Воздушный корабль

Мужчина с флагом из наволочки, спотыкаясь на песке, побежал к гондоле.

– Эввива! Эввива! – кричал он.

– Итальянец, – заметил Власов.

Белый фланелевый костюм итальянца был грязен и измят. Пробковый шлем сдвинут на затылок. Черная седеющая борода всклокочена. На сизо-красном носу лупилась кожа. На ногах – желтые краги, вместо ботинок – синие выцветшие носки.

Мальчик, соскочив с ящика, помчался вприпрыжку за итальянцем.

– Пить! Пить! Пить! – было второе слово, произнесенное человеком в носках на итальянском, французском и немецком языках.

Невысокий трап был спущен. Итальянец и мальчик-китаец взошли на открытую палубу «Альфы». Итальянец тотчас сел на пол, схватился за ноги, потер ступни, застонал, рассмеялся, вскочил опять на ноги, снова застонал, вытер правую ладонь о карман фланелевой тужурки, снова рассмеялся и протянул руку Бусе, который стоял впереди.

– Альфредо Бачелли! – Затем, подходя к Власову, продолжал: – Профессор археологии Болонского университета! – Пожимая руку Сузи: – Академик. Член-корреспондент Британской академии наук. Почетный член Парижской… Гарвардского универси… Ой, ноги! – И он вновь уселся на палубу и начал стягивать носки. Его красные ноги опухли, на подошвах вздулись водяные подушки. – Эти бандиты украли даже мои ботинки! – пожаловался он. – Я обжег ноги. Пить! Ради бога, пить! Я умираю от жажды!

Он был похож на помешанного.

Мальчик уселся в уголок, обхватил руками колени и сидел неподвижно.

Лаврова принесла в термосе холодную лимонную воду, Ханмурадов бутерброды с маслом, шоколад, печенье, яблоки.

Бачелли почти вырвал термос из рук девушки и жадно выпил все до последней капли, не поднимаясь с пола. И, только отдавая пустой термос, он поблагодарил Лаврову, протянул руку и назвал себя, перечислив скороговоркой свои чины, ученые степени и должности. Это заняло бы мелким шрифтом обе стороны визитной карточки.

Говорил он на итальянском языке.

– Лаврова Евгения Петровна! – в свою очередь, по-итальянски назвала себя девушка. – Радистка дирижабля «Альфа».

– Ляф-рро-фа? – переспросил удивленно Альфредо Бачелли. – Русская? А они?.. – И он показал рукой на остальных членов экипажа.

– Есть и русские – я, товарищ Власов, и еврей – Шкляр, узбеки товарищ Сузи, капитан, и Ханмурадов…

– Товарищи? Совьет? Большевики? – воскликнул Бачелли. Лицо его изобразило почти ужас. Он сделал попытку встать – уж не хотел ли он бежать с «Альфы»? – но тотчас шлепнулся на палубу, некоторое время таращил на всех глаза, потом попытался любезно рассмеяться.

– Это так неожиданно… но… все равно. Благодарю вас. Вы спасли меня. Я умирал от голода и жажды. Я съем только маленький бутерброд и яблоко. Я знаю меру. Воды пить можно много, есть много сразу нельзя. Вы владеете итальянским языком? – удивился Бачелли, вновь обращаясь к Лавровой.

– Да, и английским, немецким, французским, греческим, испанским. Такова моя профессия.

– А они? – спросил Бачелли, поглощая бутерброды.

– Можете разговаривать с ними по-французски, по-немецки. С Власовым и по-английски, с Бусей Шкляром, кажется, и по-итальянски. Ведь ты знаешь итальянский, Буся?

Шкляр утвердительно кивнул головой.

– О! – удивился Бачелли. – Да со мной ведь мальчик. Он тоже, наверно, хочет пить. Где же он? Куда девался? Неужели убежал? Сун, Сун! – кричал Бачелли.

Все начали искать китайца. Лаврова обратила внимание на то, что исчез и Ханмурадов.

– Наверно, Ханмурадов повел мальчика напоить, вымыть, накормить.

Сузи вызвал по телефону Ханмурадова, и тот ответил, что мальчик в ванне. Все в порядке.

– Можно сниматься? – спросил Сузи, обращаясь к Бачелли.

– Как сниматься? – вскричал тот. – А мои научные коллекции? Археологические материалы величайшей ценности! Мировая научная сенсация! Редчайшие музейные экспонаты! Я никуда не двинусь с места, пока последняя пуговица времен Кублай-Хана не будет уложена на борт вашего дирижабля.

– Ну, в последней пуговице Кублай-Хана не много веса. А сколько весу во всем вашем научном багаже, господин профессор? – спросил, улыбаясь, Сузи.

– Я не торговец, и мои экспонаты не кипы хлопка, чтобы их оценивать по весу! – воскликнул оскорбленный профессор.

– Мы также не торговцы и также умеем ценить археологические предметы материальной культуры, – спокойно ответил Сузи. – Но вы должны знать, профессор, что грузоподъемность дирижабля ограничена. Во всяком случае, мы сделаем все возможное.

Сун явился умытый, одетый в широкую для его худенького тела трикотажную майку и трусики. Он улыбался во весь рот. Археологу принесли войлочные туфли, самые большие, какие нашлись в кладовой. Но их едва натянули на распухшие ноги Бачелли. Кряхтя и охая, опираясь на руку Власова, профессор Болонского университета спустился по перрону и поплелся к своей палатке. Один Сузи остался на борту «Альфы».

Ханмурадов шел позади и ворчал в затылок Бусе:

– Еще одну развалину берем на свою голову!..

– Главное – он задержит нас. И если мы возьмем слишком много груза, нам трудно будет подняться на ту высоту, где течет наша река! – говорил Буся.

– Ну, спасти людей – я понимаю, – продолжал Ханмурадов. – Но разве мы для того летим, чтобы музей древностей таскать на Северный полюс и обратно?

От трупов верблюдов тянуло падалью. Рои синих мух, неведомо откуда прилетевших, уже кружились над вздувшимися трупами. В небе парили орлы и коршуны. Возле палатки стояли восемь больших ящиков. Буся нашел еще три, полузанесенных песком. Очевидно, Бачелли провел уже не один день на этой стоянке.

Возле ящиков разразилась настоящая драма.

– Вот здесь, – почти кричал разгоряченный Альфредо Бачелли, – находятся древнейшие рукописи на шелку! И это оставить? Здесь «бирки» – связки почтовых палочек, на которых писались срочные донесения. Скороходы переносили эти палочки-письма от одной почтовой станции до другой. Тут целая история торговой, политической, экономической жизни страны. И это бросить? Оставить коршунам и шакалам? В этом ящике ткани, ковры с вытканными рисунками и надписями. В этих двух – древнейшие каменные изваяния.

– Еще этого не хватало, чтобы мы тонны камней взяли с собой, – проворчал Ханмурадов. Он попробовал приподнять один, другой ящик. К его удивлению, они оказались легче, чем он предполагал. Зато ящик с каменным изваянием невозможно было сдвинуть с места.

Ханмурадов решительно подошел к Альфредо Бачелли и сказал по-немецки:

– Господин профессор! Вы опасаетесь того, что, оставленные здесь, ваши экспонаты могут пропасть. А подумали вы о том, будут ли они в полной сохранности на борту дирижабля?

Археолог стремительно сел на ящик, словно Ханмурадов ударил его под колени, и посмотрел на загорелого узбека расширившимися глазами. Ханмурадов понял, что привело в такой ужас археолога, и усмехнулся.

– Вы слишком напуганы бандитами, господин профессор. Нет, вы можете не беспокоиться. Мы не собираемся выбросить вас за борт с высоты десяти тысяч километров и присвоить ваше имущество. Но наша экспедиция – исключительно рискованная. Мы ищем воздушные течения на неизведанных высотах воздушного океана.

Наш дирижабль уже едва не погиб. Мы летим на Северный полюс, а оттуда – в Узбекистан.

– На полюс! – фальцетом выкрикнул Бачелли.

– Да, на Северный полюс. Нам угрожают многочисленные опасности. Мы рискуем погибнуть в тайге, в тундрах, во льдах Арктики, в полярном море. Оставить вас здесь, конечно, нельзя. Даже если мы снабдим вас водой и провизией на месяц – большего мы не сможем, – одни вы все равно неминуемо погибнете. Вы должны лететь с нами, если хотите спасти свою жизнь. Но прежде чем брать на борт хотя бы одну пуговицу с халата вашего уважаемого Кублай-Хана, вы должны двадцать раз подумать, стоит ли это делать. Вот все, что я хотел вам сказать, чтобы в дальнейшем не произошло никаких недоразумений. Мы не берем никакой – запомните это, – никакой ответственности за сохранность ваших экспонатов и вашей драгоценной жизни. И еще одно: мы и так потеряли с вами много времени. И мы уже не сможем больше опускаться в пути, чтобы высадить вас в населенной местности. Мы имеем приказ – лететь без остановки прямо на север, и мы обязаны выполнить его! Теперь все. Подумайте же хорошенько, как вам поступить.

Добрую минуту Альфредо Бачелли сидел, как в столбняке. Кровь прилила к его лицу, и оно стало багровым.

Неожиданно он взвизгнул, взмахнул руками, соскочил с ящика и, забыв о своих больных ногах, побежал вокруг палатки, потрясая поднятыми кулаками и вопя:

– Если так, пусть я лучше погибну! Да! Да! Пусть мой труп растерзают коршуны! Мой труп! Он будет охранять мои сокровища! Даже эти шакалы американцы не осмелятся переступить через мой труп! Или же мое проклятие падет на их голову, и их постигнет страшная кара в сем мире и в будущем!..

Ханмурадов фыркнул и сказал по-русски:

– И это говорит не старая ханжа в юбке, а профессор!

– Успокойтесь, коллега! – вмешался Власов, пытаясь этим обращением смягчить Бачелли, мозг которого явно работал ненормально. – Все устроится. Вернемся благополучно, я уверен в этом… Отберите наиболее ценное и легкое, и мы живо перетащим на борт…

Протяжно, все повышая тон, завыла сирена на борту «Альфы». Ханмурадову сначала даже показалось, что завыл Альфредо Бачелли; надрывный звук сирены хорошо передавал настроение археолога.

Сузи, наблюдавшему с борта дирижабля, видимо, надоело ждать: вместо того чтобы скорее переносить груз, они занимаются какими-то дискуссиями.

Спустившиеся ниже орлы при звуке сирены поднялись выше и разлетелись в стороны.

По мере того как сирена, дойдя до самых высоких, душераздирающих нот, начала понижать тон, и Бачелли стал как будто приходить в себя. Он перестал бегать, тряхнул головой и с видом приговоренного к смерти сказал:

– Хорошо. Я бессилен, я принимаю ваши условия. Я принимаю. Я… Где топор? Где молотки? Сун, Сун, бездельник! Ломайте ящики!

Завизжали гвозди, затрещали доски, одна за другой поднимались крышки ящиков, открывая подлинные драгоценности, при виде которых всякий археолог пришел бы в неистовый восторг.

Начался второй акт трагедии. Альфредо Бачелли откладывал одно, брал другое, снова откладывал, ругался, плакал, проклинал, торговался с самим собой, суетился, призывал небо, грозил адом…

Музейные редкости понемногу переносили на борт «Альфы».

Солнце стояло уже совсем низко над горизонтом, а Бачелли все рылся, отбирал, неистовствовал… Наконец работа была закончена. Оставалось забить оставшиеся ящики и зарыть в песок. Но тут археолог потребовал, чтобы взяли хоть один ящик с каменными изваяниями, хоть одну статуэтку из ящика – вот эту высеченную из камня фигурку лежащего верблюда. Сирена уже кричала, не умолкая, все устали и нервничали.

– Хорошо! – сказал Ханмурадов. – Я возьму этого шелудивого верблюжонка. Но с одним условием, господин профессор. Если будет крайняя необходимость, я выброшу его за борт, как балласт. Согласны?

Альфредо Бачелли зарычал, стиснул кулаки и, свирепо глядя на Ханмурадова, ответил:

– Хорошо! Хорошо-о-о! Но выбросите только со мною вместе. Согласны? Да! Да! Это мое условие.

И, не ожидая ответа Ханмурадова, он взял на руки, как ребенка, тяжелую статуэтку и понес на дирижабль, охая и вскрикивая от боли. Лаврова помогала ему. Буся и Власов поддерживали под руку, но Бачелли кричал как исступленный:

– Не надо! Оставьте меня в покое! Я сам!

…Альфредо Бачелли, приняв ванну, храпел в отведенной ему каюте, а экипаж «Альфы» работал всю ночь в поисках воздушного течения. «Альфа» почти вертикально поднималась все выше и выше. По мере того как она переходила от одного слоя к другому, ее направление менялось. Вначале ее понесло на запад, на высоте трех тысяч метров дирижабль попал в сильное северо-западное воздушное течение. Не была ли это «река», которая течет от полюса к экватору, возвращая тропическим странам охлажденные массивы воздуха?.. Наконец, поднявшись почти на семь километров над землей, «Альфа» пошла на ССВ – курс, наиболее близкий к искомому «воздушному Гольфстриму».

Два, три часа после полуночи курс не изменялся.

– Что ж, теперь можно и отдохнуть, – сказал Сузи. Ханмурадов предложил капитану заменить его до восхода солнца, но Сузи не соглашался. – Ты провозился с багажом этого археолога весь день и устал больше меня, – сказал он Ханмурадову. – Идите все спать. Я останусь один.

К утреннему чаю Альфредо Бачелли явился неузнаваемый. На нем был новый чистый фланелевый костюм, борода и усы аккуратно подстрижены, волосы гладко причесаны. Только на ногах были войлочные туфли. Сун разыскал в палатке Бачелли ботинки, которые археолог считал похищенными, но надеть их на опухшие ноги Альфредо Бачелли не мог. Войлочные туфли немного портили общий опрятный и даже элегантный вид профессора. Бачелли протер стекла золотых очков чистым бледно-палевым шелковым платком, поправил синий галстук с белыми горошинами и уселся за общий стол.

Его словно подменили. Любезно улыбаясь, он обвел глазами всех и в самых изысканных выражениях попросил извинения за свое вчерашнее поведение.

– Это все действие треволнений, жажды, голода, палящего зноя, – сказал он. – Увы, человек во многом еще остается рабом окружающей природы! Вы не испытывали на себе действие сирокко? Оно сказывается не только в физическом недомогании. Изменяется весь ваш жизненный тонус. Вас охватывает сплин, как говорят англичане. Вас ничто не интересует, ничто вам не дорого, гнетущая тоска…

– Говорят, изменение солнечной радиации под влиянием солнечных пятен оказывает огромное влияние на самочувствие некоторых больных, – заметил Ханмурадов.

– Не говорят, а так оно и есть. Влияние солнечных пятен на биологическую жизнь земли огромно, – сказал Власов.

– Я когда-то читала рассказ, – сказала Лаврова, – о двух влюбленных, которые поднимались на высокую гору. С подъемом их настроение, их характер изменялись. Они начали ссориться, любовь утратила все очарование.

– И что же с ними стало, когда они спустились с горы? – заинтересовался Ханмурадов, пытливо глядя в глаза девушки.

Лаврова рассмеялась и ответила:

– Конца рассказа я не помню. Кажется, они разошлись в разные стороны… – Чайная ложка со звоном выпала из рук Ханмурадова. – А может быть, они и женились, – добавила Женя, лукаво поглядев на него.

– На вашей «Альфе» влюбленным, во всяком случае, не угрожают такие ужасные испытания! – сказал Бачелли. – У вас здесь, в гондоле, идеальный климат. Не жарко, не душно, дышится легко, воздух озонирован. Я прямо ожил после этого ада пустыни!

– Простите, профессор, за вопрос, – обратился к археологу Ханмурадов. – Мы нашли вас в пустыне Гоби, которую более шестисот лет назад пересек ваш соотечественник – венецианец Марко Поло. В этом нет никакой связи?

– Самая тесная, – ответил Бачелли. – Я решил пройти весь путь Марко Поло. Сравнить то, что было во времена Поло, с тем, что есть сейчас. Увы, печальное сравнение…

У Альфредо Бачелли была странная манера рассказывать: скажет фразу и сделает паузу, словно диктует секретарю.

– От Бао-тоу через весь Китай, Монголию, Западный Тибет и Восточный Туркестан. Такой путь намечал я…

Пустыня! Пояс пустынь… К северу и к западу от Китая лежит пустыня Гоби. Желтовато-серый песчаный океан. К западу от Гоби – пустыня Такла-Макана и Туркестана. Еще западнее цепь пустынь тянется через Персию, Месопотамию, Аравию к Синаю и простирается в Африку – пустыни Ливии и Сахары…

Гоби, Такла-Макан, Соленая, Каменистая, Красная песчаная, Малая Нафуд, Дехна, Эгтих, Ливия, Сахара…

От Тихого до Атлантического океана через весь Старый Свет простирается гигантская сухая зона-лента.

– Почему она образовалась? – спросил Ханмурадов, воспользовавшись паузой.

Археолог молчал.

– Потому что до этой зоны не доходят влажные ветры океана, – пояснил Власов.

– …Она подобна руслу высохшей реки, – продолжал Бачелли, – пересекающему весь земной шар.

Путь от Бао-тоу на запад. Суровые, безотрадные коридоры. Их пересекают высочайшие горные хребты…

Лухунская впадина близ Турфы! О! Самое низкое и самое сухое место на земном шаре. На двести метров ниже уровня моря. Прототип лунных морей. По местным преданиям, именно здесь был рай. Теперь это ад. Раскаленная печь.

Во дни карбона пустыня утопала в зелени, была населена животными. Я находил в песках кости мастодонта, древнейшего носорога, предка лошади, на камнях я находил. отпечатки больших стрекоз и рыб каменноугольного периода.

Даже в исторические времена, всего за двести лет до нашей эры, эти пустыни были еще цветущим садом, местом хорошо организованной жизни. Сады, каналы, города, пастбища…

По коридору – по узким каньонам, среди лесов и полей, которые теперь стали пустынями, проходила знаменитая «шелковая дорога» – самая длинная и самая старая караванная дорога на земле. Уже во времена Соломона по ней двигались караваны верблюдов, нагруженных драгоценными шелковыми тканями. Из Китая в Тир и Сидон, а позже – морем в императорский Рим.

Города-крепости были нанизаны, как бусы, на эту «шелковую нить». Гарнизоны солдат защищали дорогу от нападения гуннов. Этой дорогой около шестисот лет до нашей эры шел ученый Гуань Цзян и составил карту. У меня есть прекрасная копия. Карта помогала мне если не находить дорогу, то отыскивать занесенные теперь песчаными дюнами крепости – хранилища археологических кладов.