Ущелье дьявола. Тысяча и один призрак

— Юлиус наверху? — спросил он у хозяина гостиницы.

— Нет, г-н Самуил, — ответил тот.

Самуил поднялся к себе в комнату и запер дверь на ключ. Он был в скверном расположении духа.

— Девчонка-то сильнее, чем мне казалось! — думал он. — Ну да она мне заплатит за это! В библии сказано: любовь так же могущественна, как и смерть. Увидим!

Часы пробили девять, десять, половину одиннадцатого, а Юлиуса все не было.

В одиннадцать часов Самуил окончательно потерял надежду и решился отправиться один.

Он уже взялся было за шапку, как в коридоре послышались чьи-то шаги, и вслед за тем раздался стук в дверь.

— Наконец-то! — сказал Самуил. — Ну, слава богу!

Он отпер дверь. Но то был не Юлиус, а слуга из гостиницы.

— Что тебе надо? — спросил грубо Самуил.

— Там приехал какой-то студент из Лейпцига и желает повидаться с королем студентов.

— Сейчас мне некогда, — возразил Самуил. — Пусть придет завтра.

— Он не может придти завтра. Он велел мне передать вам, что он здесь проездом.

При слове «проездом» лицо Самуила приняло снова серьезное выражение.

— Так попросите его ко мне сейчас же.

Слуга исчез. Так называемый студент из Лейпцига вошел, и Самуил опять запер за ним дверь на ключ.

Приезжий пожал Самуилу руки, скрестив свои большие пальцы каким-то особенным образом, шепнул ему на ухо несколько слов, наконец, открыл грудь и показал висевшую на ней медаль.

— Хорошо, — сказал в ответ на все это Самуил. — Я и так узнаю тебя. Ты разъезжаешь по Неккарскому району. Ну, что скажешь?

— Я принес отмену приказа. Сегодня общее собрание не состоится.

— Не может быть! — воскликнул Самуил. — А по какой же причине?

— Потому что кто-то донес о нем, и оно было бы оцеплено и захвачено. По счастью, один из наших главарей был вовремя предупрежден. Собрание отложено. Объявят о нем особо.

— А в котором часу вы получили предостережение? — осведомился Самуил.

— В полдень.

— Странная вещь, — промолвил подозрительный король студентов. — Я встретил в сумерки по дороге к замку какую-то фигуру в шляпе, закутанную в плащ, но, как показалось мне, это был один из наших главарей. Как же это так?

— Не знаю, брат. Я выполнил возложенное на меня поручение, передал тебе то, что следовало. Мне остается уйти.

— Но если я, не обращая внимания на то, что слышал от тебя, все-таки пойду в назначенное место, — упрямился Самуил.

— Не советую: только столкнешься с полицейскими агентами. Очевидно, весь путь занят ими, и ты только рискуешь просидеть лет двадцать в тюрьме.

Самуил усмехнулся с пренебрежением.

— Хорошо! Спасибо, брат, — сказал он и проводил приезжего до дверей.

После его ухода, Самуил взглянул на часы: было половина двенадцатого.

— Я успею еще, — сказал он сам себе.

Он надел фуражку, взял металлическую трость, два пистолета и вышел.

Как и в первый раз, он шел сперва по набережной, только теперь он поднялся вдоль берега Неккара гораздо дальше и, вместо того, чтобы прямо пойти по дороге с уступами, он обошел замок и приблизился к нему со стороны, противоположной городу.

Пройдя шагов четыреста-пятьсот по горе и развалинам, он остановился, всмотрелся в темноту — не бродит ли там кто-нибудь — и, не заметив никого, вернулся к толстой, ныне полуразвалившейся стене сводов.

— На этом именно месте я встретил в прошлый раз того человека, которому дал крейцер. Дорога же, по которой он шел, никуда не ведет, а оканчивается у стены. Следовательно, надо предположить, что наши славные и таинственные главари, как и я, открыли ход в подземелье, скрытый кустарником. А о полиции можно только сказать, что она, благодаря своей похвальной привычке, пребывает по этому поводу в девственной неосведомленности и что она довольствуется тем, что крепко сторожит главный вход, через который, разумеется, никто не войдет и не выйдет. Превосходное учреждение, стоящее на одинаковой высоте своего величия у всех цивилизованных народов!

Самуил подошел к высокой стене, покрытой сплошь кустарниками, травами и плющем. Он направился к тому месту, где растительность была гуще, раздвинул не без того, чтобы не оцарапать своих рук, колючие кусты и дикий виноград, отпихнул огромный камень, который после того привалил обратно, сошел или, вернее, скатился вниз в какую-то пещеру и вскоре пустился бродить по бывшим когда-то в этой части замка погребам.

Но начальников Тугендбунда не легко было найти в таинственных дебрях огромных катакомб, хотя эти начальники, быть может, и догадывались, что Самуил ни за что не поверит, что они не придут. Долго шел ощупью Самуил, натыкаясь в темноте на камни и принимая за человеческие голоса крики ночных птиц, спугнутых им, которые, махая крыльями, постоянно обдавали его струей сырого воздуха.

— Другой бы испугался и бросил все это, — думал про себя Самуил.

Наконец, после получасовых розысков и хождения в темноте, он заметил вдали слабый свет, как будто от потайного фонаря.

Он направился в ту сторону, и его глаза, привыкшие к темноте, вскоре различили трех замаскированных людей, сидевших под сводом.

Когда он подошел к ним довольно близко, он остановился, затаил дыхание и начал прислушиваться, но он трудился напрасно: он ничего не мог расслышать.

Однако, судя по их жестам, было очевидно, что они о чем-то потихоньку разговаривали.

Самуил подошел ближе, остановился опять и снова принялся подслушивать.

Но и на этот раз он ничего не мог услышать. Наконец, он решился.

— Это я, — смело закричал он, — свой! Самуил Гельб!

И он подошел прямо к замаскированным людям.

Услышав крик, все трое, как один, вскочили с гранитных плит, на которых сидели и бросились к лежащим возле каждого из них заряженным пистолетам. Но в темноте невозможно было целиться. У Самуила же, который видел их всех, было по заряженному пистолету в каждой руке.

— Ну, вот еще что выдумали! — сказал он спокойно. — Вы шумите и этим можете привлечь полицию. Это, вероятно, ваша манера принимать друзей? Я же говорю вам, что я ваш друг, Самуил Гельб! Но предупреждаю вас, что я стану защищаться и что раньше чем умереть, я сам убью хоть одного из вас во всяком случае. К тому же, что вам за прибыль убивать меня?

Говоря это, он все продвигался.

Замаскированные невольно испытывали действие его странного и дерзкого хладнокровия. Дула пистолетов опустились.

— Давно бы так! — сказал Самуил.

Он спустил курки, положил пистолеты к себе в карман, подошел вплотную к трем замаскированным фигурам.

— Несчастный, — начал один из главарей, которого Самуил признал по голосу за человека, говорившего с ним так строго и торжественно во время предыдущей его явки в суд. — Каким образом ты проник сюда? Разве тебе не передали предостережения? Говори, по крайней мере, шепотом!

— Буду говорить, как вам угодно тихо. И, пожалуйста, успокойтесь: никто за мной не следил, и я закрыл за собой тот вход, который известен только одному мне. Предостережение я получил, но именно ввиду того, что нет общего собрания там, наверху, случайная встреча дала мне повод предположить, что внизу, в этом подземелье, которое я, по всей вероятности, открыл раньше вас, может быть частное собрание. И, как видите, предположение мое до некоторой степени оправдалось.

— Так ты думаешь, чего доброго, что можешь вмешиваться в решения верховного совета?

— Я совсем не думаю ни во что вмешиваться. Успокойтесь, я пришел не навязываться, а предложить свое содействие.

— Объяснись, что ты хочешь сказать этим.

— Известно, что дела Союза несколько запутаны, и что вы, вероятно, находитесь в затруднительном положении. Посудите же сами! Разве я не имел права, иначе говоря, не был ли я обязан удвоить свою энергию, видя, что затруднительное положение усиливается, и явиться сюда предложить свои услуги?

— Разве ты по этой именно причине решился на такой опасный шаг?

— А какая бы могла быть другая причина? Разве у вас возникает сомнение в моем усердии? Вы, кажется, уже испытали меня, и, сколько помнится, я вполне оправдал ваше доверие.

Трио в масках начало советоваться между собой.

По-видимому, результат этих разговоров оказался благоприятным для Самуила, потому что начальник их обратился к нему с такими словами:

— Самуил Гельб, ты смелый товарищ. Мы верим, что ты честный человек, мы знаем, что ты умен и храбр. Это правда, ты действительно оказал услугу Союзу, ты поддержал достоинство нашей шпаги в дуэлях с изменниками, и мы очень сожалеем, что не можем отблагодарить тебя сегодня. За то, что ты пришел к нам так решительно и столь опасным путем, мы выразим нашу признательность яснее, чем на словах. Мы дадим тебе неслыханное, необычайное доказательство нашего доверия. Мы откроем тебе тайну нашего замысла освобождения родины, и ты по праву будешь присоединен ко второму разряду нашего Союза.

— Благодарю вас, — сказал Самуил, склоняясь перед ними, — клянусь всемогущим богом, что вы не раскаетесь, что оказали мне эту честь!

— Так слушай же, вот что произошло. От одного из нас, занимающего очень высокое общественное положение, было потребовано, чтобы он сегодня ночью выдал всех нас. Именно поражение Отто Дормагена и Франца Риттера — причина всей этой истории. Когда выяснилось, что они не могут присутствовать на нашем собрании, то, разумеется, решили, что будет вернее — сокрушить все, за чем невозможно было наблюдать, и пришли к тому заключению, что надо сразу покончить с нами. Дормаген и Риттер выдали слова пароля и все условные формальности входа в наши собрания. Тот из нас, который получил приказ выдать всех, не мог ослушаться, не обнаружив своего соучастия и не выдав себя, поэтому он должен был сообщить все полиции и поставил ее на ноги. Но он имел время предупредить и нас. Агенты полиции сторожат все входы, в которые должны были пройти все посвященные, они знают пароль и ждут. Так они прождут до завтрашнего утра, но никто не явится, и они уйдут с тем, с чем пришли, а мы избежим опасности.

— Значит, — сказал Самуил, — вы отделались только тем, что не состоялось собрание, но оно будет потом, вот и все.

— Действительно, это еще не великая потеря, — подтвердил и начальник, — у нас нет пока ничего срочного. Именно теперь наш самый лютый враг, император Наполеон, более, чем когда-либо велик и могущественен. Наши принцы и короли теснятся в его прихожих и наперебой друг перед другом добиваются чести быть приглашенными на его охоту. Никто не заботится, чтобы предпринять хоть какие-нибудь меры для обеспечения независимости Германии. Но события могут измениться. Кто поднялся, может пасть. А раз человек стоит на покатости, то иногда достаточно бывает какого-нибудь неожиданного толчка локтем, и он полетит вниз.

— Еще бы, — сказал Самуил, — когда представится такой удобный случай, то Самуил Гельб может еще вам послужить. А до тех пор скажите, что вы хотите?

— До тех пор необходимо, чтобы всегда наш, Тугендбунд, был вполне готов ко всяким случайностям, и чтобы главари его имели какое-нибудь место, где они могли бы видеться с посвященными. Эти развалины не могут уже более служить нам. Подземелье, где мы сейчас собрались, имеет только один выход, и мы рискуем все до единого попасть в руки полиции. Где же могут отныне происходить общие собрания? Вот вопрос, который мы обсуждали, когда ты прервал нашу беседу, вопрос жизни, а, может быть, и смерти. У нас нет в виду никакого места, которое бы мы считали надежным.

— Действительно, положение довольно-таки затруднительное, — сказал Самуил Гельб.

— Не знаешь ли ты какого-нибудь места, которое могло бы служить для тайных собраний? — продолжал начальник. — Нет ли где-нибудь такого непроницаемого убежища, где бы было много выходов, скрытых для наблюдения и открытых для бегства? Если ты найдешь такое место, то этим ты окажешь новую услугу Союзу, значительно большую, чем была первая твоя услуга.

Самуил задумался на минуту, а потом сказал:

— Вы застали меня врасплох. В данную минуту у меня нет ничего подходящего, но я постараюсь поискать, что означает у меня: я найду. Когда я все исполню, то как же мне передать вам это? Назначьте мне какое-нибудь место для свидания с вами.

— Это невозможно. Но послушай, можно сговориться следующим образом: каждый месяц, 15 числа, разъезжающий по району этой реки, близ которой ты живешь, будет являться к тебе и спрашивать тебя: Готово ли? В день, когда ты дашь утвердительный ответ, мы и встретимся с тобой.

— Превосходно! Спасибо! Вполне рассчитывайте на меня. Вы можете теперь разойтись. Вы нашли если не место, так человека, который отыщет вам его.

— Нам не нужно просить тебя сохранить все в тайне. Это такое дело, где ты так же рискуешь головой, как и мы.

Самуил пожал плечами в ответ.

Потом, по знаку начальника, он поклонился всем и удалился.

Ему удалось легче выйти, чем войти. Слабый свет луны, проникавший сквозь кустарник, слегка освещал ему путь.

Он вернулся в веселом расположении духа, с гордым сознанием своего усилившегося могущества, с головой, полной честолюбивых замыслов. Только очутившись в своей комнате, он вспомнил про Юлиуса.

— Вот еще напасть! — рассуждал он сам с собой. — Какого дьявола застрял там Юлиус? Неужели эта девчонка, Христина, окончательно вырвала его из моих рук? Может быть, и он был предупрежден в Ландеке, что собрание отложено? И что же он делал там целую неделю? Тьфу! Не стоит изводить себя! Завтра воскресенье, я завтра и разузнаю все.

Глава двадцать пятая

Неожиданность

Когда Самуил приехал в дом пастора, он увидел, что ворота были заперты. Он позвонил. Вышли служитель и служанка. Парень принял от него коня, а служанка проводила его в столовую. Стол был накрыт, но только на два прибора. Самуил удивился. Служанка попросила его подождать и вышла.

Спустя минуту, дверь отворилась. Самуил сделал было шаг вперед, но тотчас же отступил, ошеломленный при виде входящего. Это был барон Гермелинфельд.

Отец Юлиуса обладал суровой внешностью. Ему было около пятидесяти лет. Он был высок ростом, волосы его поседели от непрерывных занятий, лоб был высокий, глаза голубые и проницательные. Он все еще хранил остатки красоты, он держал голову прямо и гордо, вид у него был важный, спокойный и несколько печальный. Он подошел прямо к Самуилу, несколько сбитому с толку, и сказал ему:

— Вы не ожидали увидеть меня и в особенности здесь, не правда ли?

— Правда, — ответил тот.

— Садитесь. Достойный пастор Шрейбер предложил вам свое гостеприимство на сегодняшний день. Ему, конечно, не хотелось, чтобы вы явились в запертый дом. Вот я и остался здесь, чтобы принять вас.

— Извините, я все-таки не понимаю, в чем дело?

— Не правда ли, вам все это кажется несколько загадочным? А вы садитесь за стол и позавтракайте со мной. Я вам все и объясню.

— Хорошо, — сказал Самуил, поклонившись барону и храбро усаживаясь за стол против него.

Наступило молчание, в продолжение которого эти два человека, столь близко сошедшиеся и столь различные между собой, казалось, внимательно наблюдали друг за другом.

Наконец барон начал говорить:

— Вот что тут произошло… Кушайте, пожалуйста… Вам, может быть, известно, что в понедельник Юлиус писал мне. Я получил его письмо во Франкфурте. Это письмо было полно любви и опасений.

— Я так и знал, — заметил Самуил.

— В своем письме Юлиус рассказывал мне о том, как он в первый раз увидел Христину, чем она немедленно стала для него — его первой любовью, его жизнью, его мечтой. Он распространялся о ее грации, ее чистоте, о ее отце, о тихой жизни, которую он повел бы в этой спокойной семье и в этой спокойной долине. Вот об этом-то он и молил меня. Я богат, благороден, знаменит, поэтому он и сомневался, и боялся, одобрю ли я его любовь к бедной девушке такого темного происхождения. Вы же сами внушили ему эти сомнения.

— Это правда, — подтвердил Самуил.

— К этому Юлиус прибавил, что в том случае, если я отвечу ему «нет», по причине ли его молодости, или по причине ее бедности, он все-таки не последует вашему совету, т. е. не ограничится тем, чтобы просто-напросто соблазнить Христину. Ему внушал ужас такой совет… да и сам советчик. Нет, он не злоупотребит великодушным доверием молодой девушки и ее отца, он не обесчестит Христину. Он не способен купить момент собственного счастья за вечные слезы ее погубленной жизни. Он просто удалится от нее с растерзанным сердцем. Он скажет Христине свое имя, объявит ей решение своего отца и покинет ее навсегда.

— Все это великолепно, поистине великолепно, — сказал Самуил. — Будьте добры, передайте мне окорок.

— Когда я получил от Юлиуса это письмо, столь полное любви и сыновней преданности, — продолжал барон Гермелинфельд, — мной уже было получено за четыре дня перед тем ваше дерзкое письмо, Самуил. Я все эти четыре дня обдумывал его. Я спрашивал себя, каким способом мог бы я прекратить то ужасное и мрачное влияние, какое вы оказываете на деликатную и нежную душу Юлиуса. И вот, не прошло десяти минут после прочтения письма Юлиуса, как мое решение уже было твердо принято. Обыкновенно про нас, людей разума и мысли, думают, что мы не способны к действию, думают так потому, что мы не отдаем всего нашего существования бесплодной сутолоке деловых людей, которые для того, чтобы оправдать себя, называют себя практиками, настаивая на том, что они именно только практики и больше ничего. Это все равно, как если бы птиц обвиняли в том, что они не умеют ходить, потому что у них есть крылья. А между тем, они одним ударом крыла делают тысячу шагов. Так и мы: в один день мы можем сделать больше, чем другие за десять лет.