Обращение Апостола Муравьёва

– А как нужно? – задиристо нажал Кутовой, и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Мы с тобой пуд соли бок о бок сожрали и можем говорить откровенно. Уравниловка – та же безответственность. Работник знает, что от него ничего не зависит. Не стало работы «за страх», но и работа «на совесть» воспринимается как атавизм.

– Погоди, Женька, не пойму, к чему ты клонишь… Будет загадки говорить… Зачем пришёл?

– А вот. В депо случайно попал человечек, молодой парнишка, ещё до армии. Сам из Калмыкии, на Украину перебрался по семейным мотивам. Мне его отрекомендовали, как сильно грамотного, так что решил я проверить и отправил на недельку в МБТ…

Хозяин поморщился, будто выслушал засаленный анекдот. МБТ или Музеем Безнадёжной Техники, называли самый дальний участок депо, где пытались ремонтировать не подлежавшую восстановлению технику. Списать оборудование тоже не представлялось возможным, вот и висело оно пустым грузом на предприятии – ни списать, ни починить.

– А что? Хотел испытать парня… На неделю назначил бригадиром.

– В Музей?! Там же волки! Не жаль пацана?

Всех, кого желали сплавить с железной дороги – инвалидов, алкоголиков, уголовников – ссылали в МБТ.

– Бригаду бы лучше пожалел. Дело даже не в этом. За эту неделю бригада восстановила столько техники, что депо перевыполнило пятилетний план по ремонту. Парень – феноменальный диагност, более того, предложил в производство прибор, сокращающий время проверки тормозного оборудования. За неделю! Пацану восемнадцать лет! Инженеры за головы хватаются – знаешь, где он предлагает ставить расходомер воздуха? На тормозной магистрали! Машинист сможет видеть состояние тормозного оборудования, не выходя из кабины.

– Умно… То есть безопасность движения многократно возрастает…

– Во-вторых, – продолжил Кутовой, – плотность тормозной магистрали измерить не за пятнадцать минут, а за пять, что решительно сокращает время стоянки. Но и это не всё. На второй день мужики из МБТ остались на сверхурочные… Ты не поверишь! За свой счёт! За неделю ни одной пьянки! Парень – полководец!

– Слабо верится. Сказка. Но допустим, а от меня что хочешь? Пришёл порадовать новым ценным сотрудником?

– Прикинь, – Кутовой вплотную подошёл к цели визита, – в наше время специалиста такого уровня одной зарплатой не удержишь…

– А чем удержишь крутого специалиста? – подозрительно спросил хозяин, удивляясь подобной наивности – чего-чего, а сентиментальности за энергичным начальником депо ранее не наблюдалось.

– Да, совсем запамятовал… Парень женат, семью кормит. Это тебе не холостяк, сегодня здесь, а завтра там.

– Хорош, Женька, кота за яйца тянуть, говори прямо, что удумал.

– Я и говорю – специалист, лидер, серьёзный человек, а к тому же… – Кутовой выдержал эффектную паузу, – награждён значком «Почётный железнодорожник»!

Хозяин показался сражённым наповал. Евгений Владиславович сиял, как начищенный пятак, довольный живописной картиной:

– Помнишь недавний инцидент в Элисте с неуправляемым локомотивом?

– Так это был твой протеже?! Что ты мне мозги полчаса пудрил, с этого надо было начинать!

Кутовой хорошо знал, с чего начинать, наукой убеждения он овладел в совершенстве. Базовым постулатом нехитрой науки служило утверждение, что человека прежде, чем использовать в своих целях, следует правильно подготовить. Неважно, подчинённый он, или начальник, иначе тебе грозит прослыть неисправимым брюзгой, вечно застревающим с пересчитыванием мелочей у кассы жизни. Такого человек, как Марат Муравьёв-Апостол, начальник депо Кутовой упускать не собирался.

Порой, глядя на молодых «специалистов» поступавших в депо после «ремеслухи», он внутренне восклицал, с трудом сдерживая крик отчаяния: «Как же мы, люди сороковых, любили, жили и трудились по-настоящему, но умудрились вырастить столь ничтожное поколение, где понятия «долг», «честь» и «совесть» подверглись оскоплению». Евгений Владиславович не мог взять в толк, откуда появилось в людях пренебрежение к общественному достоянию, спрятанное за отговорку «Государство не обеднеет». Кутовой помнил, как лет двадцать назад, начиная работать технарём в депо, считал каждый болтик или использованный килограмм металла. Что зря горевать, сегодня иначе. Чтобы удержать подле себя специалиста, следовало подманить его вершиной меркантильного идеала советского человека – триадой: квартира, машина, дача.

Так или иначе, но Новый Год Марат Игоревич Муравьёв-Апостол встречал на Подоле в новенькой ведомственной квартире, простирающейся на добрых тринадцать квадратных метров. Вскоре после заселения они расписались, а уже весной молодая жена провожала мужа в армию, не зная, что беременна двойней. Провожала безропотно, справедливо полагая, что над головой настоящего мужчины должен виться дым либо от табака, либо от пороха, однако Апостол, к её сожалению, не курил.

Глава 5. Тюрьма. Противостояние

Отец Серафим пожаловал на третий день. Возник тихо, без шума и фанфар. Невесело улыбаясь, Апостол рассматривал окороченную бороду священника, когда понял, что на деле опасается взглянуть в глаза. Что за напускной жёлчностью не скрыть замешательства. Словно прочитав его мысли, батюшка успокоил:

– Утешьтесь, Марат Игоревич, многие прозорливые мужи положили на изучение Книги жизнь, но не постигли. Есть ли у вас ответ?

Есть, представилось. Резкий хук справа. Лицо патлатого разворачивается на сто восемьдесят градусов, обрызгивая красным настенные исповеди. Вслух же Апостол заверил, что книгу читал внимательно, но ответа не получил.

– Лады, – совершенно не расстроившись, согласился отец Серафим, – попытаемся разобраться вместе. Если не затруднит, прочтите вслух двадцать шестой стих первой главы.

– Слушай, отче, – Апостол вложил в последнее слово весь сарказм, на который только способен, – хочешь огорошить – валяй, но не выслуживайся, мне твоё представление ни к чему. Воротит, не оценю.

– Наоборот. Желаю, чтобы вам самому открылось, иначе и веры-то нет. На лавры не претендую, – лицо батюшки выражало невинность, – но, думаете, Господь Бог не в состоянии заставить человеков следовать своим заповедям? В состоянии, будьте покойны, – отец Серафим добавил в голосе стали, – но того не делает, ибо, любя людей безмерно, предоставляет им свободу выбора. С тем ценность соблюдённой заповеди, раб божий Марат, во стократ больше. Право каждого, куда, когда и в какую сторону направить стопы, притом лестно не забывать, что вести ноги должны голова и сердце.

– Выбор? Оставь, святоша! Всю жизнь мне лохматят о выборе. Хрень! Настоящий выбор, истинная свобода, есть только у воров в законе. Наша жизнь с детства напоминает путь отбракованной коровы на бойню. Пионерия, комсомолия, завод, пенсия, кончина. Дорога в никуда расписана по шагам. Давай по-честному. Видимость выбора иллюзорна. Сегодня я вижу это чётко, как водяные знаки на банкноте. Где родиться, когда пукнуть, с кем в кроватку лечь. Единственные люди, у кого есть очко класть на систему – воры! Они всегда имели яйца сопротивляться насилию. И я хочу так. И буду.

– Кто спорит? Вы и нынче, Марат Игоревич, вольны поступать, как желаете. С ворами тоже проще не бывает. Те, кто правит, загодя готовят клапанок, сквозь который кипучие свободолюбцы смогут выпустить пар. На мушке не только воры – да кто угодно: диссиденты, революционеры, и просто сумасшедшие искатели правды-матки. Воры же меняли один свод законов на другой, но всегда контролируемый властью. Всё это не имеет отношения к нашему диспуту. Читай двадцать шестой стих, либо прогони меня.

Марат покорился:

– «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему, и да владычествует он над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над зверями, и над скотом, и над всею землёю, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле».

Апостол замолчал и посмотрел на отца Серафима. Святой отец сидел с закрытыми глазами, и казалось, млел больше, чем арестант от хорошего чифиря.

– А теперь двадцать седьмой стих той же главы, – проговорил священник, не поднимая век.

Апостол отчего-то забыл возражать, ему стало казаться, что находится он не в камере ШИЗО, а исповедуется в храме. Хотя ни в церкви, ни тем более на исповеди бывать ему не приходилось.

– «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их».

– Ну как? – поинтересовался отец Серафим так, будто эти строки должны подсказать Марату ответ.

Апостол отрицательно покачал головой.

– Снова оставлю тебя. Думаю, подсказки достаточно, чтобы отыскать первый грех, – сказал, поворачиваясь к выходу батюшка.

Когда вскоре после священника появился Хан, Апостол не удивился. Единственное, что действительно казалось справедливым, вор не соперничал с батюшкой напрямую. Не спрашивал Апостола, о чём говорили, не опровергал доводов, словно и без того знал суть беседы. Они, как два ангела, светлый и тёмный, поочерёдно пытались завладеть им. Но кто из них убедительней, Апостолу придётся решать самому. Тот же чёртов выбор. В нём дело: выбор, как пить дать, вовсе не божий – чёртовый!

– Читаешь? – участливо спросил положенец, кивая на Библию, раскрытую на первой странице Книги Бытия.

– Читаю, – не стал скрывать Апостол, – патлатый загадки задаёт. Хочу сперва отгадать, чтобы не дёргался, а потом послать подальше.

– Это правильно, это поделом, – покивал Хан, протягивая дымящуюся кружку с чифирём.

– Хан, – сделал небольшой глоток Апостол, – всё хотел спросить тебя…

– О чём?

– О куполах.

Положенец, мягко поигрывая телом, беззвучно рассмеялся, затем одним движением стащил футболку, обнажив грудь с блудливой надписью: «Мы пили так, что вытрезвитель плакал»:

– О каких куполах? Об этих?!

– Ты что, Хан? – отшатнулся Апостол.

Храм о шести куполах мог казаться справедливым. Если бы не тело, на которое был нанесён. Будто издали проступал неизвестный истории собор. Масть кололи во времена, когда зэки строго придерживались собственных правил. Когда мазута приравнивалась к высшим ценностям зоны, порой дороже чая, жира, или повидла. Когда близко не существовало китайской туши, когда краской была смесь сажи, сахара и мочи. Когда вместо иглы использовали книжные скобы, заточенные о бетонный пол. Количество куполов набиралось не случайно, но могло и не означать количество лет отсидки. У Хана шесть куполов как раз соответствовали числу отсидок. И хотя купола исполнялись в разное время, «кольщики» считались истинными профессионалами в своём деле. Вопрос «За наколки отвечаешь?» меченым арестантам задавать опасались. Апостолу не раз предлагали стать «кольщиком», но он всегда отказывался. Рисовать на человеческом теле ему претило.

Всё это Апостол знал, не ведал лишь того, что на заре формирования статуса «вор в законе», татуировка воспринималась, как молитва. Если тело – храм, то изображение на нём суть икона, статус же «законника» – аналогия монашескому.

– Об этих, Хан. Если мы рисуем на собственных телах церкви и кресты, то почему ты против религии?

– Эх, Апостол, Апостол, тебе ещё во многом предстоит разобраться. Ты человек крепкий, с понятиями. Когда жил на воле, справно отстёгивал в общак. На киче не сломался, быстро накопил на авторитет, но кто есть воры в законе, не понял. Мы честны, совестливы, принципиальны, но только к своим поблудам, к бродягам. Всем остальным миром мы брезгуем. Купола не дань уважения, наоборот – насмешка над церковью. Пусть менты маракуют, что воры религиозны. Каждый купол очередной срок, но точно так же можно добавлять по голове к телу дракона. Босяки, Апостол, богу не интересны. Он любит покорных – рабов божьих. Помог ли бог кому-нибудь на зоне? Хрена лысого! Никому! Арестанты на зонах только на законных воров надеются. Может, в церквях и есть Бог. Вполне возможно, есть, спорить не стану, но в тюрьме нет бога, есть Вор. Как в церкви чают, мол, перекусим, чем Бог послал, так в тюрьмах уповают на Вора. Что Воры пришлют, как подогреют, такая и жизнь станется. Так-то, сынок, – старый бродяга достал папироску, помял в пальцах, но так и не прикурил. Посидел с минуту, помолчал, вздохнул совсем уж по-старчески, и ушёл, оставив Апостола наедине с пресловутым выбором.

Но Апостол не остался в одиночестве. На его левом плече, свесив ноги поближе к сердцу, примостился белый ангел. На правом, закинув ногу за ногу, устроился ангел в кровавом, в красном. Лиц Марат не различал. Подумав немного, раскрыл книгу. Решил на сей раз действовать основательно, понимая, что нахрапом святошу не взять. Бить надо его же оружием.

Внимательно прочёл Книгу Бытия. Затем отдельно двадцать шестой и двадцать седьмой стихи. Ни тот, ни другой к первому греху отношения не имели. Тогда зашёл с другой стороны, изучив описание греха, во всяком случае, всё то, что по его разумению тянуло на первородный человеческий грех. Досужая сказочка для детей. Но почему с этой книжкой носятся тысячи лет, неясно. Скорее всего, священник дурит голову, набивая цену себе и церкви, изображая, что в нескольких строчках заключён смысл мироздания. Пусть приходит и доказывает. Апостол устал, зол и не прочь кого-нибудь пришибить. Проще прочего на эту роль в одиночной камере подходит собственная тень – трусливое гнусное существо, вобравшее в себя тусклость лампочки. Но чтобы заснуть, нужен бой с тенью, обладающей сверхвыносливостью.

Апостол принял боевую стойку и ринулся в атаку, не позволяя врагу подготовиться к смертельному бою. Начинать всегда надо стремительно, с места в карьер, не потеряв ни одной секунды – их просто нет, секунд. Круши, рви, разбивай мифы кулаками. Марат некстати вспомнил слова Мастера: «Сначала научимся не вилять задницей», отвлёкся на долю секунды и пропустил сокрушительный удар. Нокдаун.

Глава 6. Ступени. Армейские каверзы

Хромой подполковник Родион Мефодьевич Кошелев, получивший Подольский райвоенкомат на откорм благодаря профессиональной травме, хмуро оглядывал будущих защитников Родины. Присматривался с крупицей едкого небрежения – здесь собрались послушные закону и равнодушные к обстоятельствам, страстные приверженцы священному долгу и те, чьи родители не сумели «отмазать» детей от срочной службы. Покупатели, в основном лейтенанты-первогодки, не спешили с выбором, дожидаясь, пока на проспиртованных физиономиях рекрутов проявятся признаки индивидуальности. Проводы в армию были незыблемой традицией. Военкому не верилось, что такой контингент справится в ближайшем будущем с возложенными обязанностями.

Свежее лицо Апостола выделялось на грустном фоне – так смотрелась бы благородная птица среди отчаянных монстров. Юноша был трезв и обнаруживал интеллект. Покупатели успели побороться за перспективу получить справного воина в свою часть, так что последнее слово, во избежание споров, оставалось за военкомом. Подполковник Кошелев взвешивал варианты. Погранец предлагал бутылку недорогого, но дефицитного болгарского коньяка. Гонец из элитного подразделения стройбата – новый шифер на крышу, простак из «химслужбы» пытался всучить набор фильтров, способных прищучить радиацию.

В свою очередь подполковник втихаря посмеивался над молодыми офицерами. Бывалому кадровику хватило взгляда на владельца блудливой улыбки, чтобы решить для себя: ничего путного в часть этот лоботряс не принесёт. Возможно, отдельные батальоны КГБ или спецназ ГРУ смогли бы обуздать паршивца, но этих пока не предвиделось.

Оставив призывников дышать собственными алкогольными миазмами, подполковник похромал к кабинету. Ему предстояло проинструктировать уборщицу, присланную из биржи занятости на время болезни постоянной работницы военкомата. Выполнив с неохотой необходимость, допустил женщину к службе и занялся долгожданным. На небольшом, но вызывающем уважение массивном столе появилась пара бутылок «Жигулёвского». Затем военком с предосторожностью вынул из сейфа вполне чистый стакан, больше для приличия, чем по надобности, подул внутрь и поставил на салфетку. За дверью послышался шум и подозрительная возня. Затем звуки щедрых затрещин. Трезвому трудно остаться неприкосновенным в пьяном сообществе – такой на Руси издавна смотрелся, как стукачок.

Картина представилась очевидная. Когда отвращение к инакомыслящему, замешанное на страхе перед армейским будущим, достигло критической точки, неконтролируемая реакция переросла во взрыв. Одного не учла стая монстров – благородная птица способна дать стремительный отпор. Что произошло в отсутствие командиров, осталось за кадром, но когда они появились, Апостол гасил последний очаг сопротивления.

– Смирррно! – оценив ситуацию, профессионально пропел подполковник.

Офицеры рассредоточились за его спиной и приготовились к экстренным мерам. На Марата вяканье хромого служаки не произвело впечатления – он был занят. Зато его жертвы, запуганные правдами об ужасах армии, прекратили сопротивление, попытавшись вытянуться во фрунт. Марат вернулся на место, не удостоив офицеров взглядом. Подполковник, ещё не решив, как проучит стервеца, решительно шагнул к нему. Апостол поднял голову. Кошелев, будто споткнувшись, с трудом удержал равновесие, до смешного похожий на аиста в вицмундире, раскинувшего в стороны крылья. Взгляд васильковых глаз напротив не предвещал радушия, скорее, унижение и позор в стенах родного военкомата, притом на глазах у младших по званию.

Родион Мефодьевич вмиг прикинул, что уж не молод для боевых учений, и оглянулся назад, справедливо рассчитывая на помощь. Молчаливый зов правильно поняли несколько офицеров и одновременно продвинулись вперёд. Действовали грамотно, сохранив линию атаки, и лишь поближе предприняли фланговые манёвры.

Марат не собирался облегчать им задачу, продолжив сидеть на полу, безучастно прислонившись спиной к стенке. Достигнув разумной границы, офицеры предусмотрительно остановились. Пассивное сопротивление не входило в расчёт. Оставалось за немногим. «Погранец» ухватил бунтаря за ворот рубахи. Пытался ухватить. И сразу, как скошенный стебель, упал на руки соратников – Марат оказался на ногах и задал смельчаку бычка. Лейтенанты, взревев, пошли на обидчика вместе. На лице Апостола подполковник различил явное желание поразмяться.

– Сто-ять… – едва слышно прозвучал голос, принадлежавший человеку, несомненно, привыкшему командовать и добиваться исполнения приказов. Всё замерло. Взоры обратились на незнакомца, высокого, тощего как смерть, старика. Откуда он взялся, и как при несусветной худобе ему вообще удавалось стоять, оставалось загадкой. При более внимательном рассмотрении, на что присутствующие не располагали ни временем, ни желанием, фигура старика напоминала повисшую плеть.

– Что здесь происходит, подполковник? – спросил так же тихо дед.

За долгую карьеру Родиону Мефодьевичу приходилось слышать много начальственных голосов. Этот – из очень авторитетных. Если не из самых. Оставалась шаткая надежда, что худосочный старикан – дед какого-то призывника, партийный бонза или громадный начальник. Тогда можно смело замять дело. Подпустив елея, Кошелев поинтересовался:

– С кем имею честь?

Живописная картина впечатляла. На полу корчились в несчастных позах тела, к стенам жался уцелевший молодняк, в ожидании распоряжений застыли лейтенанты. Прочитав вытребованные «корочки» деда, подполковник едва не сел на пол. Единственными бодряками в помещении выглядели старик и Марат. Апостол, хотя и признавал в худосочном вожака, подчиняться не считал нужным. Нарочито развязно прошёл мимо офицеров, попытавшись отодвинуть плечом деда:

– Отлить не дадут… Посторонись, дедушка…

Что произошло далее, Марат осознать не сумел. Стены, потолок, пол, закружились в хаотическом беспорядке. Перед глазами солнечно подмигнули окна, мелькнула стрелой зигзаг паркета, потерял опору портрет военного министра. С напевным фальцетом капитулировала дверь. Очнулся на полу в позе эмбриона, на нём, как на бревне, сидел старик и что-то толковал подполковнику. Кошелев с готовностью кивал, соглашаясь заранее. Заметив, что юноша очнулся, старик встал, вздохнул и, не оглядываясь, двинулся в кабинет военкома. Уже на входе, не оборачиваясь, пригласил:

– Следуй за мной… гладиатор.

– Давай топай, крокодил… – попытался восстановить статус-кво Кошелев.

Марат поплёлся за стариком, по дороге заставив военкома посторониться.

– Дверь прикрой, не в джунглях родился, – приказал старик Марату, когда тот присел напротив.

Апостол встал, но, повернувшись к двери, обнаружил, что она заперта. Сам и закрыл её секунду назад.

– Итак, лётчиком тебе не быть, как-то не уверен в себе. Сапёром – тем более. Но можешь оказаться полезным Родине в других ипостасях.

Что означает ипостаси, Апостол в точности не знал. Его ткнули носом, как кутёнка, пришлось попробовать на вкус собственное дерьмо.

– Ну что, карась, обоссался? – спросил старик, застыв мумией в кресле военкома.

– Нет, – признался Марат.

– Что-то не верится. Но есть способ проверить. Меня всегда интересовали люди, чьи поступки трудно предвидеть. Знал я, что ответишь «нет», и догадывался, что не из-за отсутствия страха. Ты точно не отморозок. Тогда что в тебе? Равнодушие к судьбе? Бывает. Принятие авторитета? Сомнительно, – Марат молчал, чувствуя, что старику не нужен ответ, одни рассуждения вслух. – В тебе сольный потенциал… Сейчас я веду интересный проект, нужны самодостаточные люди, способные мыслить автономно. И даже неординарно. Сделаем так – мне пора отлучиться, не дольше суток… Хочу застать тебя невредимым – здесь, не в милицейском участке. Если убедишь, что пригодишься, то вместо скучной… впрочем, опасной для жизни службы, станешь реально полезным Родине. Кстати, солдаты, подобные тебе, часто оказываются дома задолго до окончания срочной, обычно по причине наличия кровяных телец в моче, – Марат приподнял бровь.

С минуту, не мигая, старик рассматривал Апостола, как ботаник пришпиленного к картону кузнечика, затем задал вопрос, озадачивший Марата не меньше, чем предыдущий:

– Знаешь, когда у здорового мужика в моче обнаруживают кровь? – Марат не знал, и старик, не кокетничая, разъяснил: – Когда у него отбиты почки… Каким бы сильным человек ни был, спать нужно, а во сне, кроме снов – слепость, глухота, бессознательность. Судя по реакциям, ты не научился принимать правила чужой игры, так что когда два джигита по-дружески попросят постирать им носки… Позволь догадаться – ты им откажешь в невежливой форме. Так?

– Можете не сомневаться…

– Вот-вот-вот. Но джигиты долго помнят добро. Дождутся, когда неверный уснёт, примотают простынями к кровати, наберут песочек в кирзачи и нежно обстучат почки. Я описал сценарий, по нему тебя комиссуют домой. Уже инвалидом. В худшем случае, сам понимаешь – что.

В дверь робко постучал Кошелев. Старик спросил тихо:

– Мы договорились?

– Договорились…

Марат не мог избавиться от ощущения, что происходившее с ним тщательно продуманная акция, вовсе не совпадение. Но это не смущало и не хотелось советов. Часто казалось, что жизнь вообще спланирована кем-то, чья способность управлять универсальна. Кто-нибудь радовался бы таким обстоятельствам и, отдавшись течению, не утруждаясь, протягивая за подаянием руку, пожинал плоды. Но не Марат. Лишённый возможности заранее выстраивать бытие, лишь корректируя его по событиям, Апостол представлял свою жизнь никчёмной, оценивая бесчисленные победы и редкие неудачи, как данность.

– Сегодня переночуешь дома, – вернул его к действительности голос старика, – утром предстанешь на светлы очи подполковника. Не мешало бы извиниться перед народом, включая пострадавших…

– Ладно… – смирился Апостол.

– Тогда, Марат Игоревич, завтра ровно в восемь. Думаю, излишне предупреждать, что ты, хоть и не присягал, уже солдат, так что заруби себе на носу: для тебя слово офицера приказ, значит, непременно подлежит исполнению. Возьми вопросники, заполнишь – и дуй на свободу, – старик небрежным жестом выложил на стол пачку листов, едва не опрокинув бутылку. Сверху придавил узнаваемой коробочкой «Кохинора», дефицитных, остро заточенных карандашей.

Марат остался один. Вероятно, подполковник Кошелев получил необсуждаемое указание старика: не тревожить призывника Муравьёва-Апостола по пустякам. Хромоногий военком так и не появился в кабинете за вожделенным пивом. Выглядевшим одновременно как искушение и табу.

Сначала вопросы привели Марата в замешательство, затем завладели вниманием, заставив забыть о прочем. За стенами кабинета остались Подол, Киев, Элиста, Одесса и весь Союз Советских Социалистических Республик. Прежде пришлось отгадывать цифры, заключённые в цветных кружках. Марат знал о подобных заковырках, но эти отличались от банальной проверки на дальтонизм.

Далее пошли бесчисленные вопросы, хотя более дразнили варианты ответов. Предлагалось выбрать один из четырёх, и тут Апостолу пришлось попариться. Даже на вопрос: «Любите ли свою маму?», повторенный во множестве вариаций, у него не всегда находился однозначный ответ. Что же тогда ответить на: «Легко вижу, когда мне говорят неправду», или «Часто ли капризничал в детстве?», или совсем невозможный «Умеешь ли нравиться и добиваться популярности?». Когда же прочёл: «Возможно, до сих пор расстраиваешься из-за того, что произошло двенадцать лет назад?», пожалел, что не курит. Кому что известно? Такое не забывается.

За окном стемнело, когда Апостол покончил с бумажками. За время работы его никто не тревожил, он даже не представлял, что творится вне. Оказалось – ничего. Хромой униженный подполковник давно уехал отпивать трудный будень, покупатели, за неимением альтернативы, разобрали предложенную на Подоле гопоту и отбыли по частям приписки. Уборщица Нина, женщина-колобок, впервые попавшая на работу в военкомат, и усатый, как тараканий бог, прапорщик, стали свидетелями явления Апостола – с красными, будто у альбиноса, глазами. Уборщица лишь неприязненно зыркнула слезящимися от хлорки глазами и, едва не сбив парня с ног, ринулась, словно на амбразуру, в кабинет военкома. Марату показалось странным: её рабочий день закончился, но домой она не ушла, видимо, опасаясь первого недовольства военкома.

Покрутившись у запертого выхода, Муравьёв вернулся к логову подполковника. Оттуда доносились звуки передвигаемой мебели и заклинания уборщицы. Марат, вспомнив дворничиху Ляйпнихт, удивился, – «Почему все уборщицы так свирепы? Или у них это врождённое?». Возник в памяти день, когда он, шестилетний малый, выбежав из дому со скомканным рублём, по-пустому обругал немку. Наверняка, нашёлся бы нейтральный вариант.