Упрямое время

– «Путешествовать во времени», грубо говоря.

И начал объяснять. Делать это Завадский любил и умел. Сочно, красочно. Беда в одном – чтобы понять, нужно образование иметь хоть на уровне институтского физмата. А я с точными науками и в школе дружил. Потому доходило до меня туговато. По его теории получалось, что время состоит из отдельных частичек-квантов и три измерения имеет. Потому двигаться в нём можно не только вперёд и назад, а и влево-вправо, вверх-вниз. А движемся мы исключительно вперёд потому, что несёт нас течение этих самых квантов – «течение времени». Но кроме обычных существуют ещё и быстрые кванты – «ветер времени». Он может останавливать и разгонять собственное время экспериментатора, может сдвинуть его в любом направлении. Если уметь управлять этим ветром, найти для него парус.

Он говорил, а я слушал. И смотрел на бутылку с водкой. Я выпил два стакана, Радик – едва половину. Но кто из нас «под мухой»? Кто ахинею сейчас буровит?

– И где ж этот твой парус? – спросил у него осторожно.

Он не ответил. Вместо этого сунул мне под нос свои часы наручные. Крутые, наворо-о-оченные, мне таких видеть никогда не приходилось. Всё в кнопочках малюсеньких, и три циферблата. Большой, круглый, а в нём два поменьше, скибочками. Присмотрелся я к ним, а они полдень показывают. Это как же так – полдень, – когда мы в час сели только? Я сразу на ходики, что в шкафу пустом, обернулся. Нет, всё верно, половина третьего.

– Они у тебя стоят, что ли?

Радик с минуту на меня таращился. А затем захохотал. От души так, во весь голос. Хорошо, стакан поставить успел, а то расплескал бы.

– Гена, это и есть парус, о котором я тебе говорю. Хронобраслет. Первый раз мне удалось добиться эффекта «ветра времени» в нашем с тобой двухтысячном. Правда, именно такого результата я не ожидал. Думал сместиться на пару дней вперёд, а получилось… В общем, унесло меня в область, лежащую за горизонтом событий. Туда, где я не работал в школе, не заканчивал физмат. И с тобой мы знакомы не были. Очень далеко. И возвращаться пришлось долго.

Он вновь мне налил до краёв. Подумал, и себе добавил чуть-чуть. Для уважения. Поднял стакан:

– Вот такая история.

Мы выпили по третьей. Я молчал, не зная, что и сказать. С одной стороны – не мог поверить я в подобную штуку. С другой – не верить не мог. В той, прошлой жизни, Радик не стал бы мне врать. Внезапное его исчезновение и такое же внезапное появление сегодня, квартира это пустая, нежилая, явно снятая на день-другой. А утром, когда мы встретились? Как он пиво-то пил, хорошее холодное пиво? Кривился, морщился. Потому что не любит он пиво. Девять лет назад не любил, и сейчас не любит, ни пиво, ни водку. А пьёт, чтобы расслабиться хоть немного, потому как хреново ему, ох как хреново!

Я внимательно посмотрел на приятеля. С чего я решил, что он абсолютно не изменился? Изменился, да ещё и как! Грустные складки появились в уголках рта, морщины вокруг глаз, скулы выступили. И седина на висках засеребрилась. Видно, и Радика жизнь потрепала. Не так, как меня, но потрепала. Так пусть говорит. Какая разница, сколько в его словах истины, а сколько преувеличения?

– Ладно, предположим. И как эта штука временем управляет?

– Не временем, им управлять нельзя. Передвижением во времени. Вот смотри: на большом циферблате стрелки направление течения и ветра показывают, на малых – положение угла атаки в двух плоскостях. В будущее переместиться – не проблема. Просто опережаешь течение времени. С прошлым сложнее. Идти против течения не получится – в лучшем случае застрянешь на месте. Но способ попасть за точку настоящего есть. Ты никогда парусным спортом не занимался? Что такое лавировка, знаешь?

– Нет, не довелось. Ты, что ли, занимался?

– Было дело.

Уточнять, когда это он успел поматросить, Радик не стал. Вытащил из пачки свежую салфетку, разложил на столе, начал ковырять ногтем.

– Смотри, это – направление времени. Идти против течения нельзя. Но так, под углом, можно. Курс называется бейдевинд. А в следующий раз идёшь вот так. Понятно?

Я поразглядывал выдавленный на салфетке зигзаг с перечёркивающими его диагональками. А чего ж тут непонятного? За это мы тоже выпили. За хронобраслет, в смысле. А потом – за бейдевинд.

Который был тост, со счёта я уже сбился. Телом завладевала приятная тёплая лёгкость. Прекрасно знаю это ощущение – норма моя. Больше пить не стоит, плохо будет, особенно утром. Хоть наш «сабонис» и опорожнился едва на половину, но я свою долю честно употребил. Радик, чертяка, филонил. Вон, первый стакан еле высосал. Ну, коль ты трезвый, тогда развлекай гостя дальше!

Я прищурился и подначил:

– А теперь продемонстрируй, как твой браслетик работает. Хочу снова быть, этим, как его… сторонним наблюдателем!

Завадский перестал улыбаться, посмотрел на меня внимательно. Затем вдруг налил себе добрых полстакана и залпом выпил, аж кадык на горле ходуном заходил. Поставил опорожнённую тару, выдохнул. И вместо того, чтобы закусывать, объявил:

– Нельзя. На пьяную голову со временем баловаться опасно. – Подумал и добавил: – Да и на трезвую тоже. Всё, что я тебе рассказывал – не больше, чем теория, практикой не подтверждённая.

Такого поворота я не ожидал:

– Так ты… это ты насочинял всё?!

– Да. Расскажи лучше о себе. У тебя что случилось? Что-то совсем нехорошее? С семьёй? С дочкой?

Меня будто холодной водой из брандспойта окатили. Хуже – будто обухом в темя хрякнули! Мгновенно Радиковы сказки о путешествиях во времени отступили и сегодняшняя реальность навалилась. Память девяти лет, разделивших нас.

Солёный комок подкатил к горлу. Но я сдержался. Эти слёзы я уже выплакал. Сотню раз выплакал.

Радик заметил, как я переменился в лице, вновь разлил водку, пододвинул мне стакан.

– Расскажи, сразу легче станет.

Легче? Да понимает ли он, о чём говорит? Мне – легче?!

Я схватил стакан, опрокинул в рот, высушил одним долгим, большим глотком. Это был лишний стакан, не мой уже. И чёрт с ним! Хочет послушать?! Изволь!

Выложил я всё, как есть. О Ксюше, о злосчастном июле две тысячи первого, о пацане-ментёнке, решившем полихачить, о том, как в наших судах красный свет неожиданно меняется на зелёный, а «зебра» уползает на шесть метров в сторону. О том, как я пытался найти правду… И о том, как эта самая «правда» нашла меня, тоже рассказал.

А потом я ещё выпил. Больше не думая, лишним будет стакан или нет.

– Ты меня спрашивал, почему я в школе не работаю? Статья у меня неподходящая, понимаешь ли. Плохая статься. С такой к детям и близко не подпустят. Хорошо, хоть дворником взяли! Директор ЖЭКа «облагодетельствовал». Сказал, когда заявление подписывал: «Повезло тебе, что я мужик. Мужик к мужику в таких делах всегда сочувствие проявит. Была бы на моём месте баба, погнала бы тебя взашей». Поинтересовался ещё: «И как оно, стоило того?» Гад.

Радик слушал меня, всё более хмурясь. И когда я замолчал, переспросил:

– Гена, но это же ерунда какая-то? Не мог ты так поступить. Если бы она тебя даже спровоцировать попыталась, ты бы не поддался. Выставил бы её, и всё.

Я разозлился. Он что, не слышал, что я ему рассказывал? Или сомневается, что это подстава была?! Конечно, молодая смазливая кукла сама себя предлагает. Какой мужик устоит? И друг Гена не выдержал, позарился на свеженькое…

Рука моя сама собой сжалась в кулак. Врезать бы от души, чтоб не вякал!

Я даже испугался такой своей мысли. Это всё из-за водки. Лишний стакан. Или два? Завадский ведь не виноват, совершенно не виноват. Вот сучке той малолетней я бы врезал, дряни мокрохвостой. Ох, врезал бы! Изуродовал бы, чтобы на всю жизнь запомнила, как другим эту самую жизнь ломать ни за что, ни про что. А потом опять на зону, и хрен с ним!

…А на зоне снова тех шакалов бы встретил. Нет, драться с ними я не стану. Просто замочу. Стольких, сколько смогу. И пусть потом убивают. Жизнь не дорога? Да нахрен она мне нужна, такая жизнь!

– Нахрен она мне нужна, а? Я тебя спрашиваю?!

– Тише-тише…

Оказывается, я ору это во весь голос и кулаком по столу стучу, а Радик хватает меня за плечи, пытается остановить. Прихожу в себя на минуту, тянусь за бутылкой. Радик сдёргивает её со стола.

– Что, жалко?! – рычу на него. – Зачем тогда звал?

– Гена, тебе хватит…

Вновь выныриваю на поверхность – я у дверей, порываюсь уйти, а Радик вцепился, что твой репей, не пускает.

– Не-не-не, и не думай! Не пущу! Тебя же первый милиционер арестует…

Это он прав. Повяжут, козлы вонючие…

Вновь просветление – Радик пытается уложить меня на диван, а я отбрыкиваюсь:

– Отвянь, не буду я спать! Мы ж не допили…

И последний кадр. Радик моет посуду на кухне, а я стою в дверях, прислонившись к косяку, чтобы не упасть. Глупо хихикая, спрашиваю:

– Радик, это ты мне снишься, а?

– Нет, не снюсь.

– Так мы это чё, в самом деле здесь? В будущем?

– Угу, в самом деле.

– А… я это… не хочу здесь. Мне назад надо.

– Назад? На диван, что ли? Так отправляйся. Дойдёшь или помочь?

– Дойду…

Не помню, добрёл я самостоятельно, или Радик меня тащил. Больше кадров яви в моей голове не осталось. Дальше шёл сон.

– …Па, а правда было такое, что вы меня чуть не потеряли?

– Это мама рассказывала? Правда. Мы к бабушке Зое ехать собирались. На вокзале, пока поезд ждали, ты и пропала. Только что сидела возле чемоданов, глядь – уже нету. Ух, как мы испугались!

– А чего вы испугались? Подумаешь, отошла на два метра. Куда бы я делась!

– Не скажи. Это же вокзал. Людей толпы, приезжают, уезжают. Цыганей, опять же полно, жулья всякого. Запросто увести могли. Мы пока искали, к тебе какой-то дядька приставать пытался. А ты что, ничего не помнишь?

– Помню. Как мама меня лупцевала, а я ревела.

– Так было за что.

– Бить детей нельзя, ты сам говорил. Па, а дядька тот куда делся?

– Дядька? Почём я знаю. Убежал. Пошли к двери, следующая остановка – «Цирк»…

Я лежал, чувствуя, как по щекам текут горячие слёзы. Давно этот сон не возвращался. Думал – всё, отпустило, зарубцевалась рана. Ошибся. Вчерашние разговоры снова разбередили. И откуда этот Радька взялся на мою голову?

Нет, Радик был ни при чём, пить нужно меньше. А то вишь, дорвался до халявы. Норму он знает! Сказал бы: «О себе рассказывать ничего не буду», и баста.

Я открыл глаза. Утро уже давно началось, ходики восьмой час натикали. А сегодня у нас среда, рабочий день, между прочим. Значит, нечего отлёживаться.

Встал. Голова шумела и противно кружилась. Но это не страшно, это перетерпеть можно. Радик с меня штаны стащил, вот что хуже. Пришлось наклониться, чтобы надеть, и кровь тут же болезненно ударила в виски. Под холодный душ в самый раз, но занято, Завадский в ванной плещется. Тоже похмельный синдром прогоняет? Хотя он-то выпил всего-ничего.

От нашего вчерашнего пиршества следов в комнате не осталось, Радик ещё вечером всё на кухню унёс. А интересно, он догадался в холодильник бутылку минералки засунуть?

Я уже собрался на кухню в разведку идти, когда заметил лежащий на тумбочке браслет. «Хронобраслет». С минуту разглядывал его, затем взял осторожно. Тяжёлый, увесистый. Приложил к запястью, защёлкнул застёжку. Помедлив, нажал кнопочку над циферблатом. Узкая стрелка дрогнула, чуть отошла в сторону от широкой. Потом ещё немного. Направление ветра времени не совпадало с его течением.

Голова прояснилась мгновенно. А если это в самом деле машина времени?! Не из кино, не из книжки – настоящая! Если не врал Радька, не фантазировал? Я же смогу вернуться в прошлое, и всё исправить! Легко! Не пущу Ксюшу за мороженым, и ничего страшного не случится. Никогда не случится!

Стараясь унять дрожь в пальцах, я выставил угол атаки, как показывал Завадский. И сообразил, что не слышу больше шума воды.

Радислав стоял в дверях ванной и пристально наблюдал за мной.

– Гена, не надо. Ты не сможешь изменить историю. Брэдбери ошибся с эффектом бабочки. То, что должно произойти, уже произошло.

– Да мне начхать и на историю, и на бабочку, и на твоего Брэдбери. На всех скопом, и на каждого в отдельности, понял? Моя дочь не должна была умереть в двенадцать лет. Не должна попасть под машину того урода. Это случайность, понял? И если твоя игрушка действует, то я эту случайность исправлю!

– Гена, ты же не знаешь главного. Тебе не позволят…

– Да пошёл ты!

Я нажал кнопку «старт».

Глава 2. Июль, 2009

В первое мгновение мне показалось, будто под дых дали. Радик что-то продолжал говорить, но голос его резко изменил тембр, превратился в рокот, гул, так что слов не разберёшь. Оборвался. Тишина повисла в комнате, абсолютная. Ни автомобильного шума за окном, ни урчанья в водопроводных трубах. Затем фигура Радика начала расплываться. Превратилась в пятно, размазалась, растворилась. И так же начали терять очертания предметы вокруг меня.

Это ощущение я даже сравнить ни с чем не мог. Ближе всего – когда хороший удар в голову пропустишь. Да, прав был Радик – спьяну в такие игры играть не дело. Голова кружилась, желудок в горло выворачивался. Я еле удержался, чтобы не стравить. Пора выбираться на свежий воздух.

Попытался сделать шаг, и меня тут же повело в сторону. Помню, где-то там были кресла, стол, но сейчас всё это стало колышущейся тушей, то и дело меняющей положение. Будто живой. За что именно я зацепился, даже не понял. Попытался схватить, чтобы не упасть, не потерять равновесия, а оно не держало. Руки нащупывали скользкое, сочащееся между пальцами. Кажется, только что я цеплялся за спинку кресла, вполне твёрдую и устойчивую. И в следующую секунду эта твёрдость исчезает, рука проваливается в манную кашу.

Не знаю, сколько минут понадобилось мне, чтобы выбраться из комнаты. Хорошо, хоть проём двери оставался чётким и ясным. Стены с выцветшими обоями – тоже. И блямба выключателя на стене. В коридоре царил мутноватый полумрак, потому я машинально ткнул пальцем в выключатель.

Нажимать оказалось не на что. Я отдёрнул руку, не поняв в первый миг, испугавшись, что шарахнет током. Затем сообразил – внутренности блямбы тоже размягчились.

В начале коридора у Завадского располагался уголок для обуви – всё по культурному, зашёл с улицы, переобуйся, будь добр. Там стояли тумбочка с коробкой для щёток и крема, Радиковы кроссовки и мои «гавнодавы»… вчера стояли. А сегодня моя обувка растворилась бесследно. Пришлось топать в шлёпанцах, выделенных Радиславом. Всё лучше, чем в одних носках.

Следующим испытанием стала входная дверь. Обыкновенная, деревянная, со старым «совковым» замком. Она не желала открываться! Колёсико заело намертво, не крутилось ни влево, ни вправо. И ручка не поддавалась. Я почти отчаялся выбраться из этой ловушки. И вдруг… вывалился на площадку. Нет, дверь не распахнулась, она тоже сделалась мягкой на миг. А когда я развернулся, вновь стояла твёрдая и нерушимая.

Ступеньки и перила лестницы не расплывались, иначе спуститься с четвёртого этажа я бы не смог. Шёл, и благодарил судьбу, что Завадский снимал квартиру не в высотке. Даже представить страшно, что бы ждало меня на месте лифта.

Дверь подъезда выпустила, не артачась, хоть и железная, и с замком кодовым, – это я вчера приметил. Но на улице стало хуже. Когда я браслет надевал, за окном солнце светило, а сейчас непонятно, какое время суток. Рассвет, вечер поздний? Ни солнца, ни луны, ни звёзд. И даже не облака над головой – просто серость. От серости этой всё вокруг выглядело иначе, чем накануне, не сразу и сообразишь, куда идти. Дома оставались домами, чёткие, неподвижные. И ещё столбы. Но проводов между столбами не наблюдалось. От деревьев уцелели стволы и толстые ветви, остальное – пятно, такое же серое, колышущееся, как всё здесь. О людях, машинах и говорить нечего – исчезли. Так, марево над асфальтом. Идти в него было боязно, но не стоять же вечно под подъездом?

Я медленно побрёл вперёд. Ожидал, что кто-нибудь зацепит, толкнёт. Ничуть не бывало! Марево походило на редкий кисель. Оно расступалось, пропускало меня. Идти было не тяжело, а скорее противно. До тошноты противно. Я ведь сразу понял, что сквозь людей иду, сквозь тела их. Хорошо, что запахи исчезли, и кисель хоть и вполне ощутимый был, но не липкий, следов после себя не оставлял. Иначе мои внутренности не выдержали бы такого испытания.

Так и дошкандыбал я до угла квартала. Остановился на перекрёстке. Светофор был на месте, но какой свет горит – не определишь. Вроде все лампы светятся в полнакала. И марево над проезжей частью висело куда гуще, чем над тротуаром. Постоял я так, переминаясь с ноги на ногу, и шагнул – была, не была! Если сквозь пешеходов прохожу, не замечая, наверное, и с машинами та же петрушка получится? Угадал. Кисель дороги пропустил меня беспрепятственно.

Сколько я так бродил по городу – непонятно. Может час, может два. А то и все четыре. Счётчик в хронобраслете крутил вовсю, но что он отсчитывал – часы, минуты, секунды или кванты, – я не знал. Когда совсем невмоготу стало в киселе барахтаться, и голова в полный ступор вошла от происходящего, зашёл я за киоск, тоже забитый серым маревом, и нажал кнопку «стоп».

Мне ещё раз дали под дых. Да так ощутимо, что я не сдержался, стравил. Повезло, что вокруг кусты густые, никто и не заметил. Ни как стравил, ни как появился. Минут пять я попросту стоял и дышал, наслаждаясь зеленью, вновь проявившимися звуками, запахами. И давая возможность внутренностям занять положенное им место. Нет, прав Радислав, сто раз прав – если употребил, то с хронобраслетом не балуй! Ни за какие коврижки не хотел я испытать все пережитые «радости» повторно.

Долго прятаться в кустах было глупо, требовалось разведать окружающую обстановку. Где я, как, и главное – когда?! Провести, так сказать, рекогносцировку. Я выбрался из зарослей, огляделся. Перво-наперво – небо затянуто тучами и асфальт мокрый. Видно, дождь прошёл недавно. А с утра не предвещало, как говорится. Обнадёживает, но не доказывает. Второе – на деревьях листва вся зелёная. Это в сентябре-то? Опять-таки, улика косвенная.