Помоги проекту - поделись книгой:
– Разве что обо мне, – Матис широко улыбнулся, так что сверкнули зубы. Но в следующий миг по лицу его пробежала тень. – Ты, наверное, права. Если мы расскажем твоему отцу об украденной аркебузе, он с меня живьем кожу сдерет.
– Не станет он с тебя кожу сдирать, дурень ты! Кто ж ему тогда любимые мечи и кинжалы ковать станет, когда у твоего хворого отца сил не останется? Все будет хорошо, вот увидишь.
Агнес бодро кивнула, а сама судорожно размышляла, как рассказать о случившемся отцу. Что ей делать, если речь действительно зайдет о недостающей аркебузе? Просто солгать? Скорее всего, Филипп фон Эрфенштайн сразу ее раскусит, слишком хорошо наместник знал свою дочь. Оставалось только надеяться, что отец никогда не заметит пропажу оружия.
Агнес вздохнула и сжала руку Матиса:
– Ты же знаешь, я всегда на твоей стороне. Но то, что ты сделал, называется воровством! О чем ты вообще думал, Матис? А о том, что дорогая аркебуза попала в руки Черному Гансу, я уж вообще молчу… – Она со стоном ощупала затылок, до крови ушибленный о скалу. – Как бы то ни было, здоровенную шишку мне от отца вряд ли удастся скрыть. И про Пьюка с Парцифалем он наверняка спросит… Хочешь не хочешь, а рассказать о случившемся придется. При том, что у отца и так забот сейчас хватает, крестьянам подати уже платить нечем. – Девушка заботливо отерла остатки сажи с лица Матиса и заговорщически ему подмигнула: – Про аркебузу и твои нелепые эксперименты лучше вообще не говорить, иначе до беды дело дойдет. Ты и сам знаешь, что мой отец может взорваться не хуже твоего треклятого пороха.
Они наконец дошли до узкой тропы, ведущей в крепость. Усиленные железом ворота были, как обычно, настежь открыты. В неглубокой нише справа дремал старый стражник Гюнтер. Кожаный камзол был в пятнах от выпитого на обед пива, чуть гнутая алебарда стояла, точно метелка, прислоненная к стене. Еще два стражника и пьяница-орудийщик Райхарт составляли вместе с седовласым Гюнтером весь гарнизон крепости. Заслышав шаги Агнес, солдат встрепенулся:
– Приветствую, сударыня! Видать, не задалась сегодня охота? – Он осклабился, пожевывая выточенную из щепки зубочистку, но затем взглянул на Агнес с беспокойством: – А где же ваш сокол? И почему у Матиса вид такой мрачный, будто по нему стадо вшей пробежалось?
Агнес поджала губы и помотала головой:
– Нет… все хорошо, Гюнтер.
И после прошептала Матису:
– Будет, наверное, лучше, если я одна пойду к отцу. Иначе он опять решит, что ты меня во что-то втянул.
Парень кивнул и тихо спросил:
– А аркебуза?
– Положись на меня. Он ничего не узнает.
Агнес еще раз стиснула ему руку и под недоверчивым взором Гюнтера прошла во внешний двор. Там, как это часто бывало, царило запустение. Несколько гусей с гоготом носились по древней, запачканной навозом и грязью брусчатке. Кроме них, зловещего спокойствия ничто больше не нарушало. Жилая башня и примыкавшее к ней главное здание вздымались на высоту тридцати шагов и затеняли двор. Слева располагалось так называемое дворянское собрание. Некогда роскошное фахверковое сооружение, ныне перекошенное и с дырявой крышей, находилось теперь на грани разрушения. За ним примостилось несколько ветхих сараев и хозяйственных построек.
С тяжелым сердцем Агнес вступила в небольшой внутренний двор. Размышляя над дальнейшими действиями, она вошла в темную от копоти, продуваемую сквозняками кухню. Собственные мысли настолько ее увлекли, что кухарку Хедвиг она заметила, лишь едва не столкнувшись с ней. Толстуха как раз помешивала гороховый суп в горшке. Она беспокойно глянула из-под чепца и отложила ложку.
– Что с тобой, деточка? – спросила Хедвиг с сочувствием. – У тебя вид как у мертвеца.
Кухарка знала Агнес с самого рождения и временами до сих пор обращалась с нею, как с маленькой девочкой. Агнес уже не обращала на это внимания.
– Просто устала, – ответила она надломленным голосом.
– Так отведай немного горохового супа. Он тебе мигом…
– Господи, хоть кто-то в этой крепости может понять, что мне просто хочется побыть в покое?! – неожиданно прошипела Агнес. – Неужели это так сложно?
В тот же миг она пожалела о своих резких словах.
Кухарка изумленно опустила тарелку, которую протянула было Агнес.
– Хорошо-хорошо, – пробормотала она. – Я просто хотела как лучше. Может, тебе и вправду прилечь надо… Ты прямо не в себе. – Хитро улыбнулась: – Так бывает, когда взрослеешь. Кровь кипит, все раздражает… Может, вы с Матисом?..
Заметив сердитый взгляд Агнес, она замолчала и принялась дальше помешивать в горшке. Но от Агнес не укрылась едва заметная улыбка на лице старой кухарки.
Не сказав больше ни слова, девушка поднялась по витой каменной лестнице в свою комнату, расположенную на втором этаже. Сердце бешено колотилось, она устало опустилась на кровать, закрыла глаза и попыталась выбросить из памяти сегодняшний день.
Но грохот аркебузы еще долго стоял у нее в ушах.
А в нескольких милях высоко в облаках парил сокол. Он устало взмахивал крыльями, одно из хвостовых перьев сломалось: скоро ему придется приземлиться. Но там, внизу, по-прежнему подстерегала опасность. Раскатистый, оглушительный гром до такой степени напугал маленького хищника, что он давно сбился с пути и летел теперь над незнакомой местностью. Он не слышал зазывающих криков хозяйки, и никто не размахивал на земле приманкой, привлекая его внимание.
Он был один.
Силы начали покидать его, и сокол, нарезая широкие круги, стал постепенно снижаться. Из множества зеленых, бурых и белых пятен он высмотрел посреди леса квадратное сооружение, отдаленно похожее на родной дом. Сокол взял на него курс и в скором времени уселся на карниз у открытого окна. Он замахал крыльями, вскрикнул и принялся клекотать, зазывая хозяйку, как научился еще птенцом. Наконец к нему протянулись заботливые руки. Но то оказалась не мягкая и привычная перчатка из кожи, в которую его обычно брали.
Руки, что вцепились ему в перья, были другие.
– А я тебя знаю, – произнес удивленный голос. – Кто же послал тебя ко мне? Господь или дьявол?
На голову ему опустился какой-то колпак, и перед глазами сгустилась тьма. Сокол мгновенно оцепенел и прекратил взмахивать крыльями.
Затем его перенесли в приятное, потрескивающее тепло.
Игра началась.
Глава 2
– Да как посмел этот ублюдок трогать мою дочь?! Я выпотрошить его велю! Выпотрошить и колесовать!
Филипп Свирепый фон Эрфенштайн вскочил со скамьи и принялся расхаживать перед камином. Лицо его раскраснелось; черная, подбитая лисьим мехом мантия развевалась за спиной. Две охотничьи собаки устало подняли на него глаза и снова улеглись на теплую кабанью шкуру возле огня. Они не в первый раз видели хозяина в таком состоянии и знали, что приступы бешенства, как летняя гроза, быстро проходили.
– Этот Вертинген смолоду был ублюдком! – продолжал пыхтеть Эрфенштайн. – На турнирах позорил рыцарство и в поединках запрещенными приемами не брезговал. Даже представить себе не могу, что бы он с тобой сделал!..
Внушительного роста рыцарь покачал головой, и Агнес заметила в глазах отца неподдельный испуг. Седина тронула его некогда черные волосы – горести и заботы давали о себе знать. В далекие времена он потерял в битве левый глаз и с тех пор носил повязку на месте уродливой дыры. В сочетании со шрамом на левой щеке это придавало ему весьма устрашающий вид. После безвременной кончины жены Филипп фон Эрфенштайн опекал свое единственное дитя всем наседкам на зависть. К счастью, в крепости было достаточно укромных мест, чтобы спрятаться от ворчливого отца. Чем старше и женственнее становилась Агнес, тем острее в нем проявлялись заступнические инстинкты. Подобно многим мужчинам, ставших отцами в преклонном возрасте, он оберегал свою дочь с особенным рвением.
– Ты так и не ответила на мой вопрос. Что тебе понадобилось в этом лесу? – Богатырского сложения рыцарь повернулся к дочери и погрозил пальцем: – Как будто не знаешь, что там за сброд ошивается!
Агнес уставилась в пол и беспокойно ерзала на стуле. Вот уж полчаса отец отчитывал ее в парадном зале. За окнами уже сгущались сумерки, и по просторному залу пролегли длинные тени. Высокие потолки поддерживали ряды обветшалых колонн, вдоль стен висели рваные гобелены и выцветшие ковры. О содержании роскошных когда-то узоров оставалось только догадываться.
Филипп фон Эрфенштайн целый день провел в деревне, пытаясь хоть что-то собрать с крестьян. Настроение у него было соответствующим, а известие о покушении на любимую дочь стало последней каплей. Агнес решила ничего не говорить о схватке и убитом, чтобы лишний раз не тревожить отца.
– Мне же надо было разыскать Парцифаля! – выпалила она. – Ты же знаешь, как он мне дорог! Мне еще повезло, что Матис оказался поблизости. Он… он отвлек разбойников, и нам удалось сбежать.
– Отвлек, говоришь? – Отец недоверчиво уставился на нее единственным глазом. – И как же? Неужто своим вонючим порохом? Я, пока у крестьян был, слышал, как что-то громыхнуло два раза. Уж не твой ли Матис тут замешан? – Он снова погрозил пальцем и возвысил голос: – Я ему сто раз говорил, чтобы он прекратил заниматься этой чертовщиной! Пусть мечи кует и не тратит время на недостойный рыцаря хлам.
– Он… он бросался в разбойников камнями, а потом убежал.
Агнес изо всех сил старалась не смотреть отцу в глаза. В надежде, что наместник этим удовлетворится, она неуверенно добавила:
– Мы и сами слышали, как громыхнуло. Видимо, в какой-то соседней крепости стреляли.
Поколебавшись немного, Эрфенштайн все же поверил отговоркам дочери.
– Ладно, – проворчал он. – При случае я поблагодарю Матиса. Но это вовсе не значит, что я позволю ему и дальше марать руки в порохе.
Отец ворчал себе дальше, а Агнес мысленно возвращалась то к мертвому Пьюку, то к соколу. К таксе она относилась как к другу, но Парцифаль был для нее дороже всего на свете. Долгие месяцы ушли на то, чтобы прикормить и выдрессировать робкого поначалу сокола, натаскать с помощью приманки на ворон и других птиц. При мысли, что маленький охотник улетел навсегда, у Агнес комок вставал в горле.
– …И вообще, этот парень тебе не пара, – продолжал тем временем отец, наливая себе вина из оловянного кувшина. – В этот раз Матис, может, и выручил тебя, но в остальном-то он тот еще смутьян. Якшается без конца с Пастухом-Йокелем, этим бунтарем треклятым… О чем он вообще думает? Господь каждому уготовил свое место! Куда мы скатимся, если каждый станет делать то, что ему вздумается? – Он большими глотками выпил вино и грохнул кружкой о каминную полку. – Во времена старого кайзера такого не было. Тогда с молодчиками вроде этих особо не церемонились. Мигом на виселицу отправляли!
– Времена меняются, отец, – возразила Агнес и протянула руки к огню. Дрова хоть и потрескивали в камине, но теплее от этого в просторном зале не становилось. – Матис говорит, что крестьянам день ото дня все хуже. Их дети голодают, а поборы только растут. Так им еще охотиться и рыбачить запретили… Вот и сегодня утром наместник Анвайлера велел повесить троих браконьеров. Один из них был не старше Матиса. Дворянство и церковь прибирают всё…
– Церковь забирает то, что ей дают! – грубо перебил ее отец. – Ведутся же дурни безмозглые на эти индульгенции! Платят попам, чтобы им отпустили грехи, им да еще и предкам заодно… Ха! – он яростно мотнул головой. – Лютер правильно поступил, что обличал подобную чушь. А вот то, что крестьян подстрекает, за это ему трепку хорошую надо задать!
Эрфенштайн со злостью швырнул полено в огонь и запричитал дальше:
– А о нас кто подумает, о рыцарях? Просто позор, как обошлась с нами аристократия! Раньше, при императоре Максимилиане, царствие ему небесное, наше мнение и боевое искусство еще чего-то стоили. Но теперь, когда у власти Карл, его внук, дело решают одни только деньги! Деньги и ландскнехты, которых мы же еще и содержать должны. Только вспомнить, как при Гингате[2] мы с его императорским величеством…
Агнес молчала, и тирады отца лились на нее, как теплый летный дождик. Она хоть и любила его всем сердцем, но выносить перепады его унылого настроения у нее получалось с огромным трудом. С тех пор как император Максимилиан скончался несколько лет назад, империя, по словам Филиппа фон Эрфенштайна, неотвратимо приходила в упадок. После упорной борьбы германские курфюрсты усадили на трон Карла, внука Максимилиана и сына испанского короля. Объединенная с Испанией, Священная Римская империя стала крупнейшей державой Европы. И неважно, что правитель ее находился по ту сторону Пиренеев и ни слова не знал по-немецки.
Скрип двери вынудил Эрфенштайна прервать свой монолог. В зал просунул голову казначей Мартин фон Хайдельсхайм.
Тщедушный мужчина, как обычно, улыбался во весь рот, что никак не сочеталось с его холодным взглядом. Будучи казначеем Трифельса, Мартин фон Хайдельсхайм уже более десяти лет ведал финансовыми делами крепости. Однако бледный, вечно ссутуленный секретарь, очевидно, считал это занятие ниже своего достоинства. В своем небольшом кабинете на верхнем этаже дворянского собрания Хайдельсхайм зачастую сидел, уставившись от скуки в окно, и проводил время в обществе бутылки. Ему едва перевалило за тридцать, но вид у него был довольно дряхлый. И только если на глаза ему попадалась Агнес, он немного расцветал.
– Простите, что помешал, господин, – прошелестел Хайдельсхайм, не сводя глаз с девушки. – Но в списке годовых сборов, который вы мне дали…
– Что там еще? – проворчал Эрфенштайн. Заметив взгляд казначея, он нетерпеливо махнул рукой: – Говорите же, Хайдельсхайм. Моя дочь давно уже не маленькая, можно ее и в денежные вопросы посвятить. Ей все-таки предстоит однажды стать женой здешнего наместника, верно ведь?
Рыцарь подмигнул Хайдельсхайму, и тот громко прокашлялся.
– Так вот, список, – проговорил секретарь через некоторое время. – Он, похоже, неполный. Не хватает подворья Нойнэкер и двора под крепостными полями. Кроме того, сборы с Биндерсбахской переправы в этот раз совсем мизерные.
Эрфенштайн вздохнул и почесал небритый подбородок.
– Крестьянам больше нечем платить, – проворчал он. – Зима выдалась самая суровая на людской памяти. Беднягам даже посевное зерно доедать приходится, много детей на грани голодной смерти… А с тех пор как этот Вертинген, будь он неладен, на переправе взялся бесчинствовать, торговцы ездят другими дорогами. Много там теперь не соберешь.
Точно в безмолвном упреке, Хайдельсхайм вскинул брови.
– Не мне напоминать вам, что герцог требует своей доли. Господа вряд ли обрадуются, если…
– Проклятье, откуда мне взять деньги, если их нет! – злобно перебил его Эрфенштайн. – Может, мне, как Вертинген, в разбойники податься?
Мартин фон Хайдельсхайм ничего не ответил. Он продолжал рассматривать Агнес, пока взгляд его не замер на ее декольте. За последний год грудь у девушки заметно подросла, и казначей, похоже, наслаждался ее формами. Агнес стало неловко, она отвернулась и сделала вид, что греется у огня.
– Я… я поговорю с герцогским управляющим в Нойкастелле, – проговорил наконец Эрфенштайн. – Он не откажет в рассрочке. У других ленников наверняка те же трудности. Крестьяне повсюду ропщут – как бы не взбунтовались, как пару лет назад в Вюртемберге.
– Ну, Лёвенштайн-Шарфенеки, как поговаривают, в этом году даже подарок герцогу преподнесли, – Хайдельсхайм тонко улыбнулся. – Карманные часы, которые с недавних пор изготавливают в Нюрнберге.
– Ха, все знают, что Шарфенеки курфюршеской фамилии родней приходятся в третьем колене. Этим нет нужды крестьян обирать, они со двора в Гейдельберге мешками золото вывозят… – Эрфенштайн с отчаянным видом рассмеялся и выглянул в окно, на подернутые туманом холмы и заходящее солнце. – Эти господа в прошлом году еще перестроили свой замок, а нашему брату только и остается смотреть, как бы им своды на голову не рухнули. Не только крестьянам худо, весь мир по швам трещит!
Мартин фон Хайдельсхайм прокашлялся.
– Позвольте дать вам совет, ваше превосходительство. В арсенале, насколько я знаю, еще сохранилось несколько орудий. Их можно переплавить. Бронза и железо в цене, особенно в эти неспокойные времена. Возможно, удастся выручить с этого неплохие деньги.
– Пе… переплавить оружие? – Рыцарь с ошеломленным видом уставился на казначея. – Вот до чего мы докатились?
Потом он все же кивнул.
– Хотя, возможно, вы и правы, Хайдельсхайм. Все равно у меня не хватит людей, чтобы должным образом оборонять эту крепость. А на вырученные деньги, может, удастся купить досок и кирпичей… Предместье никуда не годится.
Эрфенштайн направился к двери, ведущей в жилую башню.
– Подождите тут немного, я сейчас же переговорю с орудийщиком. Пусть в ближайшие дни проведет с вами ревизию.
Агнес оцепенела. Если казначей со стариком Райхартом устроят ревизию арсенала, то наверняка узнают о краже! Она стала судорожно соображать, как отговорить отца от этой идеи, но тот уже скрылся за дверью. Зато Мартин фон Хайдельсхайм уставился на нее, не мигая. Некоторое время тишину нарушало лишь потрескивание огня в камине.
– Хорошо, что нам хоть ненадолго можно побыть наедине, – начал Хайдельсхайм льстивым голосом. – И вообще нам бы следовало больше времени проводить вместе, не находите?
Он подошел ближе и уселся с хитрой улыбкой на скамью подле Агнес. Девушка невольно отодвинулась. От Хайдельсхайма неизменно пахло вареным луком и плесенью.
– Мы… мы так давно знаем друг друга, – продолжил он неуверенно и провел языком по тонким губам. – Я еще помню, как вы маленькой девочкой то и дело выпрашивали у меня сладости… Помните?
Агнес молча кивнула. Раньше она действительно временами захаживала к Хайдельсхайму, потому что знала, что он держал у себя в сундуке сладкую пастилу. Казначей, пользуясь случаем, всегда гладил ее по голове, а иногда и пониже спины. Уже тогда его запах и неопрятный вид вызывали у Агнес отвращение.
Хайдельсхайм подмигнул ей:
– Ну, вы с тех пор повзрослели. Созрели. И отец ваш все чаще мне… хм, намекает…
– На что намекает? – Агнес напряглась. – Извольте объясниться, Хайдельсхайм!
Ее отвращение к казначею росло с каждой секундой, но она все же старалась держать себя в руках.
Мартин фон Хайдельсхайм пододвинулся к ней и доверительно положил ладонь ей на колено. Пальцы его, как проворные пауки, поползли вверх по бедру.
– Подумайте, Агнес, вам уже шестнадцать, почти семнадцать. Другие в вашем возрасте давно уже замужем. Вам тоже стоило бы поскорее подыскать… хм… видного мужчину. Мне есть что предложить… – Он двусмысленно ухмыльнулся.
Агнес резко вскочила. Все тревоги по поводу арсенала и краденой аркебузы словно улетучились. Неужели отец и вправду мог сосватать ее Хайдельсхайму без ее же ведома? Не секрет, что он давно подыскивал дочери подходящего жениха. До сих пор Агнес молча сносила его старания, хоть и понимала, что долго противиться браку не получится. Эрфенштайн надеялся найти достойного, а главное, состоятельного преемника для своих владений. Но не мог же он при этом иметь в виду Хайдельсхайма… Или все-таки мог?
– Вы, кажется, забываетесь, казначей! – прошипела Агнес. – То, что когда-то вам дозволено было гладить меня по головке, вовсе не значит, что теперь я стану запрыгивать к вам на колени.
Внешне девушка сохраняла бесстрастный вид, но голова ее разрывалась от круговорота мыслей. Она поверить не могла, что Хайдельсхайм только что сделал ей предложение. Не исключено даже, что с согласия отца. Положение было до того нелепое, что ей хотелось просто выбежать из зала.
Казначей примирительно вскинул руки. Отповедь Агнес привела его, очевидно, в замешательство.
– Вам… вам ведь не нужно вот прямо сейчас решаться, – пролепетал он. – Может, через месяц… Да по мне, хоть через полгода.
– Забудьте об этом, Хайдельсхайм. Я за вас никогда не выйду. Секретарь – это ниже моего достоинства!
Во взгляде казначея проявилось вдруг что-то жесткое, даже грозное. И без того восковое лицо его стало мертвенно-бледным.
Поделиться книгой: