Помоги проекту - поделись книгой:
В момент, когда верзила снова сказал что-то своему партнеру, Николай взял кошачью тарелку и сильно, как фрисби, метнул ее через зал. Тарелка ударилась в окно, и витринное стекло осыпалось с жутким звоном. Черный грабитель резко повернулся и, стоя спиной к кухне, стал палить в темноту за окном из обеих «беретт». Николай в два прыжка оказался у него за спиной и обрушил на его шею, в основание затылка, сокрушительный, как колуном, удар локтем. Даже сквозь грохот выстрелов было слышно, как хрустнули у негра шейные позвонки. Николай перехватил один из пистолетов из руки падающего бандита и повернулся с ним к его партнеру. Тот тут же поднял руки и залепетал:
– Don’t kill me, man! Don’t kill me! – He убивай меня! Не убивай меня!
Николай нагнулся над распластанным на полу верзилой и вытащил из карманов его пиджака два толстых бумажных пакета. Потом, отступая, дошел до двери, открыл ее спиной, вышел из ресторана, сел на тарахтящий мотоцикл, сунул пакеты и пистолет за пазуху и, еще не веря своей удаче, откинул подножку мотоцикла и дал газ.
Ночная Америка приняла его ликующую душу и сердце, стучавшее в ритме «хонды».
Удачи, как и беды, никогда не ходят в одиночку. Через час на обочине пустого ночного шоссе он увидел мигающие красные огни какой-то машины и одинокую женскую фигуру возле нее. Он сбавил газ и притормозил. Фара мотоцикла высветила «Вольво-240», открытый багажник, спущенное заднее колесо, какие-то инструменты возле него и слезы на глазах женщины-испанки.
– Мей ай хэлп? – галантно и почти как натуральный американец предложил ей помощь Николай, не вставая с седла.
– No. Thank you. I’m waiting for police. (Нет, спасибо. Я жду полицию.)
– О’кей, – сказал Николай, понимая, что она его просто боится. И повернул руль к шоссе, чтобы уехать.
– Momentо! – сказала испанка.
Он вопросительно повернулся. Теперь, когда она увидела, что он уезжает, ей стало еще страшней остаться тут одной.
– Are you German? – спросила она.
– Йес, – соврал Николай.
– Can you change that God damn tire? I can’t turn the nut. (Вы знаете, как поменять это чертово колесо? Я не могу повернуть гайку.)
Николай не понял и половины, но по ее голосу и жесту было ясно, что она просит о помощи. Он выключил двигатель «хонды», встал с мотоцикла и подошел к заднему колесу «вольво». Слава Богу, что эта дурочка не смогла открутить гайки – она пыталась снять колесо машины, даже не поставив ее на домкрат. Хотя домкрат был тут же, в дерматиновом футлярчике. А в багажнике лежала запаска. Николай взял эту запаску и тут же понял, что дело хана, запаска была спущенной.
– Oh, my God! – сказала испанка, когда он показал ей, что эта запаска мягкая, как детская клизма. – But I think she has а pump. You see this is my daughter’s car. She is camping now in Europe… (Но мне кажется, у нее был насос. Понимаете, это машина моей дочки, она сейчас путешествует по Европе.) – Она зашарила в багажнике и действительно выудила из него ножной насос. – May be we can pump this tire? My mechanic is right there, two miles… (Может, мы можем подкачать колесо, мой механик тут рядом, в двух милях.)
Николай в сомнении покачал головой. Впрочем, если подкачать, то две мили она, наверно, протянет. Зависит от того, какой там прокол. Он подсоединил насос к колесу и стал качать. Через минуту шина напряглась, он нагнулся к ней и послушал. Еле слышное шипение означало, что воздух где-то выходит, но в конце концов две мили можно проехать и на ободе. Он докачал шину до стальной твердости, бросил запаску и инструменты в багажник и сказал женщине:
– Гоу! Ай гоу афте ю. О’кей?
– Oh, thank you! Gracias! Thank you very much! – сказала она, садясь за руль.
«Кажется, я ее трахну сегодня», – весело подумал Николай, катя за «вольво» на мотоцикле и светя фарой на ее левое заднее колесо.
Через минуту, на выезде с надписью «Brigewater», «вольво» свернула с шоссе, миновала несколько темных улиц какого-то спящего городка и – уже на спущенном колесе – въехала на темную и пустую бензозаправочную станцию «Mobil». Тормознув у закрытого гаража, испанка вышла из машины, заперла дверцу и бросила ключ от машины в почтовую прорезь в двери гаража. Потом подошла к Николаю:
– I don’t know how to thank you! You are a real gent-leman! Now I can walk home. It’s just a couple blocks from here. Gracias! (He знаю, как благодарить вас. Вы настоящий джентльмен. Теперь я дойду до дома, это тут рядом, пара кварталов. Спасибо.)
– Сит. Садись, – коротко сказал ей Николай и кивнул на сиденье у себя за спиной.
Испанка посмотрела на сиденье, потом на Николая. В ее глазах были и сомнение, и опаска обидеть своего спасителя. Но Николай молчал, только смотрел ей прямо в глаза.
– Thank you, – тихо сказала она и села на мотоцикл, вынужденно обняв Николая за талию. Даже спиной, сквозь одежду, он почувствовал ее большую и мягкую грудь. И понял, что все будет, – только не надо спешить.
– It’s here, – негромко остановила она его действительно через три квартала, возле двадцатиэтажного и темного жилого дома. – Do you want а cap of cafe?
И все действительно было замечательно, буквально как в кино и даже еще лучше. С семнадцатого этажа из окна ее спальни открывался роскошный вид на Бриджуотер и на мост через реку, по которой шли темные баржи с силуэтными огнями. А испанка по имени Кармелиа сидела совершенно голая на широком подоконнике и, забросив ноги Николаю на плечи, тихо стонала в такт его мощным ударам. Рядом с ее голой задницей стоял высокий бокал с ямайским ромом, кока-колой, лимоном и льдом. Ритмично вбивая свое долото в податливую испанскую плоть, Николай периодически дотягивался рукой до бокала и остужал себя этим замечательным коктейлем. Или закуривал «Мальборо». Потом, устав от работы стоя, но не снимая Кармелию с себя, он перенес ее на широченную кровать, лег на спину и предоставил ей полную свободу действий. Судя по фотографии, которая стояла на тумбочке возле ее кровати, ее дочке было не меньше тридцати, и, значит, ей было лет пятьдесят, а то и больше. Но трахалась она с живостью и неистовством кубинской студентки. А на рассвете принесла из ванной банку с вазелином, сама густо смазала им вновь воспрявшую палицу Николая и стала на кровати на четвереньки. «Как поросенок», – мельком подумал Николай.
– But slow, please. Slow… – попросила она.
И тихо застонала, когда он вошел. Да, все было замечательно в эту сквозную майскую ночь, но если говорить о прямом переводе термина «делать любовь», то это был как раз тот самый случай: они оба, и Кармелиа, и Николай, делали секс – механически, как опытные самец и самка. И не друг другу, а скорее каждый – через партнера – себе. Его член был для нее не предметом любви, а инструментом для достижения оргазма, а ее широкая мокрая щель, полная жадной мускулистой силы, и даже ее податливый канал были удобно подвернувшимся сосудом для спуска застоявшейся спермы. Как дюжина таких щелей и задниц в его прошлой жизни в России – не больше.
В семь утра Кармелиа сказала, что ему пора уходить, поскольку ей нужно собираться на работу. Он принял душ, вытерся ее полотенцем с портретом Фиделя Кастро, побрился ее бритвой, сунул «беретту» за пояс так, чтобы Кармелиа не видела, и выпил крепкий кофе, который она за это время сварила. Провожая его голышом до двери, Кармелиа сказала:
– By the way, you are not German. I think you are Hungarian. Right? (Между прочим, ты не немец. Я думаю, ты венгр. Да?)
– Йес, – сказал он и вышел из ее квартиры.
– Gracias, darling! Thank you for everything! – пропела она в дверную щель и закрыла дверь.
«Нет, все-таки есть разница с Россией», – подумал он, нажимая кнопку лифта. Здесь тебя благодарят за секс. И даже не на одном языке, а на двух!
Двери лифта открылись, он вошел в просторную кабину, где уже стояло несколько человек с утренними газетами в руках, спустился вниз, миновал в вестибюле портье и увидел на улице полицейскую машину и «техничку». «Техничка» лебедкой поднимала его мотоцикл. Николай с безучастным видом прошел мимо к автобусной остановке, куда шли и остальные жители дома со своими утренними газетами. Он и не собирался пользоваться этим мотоциклом, у него в кармане было три тысячи долларов, которые пять часов назад он экспроприировал у черного бандита. Да, всего пять часов назад он был ничто – мойщик посуды в корейском ресторане. А теперь он с тягуче-приятной слабостью в ногах и тремя тысячами долларов в кармане доехал автобусом до центра города, остановился возле телефона и набрал сначала цифру «1», потом «617», а потом номер Лэсли. И, не ожидая голоса автотелефонистки, ссыпал в прорезь всю мелочь.
– Thank you, – пискнул автоголос. – You have four minutes. – И тут же пошли гудки. Николай посмотрел на свои часы. Было 7.50 утра, через десять минут Лэсли и Джонни должны выйти из дома.
– Hello! – прозвучал наконец запыхавшийся голос Джонни.
– Гуд морнинг, Джон. Итс ми, Ник. Хау ар ю?
– I’m okay. – Голос мальчика зазвучал сухо. – Do you want to talk to my mam?
Хочет ли он говорить с его мамой?
– Но, Джонни. Тэл хё: ай лав ю вери мач. О’кей?
– Мами! – тут же восторженно закричал Джонни и пересказал матери, что это Ник и что он их очень любит. Потом в трубке прозвучал встревоженный голос Лэсли:
– Where are you, Nick? Are you okay?
И столько тревоги и заботы было в этом голосе, что у Николая похолодело в груди.
– Йес. Ай эм о’кей. Сэнк ю, – сказал он, глядя на красивый, песочного цвета пиджак в витрине магазина.
– Someone was asking for you yesterday. But they are gone now. I don’t like them, Nick. They are cоming second time. Are they after you?[10]
«Ага! Значит, эти паскуды набрались-таки наглости ткнуться к Лэсли еще раз! Нужно успокоить ее».
– Донт вори. Ай эм о’кей. Ай вил би бак, о’кей? (Не беспокойся, скоро вернусь.)
– When?
Если бы он знал, когда он вернется! Но пусть она не волнуется.
– Сун, – сказал он. – Очень скоро. Вэри сун.
– We’ll be waiting for you.
Они будут ждать его.
– Сэнк ю, Лэсли. Ай лав ю.
В этот июньский уик-энд в Нью-Йорке стояла уже августовская жара. Вырвавшись из подземного туннеля, поезд «D» помчался по надземному виадуку. Слева и справа были обшарпанные кирпичные дома, увитые наружными пожарными лестницами и увешанные линялыми вывесками: «BAR», «GROCERY», «FLOWERS», «PHARMACY», «FOOD», «DINER». Потом поезд сделал крутой поворот, и за окнами, в просветах меж домов, распахнулись серебристая гладь океана, полосы прибрежных пляжей, чертово колесо и другие аттракционы какого-то парка. А на домах линялые американские вывески сменились новыми русскими: «АПТЕКА», «ШАШЛЫК», «МЫ ГОВОРИМ ПО-РУССКИ», «КОМИТЕТ ВЕТЕРАНОВ», «ДОМ АКТЕРА», «В ГОСТЯХ У ВАДИМА МУЛЕРМАНА».
Тут поезд остановился, и низкий голос черного машиниста весело объявил по радио: «Brighton Beach or Little Russia. The last stop. Enjoy your day! Have a fun! Say hello to Mister Eltsin!» (Брайтон-Бич, или Маленькая Россия. Последняя остановка. Приятного дня! Наслаждайтесь! Передайте привет Ельцину!)
Пассажиры засмеялись, и Николай тоже невольно улыбнулся. На нем были песочный французский пиджак, голубые джинсы, светлая джинсовая рубашка и итальянские туфли – все за 420 долларов. И от безумной цены этой одежды у него было приподнятое настроение. Вот и он выглядит как американец, и вообще Америка – это замечательная страна, даже черные машинисты сабвея желают тебе радости и шуткой поднимают настроение.
Он вышел из вагона и спустился по лестнице на широкую, шумную и многолюдную улицу. Вокруг звучала русская речь, и прямо под лестницей, на тротуаре стояли столы торговцев русскими книгами и кассетами, а из динамиков хрипел-предупреждал голос Высоцкого: «Идет охота на волков, идет охота!» И настаивал женский: «Американ бой, уеду с тобой, Москва – прощай!» Рядом, перед дверью булочной, упитанные молодки торговали горячими румяными булками с маком, вишнями, яблоками. Еще дальше, прямо из окна магазина «Белая акация», люди покупали пироги с капустой и с мясом, тут же, на фоне афиши «ПРОЩАЛЬНАЯ ГАСТРОЛЬ МАШИ РАСПУТИНОЙ», стоял какой-то кавказского вида парень с жаровней и кричал: «Чебуреки! Горячие чебуреки!» А мимо текла толпа прохожих – она завихрялась у фруктовых, рыбных и мясных магазинов, громко торговалась с продавцами, придирчиво выбирала помидоры, огурцы, персики, киви, клубнику, лимоны, свежую картошку, бананы, арбузы, дыни – и все это в мае, в мае, подумал Николай.
«Ну, жидовское Сочи!» – сказал он сам себе и спросил у какой-то толстой еврейки, где тут ресторан «Садко». «А за тем углом, молодой человек», – сказала она нараспев, но при этом смерила его таким взглядом, что весь его костюм вмиг обесценился и он сразу почувствовал себя нацменом в стране Старшего Еврейского Брата. И это было такое острожалящее ощущение, что он даже поразился: так вот как жиды, грузины и все прочие нацмены чувствуют себя в Москве!
Впрочем, он тут же отогнал эту мысль, ему сейчас не до евреев! У него есть наводка. Единственная, но есть! Натан сказал ему в первый день, что любит солянку в «Садко», и теперь он найдет этого Натана и скажет: «О’кей, в чем дело? Да, я дал тебе пару раз по шее, а ты мне должен тринадцать сотен. Разве мы не квиты? В конце концов, дай мне тоже по шее, но зачем подсылать мокрушников? Я же тебя не замочил…» И если на этом Брайтоне действительно есть русская мафия или хотя бы пара воров в законе, то любой кодлый суд отменит охоту за его головой. Конечно, они могут дать Натану право избить его, отфуячить, но и только… Он вошел в «Садко» и сразу увидел, что попал куда надо – за окном раздевалки сидел фиксатый амбал с косой челкой и наколкой на левой руке, курил «Мальборо» и читал «Советский спорт». Но Николай не остановился, а пошел прямо в зал. Однако Натана в зале не было, и вообще там была совершенно мирная обстановка: на крохотной сцене три музыканта пили пиво и расчехляли инструменты, а за двадцатью примерно столиками сидели человек тридцать – семьями, с детьми. Ели салаты, борщи, купаты, шашлыки и блины со сметаной. А пили кока-колу и минеральную воду. Короче – не сходняк.
– Smoking или нет? – подлетел к Николаю верткий официант, тоже определив в нем русского с первого взгляда, несмотря на все его западные шмотки.
– Курю, – сказал Николай, и официант посадил его за столик в секцию для курящих, хотя деление было, прямо скажем, условное – за соседним «некурящим» столиком сидела семья с детьми. Николай заказал солянку, шашлык и пиво и спросил у официанта как бы между прочим:
– Натан будет сегодня, не знаешь?
Официант посмотрел на него с оторопью:
– Какой Натан?
– Ладно, извини, я спутал…
Солянка действительно оказалась классной, Николай даже не подозревал, что он так соскучился по настоящей русской еде. Но он приехал сюда не ради солянок и не для того, чтобы смотреть, как евреи, выбрасывая ноги, танцуют «семь сорок» под оглушительную музыку. Он вышел в тамбур-вестибюль, подошел к окну раздевалки и в упор спросил у фиксатого:
– Где зэчил, кореш?
Тот посмотрел на него долгим взглядом, потом сказал:
– Игарка. А ты?
– Коми и Мангышлак. Два срока.
– А тут на гастролях? Или совсем? – Фиксатый протянул ему пачку «Мальборо».
– Кореша ищу, – уклончиво сказал Николай, беря сигарету. – Может, знаешь его? Натан…
– Кто? Кто? – Фиксатый вдруг закашлялся.
– Натан, – повторил Николай. – Он говорил, что тут кантуется. На солянку меня приглашал. Может, свистнешь его? У меня к нему дело.
– Гм… – откашлялся фиксатый. – А как сказать? Кто спрашивает?
– Просто скажи: из Москвы, знакомый. Пусть ему сюрприз будет. Лады?
Фиксатый кивнул, и Николай, довольный своей удачей, вернулся в зал. Там оркестрик уже гремел «Москву златоглавую». А в раздевалке фиксатый порылся в картонном ящике под стойкой и извлек из-под нард и порножурналов пожелтевшую газетку «North Shore News». На ее первой странице было фото Николая Уманского. Фиксатый снял телефонную трубку и набрал номер.
В спешащем в аэропорт «бьюике» 35-летний рыжий бородач снял трубку зазвеневшего радиотелефона.
– Что? – сказал он изумленно. – Иди ты! Сам пришел и Натана спрашивает? Скажи ему, что как раз сейчас он прилетает из командировки. – И сам рассмеялся своей шутке. – Да, да, пусть сидит и ждет! – И, положив трубку, радостно стукнул рукой по рулю: – Бинго! Очко!..
В 15.20 он вышел из прокуренного самолета «Аэрофлота» и в потоке пассажиров оказался в зале таможенного контроля. Кроме куртки и небольшой спортивной сумки, у него ничего не было. Он предъявил таможеннику эту сумку, декларацию с прочерками «не болел… не имею…» и паспорт с туристской визой.
– Thank you. Mister Konkin. Welcome to America!
Он шагнул из таможенного зала к двери в Америку, и эти двери автоматически распахнулись. За дверью стояла толпа людей, они держали над головами таблички с надписями: «Маня, я здесь!», «Горин, с приездом!» и т. п. Не успел он сделать и двух шагов, как рыжий бородач, державший над головой табличку «Конкин», торопливо шагнул ему навстречу.
Тем временем в «Садко» фиксатый гардеробщик подошел к столику Николая и сказал:
– Тебе повезло, кореш. Он скоро будет.
– Спасибо. Пива выпьешь со мной?
– Пива можно, – охотно согласился фиксатый и сел.
Миновав дорожные развязки, они выскочили на гудящее от машин шоссе. Мелькали гигантские рекламные стенды – «Toyota», «SONY», «Finlandia». Потом вдали, поверх деревьев и крыш, Конкин увидел знакомые по кино очертания американских небоскребов. Но рыжий бородач свернул под указатель «Brooklyn-Queens Express Way» и поехал на юг от этих небоскребов.
Конкин вопросительно взглянул на него, но смолчал. А тот, поймав этот взгляд, сам объяснил:
– Дело есть в Бруклине. Срочное. До главной работы. Тебе лишний кусок не помешает? Зелеными! Заодно Брайтон посмотришь…
– Два, – сказал Конкин.
– Что «два»? – не понял водитель.
– Мне в Москве сказали – два куска.
– Это за главную работу. За завтра. А сегодня – так, левая халтура.
– Мокрая?
Поделиться книгой: