Мастер из Кроксли

— А почем нынче свиные котлеты? — усердствовал третий.

Хохот, лай. Эрмитейдж пытался утихомирить развеселившуюся толпу, но выглядело это так, будто он дирижирует гигантским хором. Наконец беснование постепенно улеглось, все замолчали.

— Джентльмены! — беспрепятственно прокричал Эрмитейдж. — Сейчас состоится матч между боксерами среднего веса, то есть не тяжелее одиннадцати стоунов восьми фунтов. Результаты взвешивания: Крэгс — одиннадцать стоунов семь фунтов, Монтгомери — десять стоунов девять фунтов. Условия матча: двадцать раундов по три минуты, перчатки двухунциевые. Если бой продлится до конца, победа присуждается по очкам. Известный в спортивных кругах мистер Степльтон из Лондона дал согласие быть судьей. Мистер Уилсон и я вложили свои деньги в организацию состязания; мы безоговорочно доверяем мистеру Степльтону и просим вас подчиняться его решениям.

Закончив свою речь, Эрмитейдж обернулся к боксерам.

— Монтгомери! Крэгс! — произнес он.

И вдруг настала тишина. Зал замер. Собаки, и те умолкли.

Противники встали, поправили перчатки и сошлись в центре ринга для традиционного рукопожатия. Монтгомери был серьезен, с лица Крэгса не сходила ухмылка. Только когда они заняли исходную позицию, толпа перевела дух — словно ветер прошелестел по залу. Степльтон, откинувшись на спинку стула, бросил на боксеров долгий оценивающий взгляд.

Не было и тени сомнения: предстоит поединок Силы и Ловкости. Несмотря на свою хромоту Мастер производил впечатление незыблемого гранитного колосса. Покалеченная нога мешала ему наступать и отступать, но поворачиваться на ней он мог с головокружительной быстротой. Рядом с Монтгомери он казался таким огромным и тяжелым, а его смуглое загрубелое лицо выражало такую жестокость и решимость, что сторонники Уилсона пали духом. Все, кроме одного, — Роберта Монтгомери.

Если раньше он не на шутку волновался, то теперь, когда стоявшая перед ним задача приобрела столь конкретное выражение — победи этого хромого Геркулеса и получай свой вожделенный диплом, — теперь он успокоился. Его переполняли ощущение собственной силы и уверенность в победе. Глаза его горели. Он осторожно пошел на сближение, шажок вперед — шажок назад, искусно при этом лавируя в стороны. Крэгс, лицо которого как будто превратилось в маску злобы и угрюмости, поворачивался на покалеченной ноге, выставив левую руку и опустив правую. Монтгомери дважды ударил левой, несильно, но попадая в цель. Прямой удар Мастер отразил мощной контратакой, Монтгомери отскочил назад, а Анастасия прокричала слова одобрения. Мастер пустил в ход правую руку, но Монтгомери поднырнул под нее и вошел в клинч.

— Брек! — раздался возглас рефери.

Мастер нанес свой знаменитый удар снизу вверх, и Роберт еле устоял на ногах, но тут первый раунд закончился. Зрители были довольны — им показывали настоящий бокс. Монтгомери не чувствовал себя усталым, а Мастеру пришлось восстанавливать дыхание. Анастасия обмахивала его полотенцем, а второй секундант выжал ему на голову мокрую губку.

— Вот так бабенка! Славно работает! — кричали зрители по адресу Анастасии.

Во втором раунде Монтгомери крутился вокруг Мастера, как котенок-игрун, а тот выжидал и вдруг стремительно двинулся ему навстречу. Роберт ушел от удара в сторону. Мастер снова застыл на месте и покачал головой. Со злобной усмешкой он сделал жест, приглашающий к сближению. Роберт приблизился, ударил левой и получил жестокий свинг по ребрам. На какое-то мгновение он был ошеломлен болью, и Мастер готовил решительный удар, но Монтгомери удалось уклониться от него, пока не прозвучало: «Время!»

Публика оценила раунд как вялый, перевесом на стороне Крэгса.

— Да, в силе ему с Мастером не сравниться, — сказал в перерыве какой-то литейщик своему соседу.

— Это так, но, сдается мне, от этого парня тоже можно кой-чего ждать. Погляди, как он прыгает!

— Все равно, Мастер сильнее, паренек у него допрыгается!

Следующий раунд Монтгомери начал с молниеносного удара правой — он пришелся Мастеру в бровь. Шахтеры одобрительно загудели, и рефери резко приказал замолчать. Монтгомери ушел от встречного удара, а еще один удар левой принес ему еще одно очко. Раздались аплодисменты, вызвавшие резкий протест Степльтона:

— Прошу не шуметь во время боя, джентльмены.

— Так их! Поучите их маленько! — прорычал Мастер.

— Молчать! Бой! — оборвал его судья.

Тут Монтгомери нанес ему удар в зубы, как бы подтверждая последнюю реплику. Когда раунд окончился, Мастер убрался в свой угол, окончательно рассвирепевший.

Монтгомери блаженно расслабился в своем углу. Он вытянул ноги и широко раскинул руки. Как дорога каждая секунда между раундами! В нем росло и утверждалось предчувствие победы. Надо только зорко следить за противником и не подставлять себя под удар, и тогда он выдохнется, даже не закончив матч. Из-за медлительности он расходует свою силу зря.

— Хорош, молодец, — шептал ему тем временем его секундант Тэд Бартон. Только гляди в оба и не раскрывайся, и он спечется.

Но Мастер был не так прост. Его колоссальный опыт компенсировал хромоту. Он медленно кружил вокруг Монтгомери, шаг за шагом тесня его, пока не загнал в угол. Роберт увидел, как угрюмость на лице Мастера сменилась выражением злобного торжества, а глаза заблестели. Град ударов… канат не дал отскочить в сторону. От фантастической силы апперкота правой Монтгомери согнулся и отчасти раскрылся. Отпрыгнуть в другую сторону опять не позволил канат. Он был в ловушке. От нового удара правой, сопровождавшегося жутким кряканьем, он сумел увернуться, но ему тут же достался мощный удар левой. Тогда он вошел в клинч.

— Брек! Брек! — крикнул рефери.

Выйдя из клинча, Монтгомери сразу получил боковой удар по уху. Литейщики не могли сдерживать свой восторг, и в зале стоял сплошной гул, но Степльтону удалось их перекричать:

— Джентльмены, я требую прекратить этот рев! Я соглашаюсь судействовать в приличных клубах, а не в зверинце.

Этот невысокий чужак с цилиндром на затылке обладал несомненной властью над толпой, которая затихла, как затихает расшалившийся класс при окрике учителя.

Когда Мастер уселся в своем углу, Анастасия звонко поцеловала его.

— Давай еще! Ну, еще разочек! — кричали из публики.

Мастер показал ей кулак.

Что до Монтгомери, то несмотря на усталость и боль, он держался бодро. Последний раунд многому его научил — больше он в такую ловушку не попадет.

Следующие три раунда прошли в одном стиле. Монтгомери бил чаще, Мастер сильнее. Наученный печальным опытом, Роберт не давал загнать себя в угол. Если Мастеру удавалось прижать его к боковым канатам и не удавалось уйти в сторону, он входил в клинч и выходил из него только в центре ринга. Возглас «Брек! Брек!» врывался в комбинацию других звуков: глухого топота резиновых подошв, гула ударов и частого, хриплого дыхания.

К девятому раунду противники были еще вполне боеспособны. У Монтгомери, правда, в голове все еще стоял гул и, вероятно, был вывихнут большой палец на левой руке — так он болел. У Мастера усталость проявлялась лишь в затрудненном дыхании. Список очков, заработанных Монтгомери, был к этому времени длиннее, но Мастер по-прежнему владел преимуществом силы: один его удар стоил по крайней мере трех ударов докторского помощника. Без перчаток Монтгомери и трех раундов не выстоял бы, и он это прекрасно понимал. Чего стоили его дилетантские удары? Жалкие щелчки по сравнению с таранными ударами рук, привыкших орудовать лопатой и аншпугом.

На десятом раунде ставки упали до трех к одному; уилсонский боксер оказался достаточно крепким орешком. Однако знатоки по-прежнему полагали, что профессиональный опыт, хитрость и изворотливость дают Мастеру неоспоримое преимущество.

— Смотри в оба, — шептал Тэд Бартон своему подопечному в перерыве. Берегись. Он готовит тебе подвох.

Но Монтгомери-то видел выдохшегося противника, с апатичным лицом, с повисшими руками. «Все-таки молодость и здоровье тоже чего-нибудь да стоят», подумал он и начал атаку отличным ударом левой. Ответный удар Мастера был гораздо слабее, чем в предыдущих раундах. Второй удар Монтгомери был не менее удачен, но следующий, с правой, его противник отвел ударом вниз. Зал немедленно взорвался криками:

— Слишком низко! Нечестный прием!

Степльтон пристально оглядел весь амфитеатр и сказал весело:

— Надо же, зал оказывается битком набит судьями.

Шутка вызвала восхищенные аплодисменты, но судья оставался бесстрастным.

— Вы не в театре, — сказал он. — Воздержитесь от аплодисментов.

Монтгомери испытывал необычайный подъем: противник выдохся, это очевидно; по очкам он давно опередил Мастера; надо вести поединок к завершению. На очередной удар, в скулу, Мастер ответил только растерянным взглядом, потом вдруг начал обеими руками растирать бедро. Да у него судорога!

— Давай! Бей! — кричал ему Бартон.

Монтгомери успел только сделать рывок к противнику, и вот он уже лежит посреди ринга, и сознание, кажется, оставляет его, а с шеей что-то неладное.

Опять он позволил заманить себя в ловушку, представился под легендарный чудовищный апперкот. Вот вам усталость, апатия, судорога! Мало кто мог бы выдержать такой удар — от пояса в челюсть. Мастер вложил в него весь свой вес, все одиннадцать стоунов. Когда Монтгомери рухнул и остался лежать, судорожно подергиваясь, зал застонал.

Мастер навис над поверженным противником, готовясь добить его, как только он начнет вставать.

— Назад! Назад! — крикнул рефери.

Мастер отошел к канату, опустив руки, но собранный и готовый к немедленной атаке. Хронометрист начал счет. Если на «десять» Монтгомери не поднимется, бой закончен. Бартон в своем углу выказывал все признаки отчаяния. Голос хронометриста доносился до Монтгомери, как сквозь вату:

— Три… четыре… пять…

Монтгомери приподнялся, опираясь на руку.

— Шесть… семь…

Он встал на колени. Голова кружилась слабость разлилась по всему телу, но он знал, что все равно встанет.

— Восемь…

Встал.

Мастер накинулся на него и принялся молотить обеими руками.

Зал затих, предвидя неизбежный печальный исход. Теперь уже большинство сочувствовало Монтгомери, глядя, как не желает сдаться человек, положение которого безвыходно.

Удивительная все-таки вещь наш мозг! Монтгомери был оглушен, соображал с трудом, замедленно, и вдруг само собой из глубины памяти всплыло то единственное, что могло его спасти, — рассказ мальчика о якобы слепом левом глазе Мастера. А ведь с виду ничего не заметно. Монтгомери кинулся влево, но драйв в плечо чуть не сбил его с ног. Мастер крутанулся на своей покалеченной ноге и снова был перед ним.

— Бей его, бей! — завопила Анастасия.

— Придержите язык! — сделал замечание судья.

Мастер проявлял редкостные проворство и ум, не давая Монтгомери уходить влево. В какой-то момент он развернулся и нанес ему прямой удар в лицо. Второй раз Монтгомери свалился на пол, не сумев сдержать стона. «На этот раз — все, думал он с горечью, слепо шаря руками по полу. — Мне не подняться». Но ускользающее сознание опять ловило как бы издалека доносящийся счет:

— Один… два… три… четыре… пять… шесть…

— Время! — раздался голос судьи.

Зал взорвался. Болельщики Мастера просто взвыли от разочарования. Другая сторона заглушала их радостным воплем. В самом деле, у них появилась надежда. За четыре секунды их боксер ни за что не оправился бы, а теперь у него впереди целая минута.

На этот раз рефери не пытался утихомирить зал, а напротив, наблюдал эту картину с довольной улыбкой. Его цилиндр и спинка судейского стула достигли предела в своем наклоне назад — еще секунда и упадут. С хронометристом он обменялся понимающим взглядом. Тэд Бартон и второй секундант подняли бесчувственного Монтгомери и усадили на стул в углу. Его голова бессильно свисала, и казалось, шансов привести его в себя нет, но от вылитой на голову холодной воды его пробрала дрожь, а потом он стал бессмысленно озираться вокруг.

— Ура! Очухался! — раздались крики. — Вот это крепыш! Так держать!

Несколько капель бренди, которые влил ему в рот Бартон, прояснили сознание. Монтгомери мог уже оценивать свое положение и не надеялся продержаться хотя бы раунд. Но тут прозвучало: «Секунданты, с ринга! Время!»

Мастер немедленно вскочил со стула.

— Не подпускай его близко! Устрой себе передышку, — успел прошептать Роберту Бартон, и Монтгомери шагнул навстречу своей судьбе.

Он усвоил и второй урок. Больше он не даст Крэгсу обмануть себя и заманить на ближний бой. Надо избавить себя от риска получить еще такой же удар — он его не выдержит.

Мастер, судя по всему, решил не упускать преимущества и бешено атаковал, работая обеими руками. Монтгомери довольно удачно уклонялся. Ноги его снова стали послушными и надежными, сознание и зрение прояснились, восстановилась быстрота реакции.

Зрителю, обладающему некоторым воображением, могло представиться, что тяжелый неповоротливый броненосец, пытается залпом из всех бортовых орудий накрыть небольшой фрегат, а тот, стремительно маневрируя, уходит из-под огня.

На протяжении трех раундов Мастер исчерпал весь свои арсенал трюков; разыгрывая усталость и переходя затем в стремительную атаку, он выложился до конца. Между тем к Монтгомери силы возвращались. Боль отступила куда-то. Весь первый после нокдауна раунд следуя совету Тэда, он довольствовался тем, что уходил от ударов. Во втором раунде он позволил себе резкие и легкие контратаки. В третьем бил, как только противник приоткрывался.

Теперь после каждого раунда свое одобрение выражали не только его болельщики, но и литейщики — ведь для всех этих людей не было пристрастия выше спорта, и в этом они были бескорыстны. Их воображение, не слишком-то развитое, честно говоря, поражал этот юноша, в своем стремлении победить ставший выше самого себя.

Тем временем настроение Мастера достигло последней стадии свирепости. Три раунда назад он считал победу обеспеченной, а тут, на тебе, начинай сначала. Но этот мальчишка, казалось, с каждым раундом становился сильнее К пятнадцатому раунду Роберт почувствовал, что дыхание его полностью восстановилось, а руки и ноги как будто налились силой. Однако Анастасия заметила кое-что новое в его поведении и поспешила поделиться своим наблюдением с Мастером.

— Вот теперь только по-настоящему дает себя знать твой удар по ребрам, Сайлас, — шептала она в перерыве. — Иначе зачем бы ему бренди? Давай, дожимай его, мой дорогой!

Монтгомери и вправду в это самое мгновение сделал хороший глоток из фляжки Бартона. Лицо его слегка порозовело, а взгляд как-то странно сосредоточился на одной точке. Рефери взглянул на него внимательно, а трактирщик Пэрвис, встревоженный этим неподвижным взглядом своего боксера, крикнул:

— Драться до конца, как уговаривались!

Литейщики поняли, что их Мастер одерживает верх, и орали:

— Давай! Жми! Двинь ему!

Если судить по внешнему виду, ни один из бойцов серьезно не пострадал. Для того и существует боксерские перчатки, чтобы удары только оглушали, но открытых ран не было. У мастера, правда, совершенно заплыл один глаз, а у Монтгомери уже выступили несколько синяков в разных местах. На очень бледном лице казались особенно яркими пятна румянца, вызванные глотком бренди; его опять немного шатало, а руки повисли, как будто им не поднять даже двухунциевые перчатки. Ну, что ж, картина ясная! Парень дошел. Хороший удар и он не встанет. Ну а если он тюкнет Мастера, тот и не почувствует. Словом, у джентльмена шансов нет.

— Давай! Врежь ему! Достань его! — бушевали жители Кроксли.

Эту волну страстей уже не смогли усмирить суровые взгляды и резкие замечания Степльтона.

А Монтгомери тем временем выжидал. Он настолько хорошо усвоил второй урок Мастера, что готов был сам разыграть со своим противником нечто подобное. Да, он устал, конечно, но не так сильно, как это видится со стороны. От глотка бренди прибавилось силы, и он сумеет ею распорядиться, когда представится возможность. Он только делал вид что не стоит на ногах, а на самом деле чувствовал, как счастливо бурлит в нем кровь. Наверное, он неплохо разыграл свою роль, потому что Мастер охотно пошел на приманку. Он кинулся на легкую добычу и обрушил на Монтгомери град ударов. Руки его работали попеременно: левая — правая, правая — левая. Каждый выпад сопровождался жутким кряканьем свидетельством того, что в удар вложена вся сила. Но Монтгомери умудрился избежать всех этих бешеных апперкотов. Он не дал прижать себя к канату. Он лавировал, отступал в сторону, подпрыгивал, уходя от ударов, мало этого, сумел блокировать их и даже наносить ответные. При этом на лице его сохранялось выражение безмятежности. К этому времени Мастер успел здорово устать от собственных непрерывных атак. Видя перед собой совершенно выдохшегося противника, он на долю секунды опустил руки, и в этот миг правая рука Монтгомери взлетела вверх.

Вот это был удар! Короткий, всем корпусом, вобравший всю силу ног, плеч, рук. И меткий — точно в челюсть. Не рожден человек, который устоял бы при таком ударе. И трудно представить себе, каким мужеством надо обладать, чтобы после такого удара подняться.

Мастер упал навзничь, и дощатый помост загрохотал. Ни один рефери на свете не смог бы сдержать крик потрясенной толпы. Мастер лежал на спине, ноги его были согнуты в коленях, необъятная грудная клетка раздувалась и опускалась. Огромное тело совершало какие-то непроизвольные движения, но оставалось на том же месте и в том же положении. Вдруг ноги Мастера судорожно дернулись, и потом он затих. Было очевидно, что матч окончен.

— Восемь… девять… десять… Аут! — произнес хронометрист, и под оглушительный рев своих и чужих болельщиков Мастер из Кроксли стал просто Сайласом Крэгсом.

А Монтгомери стоял и изумленными глазами смотрел на рухнувшего колосса. Он единственный в этом зале еще не понимал, что все кончено. Очень смутно он слышал, будто выкрикивают его имя; и вроде бы рефери шел к нему с протянутой рукой, но что это значило? Вдруг он заметил, как что-то летит на него. Он успел разглядеть только лицо фурии в огненном ореоле и тут же свалился от удара кулаком в переносицу. Лежа рядом с бывшим противником, он слышал, как выражает свое возмущение Степльтон и как визжит Анастасия, которую с трудом от него оттаскивали. Потом ему показалось, что в голове у него лопнула туго натянутая струна, и некоторое время он ничего не видел и не слышал.

Даже придя в чувство, он, как во сне, одевался, как во сне, пожимал дружелюбно протянутую руку Мастера и слушал, что тот говорит:

— Только что, малыш, я был готов свернуть тебе шею, но бой окончен, и мы уже не противники. Хорошо ты мне заехал — только раз в жизни, в восемьдесят девятом году, я получил такой удар, во второй встрече с Билли Эдвардсом. А ты не хотел бы продолжать? Тогда тебе не найти тренера лучше меня. Хоть для бокса, хоть для старинного кулачного боя, без перчаток… Словом, если тебя это привлекает, пиши мне сюда, на чугунолитейный.

Монтгомери поблагодарил, сказал, что польщен предложением, но отказался. В эту минуту ему вручили приз — сто девяносто золотых соверенов в парусиновом мешке. Десять из них он тут же передал Мастеру, который, кроме того, получил обусловленную договором долю выручки за билеты.

Когда садились в коляску, Уилсон поддерживал его под правую руку, Пэрвис под левую, а Фоссет нес за ними мешок с деньгами. Вдоль всей дороги до шахтерского поселка, без малого семь миль стояли люди и восторженно приветствовали победителя. Это был триумф. Впрочем, триумфатор сошел с колесницы на окраине.

Уилсон был в экстазе. Сначала он только восклицал: «Ну и ну! Вот это да! Подумать только!», а потом сказал:

— Знаете, Монтгомери, один парень в Барнсли считает себя первоклассным боксером. Что, если вас с ним свести? Вы бы ему показали что почем. Приз, можно сказать, обеспечен, вас ведь теперь любой будет рад финансировать.

— Да я первый его поддержу против любого боксера в среднем весе, — сказал Пэрвис, — независимо от возраста, происхождения и цвета кожи. Единственное условие — двадцать раундов по три минуты.

— И я, разумеется, — заявил Фоссет. — Вы знаете, кто сидит с нами? Чемпион мира в среднем весе, вот кто.

Но Монтгомери был непоколебим.

— У меня другие планы, — отвечал он на все эти лестные предложения.

— Какие тут могут быть планы?