Полет шершня

– А твой отец мутит воду, проповедуя в церкви неповиновение.

Это была правда: пастор осуждал нацистов, опираясь на тезис «Христос был еврей».

– Он что, – давил Петер, – не понимает, сколько проблем возникнет, если люди взбунтуются?

– Конечно, понимает. Основатель христианской религии сам был, что называется, возмутитель спокойствия.

– При чем тут религия? Я должен следить за порядком здесь, на земле.

– Какой, к черту, порядок, когда мы под захватчиками! – вспыхнул Харальд, выплеснув раздражение, скопившееся за этот незадавшийся вечер. – С чего это немцы решили, что они могут нами командовать? Следует дать им пинка под зад, и пусть катятся с нашей земли подальше!

– Нельзя ненавидеть немцев – немцы наши друзья, – произнес Петер с добродетельным самодовольством.

– Как я могу ненавидеть немцев, ты, олух! – взвился Харальд. – У меня у самого немцы в кузенах!

Сестра пастора вышла замуж за процветающего дантиста из Гамбурга, который в двадцатых приехал на Санде отдохнуть. Их дочь Моника была первой девушкой, с которой Харальд поцеловался.

– Они страдают от нацистов почище нашего! – воскликнул он.

Дядя Иоахим был еврей, и, несмотря на то что крещеный и старшина в своей церкви, нацисты сначала разрешили ему лечить только евреев и, таким образом, разрушили его клиентуру. А год назад его арестовали по подозрению в хранении золота и отправили в особую тюрьму – концентрационный лагерь в баварском городке Дахау.

– Люди сами навлекают на себя неприятности, – поделился своей житейской мудростью Петер. – Не должен был твой отец разрешать сестре выходить за еврея. – Он швырнул газетку оземь и пошел к дому.

Поначалу Харальд лишился дара речи. Потом наклонился, поднял газету и крикнул в удаляющуюся спину Петера:

– Да ты сам уже говоришь как нацист!

Проигнорировав эту реплику, Петер вошел в кухню и захлопнул за собой дверь.

Харальд так и остался стоять, вне себя оттого, что проиграл в споре. Он знал, что Петер сказал нечто недопустимое.

Пока он возвращался к мотоциклу, дождь припустил, и оказалось, что пламя под бойлером погасло. Думая разжечь его снова, Харальд пустил на растопку злосчастный номер «Положения дел». В кармане лежал коробок хорошего качества спичек, но вот мехов, с помощью которых он раздул огонь утром, при себе у него не оказалось. Под проливным дождем, в три погибели согнувшись над топкой, он минут двадцать потратил, отчаянно пытаясь оживить мотоцикл, а потом сдался и решился идти пешком.

Он поднял воротник своего пиджачка. Метров восемьсот толкал мотоцикл до гостиницы, там оставил его на стоянке для машин и налегке пустился по пляжу. В это время года, за три недели до летнего солнцестояния, вечерами в Скандинавии обычно светло часов до одиннадцати, но сегодня небо покрыли тучи, а густые струи дождя донельзя ухудшили видимость. Харальд шел по краю дюн, ориентируясь на ощущение утоптанного песка под ногами и шум моря с правой стороны. Очень скоро он до нитки промок, так что, хоть плыви, мокрее не станешь.

Крепкий и выносливый, как борзая, Харальд два часа спустя, подойдя к ограждению вокруг новой немецкой базы, чувствовал себя разбитым, промерзшим и несчастным. Особенно когда понял, что придется сделать крюк в четыре километра, чтобы обойти базу и добраться до дома, до которого, если напрямик, совсем близко, рукой подать.

Был бы сейчас отлив, он пошел бы дальше по пляжу, потому что, хотя проход по этой его части под запретом, в такую погоду охрана нипочем бы его не заметила. Однако начался прилив и вода достигла ограды. Он подумал было, не переплыть ли запретную зону, но сразу отказался от идеи. Как всякий, кто вырос в рыбацкой деревне, Харальд испытывал опасливое уважение к морю, и знал, как это неразумно – пускаться вплавь ночью, в непогоду, да еще когда сильно устал.

Но через забор все-таки перелезть можно.

Дождь попритих, и в прореху между бегущими облаками неуверенно заглянула четвертинка луны, кое-как осветив залитую водой окрестность. Харальд разглядел ограду из мелкоячеистой сетки, увенчанную двумя нитками колючей проволоки, на вид неприступную, но не такую уж и преграду для решительно настроенного парня в хорошей физической форме. Метрах в пятидесяти от моря ограда пересекала заросли кустарника и низкорослых деревьев, которые создавали прикрытие.

«Там и перелезу», – решил Харальд.

Он знал, что увидит за забором. Прошлым летом трудился там на строительстве. В то время никто из рабочих понятия не имел, что возводят они военную базу. Подрядчики, строительная фирма из Копенгагена, заверили всех, что сооружается новая станция береговой охраны. Скажи они правду, возникли бы проблемы с наймом. Тот же Харальд, к примеру, по доброй воле не стал бы работать на оккупантов.

А когда здания были построены, а территория окружена проволочной оградой, всех датчан отослали и привезли немцев, чтобы устанавливать оборудование. Но Харальд уже имел представление, где там что. Заброшенную навигационную школу отремонтировали, по бокам у нее пристроили два новых здания. Все сооружения расположены в отдалении от пляжа, так что можно пересечь территорию, держась поодаль. Кроме того, в этой части растет достаточно низких кустов, чтобы за ними укрыться. Только и нужно, что держать ухо востро и не нарваться на патрульных.

Достигнув зарослей, юноша перебрался через ограду, стараясь не задеть колючую проволоку на самом верху, и спрыгнул с другой стороны, бесшумно приземлившись на мокрый песок. Огляделся, всматриваясь во тьму, различая лишь смутные очертания деревьев. Здания не были видны, но оттуда доносилась приглушенная музыка и взрывы смеха. Субботний вечер. Солдаты, надо думать, угощаются пивом, в то время как их командиры ужинают в ресторане при гостинице Акселя Флемминга.

Харальд двинул наискосок, перебежками, в зыбком лунном свете держась поближе к кустам. Ориентироваться помогали шум волн справа и звуки музыки слева. Миновал высокое сооружение, распознав в нем башню с прожектором. Всю местность вокруг при необходимости можно было ярко осветить, но, как правило, на базе действовало затемнение.

Вдруг откуда-то слева раздался резкий шум. Харальд с бьющимся сердцем приник к земле… Покосился на здания. Там распахнулась дверь, в ночи возник яркий прямоугольник света. Из двери вышел солдат. Побежал по двору. Другая дверь в другом здании распахнулась и впустила его.

Харальд перевел дух.

Потом он пошел под уклон, мимо растущих в ряд елок – к лощине. На самом ее дне высилось какое-то сооружение. Сквозь пелену дождя разглядеть его толком Харальд не мог, но не припоминал, чтобы здесь что-то такое строилось. Приблизившись, различил округлую бетонную стену примерно в его рост. Поверх стены что-то двигалось и тихо жужжало, как работающий электрический мотор.

Видно, немцы построили это после того, как сплавили отсюда всех местных рабочих. Странно, что с той стороны ограды сооружение никогда не бросалось в глаза, удивился Харальд, но потом понял, что оно и деревьями загорожено, и стоит в низине, так что единственное место, откуда его, наверное, можно заметить, пляж. А на пляж, примыкающий к базе, посторонним ходу нет.

Он запрокинул голову, чтобы присмотреться к деталям. Дождь заливал лицо, жалил глаза. Но любопытство оказалось сильней. Как можно взять да пройти мимо! Луна, вырвавшись из-за туч, вспыхнула ярче. Прищурившись, он пригляделся и различил над округлой стеной решетку, металлическую или из проволоки, формой похожую на пружинный матрас, метров четырех в высоту. Вся штуковина вращалась, как карусель, совершая оборот каждые несколько секунд.

Харальд стоял, не в силах оторваться от зрелища. Такой машины он еще не видел и, при его-то техническом складе ума, очень был заинтригован. Что это? Для чего? Почему вращается? Звук ни о чем не говорил: это просто мотор, который заставляет вращаться. Понятно, что не пушка, – во всяком случае, не обычная пушка, потому что нет дула. Скорее всего что-то связанное с радио.

Поблизости кто-то кашлянул.

Харальд отреагировал по наитию. Подпрыгнул, ухватился за верх стены и подтянулся. Затаясь, полежал на неширокой стене, чувствуя, что весь на виду, а потом осторожно соскользнул с внутренней стороны. Мелькнуло опасение, что есть риск ступить на какую-нибудь движущуюся часть машины, но он рассудил, что, сто процентов, по периметру должна быть дорожка, по которой передвигается обслуживающий персонал, и после минутных сомнений коснулся ногой прочного бетонного пола. Гудение стало громче, запахло машинным маслом, а язык ощутил характерный вкус статического электричества.

Кто же кашлял? Наверное, патрульный прошел мимо. Шагов в шуме дождя и ветра не различить.

«К счастью, по той же причине вряд ли кто слышал, как я вскарабкиваюсь на стену. Но что, если патрульный заметил меня?»

Тяжело дыша, Харальд прижался спиной к внутренней стороне округлой стены, с замиранием сердца представляя, как отыщет его мощный луч фонаря патрульного.

«Интересно, что будет, если меня поймают…» Немцы здесь, в провинции, ведут себя дружелюбно, большей частью не корчат из себя завоевателей. Напротив, кажется, что им в этой роли даже неловко.

«Скорее всего меня передадут датской полиции».

Но как поведут себя полицейские, сказать трудно. Служи Петер Флемминг в местном отделении, он, конечно же, позаботился бы о том, чтобы Харальду всыпали по первое число, но, к счастью, служит он в Копенгагене. Но чего Харальд страшился пуще всякого официального наказания, так это гнева отца. У него прямо в ушах зазвучала пулеметная очередь саркастических вопросов, которые задаст ему пастор: «А, так ты перелез через забор? И ступил на территорию закрытой военной базы? Ночью? Чтобы скорее попасть домой? Потому что шел дождь?»

Но луч фонаря не нашел Харальда. Он выжидал, глядя на темную вращающуюся махину прямо перед собой. Вроде бы видны толстые связки кабелей, которые, спускаясь из нижней части решетки, пропадают из виду, уходя в глубь шахты с дальней от него стороны.

«Кабели, надо полагать, для того, чтобы получать радиосигналы или посылать их», – подумал он.

Прошло несколько нескончаемо долгих минут, и Харальд решил, что патрульный уже ушел. Он взобрался на стену и сквозь струи дождя еще раз пригляделся. По обе стороны от вращающегося сооружения виднелись темные силуэты поменьше, но там ничего не двигалось – видимо, это машинное оборудование. Патрульных не наблюдалось. Он соскользнул с внешней стороны стены и, пригнувшись, перебежками, снова направился через дюны.

Был момент, когда луна скрылась за черной тучей. Все накрыла тьма, и Харальд с грохотом налетел на дощатую стену. Потрясенный, перепуганный, он сдавленно выругался и только тут осознал, что наткнулся на старый лодочный сарай, построенный еще в бытность здесь навигационной школы. Сарай совсем обветшал, но немцы решили в порядок его не приводить, в нем не было надобности. Харальд постоял, прислушался, но услышал только, как колотится сердце.

Больше ничего особого с ним не приключилось. Он добрался до проволочного ограждения, благополучно через него перелез и направился было к дому, но решил свернуть к церкви. В длинном ряду прямоугольных окошек, прорезанных в стене, обращенной к морю, теплился свет. Удивившись, что поздним субботним вечером в церкви кто-то есть, Харальд глянул в окошко.

Церковное здание было растянуто в длину, с низкой крышей. По особо торжественным случаям оно вмещало все население острова – четыреста человек, – но едва-едва. Скамьи стояли рядами спинками к выходу. Алтаря не было. Стены голые за исключением нескольких цитат из Священного Писания в рамках.

В вопросах религии датчане не слишком догматичны, и большая часть нации – лютеране. Однако век назад случилось так, что рыбаков острова Санде обратили в более строгий извод лютеранства, и тридцать последних лет отец Харальда поддерживал свет этой веры, собственной жизнью являя пример бескомпромиссного аскетизма и крайней строгости нравов, укрепляя твердость паствы еженедельными проповедями, лицом к лицу противостоя отступникам и внушая им ужас сиянием святости, пылающей в его голубых глазах. Вопреки всему сын его к когорте верующих не принадлежал. Харальд, когда бывал дома, богослужения посещал, чтобы не ранить чувства отца, но во взглядах с ним расходился. Не успев разобраться толком, что думает о религии в целом, он уже осознал, что не верит в бога мелочных правил и мстительных наказаний.

Глянув в окно, он услышал музыку. У пианино сидел его брат Арне и, легонько касаясь клавиш, наигрывал джазовую мелодию. Харальд даже улыбнулся от удовольствия. Арне приехал! Остроумный и утонченный, он украсит и оживит долгие выходные в пасторском доме.

Пройдя к входной двери, Харальд проскользнул в церковь. Арне, даже не оглянувшись, плавно перешел на церковный гимн. Харальд усмехнулся. Видно, брат услышал скрип, когда дверь отворилась, и подумал, что это отец. Пастор не одобрял джаз и уж в любом случае никогда бы не разрешил, чтобы подобная музыка звучала в его церкви.

– Это всего лишь я, – усмехнулся Харальд.

Арне обернулся. Он был в коричневой армейской форме. На десять лет старше Харальда, Арне служил авиаинструктором в военно-воздушных войсках, в летной школе под Копенгагеном. Немцы приостановили всю деятельность датской армии, и воздушный флот большую часть времени простаивал на аэродромах, но инструкторам разрешили учить летать на планерах.

– Я приметил тебя краем глаза и подумал, что это старик. – Арне любовно, с головы до ног, окинул Харальда взглядом. – Ты все больше становишься похож на него.

– Значит, я облысею?

– Не исключено.

– А ты?

– Не думаю. Я пошел в мать.

Это была правда. Арне взял от матери ее темные волосы и ореховые глаза. Харальд же был светловолос, как отец, и унаследовал от него пронзительный взгляд голубых глаз, которым священник нагонял страх на свою паству. Оба, и Харальд, и отец, имели внушительный рост. Рядом с ними Арне, которому немного недоставало до метра восьмидесяти, казался низковатым.

– Я хочу тебе кое-что сыграть, – признался Харальд.

Арне встал со стула, и Харальд занял его место у пианино.

– Выучил с пластинки, которую кто-то принес в школу. Знаешь Мэдса Кирке?

– Он двоюродный брат моего сослуживца Поуля.

– Точно. Так вот он – представляешь? – открыл американского пианиста по имени Кларенс Пайнтоп Смит. – Харальд помедлил. – А что сейчас старик делает?

– Пишет на завтра проповедь.

– Годится.

Из пасторского дома, стоящего метрах в пятидесяти от церкви, пианино не услыхать, да и вряд ли пастор оторвется от своих занятий, чтобы зачем-то пройтись до церкви, к тому же в такую погодку. И Харальд заиграл буги-вуги. Пространство церкви наполнилось страстными гармониями американского юга. Харальд был рьяный пианист, хотя мать и говорила, что рука у него тяжелая. Играя, он не усидел, поднялся, ногой отпихнул стул, да так, что тот повалился, и продолжил играть стоя, согнув над клавиатурой свое длинное тело. Так он больше мазал по клавишам, но ошибки мало что значили, если держать нужный ритм. Он жахнул последний аккорд и сказал по-английски: «That’s what I’m talkin’ about!» – в точности как Пайнтоп на пластинке.

– Недурно! – расхохотался Арне.

– Ты бы слышал оригинал!

– Пойдем постоим на крыльце. Я покурю.

Харальд встал.

– Старику это не понравится.

– Мне двадцать восемь, – пожал плечами Арне. – Я достаточно взрослый, чтобы отец не диктовал мне, что делать.

– Я-то с этим согласен… А он?

– Что, боишься?

– Конечно, боюсь. И мама боится, и все до исключения жители острова боятся… Даже ты.

– Ну ладно, может, немного. – Арне ухмыльнулся.

Они вышли из церкви, укрывшись от дождя под маленьким портиком. На дальнем конце песчаного участка темнел силуэт пасторского дома. В ромбовидном окошке, врезанном в кухонную дверь, светился огонек. Арне вынул пачку сигарет.

– Есть что-то от Хермии? – поинтересовался Харальд.

Арне был обручен с английской девушкой, которую больше года не видел, с тех пор как немцы оккупировали Данию.

Арне покачал головой.

– Я пытался ей написать. Раздобыл адрес британского консульства в Гетеборге. – Датчанам разрешалось посылать письма в нейтральную Швецию. – На конверте надписал ее имя, будто она живет в этом доме, а что там консульство – не указал. Думал, им меня не поймать, но не тут-то было. Цензоры не дураки. Командир вернул мне мое письмо и сказал, что если я еще раз выкину что-то подобное, меня отдадут под трибунал.

Харальду Хермия нравилась. Некоторые из подружек Арне были, как бы это сказать, туповатые блондинки, но у Хермии имелись и мозги, и характер. В первую их встречу Харальд робел перед ее яркой красотой и прямой манерой общения, но она завоевала его сердце тем, что обращалась с ним как с мужчиной, а не с чьим-то там младшим братиком. И потом, она потрясающе выглядела в купальнике.

– Ты все еще хочешь жениться на ней?

– Господи, еще бы! Если она жива. Могла ведь погибнуть, когда Лондон бомбили.

– Тяжело, наверное, не знать…

Арне кивнул и поинтересовался:

– А как у тебя? Есть успехи?

Харальд пожал плечами.

– Девушки моего возраста не интересуются школьниками. – Он постарался сказать это безразличным тоном, но на самом деле переживал. Его пару раз довольно безжалостно отвергли.

– Надо думать, они предпочитают ухаживания тех, у кого есть что на них потратить.

– Вот именно. А девушки помоложе… На Пасху я познакомился с одной, Биргит Клауссен.

– Из тех Клауссенов, которые судостроители в Морлунде?

– Да. Она миленькая, но ей только шестнадцать и говорить с ней не о чем.

– Оно и к лучшему. Клауссены – католики, наш старик был бы против.

– Я знаю, – нахмурился Харальд. – Вообще-то это, знаешь ли, странно. На Пасху проповедь была как раз о веротерпимости.

– Он примерно так же веротерпим, как граф Дракула. – Арне отбросил окурок. – Что ж, пойдем побеседуем со старым тираном.

– Послушай, я хотел спросить…

– Да?

– Как там вообще в армии?

– Погано. Мы не смогли защитить нашу страну, и летать нам не разрешают.