Помоги проекту - поделись книгой:
С незабудками – это я хорошо придумала. Глаза очень даже бывают голубыми, как незабудки. Я слышала о таком. Против этого Андреа сказать будет нечего. Но ей есть что сказать:
– Вру-у-ушка несчастная!
Она говорит это очень медленно и очень противным голосом. А я не врушка! Я не врала, а выдумывала. Выдумывать – это не врать! И вообще, пусть уже оставит меня в покое! Я ничего не говорю, отворачиваюсь, зарываюсь головой в подушку и бормочу так, чтобы Андреа не слышала:
– Дура! Глупая корова!
Но Андреа всё равно слышит. Она хватает меня за руку, и я жду, что она опять начнёт пихаться. Но она не пихается, а делает то, от чего я всегда прихожу в восторг!
Она усмехается, совсем по-доброму, и говорит:
– Ладно, не злись, обманщица! Давай рассказывай дальше про эту суперквартиру и супермаму! У неё, небось, ещё суперсобака есть, и вообще у неё всё – супер, супер, супер!
В конце концов я прыскаю со смеху. Вот такая она, Андреа! Иногда противная, а иногда такая классная! Я снова принимаюсь рассказывать, и Андреа с удовольствием включается в игру.
Мы наперебой описываем друг другу квартиру: вся мебель в ней обита золотым бархатом. Бархат должен быть золотой, на этом я настаиваю. Андреа больше хочется бордовый, и стеклянные столики ей не нравятся, пусть лучше будут из тикового дерева. Но огромные коробки шоколадных конфет – это хорошо, говорит она, и к блюду чипсов мы добавляем ещё вазочку мармеладных мишек и рольмопсы – такие обалденно вкусные рулетики из селёдки, мы обе их любим, и ещё я приношу ореховый торт, мысленно, конечно, а потом мы пьём колу, потому что колу нам пить никогда не разрешают. Ну а самое лучшее, по нашему мнению, – это камин.
Я считаю, что он из камня, но Андреа говорит – из мрамора. Что это такое, я не знаю. Андреа знает, они уже проходили это в школе. Мрамор на самом деле тоже камень, только очень дорогой. Он даже на вид дорогой, говорит Андреа. Раз так, то камин совершенно точно из мрамора, а в нём чудесный огонь – это горит уголь.
Тут Андреа фыркает от смеха.
– Уголь! – взвизгивает она и чуть не падает на меня.
Иногда Андреа действительно перебарщивает…
– Камин углём не топят, это же не печь! Дрова – вот что нужно, балда!
И она снова меня пихает. На этот раз просто так, от удовольствия, я это чувствую.
Ладно, я не против, дрова так дрова. Мне-то всё равно. Откуда же мне знать, как правильно, – настоящего камина я никогда не видела. Только по телевизору и на картинках. Но я представляю его себе, и получается красиво: посередине комнаты, то есть нет – у стены горит огонь, там тепло и уютно, а перед камином лежит шкура белого медведя. Тут мы немедленно начинаем спорить. Андреа хочет шкуру жирафа, но теперь уже я стучу пальцем по лбу:
– У жирафа шея слишком длинная, его шкура в комнату не влезет!
Андреа не может не признать, что я права, но сдаваться не собирается. Шею, говорит она, можно сложить складочками. Но я не хочу. Шея в складочку – на что это будет похоже?! Не знаю, почему Андреа против белых медведей – они такие милые, толстые и пушистые. Мы спорим и спорим, но тут звучит гонг, пора на ужин. Надо ещё успеть помыть руки. Андреа вскакивает, выбегает из комнаты и на ходу бросает мне:
– Жираф всё равно лучше!
– Белый медведь лучше! – кричу я ей вслед. – Чья это квартира, моя или твоя?
Иду мыть руки и ужинать. После ужина нам можно ещё немножко поиграть, а потом – на боковую, как говорит сестра Линда. Попозже она зайдёт к нам, чтобы пожелать спокойной ночи, а если повезёт, почитает вслух какую-нибудь книжку. Но везёт нам нечасто. Сестра Линда хорошая, но, как она сама говорит, «абсолютно перегруженная». Вот поэтому так редко нам читает. Но сегодня мне не очень-то и хочется, лучше поскорее залезть в кровать, прижать к себе Зайчика и немножко подумать. Про суперквартиру и про воскресную маму… Наверное, быстро заснуть мне не удастся. Сегодня столько всего произошло… Хотя, если подумать, на самом-то деле ещё ничего не произошло. Это только будет происходить. Каждое воскресенье. Теперь – каждое воскресенье… У меня щекотно в животе, очень щекотно! Поскорей бы уж оно настало! Ждать ещё целых шесть дней: понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота. Это же вечность! Я точно не выдержу. Но выдержать надо! До воскресенья она не придёт, это ясно. Но потом! А что мне тогда надеть? Что-нибудь красивое и что-нибудь новое, потому что следующее воскресенье – это тоже что-то совершенно новое.
Но нового у меня ничего нет. Здесь нам почти никогда не выдают новых вещей. Только ношеные вещи старших, из которых они уже выросли.
Из моей одежды мне мало что нравится. Очень хочется свитер с блёстками и новые джинсы, такие, чтоб наконец подошли по размеру. А то мои всё время сползают и их приходится подворачивать. Не джинсы, а кошмар.
А может, воскресная мама мне что-нибудь подарит? Если я её попрошу? Но я, конечно, не решусь. Уже сейчас знаю, что не решусь. Это, наверное, очень невежливо – вот так сразу захотеть свитер и новые джинсы!
А может, к Рождеству? На Рождество можно желать всё, что угодно, только получишь не всё, это понятно. Но у воскресной мамы денег наверняка много, она богатая и может покупать всё, что захочет.
Однажды сестра Линда читала нам одну книжку, там было написано: «И жили они поживали, как сыр в масле катались». Я думаю, вот так живёт моя воскресная мама!
И теперь я знаю – я самый настоящий воскресный ребёнок! Теперь по воскресеньям я буду счастливей всех на свете!
Сегодня воскресенье! Сегодня меня заберут!
Я проснулась рано, гораздо раньше обычного. Сразу встала и побежала в душевую. Там никого ещё не было, и я мылась долго, чтобы от меня не пахло, и волосы расчёсывала долго-долго, хотя моим волосам это не помогает. Они как были тонкие, словно травинки, так и остались. И висят висюльками.
Про травинки – это Андреа сказала. Она часто говорит всякие гадости, но насчёт моих волос она, к сожалению, права. Но хотя бы щёки у меня раскраснелись от холодной воды. Потом я быстро проскользнула в нашу комнату. Андреа ещё спала, и на этот раз я была рада, что она спит наверху. Оттуда ей не видно, как я потихоньку беру её новую блузку.
Но я беру её не насовсем, только на сегодня! Просить духу не хватит, потому что Андреа другим всё равно ничего не одалживает. Только если её умоляют, а я так делать не люблю. В общем, я быстро схватила блузку и помчалась обратно в душевую. К счастью, там всё ещё никого не было. Я быстро надела блузку. Она оказалась немного широковата, ведь Андреа намного толще меня, но хотя бы новая. Блузка, а не Андреа. Поверх неё я быстро натянула кофту и застегнулась сверху донизу. Чтобы за завтраком Андреа не увидела свою блузку на мне. Иначе такое начнётся!
На завтрак идти не хотелось, и не только из-за блузки и Андреа, а потому что аппетита совсем не было. Желудок как будто склеился. Хотя по воскресеньям нам дают круассаны, а не одну овсянку. И ещё кукурузные хлопья. Но если и вправду есть совсем не хочется!
Пойти всё равно пришлось – за мной зашла сестра Линда. Что касается завтрака, тут она очень строгая. Потому что утром в живот обязательно должно что-то попасть, так она говорит, и возражать нет смысла.
Обычно я, конечно, завтракаю, но только не сегодня! Я пододвинула свой круассан и кукурузные хлопья Андреа. Так я никогда не делаю, но сегодня…
Блузку-то я позаимствовала…
Я быстро допила своё какао и ушла. В коридоре меня перехватила сестра Франциска. Я подумала, она будет ругаться, что я слишком рано вышла из-за стола – у нас это не разрешается. Но ругаться она не стала. Оглядела меня со всех сторон, одёрнула на мне кофту и пригладила волосы. Вообще-то их не надо приглаживать, они и сами по себе гладкие. Потом сестра Франциска сказала:
– Смотри у меня, веди себя сегодня хорошо! Будь вежливой, как тебя учили, не забывай про хорошие манеры. Не позорь нас, слышишь?
Я отвечала: «Да, да» – а что ещё было сказать? Потом она спросила, есть ли у меня чистый платок, и его, конечно, не было – разве же про такое упомнишь… И тогда она дала мне свой. Очень мило с её стороны.
Иногда сестра Франциска бывает очень милой и доброй. Носовые платки у неё гораздо тоньше наших, они белые-белые, а в уголке вышиты красные цветочки. Мне это нравится. Но тут она стала меня наставлять, чтобы я платок не потеряла. Вот всегда так: только сделала доброе дело – и тут же снова принимается воспитывать. Я, как полагается, сказала спасибо за носовой платок, а потом села в холле и принялась ждать.
Так я и сижу здесь до сих пор. Остальные ребята давно разошлись. Ну и толкотня тут была! До сих пор я про это и знать не знала, потому что по воскресеньям старалась забиться куда подальше, лишь бы не видеть, как их всех разбирают воскресные родители. Но сегодня я всё узнала и всё-всё увидела. Все пришли как будто разом! Дверь непрерывно открывалась-закрывалась и хлопала, родители входили, дети бежали по лестнице вниз, искали свои пальто, их целовали-обнимали. Вокруг стоял дикий ор, все болтали, верещали и восклицали одновременно, у меня чуть уши не заложило. А посреди этой суматохи стояла сестра Франциска и раздавала добрые советы – и всё было как на школьном дворе во время большой перемены.
А потом вдруг все ушли…
В холле пусто и тихо. Только дурачок Карли слоняется вокруг, втягивая сопли и пуская слюни. Его-то никто не забирает. Я бы тоже его брать не стала, дурачка такого. Но меня-то, меня сегодня заберут!
Только где же она, моя воскресная мама? Часы в холле показывают уже четверть десятого. Детей забирают в девять, так положено. В девять – или вообще не забирают! Мне потихоньку становится страшно. А что, если она так и не придёт? Если она про всё забыла, эта воскресная мама? Или передумала и теперь не хочет никакого ребёнка? Но тогда сестра Франциска обязательно сказала бы мне об этом, она бы ни за что не забыла. Сестра Франциска не такая. Она очень ответственная, она сама так говорит и того же требует от нас. А может, воскресная мама потихоньку заглянула в стеклянную дверь, увидела, как я тут сижу одна-одинёшенька, и подумала: «Так вот какой он, мой воскресный ребёнок». А потом испугалась и решила: «Ох, нет, такую девочку я не хочу».
А может, ещё хуже: она увидела Карли, он же всё время тут околачивается. Ведь воскресная мама ещё не знает, кого ей дадут, мальчика или девочку, и она решила, что её воскресный ребенок – это Карли, и убежала со всех ног, ведь Карли страшненький, гораздо страшнее меня. Но через стеклянную дверь к нам никто не заглядывал! Я уверена. Я всё время смотрела на дверь. С половины девятого уж точно. И обязательно заметила бы, как кто-нибудь отсюда убегает.
А может, она заболела и поэтому не смогла прийти? Но тогда она бы послала своего шофёра или позвонила. Но телефон не звонил. Я бы обязательно услышала, потому что телефон стоит в холле. А вдруг она страшно заболела? И её тут же повезли в больницу, и у неё совершенно не было времени позвонить. А теперь она лежит в больнице и страдает без меня.
Нет, это всё чушь! Она же меня ещё совсем не знает. Но почему же тогда она не идёт?
Я ничего не понимаю. Совсем ничего… Вдруг в животе стало очень пусто. Наверное, потому что я не позавтракала. По щеке течёт слеза, но вряд ли из-за завтрака…
Я быстро вытираю дурацкие слёзы, пока Карли их не заметил. Ему нельзя их видеть, он всё равно ничего не поймёт. И я немножко кричу на Карли, мол, нечего на меня так пялиться. А потом притворяюсь, что у меня насморк, и сморкаюсь в носовой платок. В платок сестры Франциски. Его ужасно жалко, он ведь такой красивый, я же хотела его достать только при воскресной маме…
Вот если бы со мной был Зайчик! Он меня понимает, с ним не надо притворяться, будто у меня насморк. Сейчас встану и пойду наверх, к Зайчику, он ждёт меня на моей кровати. Воскресная мама всё равно не придёт. Наверное, всё это мне просто приснилось, и сейчас самое обыкновенное воскресенье.
Я встаю, поворачиваюсь к лестнице и вижу, что по ней спускается сестра Линда. Она смотрит на меня и спрашивает удивлённо:
– Как, фрау Фидлер ещё не пришла?
Я стою и тупо смотрю на сестру Линду. И тут до меня начинает доходить… Фрау Фидлер! Вот, значит, как зовут мою воскресную маму. Это её имя – фрау Фидлер! Вот кто хотел забирать меня по воскресеньям! Но она так и не пришла. Я качаю головой, от этого снова начинается насморк, а сестра Линда спускается по лестнице, подходит ко мне и говорит: «Ну ладно, ладно, будет тебе…» А потом вытирает мне глаза своим платком, самым обычным, бумажным.
– Так, – говорит она, – давай-ка мы сейчас позво…
Не успевает она договорить, как стеклянная дверь распахивается и кто-то влетает в холл, чуть не сбивая нас с ног, меня и сестру Линду. Этот кто-то тяжело дышит, этот кто-то – женщина, и она говорит таким запыхавшимся голосом, который бывает после долгого бега:
– Скажите, пожалуйста, где мне найти сестру Франциску? Я опоздала и хочу забрать своего ребёнка.
– Так, – говорит сестра Линда и показывает на часы. – Вы и вправду довольно сильно опоздали. Сестра Франциска наверху. – И машет рукой вверх. – А ребёнок здесь.
И показывает на меня. Я стою, прижав к носу платок сестры Франциски, глаза опухшие. Ну и видок у меня, наверное! А передо мной – моя воскресная мама, фрау Фидлер. Тут что-то не так, думаю я. Быть не может, что это она. Это не настоящая женщина. Это же мальчик! В куртке и шапке с помпоном. А как же шуба? Где же она? Зато голос! Голос точно женский, значит, это всё-таки она. Но она такая маленькая, только самую чуточку выше меня. Для взрослой женщины – прямо крошечная… Лица толком не видно, шапка с помпоном съехала почти на нос, а на нём очки, такие чудны́е, с круглыми стёклами…
В общем, она совершенно не похожа на ту воскресную маму, которую придумали мы с Андреа. Про шофёра и камин с медвежьей шкурой можно забыть. И волосы у неё не рыжие. Под смешной шапкой волос не видно, но они точно не длинные, не рыжие и не волнистые. И вообще, воскресные мамы – они выглядят по-другому…
Она тоже ничего не говорит, просто стоит, засунув руки в карманы куртки, и щурится на меня через очки. Вот ЭТА – моя воскресная мама?! Моя воскресная мама с суперквартирой и длинными рыжими волосами?! Она же выглядит так… обыкновенно!
Я знаю: сейчас надо сказать «Здравствуйте, воскресная мама, большое спасибо, что мне можно пойти с Вами», или хотя бы «Здравствуйте, фрау Фидлер», или что-то ещё. Но я не могу. Просто не могу. Будто ком в горле застрял.
Тут кто-то втискивается между мной и сестрой Линдой, да ещё и наступает мне на ногу. Это дурачок Карли, любопытный, как всегда. Ему непременно надо быть в курсе всех дел.
– Ой! – вскрикиваю я, роняю платок, тру ногу и всхлипываю. Если честно, ноге почти не больно, но это последняя капля. Карли глупо смотрит на меня, сестра Линда похлопывает меня по плечу, а фрау Фидлер наклоняется и гладит Карли по соломенным волосам. Очень быстро. Но я всё видела.
Ничего себе! Она же гладит не того ребёнка!
Воскресный ребёнок – это ведь я! А Карли, между прочим, наступил мне на ногу, и вообще…
Всё ещё всхлипывая, я слышу голос сестры Линды:
– А не выпить ли нам по чашечке горячего чая?
Она берёт Карли за руку и быстро уходит с ним на кухню. И оставляет меня один на один с этой чужой женщиной. Мне хочется побежать за сестрой Линдой, но так делать не годится. Поэтому я стою и шмыгаю носом, теперь из него течёт уже по-настоящему. Фрау Фидлер наклоняется, подбирает с пола платок, протягивает его мне и говорит:
– Вот! Держи!
Голос у неё такой, как будто она вот-вот засмеётся. Приятный голос, спору нет.
Я сморкаюсь, а она смотрит на меня. Я сморкаюсь довольно долго. Фрау Фидлер стоит, и ждёт, и смотрит… а потом спрашивает:
– Хочешь чаю?
Чаю я не хочу. Больше всего мне сейчас хочется оказаться в постели, с Зайчиком, и зарыться с ним под одеяло! Но так не годится, это ясно. Я мотаю головой. Сказать я всё ещё ничего не могу. И тут возвращается сестра Линда. Без Карли. Она наклоняется ко мне и тихо говорит:
– Тебе необязательно идти! Можешь остаться здесь и поиграть с Карли.
Поиграть с Карли! Ещё чего не хватало! Нет уж, лучше я пойду. С этой чужой женщиной.
– Я пойду, – говорю я, и мы выходим из интерната. Я и моя новая воскресная мама. Чужая, незнакомая женщина. Фрау Фидлер. Мы вышли на улицу и… тут же побежали.
– Если поторопимся – можем успеть на трамвай, – сказала фрау Фидлер. И припустила! Мне ничего не оставалось, как рвануть за ней. Я не удивилась, что мы не едем на машине. Никакой машины у неё нет, и шофёра тоже – это я уже поняла…
И уже знаю – всё будет по-другому, совсем не так, как придумали мы с Андреа.
Фрау Фидлер живёт на длинной улице со старыми серыми домами. Сада никакого нет, даже малюсенького палисадничка. Дом, где живёт фрау Фидлер, тоже серый. Какой-то особенно серый. В её квартиру надо долго подниматься вверх по лестнице. Потому что лифта нет. Он бы и не поместился в таком дряхлом доме. Наш интернат гораздо красивее!
Фрау Фидлер открыла дверь, и мы зашли в квартиру. Первое, что я заметила, – запах сигаретного дыма. И очень сильный. Фу‑у‑у… Едва мы вошли, фрау Фидлер тут же закурила и стала показывать мне квартиру. Она оказалась такая чуднбя! Совсем пустая. Мебели почти нет – настоящей мебели, я имею в виду. Сначала фрау Фидлер повела меня на кухню. Но это не настоящая кухня. По крайней мере, не такая, как у нас в интернате. В интернате – огромная плита, и огромная раковина, и огромная посудомоечная машина, и большие белые шкафы, где аккуратно поставлена посуда, и всё блестит. Здесь тоже есть плита, но маленькая, и раковина крошечная, и посуда не убрана в шкаф, а кучей громоздится на полке, и ничего не блестит и не сверкает. Совсем даже наоборот – на вид всё довольно грязное. И посудомойки нет, я сразу заметила. На окнах нет занавесок, а посередине кухни – огромный длинный стол. Но только это не настоящий стол, а длинные широкие доски на деревянных козлах, как в мастерской столяра. Я такое видела в книжке.
А на столе – УЖАС!
Стопки бумаги, и пишущая машинка, и карандаши, и ластики – всё вперемешку. Я, наверное, очень странно на это смотрела, потому что фрау Фидлер быстренько собрала листы бумаги и ручки, а потом рассмеялась и сказала:
– Извини! Понимаешь, тут моя мастерская, я тут работаю. И перед тем как забрать тебя, тоже работала.
Работала? В воскресенье? Как это? Я не знаю никого, кому надо работать по воскресеньям. Другим воскресным родителям точно не надо. И работают они, конечно, не дома, а в разных учреждениях или где-то ещё. И что ж это за работа, от которой такой беспорядок на столе? Понятия не имею! У меня мелькнула мысль: а что, если она сейчас отправит меня обратно, в интернат? Раз ей надо работать. Я ведь буду мешать…
Но обратно в интернат всё-таки не хочется. Там только дурачок Карли, а его я и так вижу всю неделю. Здесь, наверное, интереснее! Я заглянула в комнату, и она мне очень понравилась. Хотя в ней совсем мало мебели.
На полу – большущий белый мохнатый ковёр, и вправду похожий на медвежью шкуру. На нём – огромный матрас, тоже накрытый чем-то белым и мохнатым, и с белыми подушками, а на окнах длинные белые занавески – это очень красиво. От всего этого веет чистотой…
Но беспорядок тут тоже есть. Только вместо бумаг везде – на ковре и на матрасе – лежат книги. А ещё полно книг на белых полках. Интересно, фрау Фидлер их все прочла? Наверняка нет, их слишком много. Прочесть их все – дело непростое, быстро тут не справиться.
От этой мысли мне даже нехорошо. Читать я не люблю, а уж прочесть книжку от корки до корки – не-е-ет уж, спасибо!
Войти в комнату в уличных туфлях я не решилась, ведь тогда ковёр испачкается. Фрау Фидлер, когда мы вошли, тут же сняла туфли и носки и теперь бегает босиком. В интернате нам не разрешают ходить босиком, когда на улице холодно, даже если в помещении тепло. Потому что можно простудиться.
Но фрау Фидлер не похожа на простуженного человека. Она заметила, что я не решаюсь войти из-за ковра, и сказала, что я могу без проблем снять обувь. А она даст мне домашние тапочки. И дала. Но какие! Деревянные!
– Это сабо из Голландии, – сказала она. – Очень удобные.
Удобные? Вот уж нет. Они тяжёлые, громоздкие и мне велики. В них можно только ковылять, очень медленно. Фрау Фидлер засмеялась… Она вообще много смеётся. И всё время скачет с места на место и дёргается, будто очень волнуется. Как птица, которая всё время перелетает с места на место…
На меня она почти не смотрит, и я на неё тоже – не хватает смелости. Пристально смотреть на людей нельзя. Фрау Фидлер сказала, чтобы я посидела в комнате, а она быстренько приготовит нам что-нибудь поесть. Потом мы устроимся поуютнее и познакомимся поближе.
Я осторожно побрела в комнату. Стула, чтобы сесть, там не было, и я пристроилась на краешке матраса. Фрау Фидлер чем-то шуршала на кухне-мастерской и громко говорила сама с собой; слов я не разобрала, но было похоже, что она что-то ищет. Я огляделась повнимательнее. Ну и беспорядок! Если бы это увидела сестра Франциска, она бы за голову схватилась. Так она делает, когда в наших комнатах что-то разбросано. А тут чего только не валяется! Даже грязные носки. И везде пепельницы с окурками. Они воняют. Фрау Фидлер на кухне вдруг крикнула:
– Ну где же ты, горшочек с мёдом, куда ты спрятался, безобразник!
Я фыркнула от смеха. Разве можно разговаривать с горшком мёда! Он же не может ответить!
Скоро фрау Фидлер вошла в комнату с большим подносом. И поставила его посередине матраса на книги и подушки. Поднос закачался… Хорошо, что я успела его поддержать, а то он перевернулся бы и всё упало. Фрау Фидлер плюхнулась рядом со мной на матрас и снова рассмеялась. Что-то в ней было не так… Я пригляделась и поняла – она без очков. И глаза широко открыты. Они оказались тёмно-карими – как у Зайчика! И такими же большими! А когда она смеётся, вот как сейчас, вокруг глаз появляется много маленьких морщинок. У Зайчика такого не бывает. И волосы у фрау Фидлер тоже очень похожи на Зайчиковые, теперь это хорошо видно. Они короткие и тёмные и торчат во все стороны, особенно сверху.
Поделиться книгой: