежде всего моральный, а потом материальный…. Сейчас объясню… Твердые цены практически означают: «Раз ты не умеешь жить, не путайся под ногами, я тебя научу, как надо жить!» Но это неправда, что мы, то есть народ, не умеем жить… Это в их интересах говорить, что народ несознательный, безграмотный, не созрел… А сами потихоньку забирают вожжи в свои руки и становятся хозяевами. На этот раз профессорами стали фашисты… (Неожиданно умолкает; с испугом, всем.) Ребята, выгляните наружу, ведь за это, если услышат, мне не поздоровится.
ЭРРИКО. Дон Дженна, говорите. Профессора еще спят…
ДЖЕННАРО. Но у них есть прислужники!
ФЕДЕРИКО (идет в глубь сцены, осматривает переулок и, вернувшись, успокаивает Дженнаро). Говорите, говорите… Там нет никого…
ПЕППЕ (нервно). Сама мадонна видит теперь, до чего мы дошли. Так действительно больше продолжаться не может!
ДЖЕННАРО. Итак… мы остановились на… вожжи в руки, и хозяевами становятся они… И мало — помалу стараются внушить тебе, что они это делают для твоего же добра, сначала манифестом, потом речью, угрозой, законом, приказом, оружием… доводят людей… вот как нас сейчас (имеет в виду предосторожности, которые нужно соблюдать, говоря такие вещи), что мы боимся даже говорить!
Присутствующие одобряют.
АДЕЛАИДА. Заткнули рот, господи, твоя воля!
ДЖЕННАРО. Народ и профессора тогда начинают все делать наперекор друг другу. Профессора принимают свои меры, а народ — свои. И понемногу ты обнаруживаешь, что ничего тебе не принадлежит, что улицы, дворцы, дома, сады не твои… Все это — собственность профессоров. Они могут всем пользоваться как хотят, а ты не волен даже к камню прикоснуться. И вот в этих условиях начинается война. «Кто хотел войны? — Народ», — говорят профессора. «А кто ее объявил? — Профессора», — говорит народ. Если война проиграна, то ее проиграл народ; а если выиграна, ее выиграли профессора. Вы мне скажете: но какое это имеет отношение к нашему разговору? Имеет: потому что твердая цена — это одна из форм принижения, которая держит народ в зависимости и в положении подчиненного. По моему проекту закона каждый несет какую-то ответственность, и если сложить вместе все эти ответственности, то получается единая ответственность, которая делится поровну: почести и страдания, выгоды и убытки, смерть и жизнь. И тогда не будет никаких разговоров о том, что я, мол, созрел, а ты нет!
Присутствующие слушают Дженнаро с большим вниманием и теперь кажутся убежденными. Только…
ПЕППЕ (чистосердечно). Дон Дженна, я ничего не понял…
ДЖЕННАРО. А если бы ты понял, мы бы не дошли до такой жизни.
АМАЛИЯ (которая во время этой сцены занималась своими делами и не обращала внимания на слова мужа, вмешивается, чтобы отвлечь его от этого разговора). Кончай бриться и одевайся!
Дженнаро снова намыливает лицо.
ПЕППЕ. Дон Дженна. а насчет езды на машине без бензина вы ничего не придумали?
ДЖЕННАРО (шутливо). Это уже другой законопроект. На каждый автомобиль — девять шоферов: один за рулем, а восемь сзади вместо мотора.
