Преступления страсти. Коварство (новеллы)

Вчера я провела заседание Совета министров, о чем уже писала. Все пришли к заключению, что при теперешнем положении дел мир совершенно необходим, и его надо достичь любой ценой. Господа министры готовы письменно изложить доводы в пользу этого. Что касается меня, мое единственное желание, чтобы мир был заключен и мы опять были вместе.

После обеда я получила письмо от тебя и отправила свое тебе. Мне необходимо чаще получать от тебя известия, это поддерживает меня и помогает не падать духом. Да, наше положение не блестяще, и поскольку я бесконечно люблю тебя, мне очень тяжело».

6 апреля по настоянию маршалов Наполеон подписал новый акт отречения, в котором отказывался за себя и своих наследников от трона Франции и трона Италии.

В очередном письме Марии-Луизе он умолчал об этом, чтобы не огорчать ее известием, что она больше не только не жена, но и не мать императора. Но в тот же день Наполеону пришлось сообщить Марии-Луизе о предстоящей высылке на остров Эльбу. Он постарался сделать это так, чтобы ситуация не выглядела совсем безнадежной, а потому говорил не о ссылке, а о «полном державном обладании островом»…

«Друг мой! Получил твое письмо от 7-го числа. Меня порадовало, что здоровье твое много лучше, чем можно было бы предположить, зная, в каких заботах и волнениях ты живешь. Подписана амнистия, и адъютант русского императора должен выехать за тобой и сопровождать тебя сюда. Сделай все, чтобы остаться в Орлеане, так как я сам готовлюсь к отъезду и жду только, пока Коленкур уладит с союзниками связанные с моим отъездом дела. Александр желает, чтобы я жил на острове Эльба, отданном мне в полное владение, а ты и наш сын – в Тоскане. Это позволило бы тебе быть поблизости от меня, пока ты не начнешь скучать; кроме того, это прекрасная страна с благоприятным для твоего здоровья климатом. Однако Швариенберг противится этому, ссылаясь на твоего отца. Похоже, злейший наш враг – твой отец. Пока я еще не знаю, чем все закончится.

Невыносимо тяжело осознавать, что я не могу предложить тебе ничего иного, как разделить со мной мою горькую участь. Я покончил бы с жизнью, если бы не знал, что от этого возрастут и умножатся твои страдания.

Прощай, друг мой. Поцелуй сына».

Полковник Гальбуа, которому было поручено передать письмо, был также уполномочен сообщить Марии-Луизе, что Наполеон отрекся от трона. Услышав известие, императрица упала в обморок.

Очнувшись, она вспомнила те слова, что произносились в церкви при венчании. Оставить все и следовать за ним… в болезни или здравии, богатстве или бедности… Ей хотелось быть с Наполеоном при любых обстоятельствах!

Она выехала из Блуа в Фонтенбло, но по дороге на нее и остатки ее двора напали казаки. Дрожа от страха, доехала Мария-Луиза до Орлеана, где адъютант царя Александра, граф Шувалов, уведомил, что ее встреча с Наполеоном будет возможна только после того, как она увидится с отцом. В действительности же было принято решение не пускать Марию-Луизу ни в Фонтенбло, ни на Эльбу.

Из Орлеана отправилось нежное послание:

«Дорогой друг! Получила оба твоих письма. Мне бесконечно тяжело, что ты оказался в такой беде; единственное, о чем я мечтаю, – это иметь возможность утешить тебя и доказать, как я тебя люблю. Я убеждена, что имею большое влияние на отца и смогу многого добиться. Только что я отправила письмо, в котором прошу его о встрече. До этого я решила подождать и не ехать с тобой.

Целую и люблю всем сердцем. Твоя верная Луиза».

Узнав, что Мария-Луиза намерена встретиться с отцом, Наполеон ужаснулся, несмотря на то, что сам советовал ей сделать это. Он предчувствовал, что Мария-Луиза не сможет противостоять влиянию императора Франца. Для него, только что лишившегося империи, мысль потерять еще и жену была нестерпима. Чувствуя себя бесконечно несчастным, Наполеон делал все, чтобы соблазнить ее прелестями жизни на острове Эльба:

«Милый друг! Получил твое письмо. Я принимаю близко к сердцу твои страдания, и это единственное, что я не в силах перенести. Постарайся все же преодолеть превратности судьбы. Сегодня вечером я сообщу тебе об окончательном решении относительно нашей дальнейшей жизни. По договору в Фонтенбло мне отдают остров Эльба, а тебе и нашему сыну – Парму, Пьяченцу и Гуасталлу. Доход от этих территорий с населением в 400 000 человек составляет примерно 3-4 миллиона в год. По крайней мере, у тебя будет свой прекрасный дом и богатые владения на случай, если пребывание на моем острове станет для тебя тягостным, а я – наскучу. Так, наверное, и случится: ведь когда я состарюсь, ты будешь еще молодой.

Меттерних сейчас в Париже. Где твой отец, я не знаю. Хорошо бы устроить так, чтобы ты встретилась с ним по пути. Если не удастся получить Тоскану и твоей судьбой уже распорядились, проси у отца Люккское княжество, а также Каррару, Масса и анклавы, с тем чтобы твои владения имели выход к морю.

Как только все будет готово, я выезжаю в Бриар и жду тебя там, оттуда мы с тобой вместе направимся в Специю, где сядем на корабль…

Чувствую себя хорошо. Мужество не покинуло меня, и я не падаю духом. Мне покойно на душе от того, что ты довольствуешься моей печальной судьбой и даже думаешь, что будешь и впредь со мной счастлива. Прощай, друг мой, мыслями я с тобой, и мне тяжело от того, что ты страдаешь. Навеки твой. Н.».

Мария-Луиза рвалась к нему всей душой:

«Дорогой друг, не имея от тебя вестей и не зная, что с тобой, я просто не нахожу себе места. С нетерпением жду твоего письма, также от папа amp;#769; и надеюсь на свидание с ним. Может, мой печальный вид смягчит его сердце, и он соблаговолит меня выслушать, а я буду отстаивать интересы твоего сына, а значит, и твои. Надеюсь на успех, и никакие трудности, в особенности когда дело касается тебя, не могут остановить меня. Я ведь и так страдаю! И только мысль о тебе удерживает меня на этом свете. Я должна жить ради тебя, ради твоего спокойствия.

Я стараюсь держаться и не падать духом в ожидании встречи с папа amp;#769;. Не забывай ту, которая еще никогда так трепетно не любила тебя. Твоя верная Луиза».

Это письмо немного успокоило бывшего императора. Но уже 12 апреля, в полночь, он получил другое, написанное в спешке:

«Дорогой друг, де Сент-Олэр только что передал мне письмо Меттерниха. Он пишет, что нам с сыном будет гарантирована полная свобода, но ради нашего благополучия нам следует перебраться в Австрию и там ждать, пока все не утрясется».

Известие о том, что Марию-Луизу хотят увезти в Австрию, повергло Наполеона в отчаяние. Он ощутил себя неспособным бороться. Это было последней каплей в горькой чаше бед… Бывший император принял яд, который всегда носил при себе в походном несессере. Но яд, видимо, выдохся и, вызвав спазмы и рвоту, причинил страшные муки, чем все и кончилось.

Письмо от жены немного ободрило его и убедило, что жить, пожалуй, стоит. Луиза писала:

«Меня вынудили уехать из Орлеана и запретили следовать за тобой, а в случае неповиновения грозят применить силу. Прошу тебя, милый, будь осторожен: нас обманывают. Я очень беспокоюсь за тебя. Но знай, у меня достанет твердости, и при встрече я заявлю отцу, что непременно хочу соединиться с тобой и не потерплю над собой никакого насилия. Мы взяли из казны все, что смогли увезти, и при первой же оказии я постараюсь передать это тебе, хотя уповаю на то, что сделаю это сама.

Твой сын сейчас спит, а у меня тревожно на душе. Но я твердо знаю одно: никуда дальше Рамбуйе не поеду. Помни о моей любви и решимости бороться за нее. Люблю и нежно целую».

«Добрая Луиза! По моим расчетам, ты уже виделась с отцом. Мне сообщили, что встреча происходит в Трианоне. Я настаиваю, чтобы ты завтра же прибыла в Фонтенбло и мы вместе отправились обживать землю, сулящую нам приют и отдохновение. Если ты решишься пренебречь привычным образом жизни и высоким положением, я буду счастлив. Поцелуй сына и верь в мою беззаветную любовь. Н.».

И вот 17 апреля на Наполеона обрушился страшный удар. Мария-Луиза сообщила ему о решении Франца Австрийского:

«Дорогой друг! Два часа назад приехал отец, и я тотчас встретилась с ним. Он был необычайно нежен и добр, но к чему все это, если он причинил мне невыносимую боль, запретив следовать за тобой и видеть тебя. Напрасно я пыталась убедить его, что это мой долг. Но он не желает даже слышать об этом и говорит, что я проведу два месяца в Австрии, а потом поеду в Парму и оттуда уже – к тебе. Это решение меня окончательно убьет. И теперь единственное мое желание, чтобы ты был счастлив без меня. Для меня же счастье без тебя невозможно.

Умоляю тебя, пиши как можно чаще! Я буду всегда о тебе думать и писать каждый день. Не падай духом, Бог даст, в июле я к тебе приеду, о чем, разумеется, я не обмолвилась этим господам.

Чувствую себя с каждым днем все хуже. Я так грущу, что не знаю даже, что тебе сказать. Пожалуйста, не забывай меня и верь: я буду всегда тебя любить. Целую и люблю всем сердцем».

Сраженный этим известием, Наполеон не нашел в себе силы ответить. Он чувствовал, что больше не увидит Марию-Луизу…

Шло время. Она продолжала писать мужу нежные письма, вычеркнув из своей памяти несчастный адюльтер, который произошел в Дижоне. Он тоже попытался поверить в лучшее. Вспоминая те времена, когда готовил для своей австрийской невесты дворцы в Париже, теперь он приготовил для жены роскошные апартаменты на острове Эльба и, как пишут историки, «позаботился даже о стеклышках с картинками для волшебного фонаря и о фейерверках. Для росписи потолка в гостиной придумал аллегорический сюжет в слащавом романтическом духе: два голубка, связанные ленточкой, удаляются от своего гнезда, ставшего для них тесным».

21 мая 1814 года Мария-Луиза въехала в Шенбрунн под приветственные крики огромной толпы. Жители Австрии встречали свою эрцгерцогиню так, словно она возвращалась в фамильный дворец после четырех лет тягостной ссылки:

– Да здравствует Мария-Луиза! Да здравствует Австрия! Долой Корсиканца! – кричала толпа.

Мария-Луиза понимала: ее возвращение на родину означает окончательную победу коалиции над Наполеоном. Да она и сама сдавала одну позицию за другой. Сначала согласилась поменять императорский герб на карете на свой собственный, эрцгерцогини Австрийской. А какое-то время спустя ушли в прошлое воспоминания о том, как она злилась на мадам Биньоль, называвшую ее «высочеством». Мария-Луиза уже не возражала против титула герцогини Пармской и герцогини де Колорно. Мало-помалу, уступая настойчивым уговорам отца, она стала появляться в свете, танцевать на балах…

Это шокировало не только находившихся в Вене подданных Франции, но также многих австрийцев. Старая королева Мария-Каролина, сестра Марии-Антуанетты, которая, между прочим, терпеть не могла Наполеона, сказала Марии-Луизе:

– Дорогая, замуж выходят один раз в жизни. И на твоем месте я привязала бы к окну простыни и убежала…

Мария-Луиза рассердилась. В чем дело? Разве она не намерена когда-нибудь встретиться с мужем и жить с ним в прежней любви и счастье… когда папа amp;#769; позволит? Разве она не пишет ему по-прежнему самые нежные на свете письма? Вот такие, например:

«Я счастлива, что ты хорошо себя чувствуешь и намерен заняться постройкой загородного дома. Надеюсь, в нем найдется маленький уголок и для меня, ведь ты знаешь, что я твердо решила соединиться с тобой, как только позволят обстоятельства, и я молюсь, чтобы это произошло поскорей. Ты, конечно же, распорядишься разбить около дома сад и доверишь мне уход за цветами и растениями. Я слышала, тебе не позволили выписать из Парижа людей для этой цели. Какая несправедливость! Как неблагородно по отношению к тебе! Меня возмущает подобная низость. Впрочем, чему тут возмущаться, если в мире, в котором мы вынуждены жить, так мало возвышенных душ!»

А между тем император Франц твердо решил ни в коем случае не допускать соединения этих двух возвышенных душ. Прекрасно зная пылкую натуру своей дочери, а также получив некие известия от Талейрана, он решил пойти по пути врага рода человеческого, некогда искусившего Еву яблочком. В роли сего фрукта предстояло выступить некоему господину, носившему имя Адам-Альберт де Нейпперг.

Современник описывал его так:

«Это был человек немногим более сорока лет, среднего роста, привлекательной наружности. Гусарский мундир, который он обычно носил, в сочетании со светлыми вьющимися волосами придавал ему моложавый вид. Широкая черная повязка, скрывавшая пустую глазницу, нисколько его не портила. И единственный глаз смотрел с живостью и необыкновенной проницательностью. Хорошие манеры, учтивость, вкрадчивый голос и разнообразные таланты располагали к нему людей. В заурядной в общем-то судьбе генерала Нейпперга есть одна любопытная подробность: он был наполовину француз. Его отец, граф Нейпперг, будучи в Париже с дипломатической миссией, познакомился с французским офицером из аристократической семьи, и тот стал запросто бывать у него в доме. Графиня Нейпперг не осталась равнодушной к многочисленным достоинствам графа де… который усиленно за ней ухаживал. Граф Нейпперг мало интересовался женой и предоставил ей полную свободу, лишь бы она не мешала ему предаваться гастрономическим радостям и азартным играм. Между графиней и молодым офицером завязался роман, результатом которого было появление на свет генерала Нейпперга. Подтверждает сей факт письмо матери упомянутого генерала, найденное среди бумаг покойного графа де…

Такое стечение обстоятельств – повод к серьезным размышлениям для тех, кто считает, что вмешательство рока в судьбы людей не бывает случайным, но всегда имеет какую-то высшую цель».

Генерал Нейпперг и Мария-Луиза виделись и прежде: в 1812 году в Париже он состоял при императрице в должности камергера. Теперь появление рядом с ней любезного господина, не сводившео с нее пламенного взгляда своего единственного глаза, вызывало у Марии-Луизы подозрения и неприязнь. И не зря, ведь австрийский император поручил генералу шпионить за его дочерью и любыми способами не допустить ее встречи с Наполеоном.

Полученные Нейппергом секретные инструкции были сформулированы вполне определенно:

«Переписка и все другие виды сообщения герцогини де Колорно с островом Эльба подлежат самому строгому контролю. Разрешается использовать для этой цели все необходимые источники информации.

Графу Нейппергу предписывается решительно, но с подобающим тактом отвлечь герцогиню де Колорно от мысли о поездке на остров Эльба, так как это разобьет отцовское сердце, тогда как все самые сокровенные мысли его величества – о благополучии горячо любимой дочери… В случае, если все увещания будут тщетны, генералу надлежит последовать за герцогиней де Колорно на Эльбу».

Итак, прямое и непосредственное отцовское благословение на очередной адюльтер было получено! И облеченный высочайшим доверием дон-жуан приступил к выполнению особого задания.

«У этого тридцатидевятилетнего мужчины с черной повязкой, прикрывающей пустую глазницу, в жилах текла молодая, горячая кровь; он мог дать десять очков форы всем ловеласам на свете, вместе взятым, в деле покорения дамских сердец, и сам Дон Жуан мог бы поучиться у него искусству обольщать», – писал о нем современник. А в «Скандальной хронике Реставрации» отображена одна история, которая в свое время передавалась из уст в уста, как потрясающий эротический анекдот, достойный пера знаменитого Боккаччо:

«Остановившись однажды в Мантуе в гостинице синьора Франкони, к обворожительной восемнадцатилетней дочери Лизе которого он испытывал необоримое влечение, Нейпперг заказал комнату и хороший обед. Когда девушка принесла еду, он попросил ее показать язык, пощупал пульс и сказал, назвавшись врачом, озабоченно покачав головой:

– Вы серьезно больны, и вам необходима срочная помощь. Ложитесь на кровать. Я не смогу приняться за обед, пока не осмотрю вас.

Обеспокоенный синьор Франкони поинтересовался, не могла ли дочь сначала все же обслужить постояльцев.

– Нет, – авторитетно заявил Нейпперг, – ее болезнь очень заразна.

Лиза в сопровождении Нейпперга поднялась в комнату, а крайне озабоченный Франкони вынужден был обслуживать клиентов. Раздев девушку и уложив в постель, Нейпперг стал медленно ее ощупывать.

– Скажите, вот здесь вам не больно? – спросил он, сжимая руками ее груди.

– Нет, – ответила она.

– А вот тут?

Кончиком указательного пальца он при этом нежно надавил на сосок левой груди и потер его, как будто хотел стереть с него какое-то пятнышко.

Лиза смутилась и вздрогнула.

Генерал нахмурился.

– Повышенная чувствительность левого соска, – констатировал он. – Значит, я не ошибся. Посмотрим, как обстоит дело с правым.

Послюнив палец, он прикоснулся к правому соску так, словно он снимает божью коровку.

С Лизой такое проделывали впервые; из ее груди вырвался стон, похожий на хрип.

– Болезнь очень запущена, – сказал Нейпперг. – Вы находитесь на грани кризиса. Но я вас вылечу.

Он спустился в гостиную, отвел хозяина в сторону и сказал:

– Ваша дочь опасно больна, у нее заразная лихорадка в очень тяжелой форме. Я категорически запрещаю вам входить в ее комнату. Я сам буду навещать ее, пользуясь лестницей с внешней стороны дома, чтобы не заразить кого-нибудь при встрече. Два ближайших дня я буду ее кормить и ухаживать за ней. Все необходимое для этого у меня есть. Ни о чем не беспокойтесь.

Синьор Франкони горячо поблагодарил Нейпперга, и тот сейчас же поднялся в комнату к Лизе. Девушка, растревоженная необычными прикосновениями, чувствовала, как откуда-то из глубины поднимается жаркая волна и охватывает ее всю, но по наивности приписывала это началу перемежающейся лихорадки.

Мнимый доктор достал из кармана какую-то баночку и, взяв на палец немного мази, стал массировать соски обеих грудей.

По телу Лизы пробежала судорога, и она опять громко застонала.

– Вы страдаете болезнью, весьма распространенной среди молодых девушек, которые долго не выходят замуж. В вашем возрасте у вас уже должен быть жених.

– Вы правы, – пролепетала Лиза, испытывая странное томление.

– Врачебный долг обязывает меня предложить вам средство, которое может вас вылечить, – произнес внушительным тоном генерал. – Скажите, вы не ощущаете покалываний вот тут? – продолжал он, указывая бесстрашным жестом то место, которое древние называли «разбитое сердце»…

– О да, да! – воскликнула девушка, все больше возбуждаясь.

– В таком случае всякое промедление преступно, – сказал Нейпперг. – Я буду вести себя так, как если бы был вашим мужем. Мы никому об этом не скажем, все останется нашим с вами секретом. Ведь дело касается вашего здоровья…

Тело Лизы было как натянутая струна, и девушка не сказала, а скорее выдохнула, что она согласна.

Тогда бравый генерал скинул мундир, снял башмаки и, взобравшись на кровать, с безукоризненным искусством применил свое средство.

Синьор Франкони два дня ставил свечки и молился о выздоровлении дочери, и Нейппергу никто не мешал наслаждаться прелестями восхитительной Лизы, которой, казалось, оригинальный способ лечения пришелся весьма по вкусу. Через два дня Нейпперг исчез, оставив у соблазненной им особы воспоминание о себе как о докторе, безгранично преданном медицине».

Историки, как принято выражаться, не лгут…

Понятно, что, находясь в обществе столь изощренного соблазнителя, Мария-Луиза подвергалась серьезной опасности.

Нейпперг очень старался: его тешила сама мысль наставить рога Наполеону. Остроумный, галантный кавалер, он умел искусно покорять женские сердца, и Мария-Луиза постепенно проникалась к нему доверием. Женщине всегда приятно видеть, что ей поклоняются! И она даже не подозревала, что Нейпперг не только ухаживает, но и шпионит за ней, регулярно отправляя своему императору краткие, но деловые донесения:

«Сегодня здесь был проездом доверенный короля Жозефа с секретным поручением на остров Эльба. Из достоверных источников известно, что императрица в спешке написала и передала с ним несколько строк и свой локон – ко дню рождения императора Наполеона. По дороге посыльный заедет в Неаполь, куда, видимо, стекается вся информация».

Ну и так далее. А между тем Мария-Луиза все рвалась на Эльбу.

«Я буду счастлива, – писала она Наполеону, – приехать к тебе, как только мне отдадут сына. По моему настоянию его уже должны были привезти сюда, как вдруг пришло письмо от отца. Он просит незамедлительно вернуться в Вену, где на Конгрессе будет решаться судьба нашего сына. Судя по всему, Бурбоны делают все возможное, чтобы отнять у меня Парму. Здесь за мной следят австрийская, русская и французская разведка и контрразведка, а г-ну де Фитц-Джеймсу приказано арестовать меня в случае, если я все же вознамерюсь поехать на остров Эльба. Но, несмотря ни на что, верь – мое желание видеть тебя неизменно, и моя любовь к тебе придаст мне силы преодолеть все препятствия. Я уверена, что, если только меня не удержат силой, мы в ближайшее время будем вместе; но пока еще трудно сказать, какой оборот примет дело.

Я постараюсь выехать как можно скорее, а сейчас не могу позволить даже краткого отдыха посланному тобой офицеру. Если станет известно, что он здесь, его могут арестовать и тогда, несомненно, расстреляют. Ты не представляешь себе, какие строгие введены здесь порядки, даже австрийцы возмущены. Генерал Нейпперг сказал, что ему приказано изымать все мои письма к тебе…»

Да, действительно, Нейпперг сделал такое признание, чтобы заручиться еще большим доверием Марии-Луизы. И вскоре после этого в компании друзей он заявил:

– Не пройдет и шести месяцев, как я стану ее любовником, а в недалеком будущем – мужем.

Он исполнял свою шпионскую задачу очень тщательно: записывал ее разговоры, имена посещавших ее людей – все, вплоть до того, как изменяется выражение ее лица при упоминании о Наполеоне. Ну и, конечно, следил за каждой попыткой Марии-Луизы встретиться с неизвестными людьми, о чем докладывал императору Австрии. И вот однажды от него в Вену пришло следующее донесение:

«За последние десять дней три посланца Наполеона пытались склонить императрицу последовать на остров и соединиться со своим супругом, не дожидаясь высочайшего разрешения; они сообщили, что бриг императора стоит на якоре близ Генуи в ожидании ее величества. Но императрица твердо решила отклонять все предложения, ибо не хочет ранить отцовское сердце вашего величества. Эмиссары, в числе которых был и польский офицер, граф Лончинский, с недавних пор известный под фамилией Жермановский, вынуждены были уехать, не добившись от нее согласия. Муж чтицы Марии-Луизы, капитан Гуро, служивший на Эльбе, ушел в отставку. Покинув остров, он приехал к жене и привез от императора письмо. У меня есть все основания предположить, что в письме, написанном в очень несдержанном тоне, Наполеон в довольно резких выражениях упрекал императрицу в том, что она покинула его в несчастье, а также согласилась на разлуку с сыном. Письмо это крайне огорчило императрицу, и она даже занемогла. Это новое доказательство столь непочтительного к ней отношения лишь еще больше укрепило решение августейшей принцессы не ехать на остров. Во всяком случае, эта поездка не состоится без разрешения вашего величества, ибо опасения, которые она внушает, пересиливают желание соединиться с мужем. Разумеется, императрица не отправила отставного капитана Гуро обратно на Эльбу, а, напротив, намеревается взять его со своей свитой в Вену, где за ним, вероятно, установят наблюдение».

Да, Нейпперг не ошибался, утверждая, что Мария-Луиза больше не хочет ехать на Эльбу. Она и правда уже не хотела. И вот почему.

В своем последнем письме измученный долгой разлукой Наполеон потребовал, чтобы жена выехала к нему немедленно, угрожая «увезти ее силой в случае, если она будет медлить с отъездом». Кто знает, если бы она прочла это одна, столь нескрываемое желание только польстило бы ей. Но Нейпперг, театрально ужаснувшись, умудрился перевернуть ситуацию с ног на голову, и простодушная Мария-Луиза, которая привыкла доверять ему, тоже начала ужасаться.

Увезти силой, пишет Наполеон. Что это значит?! Что, ее похитят, как какую-нибудь дешевенькую танцовщицу из кабаре? Насильно отвезут на Эльбу? И… что она там будет делать?

Этот вопрос – главный вопрос ее нынешней жизни! – вдруг предстал перед ней с пронзительной ясностью. Она наконец разглядела выбор: жизнь с изгоем на краю света, без завтрашнего дня, – и безмятежная обеспеченная жизнь без всяких неприятностей, неожиданных происшествий, которую предлагал ей отец. И Нейпперг… к которому ее влекло теперь куда больше, чем к Наполеону.

Мария-Луиза больше не колебалась. И, отбросив сомнения, она написала императору Францу I обстоятельное письмо:

«Три дня назад некий офицер привез мне от императора письмо, в котором он приказывает мне немедленно приехать на Эльбу, где он ждет меня, сгорая от любви…

Спешу заверить вас, дорогой папа amp;#769;, что сейчас я менее, чем когда-либо, склонна предпринять это путешествие, и даю вам честное слово, что не предприму его никогда без вашего на то согласия. Сообщите, пожалуйста, как бы вы желали, чтобы я ответила императору».

Нейпперг мог торжествовать победу. Теперь ему оставалось только пожать ее плоды. Что он и сделал в Швейцарии, уже неподалеку от австрийской границы.

Когда маленький караван бывшей французской императрицы прибыл на озеро Четырех Кантонов, внезапно разразилась гроза. Она застигла путников на склоне горы Риги и заставила их искать пристанища в довольно убогой гостинице «Золотое солнце».

Вот что писал по этому поводу один из свидетелей происшествия: