Византийский двор

Что я завел себе гарем и раз в полгода в нем бываю.

В моем гареме стражи нет. Всем, кто войдет в него, – привет!

Но если сердце Ваше слабо, лучше сюда не заходить,

А то начнет оно ходить, как тарантас среди ухабов,

И чего доброго для Вас наступит вдруг последний час!»

Стиль, конечно, навеян Пушкиным, но очень выпукло отражал натуру дяди Алеши, его тонкий юмор, душевную шаловливость и вкус, чуждый всякой пошлости.

Сердца Юрки, Влада и Сашки о ту пору были сильны, бояться инфаркта им было нечего, поэтому они регулярно «заходили в тот гарем», переворачивая листы с новыми фотографиями пленительных дам. Компьютеры тогда только-только входили в жизнь, эротика и порнография еще была не так доступна для подростков.

По национальности дядя Алеша был татарином, родом из Казани, а тетя Лена – украинкой. Юрка же в своей внешности вобрал черты обоих родителей. В нем была заметна азиатская кровь – в широких скулах и узком разрезе карих, чуточку раскосых глаз. Нос же его был вздернутым, как у матери. Волосы – темно-каштановые, пышные, с естественным отливом; не такие, как у дяди Алеши – черные, жесткие и короткие.      

От природы Юрка был гибок и пластичен, своей пластикой чем-то напоминал пантеру. Одно время занимался спортивной гимнастикой и, наверняка, при таких физических данных преуспел бы в спорте. Но гимнастика Юрку не привлекала, и он ее бросил. Как оставил и многие другие студии – художественную, театральную, яхт-клуб. У него была кипучая, увлекающаяся натура, в рамках какой-то одной секции ему было тесно. Поэтому он быстро, безо всякого сожаления, бросал одно и пробовал другое. 

У Юрки было врожденное чувство стиля, вероятно, унаследованное от эстета-отца. От него без ума были многие девчонки в школе и во дворе, а после окончания школы у него сразу появились женщины постарше.

Сашка же подобным шармом не обладал. Черты его лица были невыразительны и грубоваты. Из-за своей мешковатости он получил прозвище Мешок. Сашка был куда проще, чем Юрка. Зато обладал житейской сметкой и проницательностью, и, несмотря на свое странное тяготение к лесному хулиганью, натуру имел незлобивую. Музыкальная школа для Сашки тоже не прошла даром: в Сашкиной душе не только булькали портюшок и вермунька, но и звучали возвышенные сонаты Моцарта и Шопена.        

У Сашки дома стояло пианино, купленное теткой. А Юрка приобрел себе гитару. С появлением гитары Юрка сразу понял свое призвание, понял, для чего рожден.

У него тоже был исключительный музыкальный слух, а гитара открыла в нем усидчивость и упорство. Он просиживал дни напролет, осваивая аккорды и гитарные переборы. Рок-музыка отныне в его квартире звучала, не смолкая. Из динамиков магнитофона и проигрывателя неслись ураганные мелодии «Роллингов», «Квинов», «Дорз». Ухо самоучки-Юрки улавливало малейшие нюансы игры соло-гитаристов. Он истязал себя до кровавых мозолей на подушечках пальцев, пока не удавалось добиться идентичной игры с оригиналом. Почти не владея английским, на слух разучивал слова песен, а потом исполнял под гитару.     

Сомнений не оставалось – во дворе восходит новая рок-звезда, которая воссияет на небосклоне рока в созвездии других мировых – Меркьюри, Моррисона и Джаггера. Кстати, внешне Юрка был чем-то похож на Мика Джаггера своей широкой улыбкой и широкими скулами. И артистизмом.

Он попросил Сашку, чтобы тот помог ему с нотной грамотой. Порой они пытались что-то изобразить вдвоем – Юрка на гитаре, Сашка – на пианино. Но Сашкин отец не переносил ни рок, ни поп-музыку, а только русские романсы. Поэтому репетиции не получили ходу, а фортепиано из дома ведь никуда не потащишь.     

Влад с Юркой жили в одном подъезде, Сашка – в другом. Как-то повелось с детства, что Влад считал Юрку своим первым другом, а Сашку – вторым. Хотя такое деление было очень условным. Но к Юрке и к его родителям Влад испытывал куда более сложные и разнообразные чувства, чем к семье Сашки.  

Родители Сашки – из простых, часто ругались между собой, грубили друг другу. Дома у них было постоянно накурено. Бедненькая обстановка: старая мебель, потертые покрывала на диванах. На фоне этой серости и бытового убожества эдаким аристократом выделялось черное полированное пианино, над которым висела большая фотография в рамочке – Сашка-подросток в костюме и с бабочкой. Маэстро!        

Так случилось, что отец Влада сошелся с дядей Витей: их объединила рыбалка и любовь к водке. Поэтому отец Влада в доме Сашки был частым гостем.

А вот душа Влада льнула в дом Юрки, уставленный книгами, с тонким запахом лаванды, где открываемая дверца «гарема» издавала чарующий звук, а дядя Алеша собирал свою бессмертную библиотеку.        

Ко всему прочему, дядя Алеша был еще и шахматистом – любителем, но играл очень сильно. Участвовал в городских турнирах, однажды получил в приз шахматную доску с костяными фигурами, за которой на протяжении многих лет сыграл с Владом, пожалуй, тысячу партий, а то и больше.        

Случалось, к ним в гости из Казани приезжал младший брат дяди Алеши. Гость часто с юмором вспоминал, как дядя Алеша когда-то поехал в Киев на три дня на конференцию и не может вернуться обратно вот уже пятнадцать лет. Он говорил на русском, но порой (присутствующие дети ведь знать должны не всё) переходил на татарский.

Когда в их доме появлялся «татарский» гость, рассказывал о Казанской жизни, звучала татарская речь, Влад видел Юрку несколько иначе. Юрка родился в Киеве, в Казани никогда не бывал. Но в те вечера возникало странное ощущение,  что Юркины корни не только в Киеве, но и в Татарии. Неспроста же он получил в школе восточное прозвище – Багир.   

Влад любил дядю Алешу, любил и Юрку. И завидовал ему. Завидовал многому: Юркиной смелости и дерзости, его музыкальным и художественным способностям, успеху, каким он пользуется у девчонок. Словом, всему, всему.         

И не то, чтобы Влад вовсе не ценил своих достоинств. Но в те юношеские годы желал обладать такими же яркими талантами, которые сулили Юрке славу.  

Влад дерзким и отважным не был, хоть и трусом его не назовешь. Гитару себе тоже купил, что-то тренькал, но такого рвения, как Юрка, не выказывал и упоения от игры не получал. За девушками ухаживал, порой небезответно, но таким успехом у них, как Юрка, не пользовался.

В школе Влад учился чуток получше своих друзей. Однако не мог понять, в чем, в какой области лежит его настоящий интерес. Пока однажды дядя Алеша не дал ему прочесть книгу А. С. Норова: «Путешествие по Египту и Нубии».

Авраам Сергеевич Норов – известный русский востоковед, в первой половине XIX века предпринял несколько путешествий-паломничеств по странам Ближнего Востока, Азии и Европы и потом описал увиденное в путевых заметках. 

Многое в его рассказах о знаменитых местах древности Владу, правда, тогда было неясно, поскольку от читателя требовалась хоть маломальская историческая подготовка. Но Влада сильно впечатлил переданный в книге дух Византийского Востока: развалины гигантских статуй, монастыри в пустынях, дикая природа. Конечно же, больше всего ему тогда понравилось приключенческая часть, где Норов описывает, как охотился на крокодилов, скакал на верблюдах и едва не потерпел кораблекрушение. Влад запоем прочел все пять томов путевых заметок. После этого просил у дяди Алеши книги только по Византийской тематике. Его окончательно перестали интересовать все другие предметы. Только история Византии.   

Давая Владу очередную книгу, дядя Алеша требовал взамен сыграть с ним еще одну партию в шахматы. Он относился к Владу с большой симпатией, прочил ему светлое будущее.   

В это время Юрка в соседней комнате истязал гитару или брал у Сашки уроки нотной грамоты.

– Локти будете себе кусать за то, что выросли такими балбесами, – укорял их дядя Алеша. – Попытаетесь укусить свой локоть, а не достанете зубами, вот так, – для большей убедительности дядя Алеша демонстрировал будущие тщетные попытки Юрки и Сашки укусить свои локти: подносил локти к самому лицу, словно пытаясь укусить их. – Зато мистер Влад (так он шутливо называл Влада) станет большим человеком, профессором истории. А вы, дундуки, будете стоять с гитарой, с протянутой рукой, и просить: «Влад, друг, помоги нам...»   

Юрка старался не обращать внимания на отцовские увещевания. Но наступал момент, когда терпение его иссякало, или же требовался небольшой перерыв в музыкальных занятиях.

Он снимал гитару и бережно передавал ее Сашке: «Подержи, Сашок». Поднимался со стула и со словами: «Ну, батяня, ты меня достал своими занудными проповедями», – направлялся к отцу, закатывая рукава рубашки.    

В этот вечерний час дядя Алеша, как правило, был одет в спортивные штаны и белую майку. Легонько улыбнувшись, вставал с дивана, извинившись перед Владом за вынужденно прерванную партию. И выходил на центр комнаты, огороженной, как боксерский ринг, книжными полками. (Тетя Лена в это время была на работе в вечерней школе.)     

И они начинали бутузить друг друга. Дядя Алеша, укрываясь от Юркиных ударов, громко сопел:

– Ах ты, дундукович! Ах ты, шакальмасов! – вставлял свои любимые, им же придуманные, словечки.

Влад с Сашкой – болельщики, поддерживали то одну, то другую сторону. И оба в душе завидовали, что у Юрки такой отец: их отцы в это время играли в домино во дворе, или рыбачили на Днепре, или лежали на диванах перед телевизорами. Или пили водку.        

                                                        Глава 3

Воспитание детей – занятие весьма хлопотное. Ни покоя, ни отдыха. Одни только переживания: как же дитё справится с водоворотом современной жизни? Как во всем разберется? Ведь должен не обмануть родительские чаяния и надежды. Должен быть и умным, и отличником, и прилежным, и музыкальным, и спортивным. И чтоб не связывался со сверстниками, которые могут дурно повлиять и сбить с правого пути. И чтоб был упорным в достижении цели, и чтоб не сидел целыми днями у компьютера, и чтоб, и чтоб, и чтоб... 

Рождаются эти чаяния и заботы в родительской душе с первым криком ребенка на Земле, а, может, и того раньше, когда он еще в материнской утробе. Лежит там себе тихонько, в тепле, и горя не знает. Не догадывается еще, бедное чадо, что родители уже крепко задумываются над его судьбой, уже мысленно начертывают жизненные дороги, по которым ему идти.

Так и Влад – мало чем отличался от других родителей, желал Матвею счастья. С тех пор, как Матвей встал на ноги и пошел, Влад внимательно приглядывался, стараясь понять, каков же он – его сын? И как его воспитывать?

Сын – красавчик. Когда крестили его, священник взял на руки ребенка, завернутого в белую пеленку, верхний уголок которой случайно накрыл личико Матвея, и от такого дискомфорта малыш расплакался. Приподняв край пеленки с лица, священник на миг замер:       

– Бат-тюшки, какой красавец! Просто писаный Иван Царевич. Хоть в Голливуд отправляй. Такая красота для мальчика – большой соблазн.

Возле них стояла купель – большая металлическая чаша, полная воды. И опустили в нее раба Божьего Матвея, голяком, головой вниз, только пятки сверкнули...

Красота, конечно, это – хорошо. Хотя, с духовной точки, для мальчика и соблазн – быть очень красивым. Но пока Матвей еще слишком мал, чтобы будоражить сердца женщин. Пока его красота милует глаз только родным, соседям и учителям в школе. 

Рисунок губ у него – мамин, и разрез голубых глаз – мамин, а русые густые волосы и ровный нос – папины. Худенький, гибкий, ростом чуть выше среднего. Несколько раз Владу и Гале предлагали снять сына в рекламе детских товаров, но Галя не согласилась: лицо ее сына будет на упаковках памперсов или детского противовоспалительного крема – зачем это надо?

Так что, пока пребывает Матвей в безвестности. Ждет его красота своего часа.

Как-то постепенно, день за днем, месяц за месяцем, начал Влад замечать в своем сыне многие качества друга Юрки. Нужно сразу оговориться: никаких поворотов сюжета с тайными изменами, где потом вдруг откроется, что папа ребенка – вовсе не тот, кто по документам, а совсем другой дядя – верный папин друг! Ничего подобного в этой истории нет и в помине. Родители Матвея – Влад и Галя, родители и по плоти, и по документам. А Юрка – друг детства – далеко-далеко, в Киеве. Галю в своей жизни видел лишь один раз – на свадьбе, когда она выходила замуж за Влада.    

Но явные артистические наклонности, как когда-то у Юрки, Влад все чаще обнаруживал в своем сыне. Матвей обладал чувством стиля, все в нем дышало артистическим самолюбованием. Устраивал шоу перед зеркалами: скажем, с зачесанными назад волосами, в солнцезащитных очках и с детской гитарой в руках. Подергает струны гитары, поорет. Затем примет эффектную позу и воскликнет:  

– Супер-стар!    

Имел ребенок и явные художественные задатки: просто так, от нечего делать, вдруг брал чистый лист бумаги и карандаши, садился к столу и быстро, почти без исправлений, рисовал пестрого попугая или леопарда. В необычном колорите, в правильных пропорциях, с передачей движения.

Отвели его к преподавателю музыки, проверили слух:

– Ля-ля... Ре-ре... А теперь: до-ре-ми. А попробуй еще выше: ля-ля...

У ребенка чудесный музыкальный слух. 

Словом, вундеркинд, с гуманитарным уклоном. Стали водить его и на музыку, и в студию рисования, и на секцию гимнастики.  

Влад будто вернулся в свое детство, словно стал для него Матвей-сын – другом детства Юркой. Влад порой ловил себя на мысли, что как-то странно завидует ему – родному сыну, как когда-то завидовал Юрке. Даже такое проскальзывало в его душе.

Еще, незаметно для себя, стал Влад и «дядей Алешей». Во время игры в шахматы, вдруг прерывал партию, выходил на средину комнаты. Сын тут же радостно спрыгивал с дивана. И они начинали сражаться на кулачки. В боксерской манере дяди Алеши, Влад отводил назад за спину свою левую руку, а правой наносил меткие удары-укусы противнику:       

– Ах ты, дундукович! Ах ты, шакальмасов! Родного батьку бить!..

А Матвею-то радости: кулачками – в отцовский живот.

Как и дядя Алеша, старался Влад жене по хозяйству помогать. Собственный отец для него авторитетом никогда не был, хоть он и любил его. Отец работал водителем автобуса, круг его интересов ограничивался работой и рыбалкой. Книг он не читал, только газеты. По хозяйству маме почти не помогал, считал – с него достаточно того, что он зарабатывает деньги и семья материально не нуждается. С Владом им всегда было трудно найти общий язык.

Отношения между родителями в их семье Владу тоже не нравились: родители между собой часто спорили по мелочам, не раз собирались развестись. Но принадлежали к тому типу пар, которые разводятся на протяжении всей своей совместной жизни, однако до окончательного разрыва дело так и не доходит, а потом один из них очень тяжело переносит потерю ушедшего супруга...

По вечерам, когда Матвей лежал в своей кровати, перед сном Галя читала ему разные книги на русском: сказки или жития святых. Слушая мамино чтение, Матвей в это время имел привычку что-то вертеть в руках – плюшевого котенка или фигурки пластмассовых рыцарей. И так засыпал. Он, конечно, не против бы в это время поиграть и в электронную игру, но такое мама не допустит. Мама вообще настроена против всех компьютерных игр. Отстала от жизни. 

Сказки и жития, конечно, интересны. Но не менее интересны истории папы о его детстве: «Приключения Юрки, Влада и Сашки».    

Порой Влад ложился рядом с сыном в его детскую кровать. Благо, кровать была достаточно широкой, на такой и двум взрослым места хватило бы. (Иногда в выходные, когда Матвей ни свет ни заря вбегает в комнату родителей и сразу включает все, что можно включить: телевизор, компьютер, лэптоп, музыкальный центр, а солнышко едва-едва взошло и в окошке только рассеивается ночная мгла, Влад с Галей спасаются бегством, – шасть в детскую, и оба – в кровать Матвея. И молча, молча, без слов, с закрытыми глазами, чтобы не улетел тот легкий и пугливый утренний сон выходного дня...)

Так вот, порой лежит Влад вечером рядом с сыном и рассказывает ему страшные, холодящие душу, но всегда – со счастливым концом – истории трех друзей.

Юрке в этих историях всегда отведена роль заводилы, вожака, лидера. Юрка – дерзкий, отважный. Ничего не боится. Прыгает с крыши высокого дома, на Днепре дерется с пиратами, залезает с горящим факелом на вершины гор. Юрка непромокаемый, несгораемый, непотопляемый. Как Ниндзя. Юрка побеждает любых монстров, его боятся ведьмы и колдуны, на него жалуются соседи.

Сашка – тот на Юркином буксире. Сашка – солдат, не командир. Верный оруженосец конного рыцаря. Не такой проворный и ловкий. Мешок. Дундук, одним словом. Все приключения придумывает Юрка: развести костер на крыше, отправиться в путешествие на плоту, натолочь серы из спичек для бомбочек. Сашка помогает самоотверженно, но почему-то ему потом и больше всех достается. Сашку порой бьет его папа – больно по заду, и ставит в угол.

Влад в этой веселой троице – посередине. Не устроитель всех этих забав, скорее, он – главный советник Юрки. Влада редко наказывают за их проделки, он всегда каким-то чудом выпутывается.

                                                         ххх

«...И выкопал он себе пещеру в горах, сотворил молитву и поселился там. И вел строгую подвижническую жизнь. В пищу употреблял только сухой хлеб да воду, и то через день, а иногда даже и через два. Нередко же Антоний не принимал пищи и целую неделю. Многие, узнав о святой жизни подвижника, приходили к нему, изъявляли желание жить с ним...»    

Читала мама, а Матвей, теребя плюшевого кота, слушал, то задирая коту хвост, то скрещивая его лапы на груди.

Где-то там, за океаном, в Киеве, находятся эти таинственные пещеры. Страшные, темные. И какой-то монах-отшельник, в черной одежде, с бородой до живота и длинными волосами, пришел в Киев от святой Афонской горы. Взобрался на горы над Днепром и зачем-то выкопал там себе пещеру. Не искал клад – ни золото, ни доллары. Выкопал пещеру, в которой много лет жил и молился Богу. Вот диво-то! И зачем в пещере жить, если можно жить в квартире? В квартире есть и телевизор, и компьютер. Но молиться Богу лучше в глубокой, темной пещере. Бог тогда лучше тебя слышит. И ангелов в пещере много. Ангелы не только в небе живут. Чем глубже пещера, тем больше там ангелов.

Следом за Антонием, тем бородатым стариком, выкопал неподалеку себе пещеру и другой старик – Феодосий. Правда, когда Феодосий пришел туда, на горы, он еще не был стариком, – убежал от своей мамы в монастырь против ее воли. Старики от мам не бегают. Но все-таки трудно себе представить Феодосия без длинной бороды. 

И зажгли они там, глубоко под землей, свечи, и стали молиться. И почти ничего не ели и не пили. Ни глотка пепси-колы. Про Макдоналдс и говорить нечего.

Страшно там им было, холодно. Ветер носился, завывая над древними кручами, и крутилась лодка в бурю на волнах Днепра, и летел сорванный кленовый лист, и тревожно кричали чайки. А Антоний и Феодосий сидели в своих пещерах, молились. «Госпо-оди, помилу-уй...» – отвечали им многоголосые ангелы из подземных ходов. «И весь живот свой Христу Богу предади-им...» – повторяли Антоний и Феодосий.

И от этого «весь живот» у Матвея самого в животе всегда холодеет, когда слышит эти слова. Ведь не шутка же, не шутка это. Не ноготь пальца, не волосы, а живот – весь свой живот! – Богу отдать. Как же потом жить-то, без живота?!..

Потом к двум киевским пещерникам спускается третий – Матвей Прозорливый. Тоже с длинной бородой и в черной рясе. Матвей Прозорливый все видит и все знает наперед. Он видит бесов. Бесы то мчатся на свиньях по городу, то бросают в монахов какие-то желтые дурманящие цветы, то дико визжат, чтобы монахов испугать. Но не боятся их бородатые пещерники. Они бесам могут и по шее дать, и тумаков им, дундукмасовым и шакальмасовым.

Пока Матвей ненадолго увлекся плюшевым котом, пока припоминал что-то важное, под мамино чтение уже все горы наполнились монахами. Все пещеры! Пришли туда и Агапит, и Алипий, и Нестор. И началось там такое, такое... Церковь взлетала в небо, и разбойники каменели от одного прикосновения к ним монашеской руки, и затворников, избитых бесами, выносили из пещер.

Там, в пещерах, порой появлялись и Юрка с Сашкой, непонятно, правда, в какой роли, – то ли угодников, то ли разбойников. И кот Матвея – черный, плюшевый – тоже туда проникал, кудесил там и шалил, задувая свечи и громко, жалобно мяукая, будто обиженный тем, что все его забыли. И сам Матвей тоже появлялся в пещерах. Хотел поймать сбежавшего кота, гонялся за ним, ползал на коленках по холодному земляному полу. Иногда во время погони попадал в келью какого-то бородатого монаха, склоненного над книгой. Подолгу смотрел на него – молящегося, перебирающего в руках четки. «...И весь живот свой Христу Богу преда-а-дим...»

Антоний, здравствуй! Хэлло! Это я, Матвей, твой друг из Чикаго! Привет, Феодосий! Это я, Матвей из Чикаго. Юрка и Сашка, и вы тут?!..

Выпал из застывших пальцев ребенка плюшевый кот. Рот Матвея приоткрылся, веки его легонько вздрогнули.

– Спи, спи, сынок...    

                                                        Глава 4

Все-таки Влад добился своего. Не сломался. Выдюжил. А мог-то и – буль-буль – опуститься на дно, на самое донышко.

Первое время по приезде в Штаты он страдал от иммигрантского шока. Конечно, жалел, что поддался на уговоры родных и уехал в Америку со всеми (Галя – еврейка). Кому в Чикаго нужен украинский историк? Никому не нужен. Вешай диплом на гвоздик.

Он и повесил, и пошел по славному пути многих мужчин-иммигрантов в Америке. Такси. Эх, прокачу.

Ничего другого придумать для себя не мог. И потихоньку начал выпивать. Заливать свое иммигрантское горе-горюшко, оплакивать неудавшуюся, потерянную жизнь. Конечно, обвинял не только себя, но и родителей, и Галю. Жена, как никак. Тоже должна нести ответственность за страдания мужа.     

Но со временем поосмотрелся, пообвыкся к новой жизни в чужой стране. Слезами и водкой горю не поможешь, сколько ни лей. Закончил годичные курсы и получил специальность библиотекаря. Тут и диплом его пригодился. И работу нашел – в центральной публичной библиотеке Чикаго, там неплохая секция славянской литературы.        

Работа библиотекаря, в общем, не сложная, многие наверняка мечтают о такой: сносная зарплата, медстраховка, длительный отпуск, больничные. Государственная работа – островок коммунизма в бушующем океане рынка.

Одно плохо – скучно, неинтересно. В основном, требуется лишь умение пользоваться электронной системой внутрибиблиотечной городской сети. Что должен делать библиотекарь? – Вносить информацию о новых поступлениях, помогать посетителям находить книги, CD- и DVD-диски, расставлять книги и кассеты на полках в конце рабочего дня. Посещать бесконечные рабочие заседания. Пожалуй, все. Еще выслушивать панические слухи коллег о грядущем сокращении.       

И так – день за днем. Спустя некоторое время на кухонном столе в доме Влада снова стала частенько появляться бутылка, правда, уже не дешевой водки, как несколько лет назад, когда нуждались в деньгах, а напитка поизысканней – рома или коньяка. Небольшие сверкающие бутылочки объемом пол-пинты, что в пересчете на русскую систему мер – в аккурат граненый стакан, под краешек. 

И снова зазвучал ропот Влада и его жалобы на жизнь. Галя, конечно, к нему ближе всех остальных. Как и полагается любящей жене, ей первой и удар сносить.

Не пожирала Влада ностальгия, как прежде, и в Киев, вроде бы, уже не так сильно тянуло. Однако ничего не радовало. Рождение сына не укрепило семью, не помогло Владу обрести душевный покой, а наоборот, еще больше усугубило его тоску и гнев на себя и на весь мир. Смутно догадывался: все из-за того, что не может он жить без дела настоящего, достойного, чему бы стоило себя посвятить.

Так зашатало и затрусило его, так сдвинуло со всех опор, что начал пить едва ли не каждый день. Сложности в отношениях с Галей подошли к таким рубежам, что замаячил развод.