Меридон

– Еще бы, – мечтательно сказала я. – Я бы всю ночь за ним смотрела.

Джек улыбнулся мне такой же теплой и понимающей улыбкой, как его отец.

– Хочешь прокатиться на нем после представления? – предложил он. – Или ты тоже найдешь занятие получше, как сестра?

Дэнди ущипнула меня за руку, но в кои-то веки я на нее не обратила внимания.

– Я бы очень хотела на нем прокатиться, – поспешно сказала я. – Я лучше на нем прокачусь, чем пойду на какую угодно ярмарку.

Джек кивнул в ответ на мои слова.

– Па так и сказал, что ты помешана на лошадях, – произнес он. – Подожди, пока кончится представление, и можешь на него сесть.

Он взглянул в сторону ворот и кивнул, когда отец ему помахал.

– Займите места, – воззвал Роберт Гауер голосом зазывалы. – Займите места, чтобы насладиться великолепнейшим представлением во всей Англии и Европе!

Джек подмигнул Дэнди и нырнул под щит, пока его отец запирал ворота и шел в середину поросшей травой площадки. Мы с Дэнди метнулись к холму и уселись в выжидательной тишине.

Все представление я просидела с открытым ртом.

В жизни не видела таких выученных лошадей! Было там четыре маленьких пони – валлийских горных или ньюфорестских, как мне показалось, – которые открывали представление танцем. Играла шарманка, Джек Гауер стоял в середине площадки, на нем был дивный фиолетовый фрак поверх красной рубашки, в руках – длинный кнут. Он щелкал им и переходил к краю площадки, а маленькие пони кружились и гарцевали, каждый по-своему, вертелись на задних ногах, меняли порядок, высоко держа головы, и султаны на их головах трепетали, и бубенчики звенели и звенели, словно на неуместных летом санях.

Зрители захлопали, когда Джек закончил, и все четыре пони исполнили поклон, а он сорвал с головы фиолетовую треуголку и поклонился толпе. При этом Джек переглянулся с Дэнди, словно говоря, что все это ради нее, и я почувствовала, как она раздулась от гордости.

Следующим на арене появился жеребец, с чьей изогнутой шеи ниспадала грива, белая, как морская пена. С ним вышел Роберт Гауер, он поднял коня на дыбы и заставил топать копытами по очереди. Конь выбирал флаг любого цвета – назовешь цвет, и он принесет именно то, что велели. Он танцевал на одном месте и мог считать до десяти, стуча копытом по земле. Он и складывать числа умел, даже быстрее, чем я. Умница-конь, а до чего красив!

Когда он ушел, все снова зааплодировали, и тут пришло время кавалерийской атаки. Шарманка заиграла марш, и Роберт Гауер стал рассказывать о славной битве при Бленхейме. На арену с топотом выбежал маленький пони, его упряжь была украшена яркими флажками, а над всеми ними развевался красный крест святого Георгия. Роберт Гауер объяснил, что это означает герцога Мальборо и «цвет английской кавалерии».

Три других пони выбежали с французским флагом, и пока зрители пели старую песню «Английский добрый ростбиф», четыре пони наскакивали друг на друга, их маленькие копыта стучали по грязной земле, оставляя на ней глубокие следы. Замечательное было представление, и в конце маленькие французские пони легли и умерли, а победоносный английский пони проскакал галопом круг победы и вернулся в середину арены.

Тут появились разносчики напитков с подносами, пирожники и продавцы кексов. У нас с Дэнди было лишь по пенни, и мы берегли их на потом. К тому же мы привыкли голодать.

Следующей вышла новая лошадь, крупная пегая, с широкой спиной, косившая глазами. Роберт Гауер стоял в середине арены, щелкал кнутом и заставлял ее скакать по кругу ровным легким галопом. Внезапно на арену прыжком выскочил Джек, в красной рубашке и белых бриджах. Рука Дэнди скользнула в мою и крепко сжала ее. Лошадь все скакала и скакала по кругу, Джек запрыгнул ей на спину и встал, удерживая равновесие, держась за повод одной рукой, а вторую отведя под аплодисменты. Сделав сальто, он спрыгнул с лошади, потом снова вскочил ей на спину и, пока она продолжала скакать, соскальзывал то с одного ее бока, то с другого, а потом целый круг продержался на весу, обняв лошадиную шею. Он подпрыгивал и садился спиной к движению. Крутился – и оказывался лицом. А в конце, вспотевший и запыхавшийся, совершил круг, стоя на спине лошади, полностью распрямившись и раскинув руки в стороны для равновесия. Он ни за что не держался, соскочил и приземлился на ноги рядом с отцом.

Мы с Дэнди вскочили на ноги и захлопали. Я никогда не видела такой верховой езды!

Глаза Дэнди сияли, мы обе охрипли от крика.

– Разве он не чудо? – спросила она меня.

– И лошадь тоже! – ответила я.

Для меня – это было лучшим в представлении. Но при виде Роберта Гауера, изображавшего Ричарда Львиное Сердце, отправлявшегося на войну на жеребце в сопровождении маленьких пони, Дэнди чуть не расплакалась. Потом показали Саладдина на огромном черном коне, в котором я в жизни бы не признала того же жеребца. Потом Ричард Львиное Сердце проехал парадом, а на спину коня была наброшена великолепная золотая попона. Из-под нее торчали только его черные ноги – они могли бы его выдать, пожелай кто присмотреться.

– Как чудесно, – вздохнула Дэнди, когда все закончилось.

Я кивнула. Я не могла найти слов.

Мы остались на своих местах. Не уверена, что у меня не подогнулись бы колени, если бы мы встали. Я поймала себя на том, что смотрю во все глаза на грязный кусок земли у подножия холма и снова вижу стучащие копыта и слышу звон бубенцов на упряжи пони.

Объездка и обучение пони для детей сразу показались мне унылыми и скучными, как обычная женская работа по дому. Я и подумать не могла, что лошади могут такое! Мне не приходило в голову, что они настолько поддаются дрессировке. А сколько на этом можно заработать! Даже в мечтательном ослеплении можно было разумно предположить, что шесть рабочих лошадей обходятся дорого, да и сияющая чистота Роберта и Джека не даром дается. Но когда Роберт закрыл ворота за последним зрителем и подошел к нам, помахивая кошелем, в нем брякало немало пенни. Судя по тому, как Роберт нес кошель, тот был увесистым.

– Понравилось? – спросил Роберт.

Дэнди широко ему улыбнулась.

– Чудесно, – сказала она, нисколько не преувеличивая. – Самое чудесное, что я видела в жизни.

Он кивнул и вопросительно поднял бровь, глядя на меня.

– Жеребец правда умеет считать? – спросила я. – Как вы его выучили цифрам? А читать он тоже умеет?

Роберт Гауер на мгновение погрузился в свои мысли.

– Читать… Мне это как-то не приходило в голову, – задумчиво сказал он. – А ведь можно было бы сделать, чтобы он, к примеру, передавал послания…

Тут он вспомнил о нашем существовании.

– Я слышал, ты хотела прокатиться.

Я кивнула. Впервые в жизни, полной воровства, обмана и крика, я смутилась.

– Если он будет не против… – сказала я.

– Да он же просто конь, – сказал Роберт Гауер, сунул два пальца в рот и свистнул.

Жеребец, все еще выкрашенный в черный цвет, выбежал из-за щита в одной уздечке, послушный, как собака.

Он подошел к Роберту, который жестом велел мне встать рядом с конем. Потом отступил и оценивающе меня оглядел.

– Сколько тебе? – внезапно спросил он.

– Вроде бы пятнадцать, – сказала я.

Я чувствовала, как мягкий нос коня касается моего плеча, а губы тычутся мне в шею.

– Сильно еще вырастешь? – спросил Роберт. – Мама твоя как, высокая? Отец-то коротышка.

– Он мне не отец, – сказала я. – Хоть я его так и зову. Мой настоящий отец умер, и мама тоже. Я не знаю, были они высокие или нет. Расту я не так быстро, как Дэнди, хотя мы ровесницы.

Роберт Гауер помурлыкал себе под нос и тихо сказал:

– Хорошо.

Я оглянулась, узнать, не торопится ли Дэнди уйти, но она смотрела мимо меня, за щит. Искала Джека.

– Тогда залезай, – приветливо сказал Роберт. – Вперед.

Я взялась за повод уздечки и повернулась к жеребцу. Его бок огромной стеной высился над моей головой. Я доставала ему разве что до холки, до начала длинной изогнутой шеи. Крупнее коня я в жизни не видела.

Я могла запрыгнуть на Джесс, лошадку, тащившую наш фургон, крикнув ей: «Пошла!» – и поднять ее в галоп. Но она была меньше этого великана, и мне казалось, что я не вправе на него кричать, приказывая.

Я обернулась к Роберту Гауеру.

– Я не знаю как, – сказала я.

– Вели ему поклониться, – сказал он, не двигаясь с места.

Он стоял так далеко, словно был зрителем. И смотрел на меня, будто видел перед собой что-то другое.

– Поклонись, – неуверенно сказала я коню. – Поклон.

В ответ он шевельнул ушами, но не двинулся.

– Его зовут Снег, – сказал Роберт Гауер. – И он такой же конь, как другие. Заставь его делать, что велено. Не робей.

– Снег, – сказала я потверже. – Поклон!

Он скосил на меня темный глаз, и я поняла, сама не знаю почему, что он артачится, как обычная лошадь. Может, он и считал лучше, чем я, но тут он просто упрямился. Долго не раздумывая, я хлестнула его концом повода и сказала таким тоном, чтобы у него не осталось сомнений:

– Ты меня слышал! Поклон, Снег!

Он тут же выставил переднюю ногу и опустился. Мне все равно пришлось подпрыгнуть, чтобы забраться ему на спину, потом я скомандовала:

– Встань! – и он поднялся.

Роберт Гауер сел на траву.

– Прогони его по кругу, – сказал он.

Стоило чуть коснуться его пятками – и огромное животное тронулось таким ровным шагом, словно скользило по воде. Я уселась покрепче, и он понял это как приказ перейти на рысь. Широкая спина была удобным сиденьем, меня слегка подбрасывало, но я не съезжала. Я взглянула на Роберта Гауера. Он набивал трубку.

– Давай, – сказал он. – В галоп.

Я села крепче и дала шенкелей – легчайшее прикосновение, и тряская рысь превратилась в легкий галоп, от которого мои волосы развевались по ветру, а на лице сияла счастливая улыбка. Джек вышел из-за щита и улыбнулся мне, когда я промчалась мимо. Снег слегка вильнул при движении, но я сидела на его спине крепко, как влитая.

– Подними его! – внезапно крикнул Роберт Гауер, и я потянула повод, испугавшись, что сделала что-то не так.

– Держись! – кричал он. – Снег, ап!

Шея коня пошла вверх и чуть не ударила меня в лицо. Снег встал на дыбы. Я чувствовала, как съезжаю назад, и, спасаясь, вцепилась обеими руками в гриву, пока Снег бил передними ногами воздух.

Потом он опустился.

– Слезай, – приказал Роберт Гауер, и я тут же соскользнула со спины коня.

– Дай ей кнут, – сказал он Джеку, и Джек шагнул вперед, в блузе, накинутой поверх парадного облачения, с длинным кнутом в руке.

– Встань перед конем, так близко, как только сможешь, и хорошенько щелкни по земле. Крикни ему: «Ап!» – и щелкни в воздухе. Как на картинке у меня на фургоне, – велел Роберт.

Я легонько щелкнула кнутом по земле, чтобы приноровиться. Потом взглянула на Снега и щелкнула изо всех сил. «Ап!» – крикнула я. Он возвышался надо мной, как башня. Он стоял и стоял на дыбах, и его огромные черные копыта поднимались куда выше моей головы. Я щелкнула кнутом над головой, но, даже выбросив кнут, казалось, не приблизилась к коню.

– Вниз! – крикнул Роберт, и конь рухнул передо мной.

Я погладила его по носу. На руке у меня осталась черная краска, и я увидела, что и руки, и лицо, и юбка были испачканы.

– Надо было дать тебе блузу, – извиняющимся тоном сказал Роберт Гауер. – Да ладно.

Он вынул из кармана большие серебряные часы и открыл их.

– Опаздываем, – сказал он. – Поможешь Джеку подготовить лошадей ко второму представлению?

– Конечно, – тут же ответила я. Роберт Гауер взглянул на Дэнди.

– Ты любишь лошадей? – спросил он. – Хочешь с ними работать?

Дэнди ему улыбнулась.

– Нет, – сказала она. – Я по другой части. Лошади слишком грязные.

Он кивнул и бросил ей пенни из своего кармана.

– Ты чересчур хорошенькая, чтобы мараться, – сказал он. – Вот тебе за то, что ждала сестру. Можешь подождать у ворот и последить, чтобы никто не пробрался внутрь, пока я не приду собирать плату.

Дэнди ловко поймала пенни одной рукой.

– Идет, – с готовностью отозвалась она.

Так что Дэнди сидела у ворот, а я помогала Джеку вымыть Снега, причесать и украсить маленьких пони бубенчиками и султанами, напоить их и дать немножко овса. Джек усердно работал, но то и дело посматривал на Дэнди, которая сидела у ворот, напевая и заплетая черные косы, а за ней сияло и золотилось вечернее солнце.

3

Мы перешли грязный проселок, отделявший нас от ярмарки, только поздно вечером, когда снова посмотрели все представление до конца, и я задержалась почистить и накормить лошадей на ночь. Я знала, что Дэнди не против подождать, она мирно сидела на воротах и смотрела, как мы с Джеком работаем.

– У меня есть два пенса! – победно сказала я, подходя к ней и вытирая грязные руки о такую же грязную юбку.

В ответ она мило улыбнулась:

– У меня три шиллинга. Один я дам тебе.

– Дэнди! – воскликнула я. – Из чьего кармана?

– Старого толстого джентльмена, – сказала она. – Дал мне полпенни, чтобы я принесла ему попить, а то прозевал разносчика. Когда я вернулась, удалось подобраться достаточно близко, чтобы залезть в карман его бриджей.

– А вдруг он тебя узнает? – обеспокоенно спросила я.

– А то! – ответила она.