Кремль 2222. Коломна

– Ты слева, я – справа. Я за ноги, ты – в лоб, – быстро распорядился Ратибор.

Легоша кивнул – понял. Уж конечно, увалень-то он увалень, да зато ведь и силен изрядно. Такой двинет в лоб кулачищем – ни одному ратнику мало не покажется, тем более какому-то вонючему дикарю-нео.

Парни сноровисто поползли к осиннику, начинавшемуся прям у устья оврага, там и замерли. Слышали, как зашуршали в балке опавшие листики, как кто-то подполз совсем уже близко, вот-вот…

А вот тебе!

Привстав, Легоша со всей дури засадил врагу в ухо кулаком. И помощь напарника не понадобилась – ползущий только вскрикнул и затих, уронив голову на руки. Мелкий совсем оказался, в серых домотканых штанах, в потертой курточке. Рыженький.

– Великий Био!!! – опешил сам же увалень. – Это не наш ли Велесий?

Не говоря ни слова, Ратибор поспешно перевернул ползуна на спину, хлестко ударил ладонью по щекам… Рыжий застонал… раскрыл удивленно-голубые, как весеннее небо, глаза… улыбнулся.

– Ой… это вы! Хорошо как…

– Хорошо ему, – пряча смущение, буркнул Легоша. – Ты что тут ползаешь-то, а?

– А схватку услышал, – Велесий приподнялся, сел. – Ой, как в ухе звенит-то! Вот и решил посмотреть – что там. Думаю, скоренько подберусь, гляну – доложу бригадиру.

– Глянул, да, – косясь на увальня, Рат хмыкнул. – А хороший удар! В ухе, говоришь, звенит? Славно. Вообще-то, мы к тебе шли. Посмотреть, как там.

– Ничего такого, – шмыгнув носом, доложил паренек.

Лет шестнадцати, щуплый. Однако лицо вполне волевое, решительное – Велесий был парень не промах. На боль не жаловался, на увальня Легошу не обижался – понял уже, – что сам кругом виноват. Маскировке-то надо лучше учиться.

– Все ж мы с тобой пойдем, глянем, – Ратибор погладил недавно выскобленный подбородок, словно бы проверял, есть там уже щетина, иль нет. Бороденка у него росла противная, реденькая, как у козла, да к тому же пегая, – хотя сам был светло-русый. Да высок, да строен, да серо-стальные глаза, да брови – девичьему сердцу смерть. Было Рату для кого скоблиться-бриться, было…

* * *

Велесий шел стойко, ходко, ни на боль, ни на звон в ухе не жаловался, лишь иногда машинально трогал пальцами правую часть лица, словно бы пробовал – а все ли на месте, все ли цело?

– Да красивый, красивый, – вполголоса засмеялся Рат. – Уши не отпали, нос не кривой. Хоть сейчас женись.

Отрок выслушал все молча, не отозвался – знал: он слово, Рат в ответ – десять, да так потом и вернешься к своим посмешищем, с Ратибора станется – недаром мать его чужая была. И сам он по крови – чужак. Хотя, конечно, парень хороший, младших не гнобит… как некоторые.

– Пришли.

Часовой остановился под деревьями, но пальцем никуда не показал, не махнул рукою, предоставляя старшим самим догадываться, где он устроил «гнездо». Может быть, на той разлапистой сосне – там было б удобней всего, если уж на долгое время. Или вот – на дубу, правда, там уж больно высоковато, но зато – вольготно, есть, где пищаль пристроить – караульным на пост полагалась пищаль, хоть порох и экономили. Ну… где еще можно? Сосна, дуб… вот, в орешнике – тоже, пожалуй… Хотя, нет – пчелы. Во-он, кружат, видно, это именно у них там гнездо, а не у часового. Местечко-то занято, ага. Значит – дуб, сосна… И все, пожалуй… Ну, не тот же чахлый осинник?

– Дуб, – подумав, промолвил Рат.

Легоша улыбнулся и цыкнул зубом:

– А я на сосну думаю.

А Велесий ничего не ответил. Просто повернулся и пошел себе… к осиннику. Именно там он и оборудовал себе укрытие, да так умело и ловко, что даже Ратибор диву давался. Вроде бы пригорок, но лишних осинок нарубил, наставил – и обзор вполне достаточный и себя, родного, никому не видать, да и кто на это место подумает-то? И пути отступления продуманы грамотно – оврагом, и порох сухой – берендейка-пороховница не наземь брошена, подвешена на воткнутой в землю палочке, замаскирована ветками да жухлой осенней травой. Умно все сделал Велесий, грамотно. Рядом, в наскоро скрученном из коры туеске, блестел янтарем мед.

– Из орешника принес, – смущенно пояснил рыжий. – Я от пчел слово заговоренное знаю.

Ратибор спрятал усмешку – вот и урок. Не все, кто моложе, обязательно глупее тебя.

Устроившись на наблюдательном пункте, все трое еще раз внимательно осмотрели округу, старясь выявить– чего раньше не было, и что появилось новое, толкали рыжего локтями – а там туманок был? А птицы стаями такими кружили?

– Туманок с утра был, – покивал Велесий. – А птиц я специально прикормил – крупы насыпал. Сейчас-то они вон спокойные, поют себе, щебечут – уху радостно.

– А, так ты их на радость себе прикормил? – не преминул подколоть Рат. – Чтоб пели, чтоб… Оп!

Юноша вдруг оборвал фразу на полуслове, кивнув влево, на заросли гигантской, в три человеческих роста, смородины. Щебетавшие там прикормленные хитрым Велесием птички вдруг встревоженно закружили, и щебетали уже по-другому – не благостно, довольно и сыто, а – резко, отрывисто, словно бы предупреждая собратьев об опасности.

Ясно было – кто-то в смородине прятался, и явился он совсем недавно, буквально только что, если судить по поведению птиц.

Приглядевшись, парни заметили и парочку резко вспорхнувших рябчиков, и качнувшуюся ветку. Вроде бы как от ветра качнулась, да только ветра-то не было, и денек стоял погожий – солнечный, теплый и тихий, настоящая золотая осень.

– Там мы его не возьмем, – прошептал рыжий. – Кто бы это ни был. Позади овраг – уйдет. Да по нему, верно, и пришел.

Легоша качнул головой:

– Да ты, я смотрю, все овраги тут знаешь.

– Да-а… Однако, на стрелу – не взять – далековато.

Нервно пощипывая подбородок, Ратибор напряженно соображал, каким образом выманить прячущегося из кустарника. Может, это просто дикий зверь – рысекот, волкособ или еще какая хитрая, злобная и абсолютно не боящаяся человека тварь. А если кто-то разумный? Пусть даже относительно разумный – например, соглядатай ужасных дикарей-нео, года два назад, казалось, выбитых из Пятницких угодий навсегда. Что же они, вернулись, и теперь посылают лазутчиков? А как же Велкикий Био? Не боятся уже? Все позабыли?

– Хорошо бы его выманить, – слово в слово повторил мысли Рата Велесий. – Хоть поглядеть, – кто там.

Ратибор задумчиво глянул на туесок с медом и вдруг резко повернулся к рыжему:

– Говоришь, слово пчелиное знаешь?

– Бабка научила, сказывала, когда-то предки наши держали эту… пасеку, вот. Много-много пчел. И меда.

– Иди, – быстро распорядился Рат. – Проползи, возьми часть гнезда с пчелами. И из пращи – в смородину. Праща-то есть?

– Всегда с собой!

Радостно кивнув, Велесий бросился исполнять приказанное – змеей прошуршал в листьях, и так же, ползком, забрался в орешник. Не зря тренировался, не зря.

Тем временем Ратибор сноровисто зарядил пищаль: забил шомполом в ствол матерчатый мешочек-картуз с заранее отмеренной дозой самодельного дымного пороха, прижал сверху пыжом, заложил пулю, осторожно натряс на полок мелкий затравочный порох. Пищаль – легкая, удобная – весила раза в три меньше старинных, хранящихся в башнях еще со времен Болотникова образцов, и сделана была недавно – искусными пятницкими кузнецами. С хитроумный колесцовым замком, с мушкой, с целиком – это уже подсмотрели на более поздних, боевых, ружьях, называемых карабинами, патронов к которым, увы, не имелось.

Удобная получилась вещь, правда, не очень изящная – некогда было вырезать на прикладе затейливые узоры, обкладывать ствол серебром, украшать чернением. Могли бы, – но некогда, да и не в подарок оружие – в караул.

– Как выскочит – ногу ему прострелю, – примериваясь к пищали, негромко промолвил Рат. – Если это нео – в лесу мы его не поймаем.

– А если – не нео? – шепотом откликнулся увалень. – Если – пень?

– А пень просто разнесу в щепки! – Ратибор азартно погладил ствол. – Убойной силы хватит. Тем более, похоже, что лесовеки говорит не умеют – что толку их ловить?

В орешнике громко запиликала синица – Велесий подавал условный сигнал.

Кивнув, Рат приложил ладони к губам и закурлыкал в ответ журавлем – тоскливо, протяжно, словно в серый и промозглый ноябрьский день.

Подав сигнал, устроился поудобнее, положив ствол пищали на заранее притащенную часовым колоду, прижал к плечу приклад.

Ждал.

По идее, Велесий уже должен был сделать свое дело – забросить в смородину пчел. Сейчас они придут в себя, разъярятся, почуют чужого…

Ага!

Вот он!

С яростным воплем из кустарника взметнулась длиннорукая фигура, похожая на обезьяну. Опять лесной дикарь, как тогда, совсем недавно, на охоте в лесу. Нео! Огромная башка без шеи, вытянутая морда с развитыми надбровными дугами, оскаленные клыки, падающая наземь слюна, да и вопли узнаваемые. Пчелы жалили бегущего, надо сказать, от души – бедолага улепетывал со всех ног, казалось, еще какие-то секунды и он скрылся бы в лесу…

Ратибор целился вовсе не так, как говорили воеводы, а так, как показывала мать – а уж она в этом толк знала. Юноша будто услышал сейчас ее слова, пронесшиеся в мозгу невероятно быстро, буквально за полсекунды:

«Воеводы учат – задержать дыханье, не дышать, не шевелиться и плавно нажать на спусковой крючок. Никогда не делай так, сын! Не дышат и не шевелятся только мертвые. Сердце ты не остановишь, а значит, и рука все равно будет дрожать, хоть ты того и не замечаешь. И пусть дрожит, хорошему стрелку это не помеха. Просто делай свое дело…»

Ратибор и делал. Воображаемая линия «глаз – целик – мушка» плясала в районе левого бедра бегущего, словно приклеенная, следуя за всеми выкрутасами нео. Именно плясала – чуть ниже, чуть выше, чуть левее-правее. Рат не подлавливал выстрел, как делают неопытные стрелки, он его и не ждал, помня матушкины слова: «Неожиданность – главное условие меткости». Просто словно приклеил ствол к бедру нео, и медленно тянул спусковой крючок…

Вспугнув стаю птиц, гулко громыхнул выстрел.

Схватившись за левое бедро, лазутчик громко завопил и как подкошенный рухнул в пожухлую листву. Судя по всему, он был один, а не в составе десятки или пятерки, иначе б сотоварищи давно выскочили бы. Яростных и неукротимых дикарей в башнях всегда считали недоумками, чуть ли не животными. Только покойная матушка Рата предупреждала – мутировавшие «новые люди» весьма сообразительны и могут быстро развиваться, нужен лишь учитель.

Подстреленный враг оказался экземпляром славным. Несколько тощеват, но высокий… нет, скорее длинный: длинное жилистое тело, длинные руки, длинные ноги – видать, специально выбирали такого для разведки. Из одежды набедренная повязка из шкуры гигантской рыси, и такая же накидка на плечах. Все тело покрыто клочковатой коричневой шерстью, лишь морда, ладони и пятки – голые.

С воем держась за рану левой рукой, нео грозно скалился и пытался достать подбежавших парней огромной суковатой палкой, которую так и не выпускал из рук.

Вернув пищаль Велесию, Ратибор забрал у него пояс и велел тут же отправляться в укрытие – зарядить оружие, да и следить – мало ли что. Пленного же дикаря нужно было срочно перевязать, перетянуть рану, пока не истек кровью. Юноши – переглянулись, Рат подкинул на руке пояс рыжего. Для перетягивания раны вполне должен был подойти. Хмыкнув, парень кивнул Легоше. Тот все понял – прыгнул да саданул буяна по башке кулачищем. Бил умело – за то и ценили.

После удара нео выгнулся дугой, выпучил глаза и застыл.

– Не помер бы, – приступая к делу, посетовал Рат.

Легоша осклабился:

– Не помрет. Черепа у дикарей крепкие.

Хмыкнув, Ратибор сноровисто перетянул рану поясом, подложив матерчатую прокладку – пришлось пожертвовать подолом собственной рубахи, сотканной мастерицами Погорелой башни.

Кожа, точнее шерсть, дикаря оказалась вымазана – не то слизью, не то белесым маслом – похоже, растительного происхождения. Субстанция пахла травой, правда «лекарь» пока не мог разобрать, какой именно.

– Сзади!

Звонкий голос Велесия разорвал наступившую лесную тишь. Ратибор резко вскочил на ноги, выхватывая из ножен меч…

…и с облегчением перевел дух, увидев выходящих из ельника парней во главе со Сгоном.

– И что у вас тут? Чего стреля… – недовольно начал было бригадир, но тут его взгляд уперся в поверженного нео.

– Вы его живым взять не могли, а?

– Очнется, – тут же заверил Легоша. – Дикари – парни крепкие, небось не окочурится, до поры до времени не помрет. Да вон он уже глаза открыл, гляньте.

Пленник и впрямь распахнул глаза, с яростью взглянул на окруживших его «пятницких», что-то угрожающе выкрикнул и даже попытался вскочить на ноги. Однако вдруг выгнулся, дернулся и забился в судорогах, истекая желтой пенной слюной… Дернулся несколько раз – и тут же умер.

– Эй, эй! – Сгон запоздало бросился к пленнику, потрогал сонную артерию пальцами и, оглянувшись, обвел Ратибора с Легошей не сулящим ничего доброго взором. – Помер, ага. И виноваты в этом – вы! Уж извольте сегодня же объясниться с боярами и воеводой.

– Объяснимся как-нибудь, – хмуро отрезал Рат. – Не твоя печаль.

– Не моя-а?! – казалось, с бригадиром вот-вот случится припадок, такой же, как только что – с нео, и тем же закончится.

– Не моя, говоришь? А кто тут над всеми вами старший?

* * *

Воевода Пятницкой башни Твердислав Ипатыч, прозванный за суровость характера Грозные Очи, принял проштрафившихся парней неласково. Вечерело. В узкие окна-бойницы проникали последние лучи закатного осеннего солнца; преломляясь в мелких, вставленных в свинцовые переплеты, стеклах, расползались по каменному полу разноцветными зайчиками. Стекол было мало, а больших, оконных, и подавно не осталось – только осколки. Какие-то выискивали мальчишки, какие-то выменивали у бродячих торговцев, или маркитантов – людей нездешних, московских, чудно́ одетых и торгующих всякой всячиною верстах в тридцати от коломенских башен.

Место то называлось Мертвая Зона, или Поле Полей, и располагалось на излучине Москвы-реки. Ниже по течению, ближе к бывшей Коломне, река была заболочена – ни на лодке, ни на телеге не пробраться, только пешком. Путь средь непроходимой трясины знали лишь немногие – проводники. Ратибор как раз и был из таких, вот и надеялся, что наказание за смерть языка будет не столь уж суровым. Ну, лишний караул, ну, пни корчевать отправят – маета, конечно, но ничего, справиться можно. Лишь бы не в Маринкину башню, о которой средь обитателей Коломенского Кремля ходили самые жуткие слухи.

Кроме своих чисто оборонительных, военных функций, могучая двадцатигранная башня служила узилищем для провинившихся и пленных, одновременно являясь местом пыток и экзекуций. Нехорошее, скверное место – старики говорили (а им тоже рассказали прежние старики, и тем – тоже старики) будто бы в давние времена, задолго до Последней Войны, туда бросили некую Марину Мнишек – жену царя-самозванца, и там, в башне, она то ли сгинула, то ли превратилась в птицу да улетела, исчезла неизвестно куда. Точно так же, как исчезали сейчас некоторые узники, неугодные волхвам, что проживали в соседней, Грановитой, башне вместе с очередным князем, коего обычно выбирали из числа башенных воевод.

Понурив голову, Ратибор украдкою бросил взгляд в окно. Забранный треугольной железной крышей кирпичный шатер воеводы – «палаты» – располагался верхним ярусом, возвышаясь над землей на высоте около двадцати пяти метров. Рат это помнил, так говорила матушка, и парень сейчас вдруг попытался перевести метры в сажени, да тут же и плюнул на это дело, невольно залюбовавшись открывшейся с высоты красотой. Красиво же: окрашенные оранжевым солнцем развалины древних церквей, и тех, что в Кремле, и монастырских, выглядели загадочно и романтично, все прочие здания давно превратились в прах – поросший густым бурьяном источник стройматериалов. Лишь на бывшей Соборной площади белела Успенская звонница, когда-то шатровая, но во время войны лишившаяся навершия своего шатра. Почти одно основание и осталось – квадратное, мрачноватое. Мать когда-то объясняла Рату суть каждого названия, да тот по малолетству своему не запомнил, а сейчас уже и не интересно было: развалины и развалины – что в них толку-то? Разве что разобрать на камни и кирпичи.

За Успенской звонницей снова шли развалины, заросшие аккуратно подстриженным кустарником: можжевельником, бузиной, шиповником. Далее горделиво возвышались связанные уцелевшим куском крепостной стены башни – Грановитая и Маринкина, чуть южней, краснела могучим квадратом Ямская башня, названная так в честь довоенной Ямской станции, откуда в разные концы земли отправлялись самобеглые повозки – автобусы. Про это тоже рассказывала мать, но Рат ей не верил, хотя в старинных книжках автобусы видел – просто непонятно было, как они двигались? Кто тащил-то?

– Ну, что скажете? – пристукнув по полу посохом, воевода сурово нахмурился. – Опростоволосились! Совсем нюх потеряли – уж с таким простым делом не могли сладить, дикарского лазутчика изловить!

– Так мы изловили, – попытался оправдаться Рат. – А он потом взял и помер. Вот я и думаю, с чего?

– Так на стрелу его брать надо было, – Твердислав привстал, гулкий голос его, многократно усиливаясь, отражался от сводов палаты. – На стрелу, а не пулей.

– Далековато для стрелы-то, господине.

– Так ближе б подобрались. Мхх! – воевода, не старый еще, лет сорока пяти, мужик, осанистый, чернобородый, сильный, подойдя к провинившимся, перехватил рукой посох, будто тот час же собрался ударить обоих парней. – Дерзишь, Ратибор! Давно на тебя жалуются – старших не уважаешь, насмехаешься…

Твердислав Ипатыч был, кроме всего прочего, умным, – поэтому Рат его уважал, но не боялся ничуть, воеводу вполне можно было убедить простыми – впрочем, порою, и весьма сложными – доводами.

– Его кожа… ну, тело все, какой-то дрянью пахучей натерто было, – вспомнив, торопливо доложил Ратибор. – Я вот и думаю – а попади то снадобье в кровь? Может, от того и помер гаденыш?

– Дрянь? Снадобье? – Твердислав Ипатыч задумчиво пригладил бороду и трижды стукнул посохом об пол.

Неслышно распахнулась тяжелая дубовая дверь, и в помещение вошел порученец, называемый старинным словом «адъютант» – молодой, лет тридцати, мужчина среднего роста и непримечательной внешности. Адъютант был мастером мечного боя и к тому же ничуть не глупее волхвов. В древности таких звали со всем уважением – «зануда редкостный». Ну, титул такой, вроде бы как полковник или там, капитан. Настоящее-то имя адъютанта было – Поликарп.

– Труп дикаря уже отправили Великому Био? – повернувшись, негромко осведомился Твердислав.

Порученец вытянулся, звякнув парадной кирасою:

– Никак нет. Планировали на завтра.