Мое появление

— …буквально неисчислимые гостевые появления, — повторил он. — Критики возносят твой драматический полицейский сериал, который идет уже сколько, три года? четыре года? У тебя есть… — он посмотрел на карточку, — талантливая дочь, которая снялась в нескольких фильмах и которая сейчас в сериале, муж, который просто потрясатель основ, сноситель с ног, настоящая легенда в комедийной индустрии…

— Помните «Laugh-In», — сказал координатор NBC Sports. — «Флипа Уилсона»? «Смазерс Бразерс»? Помните время, когда Saturday Night Live был хорош? — он покачал головой в восхищении.

Леттерман отпустил голову.

— Итак, сериалы, дочкины сериалы, номинация на Эмми, буквально неисчислимые потрясения и снесения и прошлые шоу мужа, один из лучших браков в индустрии, если не во всем Северном, э, полушарии… — он посчитал перечисленное на пальцах. Руки у него были идеально обычными. — Да у тебя жизнь удалась, подруга, — сказал он, — если позволишь. — он улыбнулся. Я улыбнулась в ответ.

— Ну, и итак, Сьюзан, страна интересуется, зачем это ты вдруг снялась в этих… рекламах сосисок? — спросил он голосом, близким к хныканью, который тут же еще и преувеличил.

Ворвался тоненький голосок Руди:

— Видишь, как он преувеличил нытье, как только увидел, что?..

— Потому что я не великая актриса, Дэвид, — сказала я.

Леттерман казался пораженным. Миг под лучами белых софитов я смотрела на него, и он казался мне пораженным. Я была уверена, что беседую с в принципе искренним человеком.

— То, что ты перечислил, — сказала я, — это все активы, вот и все. — я посмотрела на него. — Это мои активы, Дэвид, это не я. Я актриса коммерческого телевидения. Так почему бы не сняться в телерекламе?

— Будь честной, — сказал Руди голосом слабым и металлическим из-за некачественного микрофона. Леттерман притворялся, что пьет кофе из пустой чашки.

— Будем честны, — сказала я. Аудитория молчала. — У меня только что был травматический день рождения, и теперь я избавляюсь от иллюзий направо и налево. Я женщина без иллюзий, Дэвид.

Дэвид, кажется, оживился при этих словах. Прочистил горло. Наушник зашипел указанием ни в коем случае не говорить слово «иллюзия».

— Какое забавное и неожиданное совпадение, — сказал Леттерман, размышляя. — А я — иллюзия без женщин; скажи, ты… замечаешь тут некую параллель, Пол?

Я засмеялась со зрителями, когда Пол Шэффер изобразил жест «поди-разбери» со своей эстрады.

— Обречена, — передал муж из кабинета человека, чьи подчиненные рыбачили без крючков и сидели во взрывающихся кругах. Я пригладила волосы над ухом. Сказала:

— Мне сорок, Дэвид. На прошлой неделе мне стукнуло сорок. Наступил момент, когда, по-моему, мне пора бы понять, кто я, — я посмотрела на него. — У меня четверо детей. Ты много знаешь актрис с четырьмя детьми?

— Есть актрисы с четырьмя детьми, — сказал Леттерман. — Разве к нам недавно не приходила очаровательная леди с четырьмя детьми, Пол?

— Назови десять актрис с четырьмя детьми, — предложил Пол.

Леттерман деланно засомневался.

— Десять?

— Мередит Бакстер Берни? — сказал Риз.

— Мередит Бакстер Берни, — кивнул Леттерман, — и у Лоретты Свифт четыре ребенка, да, Пол?

— Джейн Фонда?

— По-моему, у Мередит Бакстер Берни вообще-то пять детей, Дэйв, — сказал Пол Шэффер, наклонившись к микрофону своего маленького органа. На его большой лысине был ярлык с надписью «Лысина».

— По-моему, суть в том, господа, — прервала я их с улыбкой, — что у меня есть дети, которые уже успели стать больше звездами, чем я. Я снялась в двух фильмах, всего, за всю карьеру. Теперь, когда мне сорок, я понимаю, что с двумя фильмами и тремя длинными сериалами мой след на планете не останется в веках. Дэвид, я телевизионная актриса.

— Ты Женщина, Которая Играет на телевидении, — поправил Леттерман с улыбкой.

— А теперь еще женщина из рекламы, — я пожала плечами, будто не замечала в этом ничего особенного.

Пол Шэффер, все еще наклонившись над органом, наиграл мне короткую, но очень милую мелодию в честь дня рождения.

Леттерман засунул еще одну карточку между зубов.

— В общем, как я тебя понял, ты говоришь, что не считаешь, будто рекламы сосисок могут повредить твоей карьере.

— О нет, боже, нет, вовсе нет, — я засмеялась. — Я имела в виду совсем не это. Я имела в виду — это же и есть моя карьера, верно? Разве не об этом мы сейчас говорили?

Леттерман потер подбородок. Посмотрел на координатора спорта.

— Значит, такие страхи, как… скажем, что ты скомпрометируешь свою целостность… или какой-то, э, фактор искусства: он не является фактором в этом решении, вот что ты говоришь.

Дик попросил Руди на секунду дать трансмиттер.

— Как же, конечно же были факторы искусства, — сказала я. — Когда-нибудь пробовал играть с мясом в партнерах, Дэвид? — я огляделась. — Кто-нибудь? Размазывать горчицу так, чтобы тебе верили?

Казалось, Леттерману было неудобно. Зрители издавали странные звуки: не могли понять, смеяться или нет. Дик начал очень спокойным тоном что-то мне передавать.

— Все еще выглядеть голодной на пятнадцатом дубле? — сказала я, пока Леттерман улыбнулся и отпил из чашки. Я пожала плечами, — Искусство там в каждом кадре, Дэвид.

Я едва слышала голосок Дика, предупреждающий, чтобы я помнила об опасности съехать на оправдания. Ибо Леттерман показался вдруг робким, словно колебался из-за чего-то. Он посмотрел на левый край сцены, потом на свою карточку, потом на меня.

— Просто, Сьюзан, наверное, какой-нибудь циник, вроде нашего Пола, — Шэффер засмеялся, — захотел бы узнать… то есть, — сказал он, — все эти твои активы, что мы вместе перечислили, у тебя все, как я сказал, удалось… и вот что интересно кому-нибудь вроде Пола — так-то это не наше дело… — он неловко поправил воротник, — в общем, вопрос, со всем уважением: какая же сумма денег, даже — какие баснословные богатства вынудили талантливую и, если не великую, то, ты согласишься, всеми любимую, и плюс ко всему «удавшуюся» актрису… играть с мясом в партнерах?

То ли Дик, то ли Руди прошептали «О господи».

— Казаться изголодавшей, в энный раз намазывая эту самую… горчицу, — сказал Леттерман, наклонив голову набок, глядя на меня, как мне отдаленно помнится, правым глазом. — И мы все, конечно же, поймем, если ты не захочешь вдаваться, то есть… я прав, Пол?

На вид ему действительно было неловко. Будто до последней минуты он только притворялся ведущим. Я смотрела на него, будто он совсем сошел с ума. Теперь, когда он задал свой дурацкий вопрос, мне казалось, будто с самого начала моего появления мы говорили о разном. Я зевнула искренне.

— Просто будь честной, — сказал Дик.

— Давай, расскажи про задолженности по налогам, — прошептал Руди.

— Слушай, — сказала я с улыбкой. — По-моему, кто-то из нас непонятно объяснял, да. Можно я отвечу честно?

Леттерман смотрел на левый край сцены, будто спрашивал у кого-то разрешения. Я была уверена, что ему казалось, будто он зашел слишком далеко, и его дискомфорт приглушил аудиторию, как смерть.

Я улыбалась, пока мое молчание не привлекло его внимания. Заговорщицки к нему наклонилась. После неопределенной паузы он наклонился над столом ко мне. Я медленно посмотрела по сторонам. Сценическим шепотом сказала:

— Я снялась в рекламе сосисок бесплатно.

Поиграла бровями.

Челюсть Леттермана отпала.

— Бесплатно, — сказала я, — только ради искусства, прикола и пары ящиков хот-догов, и удовольствия от качественной работы.

— О, да ладно, брось, — сказал Леттерман, откидываясь и хватаясь за голову. Притворился, что обращается к студийной аудитории: — Ну дамы и господа…

— Чувство, которое, уверена, нам всем хорошо знакомо, — улыбнулась я с закрытыми глазами, — На самом деле это я им позвонила. Вызвалась добровольно. Почти умоляла. Ты бы видел. То ещезрелище.

— Ну и девчонка, — влез Пол Шэффер, притворяясь, что утирает глаз под очками. Леттерман бросился в него карточкой, и звукооператор, в красном свитере, ударил молотком по другому листу стекла. Я слышала, как Дик говорил Руди, что это все благодаря им. Леттерман, кажется, наслаждался вовсю. Он улыбался; он сказал «Ха, ха»; его глаза были в высшей степени живыми; он был похож на очень большую игрушку. Кажется, все были в восторге. Я коснулась уха и услышала, как муж благодарит Дика.

Мы поговорили и посмеялись минуту-две о том, что искусство и принятие себя важнее, чем активы. Интервью завершилось взрывом радушия. Дэвид Леттерман сделал конфетти из ярлычков со своего тела. Я искренне жалела, что все кончилось. Леттерман тепло мне улыбнулся и мы ушли на рекламу.

Именно тогда я почувствовала всей душой, что и ужас, и конференция, и страх Руди были безосновательны. Потому что, когда мы отключились на рекламную паузу, Дэвид Леттерман остался таким же. Режиссер, в кардигане, попилил горло пальцем, умело снятая отбивка заполнила все мониторы студии 6-А, группа под управлением Шэффера играла фанк, огоньки камер потемнели. Плечи Леттермана опустились; он устало навалился на очевидно дешевый стол и вытер лоб жалкой салфеткой из кармана пиджака яхтсмена. Улыбнулся от души и сказал, что ему действительно гротескно приятно было со мной поболтать, что мы сегодня точно отработали зрительский развлекательный доллар, что он надеялся, ради ее же блага, что у моей дочери Линнетт есть хотя бы половина моей харизмы, и что знай он, что я окажусь таким чрезвычайно обаятельным гостем, он бы кротовые горы сдвинул, лишь бы давно уже меня пригласить.

— Он правда так и сказал, — говорила я потом мужу в машине NBC. — Сказал «гротескно приятно», «развлекательный доллар» и что я обаятельный гость. Никто нас не слышал.

Дик со своим водителем уже уехал вперед, подобрать Чармян и встретить нас в «Ривер Кафе», где мы четверо всегда старались собраться, когда мы с Руди приезжали в город. Я посмотрела на нашего водителя, впереди, через стекло; он снял фуражку, волосы были прилизаны, не голова, а фотография.

Муж, со мной на заднем сиденье, держал мои руки в своих. Его галстук и платок были ровными, заподлицо. Я почти чувствовала его облегчение. Когда я увидела его сразу после съемки, он невероятно расслабился. Леттерман объяснил аудитории, что мне уже пора ехать, и меня проводили со сцены аплодисментами, пока Дэвид представлял самопровозглашенного короля продаж кухонных приборов, на котором был значок клуба «Элкс».

— Ну конечно он так и сказал, — сказал мой муж. — Это как раз в его духе.

— Вот именно, — настаивала я, посмотрев, что у него в руках.

Мы ехали на юг.

— Но это не значит, что он действительно такой, — сказал он, глядя на меня очень прямо. Потом тоже посмотрел на наши руки. Наши три кольца оказались рядом. Я почувствовала, как его люблю, и придвинулась ближе на мягком кожаном сиденье, лицо горело и болело. Пустое ухо чувствовало себя немного изнасилованным.

— Не больше, чем ты, когда обрабатывала его там так, как я в жизни не видел. — Он посмотрел на меня с восхищением. — Ты талантливая актриса. Выслушала все указания. Ты справилась, заработала нам обоим уважение и пережила появление на анти-шоу. — он улыбнулся. — Ты отлично потрудилась.

Я отодвинулась от мужа, только чтобы посмотреть ему в очень чистое лицо.

— Я не играла, у Дэвида Леттермана, — сказала я ему. И я была искренна. — Скорее, это вас с Диком мне пришлось… обработать. — улыбка Руди не пропала. — Он не хотел надругаться, — сказала я. — Он был веселый, Руди. Мне было весело.

Он зажег длинный Галуаз, улыбаясь.

— Как и снялась для «прикола»? — спросил он сухо. Притворился, что почти подтолкнул меня под бок. Дорогой район, который я помнила, сменился недорогим, что покатился по обе стороны от нас.

И хочу сказать, что когда муж меня почти подтолкнул, я почувствовала в глубине души что-то мрачное. Почувствовала, что это паршиво, раз мой собственный супруг не может отличить, была ли я серьезной. Так я ему и сказала.

— Я была такой, какая я есть, — настаивала я.

И увидела в лице Руди то, что выдавало мое лицо, когда я понятия не имела, о чем говорили он, Дик или даже Дэвид. И почувствовала ту же странную почти-панику, которую, как теперь понимаю, он чувствовал всю неделю. Мы оба слушали, как через решетку интеркома просачивалось что-то барочное.

— Как на мой день рождения, — сказала я, держа руку мужа в своей. — Мы же всё решили, на мой день рождения. Выпили за это вина, Руди. Взяли факты и внимательно их рассмотрели, вместе. Буквально на прошлой неделе мы вместе решили, что я такая и есть.

Муж высвободил руку и пощупал решетку панели. Непокрытая голова водителя-латиноамериканца была наклонена. Я заметила, что часть его шеи без пигмента. Светлая зона имела форму круга; она уходила в темные волосы и терялась из моего виду.

— Он наклонился ко мне, Руди. Я видела все его лицо. У него веснушки. Я разглядела маленькие точечки пота на свету. Маленький прыщ рядом с ярлычком. Его глаза такого же цвета, как джинсы летом у Джейми и Линетт. Я посмотрела на него. Я увидела его.

— Но мы же тебе объясняли, Сью, — сказал муж, потянувшись к карману пиджака. — Он попал на телевидение в 1989-м, чтобы все на него смотрели, именно потому, что его нельзя увидеть. В этом-то все и дело, да. Что никто не таков, каким ты его видишь.

Я посмотрела на него.

— Ты правда думаешь, что это правда.

Его сигарета потрескивала.

— Неважно, что я думаю. В этом суть шоу. И это становится правдой. Когда все его смотрят.

— Ты сам в это веришь, — сказала я.

— Я верю в то, что вижу, — сказал он, откладывая сигарету, чтобы отвернуть крышечку бутылки. На ней было напечатано «Поверните несколько раз». — Если это неправда, разве смог бы он выступать?..

— Мне это кажется очень наивным.

— …так, как он выступал? — сказал он.

Некоторые пилюли — буквально горькие. Даже когда я выпила из бара заднего сиденья, все еще чувствовала Ксанакс на языке. После отлива адреналина накатила усталость. Мы вырвались из высоких зданий у воды. Я смотрела, как мимо плывет Манхэттенский мост. В поле зрения показалось солнце; оно висело справа от нас, красное. Мы оба смотрели на воду. Ее поверхность была кроваво-красной под мартовским закатом.

Я сглотнула.

— Значит, ты веришь, что никто не такой, каким его видишь?

Ответа я не получила. Руди смотрел в окно.

— У Дика почти нет рта, я только сегодня поняла. Скорее похоже на рану на лице, — я замолчала. — Не надо считаться с ним по поводу наших личных жизней только из-за твоих решений по работе, Руди, — я улыбнулась. — Ведь унас «жизнь удалась, подруга».

Муж засмеялся, не улыбаясь. Он смотрел на последнюю окрашенную солнцем воду, пока мы приближались к системе скрещенных теней Бруклинского моста.

— Если никто на самом деле не такой, как кажется, то в это число входила бы я, — сказала я. — И ты.

Руди вслух восхитился закатом. Он сказал, что тот похож на взрыв, висящий по-над над водой. Отраженный и усиленный рекой. Но смотрел он только на воду. Я смотрела на него.

— Ого, — вот что сказал Леттерман, когда интеллигентные, но окруженные енотными пятнами глаза координатора Риза показались из идеального круга взорвавшегося динамита. Спустя месяцы, когда я переживала что-либо, уцелев в самой середине, укрывшись в покое, созданном хаосом, от которого я, идеально окруженный эпицентр, была избавлена, я каждый раз поражалась, насколько такая реакция в данных обстоятельствах была реальной и простой.

И я помнила и всегда сильно старалась показать, что, в первую очередь, я женщина, которая говорит, что думает. Так я хотела себя видеть, жить.

И потому я спросила мужа, пока мы ехали в чужом лимузине, чтобы присоединиться к Дику и Чармян и, может, Линдси на ужине за счет NBC, какими же он и я, по его мнению, были тогда на самом деле.

Что оказалось ошибкой.