Помоги проекту - поделись книгой:
Спартанский лев
БСЭ.М., т. 14,1973
Леонид (508/507, Спарта, — 480 до н.э., Фермопилы), — спартанский царь в 488-480 гг. до н. э. (Древняя Греция). В период греко-персидских войн возглавил объединённое войско греческих полисов против персидского царя Ксеркса в 480 г., когда персы вторглись в Грецию. Погиб в сражении у Фермопил, прикрывая с небольшим отрядом отступление основной части греческого войска. В античной традиции имя Леонид — символ патриотизма и воинской доблести.
БСЭ.М., т. 27,1977
Фермопилы — горный проход в Греции, на границе Фессалии и Средней Греции, южнее г. Ламия. Место боя в 480 г. до н.э. во время греко-персидских войн. Греческое союзное войско (около 5 тысяч человек) во главе со спартанским царём Леонидом преградило у Фермопил путь многотысячной армии персидского царя Ксеркса. С помощью перебежчика персам удалось выйти в тыл грекам. Тогда Леонид отправил войско на защиту Афин, а сам с 300 воинами-спартанцами продолжал упорную оборону, пока весь отряд не погиб в бою. Впоследствии спартанцы поставили на могиле героев памятник.
Часть первая
Этой процедуре подвергались все овдовевшие спартанки не старше сорока пяти лет. Так повелось издавна с той поры, как граждане Лакедемона стали жить по законам Ликурга[1].
Из года в год ранней осенью в определённый день все вдовы Спарты, те, что были в состоянии рожать детей, были обязаны предстать перед особым государственным чиновником гармосином[2]. Гармосинов было пятеро, по числу территориальных округов, на которые был разделён город Спарта.
В обязанности гармосинов, которых ежегодно переизбирали, входило наблюдение за поведением и нравственностью свободнорождённых женщин всех возрастов и сословий. И ещё гармосины были обязаны следить за здоровьем и внешним видом вдовствующих спартанок и способствовать тому, чтобы те поскорее опять вышли замуж. Потому-то при ежегодных осмотрах неизменно присутствовали врачи, а женщин заставляли раздеваться донага, дабы можно было узреть малейшие признаки какого-то зарождающегося недуга.
Пройдя осмотр у врачей, женщины по-прежнему в обнажённом виде поочерёдно представали перед гармосином, который не только заводил с каждой речь о новом замужестве, но в первую очередь проявлял внимание к внешности женщины. Гармосин имел право высказать порицание и даже назначить наказание какой-то из вдов, если видел, что та плохо ухаживает за волосами или ногтями либо излишняя полнота портит её фигуру.
Законодатель Ликург освободил спартанок от всех трудов по домашнему хозяйству, обязав их только следить за собой, чтобы рождались крепкие дети. Спартанки с юных лет были обязаны заниматься гимнастикой, борьбой, плаванием. Опытные педагоги обучали девушек ездить верхом, стрелять из лука, кидать дротик в цель. Девушки также обучались музыке, пению и танцам, без этого в Спарте не обходилось ни одно торжество.
В этом году состоялись очередные Олимпийские игры[3], на которых спартанский юноша Леарх одержал победу в пентатле[4].
Вот почему при нынешнем осмотре вдов в Лимнах[5] гармосин Тимон особое внимание уделил спартанке Астидамии, матери Леарха. Астидамия овдовела семь лет тому назад, но вторично выходить замуж явно не спешила, целиком посвящая себя сыну. Кроме Леарха у Астидамии была ещё дочь по имени Дафна, которая вот уже второй год пребывала в замужестве.
Для своих тридцати девяти лет Астидамия выглядела прекрасно. Это была довольно высокая белокожая женщина с широкими бёдрами и гибкой талией. У неё были маленькие груди, красивые плечи, тонкие руки с изящными пальцами.
Тимон не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться совершенными на его взгляд по красоте ягодицами Астидамии, поэтому он попросил её повернуться к нему спиной.
Астидамия, полагая, что Тимон желает получше рассмотреть её волосы, собранные сзади пышным пучком, уже подняла к голове руки, чтобы вынуть из причёски заколки и снять ленту, но Тимон остановил её.
— Садись, Астидамия, — сказал гармосин. — Ты, как всегда, обворожительна!
— Я знаю, — спокойно ответила Астидамия, усевшись на стул и положив ногу на ногу.
Она нисколько не стыдилась того, что находится обнажённой перед одетым мужчиной, который восседает напротив в кресле с подлокотниками и не спускает с неё глаз.
Вся жизнь спартанок с юных лет и до зрелости проходила под пристальным наблюдением гармосинов и их помощников, от которых невозможно было скрыть ни изъяны фигуры, ни порочность поведения. Неусыпное око гармосина было для спартанок как солнце на небосводе. К совершеннолетию любая спартанка привыкала обнажаться перед гармосинами, от которых во многом зависело их женское счастье. Ведь девушке, которая имела недостаточно красивое телосложение, гармосины не позволяли выходить замуж, пока она не сгонит лишний жир или не исправит сутулую осанку.
У Астидамии никогда не было затруднений с гармосинами. Она вышла замуж в семнадцать лет за человека, которого полюбила. Супруг Астидамии умер от ран, он был самым прославленным воином в Спарте. Любовь к мужу была так сильна, что Астидамия и мёртвого продолжала любить как живого, храня в памяти его образ. На все уговоры родственников о новом замужестве она отвечала решительным отказом. Гармосинам, требовавшим от Астидамии того же, непреклонная спартанка отвечала, что станет женой лишь тому спартанцу, который сможет сравниться силой и воинской смелостью с её первым супругом. Если храбрецов в Лакедемоне хватало, то силачей, подобных отцу Леарха, здесь ещё не видали.
Тимон давно знал Астидамию. Он питал к ней чувство более глубокое, чем обычная симпатия, поэтому в его речи не было упрёков в излишнем честолюбии, не было намёков на гнев богини Геры[6], покровительницы замужних женщин, или наставлений и сетований, к каким обычно прибегают другие гармосины, желая обвинить некоторых упрямых вдов, будто те, прикрываясь любовью к безвременно умершим мужьям, наносят вред государству своим нежеланием рожать новых детей.
— Подумай, Астидамия, не пора ли тебе прервать своё затянувшееся вдовство, — проговорил Тимон, глядя женщине в глаза, глубокая синева которых всегда его завораживала. — Ты родила Спарте олимпионика[7]. Уже за одно это ты достойна счастливого супружества. Если ты переборешь своё упрямство, то, быть может, родишь ещё одного не менее славного в будущем сына, а то и Двух.
Астидамия ничего не ответила, хотя Тимон намеренно сделал долгую паузу.
— Вот тут список мужчин, достойных граждан, которые не прочь соединиться с тобой узами законного брака. — С этими словами Тимон придвинул к себе узкий ящик, стоявший на полу, и достал из него две навощённые дощечки, соединённые красным шнуром. — Если хочешь, я зачитаю тебе этот список. Тут не меньше двадцати имён — очень широкий выбор.
Астидамия чуть заметно улыбнулась:
— В прошлом году список желающих взять меня в жёны был втрое короче.
— Ничего удивительного — ведь твой сын стал ныне олимпиоником. А каков сын, такова и мать.
— Вот как? — Астидамия опять улыбнулась. — А я полагала, что качества, дурные или хорошие, дети наследуют от родителей, а не наоборот.
— Я читаю список... — Тимон раскрыл восковую табличку. — Первым идёт...
— Не утруждай себя, — прервала Астидамия. — Я уверена, в этом списке нет никого, кто мог бы сравниться с моим Никандром.
— Если хочешь, можно устроить состязание женихов, — предложил Тимон. — Пусть твоим мужем станет сильнейший.
— Сильнейшего выявить нетрудно, — вздохнула Астидамия. — Главная трудность в том, смогу ли я полюбить этого человека. Согласись, Тимон, притворство в таком деле недопустимо. А скрытая неприязнь и вовсе оскорбительна.
Тимон убрал табличку обратно в ящик.
— Я вижу, ты не меняешься, — проворчал он. — Всё так же красива и всё так же упряма! Гляди, отцветёт твоя красота и останешься ты наедине со своим одиночеством.
— Тогда я и приду к тебе, — не пряча лукавой улыбки, промолвила Астидамия.
— Я, к сожалению, женат, — всё так же ворчливо проговорил Тимон.
— Ну и что, — пожала плечами Астидамия. — Как будто закон не допускает спартанцам знатного рода иметь двух жён.
Двоежёнство действительно было распространённым явлением среди спартанцев знати, поэтому Тимону нечего было возразить.
Позволив Астидамии удалиться и глядя ей вслед, Тимон подумал с невольной досадой: «Такая роскошная женщина и живёт одна! О, Зевс[8], разве это справедливо?»
Леарх никогда особенно не стремился первенствовать в состязаниях над своими сверстниками. Лишь смерть отца пробудила в нём неуёмное рвение, благодаря чему он стал лучшим в Спарте бегуном, а потом превзошёл почти всех своих сверстников по прыжкам в длину, в метании копья и диска. За всеми этими успехами Леарха, по сути дела, стояла непреклонная воля его матери, которая неизменно твердила: если отец был лучшим в Спарте воином, то сыну обязательно надо стать лучшим атлетом.
Супруг Астидамии мечтал о том, чтобы его сын стал победителем на состязаниях в Олимпии. Для Астидамии мечта безвременно умершего мужа стала чем-то вроде его последней воли. Сильная женщина употребила все свои старания, чтобы и сын загорелся её честолюбием.
Среди сверстников Леарха были и более выносливые, чем он, и более смекалистые, и более сильные. Однако педономы[9] только в глазах у Леарха видели несгибаемое упорство, благодаря которому этот юноша с женственными чертами лица в последний момент мог вырвать победу у более сильного соперника. Потому-то опытные педагоги решили послать на состязания в Олимпию именно Леарха, более всех прочих юношей настроенного на победу. И педономы не просчитались.
Став олимпиоником, Леарх вкусил таких почестей в свои девятнадцать лет, о каких не смел и помышлять ещё несколько месяцев тому назад. Более всего юноше запомнился торжественный въезд в Спарту, когда его, увенчанного венком из священной маслины, стоявшего на колеснице, запряжённой четвёркой белых лошадей, вышел встречать весь город от мала до велика. Тысячи людей выкрикивали приветствия, женщины и дети бросали цветы на дорогу перед колесницей, так что квадрига продвигалась к центральной площади по сплошному цветочному ковру. Поздравить Леарха пришли все высшие должностные лица Спартанского государства: старейшины, эфоры[10] и оба царя.
Триумф в Олимпии был тем ценнее, что ни в состязаниях мужчин, ни в ристании колесниц, ни в скачках верхом спартанцам победить не удалось.
Отныне Леарх и его потомки освобождались от всех налогов в пользу государства. Самому Леарху с этого времени позволялось, несмотря на молодость, занимать самые почётные места на любых торжествах, а во время сражения он должен был находиться рядом с царём. Для спартанца это была самая высшая почесть.
Но для Леарха в теперешнем его положении более приятной оказалась выгода иного рода. Он вдруг оказался в центре женского внимания. Не только сверстницы или совсем юные девушки, но и женщины более старшего возраста выискивали всевозможные способы, чтобы обратить на себя внимание олимпионика. Матери, чьи дочери были на выданье, видели в Леархе самого выгодного жениха, какого только может послать счастливая Судьба. Молодые вдовы страстно желали опутать красавца своими чарами. Юные спартанки заявляли своим родителям, что желают пойти замуж только за него.
Охотились за Леархом и замужние женщины, обуянные кто своим женским тщеславием, кто страстным желанием родить ребёнка от олимпионика. Они искренне верили, что всякий победитель передаёт своему потомству кроме внешнего сходства ещё и свою удачливость. Древние греки вообще полагали, что с помощью целенаправленных тренировок вполне возможно взрастить будущего атлета. Однако при отсутствии удачи — этой столь изменчивой милости богов — даже самый сильный и ловкий может оказаться на втором месте. Олимпийские игры издревле считались под особым покровительством Зевса, царя богов. Вот почему всякий олимпионик признавался эллинами в какой-то мере любимцем Зевса.
Прошёл всего месяц после победного возвращения Леарха из Олимпии, но и за столь небольшой промежуток времени сын Астидамии успел побывать в объятиях у стольких женщин, что давно сбился со счета. Каждый новый день начинался для Леарха с неизменной прогулки по городу, во время которой и случались все его любовные приключения.
Поскольку Леарху было девятнадцать лет, то по возрасту он входил в разряд юношей, называвшихся в Спарте миллирэнами[11]. Они были обязаны нести военную службу в пограничных крепостях. Однако победа в Олимпии освобождала Леарха от этой повинности. Более того, педономы делали на него ставку и на грядущих Немейских играх[12], которые проводились в арголидском городе Немее зимой сразу после Олимпийских игр. На Немейских играх педономы намеревались выставить Леарха на состязании в двойном беге[13]. Перед началом тренировок для выступления в Немее ему были предоставлены два месяца отдыха для восстановления сил. Однако юнец, вошедший во вкус плотских утех с женщинами, которые сами вешались ему на шею, растрачивал свои силы, с утра до вечера охотясь за наслаждениями.
Вот и сегодня Леарх только собрался было прогуляться до агоры[14] и дальше до площади Хоров, как внезапно перед ним возникла его старшая сестра, своей красотой и властностью уродившаяся в мать.
Дафна была прекрасно сложена, восхитительные формы её тела хорошо просматривались сквозь лёгкую ткань пеплоса[15], длинные складки которого волнистыми линиями струились по её стану. Узор ниспадающих складок причудливо менялся при каждом движении, и тогда сквозь мягкую бежевую ткань проступала то дивная грудь, то соблазнительная линия бедра, то округлое колено. Золотистые длинные волосы были тщательно завиты длинными спиралевидными локонами и уложены в причудливую причёску. Вокруг головы шёл валик из завитых волос, позади которого волосы были гладко зачёсаны назад и собраны в пышный пучок; несколько завитых локонов ниспадали на шею и плечи чуть пониже валика. Вся причёска очень напоминала карийский[16] шлем, сдвинутый на затылок, но на шлемах карийцев, в отличие от греческих шлемов, султаны из конского волоса были завиты в спиралевидные локоны, которые образовывали круглый пучок на макушке.
Такие причёски спартанки переняли у карийских женщин. После того как персы подавили Ионийское[17] восстание, в лаконских городах появилось немало выходцев из Карии, спасавшихся от мести персидского царя. Карийцы помогали ионянам в их борьбе с персами.
Дафна поцеловала брата в губы. Так она делала всегда, когда собиралась поведать ему что-то очень важное.
Заинтригованный Леарх снял с себя плащ и уселся на скамью рядом с сестрой, повинуясь повелительному жесту её изящной руки. В больших тёмно-синих глазах Дафны было что-то таинственное.
— Куда ты собрался? — спросила она у брата. И, не дожидаясь ответа, добавила с улыбкой: — Всё гоняешься за женскими юбками.
— Я гоняюсь?! — Леарх сделал изумлённое лицо. — Ещё неизвестно, кто за кем гоняется. Стоит мне появиться на улицах Спарты...
— Как женщины начинают набрасываться на тебя из-за каждого дерева и из-за каждого угла! — со смехом воскликнула Дафна. — Тебе, наверное, кажется с некоторых пор, что все женщины Спарты похожи на похотливых менад[18]. Так, братец?
— Ну так, — ответил Леарх, не понимая, куда клонит сестра и что ей, собственно, от него нужно.
— Так вот, братец, я пришла сказать тебе, чтобы ты не растрачивал себя попусту на всех женщин подряд, — уже совсем другим тоном промолвила Дафна. — Ведь тебе предстоит состязаться в беге на Немейских играх. И ещё, коль ты стал любимцем Зевса Олимпийского, то почему бы тебе не стать любовником женщины, чей род по отцовской линии восходит к царю богов?
На лице у Леарха появились удивление и интерес. До сих пор ему удавалось соблазнять спартанок, которые не могли похвалиться знатностью своих предков. Как раз с такими женщинами Леарху было легче всего свести знакомство накоротке где-нибудь на тихой улочке, поскольку спартанки из незнатных семей часто появлялись вне дома без сопровождения родственников или служанок.
— Тобой, братец, заинтересовалась одна очень знатная женщина, — продолжила Дафна, понизив голос. — Она желает встретиться с тобой сегодня ночью.
— Как её зовут? — Леарх почувствовал, как сердце заколотилось у него в груди. — Сколько ей лет? Она красива?
— Имени я назвать тебе не могу. Она старше меня всего на четыре года. А её внешность ты увидишь, когда придёшь к ней на свиданье. Не беспокойся, братец, эта женщина очень хороша собой.
— Где она будет?
— У меня дома.
Леарх понимающе покивал головой. Муж Дафны находился на Крите вместе со спартанским войском. Там шла война, и спартанцы считали своим долгом оказать помощь давним союзникам.
— Придёшь в первом часу пополуночи и постучишь в дверь условным стуком. Вот так. — Дафна несколько раз ударила по скамье костяшками пальцев. — Только не грохочи изо всей силы!
Дафна легко поднялась и изящным движением оправила складки своего длинного одеяния.
— До свиданья, братец! — Она нагнулась, подставляя щёку для поцелуя.
Леарх поцеловал сестру, и та направилась к выходу.
— Не опаздывай.
— Дафна! — окликнул сестру Леарх. — Эта знатная женщина замужем?
Дафна молча кивнула своей красивой головой, при этом длинные локоны её причёски пришли в движение, будто подхваченные лёгким ветерком.
— Для тебя это имеет большое значение, братец?
— Вовсе нет. — Леарх вдруг смутился. — Я просто так спросил. Супруг ведь может потерять эту женщину, если она покинет свой дом посреди ночи. Вот почему я спросил.
— Не беспокойся, братец. — Дафна ободряюще улыбнулась. — Мужа этой женщины нет в Спарте. И скоро он домой не вернётся.
Дафна скрылась за дверью.
Леарх, объятый волнением, принялся лихорадочно соображать, какую из знатных молодых спартанок имела в виду его сестра. Он перебирал в памяти всех её подруг, которые были старше по возрасту, дальних и ближних родственниц, а также их подруг. Перед мысленным взором Леарха проходили чередой женские лица. Они возникали словно видения и тут же пропадали, поскольку ни одна из женщин из окружения Дафны, по мнению Леарха, не подходила под описание загадочной незнакомки. Юношу обуревало сильнейшее желание поскорее встретиться с той, которая, несмотря на свою знатность, всё же «положила на него глаз».
После осмотра вдов гармосины были обязаны отчитаться перед эфорами.
Коллегия эфоров, также состоявшая из пяти человек, заседала в эфорейоне, небольшом здании, расположенном близ герусии[19]. По своему положению эфоры являлись не просто блюстителями законов и древних обычаев Лакедемона. По сути дела, это была высшая государственная власть, в подчинении у которой находились все прочие чиновники, старейшины и даже цари. Эфоры избирались сроком на один год. В их число неизменно попадали только самые знатные спартанцы, чьи родословные восходили к богам или легендарным героям.
Старейшины в отличие от эфоров избирались в герусию на пожизненный срок. Но если эфором мог стать всякий знатный гражданин, достигший сорокалетнего возраста, то в геронты выбирали лишь шестидесятилетних. Совет старейшин был совещательным органом при царях, а также высшей судебной инстанцией в Спарте. Ещё старейшины вели всю необходимую работу по подготовке и проведению народных собраний.
Гармосины давали отчёт эфорам не все вместе, а по отдельности, ибо каждый отвечал за свою собственную деятельность в одной из пяти ком[20], на которые делилась Спарта.
Гармосину Тимону по жребию выпало отчитываться перед эфорами последним. Тимон посчитал это везением, поскольку особенными успехами он похвалиться не мог и уповал лишь на то, что эфоры не будут к нему слишком строги, выслушав отчёты тех гармосинов, у которых дела обстоят гораздо лучше. Тимон знал, что, к примеру, в Питане[21] вдовствующих спартанок детородного возраста вообще не осталось. Вдовью участь в Питане, благодаря деятельности гармосинов, влачат лишь семидесятилетние старухи.
Однако надежды Тимона на снисхождение к нему со стороны эфоров рассыпались в прах, едва он сообщил общее число вдов в Лимнах, а также число родившихся детей за последние полгода и число умерших мужчин, женщин и детей за этот же период.
После радужной картины, вырисовывавшейся из отчётов прочих гармосинов, сообщение Тимона вызвало сильное недовольство. Особенно негодовал эфор-эпоним[22] Сосандр.
— Значит, младенцы в Лимнах мрут как мухи, зрелых мужчин там становится всё меньше, а женщины не рожают, так как почти каждая четвёртая вдовствует, — мрачно подытожил он. — Я думал, что у нас в Киносуре[23] самое плохое положение с рождаемостью и смертностью. Но я ошибся — худшее положение, оказывается, в Лимнах.
Эфоры восседали в удобных креслах с подлокотниками из слоновой кости. Тимон стоял с навощённой табличкой в руках, не смея поднять глаз.
— Так-то ты служишь государству, Тимон! — раздался осуждающий голос эфора Клеомеда. — Или тебе неведомо, что община спартиатов заинтересована в большей рождаемости? Ты разве забыл, что Спарта окружена селениями илотов[24], которых в несколько раз больше, чем спартанцев? Только наше сильное войско удерживает илотов в повиновении. Воины не возникают по мановению руки, Тимон. Воинов приходится взращивать из мальчиков. А чтобы было больше мальчиков, спартанки должны больше рожать. Тебе это понятно?
— Вполне. — Тимон удручённо покивал головой.
— Тогда почему в Лимнах так много молодых вдов? — Клеомед не скрывал раздражения. — Где результат твоей деятельности, Тимон?
— Мне удалось выдать замуж всех вдов моложе тридцати лет. Поверьте, это было нелегко сделать, ведь у женщин на первом месте чувства и симпатии, а не желание рожать детей от кого попало.
— Что значит от кого попало! — рассердился Сосандр. — Никто не принуждает тебя, Тимон, подыскивать в мужья вдовствующим спартанкам периэков[25] и неодамодов[26]. Если в Лимнах мало вдовцов-спартанцев, тебе надлежало обращаться за помощью к другим гармосинам.
— Я обращался. — Тимон уязвлённо вскинул голову. — Но в соседних комах та же картина: вдов больше, чем вдовцов. Ведь женщины в Спарте умирают только от болезней, а мужчины погибают не только от болезней, но и на войне.
— Ты сообщил нам неслыханную новость, Тимон, — язвительно усмехнулся Сосандр. — Может, ты предлагаешь спартанцам не воевать вообще?
Поделиться книгой: