Испанские грезы

– Возьми сэндвич. Они с салатом, который собрали только сегодня утром.

– Я не хочу ничего есть, – отвечала Гермиона. – Мне нужно беречь фигуру, но я выпью чашку чаю, если он не очень крепкий.

Поднявшись с софы, Вильда подала сестре чашку. Бриллианты на руке Гермионы засверкали невероятными цветами.

– Боюсь… что ты… не одобришь туалеты, которые мне придется взять с собой, а купить что-то еще нет времени, – сказала Вильда неуверенно.

– Я уже подумала об этом, – ответила Гермиона. – Могу тебя заверить, что в занимаемом мною все эти годы положении я научилась все организовывать и не оставлять ничего на волю случая.

– Я уверена, что ты прекрасно со всем справляешься.

– Да. И поэтому я уже выбрала платья, которые ты сможешь носить в Испании и в которых, я надеюсь, ты не покажешься слишком нарядно одетой для гувернантки.

Тон, которым она произнесла эти слова, заставил Вильду прикусить губы, чтобы не сказать, что она передумала и не станет исполнять желание сестры.

Но Гермиона продолжила:

– Я велела моей горничной спороть лишние рюши и оборки на платьях, и насколько я помню, ты всегда умела шить, в то время как я ненавидела это занятие. Я уверена, что ты сможешь переделать кое-что сама, если в этом будет необходимость.

– Да… да, конечно.

– В чемодане, который, я полагаю, уже уложен, ты найдешь чепчики, шляпы и все, что нужно, – продолжала Гермиона. – Ради бога, Вильда, сделай что-то со своими волосами и постарайся быть опрятной, как подобает гувернантке.

Она говорила резко, но когда она потом снова взглянула на сестру, в ее глазах появилось какое-то иное выражение, которого раньше не было. Она как будто видела сестру впервые, и после рассмотрения, показавшегося Вильде длительным и неудобным, она медленно сказала:

– Пожалуй, я совершаю ошибку, и мне следовало бы найти кого-то старше и некрасивее тебя. – Потом, словно уверившись, что ей опасаться нечего, она сказала: – Впрочем, какое имеет значение, как ты выглядишь? Испанцы дьявольски горды и не интересуются теми, кто для них на уровне прислуги и существа низшего порядка!

– Может быть, было бы лучше, если бы не я поехала с тобой! – сказала Вильда. – Няня, наверно, смогла бы одолеть путешествие. Ей шестьдесят пять, но она очень бодра, и ты можешь ей доверять.

Произнося эти слова, она подумала, что глупо было, наверно, отвергать то, что Гермиона назвала уникальной возможностью.

Но в то же время, если испанцы горды, у нее тоже есть собственная гордость.

Неожиданно Гермиона рассмеялась.

– Ты обиделась, – сказала она. – Я тоже была такая, когда была моложе. – Она встала и обняла сестру за плечи. – Я хочу, чтобы ты поехала со мной, – продолжила она примирительным тоном, – и это будет очень весело, потому что мы сможем говорить с тобой откровенно и, может быть, очень нескромно об испанцах.

Неожиданно она была так дружелюбна и ласкова, что у Вильды выступили на глазах слезы. Она старалась не давать воли этому чувству, но ей всегда не хватало старшей сестры.

– И ты сможешь предостеречь меня, если подумаешь, что я совершаю ошибку. В конце концов, как бы Карлос ни распускал хвост, он не единственный мужчина в мире. И теперь, когда я так богата, найдется еще больше мужчин, склоняющихся к моим ногам и умоляющих согласиться принадлежать им.

Она выглядела при этом такой очаровательной, что Вильда невольно проговорила:

– Как может тебе кто-то в чем-то отказать, Гермиона, когда ты так прекрасна?

– Такое всегда может случиться в первый раз, – возразила сестра, – и тогда это действительно было бы ошибкой.

Глава 2

Затем все произошло так быстро, что Вильде казалось, что все это снится.

Гермиона допила чай с таким выражением, словно он ей был не по вкусу.

– А теперь поторопись. Я хочу вернуться туда, где я остановилась, до наступления темноты. Завтра очень рано утром мы уезжаем в Лондон.

– Ты хочешь сказать, что берешь меня с собой?

– Разумеется! Какой смысл тебе здесь задерживаться? – отвечала Гермиона. – Я остановилась у очень пожилой родственницы Артура. Она почти слепая. Ей я скажу, что ты моя сестра, но после этого ты станешь гувернанткой Мирабеллы, которую я беру с собой в Лондон.

По тому, как она это сказала, стало ясно, что сестра уже все распланировала до своего приезда. Вильда знала, Гермиона настолько решительна, что, каковы бы ни были ее собственные настроения, она в конце концов все равно бы уступила требованиям старшей сестры.

Вильда вдруг почувствовала себя беспомощной, как будто она вступала в новый незнакомый ей мир.

– Что мне взять с собой? – спросила она.

– Ничего! – категорически отрезала Гермиона. – Все необходимое ты найдешь в Лондоне, включая ночные рубашки и уже ненужное мне белье. Я уверена, моя горничная позаботилась даже о головной щетке.

Она почувствовала, что Вильда собирается что-то у нее спросить, и прежде чем та раскрыла рот, Гермиона продолжила:

– Моя горничная единственная, кто будет знать, кто ты такая на самом деле и почему ты едешь со мной. Она служит у меня с тех пор, как я вышла замуж, и обожает меня, поэтому я доверяю ей, как никому другому!

Она произнесла последние слова с особой выразительностью, и Вильда поняла, что это было нечто вроде предостережения.

Озадаченная, не в состоянии о чем-то определенно думать, она поднялась наверх и надела свое самое лучшее платье и накидку. Это были дорогие вещи, которые она купила еще при жизни отца.

Когда она спустилась вниз, ей показалось, что Гермиона взглянула на нее пренебрежительно.

Но она ничего не сказала, кроме того, что им следует поторопиться, потому что лошади застоялись.

– Не то чтобы это им повредило, – прибавила она, – принимая во внимание, как нечасто им выпадает возможность потрудиться.

– Я сразу поняла, что они твои, потому что ни у кого здесь нет такого элегантного выезда.

– Если ты это называешь элегантным выездом, подожди, пока ты увидишь мою конюшню. Когда я катаюсь в парке, все смотрят не только на меня, но и на моих лошадей, мой экипаж и моих слуг.

«Она хвастается, – подумала Вильда, – как она это делала дома, всегда настаивая, что у нее все было лучше, чем у других».

– Я очень хочу все это увидеть, – сказала Вильда.

– Ну хватит разговаривать, пора отправляться! – резко сказала Гермиона. – У меня в Лондоне бездна дел до отъезда, и чем скорее ты освоишься и расположишь к себе Мирабеллу, тем лучше!

Гермиона едва оставила сестре время сказать слугам, что она уезжает, и поручить старому Эбби ухаживать за лошадьми, и они тронулись в путь.

Оглянувшись на дом, Вильда испытала неприятное чувство, что она совершает ошибку, уезжая, и ей было бы гораздо лучше остаться.

В то же время она не могла не чувствовать приятного возбуждения при мысли о путешествии, даже в таких необычных обстоятельствах. «Я уверена, ты бы этого желал, папа», – сказала она про себя.

Ей почти казалось, что она слышит его голос. Как будто он рассказывает ей о красотах Мадрида и великолепии королевского дворца, который она сможет теперь увидеть собственными глазами.

Когда после долгой поездки они приехали туда, где остановилась Гермиона, Вильда с удивлением обнаружила, что пожилой родственницей покойного графа оказалась вдовствующая герцогиня Уантанская. Дом был огромный, намного больше, чем те, которые Вильде случалось видеть раньше.

Вдовствующая герцогиня приняла ее очень любезно.

– Так вы сестра Гермионы, – сказала она. – Такая же красивая, как и она?

– К сожалению, нет, мэм, – отвечала Вильда. – Если она выглядит как настоящая английская роза, я – обыкновенная маргаритка, которую никто не замечает.

Герцогиня усмехнулась.

– Я подозреваю, что вы слишком скромны. Если я не могу пользоваться моими глазами, с ушами у меня все в порядке. Поэтому я скажу вам одно, милочка, у вас очень красивый голос.

– Вы очень добры, – отвечала Вильда, – потому что в таком случае я похожа на мою мать. Все, что она говорила, звучало, как музыка. А пела она, выражаясь языком моего отца, как жаворонок.

Вдовствующая герцогиня засмеялась, и Вильде показалось, что она собирается сказать что-то о ее матери, но в этот момент в комнату вошла Гермиона и сказала в своей обычной резкой манере:

– Я надеюсь, кузина Луиза, моя сестра вам не наскучила. Боюсь, что она так долго жила в деревне, что может говорить только о птицах и кроликах.

Зная Гермиону, Вильда поняла, что это была с ее стороны не преднамеренная грубость, но предупреждение не распускать язык.

Она только не могла понять, почему ей нельзя было говорить о своей семье? Возможно, Гермиона, оказавшись после замужества в ином мире по сравнению с тем, в каком она родилась, придумала себе какое-то фантастическое происхождение.

Это ее подозрение подтвердилось, когда они собрались ложиться спать, поужинав в одиночестве, поскольку вдовствующая герцогиня рано уходила к себе.

– Ты уже вряд ли встретишь других родных Артура в качестве моей сестры, – сказала Гермиона, – но если такое случится, я не желала бы, чтобы ты говорила о нашем доме или о папе с мамой.

– А почему? – напрямик спросила Вильда.

Последовала маленькая пауза, пока Гермиона подбирала слова. Наконец она сказала:

– Если тебе необходима правда, я не хочу, чтобы люди знали, что я такого скромного происхождения.

Вильда засмеялась.

– Ты хочешь сказать, что ты сочинила романтическую историю, в которой ты принцесса, а наш дом дворец.

На мгновение Гермиона слегка смутилась, но потом она тоже рассмеялась.

– Ты права, – сказала она. – Я немного разукрасила нашу семейную историю, но имей в виду, Вильда, что отныне я намерена жить во дворцах.

– Поэтому ты и хочешь выйти замуж за маркиза?

– Конечно, это делает его еще более привлекательным, чем он есть на самом деле, – признала Гермиона. – Элтсли Корт был великолепен, и хотя он мне больше не принадлежит, я желаю, чтобы любой другой мой дом был таким же большим и роскошным.

Разговаривая, они вошли в спальню Гермионы, где она остановилась перед большим зеркалом.

В вечернем туалете, с колье из бриллиантов и бирюзы на шее, Гермиона выглядела такой прекрасной, что Вильда была уверена, она получит все, чего только пожелает, и даже еще больше.

Но только она собралась сказать об этом сестре, как Гермиона заговорила первой:

– Взгляни на меня! Найдется ли мужчина, не желающий увидеть такую красивую жену у себя за столом? Жену, которая к тому же и миллионерша? Я богата! – вскрикнула она в восторге. – Колоссально богата! Я могу купить себе все, что пожелаю, не прибегая к щедрости какого-то мужчины.

– Я уверена, что этого тебе никогда не придется делать, – заметила Вильда.

Подумав немного, Гермиона сказала:

– Артур был щедр, когда это его устраивало, но в остальных случаях, я бы сказала, он был очень скуп. – Помолчав, она продолжила: – На Рождество перед его смертью я попросила у него шиншилловую пелерину и двойную нитку жемчуга.

– Это довольно-таки много! – пробормотала Вильда.

– Он отказался купить мне пелерину, – продолжала Гермиона, словно не услышав ее слов, – на том основании, что моя горностаевая была мне очень к лицу и я носила ее только два года. Теперь я могу купить себе любую шиншиллу, какую захочу, – воскликнула она, отвернувшись от зеркала, – и я могу добиться того, что во всей Англии не найдется женщины, одетой лучше меня.

Гермиона все еще говорила о том, что она сможет купить себе, когда Вильда поцеловала ее на прощание и ушла к себе в комнату.

Только когда она осталась одна, ей подумалось, что сестра ни разу не высказала намерения потратить деньги на что-то еще, кроме себя.

Она стала размышлять, хотя это и было не по-сестрински, что если бы ее мать унаследовала такое состояние, это было бы благо для сотен людей.

Когда кто-нибудь в деревне или по соседству был болен, леди Алчестер всегда их посещала. Она приносила им травяные настои собственного приготовления, а если это были бедняки, то и питательный бульон и другую еду, которая могла вызвать у больного аппетит.

Вильда помнила, как отец, при всем своем добродушии, говорил ее матери, что она готова отдать свое последнее платье, так же как и его рубашку, когда нищие стучались к ним в двери.

– Но мне их так жаль, дорогой, – объясняла леди Алчестер. – Те, которые приходили сегодня, рассказывали мне, что они уже две недели идут пешком в Вустер к своим родителям, и их дети очень устали. Я уверена, что они уже много дней не видели приличной еды.

Эта самая семья, ночевавшая у них в амбаре, исчезла на рассвете на следующее утро, прихватив с собой двух куриц и столько яиц, сколько могли унести.

Когда об этом сообщили, леди Алчестер сказала только:

– Бедняги! Во всяком случае, на пару дней им хватит, они не будут голодать.

Вильда помнила, что ее мать поддерживала отношения со всеми дальними родственниками, которые чувствовали себя заброшенными, потому что их было невозможно часто навещать из-за дальности расстояния.

До того как Вильде исполнилось шестнадцать лет, ее отец старался действовать в таком же духе, потому что знал, что этого желала бы его жена. А потом он вручил дочери пачку адресованных ему писем и сказал:

– Ты ответь на них, голубушка, мне они что-то наскучили.

Вильда сочувствовала ему, поскольку в большинстве этих писем содержались просьбы о деньгах. Иногда они были от местных благотворительных организаций, а в других просили в долг, и долги эти, конечно же, никогда не возвращали.

Ее отец делал все возможное для людей, которые, как он признавал, находились в худшем положении, чем он, но и сам он был не очень богат.

«Я уверена, Гермиона станет помогать другим теперь, когда она стала так богата», – подумала Вильда, засыпая. Но ей вдруг пришло на ум, что единственная, кому богатство сестры не сулило никаких благ, была она сама.

На следующее утро они уезжали в Лондон, но перед отъездом Вильда зашла попрощаться в спальню вдовствующей герцогини, которая, будучи слишком старой и нездоровой, вставала поздно.

– Я была рада видеть вас, – сказала герцогиня, – и я надеюсь, что вы побываете у меня снова.

Вильда удивилась и невольно спросила:

– Вы действительно этого желаете, мэм?