Структура и динамика психического (сборник)

22 °Cогласно нынешним научным воззрениям, не подвергается сомнению, что индивидуальная психика в значительной мере зависит от физиологической конституции, причем найдется немало людей, склонных рассматривать данную зависимость как абсолютную. Я не хотел бы заходить так далеко, так как считаю, что признание психического за нечто относительно независимое от физиологической конституции вполне соответствует положению дел. В пользу этого мнения нет, конечно, никакого неопровержимого доказательства, но столь же слабы и доказательства того, что психика находится в тотальной зависимости от физиологической конституции. Не следует забывать, что психическое является X, а конституция – дополнительным к нему Y. И то и другое, по сути, являются неизвестными факторами, которые только в самое недавнее время начали принимать более ясную форму. Но мы еще слишком далеки от того, чтобы хотя бы приблизительно понять их природу.

221 Хотя определить связь между конституцией и психическим в индивидуальных случаях невозможно, такие попытки все же многократно предпринимались, однако их результат представлял собой не что иное, как очередное неподтвержденное мнение. Единственным методом, который в настоящий момент в состоянии привести нас к результатам определенной степени надежности, является типологический метод, который Кречмер и я применяли в свое время, соответственно, к физиологической конституции и к психологической установке. В обоих случаях этот метод опирается на огромный эмпирический материал, благодаря чему индивидуальные вариации настолько сильно нейтрализуют друг друга, что проявляются и явственно выступают на поверхность определенные типичные черты, на основании которых удается сконструировать идеальные типы. Эти идеальные типы, конечно, в действительности никогда не встречаются в чистом виде – всегда имеют место индивидуальные вариации общего принципа, лежащего в основании каждого из них, – точно так же как кристаллы, как правило, суть индивидуальные вариации одной и той же изометрической системы. Физиологическая типология стремится в первую очередь к тому, чтобы установить и определить внешние физические признаки, благодаря которым можно классифицировать индивидов и разобраться в прочих их свойствах. Исследования Кречмера с определенностью показали, что физиологические свойства могут определять психические особенности.

222 Психологическая типология устроена в принципе точно так же, но ее исходный пункт находится, так сказать, не снаружи, а внутри. Она не стремится расставить по порядку внешние признаки, а пытается отыскать внутренние принципы усредненных психологических установок. В то время как физиологическая типология для достижения своих результатов должна применять, главным образом, естественнонаучные методы, невидимый и неизмеримый характер психических процессов заставляет нас использовать методы наук гуманитарных и, прежде всего, аналитическую критику. При этом, как уже подчеркивалось, речь никоим образом не идет о принципиальном различии этих типологий, а только лишь о нюансах, обусловленных разницей в точках отсчета. Нынешнее состояние исследования дает определенную надежду на то, что результаты, полученные с одной и с другой стороны, удастся-таки объединить в некую систему базовых фактов. Лично у меня складывается впечатление, что типы, выявленные Кречмером, не слишком далеко отстоят от психологических типов, выделенных ранее мною. Не таким уже невероятным кажется предположение, что именно здесь можно было бы перебросить мост между физиологической конституцией и психологической установкой. Причина, по которой этого еще не произошло, должно быть, кроется в том, что исследовательские результаты со стороны физиологии получены сравнительно недавно, в то время как изыскания, проводимые с психологической стороны, являются намного более трудными и потому не слишком доступны для понимания.

223 Легко можно согласиться с тем, что физиологические признаки суть величины видимые, ощутимые и измеримые. Однако в психологии все еще не зафиксировались раз и навсегда установленные значения слов. Вряд ли можно найти представителей двух различных психологических школ, которые, к примеру, смогли бы договориться о содержании понятия «чувства», и все же глагол «чувствовать» и существительное «чувство» относятся к неким психическим фактам, иначе подобного слова просто не существовало бы. Мы определили этим словом нечто для себя, однако учитывая, что состояние познания в психологии соответствует средневековому этапу развития естественной науки, мы имеем дело с фактами, которые не поддаются научному описанию; психологи знают это лучше, чем кто-либо со стороны. Существуют только лишь мнения о неизвестных фактах. И потому психолог обнаруживает постоянную и почти неодолимую склонность судорожно цепляться за физиологические факты, ибо так он чувствует себя в безопасности – в окружении якобы известного и определенного. Науке необходима определенность терминов, поэтому психолог обязан прилагать все усилия для того, чтобы установить границы понятий и дать определенным группам психических фактов вполне конкретные наименования, не заботясь о том, имел ли кто-нибудь до него иное воззрение на значение предложенного им имени. Внимание следует обращать лишь на то, покрывает ли предлагаемое имя в его наиболее общем словоупотреблении область психических фактов, обозначаемую с его помощью, или нет. При этом исследователь обязан избавиться от распространенного обыденного заблуждения, будто имя само по себе объясняет психический факт, скрытый за ним. Имя должно значить для исследователя ровно столько же, сколько и номер, а понятийная система должна быть не более чем координатной сетью, наброшенной на какую-то определенную географическую область, причем точку начала координат этой сети необходимо установить по практическим соображениям, теоретически же она совершенно неуместна.

224 Психологии еще предстоит изобрести свой собственный язык. Когда я пришел к тому, что назвал типы, полученные мною эмпирически, установками, я воспринял проблему, связанную с языком, как величайшую помеху. Мне предстояло – хотел я того или нет – установить определенные понятийные границы и привнести в данную область имена, которые, насколько это возможно, происходили бы из обыденного языка. Поступив таким образом, я подверг себя неизбежной опасности, о которой я уже упоминал, – общему предубеждению, будто имя объясняет сам предмет. И хотя это, несомненно, остаток древней веры в магию слов, все же опять возникло недоразумение, – я постоянно слышал возражения: «Но ведь чувство – это же нечто совершенно иное».

225 Я упомянул это, кажущееся тривиальным обстоятельство только потому, что оно, именно в силу своей тривиальности, представляет собой одно из основных препятствий для психологической исследовательской работы. Психология, как самая юная из всех наук, все еще обладает средневековым менталитетом, когда никакого различия между словами и вещами не делается. Я полагаю, что на этих трудностях необходимо специально акцентировать внимание, чтобы показать широкой научной общественности очевидную неадекватность такого подхода, а заодно и своеобразие психологического исследования.

226 Типологический метод позволяет сконструировать то, что приятно назвать «естественными» классификациями (правда, еще более естественным является отсутствие классификаций), имеющими величайшую эвристическую ценность постольку, поскольку они собирают воедино всех тех индивидов, которые характеризуются общими внешними признаками или общими психическими установками, и тем самым подводят нас к более детальному наблюдению и изысканию. Изучение конституции дает психологу чрезвычайно ценный критерий, с помощью которого он может элиминировать органический фактор при исследовании психических ситуаций и состояний или учесть его в своих вычислениях.

227 Это одна из самых важных точек, где чистая психология входит в противоречие с переменной Х, представленной органической точкой зрения. Однако эта точка далеко не единственная. Существует еще один факт, который прежде не принимался во внимание при изучении конституции. А именно то, что психический процесс не начинается с отметки в индивидуальном сознании в качестве чего-то абсолютно нового – напротив, он есть повторение функций, отработанных веками и наследуемых в структуре мозга. Психические процессы предшествуют сознанию, сопровождают и переживают его. Сознание – это интервал в непрерывном психическом процессе, вероятно, даже своего рода его апогей, сопряженный с особой физиологической нагрузкой, поэтому и исчезающий с некоторой периодичностью в течение дня. Психический процесс, лежащий в основе сознания, представляется нам самим собой разумеющимся, автоматическим по своей природе, приходящим неведомо «откуда» и протекающим неизвестно «куда». Мы знаем только, что сама нервная система и, в особенности, ее центры обусловливают выражение определенной психической функции, и что унаследованные структуры в каждом новом индивиде начинают бесперебойно функционировать именно так, как они это всегда делали. И только самые пики этой деятельности проявляются в нашем сознании, которое периодически затухает. Но как бы ни были бесконечны вариации индивидуального сознания, стержневой каркас бессознательного психического остается неизменным и единообразным. Как только удается понять природу бессознательных процессов, обнаруживается, что они на удивление идентичны по своей форме, несмотря на то, что их выражения, будучи опосредованными индивидуальным сознанием, могут быть чрезвычайно многообразными. На этой фундаментальной однородности бессознательного психического зиждется возможность понимания между людьми – возможность, которая сохраняется, несмотря на все различия индивидуального сознания.

228 В этих наблюдениях нет ничего удивительного, по крайней мере, поначалу; смущает же и сбивает с толку скорее то, в сколь высокой степени индивидуальное сознание поглощено этой однородностью. Известны примеры поразительного ментального сходства в семьях. Фюрст опубликовал случай матери и дочери, где сходство ассоциаций равнялось 30 %1. И все же многие склоняются к тому, что предположение о возможности более широкого психического совпадения между людьми, народами и расами, далеко отстоящими друг от друга, совершенно неправдоподобно. Однако, в действительности, в области так называемых фантастических представлений и идей обнаруживается масса удивительных совпадений. Многие исследователи, например Гобье д’Альвьелла в его работе «Migrations des Symbols», прилагали усилия, чтобы объяснить подобные совпадения мифологических мотивов и символов миграцией людей и человеческой традицией. Этому объяснению, которое, конечно же, обладает определенной научной ценностью, противоречит тот факт, что мифологема может возникнуть во всякое время и во всяком месте, даже там, где не было никакой возможности получить ее извне. Так, я наблюдал одного психически больного, который почти слово в слово воспроизвел длинный символический отрывок, который можно было прочитать на древнем папирусе. Его текст впервые был опубликован Дитерихом лишь несколько лет спустя2. Мне довелось увидеть достаточное количество подобных случаев, вследствие чего я усомнился в правильности своего предположения о том, что такое возможно только в пределах одной и той же расы, и провел исследование мотивов сновидений чистых в расовом отношении негров из южной части Соединенных Штатов. Я нашел в их сновидениях мотивы из греческой мифологии, которые заставили меня усомниться в том, что в данном случае можно было бы вести речь о расовом наследовании.

229 Меня неоднократно и совершенно напрасно обвиняли в безотчетной вере в «наследуемые идеи», хотя я определенно и недвусмысленно подчеркивал, что подобные совпадения вызываются не «идеями», а, скорее всего, наследуемой предрасположенностью к реакциям определенного типа, которые неизменно возникали одинаковым образом в истории «хомо сапиенс». Бывало и так, что эти совпадения отрицались на том основании, что фигурой, например, «спасителя» в одном случае является заяц, в другом – птица, а в третьем – человек. Однако тем, кто высказывает такое возражение, следует учитывать, что сами имена часто значат меньше, нежели определяющие их взаимосвязи. Например, некоему благочестивому индусу при посещении англиканской церкви могут броситься в глаза изображения ягнят, и дома он будет на основании увиденного рассказывать, что христиане исповедуют культ животных. Так что совершенно неважно, что «сокровищем» в одном случае является кольцо, в другом – корона, в третьем – жемчужина, а в четвертом – целый клад. Существенна здесь сама идея о какой-то чрезвычайно ценной и труднодоступной вещи, и при этом не имеет значения, как она обозначается в данной местности. С психологической точки зрения важен тот факт, что и в сновидениях, фантазиях и при особых духовных состояниях могут вновь и вновь самопроизвольно возникать мифологические мотивы и символы, казалось бы совершенно не связанные друг с другом. По-видимому, иногда эти мотивы и символы могут быть результатом влияния индивидуальных факторов – ассоциаций, преданий и импульсов, – однако чаще всего такого влияния не наблюдается. Это «изначальные» образы, или «архетипы», как я их назвал; они принадлежат к стержневому каркасу бессознательного психического, и поэтому их нельзя объяснить как личное приобретение. Вся их совокупность составляет в итоге тот психический уровень (страту), который я назвал коллективным бессознательным.

23 °Cуществование коллективного бессознательного означает, что индивидуальное сознание есть что угодно, только не tabula rasa, и оно совершенно не защищено от предопределяющих воздействий. Напротив, оно в значительной мере оказывается под влиянием наследственных предпосылок, наряду с неизбежными воздействиями окружающей среды. Первоистоком коллективного бессознательного является психическая жизнь предков. Это и есть матрица всех сознательных психических событий, а следовательно, она оказывает влияние, которое в значительной мере компрометирует свободу сознания, поскольку постоянно и изо всех сил старается направить все сознательные процессы обратно на старые пути. Эта опасность и является причиной чрезвычайного сопротивления сознания бессознательному. Однако речь идет не о сопротивлении сексуальности, но о гораздо более общем явлении, а именно, об инстинктивном страхе потерять собственную свободу и оказаться под влиянием автоматизма бессознательного психического. Для определенной категории людей эта опасность, по-видимому, кроется в сфере сексуальности, ибо они боятся потерять свою свободу именно в этом. Для других же опасность лежит совершенно в других областях – там, где ощущается определенная слабость, где не удается воздвигнуть против бессознательного действенные препоны.

231 Коллективное бессознательное – это еще одна область, где чистая психология сталкивается с органическими факторами, где она, по всей вероятности, должна признать тот не-психологический факт, что она покоится на физиологическом основании. И точно так же, как самый закоренелый психолог не может свести физиологическую конституцию к общему знаменателю индивидуальной психической причинности, невозможно упразднить физиологически обусловленную предпосылку коллективного бессознательного, служащего основой для индивидуального приобретения. Конституциональный тип, равно как и коллективное бессознательное, суть факторы, которые находятся за пределами контроля сознательного разума. Конституциональные условия и бессодержательные формы коллективного бессознательного – это реалии, что применительно к бессознательному означает ни много ни мало, что его символы и мотивы являются столь же реальными факторами, как и конституция, которую нельзя отбросить в сторону, равно как и не признать. Пренебрежение конституцией приводит к болезни, пренебрежительное отношение к коллективному бессознательному делает то же самое. Поэтому в моем терапевтическом методе главное внимание я уделяю отношению пациента к содержаниям коллективного бессознательного; весь мой обширный опыт свидетельствует о том, что человеку в одинаковой степени важно жить в гармонии как с бессознательным, так и со своими индивидуальными склонностями.

Примечания

Die Bedeutung von Konstitution und Vererbung fur die Psychologie // Die medizinische Welt (Berlin), 111:47 (Nov., 1929), 1677-79.

1 Ср.: Studies in Word Assosiation (1918), p. 435.

2 Этот случай см. в наст. изд.: Структура психического, пар. 317 и далее. См. также работу «Символы трансформации».

Психологические факторы, определяющие человеческое поведение

232 Отделение основ психологии от биологических предпосылок носит чисто искусственный характер, так как человеческая психика существует в неразрывном единстве с телом. А поскольку эти биологические предпосылки действительны не только для человека, но и для всего мира живых существ, то научное основание, на котором они покоятся, приобретает намного больший вес, нежели психологические суждения, которые имеют силу только в сфере сознания. Вот почему не следует удивляться, если психолог ищет для себя опору в биологической точке зрения и активно заимствует сведения из физиологии и теории инстинкта. Столь же неудивителен широко распространенный взгляд, когда психология рассматривается в качестве всего лишь раздела физиологии. Несмотря на то, что психология справедливо претендует на автономию в собственной специфической области исследования, необходимо признать важное соответствие между ее фактами и данными биологии.

233 Среди психологических факторов, определяющих человеческое поведение, главными побудительными силами психических событий являются инстинкты. Ввиду дискуссии, бушевавшей еще недавно вокруг природы инстинктов, я бы хотел четко определить, каким мне представляется отношение между инстинктами и психикой и почему я называю инстинкты психологическими факторами. Если мы исходим из предположения, что психическое идентично жизненному началу вообще, тогда нам придется согласиться с существованием психической функции даже у одноклеточных организмов. В таком случае инстинкт представлял бы собой своего рода психический орган, а, например, гормонообразующая деятельность желез была бы также обусловлена психически.

234 Однако, если будем рассматривать появление психики как сравнительно недавнее событие в истории эволюции и допустим, что психическая функция представляет собой феномен, сопутствующий нервной системе, которая так или иначе приобрела централизованный характер, то трудно будет держаться того мнения, что инстинкты в природе исходно имели психический характер. А так как связь психики с мозгом является более правдоподобным предположением, чем психическая обусловленность жизни вообще, то я рассматриваю компульсивность[28], характерную для инстинкта, как эктопсихический фактор. Тем не менее, в психологическом отношении эта компульсивность имеет большое значение, поскольку приводит к образованию структур или паттернов, которые могут рассматриваться в качестве детерминант человеческого поведения. С этой точки зрения непосредственным определяющим фактором является не эктопсихический инстинкт, а структура, возникающая во взаимодействии инстинкта и психической ситуации данного момента. В этом случае в качестве определяющего фактора следует рассматривать видоизмененный инстинкт. Изменение, которому подвергается инстинкт, столь же значимо, как различие между цветом, который мы видим, и объективно существующей длиной волны, производящей его. Если в качестве экто-психического фактора инстинкт всего лишь играет роль стимула, то в качестве психического феномена он обеспечивает ассимиляцию этого стимула к уже существующему психическому паттерну. Необходимо дать этому процессу какое-то название. Мне представляется, что наиболее подходящий для его обозначения термин – психизация. Таким образом, то, что мы называем инстинктивным проявлением, уже оказывается пси-хизированной данностью, хотя и эктопсихического происхождения.

1. Общая феноменология

235 Очерченная выше точка зрения позволяет нам понять возможность изменений инстинкта в рамках его общей феноменологии. Психизированный инстинкт в известной степени лишается своей уникальности, временами фактически утрачивая свою наиболее существенную особенность – компульсивность. Он не является более эктопсихическим, недвусмысленным фактом, а становится вместо этого подвижным образованием, зависящим от специфики психических содержаний. В качестве определяющего фактора инстинкт вариабелен и, следовательно, может проявляться по-разному. Какой бы ни была природа психического, оно наделено необычайной способностью к изменению и трансформации.

236 Например, независимо от того, насколько недвусмысленно физическое состояние раздражения, вызываемое голодом, психические последствия, проистекающие из него, могут быть самыми разнообразными. И не только реакции на обыкновенный голод широко варьируются, но и сам голод может быть «денатуризован», представая даже в качестве чего-то метафорического. И дело не только в том, что мы используем слово «голод» в различных смыслах, но и в том, что в сочетании с другими факторами голод может принимать самые разнообразные формы. Первоначально простая и явная детерминанта может трансформироваться в жадность, или в многообразные формы безграничного желания или ненасытности, вроде, например, страсти к наживе или непомерного честолюбия.

237 Голод как типичное проявление инстинкта самосохранения, без сомнения, является одним из главных и наиболее мощных факторов, влияющих на поведение; по существу, на жизнь первобытных людей голод оказывает гораздо более выраженное воздействие, нежели сексуальность. На этом уровне развития психики голод – это альфа и омега, существование как таковое.

238 Важность инстинкта для сохранения вида не нуждается в доказательствах. Тем не менее, вследствие того, что рост культуры принес с собой множество ограничений морального и социального характера, сексуальность, по крайней мере, временно приобрела повышенную ценность, сравнимую с ценностью воды в пустыне. Благодаря интенсивному чувственному наслаждению, которое природа привнесла в дело размножения, у человека появилась тяга к сексуальному удовлетворению – почти в качестве отдельного инстинкта, не обусловленного более брачным сезоном. Сексуальный инстинкт входит в констелляцию, образованную множеством различных чувств, эмоций, аффектов, столь тесно связанную с духовными и материальными потребностями, что, как известно, предпринималась даже попытка вывести всю культуру из подобных констелляций.

239 Сексуальность, подобно голоду, подвергается радикальной психизации, что дает возможность отводить чисто инстинктивную первоначально энергию от ее биологического применения и направлять ее в другие русла. То, что эта энергия может быть размещена в разнообразных областях, указывает на существование еще и других влечений, достаточно сильных, чтобы изменить направление сексуального инстинкта и отклонить его, по крайней мере, частично от его непосредственной цели.

240 В качестве третьей группы инстинктов я хотел бы выделить влечение к деятельности. Побуждение к деятельности начинает функционировать, когда другие побуждения получают удовлетворение; фактически, оно и вызывается к жизни лишь в том случае, если такое удовлетворение произошло. Обычно оно проявляется в форме тяги к путешествиям, к переменам, беспокойности и игрового инстинкта.

241 Существует еще один инстинкт, отличный от влечения к деятельности и, насколько нам известно, свойственный только человеку, который можно было бы назвать рефлективным инстинктом. Обычно «рефлексия» никогда не рассматривается нами в качестве инстинкта, а ассоциируется с сознательным состоянием ума. Латинское reflexio означает «загибание, поворачивание назад» и, используемое в психологии, обыкновенно обозначает тот факт, что рефлекс, являющийся реакцией на стимул, встречает помехи, связанные с психизацией. Благодаря этому вмешательству импульс к действию, запущенный стимулом, притягивается психическими процессами. Следовательно, еще до того, как разрядиться во внешней среде, импульс отклоняется со своего пути в сферу эндопсихической деятельности. Reflexio – это некое поворачивание вовнутрь, в результате чего вместо инстинктивного действия мы имеем последовательность производных содержаний или состояний, которые могут быть названы рефлексией или размышлением. Таким образом, вместо компульсивного акта появляется определенная степень свободы, а вместо предопределенности – относительная непредсказуемость в том, что касается действия импульса.

242 Богатство человеческой психики и ее сущностный характер определяются, вероятно, этим рефлективным инстинктом. Рефлексия переразыгрывает процесс возбуждения и преобразует стимул в серию образов, которые, если импульс является достаточно сильным, находят для себя определенную форму выражения. Это может происходить прямо, например, через речь или проявляться в форме абстрактной мысли, драматического представления или морального поведения, научного достижения или произведения искусства.

243 Благодаря рефлективному инстинкту, стимул более или менее полно трансформируется в психическое содержание, то есть превращается в опыт. Рефлексия представляет собой культурный инстинкт par excellence, его сила проявляется в способности культуры сохраняться перед лицом необузданной природы.

244 Инстинкты сами по себе не содержат никакого творческого потенциала; они превратились в устойчиво организованную систему и поэтому функционируют преимущественно автоматически. Рефлективный инстинкт не составляет исключения из этого правила, ибо продуктивная деятельность сознания сама по себе не есть творческий акт: вполне возможно, что при определенных условиях этот процесс является автоматическим. Огромную важность представляет тот факт, что компульсивность инстинкта, вызывающая опасения у цивилизованного человека, порождает также и ту характерную боязнь осознания, которая лучше всего заметна у невротиков, но и не только у них.

245 Хотя в общем инстинкт представляет собой систему устойчиво организованных трактов и, следовательно, стремится к неограниченному повторению, тем не менее, человеку присуща отличительная способность создавать нечто новое в реальном смысле этого слова, подобно тому как природе на протяжении длительного периода времени удается создавать новые формы. Креативный инстинкт, хотя мы и не можем классифицировать его с достаточно высокой степенью точности, есть нечто, что заслуживает особого упоминания. Я не знаю, правильно ли вообще называть его «инстинктом». Мы используем выражение «креативный инстинкт» отчасти потому, что этот фактор, подобно инстинкту, обладает динамическими свойствами. Подобно инстинкту, он компульсивен, но свойственен не всем людям и не является фиксированной и неизменно наследуемой структурой. Поэтому я предпочитаю определять креативный импульс как психический фактор, сходный по своему характеру с инстинктами, по существу имеющий очень тесную связь с ними, но не идентичный ни одному из них. Его связь с сексуальностью – широко обсуждаемая проблема, более того, он имеет много общего с влечением к деятельности и рефлективным инстинктом. Но он может также подавлять эти инстинкты или подчинять их себе до такой степени, что это приводит к саморазрушению индивида. Творчество – в такой же степени разрушение, как и созидание.

246 Резюмируя вышесказанное, я хотел бы подчеркнуть, что с психологической точки зрения можно выделить пять основных инстинктивных факторов: голод, сексуальность, деятельность, рефлексия и креативность. С этой точки зрения инстинкты представляют собой эктопсихические детерминанты.

247 Очевидно, что обсуждение динамических факторов, определяющих человеческое поведение, было бы неполным без упоминания воли. Вопрос о роли воли является, однако, спорным. В целом эта проблема требует философского рассмотрения, которое, в свою очередь, зависит от нашего общего взгляда на мир. Если постулируется свобода воли, значит, она не связана с причинностью, и нам нечего больше сказать о ней. Но если воля рассматривается как предопределенная и каузально зависимая от инстинктов, то она представляет собой эпифеномен, играющий вторичную роль.

248 От динамических факторов следует отличать модальности функционирования психики, которые оказывают влияние на человеческое поведение иными способами. Из них мне особенно хотелось бы упомянуть пол, возраст и наследственную предрасположенность индивида. Эти три фактора понимаются, главным образом, как физиологическая данность, однако они представляют собой также и психологические переменные, поскольку, подобно инстинктам, подвержены психизации. Например, анатомическая маскулинность индивида далеко не всегда является показателем его психической маскулинности. Аналогичным образом, физиологический возраст не всегда соответствует психологическому возрасту. Даже столь определяющий фактор, как наследственная предрасположенность внутри расы или семьи, может перекрываться еще более доминирующей психологической надстройкой. Многое из того, что интерпретируется как наследственность в узком смысле, представляет собой скорее вид психического «заражения», которое заключается в приспособлении детской психики к бессознательному родителей.

249 К этим трем полуфизиологическим модальностям мне хотелось бы добавить еще три, являющиеся чисто психологическими. Среди них особое внимание следует состредоточить на модальности сознательное/бессознательное. Поведение индивида в значительной степени определяется тем, сознательно или бессознательно функционирует по преимуществу его психика. Естественно, что возможно лишь в большей или меньшей степени сознательное функционирование, поскольку тотальное сознание невозможно. Крайнее состояние бессознательности характеризуется преобладанием компульсивных, инстинктивно обусловленных процессов, следствием чего является или неконтролируемое торможение, или полное его отсутствие. Происходящие в психической сфере процессы в таком случае оказываются весьма противоречивыми и протекают в атмосфере сменяющих друг друга, лишенных логики противопоставлений. Сознание здесь, по существу, находится на том же уровне, что и в состоянии сна. С другой стороны, высокая степень сознательности характеризуется повышенной осведомленностью, компетентностью, преобладанием воли, направленным, рациональным поведением и почти полным отсутствием инстинктивных детерминант. При этом оказывается, что у индивидов, у которых преобладает сознание, бессознательное находится преимущественно на животном уровне. В первом случае трудно достичь чего-либо позитивного в интеллектуальном и моральном отношении, во втором – хронически не хватает естественности.

250 Ко второй модальности относятся экстраверсия и интроверсия. Они определяют направление психической деятельности, то есть относят содержания сознания к внешним объектам либо к субъекту. Следовательно, они также решают, находится ли конкретная ценность внутри индивида или вне его. Эта модальность действует с таким постоянством, что создает привычные установки, иначе говоря типы, имеющие определенные внешние признаки.

251 Третья модальность указывает, метафорически выражаясь, где «верх», а где «низ», поскольку имеет дело с духом и материей. Вообще говоря, материя является предметом физики, но она, кроме того, представляет собой и психическую категорию, что с очевидностью показывает история религии и философии. И точно так же, как материю в конечном счете следует понимать просто в качестве рабочей гипотезы физики, так и дух, предмет религии и философии, есть не более, чем гипотетическая категория, требующая постоянной реинтерпретации. Так называемая реальность материи первоначально проверяется нами путем восприятия посредством органов чувств, тогда как вера в существование духа опирается на психический опыт. С психологической точки зрения, самое большее, что мы можем установить в отношении как материи, так и духа, – это наличие определенных содержаний сознания, некоторые из которых маркируются нами как имеющие материальное, а другие – духовное происхождение. Правда, в сознании цивилизованных людей существует, по всей видимости, резкое разграничение между этими двумя категориями, однако на примитивном уровне эти границы становятся такими расплывчатыми, что материя нередко кажется наделенной «душой», тогда как дух, по-видимому, представляется материальным. Тем не менее, благодаря существованию этих двух категорий возникают этические, эстетические, интеллектуальные, социальные и религиозные системы ценностей, которые в конечном счете и определяют, как в психической сфере должны использоваться динамические факторы. Возможно, не будет большим преувеличением сказать, что наиболее важные проблемы индивида и общества определяются спецификой функционирования психического в соотношении с духом и материей.

2. Специальная феноменология

252 Давайте теперь обратимся к специальной феноменологии. В первом разделе мы выделили пять основных групп инстинктов и шесть модальностей. Тем не менее, эти общие понятия в том виде, в котором они были описаны, обладают лишь академической ценностью. В реальности психика – это результат сложного взаимодействия всех этих факторов. Более того, в соответствии с особенностями своей структуры она демонстрирует, с одной стороны, бесконечное разнообразие индивидуальных вариантов, а с другой – не менее выраженную способность к изменению и дифференциации. Способность или тенденция психического варьироваться объясняется тем фактом, что оно не является гомогенной структурой – по-видимому, оно состоит из унаследованных элементов, достаточно свободно связанных друг с другом, и поэтому демонстрирует очень заметную тенденцию к расщеплению на части. Тенденция же к изменению обусловлена влияниями, идущими как изнутри, так и извне. С функциональной точки зрения, обе тенденции тесно связаны друг с другом.

253 1. Давайте обратимся сначала к вопросу о тенденции психики к расщеплению. Наиболее отчетливо эта особенность наблюдается при психопатологии, однако она представляет собой нормальное явление, которое легко можно распознать в проекциях, характерных для примитивной психики. Тенденция к расщеплению подразумевает, что части психического настолько обособляются от сознания, что не только кажутся ему незнакомыми, но и ведут собственное, независимое от него существование. Речь здесь идет не об истерической множественной личности или о проблемах, связанных с шизофренией, а о так называемых «комплексах», которые совершенно не выходят за рамки нормы. Комплексы – это фрагменты изначально более целостного психического «узора», отколовшиеся вследствие травматических воздействий или несовместимости определенных тенденций. Как показывают эксперименты в области словесных ассоциаций, комплексы чинят помехи намерениям воли и срывают сознательное исполнение тестовых заданий; они служат причиной нарушений памяти и блокировок в ассоциациях, они появляются и исчезают согласно своим собственным законам, способны временно завладеть сознанием или воздействовать на речь и поведенческую сферу. Одним словом, комплексы ведут себя как независимые существа – особенно очевиден этот факт становится при анормальных состояниях психики. Они проявляются в голосах, которые слышатся душевнобольному, и в некоторых случаях эти голоса могут даже индивидуализироваться и получать собственное эго наподобие тех духов, которые свидетельствуют о себе через автоматическое письмо и другие похожие техники. Интенсификация комплексов ведет к возникновению болезненных состояний, выражающихся в обширных множественных диссоциациях, характерных тем, что они наделены собственной необузданной жизнью.

254 Проявления новых содержаний, которые констеллировались в бессознательном, но еще не ассимилированы сознанием, сходны с проявлениями комплексов. Эти содержания могут базироваться на сублиминальных восприятиях или по своему характеру оказываться весьма креативными. Подобно комплексам, они ведут свою собственную жизнь до тех пор, пока не сделаются сознательными и не интегрируются в жизнь личности. В сфере художественных и религиозных явлений подобные содержания также могут появляться в персонифицированном виде, особенно в качестве архетипических фигур. В мифологических исследованиях их обозначают как «мотивы» (motifs), Леви-Брюль называет их representations collectives[29], Юбер и Мосс – «категориями воображения». Для того чтобы охватить все эти архетипические формы, я ввел в употребление понятие коллективного бессознательного. Архетипы – это психические формы, которые, подобно инстинктам, свойственны всему человечеству, и свидетельства их присутствия можно найти повсюду, где сохранились соответствующие текстовые документы. Архетипы оказывают существенное влияние на человеческое поведение. Они способны также оказывать воздействие на личность в целом посредством процесса идентификации. Наилучшее объяснение этого эффекта состоит в том, что архетипы, по всей видимости, символизируют типические жизненные ситуации. Множество свидетельств идентификации с архетипами можно найти в психологическом и психопатологическом материале. Хорошим примером может послужить также психология ницшевского Заратустры. Различие между архетипами и диссоциированными продуктами шизофрении заключается в том, что первые представляют собой сущности, наделенные личностью и заряженные смыслом, тогда как вторые – всего лишь фрагменты со следами смысла, продукты дезинтеграции. И те, и другие, однако, в значительной степени обладают способностью влиять на эго-личность, контролировать и даже подавлять ее, следствием чего является временная или пролонгированная (долгосрочная) трансформация личности.

255 2. Как мы только что увидели, свойственная психике тенденция к расщеплению означает, с одной стороны, диссоциацию на множество структурных элементов, а с другой стороны – благоприятную возможность для изменения и дифференциации. Это позволяет определенным частям психической структуры выделиться с тем, чтобы, за счет концентрации воли, они могли быть натренированы и доведены до максимального уровня своего развития. Таким путем определенные способности, особенно те из них, что обещают быть социально полезными, могут поощряться, в то время как другие остаются без внимания. В результате мы имеем дело с неустойчивым состоянием, аналогичным тому, которое вызывается доминирующим комплексом, – то есть с изменением личности. Отметим, что мы трактуем такое состояние не как одержимость комплексом, но как односторонность. Тем не менее, фактически эти состояния являются приблизительно одинаковыми, с той разницей, что односторонность входит в намерения индивида и поощряется всеми средствами, имеющимися в его распоряжении, тогда как комплекс ощущается им как нечто, наносящее ущерб и порождающее тревогу. Люди часто не способны понять, что сознательно культивируемая односторонность является одной из наиболее важных причин появления нежелательных комплексов, и наоборот, определенные комплексы служат причиной односторонней дифференциации, имеющей сомнительную ценность. Некоторая степень односторонности неизбежна, и в той же самой мере неизбежны комплексы. С этих позиций комплексы можно было бы сравнить с модифицированными инстинктами. Инстинкт, подвергшийся слишком большой психизации, способен «отомстить», приняв форму автономного комплекса. Это одна из основных причин возникновения неврозов.

256 Общеизвестно, что очень многие способности у человека могут видоизменяться. Я не хочу углубляться в подробности конкретных историй болезни и должен ограничиться здесь рассмотрением нормальных способностей, всегда присутствующих в сознании. Сознание – это, в первую очередь, орган ориентации в мире внешних и внутренних фактов. Во-первых, оно устанавливает тот факт, что нечто существует. Я называю эту способность ощущением, имея в виду не специфическую деятельность какого-либо одного из органов чувств, но восприятие вообще. Другая способность позволяет интерпретировать то, что воспринимается; ее я называю мышлением. Посредством этой функции воспринимаемый объект ассимилируется и трансформируется в психическое содержание в гораздо большей степени, чем при простом ощущении. Третья способность направлена на установление ценности объекта. Эту функцию оценки я называю чувством. Чувственная реакция боли-удовольствия знаменует собой наивысшую степень субъективации объекта. Чувство устанавливает между субъектом и объектом настолько тесные взаимоотношения, что субъекту необходимо выбирать между принятием объекта или его отвержением.

257 Этих трех функций было бы вполне достаточно для ориентации, если бы рассматриваемый объект был изолирован в пространстве и времени. Однако с пространственной точки зрения каждый объект находится в бесконечном множестве связей с другими объектами, а с временной представляет собой лишь переход от первоначального состояния к последующему. Большая часть пространственных взаимоотношений и временных изменений в момент ориентации неизбежно остаются бессознательными, и все же для того, чтобы определить значение объекта, необходимо оценить его пространственно-временные связи. Возможность определения пространственно-временных взаимоотношений, по крайней мере приблизительного, дает четвертая способность сознания – интуиция. Это функция восприятия, позволяющая оценить сублиминальные факторы, то есть возможное отношение к объектам, не появляющимся в поле зрения, равно как и возможные изменения объекта, прошедшие и будущие, относительно которых сам объект никаких сведений или подсказок не дает. Она представляет собой непосредственное знание об этих отношениях, которые невозможно было бы установить при помощи других трех функций в момент ориентации.

258 Я упоминаю об ориентирующих функциях сознания потому, что они доступны для эмпирического наблюдения и легко поддаются дифференциации. С самого начала для разных индивидов эти функции имеют различную важность. Как правило, одна из них особенно развивается, накладывая тем самым характерный отпечаток на умственное состояние индивида в целом. Преобладание одной или другой функции приводит к развитию типических установок, носителей которых можно отнести к мыслительному типу, чувствующему типу и т. д. Тот или иной тип выражает определенную склонность, своего рода призвание той или иной личности. Если нечто было возведено ею в ранг принципа или добродетели, в силу ли приверженности к данному принципу или же по причине его полезности, это всегда приводит в итоге к односторонности или к неодолимой тенденции к односторонности, исключающей все другие возможности, и это в такой же степени относится к людям воли и действия, как и к тем, чей жизненный объект – постоянное воспитание памяти. Все, что мы упорно исключаем из сферы сознательного воспитания и применения, тем не менее, сохраняется, но в неподготовленном, неразвитом, инфантильном или архаическом состоянии – в диапазоне от частичной до полной бессознательности. Бессознательные влияния примитивного свойства всегда в той или иной мере присутствуют и ставят помехи намерениям сознания и разума, поскольку ни в коем случае нельзя предположить, что формы активности, подавленные или не замечаемые индивидом, лишены тем самым своей специфической энергии. Например, если бы даже человек целиком полагался на зрительные данные, то это не означало бы, что он перестал слышать. Даже если бы он смог переселиться в беззвучный мир, он при первой возможности вскоре удовлетворил бы свою потребность слышать, предавшись слуховым галлюцинациям.

259 Тот факт, что естественные функции психики не могут быть лишены своей специфической энергии, приводит к характерным антитезам, которые хорошо заметны всюду, где бы эти четыре ориентирующих функций сознания ни вступили во взаимодействие. Основные противоречия – это противоречия между мышлением и чувством, с одной стороны, и между ощущением и интуицией – с другой. Первая оппозиция хорошо известна и не нуждается в особых комментариях. Противоположность между членами второй пары становится яснее, если ее понимать как противоречие между объективным фактом и простой возможностью. Очевидно, что при появлении новых возможностей никто не станет удовлетворяться наличной ситуацией, а будет стремиться преодолеть ее, насколько это в его силах. Наличие полярности, естественно, раздражает, и это справедливо вне зависимости от того, происходит конфликт в душе одного человека или между индивидами с противоположным темпераментом.

260 Я убежден, что проблему противоположностей, которой я здесь только бегло касаюсь, следовало бы сделать основой критической психологии. Подобного рода критика явилась бы величайшей ценностью не только в более узкой сфере психологии, но и в гораздо более широкой сфере наук о культуре вообще.

261 В настоящем докладе я свел вместе все те факторы, которые, с точки зрения чисто эмпирической психологии, играют ведущую роль в детерминации человеческого поведения. Многообразие аспектов, требующих внимания, обусловлено природой психики, отражающейся в бесчисленном множестве граней, и они есть мера тех трудностей, с которыми приходится сталкиваться исследователю. Огромная сложность психических явлений ложится всей своей тяжестью на нас только после того, как нам становится ясно, что все попытки сформулировать исчерпывающую теорию обречены на провал. Предпосылки всегда выглядят намного проще. Психическое – отправная точка всякого человеческого опыта, и всякое знание, достигнутое нами, в конечном счете снова возвращает нас к нему. Психическое – начало и конец всякого познания. Оно является не только объектом изучающей его науки, но и ее субъектом. Это позволяет психологии занимать уникальное место среди других наук: с одной стороны, существует постоянное сомнение относительно того, является ли она наукой вообще, тогда как, с другой – психология обретает право поставить теоретическую проблему, разрешение которой станет одной из труднейших задач для будущей философии.

Боюсь, что в моем обзоре, по необходимости слишком сжатом, я оставил без упоминания несколько прославленных имен. Тем не менее, среди них есть одно, которое мне бы не хотелось пропустить. Это имя Уильяма Джемса, чья психологическая проницательность и прагматическая философия неоднократно служили для меня ориентирами. Именно его проницательный ум помог мне осознать, что горизонты человеческой психологии расширяются до неизмеримого.

Примечание

Первоначально была прочитана (на английском языке) в форме лекции в Гарвардском Университете в 1936 году на конференции по гуманитарным и естественным наукам, посвященной трехсотлетию университета, и опубликована в составе материалов симпозиума (Факторы, определяющие человеческое поведение [Кембридж, 1937]). С незначительными изменениями была вторично опубликована под названием «Человеческое поведение» в материалах другого симпозиума, изданных Рут Нандой Эншен: Наука и человек (Нью-Йорк, 1942). Здесь публикуется последний вариант работы, с дополнительными незначительными изменениями, основывающимися на первоначальной немецкой машинописной рукописи.

III

Инстинкт и бессознательное

263 Рассматриваемая на данном симпозиуме тема затрагивает проблему, представляющую огромную важность как для биологии, так и для психологии и философии. Но прежде чем обсуждать связь инстинкта с бессознательным, необходимо сначала четко определиться с терминологией.

264 Говоря об определении инстинкта, я хотел бы подчеркнуть значение принципа «все или ничего», сформулированного Риверсом; мне кажется, что эта особенность инстинктивной деятельности имеет важное значение для рассмотрения данной проблемы с психологической стороны. Я ограничусь обсуждением проблемы инстинкта именно с этих позиций, поскольку не считаю себя достаточно компетентным для того, чтобы рассматривать ее в биологическом аспекте. Но, пытаясь дать психологическое определение инстинктивной деятельности, я обнаруживаю, что не могу всецело положиться на критерий Риверса – реакцию по принципу «все или ничего» – по следующей причине: Риверс определяет эту реакцию как процесс, интенсивность которого не зависит от условий, его породивших. Это реакция, имеющая некую собственную интенсивность, которая ни при каких условиях не зависит от вызвавшего ее раздражителя. Но если рассмотреть психологические процессы сознания, задавшись вопросом о том, есть ли среди них такие, интенсивность которых абсолютно несоразмерна силе раздражителя, то окажется, что у любого человека их наличествует великое множество. Например, несоразмерные, вспыхивающие по пустякам эмоции, впечатления, чрезмерные побуждения, намерения, выходящие за рамки здравого смысла и тому подобные явления. Отсюда вытекает, что все эти процессы нельзя классифицировать как инстинктивные, и потому нам следует поискать другой критерий.

265 Мы очень часто применяем слово «инстинкт» в обыденной речи. Так, мы говорим об «инстинктивных действиях», имея в виду такое поведение, мотив и цель которого не осознаны полностью и которое можно объяснить лишь скрытой внутренней необходимостью. Эту их особенность уже отмечал английский писатель Томас Рейд: «Под инстинктом я подразумеваю естественное побуждение к некоторым действиям, совершаемым без какой-либо цели, обдумывания или представления о том, что мы делаем»1. Таким образом, инстинктивное действие характеризуется бессознательностью вызывающего его психологического мотива в противоположность строго сознательным процессам, которые отличаются тем, что стоящие за ними мотивы осознаются непрерывно. Инстинктивное действие можно рассматривать как более или менее внезапное психическое явление, нарушающее непрерывность сознания. В этом отношении оно ощущается как внутренняя необходимость, что фактически соответствует определению инстинкта, данному Кантом2.

266 Следовательно, инстинктивную деятельность следует отнести к специфическим бессознательным процессам, доступным сознанию лишь через их результаты. Но если довольствоваться таким понятием инстинкта, то вскоре станет заметна его недостаточность: оно просто отделяет инстинкт от сознательных процессов, характеризуя его как бессознательное действие. Если же, с другой стороны, рассматривать бессознательные процессы в целом, то мы увидим, что не все они могут быть классифицированы как инстинктивные, хотя в обыденной речи такого различия не проводится. Если вы вдруг увидите змею и сильно испугаетесь, вы вправе назвать это инстинктивным импульсом, потому что он не отличается от инстинктивной боязни змей у обезьян. Наиболее характерными особенностями инстинктивного действия являются, прежде всего, единообразие явления и регулярность его повторения. Как удачно отметил Ллойд Морган, биться об заклад в отношении инстинктивной реакции так же неинтересно, как и в отношении завтрашнего восхода солнца. С другой стороны, может также случиться, что кого-то постоянно охватывает страх в тех случаях, когда он видит совершенно безобидную курицу. И хотя механизм страха в этом случае является таким же бессознательным импульсом, как инстинкт, мы должны, тем не менее, провести различие между двумя этими процессами. В первом случае в основе страха перед змеей лежит общераспространенный целенаправленный процесс; во втором же случае имеет место фобия, а не инстинкт, поскольку вошедший в привычку страх возникает изолированно и не является общей для всех особенностью. Существует множество других бессознательных побуждений такого рода: например, навязчивые мысли, музыкальные обсцессии, неожиданные идеи и настроения, импульсивные эмоции, депрессии, состояния тревоги и т. д. Такие проявления встречаются как у нормальных, так и у больных индивидов. Если они возникают изолированно и нерегулярно, то это не инстинктивные процессы, хотя и кажется, что их психологический механизм соответствует психологическому механизму инстинкта. Они могут быть охарактеризованы в терминах реакции «все или ничего», что особенно отчетливо заметно при патологии. В психопатологии часто встречаются случаи, когда раздражитель вызывает некоторую стабильную и относительно неадекватную его силе реакцию, сравнимую с инстинктивной.

267 Все эти процессы следует отличать от инстинктивных. Инстинктивными могут быть названы только те бессознательные процессы, которые являются унаследованными и проявляются единообразно и регулярно. В то же время им должно быть присуще качество вынужденной необходимости – это рефлексивность такого рода, которая была отмечена Гербертом Спенсером. Подобный процесс отличается от сенсорно-моторного рефлекса лишь тем, что является более сложным. Поэтому Уильям Джемс, не без основания, называет инстинктом «простой возбуждающе-моторный импульс, вызванный предсуществованием некоторой рефлекторной дуги в нервных центрах»3. Для инстинктов, как и для рефлексов, характерно единообразие и постоянство, а также неосознанность стоящих за ними мотивов.

268 Вопрос о том, откуда возникают инстинкты и как они приобретаются, является исключительно сложным. Тот факт, что они всегда унаследованы, ничего не дает для объяснения их происхождения – он просто отодвигает проблему назад, к нашим предкам. Широко распространена точка зрения, согласно которой инстинкты возникли в результате часто повторяющихся индивидуальных, а затем и общих для всех особей вида волевых актов. Это объяснение правдоподобно постольку, поскольку мы можем ежедневно наблюдать, как определенные заученные действия постепенно становятся автоматическими благодаря постоянной практике. Но рассматривая самые поразительные инстинкты, обнаруживаемые в животном мире, мы будем вынуждены признать, что элемент заучивания, научения иногда совершенно в них отсутствует. В некоторых случаях невозможно даже представить, как вообще могли иметь место заучивание и тренировка. Возьмем в качестве примера невероятно изощренный инстинкт размножения у бабочки-юкка (Pronuba yuccasella)4. Цветы растения юкка раскрываются только на одну ночь. Бабочка берет пыльцу с одного цветка и делает из нее маленький шарик, затем она садится на второй цветок, раскрывает его пестик, откладывает яйца между тычинками и затем вводит шарик в воронкообразное отверстие пестика. Эту сложную операцию бабочка проделывает всего один раз в своей жизни.

269 Подобные инстинкты трудно объяснить при помощи гипотезы о заучивании и тренировке. Поэтому недавно были предприняты новые попытки объяснения, основанные на философии Бергсона и делающие упор на факторе интуиции. Интуиция – это бессознательный процесс, результат которого представляет собой вторжение бессознательного содержания – внезапной идеи или предчувствия – в сознание5. Это напоминает процесс восприятия, которое, в отличие от сознательной деятельности органов чувств и самонаблюдения, является бессознательным. Вот почему мы говорим об интуиции как об «инстинктивном» акте постижения. Она является процессом, аналогичным инстинкту, с той разницей, что инстинкт является целенаправленным импульсом для осуществления некоторого сложного действия, тогда как результатом интуитивного процесса является бессознательное целенаправленное усвоение крайне сложной ситуации. Следовательно, в определенном смысле интуиция является противоположностью инстинкту, хотя и столь же удивительной. Но нам никогда не следует забывать, что сложное или даже удивительное для нас является совершенно заурядным для природы. Мы всегда склонны проецировать на наблюдаемые явления наши собственные трудности понимания, называя их сложными, тогда как в действительности эти явления весьма просты и не имеют никакого отношения к нашим интеллектуальным проблемам.

270 Обсуждение проблемы инстинкта было бы неполным вне связи с понятием бессознательного, потому что именно инстинктивные процессы делают необходимым его привлечение. Я определяю бессознательное как совокупность всех психических явлений, не обладающих качеством сознания. Эти психические содержания уместно было бы назвать «подпороговыми», или «сублиминальными», исходя из допущения, что каждое психическое содержание должно обладать определенным энергетическим значением для того, чтобы вообще стать осознанным. Чем меньше ценность сознательного содержания, тем легче оно исчезает под порогом сознания. Отсюда следует, что бессознательное является вместилищем всех утраченных воспоминаний и всех психических содержаний, которые еще слишком слабы, чтобы стать сознательными. Эти содержания являются продуктами бессознательной ассоциативной деятельности, которая также порождает сновидения. Кроме того, мы должны включить сюда все более или менее намеренно подавленные мучительные мысли и чувства. Я называю сумму всех этих содержаний «личным бессознательным». Но, помимо и сверх того, мы можем обнаружить среди бессознательных качеств и такие, которые не приобретаются индивидуально, а наследуются – то есть инстинкты как импульсы к осуществлению необходимых действий без осознанной мотивации. В этом, «более глубоком» слое мы обнаружим также априорные врожденные формы «интуиции», а именно архетипы6 восприятия и понимания, являющиеся априорными детерминантами всех психических процессов. Точно так же, как инстинкты принуждают человека вести специфический для людей образ жизни, архетипы направляют способы его восприятия и формирования представлений в русло специфически человеческих паттернов. Инстинкты и архетипы вместе образуют «коллективное бессознательное». Я называю его «коллективным» потому, что, в отличие от личного бессознательного, оно состоит не из индивидуальных, более или менее уникальных содержаний, а из содержаний универсальных и проявляющихся с неизменной регулярностью. Инстинкт в своей основе является коллективным, то есть универсальным и регулярным явлением, не имеющим ничего общего с индивидуальностью. В этом качестве архетипы сходны с инстинктами и также представляют собой коллективные феномены.

271 На мой взгляд, вопрос об инстинктах нельзя рассматривать с психологической точки зрения без обращения к архетипам, потому что, по сути, они определяют друг друга. Тем не менее, эта проблема представляется исключительно сложной из-за чрезвычайного разнообразия мнений относительно роли инстинкта в человеческой психологии. Так, Уильям Джемс придерживается мнения, что человек переполнен инстинктами, тогда как другие исследователи относят к ним весьма малое число процессов, едва отличимых от рефлексов, а именно: некоторые двигательные реакции, характерные для младенца, определенные движения его рук и ног, гортани, пользование правой рукой и образование многосложных звуков. По-моему, такое понимание инстинкта является слишком узким, хотя оно и весьма характерно для человеческой психологии в целом.

Прежде всего, мы всегда должны помнить, что при рассмотрении человеческих инстинктов мы рассуждаем о самих себе и, следовательно, судим заведомо предвзято.

272 Нам гораздо удобнее наблюдать инстинкты у животных или дикарей, чем у самих себя. Это объясняется тем, что мы привыкли тщательно анализировать свои собственные действия и находить им рациональное объяснение. Но это ни в коей мере не означает, что наши объяснения будут безукоризненными – на самом деле это весьма маловероятно. Не нужно обладать сверхчеловеческим интеллектом, чтобы увидеть сквозь мелководье нашей рационализации реальный мотив – кроющийся в глубине неодолимый инстинкт. В результате этих искусственных рационализаций нам может показаться, что нами управляют не инстинкты, а сознательные мотивы. Естественно, я не намерен утверждать, что в результате тщательной тренировки человек не добился частичных успехов в превращении своих инстинктов в волевые действия. Инстинкт был приручен, но базовые мотивы все еще остаются инстинктивными. Несомненно, мы преуспели в «упаковке» целого ряда инстинктов в обертку рациональных объяснений настолько, что можем и не распознать первоначальный мотив под многочисленными покровами. При таком подходе кажется, будто у нас не осталось практически никаких инстинктов. Но если применить к человеческому поведению критерий Риверса, мы обнаружим множество случаев возникновения неадекватной реакции по принципу «все или ничего». Преувеличение является в действительности универсальной человеческой особенностью, хотя каждый стремится объяснить свои реакции рациональными побуждениями. Подобная аргументация всегда находится, но факт преувеличения остается. Чем же объяснить, что человек делает или говорит, дает или берет не ровно столько, сколько необходимо, разумно или оправдано ситуацией, а зачастую намного больше или меньше? Как раз тем, что в его психике происходит бессознательный процесс, идущий своим чередом без помощи разума и потому то превышающий меру рациональной мотивации, то не доходящий до нее. Это явление столь универсально и встречается столь часто, что нам только и остается считать его инстинктивным, хотя никому в этой ситуации не хочется признавать инстинктивность своего поведения. Поэтому я склонен считать, что человеческое поведение подвержено влиянию инстинкта в гораздо большей степени, чем обычно считается, и что нам свойственно слишком часто заблуждаться в этом отношении в результате опять-таки инстинктивного преувеличения нашего рационализма.

273 Инстинкты – это типичные виды действия, и, как только мы сталкиваемся с единообразными и регулярно возникающими видами действия и реакции, мы можем заключить, что имеем дело с инстинктом, независимо от того, связан он с сознательным мотивом или нет.

274 Если мы интересуемся тем, много или мало у человека инстинктов, можно также поднять еще не рассматривавшийся вопрос о том, много или мало у человека первоначальных форм, или архетипов, психической реакции. Здесь мы сталкиваемся с той же самой трудностью, о которой я уже упоминал: мы настолько привыкли оперировать общепринятыми и самоочевидными понятиями, что даже не осознаем, в какой степени они основаны на архетипических формах восприятия. Подобно инстинктам, первообразы еле различимы из-за чрезмерной дифференциации нашего мышления. Подобно тому, как некоторые биологические теории приписывают человеку небольшое число инстинктов, так и теория познания рассматривает архетипы как немногочисленные и логически ограниченные категории понимания.

275 Платон, однако, отводит исключительно большое значение архетипам как метафизическим идеям, «парадигмам» или моделям, тогда как реальные вещи у него являются лишь копиями этих модельных идей. Средневековая философия со времен Блаженного Августина, у которого я позаимствовал идею архетипа7, в этом отношении продолжает придерживаться концепции Платона, вплоть до Мальбранша и Бэкона. Но у схоластиков мы встречаем мнение, что архетипы являются естественными образами, «врезанными» в разум человека, которые помогают ему приходить к тому или иному суждению. Так, Герберт Черберийский утверждает: «Природные инстинкты – это выражение тех способностей, которые заложены в каждом нормальном человеке и через которые общие понятия, касающиеся внутреннего устройства вещей, такие как причина, средство и предназначение вещей, добро, зло, красота, удовольствие и т. д., приводятся в соответствие друг с другом независимо от рационального мышления»8.

276 Со времен Декарта и Мальбранша метафизическое значение «идеи», или архетипа, постоянно ослабевало. Идея превратилась в «мысль», внутреннее условие познания – это четко сформулировал Спиноза: «Под “идеей” я понимаю духовное понятие, образуемое душой постольку, поскольку она является вещью мыслящей»9. Наконец, Кант свел архетипы к ограниченному числу категорий понимания. Шопенгауэр продолжил процесс упрощения, одновременно придав архетипам почти платоновское значение.

277 Даже это, слишком беглое описание позволяет нам вновь увидеть работу того самого психологического процесса, который скрывает инстинкты под покровом рациональных мотивов и преобразует архетипы в рациональные понятия. В таком обличье архетип можно распознать лишь с трудом. И все-таки манера, в которой люди строят внутреннюю картину мира, несмотря на все различие деталей, столь же единообразна и проявляется так же регулярно, как и инстинктивные действия. Ранее мы были вынуждены ввести понятие инстинкта, определяющего или регулирующего наши сознательные действия; точно так же теперь мы должны обозначить некий фактор, определяющий саму форму понимания, единообразие и регулярность наших восприятий. Именно этот фактор я и называю архетипом, или первообразом. Первообраз, вероятно, уместно определить как восприятие инстинктом самого себя или как «автопортрет» инстинкта, по аналогии с сознанием, понимаемым как внутреннее восприятие объективного жизненного процесса. Как сознательное понимание придает нашим действиям форму и направление, так и бессознательное понимание через архетип определяет форму и направление инстинкта. Если мы называем инстинкт «изощренным», то «интуиция» (или, другими словами, постижение с помощью архетипа), которая приводит архетип в действие, должна быть чем-то невероятно точным. Таким образом, бабочка-юкка должна нести внутри себя, так сказать, образ ситуации, «приводящей в действие» ее инстинкт. Этот образ позволяет ей «распознавать» цветок юкки и его структуру.

278 Предложенный Риверсом критерий «все или ничего» помог нам обнаружить действие инстинкта повсюду в человеческой психологии, и не исключено, что понятие первообраза сыграет такую же роль по отношению к действиям интуитивного постижения. Интуитивную деятельность легче всего наблюдать у первобытных людей. Мы постоянно сталкиваемся с определенными типическими образами и мотивами, лежащими в основе их мифологии. Эти образы являются автохтонными и возникают со значительным постоянством; повсюду мы обнаруживаем идею волшебной силы или вещества, духов и их деяний, героев и богов, легенды о них. В великих мировых религиях эти образы усовершенствуются и в то же время скрываются, насыщаются или обволакиваются рациональными формами. Они появляются даже в точных науках в качестве основы некоторых незаменимых вспомогательных понятий, таких как энергия, эфир и атом.10 В философии Бергсон возрождает первообраз в понятии «duree creatrice», которое можно встретить также у Прокла и, в его первоначальной форме, у Гераклита.

279 Аналитическая психология постоянно имеет дело с расстройствами сознательного понимания (постижения), вызванного наслаиванием архетипических образов, как у нормальных, так и у больных людей. Неадекватные из-за вмешательства инстинктов действия вызываются интуитивными видами постижения, управляемыми архетипами, и чаще всего ведут к возникновению чрезмерно интенсивных и нередко искаженных впечатлений.

280 Архетипы являются типичными формами или способами понимания (постижения), и, где бы мы ни встретились с единообразными и регулярно возникающими формами понимания (постижения), мы имеем дело с архетипом, независимо от того, узнаваем его мифологический характер или нет.

281 Коллективное бессознательное состоит из суммы инстинктов и их коррелятов – архетипов. Любой человек обладает как инстинктами, так и запасом архетипических образов. Наиболее впечатляющим доказательством этого утверждения является психопатология умственных расстройств, характеризующихся вторжением коллективного бессознательного. Например, при шизофрении мы часто можем наблюдать проявление архаических импульсов в сочетании с безошибочно узнаваемыми мифологическими образами.

282 С моей точки зрения, невозможно определить, что первично – понимание ситуации или импульс к действию. Мне кажется, они представляют собой просто различные аспекты жизнедеятельности, которые мы вынуждены рассматривать как два различных процесса в целях лучшего их понимания11.

Примечания

Доклад на английском языке был сделан К.Г. Юнгом в июле 1919 года на совместном заседании Аристотєльского общества, Духовной ассоциации и Британского психологического общества в Бедфордском колледже Лондонского университета. Впервые был опубликован в: British Journal of Psychology (General Section) (London), X (1919): 1, 15–26.

1 Reid Th. Essays on the Active Powers of Man. Edinburg, 1788, p. 103.

2 Кант И. Антропология // Собр. соч. / Под ред. Э. Кассирера. Берлин, 1912–1922. Т. 8, с. 156.

3 James W. Principles of psycology, II, p. 391.

4 Kerner von Marilaum. The Natural History of Plants, II, p. 156.

5 См.: Jung C.G. Psychological types, Def. 35: «Intuition». [Рус. пер. – Юнг К.Г. Психологические типы. СПб., 1995, пар. 733. Деф. 27. «Интуиция».]

6 [Это первый случай, когда Юнг употребляет термин «архетип» (Archetypus). Ранее в своих работах он рассматривал тот же феномен и использовал термин «первообраз» (Urbild), который он позаимствовал у Буркхардта (см.: Юнг К.Г. Символы трансформации. М., 2000, пар. 45. Примеч. 45; Юнг К.Г. Очерки по аналитической психологии. М., 2006, пар. 108.). Понятие «изначальный образ» здесь и далее используется как эквивалент понятия архетипа; это привело к неизбежной путанице и к убеждению, что юнговская теория унаследованных элементов предполагает наследственность представлений (идей или образов) – точка зрения, против которой Юнг неоднократно высказывался. Термин «изначальный образ», однако, в настоящем тексте явно фигурирует как графическое название для архетипа – бессознательной, по сути, сущности, которая, как указывает Юнг, является априорной формой – наследственным компонентом предметно-изобразительного образа, представленного в сознании.]

7 Термин «архетип» обнаружился и у Дионисия Ареопагита и в Corpus Hermeticum.

8 Herbert of Cherbury, Edward, Baron. De veritate, trans. by Carre [впервые опубликована в 1624 году].

9 Бенедикт Спиноза. Этика.

10 Как и устаревшее теперь понятие эфира, энергия и атом интуитивно постигались первобытными людьми. Первобытное понимание энергии выражено в понятии мана, а атома – в атоме Демокрита и в «душевных искрах или вспышках» австралийских аборигенов. [См. также: Юнг К.Г. Очерки по психологии бессознательного. М., 2006, пар. 108 и далее.]

11 На протяжении своей жизни я часто высказывался по теме этого короткого эссе, и выводы, к которым я пришел, изложены в статье под названием «О природе психического» (см. настоящее издание, пар. 345 и далее), где проблема инстинкта и архетипа изложена значительно более подробно. Биологическая сторона проблемы обсуждается в: Alverdes, «Die Wirksamkeit von Archetypen in den Instinkthandlungen der Tiere».

Структура психического

283 Психическое1 как отражение мира и человека представлено в столь безмерной сложности, что существует бесконечное множество аспектов его рассмотрения. Здесь возникает та же проблема, что и в случае познания мира: систематическое изучение мира лежит вне пределов возможностей человека, и поэтому все, что нам в этом смысле доступно, – это выявление обыденных правил и исследование тех узких аспектов, которые составляют для нас особенный интерес. Каждый исследователь выбирает для себя определенный фрагмент мира и сооружает для него собственную, частную систему, зачастую с непроницаемыми границами, так что через некоторое время ему начинает казаться, будто он ухватил смысл и структуру мира в целом. Но конечное никогда не обхватит бесконечное. Мир психических явлений есть лишь часть мира как целого, и кое-кому может показаться, что как раз в силу своей частности он более познаваем, чем весь мир целиком. Однако при этом не принимается во внимание, что психическое является единственным непосредственным явлением мира, а следовательно, и необходимым условием – sine qua non – всякого опыта.

284 Говоря, что единственными непосредственно познаваемыми элементами мира являются содержания сознания, я вовсе не пытаюсь свести «мир» к «представлению» о мире. Таким образом я хочу сформулировать нечто подобное тому, как если бы я сказал, что жизнь есть функция атома углерода. Эта аналогия демонстрирует ограниченность профессиональной точки зрения, которой я придерживаюсь, как только собираюсь дать вообще хоть какое-нибудь объяснение миру или даже только одной из его частей.

285 Моя точка зрения, естественно, является психологической, причем точкой зрения практического психолога, задача которого заключается в том, чтобы как можно быстрее разобраться в хаотической путанице

самых сложных психических состояний. Она кардинально отличается от точки зрения психолога, который в тиши лаборатории может спокойно исследовать какой-нибудь отдельный психический процесс. Это то же самое различие, которое существует между хирургом и гистологом. Точка зрения практического психолога не является также и метафизической: от него не требуется что-либо сказать о бытии вещей как таковом – существуют ли они в абсолютном виде или нет. Мои предметы лежат целиком в пределах переживаемого, опытного.

286 Моя первейшая обязанность заключается в том, чтобы уметь разбираться в комплексных условиях и быть способным говорить о них. Я должен достаточно понятным образом характеризовать сложное психическое явление и различать группы психических фактов. Это различение, в свою очередь, не должно производиться произвольно, если я хочу добиться взаимопонимания со своим пациентом. Значит, я вынужден использовать простые схемы, которые, с одной стороны, удовлетворительно отображают эмпирические факты, а с другой – связаны с тем, что общеизвестно и общепринято.

287 Классифицировать содержания сознания мы начнем, согласно традиционному правилу, с положения: Nihil est in intellectu, quod non antea fuerit in sensu[30].

288 Сознание как бы устремляется из внешнего мира вовнутрь, в нас, в форме чувственных восприятий. Мы видим, слышим, вкушаем, осязаем и обоняем мир и тем самым осознаем его. Чувственное восприятие говорит нам, что нечто есть. Но оно не говорит нам, что это. Об этом мы узнаем благодаря процессу не перцепции, а апперцепции, который является весьма сложным образованием. Это не значит, что чувственное восприятие является чем-то простым, однако по своей природе этот комплексный процесс скорее физиологический, нежели психический. Сложность апперцепции, с другой стороны, носит психический характер. Она является результатом взаимодействия различных психических процессов. Допустим, что мы слышим шум, природа которого нам неизвестна. Спустя некоторое время нам становится ясно, что этот своеобразный шум происходит от газового пузыря, образовавшегося в водопроводной трубе центрального отопления. Таким образом, мы поняли, что это за шум. Этим знанием мы обязаны процессу, который называется мышлением. Мышление говорит нам, чем является нечто.

289 Я только что назвал шум «своеобразным». Когда я называю что-либо «своеобразным», то тем самым подразумеваю некоторый особый чувственный тон, которым обладает вещь. Чувственный тон включает в себя оценку.

290 Процесс распознавания можно, в сущности, понимать как сравнение и различение с помощью памяти: если, например, я вижу огонь, то световой стимул вызывает у меня представление об «огне». Содержащееся в моей памяти бесчисленное множество образов воспоминаний об огне вступает в связь с только что полученным образом огня; в результате сравнения и различения с этими образами памяти возникает знание, то есть окончательная констатация особенностей только что приобретенного образа. Этот процесс в обиходном языке называется мышлением.

291 Иначе обстоит дело с процессом оценки: огонь, который я вижу, вызывает эмоциональные реакции приятия или неприятия, кроме того, образы памяти также привносят с собой сопутствующие эмоциональные проявления, которые называют чувственным тоном. В результате предмет кажется нам приятным, желанным, красивым или же отвратительным, плохим, негодным и т. д. В обыденном языке этот процесс называется чувствованием.

292 Интуитивный процесс отличен от чувственного восприятия, мышления или чувствования, хотя язык в этом отношении обнаруживает подозрительно слабую способность их различения. Можно воскликнуть: «О, я уже вижу, как горит весь дом». Или: «Ясно, как дважды два – четыре, что если здесь вспыхнет огонь, это будет большое несчастье». Или: «Я чувствую, что этот огонь приведет к страшной беде». В соответствии со своим темпераментом один будет называть свое предчувствие ясным видением, то есть уподоблять его восприятию, другой будет называть его мышлением. «Стоит только подумать, и сразу станет ясно, какие будут последствия», – скажет он. Третий, наконец, под впечатлением своего эмоционального состояния будет называть свое предвосхищение чувством. Я же понимаю интуицию как одну из основных функций психического, а именно, функцию восприятия возможностей, заключенных в ситуации.