Разведка «под крышей». Из истории спецслужбы

При всем старании и умении Константина Николаевича, можно считать, что и его миссия, как негласного военного агента завершилась неудачей.

В дальнейшем он прекрасно поработает во славу Отечества, заслужит ордена и чин генерал-майора, а позже и генерал-лейтенанта. Однако будет в его жизни и такая досадная страница.

В общем, в январе 1896 года начальник Главного штаба доложит военному министру, что деятельность негласных военных агентов «не эффективна, и лучше заменить их офицерами при наших миссиях…»

Однако начальник Главного штаба генерал Обручев, делая такое заключение, почему-то забыл о секретаре генерального консульства в Эрзеруме Михаиле Пржевальском.

Подполковник Пржевальский был переименован в надворные советники и отправлен в Турцию в том же 1892 году. Михаил Алексеевич прослужил на этом скромном посту девять лет. Он зарекомендовал себя с самой лучшей стороны и как военный разведчик, и как консульский работник. Особенно умело и профессионально действовал он в критические моменты, при решении самых сложных дипломатических проблем. Примером тому — сассунские события, когда в 1894 году турки устроили кровавую резню армянского населения. Пржевальский вошел в международную комиссию по расследованию этого преступления. Он блестяще справился со своими обязанностями и был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени.

В 1896 году за успехи в разведывательной деятельности Михаил Алексеевич удостоен чина полковника, а также стал кавалером двух орденов — Св. Анны 3-й степени и Св. Станислава 2-й степени.

В 1901 году Пржевальский возвратился из длительной зарубежной командировки. Он переименован из надворного советника в полковники и назначен на высокую должность — начальника штаба 39-й пехотной дивизии. А еще через два года Михаил Алексеевич станет командиром 155-го пехотного Кубанского полка.

Так что не все негласные военные агенты действовали «не эффективно».

Впрочем, скоро жизнь все расставит на свои места. Роль и «гласных» и негласных военных агентов резко и значительно возрастет. Ведь новое XX столетие начнется, по сути, с Русско-японской войны 1904–1905 годов.

Военно-политическая обстановка на Дальнем Востоке, в особенности после подписания англо-японского договора 1902 года, значительно обострится. Перед военной разведкой встанут такие задачи, которые она никогда прежде не решала. Однако об этом в следующем разделе нашей книги.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Война на пороге

Летом 1902 года военный агент Российской империи в Японии полковник Генерального штаба Борис Ванновский был отозван на Родину. Закончилось его четырехлетнее пребывание в Токио.

Откровенно говоря, Борис Петрович за рубежом работал плохо.

В октябре 1901 года генерал-квартирмейстер Генштаба генерал-майор Яков Жилинский в письме упрекал Ванновскош. «В течение настоящего года Главным штабом от вашего высокоблагородия было получено всего четыре донесения, между тем своевременное получение возможно более полных сведений о деятельности в Японии во всех сферах, а особенно в военной и морской, по-прежнему, является чрезвычайно важным…»

В первой половине 1902 года в докладной записке Главного штаба говорилось: «Полковник Ванновский до сего времени не представил отчета о больших японских маневрах 1901 года».

Наконец, терпение генерал-квартирмейстера лопнуло, и он приказал заменить нерадивого военного агента другим офицером. Борис Петрович прибыл в Санкт-Петербург.

Однако низкая оценка его профессиональной деятельности не смутила Ванновского. Он пишет обстоятельный доклад о состоянии японской армии. Отрывок из этого документа приводит в своей книге «Агентурная разведка» историк Константин Звонарев.

«Японская армия, — утверждает Ванновский, — далеко еще не вышла из состояния внутреннего неустройства, которое неизбежно должна переживать всякая армия, организованная на совершенно чуждых ее народной культуре основаниях, усвоенных с чисто японской слепой аккуратностью и почти исключительно по форме, а отнюдь не по существу…»

Пройдут десятки, может быть сотни лет, пока японская армия усвоит себе нравственные основания, на которых зиждется устройство всякого европейского войска, и ей станет по плечу тягаться на равных основаниях хотя бы с одной из самых слабых европейских держав».

Поразительные заключения для военного профессионала, полковника, четыре года прослужившего в Японии. Но еще более шокирующе звучит резолюция военного министра империи генерал-адъютанта Алексея Куропаткина на докладе Банковского: «Читал. Увлечений наших бывших военных агентов японской армией уже нет. Взгляд трезвый».

Напомню, до начала Русско-японской войны остался год с небольшим (!). Возникает вполне закономерный вопрос: что, собственно, происходило с нашим военным руководством, армией, флотом, разведкой в эти предвоенные годы? Почему Россию охватило «всеобщее помешательство» (иначе и не назвать), каким образом стала возможна катастрофически неверная оценка боевой мощи Японии и ее вооруженных сил? И какова роль во всем этом военной разведки империи?

Вопросы весьма не простые, но отвечать на них необходимо, иначе исследование наше будет недостоверным и однобоким.

Итак, первой причиной такой в корне неверной оценки восточного соседа было представление правящей элиты России о Японии, как о государстве малом и отсталом, сумевшем воспринять лишь внешнюю сторону европейской цивилизации. Собственно, об этом и говорит в своем докладе Ванновский.

На страницах российских газет и журналов Япония изображается как «злобный карлик», «желтый пигмей». Иное мнение попросту не принимается в расчет. Самое трагичное в этой ситуации то, что общему «шапкозакидательскому» настрою подверглись и военные, в особенности, руководство армии и флота. Хотя они, как никто другой, имели вполне объективную информацию. Так сменивший Ванновского на посту военного агента в Токио подполковник Генштаба Владимир Самойлов с первых дней пребывания в Японии старался поставлять в Санкт-Петербург правдивые разведданные и всячески пытался «отрезвить» своих начальников в Генеральном штабе.

«Делая теперь, так сказать, практические выводы на случай войны с Японией, — писал он по итогам японских маневров 1903 года, — должно указать: большую подвижность армии, громадную и хорошо обученную артиллерию (говорю на основании опыта войны 1900 г.), значительный процент горной артиллерии (у нас на Дальнем Востоке всего две батареи), доказанное на деле мужество и умение умирать на поле сражения». Доклад Самойлова приводится в книге «Русско-японская война 1904–1905 гг. Материалы по работе военно-исторической комиссии Генерального штаба».

Военно-морской агент, капитан 2-го ранга Александр Русин, находившийся в Японии с 1899 года, также старался докладывать объективное положение дел в японской армии и на флоте. Весной 1903 года он сообщал в Главный морской штаб план войны. Александр Иванович считал, что Япония будет стремиться: «1. Занять Корею. 2. Не дать России окончательно утвердиться в Маньчжурии. 3. Попытаться сделать демонстративную высадку близ Приамурской области. 4. Такую же высадку осуществить на Квантуне и 5. При удаче этих двух операций попытаться овладеть вышеуказанными областями».

Этот документ приводит в статье «Предмет детального изучения» А. Буянов, опубликованной в журнале «Морской сборник» за 1995 год № 3.

Интересен и тот факт, что именно Русин дал наиболее точную оценку мобилизационных возможностей Японии. Однако Главный морской штаб посчитал их преувеличенными и, передавая сведения в Военное министерство, не забыл высказать свое мнение. Правда, «русинскую цифру» передал в точности. Что ж, как говорят, и на том спасибо.

Однако в военном ведомстве не очень-то обращали внимание на тревожные сообщения военных агентов. Доклады к высшему командованию на стол попадали, просматривались, прочитывались, и подшивались к делу. По сути, решений никаких не принималось. Более того, генералы в высоких кабинетах считали ненужным знакомить широкий круг офицеров в войсках и штабах с документами по Японии. Таким образом, якобы они противостояли развитию боязни перед малоизвестным противником.

Вторая причина, конечно же, состояние нашей военной разведки накануне Русско-японской войны.

Организацией и ведением разведки на Дальнем Востоке занимался Главный штаб, получавший сведения в основном через военных агентов в Европе, штаб наместника на Дальнем Востоке, и штабы округов — Приамурского военного и Заамурского округа пограничной стражи.

Зарубежные силы агентурной разведки — военные агенты в Японии (Токио), в Китае (Шанхае и Чифу) и в Корее (Сеуле). Своего военного агента в Токио имело и военно-морское ведомство.

В осуществлении разведывательных задач участие принимали также военные комиссары — представители Российской империи во время оккупации в Маньчжурии — в городах Мукден, Гирин, Цирикар.

Следует сразу отметить, что военная агентурная разведка на Дальнем Востоке работала в крайне тяжелых условиях. Очень хорошо об этом сказал военный агент в Японии полковник Генерального штаба Николай Янжул. Он проходил службу в Токио в 1896–1899 годах.

«Военным агентам, — писал Янжул, — приходится ограничиваться доставанием не тех сведений, какие нужны и желательны, а какие можно добывать.

В западной Европе военный агент имеет то важное преимущество, что в распоряжении его находится доступный ему обычный печатный материал по изучению быта и устройства иностранной армии, за исключением сравнительно немногих, не подлежащих гласности по мобилизации армии, по ее стратегическому сосредоточению… В Японии военный агент находится в совершенно иных условиях».

Цитата взята из той же книги «Русско-японская война 1904–1905 гг.».

Полковник Янжул вовсе не сгущал краски. В Японии в ту пору был установлен жесточайший режим секретности. Власти вели себя крайне подозрительно и осторожно. Местная пресса «воздерживается от публикации даже таких невинных данных, как штаты и дислокация войск мирного времени, не говоря уже об организации частей по штатам военного времени…»

На самые простые вопросы следует в лучшем случае уклончивый ответ или категорический отказ со ссылкой на запреты сообщать сведения подобного рода.

Разумеется, каждый иностранец состоял под строгим надзором полиции. Огромным препятствием в деле добывания разведданных было и незнание японского языка, в особенности, письменного.

Тот же Янжул обращает внимание, что «китайские иероглифы составляют самую серьезную преграду для деятельности военных агентов… Не говоря уже о том, что тарабарская грамота исключает возможность пользоваться какими-либо, случайно попавшимися в руки негласными источниками, она ставит военного агента в полную и грустную зависимость от добросовестности и от патриотической щепетильности японца-переводчика вообще, даже в самых невинных вещах».

И тут же полковник описывает всю трагикомичность ситуации, в которую может попасть русский разведчик в Японии. Ему, к примеру, предлагают ценные сведения, заключенные в рукописи на японском. Но как оценить эти сведения? Только отослать ее в Санкт-Петербург, где живет единственный (!) соотечественник, бывший драгоман господин Брюховицкий, знающий письменный японский язык на таком уровне, что может точно узнать «загадочное содержание манускрипта».

Какой выход в этой ситуации для военного агента? «Отказаться от приобретения рукописи», — считает Янжул. Вот, собственно, и отказывались. Отсюда и низкая эффективность работы разведки.

Воистину, хочешь мира — готовься к войне. Кто мешал России начать подготовку военных специалистов по Японии, переводчиков еще до войны, а не после нее? Да никто, кроме нас самих.

Надо признаться, что в ряду причин слабой работы агентурной разведки было и ее крайне скупое финансирование. Откровенно говоря, до Русско-японской войны Главному штабу на негласные расходы по разведке отпускалась фантастически мизерная сумма, немногим более 56 тысяч рублей в год. Она делилась между штабами округов.

Привилегированным положением пользовался почему-то Кавказский военный округ. Дополнительно небольшая сумма вне сметы расходов на разведку отпускалась Туркестанскому округу, а вот Дальний Восток, несмотря на реальное приближение войны, сидел на голодном пайке.

Есть десятки примеров, когда из-за нежелания финансировать негласных агентов были упущены реальные возможности добывания ценнейших сведений. Так, еще в 1900 году инженер-железнодорожник Ловис Лайнц, проживавший в Шанхае, предложил свои услуги российскому военному агенту в Китае полковнику Константину Десино. Но в Санкт-Петербурге решили не платить, и тогда Лайнц нанялся на службу к немцам.

Военный агент в Корее полковник Генштаба Иван Стрель-бицкий предлагал организовать группу секретных агентов из завербованных ранее европейцев. Просил по 300 рублей в месяц на агента. Увы, денег не дали.

С подобным предложением в 1902 году в Главный штаб обратился и военный агент в Китае Константин Вогак. Он тоже желал получить небольшую сумму на вербовку нескольких агентов, но получил отрицательный ответ.

Справедливости ради надо признать, что руководство Главного штаба делало попытки изменить структуру финансирования, но безуспешно. Это потом, после войны, будет признано, что денежное довольствие агентурной разведки оказалось явно недостаточным.

Несмотря на все эти сложности, военная агентурная разведка в меру своих сил и возможностей старалась предостеречь руководство в Санкт-Петербурге.

В 1903 году в Корее через одного из чиновников двора, который был нашим негласным агентом, удалось добыть наброски плана Русско-японской войны, нанесенного на одежду одного из шпионов императора, побывавшего в Японии. Этот план и последующие оценки были переданы в штаб наместника на Дальнем Востоке.

В декабре 1903 года военный агент в Токио полковник Владимир Самойлов докладывал о подготовке к войне.

«С начала января давно уже делаемые приготовления для отправления войск в Корею сделались очень энергичны. Началось фрахтование еще новых судов, по последним данным, надо считать, что всего зафрахтовано 32 парохода…

По достоверным сведениям, в разных дивизиях делаются приготовления к походу. Во 2-й и 12-й дивизиях призвана часть запасных.

Поспешно заготавливают в разных местах зимние вещи: фуфайки, набрюшники, теплые гетры.

5 января издано формальное запрещение печатать в газетах всякие сведения, касающиеся передвижения судов, транспортов и войск. Приняты другие меры относительно телеграфной корреспонденции — телеграммы сколь-нибудь подозрительные не принимаются.

7 января много офицеров Главного штаба выехали на юг. Офицеры, читавшие лекции в разных учебных заведениях, откомандированы в свои части.

Обычный сбор начальников дивизий, ежегодно происходящий в январе, — отложен.

В Главном штабе, военном и морском министерствах — спешная работа. На бывшем вчера обычном зимнем параде не было и половины штабных офицеров.

Отделения Красного Креста обнаруживают усиленную деятельность, в некоторых местах сформированы отряды.

Опять начался прилив пожертвований на войну…»

Казалось бы, какие еще нужны сведения, чтобы понять: Япония готова начать войну. Увы, самые веские аргументы не принимаются в Санкт-Петербурге. Наоборот, из Центра звучат приказания: «не бряцать оружием, не провоцировать японцев». Штаб наместника получает требование «терпения, сдержанности и миролюбия». Но о каком миролюбии может идти речь, если, по всем данным, война с Японией дело решенное. Однако даже после того, как 26 января 1904 года японцы провели торпедную атаку и подорвали наши корабли — «Палладу», «Ретвизан» и «Цесаревич», на Дальний Восток так и не пришел приказ о приведении войск в полную боевую готовность. Не отдал такого приказа и штаб наместника.

А дальше случилось то, что должно было случиться. В ночь на 27 января 1904 года японский флот нанес удар по русской эскадре, стоявшей на внешнем рейде Порт-Артура. Днем у порта Чемульпо в Корее были атакованы крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец».

Началась Русско-японская война.

Дальняя разведка «на сопках Маньчжурии»

Каков же был расклад сил вступивших в войну сторон? На первый взгляд Япония явно уступала России. Ведь численность вооруженных сил империи значительно превосходила японскую. Да и как иначе, Россия втрое превышала Японию по населению. Если у первой было 140 миллионов, то у второй всего 46 миллионов. Кадровый состав сухопутных войск соотносился, как миллион к 150 тысячам. Резерв русской армии превышал 4 миллиона, а японской — 800 тысяч. Военно-морской флот империи превосходил японский вдвое.

Все это так. Однако тут как раз и начинаются неприятные для нас но… Основные районы комплектования и дислокации русских войск находились на огромном расстоянии от театра боевых действий. Пропускная способность Транссибирской магистрали невелика. Значит, на начальном этапе боевых действий нужно рассчитывать только на свои силы, то есть на войска, развернутые на Дальнем Востоке.

Что же касается военно-морского флота, то и здесь соотношение по кораблям было не в нашу пользу. Тихоокеанская эскадра в два раза уступала японцам в количестве крейсеров и миноносцев. Силы примерно равнялись только по броненосцам.

Проигрывали мы и в сухопутных частях. 25 тысяч солдат и офицеров, не считая гарнизонов крепостей, могли выставить русские.

Добавьте сюда 30 тысяч штыков в Порт-Артуре, строительство которого, кстати, еще не было закончено.

Японцы подготовили 140 тысяч, а к третьему месяцу войны и все 200 тысяч.

Справедливости ради надо сказать, что предполагалась переброска войск из европейской части. Однако на начальном периоде соотношение сухопутных частей склонялось не в нашу пользу. Следует не забывать и тот факт, что мало перебросить войска с одного театра боевых действий на другой, их надо где-то расположить, сосредоточить, организовать тыловое обеспечение. Здесь тоже были свои немалые трудности.

Планы воюющих сторон оказались прямо противоположными. Япония вела наступательные действия, стараясь установить государство на море. Россия намеревалась обороняться в Южной Маньчжурии и сдерживать японцев до подхода подкрепления из европейской части. И только через несколько месяцев русские генералы планировали начать наступление, сбросить врага в море, овладеть японскими островами и гнать противника до столицы Токио.

Что ж, как говорят, гладко было на бумаге… Однако теперь все это в прошлом. С началом боевых действий в войсках стала ощущаться резкая нехватка разведывательной информации. Несмотря на наличие нескольких штабов разных уровней, начиная от Главного и Главного Морского штаба и заканчивая штабом Маньчжурской армии, ни одному из них не удалось привлечь к сотрудничеству агентов, обладающих ценной развединформацией. Не была разработана система организации тайной агентуры в специфических условиях дальневосточного театра боевых действий.

Крупнейший специалист в области организации агентурной разведки генерал-майор Павел Рябиков в своей книге: «Разведывательная служба в мирное и военное время» писал: «Ненадежность тайной агентуры в мирное время, невозможность получить весьма жизненные и важные сведения о японской армии секретными путями привели к колоссальной ошибке в подсчете всех сип, кои могла выставить Япония, и к совершенному игнорированию резервных войск, неожиданно появившихся на театре войны».

До Русско-японской войны 1904–1905 годов в армии и на флоте не было профессиональных офицеров-разведчиков (их стали обучать в академии только после войны), военным и военно-морским агентам не ставились обязательные задачи по заведению тайной агентуры за границей, и в первую очередь, на территории вероятного противника. И как результат — дальневосточный театр военных действий оказался в разведывательном отношении не подготовленным к будущей войне.

Однако война началась, и Российская империя была вынуждена в нее вступить.

В феврале 1904 года командующим Маньчжурской армией назначен генерал от инфантерии Алексей Куропаткин, бывший до этого военным министром Российской империи. Разведку на театре военных действий осуществляло разведотделение его штаба.

Об уровне разведывательных данных, которыми обладал Куропаткин, ярко говорят телеграммы, которые он направлял в Петербург. Константин Звонарев приводит их в своей книге «Агентурная разведка».

«Все еще в неизвестности, где 2-я японская армия, — с тревогой сообщает Алексей Николаевич. — Можно предполагать, что часть 2-й армии высадилась в Корее». «Крайне желательно выяснить это достоверно». Представляете беспомощность командующего Куропаткина, который с Дальнего Востока просит Петербург выяснить, где же находится треклятая 2-я японская армия. Теперь он уже предлагает выяснить это через наших военных агентов «жертвуя большими суммами денег». А помните, тот самый Куропаткин не желал дать и малые суммы на приобретение ценных документов, создание агентурной сети. Выходит, пока гром не грянет… генерал не перекрестится.

Вот в такой сложной обстановке следовало разворачивать и налаживать разведку на Маньчжурском ТВД. Было решено, что она станет трехзвенной — дальняя разведка, разведка флангов и ближняя разведка.

Дальняя разведка предназначалась для сбора разведывательных сведений в самой Японии, а также в соседних странах — Корее и Китае. Она опиралась, в основном на зарубежные силы — военных агентов в Китае.

Разведка флангов возникла скорее как дань традициям линейной тактики. В силу обстоятельств большее внимание разведки направлялось на правый, монгольский фланг. Связано это с тем, что намерения китайцев не были известны, а войска генералов Юаныпикая и Ма выдвигались к нейтральной полосе, и даже заходили в тыл русских войск. Командование опасалось, что китайцы выступят на стороне Японии.

И, наконец, ближняя разведка имела задачу сбора разведывательных сведений на фронте в районе расположения войск. Применялся захват пленных, добывание документов, оружия, снаряжения, засылка лазутчиков, анализ иностранных печатных изданий. Например, публикации зарубежных корреспондентов, аккредитованных при японской армии.

Следует подчеркнуть, что становление разведывательной службы во всех ее звеньях на начальном этапе войны было достаточно хаотичным и неумелым. Учиться, обретать опыт приходилось, что называется, на марше.

Первоначально задача по налаживанию дальней разведки в штабе Маньчжурской армии была возложена на военного агента в Корее полковника Александра Нечволодова.

Александр Дмитриевич был опытным, знающим офицером. Командовал ротой, батальоном, состоял для поручений при штабе армейского корпуса, исполнял должность штаб-офицера при штабе Кавказского военного округа.

В конце 1903 года его назначили военным агентом в Корею. Однако до места службы доехать Нечволодову не удалось. Война застала его в пути к месту назначения, и полковник поступил в распоряжение наместника.

В качестве организатора разведслужбы Нечволодов пробыл всего несколько месяцев, но надо признаться, кое-что успел сделать. Он подготовил и командировал в Японию и в Корею трех агентов-«крышевиков»: француза Шаффанжона, немца Майера и швейцарца Барбье. Действовали они под видом «торговых людей». Их обязали следить за формированием 4-й армии противника, выяснить, какие японские части наступают из Кореи, и определить состав и силу осадного корпуса, который высаживался у Порт-Артура.

В меру своих сил и возможностей агенты добывали сведения, но вот передача их стала труднопреодолимой проблемой. Нечволодов конечно же снабдил их соответствующим шифром для передачи по телеграфу. Но напрямую телеграфировать они, естественно, не могли. Телеграммы посылались доверенным лицам в Европу, оттуда по условным адресам в Петербург, а из столицы империи опять на Дальний Восток, в штаб Маньчжурской армии.

Информация, проделавшая путь в полмира, обратно приходила нерегулярно, к моменту поступления в штаб чаще всего опаздывала и утрачивала свою оперативную ценность. Ведь шла война, и обстановка порою менялась за несколько часов.

Пришлось вскоре признать, что разведывательные сведения, поступающие от агентов, были не особенно ценны, не окупились. «Крышевиков» рассчитали летом 1905 года.

Крупными организаторами тайной агентурной разведки во время Русско-японской войны стали люди сугубо штатские, предложившие командованию свои услуги. В их числе следует назвать высокопоставленного русского дипломата, действительного статского советника Александра Павлова.

Александр Иванович родился в семье штабс-капитана гвардейского Семеновского полка Ивана Павлова. Окончил морской кадетский корпус. В 1881 году участвовал в кругосветном плавании на корвете «Варяг».

В 1882 году с отличием выпустился из морского училища. Обратил на себя внимание императора Александра II своей эрудицией и прекрасным знанием иностранных языков. Государь предложил молодому морскому офицеру попробовать силы на дипломатической службе.

В последующие годы Павлов сделал блестящую карьеру. Работал в российской миссии в Пекине, был поверенным в делах и генеральным консулом в Корее, а в 1902 году стал чрезвычайным посланником и полномочным министром при дворе корейского императора в Сеуле. Сумел завоевать авторитет и доверие у корейского короля, и всячески содействовал осуществлению планов Российской империи в этой стране.

С началом Русско-японской войны покинул Корею и прибыл в Порт-Артур в распоряжение наместника. Далее его путь лежал в Шанхай, откуда он и стал организовывать разведывательную деятельность.

Сведения, получаемые от Павлова, отличались особой ценностью. Связано это было с тем, что Александр Иванович имел в Китае и Корее широкий круг знакомых. Ведь он проработал на высоких дипломатических постах более 13 лет и завел весьма обширные связи.