Бриллианты из текилы

– Если у тебя что-то подобное есть, тоже лучше бы оно исчезло.

– У меня чисто, – говорю я. – Я никогда не беру с собой то, с чем можно вляпаться.

Ради всего святого, для этого съемочная группа есть.

– Я собираюсь оповестить людей, – говорит Том. – А ты иди в кабану. И жди полицию.

– Брюс сказал, что он уже послал юриста.

– Скорее всего, полиция прибудет раньше, – отвечает он, хмурясь. – Нет мыслей по поводу, кому бы хотелось убить Лони?

– Нет. Никто в голову не приходит.

– Ты и она, сам понимаешь, встречались, – говорит он. – Она ни о ком не говорила?

Шок прошел окончательно, и я начинаю злиться.

– Она мне не говорила, что ее преследует убийца, нет, – говорю я. – Как ни странно.

Том слегка удивляется моей резкости.

– О’кей. Я тебе верю. Но лучше бы тебе все-таки уйти к себе.

Так я и поступаю. Однако в процессе меня охватывает ощущение, что со мной такое прежде уже было.

То, что людей вокруг меня убивали. Я никому зла не желал, просто так получалось, что они гибли. Если глянуть в мое прошлое, там осталось немало крови.

Сам я только одного человека убил. Ну, двоих. Но об этом никто не знает. И в обоих случаях у меня не было ни малейшей вражды с ними. Я не просыпался утром с мыслью: «Ну, кого мне сегодня убить?» Я никогда не намеревался никому вред причинять. Никогда.

Надеялся, что все это осталось в прошлом. Но теперь Лони убита, неизвестно кем, неизвестно зачем. И все становится до ужаса знакомым.

К тому времени, как полицейские начинают меня допрашивать, поздно вечером, воспоминания о прошлом настолько изнурили меня эмоционально, настолько погрузили в депрессию, что мне вовсе не требуется играть, чтобы выглядеть ошеломленным и убитым горем любовником Лони. Лишь понимание того, что малейший неверный шаг приведет к тому, что во всем обвинят меня, удерживает меня от того, чтобы схватить ближайшую бутылку текилы и утопиться в ней.

Разговор с полицией идет лучше, чем я ожидал. Выясняется, что на случай на съемках прислали лучших – местных копов быстро заменяют на парней из ПФМ, «Полисия Федерал Министериал», лучших в этой стране следователей. Меня допрашивает очень вежливый мужчина в аккуратном сером костюме, гражданском, прекрасно говорящий по-английски. Зовут его Сандовал. Он соболезнует мне в связи с понесенной утратой, записывает разговор на новехонький цифровой диктофон с функцией распознавания речи, выводящий текст на девятидюймовый экран. Проблема лишь в том, что он распознает английские слова, как сходные по звучанию испанские, и в результате получается полная чушь. Как включить режим распознавания английского, он не знает, если английский вообще есть в этой штуке, но уверяет меня, что с аудиозаписью все будет в полном порядке.

Он немного похож на Чарлтона Хестона в «Печати зла», и я в какой-то момент мрачно усмехаюсь про себя, вспомнив, как в фильме герой Хестона возился со своим подслушивающим устройством.

У Сандовала двое помощников. Один, седовласый мужчина постарше, хорошо одетый, который молча сидит и слушает, ничего не говоря, может, старший по званию, а может, не разговаривает потому, что плохо говорит по-английски. И второй, светловолосый, с крепкой шеей, в высоких ботинках и линялой синей куртке лесника с кучей карманов. Он похож на американца, но я не могу сказать точно, поскольку он тоже молчит.

Юристов все нет, но Том Кинг сидит рядом, в качестве моральной поддержки, подтверждая все, что я рассказываю.

Все идет хорошо до тех пор, пока я не упоминаю, что после того, как нашел тело, связался с Томом. Сандовал приподнимает брови.

– Вы не позвонили в полицию? – спрашивает он.

– Я не знаю, как звонить в полицию в Мексике, – отвечаю я. – Не знаю телефон экстренных служб. Думал, может, кто другой знает.

Если Сандовал и считает мой ответ неправдоподобным, то ничего не говорит по этому поводу. Я заканчиваю рассказ, Сандовал задает несколько вопросов, снова выражает сочувствие и уходит.

Учитывая, что меня не раз допрашивали полицейские в прошлом, могу сказать, что этот допрос прошел просто отлично.

После этого я ложусь спать и засыпаю без проблем. Утром просыпаюсь от того, что помощник режиссера приносит мне завтрак. Обычно это не входит в ее обязанности, но она выражает мне соболезнования и пытается вежливо выяснить, в состоянии ли я дальше участвовать в съемках.

Я заверяю ее в том, что со мной все в порядке. Спрашиваю ее, что происходит, она рассказывает, что полиция все еще здесь, проводят осмотр и всех допрашивают. Конечно же, вести о смерти Лони просочились за пределы съемочной площадки, и с полдюжины беспилотников, посланных папарацци, кружат над отелем, а дополнительные силы полиции отгоняют подальше непрошеных гостей.

Оказывается, что она, зная испанский, слышала, о чем перекрикиваются между собой полицейские, и уже немало знает о ходе расследования. Судя по всему, местные полицейские изрядно все испортили, пока не прибыли ребята из ПФМ.

– Они вырезали куски стены из гипсокартона там, где ее пуля пробила, – трещит она. – И в номере Лони, и у Мелины. Положили в мешки для сбора улик, но забыли надписать, и теперь не знают, какой кусок откуда. В номер Лони заходило столько полицейских, чтобы сделать фотографии, что такие улики, как брызги крови, стали попросту бесполезны…

У нее вдруг расширяются глаза, когда она вспоминает, что разговаривает с предполагаемым любовником Лони, которому не слишком-то приятно выслушивать подобное. Прикрывает рот рукой.

– О боже, Шон, прости, – говорит она. – Не надо мне было этого говорить!

– Они что, на фоне тела хотели сфотографироваться? – спрашиваю я. Мне противно. Прекрасно себе все это представляю. Копы в форме топчутся в номере, позируют у тела скандально известной голливудской звезды…

Однако, с другой стороны, может, этого Лони и хотела бы.

Помощник режиссера поспешно уходит, но она оказывается не последней, кто приносит мне еду. Видимо, считается обычным делом приносить еду тому, кто горюет, даже если ему этого не надо. В конце концов, я главная звезда этого фильма, и обычно меня полноценно кормят три раза в день, не считая перекусов. А теперь в моем холодильнике полно мисок с фруктами, супов, шоколада, пачек йогурта, печенья, пакетиков орехов и пиццы без глютена.

А еще куча цветов, огромная, в том числе совершенно гигантский букет от моего агента.

Единственная, кто не выражает соболезнования, – Мила Кортес, красивая девушка родом из Венесуэлы, играющая в фильме роль подруги главного героя, Анны. Мила – самая настоящая примадонна. Слишком хорошая, чтобы жить в курортном отеле, где живут все остальные, поэтому она живет на яхте, стоящей на якоре в Плайя дель Кармен, к северу отсюда. Я с ней вижусь только тогда, когда снимают сцены с моим и ее участием, все остальное время она полностью меня игнорирует.

На самом деле хуже, чем игнорирует. Моя внешность вызывает у нее отвращение, оскорбляя ее до глубины души самим фактом того, что она вынуждена жить в одном мире с таким странным человеком, как я. Я уже достаточно давно странно выгляжу и легко определяю таких, как Мила, на фоне остальных.

Тем не менее, все остальные неравнодушны ко мне, и, несмотря на это нелепое обилие еды и цветов, я искренне тронут их отношением. Они ждут, что я буду разбит горем, так сильно в это верят, что я и сам ощущаю, что искренне горюю. У меня иногда голос перехватывает на середине фразы. Слезы на глазах появляются. Способность войти в роль отчаявшегося влюбленного меня потрясает.

Когда один из звукооператоров, красивейшая блондинка Трейси родом из Калифорнии, предлагает мне помочь забыть о Лони, я отвечаю ей, что слишком убит горем, чтобы отозваться на ее предложение. Мы переносим встречу на более позднее время, вечером.

Утром появляются юристы, и мне приходится снова все рассказывать, переживая происшедшее. Что погружает меня в еще большую депрессию.

Днем меня охватывает клаустрофобия, и я решаю сходить к режиссеру Хэдли. Нацепляю темные очки и каменное лицо, выхожу на свет божий и вдруг вижу, что в воздухе жужжит множество беспилотников с камерами, норовящих снять меня крупным планом.

Пребывание на страницах таблоидов всегда создает у меня радость и ощущение желанности, так что я заставляю себя сделать скорбное лицо и иду, сунув руки в карманы.

Я обнаруживаю Хэдли у бассейна. Он беседует с Сандовалом. Другой мексиканец говорит с Чипом, парнем, чей двоюродный брат работает в съемочной группе. Люди стоят в очереди, чтобы дать показания, видимо, это продлится некоторое время.

Они время от времени подходят ко мне, чтобы выразить соболезнования. Плюс того, что я на улице, в том, что всегда можно сбежать. Я благодарю их и иду дальше, будто по делу.

Дохожу до пляжа, один на сверкающем белейшем песке, гляжу на воду. Наверное, хорошая картинка получится на обложке «Уикли Диш» или где-нибудь еще.

Океан идеального бирюзового цвета, в сотне метров от берега волны пенятся, омывая риф. На пляже в разных местах стоят полицейские, охраняя то ли песок, то ли что-то еще, но ведут себя достаточно вежливо, не подходя ко мне.

Я вдыхаю запах йода, исходящий от морской воды.

– Привет, – говорит кто-то. – Ты в порядке?

Поворачиваясь, я вижу светловолосого полицейского, того, что вчера вечером присутствовал при допросе, насчет которого я подумал, что он может быть американцем. Все в той же синей куртке лесника, темных очках «Рэй-Бэн», будто Грегори Пек в фильме про войну. Голос – будто прибой в Северной Каролине.

– Кстати, а кто ты такой? – спрашиваю я.

Он глядит в небо, на случай, если поблизости окажется один из беспилотников, и с видео можно будет по губам читать.

– Спецагент Селлерс, – говорит он. – УКОН.

От неожиданности я моргаю.

– Думаешь, Лони убили из-за каких-нибудь наркотиков?

– Нет, – качая головой, отвечает он. – Просто работаю вместе с ПФМ. По другому делу.

По моим жилам начинает растекаться тревожный холод. Если он наркотиками занимается, тут их предостаточно. А я, к примеру, не хотел бы пройти анализ мочи прямо сейчас.

– Другому делу? – переспрашиваю я. – И какому?

Он достает смартфон и включает его. Но солнечный свет засвечивает дисплей.

– Давай в тень отойдем, а? – говорит он.

Мы отходим под пальмы. Опять же, здесь беспилотники не смогут подлететь близко и шпионить за нами. Агент пролистывает картинки на экране, пока не находит нужную. И показывает мне.

– Ты не знаешь этого человека?

Я сдвигаю очки на лоб и гляжу на фотографию. Кажется, кто-то знакомый. Я приглядываюсь внимательнее.

Это Осли, помощник реквизитора, любитель химических экспериментов, но на фото он с бритой головой и бородкой. Выдают его лишь увеличенные очками размытые глаза и выражение превосходства на лице.

– Как его зовут? – спрашиваю я.

– Оливер Рамирес, – отвечает Селлерс. – Обычно представляется Осли.

Я молчу.

– Похоже, ты его узнал, – пробует меня на прочность Селлерс.

– Он похож на баристу, которого я знаю, – отвечаю я. – Работает в кофейне в Шерман Оукс.

Я снова опускаю очки на глаза, а затем гляжу на Селлерса, как я надеюсь, с невинным видом.

– Не знаю, Осли его зовут или как.

Я совсем не собираюсь показывать пальцем на человека, который может сказать, что я употребляю наркотики, особенно если этот наркотик более-менее легален там, где я живу.

Кроме того, насколько мне известно, химические эксперименты Осли никому вреда не нанесли. И я, по совершенно очевидным причинам, не собираюсь поддерживать исполнение примитивных и устаревших запретительных мер относительно наркотиков, которые узаконены в моей стране.

И решаю сменить тему разговора.

– Ничего в голову не приходит насчет…

Я делаю паузу, будто, чтобы справиться с нахлынувшими чувствами.

– …насчет того, что случилось с Лони?

Селлерс глядит в сторону океана.

– Пока что никто ничего не знает, – отвечает он. – Но есть теория, что это просто несчастный случай.

Мне не требуется изображать удивление. Челюсть падает сама по себе.

Селлерс понимающе глядит на меня.

– Знаешь, выстрел был произведен с воды, – говорит он, махнув рукой в сторону океана. – Стрелявший, должно быть, находился в лодке, на некотором расстоянии, скорее всего – за рифом, иначе кто-нибудь его увидел бы. В полиции с трудом могут себе представить подобный безупречный выстрел из винтовки с моря, из лодки, которую на волне качает, через стекло, в комнату, где темнее, чем снаружи. Практически невозможно. А поскольку никто не может предположить мотив, они думают, что, возможно, это был просто случайный выстрел…

Увидев мое лицо, он умолкает.

– Это не так, – говорю я. – Это не могло случиться так.

– Да? – с внезапным интересом спрашивает Селлерс. – Откуда ты знаешь?

Потому что вокруг меня случайностей не бывает, едва не говорю я. Вокруг меня случаются одни убийства.

Но не успеваю сказать, поскольку в этот самый момент звонит мой телефон. Звонит мой агент, и надо взять трубку.

– Спасибо за цветы, – говорю я.

– Там все в порядке? – спрашивает Брюс.

– Более-менее.

– Юристы, похоже, считают, что все в полном порядке.

За исключением того, что Лони мертва, думаю я.

– Рад, что они так думают, – отвечаю я. Откровенно разговаривать, когда рядом стоит спецагент Управления по контролю за оборотом наркотиков, в метре от меня, не получается.

После некоторой паузы Брюс переходит к следующему пункту списка.

– Ты говорил с родителями Лони? – спрашивает он. – Сегодня утром они узнали о смерти Лони из программ новостей. Уверен, они оценят, если ты проявишь личное сочувствие.

– Иисусе Христе!

Обычно просто я говорю помощнику открытку отправить, понимаете? Но я вроде приятель Лони, едва не член семьи. Видимо, придется целую вечность говорить по телефону с двумя совершенно чужими людьми, изображая должный пафос.

– Я даже имен их не знаю, – отвечаю я.

– Кевин тебе все вышлет в сообщении.

Кевин – помощник Брюса.