Конан и райская яблоня

Разумеется, шахиншах сразу же начал поиски своего бесценного сокровища. А как же иначе? Практически сразу же и начал. Как только немного успокоился и перестал метаться по дворцу с обнаженной саблей в руке и жаждой крови в черных безумных глазах, а оставшиеся в живых слуги отмыли каменные плиты его дворца от крови своих менее удачливых коллег, не вовремя подвернувшихся под горячую шахиншахскую руку. Отмыли хотя бы настолько, чтобы по ним можно было передвигаться, не рискуя на каждом шагу поскользнуться или споткнуться о чью-то свежеотрубленную голову — рука у молодого шахиншаха была очень горячей.

Но сразу же обнаружились определенные трудности в опознании наглых грабителей — или хотя бы описании их примет. Конечно, та половина стражи, что пережила налет, вполне бы могла описать приметы преступников, а впоследствии даже и опознать их наглые рожи.

Могла бы…

Ну да.

Как вы уже поняли — молодой шахиншах был очень горяч.

К тому же он не без оснований полагал, что именно выжившая половина стражи в лучшем случае просто не слишком старательно выполняла свои прямые обязанности, а в худшем — так и вообще была подкуплена наглыми похитителями. А потому именно стражники первыми усеяли своими повинными головами мраморные плиты дворцовых двориков. И, когда у шахиншаха появилась мысль о необходимости выяснения примет налетчиков, выяснять эти приметы было уже не у кого…

Другой бы на его месте сдался. Но молодой шахиншах был не только горяч — он был еще и упрям. К тому же три с лишним сотни неудовлетворенных жен и наложниц за спиной могут придать невероятную храбрость и настойчивость даже самому робкому и слабохарактерному мужчине. Мужчину же типа шахиншаха они делают по-настоящему неукротимым.

Разумеется, он нашел похитителей.

Да и могло ли быть иначе?

Конечно же, не могло! Глупый вопрос.

На это, правда, ушло четыре месяца и куча денег, но зато теперь он точно знал не только исполнителей, но и заказчика — и, глядя в мстительно сузившиеся черные глаза, Конан неожиданно для себя понял, что искренне сочувствует им обоим. Но это — так, планы на будущее. А в данный момент главным было то, что шахиншах знал точный адрес нынешнего обладателя бесценного дерева.

Именно поэтому он и приехал сюда — приехал тайно, под чужим именем, всего лишь с жалким десятком слуг. Именно поэтому снял вот этот жалкий и тесный домишко на задворках города, недостойный даже купца средней руки, а не то что шаха всех шахов великого Турана! Именно поэтому он вот уже три недели проживает здесь в невероятно аскетических условиях, словно заключенный, почти не покидая своей тайной резиденции и питаясь чем придется, да что там — почти голодая!

При этих словах переводчика Конан оценивающим взглядом обвел загромождающую лаковый столик посуду и решил, что они с шахиншахом, пожалуй, одинаково правильно смотрят на количество и качество еды, необходимой настоящему мужчине для того, чтобы не голодать. Четыре жалких цыпленка, с десяток плошек с какими-то приправами к рису и овощам, блюдо этого самого риса, три маломерных кувшинчика с разными винами и крохотные плоские чашечки для этих самых вин, а также горы каких-то малопонятных засахаренных фруктов на каждой горизонтальной поверхности — нет, это не еда для настоящего мужчины! Так, баловство одно, только аппетит раззадоривает…

Воистину, великие жертвы уже принес молодой шахиншах, обуреваемый справедливым желанием вернуть себе свою бывшую собственность. Он даже ходил по местным улицам в одежде, недостойной последнего нищего! Но подобные жертвы не были напрасными — он сумел подобраться к задней стене нужного ему здания никем не узнанным! И даже видел свое сокровище — мельком, в узкую заборную щель, но видел! Собственными глазами убедился, что оно именно там, в целости и сохранности, и что новые хозяева, похоже, обеспечили ему вполне сносный уход.

Дело оставалось за малым. А именно — вернуть сокровище на его законное место в шахиншахском дворцовом саду.

Можно было, конечно, попытаться сделать это законным путем. Да только вот вряд ли шадизарские судьи согласились бы с законностью требований какого-то там рядового, пусть даже и султанипарского, купчишки, а открывать свое истинное имя и положение шахиншах хотел всего менее. Продать только что купленное чудо-дерево нынешний владелец отказался — даже за сумму, превышающую заплаченную им самим в три раза. Для вооруженного же налета у шахиншаха сейчас было слишком мало людей — и не было никакой гарантии, что, попытайся он ввести в Шадизар стражников в необходимом количестве, местные власти не воспримут это как начало необъявленной войны. Оставалось одно.

Кража.

Тихая, незаметная, ловкая ночная кража.

Именно эту кражу и намеревался поручить молодой шахиншах Конану. Не слишком сложное, но очень неплохо оплачиваемое дельце. Дня три подготовки и одна ночь активной работы — и за все за это полновесный мешочек с парой сотен завлекательно поблескивающих серебряных кружочков.

Конан ничем не выказал своего первоначального удивления несоразмерностью платы и оплачиваемой работы. И особой радости не выказал тоже. Он давно уже убедился, что лишней платы не бывает — заказчик всегда норовит придумать за эту самую лишнюю плату пару-другую каких-нибудь дополнительных условий, выполнить которые зачастую оказывается намного сложнее, чем провернуть сам заказ.

Вот и на этот раз он не ошибся — дополнительные условия обнаружились и у шахиншаха.

Причем, судя по тому, как усиленно заметались его волосы и руки, не говоря уже о прочих частях тела, — условия эти относились к категории Очень и Очень Важных. Можно даже сказать — наиважнейших.

Условия эти касались яблок.

Похоже, шахиншаху крайне необходима была не столько сама яблоня, сколько эти самые уникальные яблоки. Во всяком случае, за сохранность и возвращение законному владельцу этих восхитительнейших и нежнейших фруктов в ненадкусанном виде Конан должен был отвечать головой. И снова последовало воспевания их высочайших качеств — по полчаса воспеваний на каждое отдельно взятое яблоко.

— Хорошо, — сказал Конан, героическим усилием воли подавляя зевок, — Я понял. Яблоки — это самое главное. Яблоки и их сохранность.

Внезапно в его слегка затуманенную послеобеденной усталостью голову забрела интересная мысль. Конан пригляделся к ней — сначала недоверчиво, но потом со все большим воодушевлением. Мысль ему нравилась.

Нравилась настолько, что, пожалуй, требовала быть высказанной вслух.

— Послушайте! Если вам так нужны именно эти самые яблоки — зачем заморачиваться с целым деревом? Сорвать и притащить — это я вам в два счета, хоть сегодня же вечером, дело пяти минут…

И понял, что ляпнул что-то не то — с таким откровенным ужасом уставился на него старик-переводчик, даже морщины на лице его от ужаса чуть ли не вполовину разгладились.

А в конановскую голову заглянула и вторая мысль — вслед за своей пришедшей ранее слишком уж торопливой приятельницей.

Конан крякнул.

Вот же кретин! Легче ему, понимаешь… дело, понимаешь, пяти минут… конечно, легче! Только вот кто будет платить полновесным туранским серебром за то, что способен походя совершить любой мальчишка?.. Вон как старик зенки-то вылупил — не верится ему, поди, что варвар сам себе цену сбивает.

Между тем старик перевел — трясясь и запинаясь чуть ли не на каждом слоге. И теперь на Конана уставились уже две пары глаз с одинаковым ужасом и неверием. А потом…

А потом Конан увидел кончик очень острого кинжала.

Хорошо так увидел.

Качественно.

Трудно не обратить внимания на кинжал, игольно острый кончик которого находится в каком-то миллиметре от твоего правого зрачка.

Конан замер.

Не от страха — бояться он разучился еще в раннем детстве. Не от растерянности — чего тут теряться? Ситуация яснее некуда.

Просто обретающийся на той стороне кинжала молодой шахиншах, похоже, был явно безумен, а таких лишний раз лучше не раздражать, когда упирают они свой кинжал в ваше глазное яблоко. Думающие иначе обычно потом всю оставшуюся жизнь щеголяют роскошными головными украшениями в виде повязки. Этак наискосок, через то, чем они бесстрашно когда-то разглядывали кончик кинжала, уверенные в том, что хозяин этого кинжала всего лишь блефует. Те же из них, чья вера наиболее крепка — еще и деревянным протезом вместо ноги. Или — обеих ног. Это уже от степени веры зависит.

Конан же в подобных случаях предпочитал не рисковать, а потому не шевелился и даже старался не моргнуть, чтобы не располосовать верхнее правое веко на симпатичные ленточки.

Несколько секунд длилась немая сцена, показавшаяся ее участникам очень долгой. Потом шахиншах внезапно отбросил кинжал в сторону. Конан видел, как тот воткнулся в каменную стену — словно в мягкий сыр вошел, на половину лезвия. Хороший такой кинжал, за такой на рынке немало дадут, даже если перекупщику сдать, стоит запомнить на всякий случай…

Шахиншах же тем временем неожиданно рухнул на колени и завыл, раскачиваясь из стороны в сторону, вцепившись обеими руками в свою пышную шевелюру и добросовестно пытаясь дерганными движениями проредить ее хотя бы наполовину. Повыв немного и выдрав-таки пару черных клочков, он снова заговорил — еще более лихорадочно, чем раньше.

Конану запрещается рвать яблоки.

Конану запрещается вообще до них дотрагиваться.

Конану запрещается причинять нежнейшей кожице бесценного дерева хотя бы малейшую царапину.

Более того — Конану вообще запрещается под страхом мучительной смерти дотрагиваться до этого дерева голыми руками! Конан должен понять, это не глупые причуды, дерево волшебное, а потому с ним необходимо соблюдать чрезвычайную осторожность! Аккуратно достать, запаковать в рулон специального шелка — шелк Конану выдадут — и нести потом с высочайшей осторожностью.

Конан затосковал.

Простенькое на первый взгляд задание становилось все более и более муторным и непростым, на глазах обрастая ловушками и подводными камнями.

— А если вред уже был причинен? До меня? Мне нет охоты отвечать за чужие грехи.

Шахиншах заверил, что в таком случае Конану ничего не грозит — у них есть свои способы установить, кто именно и когда причинил вред, после чего примерно наказать негодяя. Правда, если указанный вред будет причинен именно яблокам, то это скажется на сумме оплаты. Полную Конан получит только за дерево с двумя яблоками. Из расчета по трети за каждое яблоко. Само дерево, без яблок, оценивается тоже в одну треть. Яблоки без дерева — тут у шахиншаха задергалась щека — не принимаются и не оплачиваются вообще.

Конан вздохнул.

Дело ему уже давно перестало нравиться, но пока он не видел приличного способа отказаться, сохранив при этом лицо и получив хотя бы небольшую компенсацию за беспокойство. Решил уточнить напоследок — так уже, на всякий случай.

— А если яблок будет больше? Мне тогда заплатят тоже больше — или как?

Шахиншах, услышав перевод, на какое-то время впал в ступор.

Моргнул даже.

Посмотрел на Конана с каким-то странным интересом. Еще раз моргнул. Старик-переводчик же поинтересовался осторожно, явно по собственной инициативе — как же это вдруг яблок может стать больше?

— Как, как… — Конана уже начинала злить эта пустопорожняя болтовня. Тем более, что обед давно уже переварился, а нового тут, похоже, не предвиделось. — Выросли, вот как! С только времени прошло — вполне могла еще пара-другая вырасти…

Старик взвизгнул. Тоненько так — Конана аж перекорежило. Потом перевел, продолжая повизгивать.

Пару секунд шахиншах оторопело моргал, а потом вдруг разразился облегченным хохотом — громко, во весь голос, запрокидывая голову и даже слегка подвывая. И только тут Конан понял, что визг старичка тоже был всего лишь смехом.

Тем временем старичок переводил, утирая слезящиеся глазки.

— Я понял! — говорил шахиншах, продолжая смеяться. — Это была шутка! Варварская шутка! Я тоже люблю варварские шутки, и прошу нижайше извинить свою первоначальную непонятливость — нервы, усталость, чуждое окружение… надеюсь, господин варвар понимает и не обижается.

Конан пожал плечом.

А чего обижаться-то?

На психов не обижаются. Тем более — на психов, которые еще и платят. А эти платили, и платили хорошо — отвеселившись, шахиншах сказал, что удваивает названную первоначально сумму. Просто так удваивает, безо всяких условий — очень уж ему понравился веселый варвар.

А тут как раз и обед подали — хороший такой обед, хотя сладостей и тут было немеряно. Туранцы умудряются даже мясо готовить с медом, такая уж странная нация.

После обеда Конана проводили к казначею, который выдал ему задаток и увесистый рулон золотистого шелка. Шелк занял большую часть заплечного мешка, но Конан не беспокоился — при выполнении этого дельца ему не понадобится много припасов.

Так что расстались шахиншах с Конаном — если и не друзьями, то, во всяком случае, людьми, вполне довольными друг другом.

Четыре следующих дня Конан посвятил осмотру местности.

Обошел все расположенные поблизости от нужного дома трактиры. В каждом посидел, выпил пива или вина — что где подавали. Прислушивался к разговорам, разглядывал посетителей. С некоторыми даже знакомился — безо всякой, казалось, системы.

Уже на третий день к вечеру он выяснил все, что хотел, и даже разработал вполне сносный план, четвертый же потратил на уточнение деталей и окончательную шлифовку. А вечером решил немного расслабиться. Немного, потому что на утро у него была запланирована важная встреча.

Пришел в приличный трактир. Заказал вина.

И увидел за соседним столом тщедушную фигурку в куцем плащике…

Расслабился, называется…

* * *

Конан встал. Как мог, отряхнул мерзкую одежонку. Хотел сплюнуть, да во рту опять пересохло.

Он уже приблизительно знал, что и в какой последовательности собирается делать исходя из так вот резко и кардинально изменившихся обстоятельств. Тот варвар, который не способен мгновенно перестроиться в соответствии с новой обстановкой, обычно очень недолго успевает прожить в горах Киммерии. И не оставляет после себя глупых и неприспособленных детей, могущих передать свою ущербность следующим поколениям. Горы — хороший стимул для ускоренной адаптации.

Но сначала он должен был завершить тут одно маленькое дельце…

* * *

Недалеко отошедший маг долго наблюдал за тем, как взобравшаяся на вершину холма тщедушная фигурка суетится вокруг огромного круглого камня, явно пытаясь столкнуть его под уклон. Холм был тот самый, на склоне которого вольготно расположился гостеприимный трактир.

Задумка вообще-то была хорошая.

Скатись этот булыган с откоса — и от хозяйственных пристроек трактира вряд ли что уцелеет, а при наибольшем благоприятствии судьбы может серьезно пострадать и само главное здание. Нет, что ни говори — задумано было неплохо.

Только вот исполнение оставляло желать лучшего.

Много лучшего.

Конечно, в своем прежнем теле этот варвар справился бы, даже не вспотев. Одной левой, можно сказать, справился бы. Но в том-то и дело, что тело его в данный момент скептически наблюдало за его глупой и бесполезной возней с вершины соседнего холма. Предварительно, конечно, сделав себя невидимым — очень удобное заклинание, маг его еще в ранней молодости придумал, когда за девушками подглядывал. Потом как-то стало лень тратить время на подобную ерунду, да и девушки привлекательность как-то подутратили, и за последние лет сто-сто пятьдесят он этим заклинанием не воспользовался ни разу. А вот, надо же — не забыл за столько лет невостребованности, с первой попытки же и получилось.

Конечно, он мог бы помочь этому глупому варвару. Одной левой мог бы. Так сказать, восстановить по мелочи справедливость.

Но — зачем?

Чем раньше этот глупый киммериец поймет нынешнее положение вещей и перестанет трепыхаться — тем ему же лучше будет. К тому же воспоминания о подглядывании за девушками оказались неожиданно и приятно волнующими. Маг ради эксперимента снова подумал о девушках — и опять ощутил то же самое приятное и почти забытое за давностью лет нечто. На этот раз, правда, выраженное в куда более решительной и почти что ультимативной форме — молодому здоровому телу мало было одних мыслей, оно властно требовало их немедленной реализации. Потянувшись с хрустом, маг хмыкнул и подумал, что неделя ожидания окажется, похоже, куда более приятной, чем он предполагал. Хотя, конечно, и куда более утомительной…

Отвернувшись, он решительно зашагал вниз с холма. На круглый камень и крохотную фигурку рядом с ним он больше уже не оглядывался.

* * *

Камень был огромен.

Камень был упрям.

Но варвар, которого может переупрямить какой-то там камень, очень недолго живет в киммерийских горах. Киммерийские горы — они ведь тоже преимущественно из камня, и камень тот не отличается особой мягкостью и покладистостью характера.

Камень был упрям. Здесь, вдалеке от породивших его гор, неведомо какими силами занесенный на холмистую границу бескрайней и ровной, как стол, степи, он был, пожалуй, самым упрямым и непрошибаемым существом. Или сущностью — Конан слабо разбирался в друидских верованиях и вечно путал эти понятия. Достаточно просто того, что камень был.

Огромный, неприступный, побитый временем и поросших понизу зеленовато-серыми бородами многолетнего мха, он основательно расположился на вершине холма задолго до рождения конановского прадеда и, со свойственным всем огромным камням упрямство, в ближайшее время совершенно не собирался покидать своего уютного лежбища. Упрямый был камень. Мощный.

Это — если рассматривать его отдельно, на фоне огромной и плоской, как стол, степи.

Но против киммерийских гор он был — так себе камешек.

Хиловатенький…

На катки пошла кстати подвернувшаяся поленница — Конан видел как-то в пустыне, как при помощи таких вот катков рабы тягали огроменные каменные глыбы для возведения пирамид. Вот те глыбы действительно потрясали воображение, а рабы были куда мельче и изможденнее Конана, даже в теперешнем его состоянии. Конечно, в этом явно крылась какая-то магия, хотя Конан так и не смог понять — какая именно. Но прелесть этой магии заключалась в том, что ею спокойно мог воспользоваться любой человек. Даже вовсе не маг — те рабы, уж во всяком случае, магами не были точно. К такой магии Конан относился вполне терпимо.

А еще те рабы применяли длинные прочные бревна с упором, наподобие детских качелей со смещенным центром. При помощи таких качелей даже слабый человек мог поднять огромную тяжесть. На чуть-чуть, но поднять. А нам много и не надо — только на катки столкнуть. Назывались эти чудо-качели потешно — рррычаг. Наверное, потому, что, наваливаясь на бревно всем телом, рабы яростно рычали от усердия.