– Тебе хорошо говори-и-ить, у тебя мужа не-е-ет…
Из сеней вышел Грач, челядинец, и, прихрамывая, направился к конюшне – запрягать лошадь в волокушу. Молчана следом тащила узлы и котомки. Она была словенкой и еще лет двадцать назад попала в плен к руси, а после ее изгнания задержалась при новых хозяевах, ибо не имела ни родни, ни угла, где голову приклонить. Отец Домагостя, Витонег, в последние годы приблизил к себе ее, тогда еще молодую женщину, и за год до его смерти она родила дочь – Тепляну. По старому обычаю после смерти старика и Молчана, и ее дочь получили свободу, но идти им все равно было некуда, и они по-прежнему жили у Домагостя. Его дети знали, что по сути Тепляна приходится им теткой, но относились к ней примерно так, как и относятся дети свободной жены к детям робы: вроде свои, а вроде и не ровня! Тепляна выросла миловидной и покладистой девушкой, причем особенное сходство ее с Дивляной убедило бы любого, что она той же крови. Такой же стан и черты лица, рыжеватые волосы… но не было в ней того огонька, который отличал Дивляну, того блеска в глазах, живости в каждом движении. Впрочем, Нежата, дельный парень из Хотонеговой кузни, уже не первый год обхаживал Тепляну на весенних гуляниях и ждал только, пока разживется немного, чтобы обзавестись своим хозяйством и жениться.
Кроме женщин, сопровождать отъезжающих хозяйских детей должны были хромой Грач и старый Тул – в битве от них все равно толку не будет.
Через двор прошел Домагость, уже в кольчуге, со своим знаменитым варяжским мечом на плечевой перевязи. Вид у него был как у настоящего воеводы или князя – не зря же он вел свой род от словенских князей. За ним торопился Вестмар Лис и с озабоченным видом что-то говорил. В бурой кожаной рубахе, с мечом, держа в руке варяжский шлем с полумаской, он тоже выглядел скорее воеводой, чем купцом. Все торговые гости привыкли охранять свой товар с оружием в руках, и полсотни Вестмаровых людей, хорошо вооруженных и закаленных опасностями, подстерегающим на морях, были совсем не лишними.
Вскоре Вестмар вышел из дома и остановился перед дверями, хмуро глядя на берег.
– Вот поэтому жители виков обычно заключают договор с кем-то из соседних конунгов, – пояснил он, заметив рядом Велема и будто продолжая ранее начатый разговор. – А он охраняет торговых людей от разных там любителей чужого добра, которые от Праздника Дис до осенних пиров так и рыщут по морям. И еще эти женщины у меня! Некстати я их взял, но уж больно случай выгодный! Лучше бы я мечи вез – их и увезти, и спрятать легче. А этих куда я спрячу?
– Им уже и так не повезло, – согласился Велем. – Это все вдовы? Кто-то поубивал их мужей?
Вестмар сначала его не понял, а потом засмеялся.
– Нет. Это не вдовы. У этих женщин вовсе не было мужей. Викинги разорили какой-то ирландский монастырь.
– Что?
– Это… ну… – Вестмар запнулся. – В Бретланде и Эрине есть такие особые дома, где живут люди, мужчины или женщины, которые ничего не делают, только служат богу.
– Все эти женщины служили богу, живя в одном месте?
– Да. Кристусу.
Велем посмотрел на пленниц, которые сидели на земле и, сложив руки, что-то негромко бормотали. Так много божьих служительниц в одном месте, да еще обиженных разорением их святилища… Это опасно. И уж не этот ли бог в отместку наслал на Ладогу разбойную дружину руси? Велем, нахмурившись, взглянул на варяга. Выходит, Вестмар, соблазнившись выгодной сделкой, сам и привез сюда эту беду?
– Ну, что та, которую мы тебе отдали? – спросил Вестмар. – Умерла?
– Да вон она сидит. Мать ее вылечила.
Велем посветлел лицом и кивнул на свою новую челядинку, которую в доме стали звать Ложечка. Только Никаня, которая вместо «ложка» говорила «лузика», так же называла и ее. Постепенно оправившись, в последние пару дней та уже вставала и часто навещала прежних подруг.
Теперь ее легко было узнать среди прочих. Ее прежняя одежда, порванная в нескольких местах, грязная и пропитанная кровью, пришла в полную негодность, и Милорада сожгла ее вместе с хворью. Взамен Тепляна выделила ей свою старую сорочку, Дивляна – полинявшую свиту, а Велеська снабдила куском тесьмы собственного изготовления, кривоватой и неказистой, но вполне пригодной в качестве пояска. В словенской одежде, в плотно намотанном платке, под которым спрятались короткие волосы, с замкнутым, скорбным и немного растерянным выражением лица она и впрямь напоминала теперь молодую вдову.
– Ну, значит, ее бог о ней все же позаботился, – заметил Вестмар, найдя глазами свою бывшую собственность.
– Это мать о ней позаботилась, – пробормотал Велем и подумал, что без трав и заговоров Милорады чужеземка была бы давно мертва.
Эта мысль успокоила его: не похоже, чтобы нынешняя участь этих женщин занимала бога. И если ей хватит сил, то пусть уходит со всеми, а не то попадет в руки викингов еще раз.
Один раз семейству Домагостя уже приходилось бежать из Ладоги, спасаясь от набега, и по дороге ночевать в лесу. Дивляне тогда было всего три или четыре года, и она совсем не понимала опасности. С того случая она запомнила только, как рано утром бегала по зеленой траве возле шатра и визжала, оттого что роса обжигала влажным холодом босые ноги, как измазала руки о закопченный бок огромного котла, в котором могла бы тогда поместиться целиком, и как потом Молчана отмывала ее в реке, куда пришлось спускаться по крутому, заросшему кустами склону. Девочка тогда и не задумывалась, отчего это мать и все остальные вздумали пожить немного в лесу, и ее ничуть не огорчало, что в шатре так холодно и жестко спать… И теперь она собиралась скорее с любопытством, чем со страхом. Огорошило ее только то, что Милорада, как оказалось, не собиралась ехать со всеми.
– А Никаню я как брошу? – Мать развела руками.
Испокон века свекровь – первая повитуха при молодой невестке, а родная мать Доброни давно умерла. Милорада, заменившая мать растущим пасынкам, никак не могла пропустить появление на свет первого внука своего мужа.
– Ничего, справимся. Вы с Войнятой не пропадете, а мы, даст Макошь, тоже как-нибудь тут…
Она вздохнула и заправила под повой выбившуюся прядь. Несмотря на то, что у нее было уже трое взрослых детей, Милорада оставалась такой красивой и бодрой, что гости на возрасте заглядывались бы и на нее, – если бы не опасались разгневать хозяина.
Когда уложили пожитки и пришла пора прощаться, берег Ладожки снова огласился воплями. Отец, родичи по отцу и матери – всего с три десятка мужчин – оставались здесь, чтобы встречать врага, и женщины висели на них, причитая. Дивляна не могла оторваться от Велема, к которому была особенно сильно привязана, и даже Яромила не удержалась от слез, целуя всех братьев подряд.
– Ну, Леля ты наша ладожская! – Ранята, старший сын Рановида, сам утирал глаза кулаком, поглаживая двоюродную сестру по рыжевато-золотистым волосам. – Нам тебя бы от ворога уберечь, на то мы мужики! А будешь ты жива, новые дети народятся, если что! Ты себя береги! А с нами Перун-Громовик и сам Волхов-батюшка: побьем русь, будь она неладна!
– Еще и Вал-город отвоюем! – добавил его брат Синеберн, или Синята, глянув на юную вдову-воеводшу, которая стояла у волокуши со спящим ребенком на руках. – Наследник у Хранимира есть, вон какой витязь знатный, Даряшка едва держит! Подрастет, тоже валгородским воеводой будет.
Дивляна отвела глаза. Сегодня Даряша выглядела ослабевшей и погасшей по сравнению со вчерашним днем: видимо, здесь, среди родни, она окончательно осознала, что осталась без мужа, без дома и хозяйства. Она ходила, словно глубоко задумавшись, по лицу порой скатывались слезы. Она то погружалась в свои мысли, то вдруг вздрагивала и оглядывалась, точно искала того, кто навсегда исчез за воротами Валгаллы – небесного покоя для славных воинов, о котором муж ей рассказывал. Глядя на нее, и младшие сестры принимались плакать: каждая из них мечтала о замужестве, и жутко было видеть, что эта желанная новая жизнь так внезапно и страшно может закончиться.
Прочие старейшины тоже отсылали своих: кто уже уехал, кто еще только собирался. Оставались мужчины и парни, достаточно взрослые, чтобы держать оружие. Тронулись целым обозом. Маленькие дети сидели на руках у матерей и челядинок, постарше – гомонили, носились взад-вперед вдоль дороги, гоняясь друг за другом. Этим все было нипочем, они даже радовались приключению. Женщины то жаловались и причитали, то вдруг принимались утешать одна другую, чтобы не накликать беды.
Из Ладоги ехали медленно: на юг тянулись пешком, верхом и с волокушами беженцы из ближайших селений, гнали с собой еле-еле бредущий скот, а навстречу торопились мужики, спешно созываемые с ближайшей округи – кто с топором, кто с копьем, некоторые с луками. Лица у всех были суровые. Хвалинка, вытирающая слезы и шмыгающая носом, брела рядом с волокушей, на которой сидела ее хворая старая свекровь. Дивляна шла рядом с Веснавкой, внучкой стрыя-деда Братомера и своей лучшей подругой. Девушки часто оглядывались, ловя ухом звуки позади, и все казалось, что тишину вот-вот могут разорвать крики, вопли, рев боевых рогов, звон оружия…
Двигаясь вниз по течению Волхова, за первый день одолели едва половину обычного перехода и не сумели даже миновать пороги: женщины, старухи, дети ползли еле-еле, то и дело останавливаясь отдыхать. До порогов, возле которых стоял Дубовик, добраться засветло не успели, приходилось ночевать под открытым небом.
В сумерках отановились, выбрали широкую поляну между Волховом и лесом. Подростки принялись рубить опорные шесты для шатров, лапник на подстилки, дрова, причем Вздора и Велерада махали топорами так, что племянники не могли за ними угнаться. Поставили шатры, из тех, что Домагость использовал во время торговых поездок. Челядинки, взяв ведра, полезли, охая, с высокого берега вниз за водой. Вскоре запылал костер, и все свободные от насущных забот ладожане жались к нему: холод весенней ночи пробирал до костей, несмотря на теплые овчинные кожухи. В котле сварили кашу, в которую бросили немного копченого мяса, и старшая Хотонегова невестка, Прилепа, морщась от дыма, черпаком на длинной ручке разложила варево по мискам.
– Лучше у костра ложитесь, замерзнете в шатрах! – уговаривал женщин Войнята.
– Я буду у костра! – тут же согласился Витошка.
– И я! – вслед за ним закричала Велеська.
Дивляна и Яромила все-таки легли в шатре: какая-никакая, а крыша. Хвалинка устроилась между ними, на самом теплом месте, и все причитала шепотом: а ну как в это самое время ее муж, может быть, сражается с русью и его убива-а-а-ю-у-ут! Дивляна тоже долго не спала, ворочалась на жесткой кошме, пытаясь найти положение, чтобы ничего не давило в бок. В сумерках шатер поставили так неудачно, что ноги у них оказались выше головы: заснуть не получалось, пока Дивляна наконец не переворошила на ощупь пожитки, сделав изголовье повыше. На душе у нее тоже было смутно. Что там сейчас, в Ладоге? Как отец с дружиной, как мать и Никаня?
– Небось уже родился кто-то, – шепнула Яромила, и Дивляна отметила про себя, что они с сестрой опять думают про одно и то же. – Хоть знать бы, мальчик или девочка.
– А если девочка, то как назовут, как ты думаешь?
– Радогневой назовут, что тут думать? Это же будет первая девочка, что у нас в доме родится, с тех пор как бабка померла.
– А если мальчик?
– Может, Добромер… Или Благолюб, если считать, кто последним помер. Не знаю, там как отец решит.
Перебирая имена дедов и прадедов, которых только что поминали на Родонице, Дивляна задремала, но по-настоящему поспать не удалось. От ночного холода лицо леденело, и приходилось натягивать на голову кожух. Едва увидев, что за пологом шатра забрезжило, и услышав, как кто-то возле костра стучит топором по дереву, Дивляна тут же завозилась, выбираясь из-под одеял и овчин: казалось, что на свету теплее!
Быстро сварили кашу и снова тронулись в путь. Но проехали немного, потому что Гладыш, парнишка из Хотонеговой челяди, приложив ладонь ко лбу и вглядевшись вперед, вдруг вокликнул, обернувшись к Войняте:
– Вроде едет кто-то!
– Кто? – Войнята подошел ближе. – Я не вижу.
– Да вон, по реке навстречу.
– По реке?
– Лодьи, четыре вижу… пять…
– Что там? – К ним приблизилась Дивляна. – Ой, я вижу лодьи! Кто же это?
– А это Творинеговы до Дубовика раньше нас добрались, и дед Хотимыч воев уже собрал!
– Уж больно быстро они снарядились! – не поверил стрый Войнята.
– Да и маловато больно, – подхватила Вздора, прикрывая рукой глаза от солнца. – Да парни, вишь, все молодые, будто не воевать, а жениться едут!
Она была права: в двух лодьях сидели с два десятка молодых парней, но никакого товара, кроме обычных припасов и большого котла, с ними не было. Для ополчения одних даже Вельсов их было маловато: Вельсы обслуживали пороги, помогая торговым гостям переправлять товары и лодьи, и в иное лето зарабатывали достаточно, поэтому в городке жило немало людей.
– Спросить, что ли? – предложил Селяня, пятнадцатилетний Хотонегов сын.
Для будущей битвы отец оставил с собой двоих старших, а Селяню, посчитав слишком молодым, отослал с женщинами. Надо сказать, что парень не страдал из-за этого и не дулся, что-де его держат за маленького, а усердно старался заботиться о женщинах и приносить пользу, чем доказал, что и в самом деле уже взрослый.
– Э, стрыюшко, а ведь я вон того парня уже видел! – вдруг воскликнул он.
И показал на кого-то в передней лодье. Спуститься здесь к воде было бы нелегко, но поверх ивовых и ольховых зарослей на склоне людей в лодьях было видно довольно хорошо.
Рядом ахнула Дивляна, а одновременно с ней и Яромила воскликнула:
– Да и я его знаю! Это же Вольга, плесковский княжич!
Все разом загомонили, замахали руками плывущим; те махали в ответ, поднимая головы.
– Ты ли это, Волегость Судиславович? – крикнул Войнята, прищурившись.
– Это я, Волегость сын Судислава плесковского! – подтвердил снизу знакомый голос. – А здесь кто?
– Тут я, Воинег Витонегов сын, из Ладоги. Здоров будь, Волегость Судиславич! Куда направляешься? Или уже прослышал о нашей беде?
– О какой беде?
Лодьи подошли к берегу и остановились; гребцы придерживались за ветки низко растущих кустов.
– Русь идет из Нево-озера! Не то пять, не то четыре корабля, говорят. Вал-город разграбили-разорили, воеводу Хранимира убили самого! Прямо в самую Родоницу. Домагость войско собирает, а баб с ребятишками и челядью в Дубовик к родне нашей послал.
– И… Домагостевы домочадцы с тобой?
– Здесь они – дочери его да сын меньшой. У меня все цело, сколько мне дали, столько и веду. Да еще всякое бабье прицепилось, вот и бредем помаленьку.
Взгляд Вольги скользнул по фигурам, стоящим на вершине обрыва среди кустов. Белые рубашки, серые некрашеные свитки, женские сороки, белесые головки ребятни… И – две головы с девичьими косами, рыжие, золотистые. Два миловидных лица, одно из которых жило в его мыслях и мечтах, сияя, будто солнце.
Прижав руку к бьющемуся сердцу, Дивляна стояла молча, не в силах заговорить, хотя сказать ей хотелось так много! С Вольгой, единственным сыном плесковского князя Судислава, она впервые встретилась прошлой осенью, в Словенске, на свадьбе, где словенский старейшина Вышеслав женил своего сына Прибыслава. С тех пор Вольга уже полгода как заполнял собой мысли, сердце и воображение Дивляны. Род Домагостя состоял с Вышеславом в отдаленном родстве, а Вольга приехал в качестве брата невесты – княжны Любозваны. За несколько дней свадебных гуляний Вольга и Дивляна, пожалуй, и пары слов не сказали друг другу, – но везде и всюду она искала его глазами и почти всегда встречала ответный взгляд.
Особенно волновало ее одно воспоминание: как-то Вольга в разговоре с ее братом Горденей шутливо жаловался, что в Плескове нет хороших невест, придется на Волхов ехать. Горденя отвечал, что-де невест у нас много уродилось, знай выбирай; а Вольга тогда обещал, что, как придет срок ему жениться, непременно приедет в Ладогу за невестой. И со значением смотрел при этом на нее, Дивляну. Или ей только казалось?
Но с тех пор как она вернулась с Прибыславовой свадьбы домой, в ней что-то изменилось. Девочки начинают мечтать о собственной свадьбе едва ли не с той поры, как уразумеют, что это такое. Мечтают с семилетнего возраста, когда начинают обучаться рукоделию, чтобы шить будущее приданое; мечтают в долгие зимние вечера, когда вместе с подругами занимаются прядением, ткачеством, шитьем, вязанием, вышиванием и под протяжные заклинательные песни вплетают в ткань охранительную и жизнетворную ворожбу на счастье всей будущей жизни подобно тому, как это делает сама Мать Макошь, спрядающая людские судьбы. И Дивляна, как всякая девица, за прялкой и ткацким станом думала о женихе, но раньше его образ рисовался ей очень расплывчато: просто некто в праздничной рубахе, как необходимая часть свадебных обрядов, – ведь без жениха-то ничего не выйдет.
Все изменилось с тех пор, как она повстречала Вольгу. Среднего роста, сильный и крепкий, загорелый, с темно-русыми волосами и густыми черными бровями, из-под которых серо-голубые глаза сияли яркими звездами, веселый, разговорчивый, удалой, отважный, всегда готовый и спеть, и сплясать, и побороться, он был вожаком плесковских парней не просто потому, что княжий сын, а потому, что и вправду не было ему соперников. Все, за что брался Вольга, он делал от всей души: если дрался, то до полного торжества над соперником, если плясал, то до изнеможения, если пил на пиру – то до того, что не уйти своими ногами. Стоило ей теперь подумать о женихе, как именно он, словно наяву, вставал у нее перед глазами. Она видела его взгляд, его улыбку, задорную и многозначительную. Это и был настоящий жених, а остальные так, не женихи, а банные затычки! Даже странным казалось, что девки влюбляются в каких-то других: на всем свете один Вольга в ее глазах стоил любви. Как о самом большом несбыточном счастье Дивляна мечтала о том, чтобы он и правда приехал в Ладогу на Купалу, когда выбирают невест. Увидеть его раньше она и не мечтала – не ближний край от Плескова до Ладоги ехать. И вдруг… Уж не сон ли это?
Но и Вольга, стоя в лодье под берегом, смотрел на нее так, будто считал все это сном. Едва понимая, что делает, Дивляна вдруг соскользнула с обрыва и стала ловко спускаться меж кустов, придерживаясь за ветки. В здравом уме даже она, известная егоза и непоседа, никогда не полезла бы по такой крутизне, да еще и над водой, – но голубые Вольгины глаза, его восторженный и зовущий взгляд заставили ее забыть обо всем на свете. Ей хотелось одного: подойти, убедиться, что эта встреча наяву и что он помнит ее.
Видя, что девушка почти катится с обрыва им на головы, Вольга выскочил из лодьи, встал на мелководье и поймал Дивляну, не дав ей слететь в воду. Опираясь на его плечи, она задержалась на крутом спуске, но даже не заметила, что едва не окунулась в холодный весенний Волхов. Руки его были горячими, от широкой груди веяло теплом, и Дивляне было разом и стыдно немного, и весело.
– Ты ли это, Дивомила Домагостевна? – тихо, с недоверием и радостью проговорил Вольга, и даже его «окающий» кривичский говор казался ей полным особого очарования, а от звука его голоса в груди прошла теплая волна.
– Я, – тихо подтвердила Дивляна.
И про себя пожалела, что поленилась утром перечесать косу и теперь мелкие прядки липли к щекам, – стоит теперь перед Вольгой нечесаная, как кикимора…
– Ну, что у вас там за дела? – спросил Вольга, но в голосе его слышался какой-то другой вопрос, обращенный только к ней одной.
– У нас… русь на нас идет, чуть не пять сотен человек, Вал-город разорили, у нас беженцы оттуда… – ответила Дивляна, но, глядя на ее лицо и слыша голос, никто не догадался бы, что она сообщает такие тревожные и неприятные вести. – Отец войско собирает… На Ильмерь гонцов послал. А вы-то откуда взялись?
– А я… а мы за невестами едем. – Вольга оглянулся на своих спутников и широко, белозубо улыбнулся. – Видали мы осенью, до чего ладожские невесты хороши, тогда обещали, что приедем, – вот и едем.
– Так за невестами на Купалу ездят.
Дивляна лукаво улыбнулась в ответ, и сердце заходилось от счастья, так что дыхание перехватило. По глазам Вольги было ясно, что он-то ехал за одной-единственной невестой – за ней, Дивляной. Все-таки не глупостями, как уверял братец Велем, оказались ее мечты и надежды, и все теперь вокруг казалось ей одето ярким светом, будто для нее одной вставало над миром какое-то особое солнце.
– Не рановато ли снарядились?
– Так ведь Красная Горка вот-вот. Мог ли я до Купалы ждать – а вдруг еще на Ярилу Сильного лучшую-то невесту уведет кто? Нет, я бы теперь всем парням сказал: моя эта, а кому не по нраву – выходи! – Вольга резко мотнул головой, приглашая на бой возможных соперников, и Дивляна счастливо засмеялась. – А ты мне прямо по дороге встретилась… – тихо добавил он. – До сих пор не верю, что наяву…
– Нас отец в Дубовик отослал от беды подальше, а если дед Хотимыч надумает на Ильмерь ехать, то велел с ним.
– И правильно, – согласился Вольга. – Коли русь идет, нечего вам там делать. Эх, знать бы, взял бы с собой людей побольше. А то самых близких только товарищей собрал, дружину мою молодую, неженатую, с кем мы зимой лисиц-куниц били… Ну, даст Перун, и так русь разобьем.
– Ты будешь с русью биться?
– А то как же?
Вольга обернулся к своим людям:
– Что, ребята, побьем русь?
– Побьем! Еще как побьем! – дружно закричали они в ответ.
С этими парнями Вольга каждую зиму уходил жить в лес, на заимку, и там парни кормились охотой – чтобы не обременять домочадцев в голодное зимнее время – и добывали меха, которые весной продавали варяжским гостям. Понятное дело, что долгими зимними вечерами на заимке, в душной дымной избе, слушая вой пурги за крошечным окошком, Вольга не мог найти лучшего занятия, чем вспоминать сытую осень, веселую сестрину свадьбу, а заодно мечтать о том, как, может быть, наступившим летом он раздобудет себе жену. Ту, с пышными рыжими волосами, серыми глазами, задорную, яркую, как искорка, знатного рода, настоящую пару для него, будущего плесковского князя! И понятно, что у восемнадцатилетнего парня, едва закончилась зима, не достало терпения дождаться Купалы.
– Вольга, отвези меня назад в Ладогу! – вдруг взмолилась девушка.
Случилось то, о чем Дивляна мечтала долгими вечерами осенью и зимой, пока сидела на длинной лавке среди прочих девиц и пряла кудель под тягучие песни и разговоры – она снова встретила Вольгу! И не было сил так скоро вновь с ним расстаться! Отпустить его туда, куда вот-вот придет русь! Туда, где оставались отец, мать и братья.
– Я воротиться хочу! – заявила она и почувствовала, как на душе разом полегчало. Все-таки она с самого начала не хотела ехать. – Отвези меня назад!