Ущелье дьявола. Тысяча и один призрак

Клуб кордельеров находился в старом монастыре кордельеров, на улице Обсерванс. Через минуту мы дошли туда. Подойдя к двери, я достал страницу из моего портфеля, написал карандашом несколько слов, передал сержанту и попросил его отнести записку Дантону; мы же остались под охраной капрала и патруля.

Сержант вошел в клуб и вернулся с Дантоном.

— Что это, — воскликнул он, — тебя арестовали, тебя? Тебя, моего друга и друга Камиля! Тебя — лучшего из существующих республиканцев! Позвольте, гражданин сержант, — прибавил он, обращаясь к начальнику санкюлотов, — я ручаюсь за него. Этого довольно?

— Ты ручаешься за него. А кто поручится за нее? — возразил упорный сержант.

— За нее? О ком говоришь ты?

— Об этой женщине, черт побери!

— За него, за нее, за всех, кто с ним, ты доволен?

— Да, я доволен, — сказал сержант, — особенно доволен тем, что повидал тебя.

— А, черт возьми! Это удовольствие я могу доставить тебе даром. Смотри на меня сколько хочешь, пока я с тобою.

— Благодарю. Отстаивай, как ты это делал до сих пор, интересы народа и будь уверен: народ тебе признателен.

— О да, конечно! Я на это рассчитываю! — сказал Дантон.

— Можешь ты пожать мне руку? — продолжал сержант.

— Отчего же нет? — И Дантон подал ему руку.

— Да здравствует Дантон! — закричал сержант.

— Да здравствует Дантон! — вторил ему патруль.

И патруль ушел под командой своего начальника. В десяти шагах он обернулся и, размахивая своей красной шапкой, прокричал еще раз:

— Да здравствует Дантон!

И его люди повторили за ним этот возглас. Я хотел поблагодарить Дантона, как вдруг его несколько раз окликнули по имени из помещения клуба.

— Дантон! Дантон! — кричали голоса. — На трибуну!

— Извини, мой милый, — сказал он мне, — ты слышишь? Жму твою руку и ухожу. Я подал сержанту правую руку, тебе подаю левую. Кто знает, у благородного патриота, быть может, чесотка.

И, повернувшись, сказал:

— Иду! — Он сказал это тем мощным голосом, который поднимал и успокаивал бурную толпу на улице. — Иду, подождите!

Он ушел в помещение клуба, я остался у дверей наедине с незнакомкой.

— Теперь, сударыня, — сказал я, — куда проводить вас? Я к вашим услугам.

— К тетке Ледье, — ответила она со смехом. — Вы ведь знаете, что она моя мать.

— Но где она живет, эта тетка Ледье?

— Улица Феру, двадцать четыре.

— Пойдемте к тетке Ледье на улицу Феру, двадцать четыре.

Мы пошли по улице Фоссе-Монсие-ле-Пренс до улицы Фоссе-Сен-Жермен, потом по улице Пети-Лион, потом через площадь Сен-Сюльпис на улицу Феру. Всю дорогу мы молчали. Только теперь при свете луны, которая взошла во всей своей красе, я мог хорошо рассмотреть свою спутницу.

То была прелестная особа, лет двадцати или двадцати двух, брюнетка с голубыми глазами, скорее умными, чем грустными; нос прямой и тонко очерчен; насмешливые губы, зубы как жемчуг; руки королевы, ножки ребенка — и все это даже в вульгарном костюме тетки Ледье носило аристократический отпечаток, что и вызвало сомнения храброго сержанта и его воинственного патруля.

Мы подошли к двери, остановились и некоторое время молча смотрели друг на друга.

— Ну, что вы мне скажете, мой милый господин Альберт? — улыбнулась мне незнакомка.

— Хочу вам сказать, моя милая мадемуазель Соланж, что не стоило встречаться, чтобы так скоро расстаться.

— Прошу у вас тысячу извинений, но очень стоило. Если бы я вас не встретила, меня отвели бы на гауптвахту, там бы открыли, что я не дочь тетки Ледье, что я аристократка, и отрезали бы, вероятно, голову.

— Итак, вы сознаетесь, что вы аристократка?

— Я ни в чем не сознаюсь.

— Хорошо, скажите мне, по крайней мере, ваше имя.

— Соланж.

— Вы же знаете, я случайно назвал вас так, это не ваше настоящее имя.

— Ну что ж! Мне оно нравится, и я оставляю его за собою, для вас, по крайней мере.

— Зачем сохранять его для меня, если мы больше не увидимся?

— Я этого не говорю. Я говорю только, что если мы и увидимся, то вам совсем необязательно знать, как меня зовут. Я назвала вас Альбертом — так и называйтесь, а я останусь Соланж.

— Хорошо, пусть будет так, но послушайте меня, Соланж.

— Слушаю, Альберт, — отвечала она.

— Вы аристократка, не правда ли?

— Если бы я в этом и не созналась, вы это и сами узнали бы, верно? Стало быть, мое признание теряет смысл.

— И вас преследуют потому, что вы аристократка?

— Что-то в этом роде.

— И вы скрываетесь от преследований?

— На улице Феру, 24, у тетки Ледье, муж которой был кучером у моего отца. Видите, у меня нет тайн от вас.

— А ваш отец?

— У меня нет тайн от вас, мой милый господин Альберт, пока дело касается меня, но тайны моего отца — не мои. Мой отец тоже скрывается, выжидая случая, чтобы эмигрировать. Вот все, что я могу вам сказать.

— А вы, что вы думаете делать?

— Уехать с моим отцом, если это будет возможно. Если это окажется невозможным, то он уедет один, а я потом присоединюсь к нему.

— И сегодня вечером, когда вас арестовали, вы возвращались со свидания с отцом?

— Да, я возвращалась оттуда.

— Слушайте, милая Соланж…

— Я слушаю вас.

— Вы видели, что случилось сегодня вечером?

— Да, и это дало мне возможность убедиться в вашем положении.

— О, к сожалению, положение мое невелико. Однако же у меня есть друзья.

— Я познакомилась сегодня с одним из них.

— И вы знаете, что этот человек очень влиятелен в настоящее время.

— Вы можете воспользоваться этим влиянием и посодействовать бегству моего отца?

— Нет, я сохраню его для вас.

— А для моего отца?

— Для вашего отца у меня найдется другое средство.

— У вас есть другое средство?! — воскликнула Соланж, схватив меня за руки и тревожно вглядываясь в меня.

— Если я спасу вашего отца, сохраните ли вы добрую память обо мне?

— О, я буду вам признательна всю мою жизнь.

И она произнесла эти слова с восхитительным выражением, предполагающим будущую признательность.

Затем, посмотрев на меня умоляющим взором, спросила:

— И вы этим удовлетворитесь?

— Да, — ответил я.

— Итак, я не ошиблась, у вас благородное сердце. Благодарю вас от имени отца и от своего имени и, если бы даже вам не удалось ничего сделать для меня в будущем, буду признательна вам за прошлое.

— Когда мы увидимся, Соланж?

— А когда вам нужно увидеть меня?

— Завтра, надеюсь, я смогу сообщить вам кое-что приятное.

— Хорошо! Увидимся завтра.

— Где?

— Здесь, если угодно.

— Здесь, на улице?

— Боже мой! Вы видите, что это самое безопасное место. Вот уже полчаса, как мы болтаем у этих дверей, и никто еще здесь не прошел.

— Отчего же мне не прийти к вам или почему вы не можете прийти ко мне?

— Оттого что если вы придете ко мне, то скомпрометируете тех добрых людей, которые дали мне убежище, а если я пойду к вам, я скомпрометирую вас.

— Ну хорошо! Я возьму пропуск у одной моей родственницы и передам его вам.

— Да, чтобы гильотинировали вашу родственницу, если я буду случайно арестована.

— Вы правы, я принесу вам пропуск на имя Соланж.

— Чудесно! Вы увидите, скоро Соланж будет моим единственным, настоящим именем.

— В котором часу?

— В тот самый час, когда мы встретились сегодня. В десять часов, если угодно.

— Хорошо, в десять часов.

— А как мы встретимся?

— О, это нетрудно. В десять часов без пяти минут вы подойдете к двери, в десять часов я выйду.

— Итак, завтра в десять часов, милая Соланж?

— Завтра в десять часов, милый Альберт.

Я хотел поцеловать ее руку, она подставила лоб.

На другой день вечером, в половине десятого, я был на ее улице. В три четверти десятого Соланж открыла дверь. Каждый из нас явился раньше назначенного времени. Я бросился к ней навстречу.

— Я вижу, у вас хорошие вести, — сказала она улыбаясь.

— Отличные! Во-первых, вот вам пропуск.