Основатели США: исторические портреты

Владимир Викторович Соргин

Основатели США: исторические портреты

От автора

В 1983 г. США отмечают 200-летие завершения антиколониальной войны и признания независимости американского государства. Эта важная дата американского политического и исторического календаря служит катализатором апологетических истолкований национального опыта США. В огромном потоке апологетической литературы особое место принадлежит биографиям «отцов-основателей» США[1], «великих белых мужей» Америки.

Именами и идеалами создателей американской буржуазной республики в США клянутся видные политические лидеры, руководители монополий и мелкая политическая сошка, еще только мечтающая о приобщении к «сильным мира сего». «Отцы-основатели» взирают на американцев со стен Капитолия, законодательных собраний штатов, судов, офисов, их именами испещрены улицы американских городов, Америка переполнена монументами, статуями и мемориалами «отцов нации», а наиболее знаменитые и почитаемые из них взирают на сограждан с… долларовых купюр различных достоинств. Этот безудержный культ «отцов-основателей» призван утвердить миллионы американцев в той вере, что Америка твердо стоит на страже их заветов, что нынешняя политика Вашингтона опирается на прочные и благородные политические традиции…

На страницах этой книги читатели познакомятся с пятью «отцами-основателями» США, в судьбах которых, на взгляд автора, наиболее полно и глубоко отразились судьбы эпохи и которые оказали огромное воздействие на формирование политических традиций США. Центральными являются фигуры А. Гамильтона и Т. Джефферсона, именами которых были названы два пути развития капитализма США.

В начальной главе книги дан портрет Джорджа Вашингтона — первого президента США. Защита интересов плантаторского класса, отстаивавшего в борьбе с английской короной и парламентом право свободного распоряжения западными землями, привела его в ряды патриотического движения еще до войны за независимость. До начала военных действий роль его в патриотическом лагере была скромной. Он выдвигается на ведущие позиции в руководстве патриотов, став после образования континентальной армии ее главнокомандующим. В этой должности он умело сплачивает и ведет за собой массы солдат и офицеров, изобретательно использует стратегические приемы, ставившие в тупик английских генералов. После войны за независимость генерал Вашингтон неодобрительно отнесся к планам возвышения военной власти над гражданской и утверждения в стране монархии. Он исходил при этом из того, что революция уничтожила в США социальную почву для аристократических установлений. Вместе с тем, принимая участие в определении послевоенного государственного устройства в США, он обнаружил себя сторонником создания публичной власти, способной надежно защищать интересы буржуазно-плантаторского блока.

Во второй главе книги дан портрет Сэмюэла Адамса. В историческом сознании широких масс американцев, как и в американской историографической традиции, он выступает в качестве «отца» войны за независимость. С этим титулом Адамса, ущемляющим и принижающим «права и заслуги» других «отцов-основателей», можно спорить, но нельзя не признать, что С. Адамс действительно олицетворял лучшие черты Американской революции. Ему принадлежала огромная роль в руководстве патриотическим движением в предреволюционное десятилетие. Адамс был организатором первых групп «сыновей свободы», умело руководил городскими собраниями в Бостоне, видел основную силу антианглийского движения в фермерах и мастеровых и первым среди вождей патриотов решительно оправдывал методы насилия в борьбе с англичанами. Вместе с тем политическая эволюция Адамса совершенно определенно обнаружила где кончалась революционность даже лучших представителей руководства патриотов. Цели революции были исчерпаны для него после победы над Англией. С 1783 г. Адамс отказывается от идей о праве народа на сопротивление властям, вопреки прежней деятельности объявляет незаконными самочинные действия масс. Путь Адамса символизирует политическую эволюцию всего буржуазно-плантаторского клана основателей США, которые после достижения победы над Англией видели свою главную цель в том, чтобы пресечь попытки масс углубить революцию.

Александр Гамильтон, политический портрет которого воссоздан в третьей главе, прибыл в североамериканские колонии незадолго до войны за независимость. Стремительный политический взлет Гамильтона в 80-х годах объясняется умелой и настойчивой борьбой за создание сильного централизованного государства, в котором он одним из первых разглядел надежное средство обеспечения экономических, социальных и внешнеполитических интересов торгово-промышленной буржуазии. В первом правительстве США Гамильтон занял один из ключевых постов — министра финансов, но претендовал на гораздо большее. Драматический исход жизни Гамильтона — гибель на дуэли с политическим противником в 1804 г. — символизировал временное поражение притязаний северо-восточной буржуазии на гегемонию в управлении страной и уступку ведущих позиций южным плантаторам.

Томас Джефферсон, которому посвящена следующая глава работы, всю свою долгую политическую жизнь как бы выступал в образе двуликого Януса. Как мыслитель Джефферсон исповедовал демократические идеалы, настаивал на отмене рабства, требовал безвозмездной раздачи земли неимущим, признавал право народа на восстание. В роли же политического деятеля он обнаруживал умеренность, умение приспосабливаться к интересам рабовладельцев и торгово-промышленной буржуазии. Автор толкует эти противоречия как драму личности известного просветителя и третьего президента США. Духовный потенциал его незаурядной личности не мог до конца раскрыться, а его мечты не могли воплотиться в стране, поклоняющейся капиталистическому идолу. Его идейное наследие служило источником вдохновения для многих американских демократов. Но им мало что удавалось почерпнуть для своих идеалов из практической деятельности Джефферсона.

Четвертый президент США Джеймс Мэдисон, бывший в начале своей политической карьеры сподвижником Гамильтона, а затем перешедший на сторону Джефферсона, — центральная фигура последней главы. Политический путь Мэдисона, с присущими ему глубокими и необъяснимыми на первый взгляд зигзагами, очень полно и драматично отразил сложный и противоречивый характер взаимоотношений между двумя группировками правящего буржуазно-плантаторского блока США. Мэдисон прослыл их «великим примирителем», непревзойденным среди всех «отцов-основателей» мастером политического компромисса. Выходец из плантаторской Виргинии, Мэдисон был лидером той части рабовладельцев южных штатов, которая исходила из необходимости создания прочного альянса с северо-восточной буржуазией. Высшим проявлением единства буржуазно-плантаторской элиты явилась конституция 1787 г., в разработке которой Мэдисону принадлежала особая роль. Он по праву заслужил имя «философа американской конституции». Однако уже в 90-е годы XVIII в. упрочение внутри- и внешнеполитического положения США привело к острым распрям между торгово-промышленными кругами и плантаторами-рабовладельцами. Разрыв Мэдисона с Гамильтоном, этим духовным вождем северо-восточной буржуазии, и заключение союза с Джефферсоном, которого он воспринимал как защитника аграрного пути развития США, отразили нарастание противоречий между двумя господствующими социальными слоями США. Сменив Джефферсона в 1809 г. на президентском посту, Мэдисон попытался найти новые пути примирения интересов Севера и Юга. Логика исторического развития, однако, все полнее и полнее обнаруживала иллюзорность планов Мэдисона.

Мы не ставили своей целью создание исчерпывающих биографий «отцов-основателей» США — такая попытка при наличии многотомных современных биографий практически каждого из известных лидеров молодой североамериканской республики выглядела бы по меньшей мере наивно. Наша цель заключалась в другом: опираясь на новейшие многотомные публикации бумаг «отцов-основателей» и исследовательскую литературу[2], определить место каждого из них в исторических событиях первых десятилетий существования США. Как в судьбах этих деятелей отразились драматические перипетии эпохи становления США и каким был их собственный вклад в американскую идейно-политическую традицию — вот вопросы, на которые пытался ответить автор. Насколько это удалось — судить читателю.

Глава I. Джордж Вашингтон: «отец-основатель» N 1

22 февраля 1982 г. США отметили 250 лет со дня рождения Джорджа Вашингтона.

У Джорджа Вашингтона есть основания считаться не просто одним из «отцов-основателей» США, но «отцом-основателем» N 1. Он был главнокомандующим американскими вооруженными силами в годы войны за независимость (1775–1783 гг.), председательствовал на Филадельфийском конвенте 1787 г., выработавшем федеральную конституцию, был первым президентом молодого североамериканского государства (1789–1797 гг.). Фактически до самой своей смерти в 1799 г. он играл роль лидера американской нации. В сознании многих поколений американцев он был и остается «отцом нации», хотя такая оценка оспаривается в американской исторической науке, особенно биографами других основателей США, в первую очередь А. Гамильтона и Т. Джефферсона.

Родословная Джорджа Вашингтона уходит корнями к весьма древней английской дворянской фамилии, упоминавшейся еще в XII в. В 1657 г. его предки бежали от английской революции в Новый Свет. К моменту реставрации Стюартов в 1660 г. они уже прочно обосновались в Виргинии и не пожелали воспользоваться участливым для них исходом событий в Англии, чтобы вернуться на родину. В год рождения будущего первого президента США семья Вашингтона прочно входила в элиту крупнейшей североамериканской провинции.

В юные годы Вашингтону настойчиво прививались навыки управления рабовладельческой плантацией. Ему нравилось постигать основы военного ремесла: ценность этой профессии определялась постоянными стычками с индейскими племенами. Вне круга его интересов остались науки: тут успехи Вашингтона выглядят более скромными, если сравнивать образование, полученное им и другими «отцами-основателями». Военная же карьера Вашингтона была стремительной: к 23 годам он уже имел звание полковника и был главнокомандующим вооруженными силами Виргинии. Привилегированное положение семьи в немалой степени способствовало продвижению Джорджа Вашингтона по ступенькам иерархической лестницы.

Будущий президент был человеком своего времени, его сознание отражало противоречия эпохи. Одним из этих противоречий было то, что плантаторские хозяйства в Америке в условиях острого дефицита рабочей силы (переселенцы из Европы предпочитали работе по найму у плантаторов обзаведение собственными фермами, попытки же закабалить коренное индейское население не увенчались успехом) должны были прибегать к рабскому труду. Таков был парадокс нарождавшейся американской буржуазной демократии: свободы и права белого населения утверждались за счет отказа в элементарных правах и свободах черным рабам. Эксплуатация рабского труда деформировала буржуазные основы мировоззрения плантаторов: они обрастали замашками и привычками привилегированного сословия. Не составлял в этом смысле исключения и Джордж Вашингтон, практичный делец буржуазного толка уживался в нем с аристократом, самим обликом и поведением утверждавшим свое превосходство над рядовыми соотечественниками.

Предпринимательская жилка рано проявилась в Вашингтоне: в 16 лет он стал зарабатывать деньги и вскоре самостоятельно приобретает участок земли в 500 акров (1 акр = 0,4 га). Получение в наследство семейного поместья Маунт-Вернон (где ныне помещается мемориальный музей Вашингтона) и женитьба в 1759 г. на богатой вдове Марте Кастис приумножили его богатства. К началу войны за независимость он платил налог уже с 12,5 тыс. акров обрабатываемых земель в восточной части Виргинии и владел также 25 тыс. акров нераспаханных земель в западной части этой провинции. Число рабов, возделывавших плантации Вашингтона, возросло с момента его женитьбы почти втрое и составило в канун войны 135 душ. В годы революции Вашингтон демонстративно отказался от жалованья, определенного командующему вооруженными силами США Континентальным конгрессом, зато в полной мере воспользовался финансовыми и аграрными мероприятиями, проводившимися конгрессом, для увеличения своих богатств. К моменту избрания президентом США в глазах многих соотечественников он был самым богатым человеком страны (ему принадлежало уже 216 негров-рабов)[3].

Благосостояние виргинских плантаторов имело оборотной стороной не только порабощение и эксплуатацию негров-рабов, но и насилие в отношении коренного населения Северной Америки. Истребление индейских племён с учетом особенностей развития плантаторских хозяйств приобрело силу своеобразного экономического закона: быстро истощающиеся плантации рабовладельцев и обостряющаяся конкуренция вынуждали к постоянному захвату «свободных» западных земель. Еще в начале XVIII в. губернатор Виргинии Спотсвуд после лихого рейда в глубь материка «именем короля Георга I» объявил, что отныне границы вверенной ему провинции простираются «от океана до океана (от Атлантического до Тихого, — В. С.)». Эта формула, содержавшая краткую, но выразительную программу экспансии плантаторов-рабовладельцев, означала открытую войну против индейских племен.

Все офицерские титулы были получены Вашингтоном за «заслуги» в осуществлении экспансионистских планов виргинских плантаторов. Долгое время североамериканские плантаторы опирались на помощь Англии, которая в свою очередь стремилась использовать воинственный пыл американцев в соперничестве с главным колониальным противником в Новом Свете — Францией. Вашингтон, подобно другим представителям своего класса, проявил себя поборником имперских амбиций Великобритании в годы Семилетней войны (1756–1763 гг.), которая на американском театре свелась к схваткам между англичанами и колонистами, с одной стороны, и французами и индейскими племенами — с другой. Итоги войны обернулись, однако, крушением англо-американской гармонии и привели к острому конфликту, завершившемуся войной за независимость.

Англия, добившись победы в Семилетней войне ценой опустошения собственной казны, увидела возможность предотвращения экономической катастрофы в ужесточении колониального гнета. Существенным образом были урезаны права плантаторов и фермеров: в 1763 г. им было запрещено переселяться за Аллеганские горы, что создавало острый земельный голод. Попытки американцев опротестовать этот и другие указы привели к ограничению политических прав и свобод в провинциях: король и парламент стали запрещать сессии выборных ассамблей и городские собрания, перевели на имперское содержание губернаторов и судей провинций, разместили в Северной Америке регулярную армию.

Американцы в поисках теоретического обоснования своей борьбы обратились к идеологии европейского Просвещения, содержавшей критику абсолютизма, сословного неравенства и защиту прав и свобод личности. Развернулась «памфлетная война» против Англии; прежде чем разразиться на полях сражений, революция в течение 15 лет, по выражению Дж. Адамса, «совершалась в умах и сердцах народа»[4]. Патриотическое движение выдвинуло плеяду деятелей, властвовавших над умами американцев в тот период: Дж. и С. Адамсы, Т. Джефферсон и В. Франклин, Дж. Дикинсон. Этот список можно было бы продолжить, но имени Вашингтона мы в нем не найдем. Его влияние в патриотическом движении предреволюционного периода было весьма скромным. На этом этапе идейно-политической подготовки войны за независимость полковнику Вашингтону, используя характеристику Т. Джефферсона, слишком недоставало «грамотности, образованности и начитанности»[5] для того, чтобы оказывать сколько-нибудь существенное влияние на нараставшее движение.

Эпистолярное наследие Вашингтона предреволюционного периода обнаруживает, что его острокритическое отношение к имперской политике определялось непосредственными экономическими интересами плантаторского сословия. Он тревожился по поводу усиливающейся долговой зависимости американских плантаторов от английских торговых компаний, возмущался запретом на выпуск провинциальными банками и ассамблеями бумажных денег, что еще более увеличивало задолженность плантаторов, протестовал против передачи зааллеганских территорий[6] канадской провинции Квебек[7]. Прагматические буржуазные мотивы и привели его в ряды патриотов.

В американском патриотическом движении подспудно развивалась линия критики социального неравенства среди самих американцев, осуждения политического бесправия и бедственного положения низших слоев белого населения. Ее выразителями в родной провинции Вашингтона были Т. Джефферсон, Дж. Мейсон, Р. Г. Ли. Они объявили социальный и политический строй Виргинии, в которой высшая законодательная, судебная и исполнительная власть была сосредоточена в руках невыборных органов, а выборная нижняя палата ассамблее превратилась в аристократическую синекуру плантаторской верхушки, жалкой народней на демократическое устройство. Вашингтон, с 26-летнего возраста бессменный член нижней палаты, оставался глух к подобным требованиям. Тема демократических, экономических и социально-политических преобразований, выдвинутая патриотическим движением в канун воины за независимость и усилившая ее революционный смысл, не волновала Вашингтона. Но цели антианглийской борьбы были приняты им безоговорочно.

Назначение Вашингтона в июне 1775 г. главнокомандующим вооруженными силами восставших североамериканских провинций было одновременно и неожиданным, и закономерным. Неожиданным было то, что во главе революционной армии оказался человек, находившийся дотоле в стороне от руководства патриотическим движением. В этом руководстве, в избытке имевшем ярких публицистов и ораторов, но валилось, однако, никого, кому можно было бы вручить меч революции. Обладавший военным опытом Вашингтон оказался практически единственной приемлемой для Континентального конгресса кандидатурой.

При назначении Дж. Вашингтона делегаты конгресса приняли в расчет его богатство: по понятиям того времени, независимость мышления и политического поведения индивидуума находилась в прямой зависимости от размеров его личного состояния. Кроме того, Вашингтон в глазах патриотов был, безусловно, воплощением сильной личности. Лицо, прочерченное резкими складками и морщинами, тяжелый надменный взгляд, мощная короткая шея и могучее тело, уверенные поведение и манера общения с окружающими — все выдавало в нем силу. Он сохранял дистанцию по отношению к самым высокопоставленным деятелям молодой республики, не допускал фамильярности даже со стороны близких друзей.

Характерен следующий эпизод: известный нью-йоркский банкир и вождь умеренных патриотов Г. Моррис, на спор с друзьями поприветствовав однажды главнокомандующего накоротке: «Доброе утро, Джордж», — получил в ответ такой взгляд, что навсегда утратил охоту к фамильярному общению с главнокомандующим.

Звание главнокомандующего армией объединенных колоний давало пособникам английских властей повод для нескончаемых издевок над Вашингтоном: вооруженные силы республики существовали фактически лишь на бумаге, и ему пришлось поначалу выполнять малопривлекательную роль «генерала без армии».

Война между тем требовала от Вашингтона незаурядного самообладания и мужества. Официальный Лондон был исполнен желания отомстить американским революционерам и открыто угрожал им виселицей. В разговорах о лидерах войны за независимость английские джентльмены утрачивали изящество манер и языка. Нашелся британский генерал, который пообещал пройти «из одного конца Америки в другой, кастрировав всех мужчин». «Совершенно очевидно, — писал тогда американский просветитель Б. Франклин, — что он принимал нас за разновидность животных, лишь немногим превосходящих диких зверей… На янки смотрели как на мерзкое чудовище, и парламент считал, что петиции подобного рода созданий не подобало принимать и читать в таком собрании мудрецов»[8]. Лондон именовал первое правительство США «незаконным сбродом», Вашингтону достался титул «сверхбунтовщика», а через четыре месяца после его назначения главнокомандующим было объявлено о распространении в Северной Америке «преступного заговора» и «открытого мятежа».

В этой драматичной ситуации поведение Вашингтона было исполнено твердости: по получении первого послания от английской стороны, помеченного издевательски «мистеру Вашингтону», главнокомандующий приказал вернуть его обратно за «отсутствием такого адресата в американской армии». Он был непреклонен и при получении второго письма, адресованного на этот раз «Джорджу Вашингтону, эсквайру и пр., и пр., и пр.». В ответ на предложение адъютанта принять на сей раз письмо, поскольку «и пр.», возможно, «включает все», Вашингтон ответил, что именно по этой причине он и отсылает письмо назад[9].

Вскоре после утверждения Вашингтона в должности главнокомандующего его позиция в отношении перспектив развития революции разошлась с точкой зрения Континентального конгресса.

События второй половины 1775 г. свидетельствовали о неотвратимости разрыва между колониями и Англией. 19 апреля 1775 г. произошли сражения под Конкордом и Лексингтоном, которыми датируется начало войны за независимость. В июне милицейские соединения провинций прошли успешное испытание «на прочность» при Беккер-Хилле. В октябре англичане безжалостно сожгли г. Фольмут (Портленд). Военные действия были в полном разгаре, но Континентальный конгресс упорно отводил обвинения в стремлении к независимости и протягивал английскому парламенту одну «оливковую ветвь» за другой. Вашингтона стала все более раздражать нерешительность конгресса. Главнокомандующий ожидал иных решений и аргументов. Он был одним из немногих среди руководителей патриотов, кто в январе 1776 г. горячо откликнулся на памфлет лидера радикалов Томаса Пейна «Здравый смысл», в котором впервые прозвучал страстный призыв к провозглашению независимости и образованию единой североамериканской республики. Он впервые разошелся и с лидером виргинских умеренных К. Бракстоном, назвавшим «Здравый смысл» Т. Пейна «ничтожным маленьким памфлетом», и заявил, что «несколько воспламеняющих доводов, подобных случившемуся с Фольмутом и Норфолком (города, сожженные англичанами. — В. С.), в дополнение к верной доктрине и неопровержимой логике „Здравого смысла“ не оставят у масс сомнений относительно необходимости отделения»[10]. Главнокомандующий распорядился зачитать памфлет в соединениях Континентальной армии. Позиция Вашингтона была обусловлена рядом факторов, в том числе и ролью главнокомандующего: в отличие от политиков тот мог снискать лавры лишь на полях сражений.

Провозглашение Континентальным конгрессом 4 июля 1776 г. независимости США послужило важным моральным стимулом для молодой североамериканской армии. Цели ее теперь обрели подлинно исторический смысл. Сама армия к этому моменту представляла собой подобие партизанских соединений, и от Вашингтона требовались титанические усилия для превращения ее в регулярные вооруженные силы. Если учесть, что протест против создания и содержания регулярных войск значился на одном из первых мест среди заповедей революции и прочно вошел в сознание масс патриотов, можно понять, сколь нелегкая задача выпала на долю главнокомандующего. Кроме того, патриотическое движение исповедовало принцип безусловного верховенства гражданской власти по отношению к военной, что создавало препятствия на сути утверждения единоначалия в армии. Солдатская и офицерская масса предпочитала жесткой дисциплине демократический дух милицейских формирований, в армии царило панибратство (одна из первых сцен, перевившая Вашингтона по прибытии в действующую армию, — офицер, бреющий своего солдата). Типичным было нежелание солдат воевать за пределами родного штата. Солдаты и офицеры были плохо подготовлены: не раз пушки американской армии после первых же выстрелов погребали под собой необученные орудийные расчеты. Взявшись за руководство такой армией, ее главнокомандующий прежде всего должен был проявить недюжинные организаторские и политические способности.

Вашингтон смог соединить разнообразные методы и приемы утверждения дисциплины в армии. Он не погнушался и методами насилия, добившись введения телесных наказаний (подчас он сам, используя недюжинную физическую силу, выступал в роли усмирителя непокорных), по учитывая добровольческий характер армии, больше полагался на материальное вознаграждение. С начала революции он выступал за земельные пожалования армии. «Раздача земель, — писал он в Континентальный конгресс, — окажет большое воздействие на вступление в армию, на ход войны»[11]. Конгресс внял аргументам главнокомандующего и издал указ о земельных пожалованиях офицерам и солдатам, дослужившим до конца войны.

Военно-политическая ситуация начального этапа революции привела к тому, что по ряду важных вопросов Вашингтон занял более «левую» позицию, чем большинство представителей буржуазно-плантаторского руководства патриотического движения. Он клеймил спекулянтов, предприимчивых буржуа, стремившихся нажиться на трудностях войны, требовал ограничить на время частнокапиталистическое накопление, настаивал на регламентации рыночных цен, на конфискации собственности лоялистов[12] и реквизиции у имущих патриотов товаров, необходимых для нужд армии[13]. Непримиримое отношение главнокомандующего к политическим и военным противникам, граничившее с жестокостью, внушало уважение, страх и веру во всесилие Вашингтона. В армии и стране распространилось представление о Вашингтоне как о спасителе нации.

Ход и характер военных действий долгое время требовали от Вашингтона особого искусства и изобретательности в организации оборонительны к действий. На протяжении шести лет американская армия вынуждена бы; а оставлять один стратегический пункт за другим. В 1775 г. был сдан Бостон, в 1776 г. — Нью-Йорк, а затем пала и первая столица США — Филадельфия. В 1779–1780 гг. театр военных действий переместился из северо-восточных штатов в южные, где англичане продолжали одерживать победы над американцами. Причины успехов англичан были очевидны: регулярная, основывающаяся на многовековых военных традициях армян брала верх над необученными полупартизанскими соединениями вчерашних фермеров и ремесленников. Удивительными были не победы англичан, а то, что им в течение шести лет так и не удалось нанести сокрушительного удара американской армии.

Военные неудачи усугублялись для Вашингтона тем, что ему приходилось постоянно сталкиваться с интригами и заговорами против неге в собственном лагере. Главнокомандующий сумел пройти и эти испытания, в то время как Ч. Ли, Б. Арнольд и другие не в меру тщеславные генералы запятнали себя трусостью и малодушием, а то и изменой. В начале 1778 г., когда английские власти, как им казалось, покончили с американской армией, они предложили Континентальному конгрессу перемирие на условиях прощения «бунтовщиков»; Вашингтон категорически отверг эту «милость» Лондона. Как и прежде, он был исполнен решимости пройти начатый путь до конца.

Изменение хода военных действий в пользу США произошло в значительной степени благодаря заключению в 1778 г. договоров о дружбе, торговле и «оборонительном союзе» с Францией. Вслед за Францией к числу европейских союзников США примкнула Испания. То были прагматические союзы буржуазной республики и европейских феодальных монархий, направленные против могущественной Англии. Но они сыграли свою роль в утверждении американской независимости. Решающую победу над англичанами американцы одержали в 1781 г. под Йорк-тауном в союзе с французскими войсками. Вашингтон, главнокомандующий союзных войск, торжествовал свой самый крупный успех. После этого поражения Англия не видела более возможностей для подавления восставших колоний и прекратила военные действия.

Завершение войны за независимость обнажило острые противоречия внутри самого патриотического лагеря. Его левое крыло в ходе революции сумело добиться существенной демократизации политической структуры провинций и теперь стремилось провести через легислатуры штатов[14] законы, облегчающие нужды низших и средних слоев. В 7 из 13 штатов в 1783–1786 гг. были одобрены законопроекты, ущемляющие экономические интересы верхов. Политические и идейные лидеры умеренных — А. Гамильтон, Дж. Мэдисон, Дж. Джей — требовали ограничения демократических нововведений, в частности пересмотра чересчур радикальных, на их взгляд, конституций штатов и «Статей конфедерации». С этой целью было решено собрать Конституционный конвент в Филадельфии, который должен был выработать высший закон страны.

Некоторые консервативные умы среди высших офицеров и политических деятелей молодой республики вынашивали идею установления в стране монархии, полагая, что такая форма власти лучше всего будет отвечать интересам буржуазно-плантаторского блока в условиях острых экономических неурядиц, социальных потрясений в трудную пору становления независимого государства. Но они не могли рассчитывать на успех без поддержки Джорджа Вашингтона, который с его огромным авторитетом, приобретенным в годы войны, как они считали, только и был способен претендовать на роль американского монарха. Главнокомандующий, однако, использовал свой авторитет в противоположных целях — для осуждения попыток монархических выступлений в США. В ответе на письмо полковника Л. Никола, который одним из первых по сути дела предложил Вашингтону корону, главнокомандующий обнаружил твердость республиканских убеждений: «Со смешанным чувством удивления и возмущения ознакомился с Вашими суждениями — отчитал он Л. Никола. — Будьте уверены, сэр, ни одна из военных неудач не вызывала у меня таких болезненных переживаний, как Ваше сообщение о распространении в армии идей, к которым я испытываю глубокое отвращение… Я теряюсь в догадках, что в моем поведении дало Вам основание обратиться ко мне с предложением, способным принести моей стране величайшее бедствие. Если я не ошибаюсь в себе, то Вам не найти другого человека, для которого подобные планы были бы в большей степени неприемлемы»[15].

После признания Англией независимости США Вашингтон сложил с себя полномочия главнокомандующего. В зените славы, как бы подражая знаменитым античным примерам, он удалился в Маунт-Вернон. Однако вскоре туда стали поступать одно за другим письма с настойчивыми просьбами возглавить Филадельфийский конвент. За месяц до открытия конвента Вашингтон уступил напору умеренных лидеров патриотов и дал согласие возглавить его. Он председательствовал на конвенте на всем его протяжении. Участие Вашингтона непосредственно в выработке федеральной конституции, закрепившей диктатуру буржуазно-плантаторского блока, было минимальным, но его авторитет сыграл огромную роль в одобрении этого документа общественным мнением. Суждения вчерашнего главнокомандующего по поводу конституции не отличались оригинальностью. В целом Вашингтон принял принципы Гамильтона, Мэдисона, Джея и других теоретиков конституции[16].

Американская конституция 1787 г. не ограничивала возможность переизбрания одного лица на должность президента. Участники конвента отказались от этого, будучи уверенными, что должность президента займет «непогрешимый» Вашингтон. Чтобы предсказать победу Вашингтона на первых в США президентских выборах, не нужно было обладать особой прозорливостью: у него не было конкурентов. Другим «отцам-основателям» не приходило даже в голову соперничать с ним. В начале 1789 г. Вашингтон единодушно был избран президентом.

Первые президентские выборы в США имели уникальный характер: на пост президента претендовал один человек. Однако уже вскоре после принесения Вашингтоном президентской присяги и начала работы палаты представителей и сената началось формирование политических партий. По иронии судьбы Вашингтон назначил на два ключевых поста в правительстве (министра финансов и государственного секретаря) создателей будущих соперничающих политических партий — А. Гамильтона и Т. Джефферсона. Острые расхождения между Гамильтоном и Джефферсоном обнаружились очень быстро, а обоснованные ими пути развития США привели уже в 1790–1791 гг. к расколу состава конгресса на партии федералистов и демократических республиканцев[17]. Острые споры между ними возникали по многим вопросам: федералисты выступали, кроме всего прочего, в пользу ограничения, а джефферсоновцы — в пользу развития демократических завоеваний революции. Вашингтону становилось все труднее «парить» над схватками. Постепенно он склонялся в пользу Гамильтона. Конечно, Вашингтон никогда не стал законченным федералистом типа Гамильтона и Дж. Адамса, он проводил свой политический курс на компромиссной основе, что позволяло поддерживать и даже укреплять единство молодого североамериканского союза. Но этот компромисс все же в большей степени отвечал интересам гаммильтоновской партии, поэтому 90-е годы XVIII в. вошли в американскую историю как период федералистского правлении.

Почему Вашингтон сделал выбор в пользу федералистской, а не республиканской партии? Этот вопрос до сих пор вызывает разногласия среди историков. Проще всего было бы отнести выбор в пользу федералистов, как это делают некоторые историки, за счет влияния «демонической» личности Гамильтона. Однако Вашингтон был личностью не менее сильной, чем Гамильтон, и, безусловно, он не просто подчинился курсу вождя федералистов, но близко принял его. Странным в выборе Вашингтона было то, что курс Гамильтона определенно противоречил интересам аграрных кругов в целом и позициям плантаторского класса в частности, укрепляя влияние северо-восточной торгово-промышленной и финансовой буржуазии.

Изучение политической эволюции Вашингтона в годы президентства убеждает, что он одобрил гамильтоновские планы, будучи уверенным, что именно они способствуют упрочению независимости, национального единства США и укреплению господства власть имущих. В разработках Гамильтона наибольшей противоречивостью отличалась внешнеполитическая программа, которая предполагала разрыв союзнических связей с Фракцией и развитие торговых отношений и даже политических контактов с Англией. Обосновывая свою позицию, Гамильтон доковывал, что Франция, утратившая после революции 1789 г. политическую стабильность, не представляет более ценности в качестве союзника и надежной опоры, в то время как Англия в случае сохранения прежней внешнеполитической ориентации Америки не потерпит ее независимого статуса.

Принимая прагматические соображения Гамильтона, Вашингтон делал больший акцент на необходимость сохранения Соединенными Штатами безусловного и строжайшего нейтралитета в отношении соперничества между европейскими державами. Прагматические мотивы лежали в основе приверженности президента доктрине изоляционизма, исходившей из того, что невмешательство США в международные дела является лучшим средством сохранения национального суверенитета. «Никаких обязывающих и постоянных союзов!» — провозгласил Вашингтон в «Прощальном обращении» к нации в сентябре 1796 г.[18] Прагматизм Вашингтона не означал отказа от идеологических и классовых интересов буржуазно-плантаторского блока, но он заключал в себе осознанное стремление соразмерять эти интересы с реальными возможностями их утверждения и распространения неокрепшей североамериканской республикой. Подобно всем «отцам-основателям», Вашингтон глубоко уверовал в божественную «избранность» и «исключительность» американской нации, ее мессианское предназначение, однако, президент полагал, что прежде, чем раскрыть их миру, США нужно выжить, твердо встать на ноги. А для этого, солидаризировался он с Гамильтоном, были хороши любые средства.

Забота о самосохранении и выживании североамериканской нации объясняет резко отрицательное отношение Вашингтона к формирующейся двухпартийной системе. «Дух партий, — заявлял он, — является злейшим врагом» американского единства[19]. Призывы Вашингтона к его искоренению станут понятны, если Припять во внимание, что первая двухпартийная система США в ходе ее эволюции во все большей степени отражала опасные противоречия между капиталистическим Северо-Востоком и плантаторским Югом. Надежды Вашингтона сцементировать союз при наличии в стране такого антагонизма были иллюзией. Однако это раскрылось уже много позже смерти Вашингтона, в эпоху гражданской войны, ознаменовавшей следующий, XIX век. Вашингтон скончался в 1799 г. в счастливом неведении относительно драматических судеб союза, в основании которого ему принадлежала выдающаяся роль.

Глава II. Сэмюэл Адамс и судьбы американской революции

Сэмюэл Адамс не обделен похвалами историков. Американские авторы трех новейших биографий Адамса буквально расточают их в адрес своего героя. Один из них, К. Канфильд, закрепляет за Адамсом первенство среди «отцов-основателей» уже в названии работы: «Революция Сэмюэла Адамса — 1765–1776 (при помощи Джорджа Вашингтона, Томаса Джефферсона, Бенджамина Франклина, Джона Адамса, Георга III и народа Бостона)». Другой, Д. Чидси, утверждает: «Фактически Адамсу обязана своим рождением независимость Америки. До него это было только бранное слово. Адамс заставил уважать его, вдохнул в него жизнь». Наконец, третий, П. Льюис, ставит С. Адамса в один ряд с Александром Македонским, Наполеоном и Боливаром[20].

В более ранних биографиях Адамс также неизменно рисуется одной из самых романтических и героических фигур американской истории. В самой полной трехтомной биографии С. Адамса, принадлежащей перу У. Уэлша, утверждается его приоритет буквально во всех патриотических начинаниях, рождавшихся в американском национально-освободительном движении. В восторженном стиле написана монография о С. Адамсе и известным исследователем ранней американской истории Дж. Миллером. Эталоном демократических взглядов представляет воззрения Адамса В. Л. Паррингтон, авторитетный исследователь общественной мысли США[21]. Впрочем, Паррингтону, как и другим американским биографам Адамса, не удалось раскрыть глубокой противоречивости его духовного и политического облика.

Бунтарь

Сэмюэл Адамс появился на свет в 1722 г.

Его семья принадлежала к одному из зажиточных и респектабельных кланов североамериканской провинции Массачусетс. Сэмюэл Адамс-старший, купец, признанный лидер местной конгрегационалистской церкви, вел свой род от пуританских переселенцев из Англии, нашедших некогда в Новом Свете убежище от гонений со стороны Стюартов и англиканской церкви. Человек глубоко набожный, он мечтал о духовной карьере для своего сына. Однако тот уже вскоре после поступления в Гарвардский колледж, лучшее учебное заведение провинции, будущий знаменитый Гарвардский университет, предпочел богословию политические науки и юриспруденцию.

Сама атмосфера семьи способствовала выбору Сэмюэла: подлинной страстью его отца были не религиозные церемониалы, а политическая деятельность. Адамс-старший неоднократно избирался мировым судьей, депутатом провинциальной ассамблеи и упорно стремился к более высоким должностям. Оперевшись на созданный им самим кокус — так на английский манер в американских провинциях обозначалось узкое закулисное политическое объединение, — он вступил в борьбу с самыми влиятельными фамилиями Массачусетса.

Массачусетс традиционно считается колыбелью демократических порядков в Северной Америке. Для такого мнения есть основания: участие простых граждан в политической жизни Массачусетса было более активным, чем во многих других североамериканских провинциях. Граждане Бостона, административного центра провинции, привыкли собираться на городские собрания, обсуждавшие и решавшие вопросы местного самоуправления. Значительное число жителей провинции владело определенной недвижимостью — домом, земельным участком и т. п. — что, согласно принятым в колониальной Америке правовым нормам, позволяло им выбирать депутатов в законодательную ассамблею провинции.

И все же несмотря на наличие в политической жизни Массачусетса демократических начал, в целом она, как и политическая жизнь во всех других провинциях, отличалась элитарным характером. Реальными носителями политической власти являлись влиятельные, как правило, наиболее состоятельные семейные кланы. Они имели «семейных» избирателей и даже «семейные» избирательные округа, покорно, из поколения в поколение вотировавших наследование депутатских мест могущественными фамилиями. В некоторых провинциях политическая конкуренция в силу подобной практики оказалась настолько слабой, что вся власть в них сосредоточилась в руках какой-то одной семейной фракции. Так, в соседней с Массачусетсом провинции Нью-Гэмшпир политическая власть была фактически узурпирована семейством Уэнтвортов. Уэнтворты наследовали губернаторское кресло провинции, беспрепятственно проводили свою волю как в верхней, назначаемой губернатором палате ассамблеи, так и в нижней, выборной палате. В Массачусетсе же в пору юности Сэмюэла Адамса на подобную роль претендовала фракция губернатора Ширлея.

Попыткам семейства Ширлея монополизировать распределение политических должностей в Массачусетсе противостояли две другие влиятельные фамилии — Адамсов и Отисов. В борьбе с Ширлеем Сэмюэл Адамс-старший стремился заручиться поддержкой средних и низших слоев Бостона и в 30-40-х годах стал открыто выступать от имени «народной» партии. В респектабельном, построенном в классическом английском стиле особняке Адамсов регулярно собирался кокус «народной» партии. Его участники клеймили группировку Ширлея как орудие денежной аристократии и стремились изобразить себя друзьями демократии. Притаившись во время таких собраний где-нибудь неподалеку от отца, Адамс-младший впитывал в себя идеи, неустанно подкрепляемые ссылками на авторитет «отцов» английского конституционализма Эдварда Коука и Джона Локка. Принципы Коука и Локка легли в основу защищенной им по окончании колледжа магистерской диссертации «О законности сопротивления высшим властям, если республика не может быть сохранена иными средствами».

После Гарварда Адамс-младший оказался на некоторое время вовлеченным в чуждую его натуре сферу денежной наживы. На ссуженную отцом тысячу фунтов он открыл собственное дело. Однако это вполне солидное по тем временам состояние лишь на короткий миг задержалось в его руках, исчезнув в результате неудачных сделок. Адамс-старший не смог ничем помочь сыну, так как в это время сам оказался на грани банкротства.

В начале 40-х годов. Адамс-отец, пытаясь еще крепче сплотить вокруг себя низы Массачусетса, задумал создать Земельный банк, призванный предоставлять ссуды и оказывать финансовую поддержку малоимущим гражданам. Банк был создан, но довольно скоро лопнул и по настоянию правительственной фракции был ликвидирован. Адамс-старший, потерявший в результате краха банка крупную сумму, был к тому же вместе с другими его учредителями отстранен от всех политических должностей. Желая «добить соперника», Ширлей в 1747 г. вычеркнул его из списка кандидатов в члены верхней палаты законодательной ассамблеи. Адамс-старший умер в следующем, 1748 г., оставив после себя славу «мученика» и поборника интересов демократии. Адамс-младший незамедлительно объявил себя продолжателем дела отца.

В год смерти отца Сэмюэл Адамс создает при поддержке конуса «народной» партии, воспринимавшего его в качестве наследного лидера, общественно-политический еженедельник «Паблик эдвертайзер». С его страниц он повел острую критику правящей фракции. «В течение 20 лет, — напишет об Адамсе в 1768 г. в доносе английскому монарху Т. Хатчинсон, тогда вице-губернатор Массачусетса, — он выступал против правительства в прессе»[22]. Несмотря на всю активность, влияние Адамса, как и оппозиции в целом, в политической жизни Массачусетса оставалось незначительным. И главная причина тому — отсутствие по-настоящему крупных, острых общественно-политических тем в их выступлениях, напоминавших зачастую отмщение за личные и семейные неудачи. Эти темы были «вручены» Адамсу ходом истории только в 1764 г.

В 1763 г. власти Массачусетса, как бы желая отмахнуться от досаждавшего им Адамса, даровали ему непопулярную, но престижную должность сборщика налогов в Бостоне. Собирать налоги в том году было делом весьма нелегким, и не только для Адамса. В конце года сразу пять сборщиков налогов оказались должниками городской казны. Для противников Адамса это послужило основанием обвинить его в растрате казенных средств. Мог ли Адамс тогда предположить, что уже через год отстранение от должности окажет прекрасную услугу его политической карьере и что сам он поднимет знамя борьбы со всеми сборщиками налогов!

В 1764 г. Англия, добившаяся победы в только что закончившейся Семилетней войне (1756–1763 гг.) ценой полного опустошения собственной казны, узрела возможность предотвращения финансовой катастрофы в максимальном налогообложении жителей как метрополии, так и колоний. Кабинет Гренвилла поспешил провести через парламент «гербовый закон», означавший введение впервые в имперской истории прямых парламентских налогов на собственность жителей Северной Америки.

Отношение к «гербовому закону» явилось своеобразным мерилом зрелости буржуазного сознания американцев, на протяжении вот уже более века усваивавших конституционные принципы английской революции 1640 г. В североамериканских провинциях вспыхнуло «антигербовое движение», ставшее предвестником антиколониальной революции. Кузен Сэмюэла Адамса, другой знаменитый бостонский Адамс — Джон (в будущем второй президент США), в дневниковой записи от 18 декабря 1765 г. выразил восхищение и одновременно удивление размахом движения: «Наша пресса стенала, с церковных кафедр извергались молнии, наши ассамблеи принимали резолюции, города голосовали, королевские чиновники повсюду тряслись от страха…»[23] Сам Сэмюэл, оценивая оборотную сторону парламентского акта 1764 г., имел все основания воскликнуть: «Каким благословением стал в конце концов для нас гербовый сбор!..»[24]

Что же, собственно, так возмутило американцев в «гербовом законе»? Как бы ни были обременительны новые налоги, они в общем-то были вполне по плечу предприимчивым жителям провинций. Американцев, как разъяснял их позицию в показаниях английскому парламенту в 1766 г. Бенджамин Франклин, представлявший в то время интересы одной из провинций — Пенсильвании — в Лондоне, волновала не величина налогов сама по себе. Они не могли примириться с другим. Им было отказано в праве, значившемся на первом месте среди требований, предъявленных в 1640 г. революционной Англией Карлу I Стюарту: «нет налогов без представительства». Американцы, восклицал Франклин, никогда не смирятся с налогами, введенными в обход их собственных представительных органов власти[25].

Желание жителей североамериканских колоний рассматривать себя как англичан, живущих в Новом Свете и располагающих равными правами и свободами с лондонцами или ливерпульцами, может удивить современного читателя, но для американцев XVIII в. оно было чем-то само собой разумеющимся. Столь же само собой разумеющейся была для них апелляция к опыту и урокам английской истории, революции 1640 г., злоупотреблениям Карла I, собственной головой поплатившегося за нарушение прав своих подданных. Сэмюэл Адамс был уверен, что найдет полное понимание среди бостонцев, когда в одной из антигербовых прокламаций 1765 г. объявлял «налогообложение без представительства» причиной крушения династии Стюартов. Жителям другой североамериканской колонии, Виргинии, был вполне понятен гнев члена провинциальной ассамблеи Патрика Генри, потребовавшего в мае 1765 г. от здравствующего монарха Георга III извлечь уроки из опыта правления обезглавленного Карла I.

Майская речь 1765 г. сделала Патрика Генри, до того безвестного депутата, американской знаменитостью. Сам Патрик Генри впоследствии без лишней скромности объявил свое выступление и внесенную им в нижнюю палату виргинской ассамблеи резолюцию осуждения парламентского указа «первым протестом против акта о гербовом сборе». Биограф С. Адамса имел все основания оспорить это утверждение, ибо Адамс выступил с аналогичным протестом и резолюцией годом раньше. Но предпринятая им тут же попытка доказать, что майская прокламация Адамса 1764 г. была «первым публичным отрицанием права британского парламента облагать колонистов налогами без их согласия»[26], принижает роль других лидеров патриотов. В Массачусетсе, например, в 1764 г. лучшим защитником прав американцев считали еще не Адамса, а Джеймса Отиса.

В 1764 г. в блестящем памфлете «Изложение и обоснование прав Британских колоний» Отис необычайно полно изложил аргументы, при помощи которых американцы могли домогаться для себя буржуазных прав и свобод. Первым источником прав американцев Отис объявлял конституционные установления Великобритании. Он как бы вступал в диалог «доброй воли» с англичанами, апеллировал к их буржуазному правосознанию: со стороны Лондона нелогично отказывать американцам в праве на представительное правление, неотчуждаемость частной собственности, неприкосновенность жилища и других свободах, за которые сами англичане пролили столько крови. Этот аргумент на долгие годы стал idee fixe американских патриотов, хотя при всей его логике он обладал одной бесспорной слабостью: колонисты приравнивались к английским гражданам, с чем лидеры империя отнюдь не были согласны.

Более перспективным в борьбе за интересы колонистов было обращение Отиса к теории естественного права. В Европе XVII–XVIII вв. учение о естественном равенстве было направлено прежде всего на критику сословного неравенства, наследуемых привилегий дворянства и монархов. Но уравнительные его возможности были безграничны: действительно, центральный постулат этого учения, гласивший, что «бог-творец» создал всех людей по своему образу и подобию и что в «естественном», первозданном состоянии все люди обладали совершенно равными правами, давал возможность для проповеди равенства любого рода. (В Европе XVIII в. французские утописты Ж. Мелье, Г. Б. Мабли, Морелли подвергли критике не только сословные, но и имущественные различия между людьми.)

Отис обратился к теории естественного равенства не с целью критики имущественных различий (он был до мозга костей буржуа), и даже не с целью критики сословного неравенства (его в Северной Америке не было), а для отрицания превосходства одного народа над другим, национального и колониального гнета. Апеллируя к законам «бога и природы», он хотел уравнять в правах американцев и англичан. В естественном состоянии, доказывал Отис, люди не разделялись на жителей колоний и метрополии, они были во всем равны между собой и не могли утратить этих прав после образования гражданских обществ и разных государственных объединений[27].

Обращаясь к учениям виднейших европейских авторитетов в области естественного права, в частности С. Пуфендорфа и Г. Гроция, Отис с удивлением обнаруживал, что они не позаботились о разработке теории прав колониальных народов. Их американский последователь, устраняя «ошибку» учителей, одним из первых пропагандировал равенство естественных прав колонистов и жителей метрополии. Эта идея становится грозным оружием патриотического движения, и в будущем именно она послужила основой лозунга о праве американцев на образование независимого государства. Впрочем, сам Отис никогда такого лозунга не выдвигал.

Урегулирование противоречий между колониями и Англией, предложенное Отисом, предполагало сращивание североамериканских провинций, других частей Британской империи и самой метрополии в некую мировую конституционную монархию. Вера Отиса в неизбежность государственной интеграции колоний и метрополии отразила неразвитость национального самосознания американцев, их убежденность в «кровном родстве» с англичанами. Сам Отис в качестве единственного практического требования предлагал борьбу за представительство североамериканских провинций в английском парламенте, который должен был быть преобразован в имперский представительный орган.

Передовые умы североамериканских патриотов сумели быстро различить противоречия между смелыми теоретическими обоснованиями и умеренными политическими рекомендациями Отиса. Его лозунг борьбы за превращение парламента в общеимперский представительный орган и выделение американцам депутатских мест в Вестминстере не нашел поддержки среди патриотов. Простой здравый смысл подсказывал им, что горстке колониальных депутатов все равно не удастся изменить политический курс английского парламента. Сэмюэл Адамс, видевший в Отисе ближайшего соратника и восхищавшийся его теоретическими познаниями, тем не менее первым решительно осудил его политические рекомендации. Он убеждал патриотов, что «колонии не могут быть на равных началах и полно представлены» в парламенте, что представительство в Вестминстере обернется против самих провинций, ибо узаконит парламентскую тиранию в отношении Северной Америки, и что, следовательно, борьба патриотов за депутатские места в английском парламенте уводит их на ложный путь[28]. Адамс выступил за ограничение парламентских прерогатив в управлении жизнью провинций за счет все большего расширения прав местных ассамблей. Это было одной из главных причин, позволившей Адамсу в последующем оттеснить Отиса с ведущих позиций в патриотических кругах Массачусетса и стать их единоличным лидером.

Одной из главных, но не единственной. Среди патриотов были и другие лидеры, настаивавшие на широких правах провинциальных ассамблей в управлении жизнью колоний. После 1764 г. они буквально наводнили памфлетами, прокламациями, резолюциями Северную Америку. Как публицист Сэмюэл Адамс не выделялся среди таких памфлетистов, как Дж. Дикинсон, Дж. Адамс или Р. Бланд. Но в отличие от них он был прирожденным вожаком, обретавшим свое «я» в бурлящем кипении бостонского городского собрания, в тайной сходке террористов, в насильственной акции по уничтожению британской собственности или расправе со сборщиком налогов. Это был человек дела и подвига, лидер, как сказали бы сегодня, харизматического типа, способный заворожить массы, верящий в них и властно направляющий их против политических врагов.

Сам внешний облик Адамса выделял его среди прочих лидеров патриотов. Сравнить его хотя бы с лидером пенсильванских патриотов Дж. Дикинсоном. В 1767–1768 гг. тот на время стал самой популярной фигурой среди патриотов. Известность ему снискали 12 «Писем пенсильванского фермера», в которых он раскритиковал усилившиеся узурпаторские замашки Георга III и парламента в Северной Америке. В эти годы тост «за пенсильванского фермера» стал самым излюбленным на сходках и застольях патриотов. Никто из них, однако, не знал Дикинсона в лицо. У того не было ни желания, ни энергии вести за собой толпу. На Дж. Адамса, увидевшего Дикинсона впервые в 1774 г., он произвел впечатление человека, который «не сможет протянуть больше месяца»[29]. (Дикинсон «протянул» после этого еще 34 года, пережив большинство других «отцов-основателей»). Другое дело Сэмюэл Адамс: это был человек с аскетической внешностью и горящим взглядом твердого в своей вере, непримиримого христианского проповедника. Лидер американских умеренных Дж. Гэллоуэй, уступивший напору Адамса на заседаниях Континентального конгресса в 1774 г., был потрясен самой внешностью Адамса. Он представлялся ему фанатиком, который «почти не ест, не пьет, не спит, много думает и проявляет непреклонную волю в достижении своих целей»[30].

Еще один властитель умов патриотов, Джон Адамс не мог конкурировать как вождь движения со своим кузеном по той причине, что долгое время оставался принципиальным противником вовлечения широких масс в патриотическое движение, воздерживался от споров на городских собраниях, митингах, не одобрял методов насилия в борьбе с угнетателями. Т. Хатчинсон в 1771 г., будучи уже губернатором Массачусетса, отметил: «Если бы не два-три Адамса, мы бы чувствовали себя в нашем городе вполне спокойно». Но тот же Хатчинсон закреплял главенствующую роль среди «двух-трех Адамсов» за Сэмюэлом, который, согласно его же словам, во второй половине 60-x годов достиг положения, позволявшего «править городом Бостоном, палатой представителей, а в конце концов и Советом так, как он пожелает»[31].

Популистский стиль характеризовал политическое поведение Сэмюэла Адамса и до 1764 г., по после этого года он обрел более высокие, подлинно драматические мотивы. До 1764 г. вражда между Адамсами, Отисами, с одной стороны, и Ширлеями и Хатчинсонами — с другой, не выходила за рамки борьбы семейных кланов. После 1764 г., когда правящие семьи Массачусетса, возглавленные Т. Хатчинсоном, стали главными проводниками репрессивной линии английского короля Георга III в Северной Америке, оппозиция им со стороны Адамсов приобрела подлинно патриотический смысл.

Георг III, надевший корону английского короля в 1763 г., явно стремился к абсолютистским методам правления. И если он не осмеливался отменить буржуазные конституционные установления в самой Англии (хотя и ограничил их), то уж совершенно не стеснял своего произвола в Северной Америке. Вслед за «гербовым актом» в мае 1765 г. был издан указ о расквартировании в Северной Америке воинских соединений англичан, что противоречило одному из центральных принципов буржуазной идеологии XVII–XVIII вв. — о недопустимости содержания постоянной армии в мирное время. В декабре 1765 г. английский парламент приостановил деятельность нью-йоркской ассамблеи до 1 октября 1767 г., что отрицало важнейший принцип буржуазного конституционного права Англии — представительные органы могут быть распущены только с их собственной санкции. Наконец, в 1767 г. были обнародованы законы Тауншенда, противоречившие, как и «гербовый акт», принципу «нет налогов без представительства». При этом доходы от таможенных сборов должны были идти на содержание колониальной администрации и губернаторов, что отрицало еще один принцип буржуазного права — обязательную финансовую зависимость исполнительной власти от законодательных органов, в данном случае ассамблей. Еще ранее, в 1766 г., был издан «Разъяснительный закон», объявлявший притязания американцев на представительное правление незаконными и сводивший на нет роль провинциальных ассамблей. В результате к 1767 г. буржуазные свободы в Северной Америке были основательно подорваны.

Каждая репрессивная мера Англии побуждала Адамса к расширению арсенала средств борьбы. Еще в 1764 г. он осознал бесперспективность борьбы с королем, парламентом и губернаторами разрозненными усилиями каждой провинции и выступил за проведение общеколониального антигербового конгресса. Его созыв в 1765 г. стал первым шагом на пути становления единого патриотического движения в Северной Америке. Затем Адамс обращается ко всем провинциальным ассамблеям с призывом организовать общеамериканскую кампанию бойкота английских товаров. Первыми откликнулись бостонские купцы, однако купцы Нью-Йорка и других провинций не поддержали акции бостонцев. Адамс тяжело переживал неудачу общеамериканской кампании, но извлеченные из нее уроки привели к еще большей радикализации его политической позиции. Адамс отказывается опираться в дальнейшем на купечество и другие зажиточные круги и приходит к твердому убеждению, что «силой, которая по божескому провидению должна в конце концов спасти нас… может быть только простой народ Америки»[32].

Признание за народными массами решающей роли в освободительном движении возвысило Адамса над лидерами патриотов, ограничивавшихся проповедью «моральных» методов воздействия на короля и парламент. В отличие от них Адамс отрицал малоэффективные обращения с петициями в парламент, переговоры с депутатами и решительно оправдывал использование силы в борьбе с гнетом Англии. Призывы Сэма, как запросто называли его массачусетские «сыны свободы», находили отклик среди бостонцев: именно в их городе 5 марта 1770 г. впервые произошло кровавое столкновение между патриотами и расквартированными в городе «красными сюртуками» (английскими регулярными соединениями), стоившее жизни пяти патриотам.

На следующий день Адамс созывает экстренное городское собрание (оно собиралось по первому зову вождя) и проводит серию резолюций, требующих немедленного вывода «красных сюртуков» из Бостона и суда над виновными в убийстве. Во главе группы «сынов свободы» сразу после одобрения резолюций он устремляется к дому губернатора Хатчинсона и осаждает его до тех пор, пока губернатор не соглашается вывести из города английские части.

Решительность Адамса порождала одну революционную инициативу за другой… в 1767–1768 гг. были распущены вопреки согласию депутатов две провинциальные ассамблеи — нью-йоркская и масеачусетская. Лидеры нью-йоркцев ограничились устными и печатными протестами, а С. Адамс, опираясь, как всегда, на поддержку бостонского городского собрания, немедленно обратился с посланиями ко всем графствам провинции послать представителей в чрезвычайный колониальный конвент. Этот первый представительный орган провинции, созванный помимо воли короля и губернатора, собрался в Бостоне в сентябре 1768 г. И хотя он распался, как только в Бостон были введены английские войска, сам факт его созыва, не имевший прецедента в американской истории, был событием огромной важности. Хатчинсон объявил действия Адамса и бостонского городского собрании «революцией в государственном правлении», а другой представитель властей утверждал, что «столь дерзкое отрицание королевской власти не имело места ни в одном из городов или местностей Британской империи даже во времена величайших беспорядков, в том числе… во время великого мятежа» (так именовалась английская революция XVII в. ее противниками)[33].

«Отец войны за независимость»?

На рубеже 60-70-х годов XVIII в. в Северной Америке наблюдается некоторое смягчение репрессивных актов, следствием чего явился спад патриотического движения. Его прежний тонус поддерживается только в Массачусетсе — провинции, ставшей на ряд лет центром патриотического движения в Северной Америке. Демократический подъем в Массачусетсе был не в последнюю очередь обусловлен тем, что патриотам в этой провинции противостоял один из самых твердых ревнителей интересов Англии — губернатор Томас Хатчинсон.

Следуя широко распространенной в провинциях политической практике, Хатчинсон насаждал в Массачусетсе систему патронажа, заполнив своими родственниками и друзьями административные и судебные должности колонии. Оппозицию особенно возмущало совмещение Хатчинсоном в одних руках сразу нескольких высших должностей: он был одновременно и губернатором, и главой Совета, и председателем Верховного суда провинции, т. е. узурпировал высшую исполнительную, законодательную и судебную власть! Губернатор попирал права провинциальной ассамблеи, явно вознамерившись лишить ее какого-либо политического влияния в колонии. Хатчинсон открыто объявил высшим законом колонии королевские инструкции, а не решения выборного органа.

Жесткий курс Хатчинсона стимулировал переход С. Адамса к обоснованию требования гомруля — государственно-правового суверенитета Америки в рамках Британской империи. Наиболее близко подошел он к этому требованию в петиции «Права колонистов», предложенной вниманию бостонского городского собрания в ноябре 1772 г. Это был замечательный во многих отношениях документ: в нем развивалась идея договорного происхождения государства, формулировалась мысль о праве народа разорвать «общественный договор», если он перестает отвечать его интересам, права колонистов определялись не английской конституцией, а законами «естественного состояния». В будущем Джон Адамс выскажет даже предположение (в целом — нелепое), что Томас Джефферсон списал Декларацию независимости 1776 г. с «Прав колонистов» его кузена. В действительности «Права колонистов», несмотря на свои замечательные идеи, не включали главного лозунга Декларации независимости — о полном разрыве связей с Англией. Кроме того, высказанные Адамсом идеи были, что не преуменьшает его заслуг, заимствованы в значительной мере у других вождей патриотов.

В частности, концепцию гомруля первым среди патриотов еще в 1766 г. сформулировал Бенджамин Франклин, опередив в этом вопросе как минимум на пять-шесть лет всех других лидеров американских патриотов. Начиная с 1770 г. он требовал признать концепцию гомруля, как единственно отвечающую интересам Северной Америки.

Концепцию Франклина характеризовала завершенность и необычайная полнота аргументации. Вот ее схема: североамериканские провинции и Англия являются двумя равноправными и суверенными частями империи; высшая законодательная власть в них принадлежит собственным представительным органам, соответственно ассамблеям и парламенту, парламент не имеет никаких преимуществ перед ассамблеями и не располагает никакими правами в Новом Свете; связь между двумя политическими сообществами осуществляется единственно через короля, власть которого в обеих частях империи одинаково ограничивается выборными органами; права и свободы американцев и англичан охраняются конституциями, одобренными их собственной волей; в провинциях роль таковых выполняют хартии.

Франклин весьма своеобразно приспособил для обоснования концепции гомруля теорию «естественного права», в частности идею о праве каждого народа на «общественный договор» и его пересмотр в том случае, если он перестает отвечать интересам подданных. Эмиграция недовольных англичан в Новый Свет и означала, на его взгляд, реализацию этого права. Франклин резко и язвительно возражал тем своим оппонентам, которые утверждали, что переселенцы в Новый Свет оставались английскими подданными и на них, следовательно, автоматически переносились законы и весь общественный строй покинутой родины. На самом деле, писал он, переселенцы оставляли Англию именно из-за желания порвать с ее церковным и политическим деспотизмом, феодально-сословным гнетом. Утверждать обратное, замечал он, т. е. доказывать, что колонисты переносили в Америку английские законы и зависимость от ненавистного абсолютизма, означает полностью отказывать им в здравом рассудке. В полном соответствии с этими взглядами Франклин перестал со второй воловины 60-х годов XVIII в. называть американцев англичанами, английскими подданными, В 1769 г. он впервые назвал североамериканские провинции государствами (states).

Совершая экскурсы в прошлое с целью обоснования исконных прав американцев на самоуправление, Франклин одновременно оспаривал исторические аргументы своих противников, утверждавших как раз обратное — изначальную зависимость Северной Америки от Англии. Один из аргументов его оппонентов сводился к тому, что колониальная зависимость провинций от Лондона обусловлена неопровержимым фактом их заселения англичанами. Этот аргумент Франклин блестяще опроверг в сатирическом памфлете «Эдикт прусского короля», в котором от имени прусского монарха отменялись все конституционные установления и буржуазные свободы Англии на том основании, что британские острова в незапамятные времена были покорены предками прусского монарха[34].

Стремясь опереться на историю при обосновании идеи гомруля, Франклин создал оригинальную концепцию возникновения общественных отношений и становления политического строя колоний. В какой степени она адекватна исторической действительности? С точки зрения современной науки ее изъяны, подчиненность политическим мотивам Франклина совершенно очевидны. Основание колоний, в котором ему виделся исключительно протест против феодально-абсолютистских порядков Англии, в действительности заключало в себе противоречивые классовые и исторические тенденции. Историческая истина страдала и тогда, когда Франклин, подобно другим патриотам, пытался выдать хартии провинций за конституционную гарантию их прав на самоуправление. Во многих хартиях власть парламента в отношении колоний признавалась без всяких экивоков. Так, в хартии Пенсильвании, родной провинции Франклина, говорилось, что налоги в ней могут вводиться «с согласия собственника, губернатора, ассамблеи или актом парламента в Англии»[35]. Противники американских патриотов, однако, в свою очередь также искажали историю, но их интерпретация прошлого служила ярко выраженным реакционным целям.

С особой настойчивостью Франклин отрицал имперский характер английского парламента. В схеме Британской империи, выдвинутой Франклином, воля монарха оставалась ее единственным связующим звеном. Почему просветитель закрепляет и сохраняет эту функцию за королем? Для Франклина верность английскому монарху вытекала прежде всего из убеждения в необходимости сохранения Британской империи. Отрицание власти короля означало бы не реформу, а разрушение имперских связей. А такой подход вплоть до возникновения революционной ситуации в Северной Америке в середине 70-х годов XVIII в. казался кощунством даже самым радикальным умам среди патриотов, в том числе и Франклину.

Идея федеративной Британской империи Франклина, воспринятая вскоре патриотическим лагерем в целом, отразила, кроме всего прочего, глубокую неприязнь и недоверие американцев к английскому парламенту и одновременно их веру в добрую волю короля. В 60-70-х годах антиамериканская политика Англии ассоциировалась для колонистов с кознями парламента, Король же, намерения которого в действительности не расходились с волей парламента, оставался как бы в тени. Дж. Дикинсон, выдвинувший в 1767–1768 гг. в «Письмах пенсильванского фермера» идею широкого заговора парламента и министров против американцев, который де сохранялся втайне от монарха, выражал не только собственную точку зрения, но и убеждения многих колонистов. В конце 1768 г. один из самых просвещенных американцев своего времени, Б. Раш, описывая впечатления от посещения палаты общин, определял ее как «место, где впервые возник план порабощения Америки». «Здесь, — продолжал он, — общины узурпировали верховную власть над колониями, отняв ее, подобно грабителям, у короля…» А Патрик Генри, обличавший тиранов всех времен в виргинской ассамблее в мае 1765 г., не сомневался в непогрешимости английского монарха даже в середине 1774 г. Не скоро избавился от веры в добрую волю английского монарха и Франклин. Но признавая королевскую власть в североамериканских провинциях, Франклин вместе с тем постоянно подчеркивал, что она не имеет абсолютного характера, а ограничивается в каждой колонии представительным органом подобно тому, как ограничивается воля монарха парламентом в Англии.

Франклин остро реагировал на медленное усвоение руководителями американских патриотов идеи гомруля. В 1768 г. в предисловии к лондонскому изданию «Писем пенсильванского фермера» Дикинсона он выразил неудовлетворенность тем, что его соотечественник сохранял за парламентом право «регулирования торговли» колоний. Он удивлялся непоследовательности «Циркулярного письма» массачусетской ассамблеи 1768 г., составленного С. Адамсом, в котором наряду с признанием ассамблеи единственным представителем воли жителей колонии еще присутствовало определение английского парламента как верховной власти в Северной Америке. В июле 1770 г. в письме к одному из лидеров патриотов в Массачусетсе, Т. Кушингу, Франклин выражал категоричное пожелание, чтобы «такие выражения, как верховная власть парламента над нами, и подобные им, в действительности ничего не значащие… перестали употребляться в Ваших публичных высказываниях».

К чести С. Адамса в самой Северной Америке (Франклин вернулся на родину накануне войны за независимость) он первым со всей решительностью высказался в пользу аргументов выдающегося просветителя. «Права колонистов» 1772 г. были тому подтверждением. Год спусти со страниц «Бостон газетт» прозвучал смелый, правда анонимный, призыв к жителям Массачусетса «создавать независимое государство, американскую республику», который патриоты незамедлительно приписали Сэму Адамсу. В авторстве Адамса не сомневался и Т. Хатчинсон, в своем доносе от 9 октября 1773 г. уверявший лорда Дартмута, что вождь бостонцев Сэмюэл Адамс стал «первым человеком, который открыто, в любом публичном собрании выступал в пользу абсолютной независимости»[36].

Сила С. Адамса, впрочем, всегда заключалась не только в провозглашении смелых лозунгов, но и в решительных действиях, способствовавших формированию патриотических убеждений не в меньшей, если не в большей, степени, чем революционные фразы. В декабре 1773 г. Адамс организует новую смелую акцию против, «английских агрессоров» (так он теперь неизменно называет англичан), вошедшую в историю под названием «бостонского чаепития».

17 декабря 1773 г. массачусетские «сыны свободы», переодевшись в индейцев, прокрались на суда Ост-Индской компании, прибывшие в Бостонский порт, и сбросили в море весь груз чая. В ответ на столь дерзкое посягательство колонистов на собственность подданных метрополии парламент и корона издали весной 1774 г. ряд «нестерпимых», по определению патриотов, указов. Бостонский порт объявлялся закрытым до тех пор, пока английским купцам не будут возмещены все убытки. Хартия Массачусетса фактически отменялась: городскому собранию, в котором Лондон видел источник радикальных идей, запрещалось собираться без особого разрешения губернатора, губернатор же должен был определять повестку заседаний ассамблеи. Назначение членов совета и верховного суда колонии также перешло полностью в компетенцию губернатора. «Нестерпимые» законы провозглашали право на размещение войск в любом здании города, что уничтожало принцип неприкосновенности жилища, и объявляли о неподвластности колониальной администрации судам провинции.

С начала 1774 г. патриотическое движение в Северной Америке вступает в высшую фазу. Борьба за восстановление прав Бостона становится общеамериканским делом.

Как и в 1764 г., провинции наводняют памфлеты. Но памфлетисты «бостонского призыва» более смелы, чем памфлетисты 1764 г. Они открыто требуют гомруля для Северной Америки, решительно отвергают власть парламента, а некоторые, как, например, Т. Джефферсон, даже критикуют короля.