Помоги проекту - поделись книгой:
Нечеловеческое зрелище.
Если бы это был фильм, кто-нибудь дал бы ей пощечину и привел в чувство, но я не отважилась.
Я опустилась на колени и обняла ее.
– Принесите воды, – услышала я приказ, который мой рот отдал мисс Фолторн. – И бренди. Скорее! У нее шок.
Мисс Фолторн начала было что-то говорить, но передумала и выплыла из комнаты.
Я стащила одеяло с кровати и набросила его на плечи Коллингсвуд.
Потом я накрыла труп и череп простыней, но сначала хорошенько рассмотрела скорбные останки.
Само небо предоставило мне эту возможность в отсутствие мисс Фолторн. Второго шанса у меня не будет.
Как я уже сказала, тело почернело и прокоптилось. Флаг, в который оно было завернуто, послужил чем-то вроде банановых листьев, которые используют для запекания рыбы уроженцы кое-каких отдаленных форпостов Империи (вроде Индии).
Череп был черен как ночь, безволос и лишен кожи. Сжатые кулаки были сложены под тем местом, где раньше находился подбородок, как будто Смерть застала свою жертву во сне. В одной ладони находилось что-то вроде потускневшего медальончика.
Я завернула его в носовой платок и сразу же припрятала в карман – пока не успела вернуться мисс Фолторн. Слава богам, надоумившим меня лечь спать одетой!
Одежда на трупе слишком пострадала и обгорела, чтобы ее можно было идентифицировать. Это могли быть равно и лохмотья нищенки, и наряд сказочной принцессы.
Смерть от запекания не слишком красива.
Или она погибла от чего-то другого? И в другом месте?
Мой мозг заработал, как фотоаппарат полицейского, мысленно и тщательно делая снимки: крупный план черепа, почерневшие зубы, ладони, ступни (босые, если не считать половинку обгоревшего шерстяного носка).
Я оттянула его на дюйм-другой от сморщенной черной щиколотки и по внутренней структуре определила, что изначально носок был красным.
Этот осмотр осложнялся тем, что Коллингсвуд теперь начала завывать, словно пожарная сирена, выводя нервирующие рулады.
– Все хорошо, – говорила я ей снова и снова, не отводя при этом глаз от трупа. – Все в порядке. Мисс Фолторн сейчас вернется.
Подумать только, Коллингсвуд запричитала, как выразилась бы Даффи, еще пуще.
Откровенно говоря, она начала мне надоедать.
– Заткнись! – велела я. – У тебя слюни текут.
Любой человек, имеющий старшую сестру, скажет вам, что нет более быстрого способа прекратить рыдания представительницы женского пола неважного какого возраста, чем сказать ей про слюни.
Так что я не удивилась, когда Коллингсвуд внезапно умолкла.
– Что… что… это? – спросила она, как можно скорее отползая от накрытого простыней тела.
– Птичка. Довольно большая. Наверное, аист. Или ибис.
Допускаю, что это изрядное преувеличение. Даже для меня. Очевидно, что у закопченного черепа нет длинного кривого клюва. Но у мумифицированных птиц, которых я видела в Музее естественной истории, его тоже не было. Их клювы приматывались к груди из соображений аккуратности и стремления облегчить работу их давно почивших бальзамировщиков.
– Как аист мог попасть в дымоход?
– Такое все время случается, – ответила я. – Во время родов. Об этом просто не пишут, потому что это так печально. Что-то вроде негласного газетного правила.
У Коллингсвуд отвисла челюсть, но я так и не узнала, что она собиралась сказать, потому что в этот самый момент мисс Фолторн вернулась со стаканом вина и графином, в котором, видимо, был бренди.
– Выпей, – велела она Коллингсвуд, и та удивительно послушно осушила стакан и отпила из графина.
– Боюсь, она перебудила весь дом, – сказала мисс Фолторн, бросив взгляд сначала на часы, а потом на меня. – Ладно, это неважно. Все равно надо вызвать полицию. Не то чтобы…
Раздался стук в дверь.
– Кто там? – спросила мисс Фолторн.
– Фицгиббон, мисс.
Мисс Фолторн испуганной газелью подскочила к выключателю.
– Мы не должны подавать плохой пример, – прошептала она. – Свет должен быть выключен.
И мы снова погрузились во мрак.
Но лишь на несколько секунд. Потом вспыхнула спичка и мисс Фолторн зажгла свечу.
– Входите, – сказала она, и дверь открылась.
Сначала я увидела только круглые стекла очков Фицгиббон, свободно парящие в воздухе. Она шагнула внутрь, потом застыла и внезапно оказалась в окружении бестелесных девичьих лиц, заглядывающих ей через плечо.
Очень странно, но в этот миг я вспомнила знаменитую цитату из Святого Луки, описывающую рождение Христа. Кажется, она гласила следующее: «И вдруг рядом с ангелом предстало небесное воинство, восхвалявшее Бога: – Слава Богу в вышних небесах! Мир на земле людям, которых Он возлюбил!»
(Хотя в Библии, по крайней мере, в версии короля Якова, по каким-то причинам, ведомым только переводчикам и самому королю, нет кавычек[6]).
До сих пор перед моими глазами стоят бледные лики этих херувимов и серафимов, витающие в тенях позади застывшей Фицгиббон: учениц женской академии мисс Бодикот.
Моих однокашниц.
Так они впервые меня увидели, а я увидела их.
– Ступайте прочь, девочки, – скомандовала мисс Фолторн, несколько раз хлопая в ладоши.
И, словно послушные марионетки, которых сдернул со сцены злой кукольник, они исчезли.
– Проводите Коллингсвуд в ее комнату и уложите в постель, – приказала мисс Фолторн Фицгиббон. – У нее шок.
А у меня, по ее мнению, нет шока?
Словно негнущийся робот, Фицгиббон подняла Коллингсвуд с пола вместе с одеялом и повела к выходу.
– Молодец, Флавия, хорошая идея с простыней, – произнесла мисс Фолторн, когда они ушли, и пронзила меня взглядом поверх свечи. – Отличное начало для тебя. – И добавила: – Если не считать того, что ты впустила Коллингсвуд. Вы обе должны быть наказаны.
Наверное, мне следовало сказать, что Коллингсвуд пришла непрошеным гостем и что, поскольку я спала, то вряд ли могла ей помешать. Не говоря уже о том, что я новенькая и мне еще не сказали об этом идиотском правиле.
Но я придержала язык.
Именно такие решения, к добру или не к добру, делают тебя тем, кто ты есть.
Вместо слов я приподняла уголок простыни.
– Нет! Не надо! Пожалуйста! – воскликнула мисс Фолторн, и я отпустила ткань.
Что плохого в том, чтобы взглянуть на труп еще разик? В этот момент я понимала, что другого шанса не будет.
Как правило, когда обнаруживаешь тело, ты получаешь роскошную возможность изучить его вблизи до того, как полиция вломится, словно коровы на пастбище. Но не всегда – и это явно один из таких случаев. Я увидела все, что хотела. Все улики уже у меня в голове.
Правда, я подумала, что мисс Фолторн захочет узнать как можно больше о трупе, который до недавнего времени обитал в ее дымоходе.
Я стояла с суровым видом, давая ей возможность совладать с собой.
– Полагаю, мне надо сообщить в полицию, – повторила она, будто размышляя вслух, будто ее заставляют. Возможно, она думала о репутации своей академии. Мне уже мерещились заголовки:
Если канадские газеты хоть немного напоминают английские, нас ждут веселые деньки.
– Но ты, должно быть, совершенно без сил! – сказала она. До этого момента я ничего такого не чувствовала. Шесть суток в океане и целый день в поезде – не говоря уже о том, что сейчас глухая ночь…
Слова мисс Фолторн оказали на меня гипнотическое воздействие. Внезапно я начала зевать, чуть не сворачивая челюсть, и в глаза словно песка насыпали.
– Разумеется, ты не можешь спать здесь, – добавила она, махнув рукой в сторону прикрытого простыней трупа на полу. – Я устрою тебя в своей гостиной.
На миг мне привиделось, как мисс Фолторн приколачивает мою отрубленную голову к стене, словно я трофей – дикий зверь, подстреленный ею в Африке или на просторах Арктики.
– Что ж, пойдем, – сказала она, освещая дорогу свечой.
Электрические лампочки остались выключенными.
Я поняла, что в академии мисс Бодикот правила есть правила.
Даффи обрадовалась бы моей проницательности.
Никогда бы не подумала, но я скучаю по своей сестрице. С неожиданной болью в сердце я осознала, что она была лимоном для моей рыбы, соусом для чипсов и что без нее моя жизнь будет не такой приятной. Странная мысль в странное время, но жизнь вообще странная штука. По крайней мере, моя.
«Держись, Флавия, – подумала я. – Держись».
Мы шли по обшитому панелями коридору, и мисс Фолторн указывала дорогу.
– Это галерея наших выпускниц, – сказала она, поднимая свечу повыше, чтобы я разглядела длинные ряды фотографий в черных рамках, висевшие на стенах.
Они возвышались над нами ряд за рядом, поблескивая в свете свечи: самые разные лица, и я снова подумала о мириадах ангелов.
Что же, мне говорили, что у мисс Бодикот тесные связи с церковью, не так ли?
Но ничто не подготовило меня к зрелищу бесчисленного количества этих заключенных в черные рамки душ, каждая из которых смотрела прямо на меня – и ни одна не улыбалась, как будто все они – торжественный небесный суд, а я – пленница за решеткой.
– А вот, конечно же, – добавила мисс Бодикот, – твоя мать.
Она могла бы и предупредить меня заранее. Я оказалась не готова.
Там была Харриет в своей черной рамке, смотревшая на меня таким взглядом…
На этом юном лице – моем лице! – было написано все, что стоило сказать, а ее взгляд говорил то, что никогда не было произнесено.
Прямо под фотографией Харриет находился маленький подсвечник, и в нем стоял поразительно свежий букетик цветов.
Неожиданно я задрожала.
Мисс Фолторн ласково положила руку мне на плечо.
– Прости, – промолвила она. – Я не подумала. Мне следовало подготовить тебя.
Секунду мы постояли в молчании, как будто мы одни остались в катакомбах, где больше нет живых.
– Ее здесь очень уважают, – добавила мисс Фолторн.
– Ее везде очень уважают, – сказала я, может быть, слишком резко. И почти сразу же осознала, что в моих словах заключалось некоторое сопротивление. И я сама себе удивилась.
– Они все умерли? – спросила я, указывая на портреты, отчасти чтобы сменить тему и отчасти чтобы показать, что не испытываю никаких тяжелых чувств.
– Боже мой, нет, – сказала мисс Фолторн. – Эта стала чемпионкой по плаванию… Эта, Нэнси Северанс, кинозвездой… Может, ты о ней слышала. Это жена премьер-министра… а эта… ну… в своем роде она тоже стала знаменитой.
– Это то, чего я хочу, – заметила я. – Стать знаменитой в своем роде.
Наконец-то я осознала и сформулировала свою цель.
Флавия де Люс. И точка.
– А кто это? – поинтересовалась я, указывая на необыкновенную девушку, загадочно поглядывающую на нас из-под капюшона.
– Миссис Баннерман до сих пор с нами в академии мисс Бодикот, – ответила она. – Ты познакомишься с ней завтра. Она наша преподавательница химии.
Милдред Баннерман! Конечно же! Много лет назад ее обвинили в убийстве «заблудшего мужа» и после сенсационного суда оправдали, что было напечатано во «Всемирных новостях».
Обвинение заявило, что она покрыла ядом лезвие ножа, которым он разрезал рождественскую индейку.
Трюк старый, но действенный: в III веке до Рождества Христова жена персидского царя Дария II Парисатис точно таким же образом отравила свою невестку Статиру.
Поделиться книгой: