Тайпи. Ому (сборник)

Лодок на озере не было, но один из молодых обитателей хижины Мархейо, руководимый неутомимым Кори-Кори, принес с моря легкий, украшенный резьбой челн. Спущенный на озеро, он, подобно лебедю, плавно скользил по воде. Неожиданно прелестные девушки, прежде резвившиеся в озере вместе со мной, бежали от его берегов – табу распространялось и на челн, и на воды, в которых он пребывал.

Теперь со мной ходили купаться Кори-Кори с приятелями – я плавал в челне, а они плескались в воде и с веселыми возгласами гонялись за мной. Увы, без девушек прогулки утратили для меня все очарование.

Однажды утром я в присутствии Кори-Кори пожелал снова увидеть на озере туземок. Тот, взглянув на меня с ужасом, покачал головой и произнес:

– Табу! Табу!

Так я окончательно уверился, что нечего и думать о возвращении красавиц, пока челн на озере. Но мне не хотелось расставаться с ним, ведь я собирался не только плавать по озеру, но и катать прекрасную Файавэй. Это глубоко возмутило Кори-Кори: такое намерение не просто расходилось с местными понятиями о приличиях, но и противоречило верованиям.

Я решил проверить, насколько непреодолимо табу. Мехеви пробовал отговорить меня, но я только удвоил пыл. Видя, что от меня не отделаться, вождь поведал мне, весьма подробно, о происхождении и природе табу. Но его красноречие не убедило меня, как потому, что не понял ни слова, так и потому, что я никак не мог уразуметь, почему мужчине можно садиться в лодку, а женщине – нет. В конце концов Мехеви все же прислушался к голосу рассудка и пообещал поговорить с жрецами.

Не знаю как, но разрешение жрецы дали, и для Файавэй табу было снято. Боюсь, что ничего подобного в долине никогда не бывало, но нужно было преподать островитянам урок галантности. Как можно было оставить этих милых созданий плескаться в воде, а самим, мужчинам, скользить в челне по поверхности?

Мы устроили на озере катание с Файавэй и Кори-Кори. Мой слуга принес тыквенный сосуд с пои-пои, полдюжины молодых кокосовых орехов, три трубки, три клубня ямса, да к тому же часть пути нес меня на спине. Груз был не из легких, но Кори-Кори очень гордился своей силой.

День мы провели прекрасно. Кори-Кори управлял челном с помощью весла, и тот плавно скользил вдоль берега в тени ветвей. Мы с Файавэй сидели рядом на корме, как лучшие друзья. Время от времени она подносила к губам трубку, выдыхала ароматный табачный дым, сдобренный ее сладким дыханием. Как ни странно, мне казалось: ничто так не красит молодую девушку, как курение. Разве не очаровательна красавица, лениво качающаяся в соломенном гамаке, натянутом между апельсиновыми деревьями, и покуривающая хорошую сигару? Но Файавэй, держащая в изящной смуглой ручке длинную желтую тростниковую трубку с резной чашечкой и то и дело выпускающая из нее колечки дыма, была, на мой взгляд, еще восхитительнее.

Мы провели на озере несколько часов. Закинув голову, я смотрел в ясное тропическое небо или, перегнувшись за корму, в прозрачную воду, и, когда мой взгляд падал на татуированную грудь Кори-Кори или встречался со спокойными задумчивыми глазами Файавэй, мне казалось, что я в королевстве фей – и это было поистине удивительно.

Это красивое озеро было самым прохладным местом в долине, и я стал приходить сюда каждый день…

Однажды я высадил Кори-Кори на берег, взял весло и повернул к дальнему краю озера. Когда я начал грести, Файавэй, воскликнув что-то на своем языке, развязала на плече широкое покрывало из тапы, в которое куталась, спасаясь от солнца, и встала во весь рост на носу челна, растянув на поднятых руках покрывало, словно парус. Никогда еще ни на одном судне я не видел мачты прекраснее, чем малышка Файавэй.

Ветер раздул покрывало – длинные волосы девушки растрепались, и челн понесся к берегу. Я веслом направлял его, сидя на корме, пока он не врезался в берег откос, и Файавэй легким прыжком перенеслась на траву.

Кори-Кори на берегу восхищенно хлопал в ладоши и кричал как сумасшедший…

Я был без ума от прекрасной Файавэй и, желая выразить свою симпатию, сшил ей платье из ситца, который Тоби принес с судна. В этом наряде она была похожа на танцовщицу, но если в одеянии последней остаются открытыми локти, то наряд Файавэй, начинаясь у пояса, открывал взору две самые прекрасные в мире лодыжки.

Когда однажды после обеда я лежал в хижине, снаружи раздался сильный шум. Старик Мархейо в каком-то странном возбуждении прибежал ко мне:

– Марну пеми! (Марну пришел!)

Старик явно ожидал, что эта новость произведет на меня сильное впечатление. Но я никак не реагировал, и старик выбежал из хижины.

«Марну, Марну… Я никогда раньше не слышал этого имени…»

Шум усиливался, и имя: «Марну! Марну!» повторялось всеми.

Я решил, что какой-то воин хочет отдать мне дань уважения. Я стал таким тщеславным из-за того внимания, которым был окружен. В виде наказания за такую небрежность со стороны Марну я намеревался принять его холодно.

Марну было не больше двадцати пяти лет, он был немного выше среднего роста, прекрасно сложен, у него были изящные черты, теплое и живое выражение лица, темные волосы, которые вились на висках и у шеи мелкими колечками, нежные, как у женщины, щеки. Лицо не было покрыто татуировками, в отличие от тела, изукрашенного фантастическими фигурками. Легкий пояс из белой таппы составлял весь его костюм.

Он приближался, окруженный островитянами, неся в одной руке небольшой свернутый плащ, а в другой – длинное, богато разукрашенное копье. Ежеминутно он оборачивался к толпе и давал, казалось, блестящие ответы на непрерывные расспросы, возбуждавшие в ней взрывы неудержимого веселья.

Пораженный, я невольно поднялся и предложил ему место на циновках. Но, не удостоив меня вниманием, Марну прошел мимо и опустился на другой конец ложа.

Я был возмущен, однако страстно желал узнать, кто же этот человек.

Тайнор поставила перед ним пои-пои, и гость начал есть. Я почувствовал себя оскорбленным. «Слава Томмо прошла», – так думал я.

Марну, наевшись и затянувшись трубкой, начал что-то рассказывать и завладел вниманием слушателей. Поскольку часто повторялись слова «Нукухива» и «франи» (французы) и несколько других, значение которых я знал, я понял, что он рассказывает о нападениях французов, о притеснениях туземцев, затем, вскочив и наклонившись вперед, он осыпал французов проклятиями. Он призывал островитян сопротивляться, напоминая, что до сих пор одно только их имя удерживало французов от нападения, и насмехался над французами, не решающимися со своими пушками напасть на воинов тайпи.

Он ни разу не взглянул на меня. Я видел, что он пользуется большим влиянием, что он обладает недюжинными способностями и знаниями. Я начал побаиваться, чтобы он не обратил своего влияния против меня.

Он, несомненно, не был постоянным жителем долины, но откуда же он мог появиться? И как объяснить его необычную внешность?

Наконец я понял, что он говорит обо мне, хотя он избегал произносить мое имя и смотреть в мою сторону. Вдруг он поднялся с циновок, подошел ко мне и сел на расстоянии ярда от меня. Внезапно он повернулся и с самым благодушным выражением лица протянул мне правую руку. Как только наши ладони соприкоснулись, он наклонился ко мне и спросил по-английски:

– Как живешь? Давно ли ты здесь? Нравится тебе эта бухта?

Если бы я был одновременно пронзен тремя копьями гаппаров, я не был бы ошарашен больше. Не помню, что я ответил. Но когда самообладание вернулось ко мне, я подумал, что у этого человека я могу узнать все о Тоби. Я начал расспрашивать о своем товарище, но Марну ничего не знал. Тогда я спросил, откуда он пришел. Он ответил, что из Нукухивы.

– Я под защитой табу, я иду в Нукухиву, я иду в Тайор, я иду в Тайпи, я иду повсюду, никто не тронет меня – на мне табу.

Я спросил, где и как он выучился английскому языку. Сначала он избегал отвечать на этот вопрос, но затем сказал, что еще мальчиком был взят в море капитаном торгового судна, с которым пробыл три года, прожив часть времени в Сиднее, в Австралии.

Марну хотел узнать историю моего появления в долине Тайпи. Слушал он с интересом, но как только я упомянул о Тоби, он попытался сменить тему разговора. Я заподозрил и его в обмане, но намекнул, что хотел бы под его покровительством вернуться в Нукухиву. Он заявил, что это невозможно, уверяя, что тайпи ни за что не согласятся выпустить меня из долины. Я заклинал его заступиться за меня перед туземцами и получить от них согласие на мое освобождение. В конце концов он обратился к вождям, но ему ответили свирепым отпором и неодобрением. Марну старался успокоить толпу, и через несколько минут крики и шум стихли.

Я обратился к Мехеви, чтобы рассеять дурное впечатление. Но вождь был в гневе. Марну явно желал добиться снисхождения ко мне и старался развлечь толпу, но безуспешно. Тогда он с достоинством поднялся, чтобы уйти. Никто не удерживал его. Помахав рукой, он взглянул на меня с сожалением и упреком. Я глядел ему вслед, предаваясь мрачным размышлениям.

Глава 19

Марну пользовался среди тайпи большим уважением. Его встретили в долине очень радостно и почтительно, но, несмотря это, стоило ему только обмолвиться о том, чтобы меня отпустили, от доброжелательности не осталось и следа, да к тому же и жизнь его оказалась под угрозой!

Мехеви, стоило мне только выказать желание вырваться на свободу, отвернулся от меня, остальные туземцы негодовали, и даже Кори-Кори был возмущен…

Напрасно ломал я голову, пытаясь объяснить желание этих людей не отпускать меня…

Я надеялся, что тайпи поверят, будто я смирился с пленом. Я должен был притворяться спокойным и довольным, чтобы улеглись их подозрения. Тогда я снова завоюю их доверие и, возможно, сумею бежать.

До встречи с Марну я пробыл в долине, наверное, месяца два. Болезнь моя еще давала себя знать, но боли уже не мучили, я мог ходить и упражнять ногу. Можно было надеяться на скорое выздоровление. Успокоившись и решив бесстрашно смотреть будущему в глаза, я предался радостям жизни в Тайпи.

Знакомясь с нравами обитателей долины, я не переставал изумляться всеобщему веселью и тому, сколько восторга и счастья эти люди, не отягощенные заботами, умели получать от самых простых вещей.

Можно ли представить себе серьезных членов нашего общества, наслаждающихся стрельбой из пугачей? А все население долины Тайпи дней десять предавалось этой забаве, визжа от восторга.

Однажды я играл с забавным маленьким, лет шести, тайпи. Он бегал за мной с длинным бамбуковым шестом и, настигнув, беспощадно им избивал. Я выдернул у него шест и подумал, что из этой палки можно сделать игрушечный мушкет, каким играют дети во всем мире. Я ножом проделал в бамбуке два длинных параллельных желобка, перемычку между ними перерезал, отогнул и зацепил за зарубку. Теперь стоило отпустить полоску бамбука, как любой небольшой предмет, помещенный перед ней, летел по трубке.

Если бы я хоть немного представлял себе, какой успех будет иметь этот мушкет, я получил бы патент на изобретение! Малыш в восторге умчался прочь, и через некоторое время меня обступили туземцы старики, воины, юноши, женщины, девушки, дети – все хотели получить такой мушкет, из бамбуковых палок, которые каждый держал в руках…

Часа три или четыре я, не разгибаясь, мастерил ружья, но потом передал секрет одному сообразительному юноше…

Теперь по всей долине звучали выстрелы и происходили перестрелки и сражения. То засада располагалась в лесу, то в хижине, то за выступом террасы… Зеленые гуавы, семечки, ягоды летели отовсюду, и я начал бояться пасть жертвой собственного изобретения.

Но постепенно увлечение прошло, хотя еще долго в любое время дня можно было слышать в долине выстрелы пугачей.

Когда я покинул судно, на мне была брезентовая матросская обувь, но от лазанья по скалам и по каменным осыпям они пришли в такое состояние, что была уже ни на что не годна. Однако старик Мархейо необычайно ловко приспособил их к делу.

Любой предмет, принадлежащий мне, считался у туземцев почти священным – я, например, как-то обнаружил, что несколько дней мои старые сандалии простояли в хижине Мархейо, никем не тронутые, там, где я их бросил. Однако потом они исчезли. Я не беспокоился, решив, что Тайнор попросту вышвырнула этот хлам. Но оказалось, что я ошибся.

Однажды я заметил, что старый Мархейо хлопочет возле меня, почти превосходя услужливостью Кори-Кори. Он даже предложил отнести меня на спине к ручью, а когда я решительно отказался, продолжал суетиться вокруг, словно старая верная собака. Поначалу я никак не мог понять, что происходит. Но когда никого из домочадцев поблизости не было, он разразился целой пантомимой, то указывая мне на ноги, то поднимая руки к стропилу, с которого свисал небольшой сверток. Постепенно я начал догадываться, что означает это его представление, и знаком велел спустить сверток. Он повиновался, и, когда развернул кусок таппы, в нем, к моему изумлению, оказались мои сандалии.

Желание его было мне понятно, и я подарил ему эту рваную и заплесневевшую пару обуви, хотя зачем она ему, не имел совершенно никакого представления.

В тот же вечер старик явился во всей красе – он торжественно приближался к дому, с серьгами в ушах, с копьем в руке, а вокруг шеи, связанные полоской коры, висели, как роскошные украшения, мои ветхие сандалии… С тех пор эти брезентовые подвески стали обязательным элементом парадного одеяния Мархейо.

Наиболее важным в долине было производство местной ткани – таппы, известной по всему Полинезийскому архипелагу. Первоначальная работа состоит в сборе некоторого количества молодых побегов дерева, широко распространенного на этих островах. Верхняя зеленая кора с них сдирается, и остается тоненькое волокнистое вещество, плотно прилегающее к ветке, от которой его нужно осторожно отделить. Когда наберется достаточное количество волокон, их завертывают в широкие листья и для прочности обвязывают веревкой. Затем сверток кладут на дно какого-нибудь ручья и придавливают тяжелым камнем, чтобы его не смыло течением. Там он киснет два или три дня, после чего его извлекают для просушки на свежем воздухе. Процесс повторяют несколько раз. Волокна становятся вялыми, нежными и гибкими. Отдельные полоски раскладываются рядами на гладкой поверхности, где их колотят, не очень сильно, небольшим деревянным молотком. После битья материал смешивается в ком, который снова мокнет в воде, и из него постепенно тянут нитку любой толщины, как бы выковывая ее молотком. Из этой нитки ткут материал нужной плотности. Затем таппу расстилают на траве для просушки и беления. Скоро она приобретает ослепительную белизну. Иногда – еще в первых стадиях – материал окрашивается растительными соками; преобладают коричневый и светло-желтый цвета, но тайпи предпочитают белую окраску.

Глава 20

Мы вставали не очень рано и все вместе направлялись к ручью. Здесь мы купались. Свежий утренний воздух и прохладная вода придавали бодрость душе и телу. Обратно мы с Файавэй шли, держась за руки, с чувством необычайной доброты ко всему миру и особой благосклонности друг к другу; Кори-Кори веселил нас своими шутками. Некоторые из наших спутников, проходя мимо кокосовых пальм, останавливались, чтобы набрать плодов к завтраку, а старики подбирали по дороге сухие палочки для разведения огня.

Наш завтрак готовился быстро, аппетит приберегали для второй половины дня. Я скромно питался пои-пои, смешанным со спелым кокосом. Кусочек печеного плода хлебного дерева, закуска из кокосового ореха, два или три банана, антильский абрикос или еще какой-нибудь вкусный и питательный плод придавали разнообразие ежедневной пище, которая неизменно заканчивалась питьем сока молодых кокосовых орехов.

После завтрака зажигались трубки – и среди них моя собственная, подарок Мехеви. Островитяне, которые затягиваются раза два или три и через большие промежутки времени из трубки, постоянно переходящей из рук в руки, неизменно удивлялись тому, что я выкуриваю четыре или пять полных трубок подряд.

Затем компания начинала распадаться. Мархейо шел к маленькой хижинке, которую он строил, Тайнор осматривала свертки таппы или садилась за плетение циновок. Девушки обтирались душистыми маслами или пересматривали свои безделушки, сделанные из кабаньих клыков или китового уса. Юноши и воины вытаскивали копья, весла, дубинки и снаряжение для каноэ и вырезали на них всевозможные фигурки заостренным концом раковины или кремня, украшая их кистями из волокон коры либо человеческими волосами. Некоторые отправлялись в рощу собирать плоды, кору и листья. Иногда девушки уходили в лес за цветами или к ручью с полыми тыквами или кокосовой скорлупой, чтобы отполировать их в воде мелкими камешками.

Утро я проводил по-разному. Или просто слонялся из дома в дом, или ходил из рощи в рощу в сопровождении Кори-Кори, Файавэй и целой толпы молодых лентяев. Когда я выражал желание заняться чем-либо, восторг островитян был беспределен, и всегда набиралась целая толпа желающих обучать меня. Я скоро набил руку в изготовлении таппы, плетении плащей из травы, а однажды ножом вырезал ручку дротика так замечательно, что владелец его, Крануну, вероятно, и по сей день бережет ее.

Когда солнце в зените, едва ли можно услышать в долине хоть единый звук – надо всем царствует глубокий сон. Это продолжается часа полтора, а часто и дольше. Затем туземцы берутся за трубки и приступают к приготовлению обеда.

К закату я обычно или катался по озеру на лодке, или купался в ручье вместе с туземцами. Ночью сходились вместе все обитатели нашей хижины – зажигались светильники, начинались разговоры.

В доме старого Мархейо был странный обычай. Каждую ночь, перед тем как лечь спать, все домочадцы, усевшись на корточках, начинали тихое, жалобное и однообразное пение. Они сопровождали его игрой на инструменте из двух полусгнивших палочек, тихонько ударяемых одна о другую; такой инструмент держал в руках каждый из певших. За пением они проводили час или два, иногда и больше. Я не мог не смотреть на них, хотя это наводило на грустные размышления. Иногда, задремав, я внезапно просыпался в середине песнопений. Каковы были значение и цели этого обычая, мне так и не удалось узнать.

Часто при лунном свете девушки танцевали перед хижиной.

Движения их были резки и сильны, и в пляске участвовало все тело: ноги и руки, кисти рук, пальцы, даже, казалось, глаза. Девушки изгибались, вскидывали обнаженные руки и скользили, плыли, кружились в свободном танце. На них не было ничего, кроме цветов и коротких юбок.

Глава 21

Однажды, решив по обыкновению провести послеобеденный отдых в священной роще, я заметил, что там идут приготовления к какому-то празднеству. Я наблюдал за оживленной суетой, когда мое внимание привлек странный рев, доносившийся из рощицы. Я отправился туда и увидел целую толпу дикарей, удерживавших громадную свинью. Здоровенный парень никак не мог попасть по ее голове дубинкой. Наконец, сильно размахнувшись, он ударил последний раз – и свинья мертвой упала к его ногам.

Островитяне тотчас же потащили тушу к огню, разведенному неподалеку, и четверо мужчин, схватив ее за ноги, стали быстро раскачивать взад и вперед над пламенем, опаляя щетину. После этого они выпотрошили ее и обмыли тушу в воде. Затем расстелили на земле большую зеленую простыню, сделанную из длинных и толстых листьев пальмы, ловко скрепленных маленькими булавочками из бамбука, и, аккуратно завернув в нее тушу, понесли к печке. Там тушу положили на раскаленные камни, покрыли настилом из листьев и старательно засыпали землей.

В доме Тай и вокруг него было оживленно. В многочисленных печах готовились свинина и пои-пои. Я вошел в дом, где Мехеви наблюдал за работами и отдавал приказы. Вождь был в приподнятом настроении. Он дал мне понять, что завтра в священной роще и особенно в доме Тай будут происходить необычайные события и мне необходимо там присутствовать.

Кори-Кори тщетно пытался объяснить мне смысл праздника. Он провел меня через всю рощу, показывая мне различные вещи и пытаясь объяснить их назначение. Но говорил он на таком наречии, что я ничего не понял.

Меня поразила пирамида, имевшая три ярда в основании и около десяти футов в вышину, сложенная совсем недавно и на очень видном месте из больших пустых тыкв и немногочисленных кокосовых скорлуп. До сих пор ее назначение остается для меня неизвестным.

На следующее утро, проснувшись довольно поздно, я увидел семейство Кори-Кори все еще занятым приготовлениями к празднеству. Мархейо укладывал двумя круглыми пучками длинные седые космы своих волос, росших на макушке обритого кругом черепа. На шее в виде главного украшения висели, связанные вместе, мои старые ботинки. В этот торжественный день он снова извлек мой подарок и очень им гордился.

Я долго любовался тем, как Файавэй и ее подруги убирали цветами свои длинные волосы.

Девушки и молодые женщины этого племени обращают чрезвычайно много внимания на уход за кожей. Они почти не появляются на солнце и ежедневно втирают в нее сок корня «папа».

Мазь должна оставаться на коже в течение нескольких часов. Она светло-зеленого цвета, и покрытое ею тело приобретает такой же оттенок.

Девушки облачились в лучшие наряды и украсили себя гирляндами и ожерельями из прекрасных белых цветов, густо нанизанных на волокна таппы. Поверх коротких туник из белоснежной таппы некоторые накинули еще и плащи, собранные на левом плече и ниспадающие красивыми складками.

Все отправились в священную рощу, и мы с Кори-Кори остались вдвоем. Моему другу не терпелось двинуться вслед за остальными, и он волновался из-за моей медлительности.

Уступая его требованиям, я тронулся, наконец, в путь к дому Тай. Проходя мимо хижин, рассеянных в роще, я заметил, что все они покинуты обитателями.

Когда мы подходили к скале, скрывавшей от нас место празднества, до меня донеслись крики и шум многочисленных голосов. Кори-Кори, прежде чем подняться на возвышение, остановился на минуту, чтобы в последний раз спешно осмотреть свой наряд. Я подумал, что и мне следовало бы принарядиться. Больше всего я мог бы порадовать дикарей, одевшись как они, поэтому снял с себя длинное платье из таппы и остался в коротенькой тунике, доходившей до колен.

Кори-Кори принялся оправлять складки моей одежды. В это время я заметил девушек, которые, собравшись в кружок неподалеку на траве, плели гирлянды из цветов. Я попросил их принести мне что-нибудь, и скоро у меня было не меньше дюжины гирлянд. Одну из них я надел на голову, а несколько других обернул вокруг талии. Завершив таким образом наряд, я медленно и с достоинством взошел на скалу.

Казалось, что в роще собрались все туземцы, жившие в долине. Вдали виднелся дом Тай, на веранде которого толпились люди. Вокруг было множество женщин и девушек. Все островитяне были причудливо разукрашены, нарядно одеты, танцевали и прыгали. Меня встретили приветственными криками и, обступив, пошли со мной к дому Тай. Когда мы приблизились к нему, туземцы замедлили шаг и, расступившись, дали мне пройти.

Пир был в разгаре. Вдоль площадки перед домом Тай стояли выточенные в виде каноэ миски длиной в двадцать футов, наполненные пои-пои и накрытые листьями банана. Лежали пирамидки зеленых плодов хлебного дерева, похожие на горки ядер на арсенальном дворе. В расщелины камней были воткнуты большие ветви, с которых свешивались защищенные от солнца листьями сверточки со свиным мясом. Бамбуковые сосуды с водой, длинные и тяжелые, закупоренные снизу и заткнутые пыжом из листьев, были прислонены к перилам площадки. В каждом из них было по четыре-пять галлонов.

В доме происходило нечто необычное. Громадное ложе из циновок тянулось во всю длину здания и было занято вождями и воинами. Они курили громадные трубки, сделанные из маленьких расписанных кокосовых скорлуп. Трубка переходила от одного курильщика к другому после двух или трех затяжек. Другие, для кого табак был недостаточно возбуждающим средством, пили арву.

Арва – это корень растения, распространенного на островах Южного океана. Его сок действует на организм несколько возбуждающе, но вскоре от него слабеют мышцы, и человек засыпает. Напиток готовят так: пять или шесть парней усаживаются вокруг деревянной посудины, и у каждого из них в руках мелко наломанные корешки арвы. Все по очереди набирают в рот воду из кокосовой скорлупки и, разжевав корешок арвы, выплевывают его вместе с водой в подготовленную миску. Затем массу разбавляют водой и размешивают указательным пальцем правой руки.

Мехеви приветствовал меня. Он приберег для меня изысканное блюдо, три или четыре молодых кокосовых ореха, несколько печеных плодов хлебного дерева и ветку бананов. Кори-Кори добавил к этому пакетик со свининой, завернутой в листья.

Второй день празднества был еще более шумным. Разбуженный утром каким-то грохотом, я вскочил и увидел, что весь дом собирается немедленно куда-то отправляться. Я последовал за туземцами в священную рощу.

Открытое пространство, тянувшееся от дома Тай до скалы, с которой начинался спуск к нему, и сам дом были заняты толпами кричащих и танцующих женщин.

Меня особенно поразили несколько старух: совершенно обнаженные, они держались очень прямо и подпрыгивали на месте – серьезно, ни на минуту не останавливаясь. Оказалось, что это вдовы, мужья которых погибли в сражении много лун назад. Таким образом женщины выражали свое горе.

Мы направились к святилищу. Все мужчины были в сборе. Под бамбуковыми навесами, обращенными отверстиями к центру, возлежали главные вожди и воины; остальные туземцы разлеглись под огромными деревьями. На террасах огромных алтарей были разложены корзины с зелеными плодами хлебного дерева, большие свертки таппы, гроздья спелых бананов, связки абрикосов и печеная свинина. Перед рядами идолов лежало оружие. К верхушкам шестов, расставленных вокруг веранд, были подвешены корзинки из листьев, наполненные плодами. Возле шестов стояли в два ряда барабаны из полых стволов громадных деревьев, не меньше пятнадцати футов в высоту, затянутые акульей кожей и расписанные странными фигурами. Рядом был построен небольшой помост, на котором стояли множество юношей: они ударяли ладонями по барабанам – это и были ужасные звуки, разбудившие меня. Поколотив в барабаны несколько минут, музыканты соскакивали с возвышения, на котором стояли, в окружающую толпу, и оттуда тут же появлялись новые.

В землю было воткнуто около сотни тонких шестов с ободранной корой, верхушки которых были украшены развевающимися крыльями из белой таппы. Для чего предназначалось это сооружение, я не понял.

Старики, скрестив ноги, сидели на маленьких помостах, окружавших стволы деревьев. Я думаю, это были жрецы – они тянули без передышки какой-то однообразный напев, почти заглушаемый шумом барабанов. В правой руке они держали по сплетенному из травы вееру.

Напрасно я расспрашивал Кори-Кори и других туземцев о значении того, что происходило вокруг. В отчаянии я оставил надежду что-либо понять. Весь день барабаны трещали, жрецы гнусавили, туземцы пировали до самого захода солнца. Вечером толпа рассеялась, и священная роща погрузилась во мрак. На следующий же день празднество возобновилось и снова продолжалось до глубокой ночи.

Религия островитян была для меня полнейшей тайной, но я мог ежедневно наблюдать их обряды. Я часто проходил мимо маленьких храмов в священной роще. На алтаре лежали в висели в корзинках, сплетенных из листьев, заплесневелые плоды, но храмы выглядели заброшенными. Празднества были просто веселым сборищем, идолы – бессильными и безвредными, а жрецы – главными весельчаками.

Туземцы испытывали к своим божествам очень мало почтения. Как-то, гуляя с Кори-Кори в роще, я увидел идола шести футов в высоту, который когда-то стоял на каменной кладке под навесом полуразвалившегося бамбукового храма, а теперь был прислонен к камням. Он был изображением крупного обнаженного человека с закинутыми за голову руками, согнутыми в дугу ногами и широко раскрытым ртом. Статуя была грубо сколочена и уже почти развалилась и обросла мхом, нос у нее отвалился.

Я подошел ближе, чтобы рассмотреть статую, но почтительно держался на расстоянии, чтобы не оскорбить верований моего слуги. Кори-Кори, заметив мой интерес, подскочил к идолу и постарался заставить его стоять на ногах. Кори-Кори пытался подпереть его палкой, но статуя упала и, наверное, разрушилась бы окончательно, если бы не свалилась прямо на спину нагнувшегося Кори-Кори. Никогда раньше я не видел парня в таком бешенстве. Он вскочил на ноги и начал колотить идола палкой. Иногда он останавливался, чтобы словами выразить свое возмущение, и без всякого почтения вертел божка так, чтобы я мог видеть его со всех сторон. Я сам никогда не решился бы так вольно обращаться с божеством, и меня поразила нечестивость Кори-Кори.

К вопросам религии тайпи относились легко. В исполнении своих странных обрядов они, казалось, искали лишь детского развлечения. Думаю, у них не было даже твердого понятия о том, что такое религия.

Глава 22

Я не раз замечал простоту в обращении, свободу от условностей и известное равенство положения среди местных жителей. Никто, казалось, не пользовался никакими преимуществами. Даже разница в одежде между вождями и остальными островитянами была очень незначительной. Однако желания вождя исполнялись беспрекословно. Все охотно и радостно выражали свое уважение к нему.

Я не знаю, отличались ли вожди друг от друга властью и значением. До празднества мне было не вполне ясно даже положение, занимаемое Мехеви. Но важная роль, которую он играл, убедила меня, что нет никого выше него среди жителей долины. Удивительный костюм и величественная фигура, казалось, ставили его выше всех других. Шлем из перьев на голове возвышал его над толпой, и хотя другие туземцы тоже носили перья, убор Мехеви роскошью затмевал всех.