Голос дьявола среди снегов и джунглей. Истоки древней религии

Так как у чамакоко было два свистка, да к тому же разных тонов, можно предполагать, что и духи тоже выступали парой, быть может, мыслились мужчиной и женщиной. С подобными представлениями мы сталкивались у огнеземельцев.

Короче говоря, церемония в лесу, предшествовавшая публичной части обряда, должна была символически перенести участников, во-первых, в центр мира (к подножью космической оси) и, во-вторых, к началу времен (когда мир населяли не люди, а духи). Таковы время и место едва ли не любого важного ритуала у всех первобытных и древних народов.

Бег и свист продолжались четыре-пять ночей, и все это время дух отвечал мужчинам из глубины леса. В последнюю ночь участники церемонии раскрашивали тела красной краской, а на животе проводили белые полосы. Вождь отходил в сторону и беседовал с духом, в котором признавал посланца самого Великого Анапёсё. Это имя значило «Пёс» с суффиксом превосходной степени, то есть что-то вроде «Пёс псов». Вождь приглашал духов прийти танцевать в селение. Сверхъестественный собеседник, дав утвердительный ответ, удалялся, после чего мужчины еще некоторое время бегали по поляне.

На следующий день духи появлялись в селении. Их считали душами умерших, но в то же время — ягуарами-псами (гуара). Гуара с виду напоминали людей, но имели полосатую кожу (отсюда раскраска участников празднества).

Полный наряд каждого духа некогда включал около 80 предметов одежды и украшений, из которых важнейшим была шкура ягуара. В начале XX века ряженые старались как следует замаскировать лишь верхнюю часть тела, дабы их нельзя был узнать. Лица поэтому завешивали вязаными мешками с крупными ячейками, тела заматывали в гамаки, на голову надевали венок из растительных волокон, которые выглядели в точности как человеческий волос. В прошлом такие венки скорее всего действительно плели из волос врагов либо женщин. Весь наряд обильно украшали перьями.

Важным атрибутом танцоров были прикрепленные к длинной полутораметровой рукояти каменные топоры. Чамакоко не умели делать их сами, а находили в древних, неизвестно кем оставленных захоронениях. По-видимому, это обстоятельство хорошо гармонировало с представлениями о духах как о предках. В XX веке каменные топоры стали редкостью, и их стали заменять деревянными. Орудия, взятые из древних могил, использовали и другие индейцы, на территории которых не было камня. Понятно, что и материальная ценность, и культовый статус таких предметов всегда были высоки.

Итак, нарядившись, мужчины чамакоко неожиданно вбегали в селение. Они угрожающе размахивали топорами и издавали звуки, похожие на крик маленьких детей. Женщины прятались за занавесью из тряпья, а если появление духов заставало их на открытом месте, бросались прямо на землю лицом вниз. Считалось, что, если они увидят участников обряда вблизи и узнают кого-нибудь, все племя погибнет. Лишь после того, как мужчины вновь скрывались в лесу и, сняв там ритуальный наряд, возвращались в своем обычном облике, женщины осмеливались подойти к ним. Посещение духов должно было принести удачу и благополучие всем жителям селения, так что каждый выражал свою радость по поводу случившегося.

Танцоры чамакоко изображали лишь духов мужского пола, однако самым важным персонажем была женщина-шаман, считавшаяся супругой того самого «Пса псов», с которым вел переговоры вождь. Духи гуара — их дети. Женщина-шаман господствует над всем миром. Она посылает людям дождь и снабжает охотников добычей. В этих верованиях много общего с представлениями огнеземельцев: та же «семейственность» демонов, то же главенство женского божества, благорасположенного к мужчинам, но опасного для непосвященных.

Шингуано

Верховья реки Шингу — своеобразный полюс относительной недоступности Южной Америки. Здесь, на границе амазонских джунглей и саванн Бразильского нагорья, до второй половины XIX века сохранялись племена, никогда не видевшие европейцев. В XX веке судьба этих индейцев сложилась благоприятнее, чем можно было ожидать. Вот уже несколько десятилетий существует Национальный парк Шингу, созданный по инициативе выдающихся ученых и гуманистов братьев Виллас Боас. Об их работе писала и наша печать. Орландо и Клаудио Виллас Боас решили собрать на ограниченной, но достаточно обширной территории сохранившиеся группы индейцев, оградить их от разрушительного влияния индустриальной цивилизации и в то же время избавить от межплеменных войн. Поставленной цели они достигли. Хотя рано или поздно столкновение индейцев с современностью неизбежно, ученые создали человеческие условия существования по крайней мере для нескольких поколений людей, а кроме того, сохранили культуру этих племен для науки.

Культурная общность, членов которой принято называть португальским словом «шингуано», стала складываться задолго до XX века. В низменных районах Южной Америки основные природные ресурсы сосредоточены вдоль берегов крупных рек. Здесь плодороднее земли, леса богаче зверем, а воды — рыбой. Под давлением более сильных соседей индейцы обычно двигались вверх по долинам, пока не упирались в водораздел. Район, расположенный в верховьях двух больших рек, Шингу и Тапажоса, оказался тупиковым для многих племен. Их культуры смешались и образовали новый и своеобразный сплав.

Большинство племен шингуано относятся к трем обширным языковым семьям: тупи-гуарани, аравакской, карибской. Представителями первой являются камаюра, второй — мехинаку, третьей — бакаири. Об этих племенах собрано больше всего сведений. Камаюра и мехинаку насчитывают по нескольку сот человек, а бакаири, обитавшие западнее других, сейчас окончательно поглощены бразильцами. Еще одно племя, трумаи, говорит на языке, аналогий которому лингвисты пока не смогли отыскать.

Главные занятия шингуано — земледелие и рыбная ловля. Деревни всех племен выглядят одинаково: жилища окаймляют круглую площадь, в центре которой находится мужской дом — святилище и своеобразный клуб. Дома, особенно с торца, напоминают гигантские стога сена, так как их крыша из пальмовых листьев спускается до самой земли. В каждом живет большая группа родственников по материнской линии.

Первые подробные сведения о племенах верховьев Шингу были собраны сто лет назад немецким путешественником Карлом фон ден Штейненом. Его книга «Среди первобытных народов Бразилии» приобрела популярность в Германии, а в 30-х годах нашего столетия был сделан ее сокращенный перевод на русский язык. К сожалению, Штейнен рассматривал индейскую культуру с вульгарно-материалистических позиций. Он полагал, что первобытному человеку религия неизвестна, а обряды и танцы совершаются просто для развлечения. Не владея местными языками, фон ден Штейнен без труда находил подтверждение своим взглядам, ибо индейцы меньше всего стремились посвящать случайных гостей в тайны племени. Впрочем, точка зрения Штейнена была реакцией на другую крайность — видеть в первобытных народах исконных монотеистов, от природы наделенных верой в единого бога. Современные этнография и археология доказывают, что религия возникла на ранних стадиях развития человечества, но, как все стороны древней культуры, она изменялась.

Мужские ритуалы шингуано во многом отличаются от известных у огнеземельцев и чамакоко. Во-первых, обитатели Центральной Бразилии использовали во время обрядов настоящие маски (а не примитивные лубяные капюшоны, пучки перьев и куски ткани) и большие духовые инструменты. Во-вторых, церемонии связаны с земледельческими работами, имеют четкий календарный характер. Наконец, в-третьих, шингуано не только организуют периодические массовые праздники, но и совершают в мужских домах ежедневные обряды с участием лишь нескольких человек. В них можно видеть зародыш той «службы» богам, которая постоянно совершается в храмах развитых религий.

Шингуано каждый день выделяют людей, которые должны играть в мужском доме на флейтах или, скорее, фаготах, сделанных из бамбука или дерева. У мехинаку, например, самый большой из инструментов, длиной около метра, воплощает демона Кауку, а два поменьше (70 см) — его жен. К этой троице примыкает четвертый дух, который своего инструмента не имеет. Голос его передает мужчина, то и дело кричащий фальцетом: «ю-ку-ку, ю-ку-ку!» После игры «жрецы» съедают от имени демона похлебку из растертых клубней маниока. Неисполнение всех этих правил приведет, по мнению индейцев, к тому, что Каука заберет к себе души жителей селения.

Кроме флейт в мужских домах шингуано хранятся еще две категории священных предметов. Одна из них — так называемые гуделки.

Этнографы называют гуделкой удлиненную дощечку овальной или ромбовидной формы, которая, если вращать ее за веревку, привязанную к одному концу, издает резкий гудящий звук. Полагают, что это один из древнейших звуковых инструментов, изобретенных человеком. Он был известен по всему миру, в том числе и в Европе, но в XIX–XX веках нередко служил всего лишь для детских игр. У народов, в большей мере сохранивших пережитки первобытности, например у айнов японского острова Хоккайдо, с употреблением гуделки связывались различные поверья, скажем, считалось, что она может вызвать бурю. Некогда издаваемый заунывный звук наверняка считался голосом духа бури. В Древней Греции гуделкой пользовались приверженцы тайных культов, связанных с магией плодородия.

В изолированных районах земли, где до недавних пор сохранялись тайные мужские ритуалы (т. е. в тропической Африке, Австралии-Меланезии и Южной Америке), гуделка оставалась одной из самых почитаемых реликвий. В Центральной Австралии эти инструменты считались чурингами, то есть вместилищами тотемных предков. У ряда папуасских и южноамериканских племен гуделка мыслилась воплощением страшного духа, голоса которого боятся женщины и дети. У шингуано в XIX–XX веках гуделки утратили прежнее значение и по своей символике приблизились к флейтам. В прошлом их роль была выше, что видно из сохранившихся мифов. У бакаири в XIX веке гуделки назывались «йело» — «гром и молния».

В мужских домах шингуано хранились также деревянные или плетеные маски. Все они имели вид условно переданного человеческого лица, симметрично раскрашенного ромбами, сетками, линиями, но носили названия рыб, птиц и других существ (кайманы, летучие мыши, личинки жука). Надевались маски только во время массовых церемоний и вместе с лубяными костюмами. Были и костюмы без масок, сделанные из соломы и луба, возможно древнейший тип. Часть воплощенных в масках духов серьезным почитанием не пользовались.

Индеанкам в верховьях Шингу запрещено входить в мужской дом. Видеть маски им не возбраняется, но зато даже случайный взгляд, брошенный женщиной на священные музыкальные инструменты, способен, по мнению шингуано, вызвать лютый гнев демонов. Если виновная не будет наказана, умрет ее брат, муж или сын. Последний случай невольного нарушения такого запрета у мехинаку произошел двадцать лет назад, когда молодая девушка столкнулась на площади с мужчинами, только что вынесшими из святилища флейты. Последствия этой встречи для нее были достаточно серьезными.

Очень сходные обряды и представления существовали у мундуруку, которые живут примерно в тысяче километров к северо-западу от шингуано.

С начала 70-х годов все больше специалистов стало склоняться к тому, что сложную обрядовую жизнь бразильских индейцев не могли породить одни лишь требования первобытной религии. Проведенные исследования показали, что подлинные, глубинные мотивы совершения ритуалов лежат, как и следовало думать, в сфере экономики и социальных отношений.

Индейцы верховьев Шингу служат типичным примером. У шингуано праздник воплощения духов отмечался в течение года трижды. Обряды с использованием священных флейт происходили по случаю сбора урожая, посвящения мальчиков. Третий праздник был связан с поминовением умерших. В это время мужчины ставили на площади деревянные столбы, раскрашивали их, обклеивали перьями и волокнами растений, похожими на вату. В столбы якобы вселялись души умерших.

При всех внешних различиях три праздника шингуано имеют важную общую черту: они обязательно совершаются в присутствии членов разных общин и одновременно племен, ибо почти в каждом селении люди говорят на своем языке. Без участия гостей церемонии попросту недействительны.

Обычай приглашать для участия в основных общинных ритуалах соседей не уникален для шингуано, а распространен по всей зоне тропических лесов в Амазонии и Гвиане. Так у ояна (Французская Гвиана) на самом важном в году празднике поно маскарадные костюмы надевали исключительно чужаки. Для них на опушке леса строили специальную хижину — место сбора духов и отправная точка в их дальнейших передвижениях. Нарядившись в костюмы из цветных перьев, духи шли, пританцовывая, от своей хижины к мужскому дому в центре селения. Каждый обходил постройку кругом, громко щелкая бичом, а затем скрывался внутри. Мужчины приветствовали духов танцем. Когда ряженые возвращались назад, по пятам за ними шел сын вождя и жег перец (считалось, что демоны не выносят такого дыма). Окуривание требовалось для того, чтобы духи не нашли дорогу к деревне и не повадились навещать ее каждый день — всему свое время.

То, что ояна отводили роль лесных духов на празднике гостям из других общин, вполне логично. В отличие от огнеземельцев, им не надо было объяснять женщинам, куда исчезли мужья в момент появления демонов. Непосвященным незачем было догадываться, кто спрятан под той или иной маской, — эти люди были им все равно незнакомы. Однако вряд ли стремление достичь подобных небольших преимуществ вызвало к жизни обычай приглашать чужаков — скорее, это следствие традиции, сложившейся по иным причинам.

Одна из них — необходимость регламентировать отношения с соседями. Никакое человеческое общество, особенно малочисленное, не может жить в изоляции. Регулярный обмен идеями, продуктами и людьми — условие полноценного существования любых коллективов. Выработавшаяся тысячелетиями практика способствовала установлению контактов между племенами. Однако они могли принимать разную форму. Участие в массовых межобщинных праздниках — лишь одна из возможных. То, что подобный обычай в Южной Америке был в основном распространен у племен, хотя и различавшихся по культуре, но живших в одной природно-хозяйственной зоне, заставляет предполагать его связь с экономикой. Для этого нам придется сказать несколько слов о соотношении в хозяйстве амазонских индейцев земледелия и охоты.

Земледелие — основной источник существования обитателей Амазонии. Сельскохозяйственные работы здесь отличаются от привычных для нас. Главным орудием индейского земледельца является не плуг или мотыга, а топор. Рубка деревьев на участке для посева — самая трудоемкая работа. Когда поваленный лес подсохнет, его выжигают, и в удобренную золой землю между пнями и несгоревшими остовами крупных деревьев с помощью заостренной палки сажают побеги и семена.

Почвы тропических районов Южной Америки к востоку от Анд (не считая плодородных речных пойм Амазонки и ее главных притоков) — одни из беднейших в мире. Не удобренные золой, они вообще не дадут урожая. Однако большинство европейских культурных растений погибнут, если их посеять даже на выгоревшем участке. Тропические ливни смоют семена, а солнце сожжет ростки.

Иное дело корне- и клубнеплоды, выведенные индейцами много тысячелетий назад. Маниок, ямс, батат не только выносят, но даже предпочитают бедные почвы, приспособлены к местному климату и при этом отличаются высокой урожайностью. Особенно неприхотлив и продуктивен маниок: в расчете на калории он дает с одного гектара вчетверо больше, чем, например, рис. Маниок замечателен и другим: его корневища сохраняются в земле два-три года, что позволяет их выкапывать по мере надобности. Если же урожай собран, корневища можно переработать в крахмалистую муку, которая может долго храниться. В условиях влажных тропиков, где продукты быстро портятся, это немаловажно.

Однако у корне- и клубнеплодов есть существенный недостаток. В них мало белков, а имеющиеся — низкого качества. Человек, почти не употребляющий мяса, может питаться ржаным хлебом или кукурузой с бобами, но чисто маниоковая диета вскоре приводит к тяжким недомоганиям, особенно у детей. Поэтому у индейцев Амазонии ни одна трапеза не считается полноценной, если она не включает хотя бы немного мяса или рыбы. К тому же сырой маниок ядовит, и хотя существовали способы извлечения яда, некоторая его часть все же оставалась в муке. Нейтрализуют ее вещества, содержащиеся в продуктах животного происхождения.

Индейцы, не нанося ущерба природной среде, могли бы в несколько раз расширить свои плантации маниока. А вот запасы лесной дичи в Амазонии крайне ограниченны. В листьях деревьев мало питательных веществ, поэтому в лесу редко встретишь травоядных животных. Зато в изобилии водятся термиты и муравьи-листорезы. Чтобы защититься от насекомых, растения вырабатывают ядовитые фенолы. При попадании опавшей листвы в воду эти вещества растворяются в ней, и некоторые реки становятся почти безжизненными. Недостаток дичи и рыбы более всего ограничивал рост населения Амазонии и препятствовал появлению развитых обществ.

Чтобы не нарушить хрупкого равновесия между численностью людей и диких животных, у индейцев выработался ряд обычаев. Межобщинные праздники — один из них. Ведь гости приносили с собой не только костюмы и маски. Главным подарком было мясо, тогда как хозяева заботились прежде всего о том, чтобы всем хватило кашири — хмельного напитка из маниока. Подобный расклад был крайне выгоден устроителям праздника, ибо они могли на время воздержаться от охоты и сохранить дичь в собственных лесах. Слабые общины были вправе надеяться лишь на посещение ближайших соседей, а чаще сами отправлялись к другим. Например, трумаи в верховьях Шингу для проведения важнейшего ритуала кут (так на их языке назывались гуделки) всегда собирались не в своей деревне, а уходили в селение камаюра. Скорее всего, это было вызвано слабостью трумаи, которые появились на Шингу позже большинства других племен и сильно пострадали от межплеменных войн и болезней. Напротив, племя, укрепившее свой престиж на тропе войны или в результате выгодных контактов с европейцами, в дальнейшем поддерживало достигнутое благополучие благодаря регулярным визитам обитателей ближних и отдаленных селений.

Же

В бразильской саванне, где обитали индейцы же, хозяйственная стратегия была иной, чем в Амазонии: большую часть года люди вообще проводили за пределами деревень в дальних охотничьих походах, что позволяло не истощать окрестности до опасного предела, а равномерно эксплуатировать обширную территорию. Же не приглашали на свои праздники соседей — в этом не было экономической необходимости. Сами ритуалы по случаю «прихода духов» организовывались еще более пышно, чем на Шингу, но проведение их обусловливалось прежде всего особенностями социальной организации.

В дождливый сезон в деревнях восточнобразильских племен раньше собиралось несколько тысяч человек. Для этого было две причины. Во-первых, наиболее плодородные земли располагались на ограниченных участках, поблизости от которых и основывались базовые селения. Во-вторых, немалую роль играл страх перед возможным нападением соседей, заставлявший индейцев либо разбиваться на мелкие мобильные группы, которые нелегко обнаружить и настичь, либо, напротив, сосредоточиваться в одном месте и уповать на свою превосходящую численность.

У народов семьи же не существовало даже элементарных форм общественного неравенства, в частности не было вождей, обладавших правом наказывать непослушных. Как же могли в течение нескольких месяцев прожить бок о бок 2–3 тысячи человек без того, чтобы между ними по разным поводам не возникали конфликты? Казалось бы, в условиях безначалия ссоры становились неизбежными, и община неминуемо должна была расколоться на враждебные группировки.

Действительно, случаи разделения общин из-за ничтожных, сугубо личных ссор между отдельными членами известны, но происходили они гораздо реже, чем можно было бы ожидать. Эффективным средством для сплочения племени являлись массовые церемонии. Ни у одного народа Южной Америки церемониальная жизнь не была столь сложной, как у же. Каждая община делилась на ритуальные половины, исходя из нескольких разных, несовпадающих признаков. В результате положение почти каждого взрослого человека в символической классификации было уникальным.

Члены противоположных половин были обязаны оказывать друг другу разного рода услуги, и уже одно это заставляло людей сосредоточить внимание на церемониальных обязанностях, а не на ссорах с соседями. Церемониальный цикл открывался сразу же, как только племя собиралось в селении, а текущие сельскохозяйственные работы завершены. С утра до вечера люди были непрерывно заняты в состязаниях, танцах, играх, шествиях в масках. Повседневная жизнь каждого определялась той «программой», которая была задана ему как члену определенного ритуального подразделения. Отступить от нее человек не смел, ибо тем самым нарушил бы не приказ вождя, а волю духов, то есть, во-первых, поставил бы себя вне общества, а во-вторых, получил бы страшный психологический шок, который мог бы закончиться даже смертью.

На этом примере видно значение религии в жизни первобытного человека. Если брать только формальную сторону верований, то перед нами окажется набор совершенно фантастических представлений об окружающем мире. Однако обусловленное верованиями поведение не всегда бывает столь бессмысленным. На протяжении тысячелетий в нем выработались оптимальные стереотипы, позволяющие индивиду и обществу не совершать гибельных ошибок. Процесс этот был стихийным, неосознанным. Если индейцу сказать, что он участвует в церемониях для того, чтобы не поссориться с родственниками жены, он вряд ли согласится с таким предположением. Его побудительные причины имеют иной, гораздо более возвышенный характер. Однако в первобытном обществе соблюдение любых этических, социальных и хозяйственных норм внешне оформлено как следование религиозным правилам и запретам, примеру мифических предков, ибо только это делает нормы поведения незыблемыми, обязательными к исполнению для всех членов племени.

Бороро

Естественно, не все особенности индейских праздников коренятся в экономике и общественном строе племен. Внешняя сторона обрядов немало зависит от того, по какому поводу они совершаются и какие средства применяются для вызывания духов. Рассмотрим еще некоторые типичные варианты.

У ряда племен важнейшим поводом для совершения ритуалов служат похороны. И это естественно. Согласно представлениям многих южноамериканских индейцев душа человека после смерти уходит в иной мир и присоединяется там к сонму первопредков-тотемов. Она как бы сливается с существом, которое носит то же имя, что и род усопшего. Нередко люди верят, что душа вновь возвращается в мир и вселяется в тело новорожденного ребенка. Но происходит это после того, как она утратила свои прежние качества (связанные с теми или иными особенностями личности умершего) и превратилась в духа-тотема. Различие между недавно умершими людьми, память о которых еще жива среди соплеменников, и первопредками хотя и осознается, но не является принципиальным. Те и другие мыслятся носителями благотворной жизненной энергии, плодородия и одновременно — опасными сверхъестественными существами. Во время индейских обрядов отмечается не смерть и переселение души в загробный мир (это тягостное событие касается лишь ближайших родственников покойного), а ее возвращение в новом качестве, что уже важнее для всей общины. Очень часто праздник организуется один раз в год — в честь всех, кто за время, истекшее с окончания предыдущего праздника, соединился с предками.

Одно из самых полных описаний праздника воплощения духов, совершавшегося по случаю похорон, имеется для племени бороро. Некогда этот народ занимал огромную территорию к югу и юго-западу от шингуано в пределах бразильского штата Мату-Гросу и сопредельных районов Юго-Восточной Боливии. Западная группа бороро вымерла еще в XIX веке, остатки восточной сохранились до сих пор. По языку и культуре бороро родственны племенам же. Как и те, бороро во влажный сезон тоже занимались земледелием и жили в больших селениях с мужским домом посреди центральной площади, а в сухой рассредоточивались по саванне. В это время люди добывали себе пропитание охотой и собирательством. Бороро делились на две фратрии, которые должны были обмениваться брачными партнерами и взаимообразно оказывать друг другу услуги. Счет родства шел по материнской линии, и мужчина после свадьбы переселялся к жене.

Основные сведения о ритуалах бороро собрали три итальянских миссионера, которые в первой половине нашего века прожили несколько десятилетий среди членов этого племени. Их наблюдения лишь незначительно дополняются материалами, которые удалось недавно собрать американским этнографам.

Если в селении бороро кто-нибудь умирал, то наутро после похорон один из родственников покойного выбирал человека из противоположной фратрии, который казался ему подходящим для того, чтобы стать воплощением души умершего — ароэ майво. Родственник передавал этому избраннику тростниковую дудку и вырванную у себя прядь волос. С этого момента человек переставал быть самим собой, а превращался в глазах окружающих в сверхъестественное существо, чей голос он должен был воспроизводить, играя на полученном инструменте.

Миссионеры вначале полагали, что ароэ майво — индивидуальная душа, однако затем выяснилось, что речь идет об общем предке рода, духе-тотеме. Подобные персонажи у бороро носили имена животных или растений: тапир, пекари, муравьед, гусеница, хлопчатник, пальма бурити и т. д. Точнее, каждый род имел четырех тотемов, различавшихся полом и цветом, но принадлежащих к одному виду. Скажем, дух-броненосец мог быть черным или же красным, мужским или женским.

Примерно через месяц после превращения человека в ароэ майво наступал кульминационный момент празднества, когда мужчины приводили во вращение гуделки. Эти инструменты уже описывались. В отличие от большинства других южноамериканских племен, у которых гуделка либо стала принадлежностью ритуалов, совершавшихся только шаманом и его ближайшими помощниками, либо хотя и употреблялась во время общинных праздников, но лишь вместе с горнами и флейтами, у бороро она оставалась самой главной святыней, намного превосходящей по важности и дудку, и маскарадные костюмы.

Разносившийся по селению вой оповещал о приближении чудовищных аидже (так назывались и сами дощечки). Миссионеры долго допытывались, что же это за звери, и получали ответ, будто аидже живут в воде, бывают рогатыми, среди них есть самцы, самки, детеныши. Обо всех этих различиях посвященные могли узнать по деталям раскраски каждой гуделки. Тогда проповедники начали показывать индейцам иллюстрированные книги по зоологии. Увидя гиппопотама, бороро дружно заявили, что он и есть аидже. После выхода в свет трудов итальянской миссии, любители сенсаций несколько десятилетий ссылались на них как на доказательство того, что, вопреки мнению зоологов, бегемот — исконно американский зверь.

Сами бороро, если им не подсказывали миссионеры, изображали аидже в виде гигантской многоножки, тело которой составляли несколько держащихся друг за друга вымазанных грязью голых юношей. В их задачу входило нагнать побольше страху на подростков, которых впервые вводили в мужской дом. Вместе с мальчиками сюда вступал и кортеж ароэ майво. Его предводитель был наряжен в костюм из пальмовых листьев, среди которых виднелись разноцветные перья. Лицо он, подобно мужчинам на празднике чамакоко, завешивал тканью с редкой основой, сквозь которую можно было смотреть. Кортеж представлял собой шествие духов — первопредков и одновременно тех, кто недавно умер. Вид тотемов легко было определить по знакам на поясах персонажей. Тотемов, следовавших за ароэ майво, изображали украшенные перьями и обклеенные белым пухом родственники того человека, смерть которого послужила поводом для организации праздника. Юноши, изображавшие аидже, приветствовали предводителя кортежа, но забрасывали грязью тех, кто впервые проходил обряд посвящения.

На примере бороро мы сталкиваемся с явлением, которое позже рассмотрим более подробно. Для создания образов мифологических персонажей — тотемов и аидже — использовались в одном случае в основном зрительные (костюмы), а в другом — слуховые (гуделки) средства. Однако обе категории духов имели между собой много общего. Души умерших мыслились, подобно аидже, живущими в воде и издающими звуки, напоминающие гуденье. Те и другие духи являлись для бороро существами, контакт с которыми наделяет людей силой, здоровьем, делает из мальчиков настоящих мужчин и в этом смысле не столько дополняли, сколько дублировали друг друга. Современные этнографы уже не застали употребления гуделок, но в главном верования бороро не изменились. Для сохранения сути ритуалов оказалось достаточно только зрительных средств.

Некоторые этнографы полагают, что бороро лучше других южноамериканских племен донесли до XX века черты культуры первых обитателей материка. Для этого есть немало оснований. Употребление гуделок, отсутствие сложных духовых музыкальных инструментов и настоящих масок, представления о четкой связи духов-тотемов с определенными родовыми подразделениями — от всего этого веет глубокой архаикой. В то же время культура бороро не производит впечатления деградировавшей в неблагоприятных условиях: она по-своему сложна и своеобразна. Вполне естественно, что подобная культура сохранилась в одном из наиболее изолированных районов Бразильского нагорья.

Тукуна

На примере бороро была показана связь праздников воплощения духов с погребальными церемониями. Обратимся теперь к другой категории ритуалов — инициациям. Как инициационные, так и погребальные обряды этнографы включают в категорию переходных, поскольку они совершаются в связи с переходом человека из одного состояния в другое, в данном случае из детства в зрелый возраст и из земного существования — в загробное. Смена статуса всегда мыслится как смерть и воскресение в новом качестве, поэтому между различными переходными церемониями есть много общего. Обряды посвящения юношей уже описывались на предыдущих страницах. Рассмотрим сейчас женские инициации.

В 1850 году английский ботаник Г. Бейтс, путешествуя по Амазонке, побывал у племени тукуна, где как раз справлялся праздник посвящения девушек. Бейтс смог не только его наблюдать, но даже зарисовал увиденное, однако решил, что перед ним — свадебная церемония. Среди ее участников он даже разглядел жениха, от посягательств которого женщины должны были защищать новобрачную.

Ошибка Бейтса весьма характерна, ибо, не будучи этнографом, он, как и многие, был убежден, что свадьбу отмечают люди во всех уголках земли, как бы они ни одевались и на каком бы языке ни говорили. В действительности у первобытных народов, где ячейкой общества является не семья, а род, община, заключение брака — событие достаточно рядовое. Как правило, молодые люди вступают в близкие отношения без церемоний, а брак считается состоявшимся лишь после рождения ребенка. Но и это событие редко служит поводом для шумных торжеств. В целом благоприятные условия для заключения брака и деторождения как бы обеспечивались раньше, в ходе инициаций. Во время посвящения подростки превратились в новых людей, которым не страшен контакт с плодоносной, но опасной энергией, исходящей от предков и присутствующей во всех делах, связанных с отношениями полов.

Обряды посвящения бывают двух типов. В некоторых случаях подростки проходят их потихоньку, в кругу семьи. В других ритуалы приурочиваются к празднику воплощения духов, в котором участвует вся община. Вместе с другими людьми и даже в первую очередь (поскольку именно на них обращено внимание) члены племени, вступающие в зрелый возраст, получают ту «благодать», которая исходит от предков. Индейцы считают, что она распространяется не только на проходящих испытания, но и на их будущих брачных партнеров. Видимо, поэтому в общинный праздник превращаются инициации либо только одних мальчиков (чаще всего), либо одних девочек (гораздо реже).

В Южной Америке известно несколько народов, у которых главным общинным праздником являлись не мужские, а женские инициации. Эти обряды имеют между собой много общего. В отличие от мальчиков девочка-подросток не узнает при переходе в новую возрастную группу никаких тайн, а призвана и дальше верить, будто существа, наряженные в костюмы и маски, — это не ее мужские родственники, а страшные духи. В ходе церемоний она становится мишенью для их нападения и нередко бывает вынуждена претерпеть тяжелые испытания. Пройдя их, она, однако, считается гораздо менее, чем прежде, подверженной тем опасностям, которыми чревато общение с предками, и может успешно выполнять возложенные на нее социальные функции.

О традиционной культуре племени ленгуа, жившего в Чако юго-восточнее чамакоко, известно по запискам английского путешественника У. Грабба, побывавшего в Парагвае сто лет назад. Обряд инициации девочки считался у ленгуа самым важным. Молодые люди, надев костюмы и маски и пронзительно крича, старались приблизиться к посвящаемой, но их отгоняли вставшие плотной толпой женщины.

У карибов макиритаре в Южной Венесуэле женские инициации сохраняются до сих пор, хотя нынешние индейцы, видимо, уже не вполне понимают мифологический смысл совершаемых ими действий. Во время праздника мужчины делают чучела четырех женщин (очевидно, каких-то мифологических персонажей), пронзают их копьями, а затем бьют инициируемую и ее спутниц бичами. По словам одного индейца, раньше во время таких обрядов убивали саму девушку и лишь позднее стали ограничиваться бичеванием и пронзанием чучел. Этот факт, конечно, сомнителен, ведь если каждую посвящаемую убивали, ни одна из них не оставила бы потомства, и племя бы вымерло.

По-настоящему полную картину праздника воплощения духов, приуроченного к женским инициациям, мы имеем лишь для упоминавшегося племени тукуна, живущего на берегах Амазонки в районе границы Бразилии с Колумбией и Перу. Лет десять назад эти индейцы стали героями дня в этнографическом мире, когда английская исследовательница Б. Линкольн описала их «Праздник Юных Дев» как классический пример обряда посвящения девушек. По-португальски (этим языком сейчас владеют все тукуна, употребляя его даже в разговорах между собой) слова «моса нова» означают одновременно и «юная» и «новая» девушка, что увеличивает выразительность названия этого ритуала.

Тукуна, маска тапира

Тукуна, маска клеща

Европейцы впервые проплыли по Амазонке в 1542 году. В то время верхним и средним течением этой реки владели индейцы, говорившие на языках семьи тупи — омагуа и кокама. Вскоре эти некогда многолюдные племена почти вымерли в результате эпидемий и столкновений с колонизаторами. Часть опустевших земель заняли тукуна, жившие прежде севернее — в междуречье Амазонки и Путумайо. В Европе о существовании тукуна узнали после экспедиции австрийских натуралистов И. Шпикса и К. Мартиуса, которые совершили путешествие на верхнюю Амазонку в 1817–1820 годах и привезли с собой удивительные маски и рисунки, изображавшие процессию ряженых. В 1850 году у тукуна, как было сказано, побывал англичанин Г. Бейтс, а в 30 — 50-х годах нашего века обряды этих индейцев удалось наблюдать нескольким этнографам.

Тукуна, маска ветра

Праздник Юных Дев — самое радостное и торжественное событие в жизни каждой общины тукуна. Когда у девушки наступали первые месячные, для нее внутри малоки (общинного дома) у боковой стены отгораживали каморку, украшенную изображениями солнца, луны и другими рисунками. Снаружи в этом месте к дому пристраивали две стены таким образом, чтобы получился дворик в форме буквы «П». В нем происходили церемонии, связанные с использованием священных музыкальных инструментов, а внутри жилища и вокруг него — обряды с участием ряженых.

Длинные трубы, сделанные из дерева и свернутой спиралью коры, хранили, притопив в реке. Ночью после начала праздника мужчины приносили их во двор и, направив в сторону каморки, где сидела девушка, громко трубили. Проходившая посвящение должна была полагать, что слышит голоса духов и что, сделай она хоть шаг из своего укрытия, страшные демоны схватят и растерзают ее. К празднику готовилась чича — широко распространенный в Южной Америке перебродивший напиток из кукурузы. Мужчины время от времени поили ею священные трубы, наливая внутрь с широкого конца инструментов. Днем трубы прятали от глаз женщин и мужчины надевали костюмы и маски. Нарядившись в лесу, они выбегали к малоке и начинали бить по крыше палками. Затем демоны врывались внутрь, но, получив жареное мясо и чичу, исчезали. Согласно другим наблюдениям, ворвавшиеся в малоку демоны не только требовали от хозяев пищи, но и пытались увести с собой девушку, которую (как и в обряде ленгуа) защищали ее родичи. Видимо, этот эпизод и принял Г. Бейтс за «посягательства жениха».

Завершалась торжественная часть праздника выдиранием волос. Женщины выщипывали их у девушки из головы, пока она не оставалась совершенно лысой. Последнюю прядь, окрашенную в красный цвет, должен был демонстративно вырвать мужчина — дядя по отцу. Когда через несколько месяцев волосы вырастали вновь, «новая дева» становилась полноправной женщиной.

Маражоара

Обычай устраивать красочные общинные праздники по случаю вступления девушек в зрелый возраст мог быть общим у тукуна с омагуа и другими племенами, жившими до появления европейцев вдоль Амазонки.

Еще в прошлом веке специалисты обратили внимание на поразительное сходство тех узоров, которыми покрывали свою посуду, одежду и другие предметы перуанские индейцы чама на среднем Укаяли, и орнаментов на древних погребальных урнах, найденных искателями древностей в курганах на острове Маражо в устье Амазонки. Поразителен этот факт потому, что Укаяли отделяют от Маражо 4 тысячи километров. Когда несколько десятков лет назад археологи вплотную занялись этой проблемой, они обнаружили, что предметы, украшенные примерно в таком же стиле, встречаются еще и на реке Напо в Северо-Восточном Перу, а с менее сходным, но все же явно родственным орнаментом — по всему течению Амазонки. Удалось выяснить, что их распространение началось в начале I тысячелетия н. э. и что на Укаяли и Напо первоначальными носителями этого стиля были, по-видимому, племена тупи (кокама, омагуа). От них его заимствовали современные чама, относящиеся по языку к другой семье — пано.

Из всех древних культур, обнаруженных в Амазонии, культура острова Маражо IV–XII веков н. э. (ее называют маражоара) — самая высокоразвитая. Различия в богатстве захоронений явно свидетельствуют о существовании общественного неравенства, а превосходно изготовленные глиняные сосуды изысканных форм с невероятно сложными многокрасочными и рельефными узорами — о выделении гончаров-профессионалов.

Самыми интересными предметами, найденными в погребальных урнах культуры маражоара, являются изящные, слегка выпукло-вогнутые, загнутые с одного угла керамические треугольные пластины. Этнографы признали в них танга — ритуальные предметы типа тех, которые индейцы чама подвязывали спереди девушкам во время совершения обрядов инициации. Видимо, такие же ритуалы устраивались и тысячу лет назад на острове Маражо.

Танга маражоара

Танга отличаются тонкой выделкой и богатством орнамента, скорее всего имевшего сложную мифологическую символику. Не случайно именно эти предметы клали вместе с умершими женщинами. Подобный обычай можно сравнить с обряжением старухи покойницы в подвенечное платье. Как на похоронах, так и во время посвящения девушек обитатели острова Маражо исполняли, вероятно, сходные ритуалы. Мужчины в масках окружали героиню праздника, предуготовляя ее к переходу в новое качество — превращению во взрослую женщину или к вступлению в мир предков.

Уитото

Поводом для организации праздника воплощения духов часто служила постройка нового общинного жилища. Такой дом, нередко достигавший гигантских размеров, попеременно служил то для повседневного обитания, то для совершения культовых действий. Там, где под одной крышей размещалась вся община, особых мужских домов обычно не было.

Любое святилище, временное или постоянное, ассоциируется с космосом, с идеальным образом мира в сознании людей той или иной культуры. Ведь, как уже говорилось, сам по себе культовый акт предполагает, что его участники символически переносятся в центр мира и в начало времен. Подобные идеи явственно выражены уже у огнеземельцев, у которых каркас ритуальной хижины состоял из семи жердей, подобных принесенным семью первопредками с разных концов мира, а постройка в целом ассоциировалась с горой, то есть с мировой осью. Несравненно более разработана и детализирована символика дома-святилища у земледельческих племен Северо-Западной Амазонии и юга Венесуэлы. Так, у макиритаре в центре постройки возвышается столб высотой от 10 до 18 метров (не считая зарытого в землю двухметрового основания). Он мыслится воплощением мировой оси и древа жизни, зародыш которого похитила для людей на небе обезьяна Кушу. Поэтому на столбе рисуют зигзагообразную линию — «лестницу Кушу». В яму, вырытую под основание, бросают ветки маниока, так как дерево ассоциируется с маниоковым кустом — основной продовольственной культурой у макиритаре. Увенчивают столб фигурой птицы, а в последние годы моделью самолета — символом неба, «верхнего мира». Поскольку, по представлениям макиритаре, на севере и юге небо поддерживают два «звездных» столба, опоры с таким же названием вкапывают на равном расстоянии к северу и югу от центра дома. Два основных стропила, соединяющие «звездные» столбы с центральным, символизируют Млечный Путь.

Сходные представления были, вероятно, распространены у арауканов Центрального Чили. Конкистадоры были поражены, увидев, что над крышами индейских домов высятся шесты с двуглавыми орлами. Не зная, что подумать, они невольно вспомнили о штандартах римских легионеров и назвали одно из поселений «Новым имперским» (Нуэва Имперьяль). Очевидно, большие общинные жилища арауканов мыслились моделями мира, и вполне естественно, что их центральные столбы завершались фигурами мифологических птиц.