Бросок на выстрел

Кому повезло выжить и перебраться в двухтысячные, уже научились ценить заработанное, поскольку теперь не сила, а деньги давали власть и признание. Деньги приобрели иное качество: оказывается, на них можно было покупать не только дорогое бухло, но еще и яхты, заводы, дорогую недвижимость, но главным образом они были нужны затем, чтобы чеканить новое бабло, в еще больших количествах, и преумножать власть и силу…

На первый план понемногу стали выходить образованность, умение красиво говорить, практичный и изворотливый ум. И самые пронырливые из них, сумевшие легализовать криминальные накопления, сделались очень состоятельными людьми, во владении которых оказались заводы, рудники, пароходы, газеты, телевидение…

Они обзавелись семьями, заделались чадолюбивыми родителями, им уже было что терять. Браткам новой формации, пусть при галстуках и в дорогих костюмах, пришлось принять навязываемые временем правила игры, а именно, делиться с властью…

Гугенот новых правил игры не принял, равно как и его одноглазый друг с тяжелой челюстью. Они так и застряли где-то в середине девяностых годов прошлого столетия со своими неизменными воровскими понятиями.

«Ну да бог с ними!» – невольно перевел я дух.

Гугенот, похоже, не врет. Западло ему врать, тем более мне. Кто я для него такой? Фраер мелкий. Левакова с «погонялом» «Левый» он, скорее всего, не убивал. Просто забрал у него «Волгу» и посчитал, что справедливо вернул долг. И на этом дело замялось. Останься Леваков жив, Гугенот руки ему при встрече не подал бы, но и не стал бы хвататься за кусок арматуры, чтобы размозжить череп. Ибо – не по понятиям.

А с этой «Волгой» получается весьма интересно. Гугенот увидел ее возле какого-то особнячка на Верхней Красносельской улице. Это Красносельский район, Центральный административный округ. А Лесопильщиков пустырь? Тоже Красносельский район. Причем улица Верхняя Красносельская от улицы Русакова всего-то в полутора кварталах. От улицы Русакова до Лесопильщиковой улицы квартал. А эта Лесопильщикова улица упирается в одноименный пустырь. Каково это? Неужели простое совпадение? Не думаю. Надо будет выяснить про этот особнячок, возле которого Гугенот обнаружил «Волгу» Левакова…

А что делал на Верхней Красносельской улице глубоким вечером Василий Леваков, когда Федор Николаевич Гугенотов забирал его раритетную лайбу? И кто звонил ему во вторник, когда он вернулся с работы? В его, как выясняется, последний вечер в жизни?

Человек всегда один. Даже если кто-нибудь находится рядом. А если рядом никого нет, то одиночество становится обыкновенной привычкой. Иногда – скверной. Портится характер, человек становится нелюдимым, боится заводить новые знакомства и избегает старых. Единственный выход, чтобы не тронуться умом, – это отыскать для себя интересного собеседника. Вот только беда в том, что этот интересный собеседник и есть ты сам. Но в таком случае это означает, что ты уже малость свихнулся.

Меня одиночество, собственно, никогда не беспокоило и не угнетало. Занятие я себе всегда находил, так что особо переживать по этому поводу необходимости у меня не возникало. Но иногда так остро хотелось почувствовать возле себя кого-нибудь такого, кому я был бы очень нужен. Действительно нужен, без всяких натяжек и обиняков. Кто бы любил меня и нуждался во мне. И чтобы я тоже нуждался в нем.

До нашего разговора с Ириной насчет свадьбы мне казалось, что она как раз и есть тот самый человек. Нас многое связывало, и то, что мы были вместе почти полтора года, уже говорило о многом. Но после того как она отказалась выходить за меня замуж, я впал в большие сомнения относительно нашего совместного будущего. Ирина осторожничает со мной, значит, где-то не доверяет. Себе или мне – не важно. Напрашивается вывод: нет у нее ко мне такой любви, чтобы броситься в нее, как в омут головой, и лишь одни круги по воде… Получается, что не особенно я ей и нужен.

Лучше быть одному, чем рядом с человеком, в котором не уверен.

В нашу первую встречу, когда я расследовал нашумевшее убийство знаменитого актера Игоря Санина и позвонил в ее квартиру, она мне понравилась, но внутри меня ничего не екнуло. Мир не остановился, все выглядело обыкновенно. Я чувствовал, что нравлюсь ей; она хотела, чтобы я остался, но где гарантия того, что ей тогда просто не стало скучно? К тому же я настолько был увлечен раскрытием убийства Санина, что не обратил внимания на ее закамуфлированное желание остаться со мной наедине. Такого пренебрежения слабый пол обычно не прощает. И если бы не новая встреча в институте неврологии имени Кожевникова при МГУ, на той самой злополучной конференции, когда отравили заведующего экспериментальной лабораторией Фокина, то наши пути с Ириной больше никогда бы не пересеклись. Но судьба распорядилась иначе, и провидение вновь свело нас, что было не случайно, поскольку просто так, без какого-то скрытого или явного умысла, в нашей жизни ничего не происходит…

Интересно, а охлаждение в наших отношениях – это тоже имеет какой-то далеко идущий смысл?

Не хочется думать об этом, но, возможно, наши отношения с Ириной просто себя исчерпали. Придется смириться с новой для себя реальностью. Хотя мне очень этого не хочется…

Глава 8

Непростой разговор с господином Ионенко

В воскресенье я проснулся поздно, в первом часу. Голова была тяжелой и ватной, как всегда случается, когда я пересплю. Мысли в ней совершенно не ворочались и, возникнув, застывали где-то на полпути до их осознания. Если у вас есть желание увидеть настоящего полудурка, причем безо всяких натяжек, то вам следует просто заглянуть ко мне в квартиру и посмотреть на меня, бесцельно шляющегося по комнате и временами приседающего на диван в надежде хоть как-то собраться с мыслями и сосредоточиться.

Туман в голове рассеялся где-то ближе к девяти часам вечера. Что я делал до этого – помнил с трудом. Кажется, смотрел телевизор (что я редко делаю), но что в нем мелькало, я совершенно не помнил. А потом пелена как-то растворилась, я сделался бодрым и деятельным человеком, прогнав нагромождение магнитных бурь, мешающих жить, и составил план на завтрашний день:

1. Поговорить с шефом Левакова Геннадием Викторовичем Ионенко, исполнительным директором «Бечета».

2. Найти Наташу Челнокову и побеседовать с ней.

3. Попытаться узнать, кто звонил мне, представившись Иваном Ивановичем Ивановым.

4. Попытаться узнать, кто звонил Василию Левакову и, очевидно, вызвал его или назначил ему встречу, после чего Леваков уехал из дома на своей «Волге», чтобы уже никогда не вернуться.

5. Разузнать, что это за особняк, у которого стояла «Волга» Левакова, когда ее обнаружил проезжающий мимо Гугенот.

Словом, планов было громадье, как выразился некогда в своих стихах забытый сегодня поэт. Незаслуженно забытый…

Потом я попытался спрогнозировать наш разговор с Ионенко, но после первых фраз так ничего и не придумал, поскольку не имел представления о том, как он поведет себя в разговоре со мной. В общем, я ложился спать, не удовлетворенный ни собой, ни всем воскресным днем в целом. А мне всегда очень жаль, когда дни проходят впустую. После таких вот дней кажется, что я что-то потерял. Наверное, так оно и было…

Уснул я только во втором часу, но, несмотря на это, проснулся рано.

Поскольку вчерашний день не удался, сегодня надлежит постараться, чтобы день опять не оказался пустым…

Я вышел на «Семеновской», когда стрелки на часах показывали четверть первого, и вошел в дом-башню без единого балкона, построенного лет сорок назад и напоминающего внешним видом общежитие. После развала Советского Союза, когда предприятие, каковому принадлежало общежитие, стало дышать на ладан и отказалось от содержания общаги, дом перешел на баланс города, в частности, в район Соколиная Гора. Городу содержать общагу тоже было ни к чему, да и время настало такое, что все обязанности по содержанию домов стали валить на самих жителей, делая их собственниками квартир, а еще части придомовой территории, подвалов, чердаков и всех коммуникаций. А вот на общежитие это правило не распространялось: наплодить столько собственников крохотных пенальчиков‑комнат, которые бы приобрели права, а с ними и возможность качать эти права, властям было не интересно. Поскольку живущий на птичьих правах предпочитает молчать в тряпочку, а имеющий хоть какие-то человеческие права, пусть и не соблюдаемые, а лишь прописанные на бумаге, станет качать права и при желании может наделать большого шума. А чиновники гласности побаиваются.

Прошло какое-то время, и общага опустела. Кто-то съехал, потеряв на обанкротившемся предприятии работу, кого-то выселили на улицу, поскольку никаких прав на занимающую площадь они не имели. А потом (а может, и много раньше) у дома появился новый собственник – некая компания «Преображение», состоящая из нескольких физических лиц, которые, скинувшись, купили дом у города и занялись его реконструкцией. Комнатенки-пеналы были превращены в офисные помещения, заработал лифт, дом получил название «Бизнес-центр», и его площади стали сдаваться фирмой «Преображение» в аренду под офисы различным компаниям и организациям. Общага превратилась в доходный дом, а скорее, в доходное предприятие, приносящее весьма значительную прибыль организаторам. К тому времени как я вошел в единственный подъезд дома, в нем располагались три с лишним десятка компаний, арендующих офисы. В том числе и риелторская компания «Бечет».

Располагалась она на пятом этаже и снимала весь этаж под названием «Офис 501». Охраннику на входе я показал свое удостоверение и прошел в холл, из которого начинался длинный коридор. Дойдя до двери с табличкой «Исполнительный директор Г. В. Ионенко», я сдержанно постучался. Не получив ответа, открыл дверь и вошел.

– Здравствуйте, – громко поздоровался я с премиленькой секретаршей. Но ответа не получил. Занятая какими-то бумагами, она даже не подняла на меня глаз. – Здравствуйте! – снова громко повторил я (точнее, едва ли не закричал).

Секретарша вздрогнула и, резко подняв аккуратную головку, почти прошипела:

– Вы чего здесь кричите! Я вам не глухая…

– А мне показалось, что вы плохо слышите, – произнес я, слепив невинное и простодушное лицо.

– Чего вам? – последовал вопрос недовольным тоном.

– Мне к господину Ионенко.

– Вам назначено?

– Конечно. Назначено в пятницу, когда я вам звонил. Вы же мне и сказали прийти к половине первого, – ответил я.

– Вы Аристарх Русаков, телекомпания «Авокадо»? – посмотрев в компьютер, уточнила секретарша.

– Да, это я.

– Геннадия Викторовича нет. Он на совещании, – сухо обронила секретарша и вновь погрузилась в бумаги.

– И что мне прикажете делать? – спросил я.

Ответа не последовало.

– Что мне прикажете делать? – переспросил я снова довольно громко.

Секретарша зло посмотрела на меня и пожала плечами:

– Ждите…

Геннадий Викторович Ионенко пришел, когда на часах было без десяти час. Опоздав к назначенному времени на двадцать минут. Не извинившись за опоздание и не поздоровавшись, он мельком бросил на меня взгляд и прошел в свой кабинет, плотно прикрыв за собой дверь. Тот еще типаж!

– Вы, пожалуйста, доложите своему шефу, что я пришел, – попросил я секретаршу.

– Не учите меня, – огрызнулась она. – Я сама знаю, что мне следует делать.

Собрав в стопку какие-то бумаги, она встала со своего места и, не постучав, прошла в кабинет шефа. Выйдя оттуда минут через пять, села на свое место, стала неспешно перекладывать какие-то бумажки на столе, явно затягивая время, и только после этого нехотя произнесла:

– Проходите, вас ждут.

– Спасибо, – сказал я и, поднявшись, подошел к двери Ионенко. Стукнув для приличия пару раз в дверной косяк, глуховато отозвавшийся, открыл дверь и произнес: – Разрешите?

– Проходите, – раздалось в ответ.

Я, решительно переступив порог, сразу представился:

– Меня зовут Аристарх Русаков. Вы мне назначали встречу на…

– Я помню, помню, – не поднимая глаз, не дал мне договорить исполнительный директор. – Простите, что заставил вас ждать, но когда вызывает начальство, то, сами понимаете, надо к нему идти. Как говорится, тут не до разговоров…

– Да, я понимаю, – участливо произнес я. – Можно присесть?

– Да, конечно, – поднял, наконец, голову Ионенко и указал ладонью на кресло возле стола: – Присаживайтесь.

– Спасибо, – ответил я и достал диктофон: – Вы не против?

– Нет, это же ваша работа, – покосившись на диктофон, произнес Геннадий Викторович. – Что ж, спрашивайте.

Это «что ж, спрашивайте» исполнительный директор произнес тоном приговоренного к повешению, и у меня не осталось никаких сомнений в том, что его отлучка по вызову начальства была связана именно с моим предстоящим появлением и что он не только «готов» отвечать, но даже отрепетировал свои ответы. Это меня немного обескуражило, и я решил кардинально отступить от своего первоначального плана беседы с Ионенко и малость поимпровизировать.

– Ну, во‑первых, хочу поблагодарить вас за то, что вы позвонили мне тогда в четверг, – начал я свою импровизацию. – Вы поступили совершенно правильно. Любой российский гражданин, став, пусть и не по своей воле, свидетелем тяжкого преступления, обязан проявить сознательность и объявить о свершившемся преступлении…

Геннадий Викторович быстро сморгнул и удивленно посмотрел на меня. Не знаю, сыграно было удивление или оно действительно имело место, но все было вполне достоверно.

– Вы о чем это сейчас говорите? – недоуменно спросил он.

– Как о чем? О вашем четверговом звонке, – пояснил я.

– Кому? – Его удивлению, кажется, не было границ (в нем явно умер Станиславский).

– Мне, – удивленно ответил я, стараясь не переиграть.

– Когда? – снова спросил он, заморгав глазами.

Я опять ответил, с еще большим чувством:

– В прошлый четверг. Неужели подзабыли?

– Я вам не звонил, – преодолев замешательство, произнес Геннадий Викторович. – Я и вашего телефона-то не знаю. Собственно, и к чему он мне?

– Да? – пристально посмотрел я на него.

– Разумеется, – ответил он.

Так или иначе, но с толку господин Ионенко был сбит. И я решил брать быка за рога:

– Ну, значит, я все-таки ошибся. А вашему водителю Левакову вы зачем звонили во вторник вечером?

– И Левакову я не звонил, – ответил Геннадий Викторович и добавил: – По крайней мере, во вторник вечером.

– А когда звонили?

– Да я уж и не помню, – пожав плечами, ответил Ионенко.

– То есть когда вы звонили своему водителю последний раз, вы не помните, – констатировал я тоном школьного учителя. – А когда вы его видели последний раз – это вы помните?

– Вот это помню. Это было во вторник двадцать шестого августа, – как по заученному, проговорил Ионенко.

– А в котором часу?

– Вечером, когда Василий отвозил меня домой…

– А точнее?

– В седьмом часу вечера. Он привез меня домой, и я его отпустил.

– А когда он за вами обычно заезжал, чтобы отвезти на службу? – поинтересовался я.

– Всегда в четверть девятого. Это было незыблемое правило, и мне совсем ни к чему было ему звонить и предупреждать об этом.

– Понятно, – кивнул я. – А скажите, вы ничего не заметили в поведении или состоянии вашего водителя Левакова в прошедший вторник? Ну, может, он нервничал, был подавлен, зол, к примеру, или, наоборот, весел… То есть не было ли чего-то необычного в его поведении?

– Все было как всегда. – Геннадий Викторович сделал вид, будто припоминает события вторника, хотя следователь наверняка задавал ему такой же вопрос, и он на него уже отвечал, причем так же, как теперь мне. Вообще, в его поведении было нечто настораживающее, хотя, если бы меня сейчас спросили, откуда у меня появилось такое ощущение и на чем оно основано, я ничего вразумительного ответить бы не смог… Его можно назвать шестым чувством.

– А как о человеке вы можете что-нибудь сказать о Василии Левакове? – попросил я.

– Конечно. Василий был очень исполнительным и обязательным, на него всегда и во всем можно было положиться…

– Это все? – с удивлением посмотрел я на исполнительного директора риелторского агентства.

– Ну, что еще… Семью свою он еще очень любил, – не сразу произнес Ионенко. – В смысле, сестру и брата.

– И мог сделать для них все, что угодно?

– Ну, не знаю, о чем вы говорите, – не сразу ответил Геннадий Викторович. – И потом, откуда мне, собственно, знать, мог Леваков сделать для своей семьи все, что угодно, или не мог? В конце концов, он был простым…

– …водителем, а вы исполнительным директором крупной компании, и точек соприкосновения, кроме служебных, у вас было мало… – закончил я вместо Ионенко последнюю фразу. – Так?

– Примерно так, – сдержанно согласился со мной Геннадий Викторович.

– А вас не смущало, что он сидел за разбой?

– Нет, не смущало, – ответил Ионенко, как мне показалось, с некоторым вызовом. – Оступиться раз в жизни может всякий…

– Леваков оступался дважды, – произнес я как бы между прочим.