Помоги проекту - поделись книгой:
Татаринъ, вспомнивъ манеру Степана Аркадьича не называть по картѣ, не повторялъ всякій разъ за нимъ, но доставилъ себѣ удовольствіе повторить весь заказъ по картѣ:
– Тюрбо, Сосъ бомарше, Poularde à l’estragon, Macedoin[e] du fruit.
И тотчасъ, какъ на пружинахъ, положивъ одну переплетенную карту, подхвативъ другую – карту винъ, понесъ ее къ Мишутѣ.
– Что же пить будемъ?
– Я шампанское, – отвѣчалъ[402] Левинъ.
– Какъ, сначала? А впрочемъ правда, пожалуй.[403] Ты любишь Oeil de Perdrix?[404] Ну, такъ этой марки[405] къ устрицамъ подай, а тамъ видно будетъ.
– Столоваго какого прикажете?
– Нюи подай, вотъ это.
– Слушаю-съ. Сыру вашего прикажете?
– Ну да, пармезанъ. Ты другой любишь?
И Татаринъ съ развѣвающимися фалдами надъ широкимъ тазомъ полетѣлъ и черезъ пять минутъ влетѣлъ съ блюдомъ открытыхъ устрицъ съ шаршавыми раковинами и съ бутылкой.[406]
Князь Мишута перекрестился маленькимъ крестикомъ надъ жилетной пуговицей, смявъ крахмаленную салфетку, засунулъ ее себѣ за жилетъ и взялся за устрицы.
– А не дурны, – говорилъ онъ, серебряной вилочкой сдирая съ перламутровой раковины и шлюпая, проглатывая ихъ одну за другой и вскидывая влажные и блестящіе глаза то на Левина, то на Татарина.[407]
Левинъ лѣниво ѣлъ непитательное блюдо, любуясь на Облонскаго. Даже Татаринъ, отвинтившій пробку и разливавшій игристое розоватое вино по разлатымъ тонкимъ рюмкамъ, поправляя свой бѣлый галстукъ, съ замѣтной улыбкой удовольствія поглядывалъ на Князя. «Вотъ это кушаютъ, служить весело».
– А ты скученъ? – сказалъ Князь Мишута, выпивая свой бокалъ. – Ты скученъ.
И лицо Облонскаго выразило истинное участіе. Его мучало то, что пріятель и собесѣдникъ его огорченъ.[408] Онъ видѣлъ, что[409] Левину хочется говорить о ней, и онъ началъ, разчищая ему дорогу:
– Чтоже, ты поѣдешь нынче вечеромъ къ Щербацкимъ? – сказалъ онъ,[410] отодвигая пустыя раковины и придвигая сыръ.[411]
– Да, я думаю, даже непремѣнно поѣду, хотя мнѣ показалось, что Княгиня неохотно звала меня.
– Что ты! Вздоръ какой! Это ея манера.[412]
– Ну, давай же, братецъ, супъ.
– Ну, такъ теперь давай длинный разговоръ.
– Да только я не знаю, говорить ли. Ну да, – сказалъ онъ, кончивъ супъ, – отчего не сказать. Такъ вотъ что. Если бы у тебя была сестра любимая, и я бы хотѣлъ жениться. Посовѣтовалъ ли бы ты ей выдти за меня?
– Я? Обѣими руками, но, къ несчастью, у меня нѣтъ сестры, а есть свояченица.
– Да я про нее и говорю, – рѣшительно сказалъ Левинъ. – Такъ скажи.
Румянецъ дѣтской покрылъ лобъ, уши и шею Ордынцева, когда онъ сказалъ это.[413]
– Про нее? – сказалъ Князь Мишута. – Но мнѣ нужно знать прежде твои планы. Ты, кажется, имѣлъ время рѣшить.
– Да, но я боюсь, ужасъ меня беретъ, я боюсь, что мнѣ откажутъ. Я всетаки надѣюсь, но тогда ужъ…
– Ну да, ну да,[414] – сіяя добродушной улыбкой, поддакивалъ Князь Мишута.
– И до сихъ поръ я не знаю, чего мнѣ ждать. Про себя я знаю.... да, это я знаю… – Онъ вдругъ сердито взглянулъ на вошедшаго Татарина и перемѣнилъ Русскую рѣчь на Французскую. – Я знаю, что я не любилъ другой женщины и, должно быть, не буду любить.[415]
– Ну да, ну да, – говорилъ Степанъ Аркадьичъ, и лицо его сіяло[416] все больше и больше, и онъ, не спуская глазъ съ Левина, подвинулъ къ себѣ серебряное блюдо съ тюрбо.[417]
– Ну что ты, какъ братъ, какъ отецъ, сказалъ бы мнѣ? Чего я могу ждать?
– Я? Я бы сказалъ, что я лучше ничего не желаю и что вѣроятности большія есть за то, что тебя примутъ.
– Ты думаешь? А если отказъ? Вѣдь это ужасно.
Онъ свалилъ себѣ рыбу на тарелку, чтобы не развлекать Князя Мишуту, начавшаго было класть.
– Послушай однако, – сказалъ[418] Князь Мишута, кладя свою пухлую руку на локоть[419] Левина, хотѣвшаго ѣсть безъ соуса. – Постой, ты соуса возьми. Пойми однако, что можетъ быть такое положеніе; я не говорю, что оно есть, но оно можетъ быть. Ты любишь дѣвушку и боишься поставить сразу судьбу на карту. Она любитъ и горда и тоже боится. И вы все выжидаете, и родители тоже ждутъ. Ну, подай другую, – обратился онъ къ слугѣ, доливавшему бокалы и вертѣвшемуся около нихъ именно тогда, когда его не нужно было.
– Да, если ты такъ говоришь,[420] – бросая вилку, сказалъ[421] Левинъ.
– Я не говорю, что это есть, это можетъ быть. Но ты[422] кушай.
Онъ[423] подвинулъ ему блюдо.
– Ты не въ присутствіи,[424] Мишута, ты не ограждай своей рѣчи. А если ты меня любишь, чему я вѣрю, скажи прямо, просто. Сколько шансовъ у меня успѣха?
– Да ты вотъ какіе вопросы задаешь![425] На твоемъ мѣстѣ я бы сдѣлалъ предложеніе, – сказалъ онъ.
– Ну, ты дипломатъ, я знаю. Ты не хочешь сказать прямо, но скажи, есть ли кто другой, котораго я могъ бы опасаться.
– Ну, это еще труднѣе задача; но я скажу тебѣ, что есть. Нынѣшнюю зиму Князь[426] Усманской Алексѣй часто ѣздитъ, знаешь. И я бы на твоемъ мѣстѣ рѣшалъ дѣло скорѣе.
– Ну и что?
– Да ничего, я только совѣтовалъ бы рѣшать дѣло скорѣе.[427]
– Но кто это такое и что такое этотъ Уворинъ, я понятія не имѣю. И что же, онъ очень ухаживаетъ?
– И да и нѣтъ. Уворинъ – это очень замѣчательный человѣкъ, и онъ долженъ нравиться женщинамъ.
– Отчего же, что онъ такое? – торопливо, горячо спрашивалъ Левинъ, дергая за руку Князя Мишуту, доѣдавшаго свое блюдо.
– Ты нынче увидишь его. Вопервыхъ, онъ хорошъ, вовторыхъ, онъ джентельменъ въ самомъ высокомъ смыслѣ этаго слова, потомъ онъ уменъ, поэтъ и славный, славный малый.
Левинъ вздохнулъ. Какъ онъ любилъ борьбу въ жизни вообще, такъ онъ не допускалъ ея возможности въ любви.
– Такъ ты говоришь, что есть шансы, – сказалъ онъ, задумчиво выпивая свой бокалъ.
– Вотъ что я тебѣ скажу: моя жена удивительная женщина. Ты вѣдь ее знаешь.[428] Она не глупа, то, что называется умомъ въ свѣтѣ, но она необыкновенная женщина. —[429] Князь Мишута вздохнулъ и помолчалъ минутку, вспомнивъ о своихъ отношеніяхъ съ женою. – Но у нее есть даръ провидѣнія. Не говоря о томъ, что она на сквозь видитъ людей, она знаетъ, что будетъ, особенно въ отношеніи браковъ. Она, напримѣръ, предсказала, что N выдетъ за S.,[430] и такъ и вышло, и она на твоей сторонѣ.
– Она меня любитъ.[431] О, она прелесть! Если бы я могъ любить больше Катерину Александровну, чѣмъ я ее люблю, то я любилъ бы ее за то, что она сестра твоей жены.
– Ну такъ она мало того что любитъ тебя, она говоритъ, что Кити будетъ твоей женой непремѣнно.
– Будетъ моей женой, – повторилъ[432] Левинъ, и лицо его вдругъ просіяло, расплылось улыбкой, той, которая близка къ слезамъ умиленія.
– Что бы тамъ не было, это будетъ, она говоритъ, и это будетъ хорошо, потому что онъ чистый человѣкъ.
Левинъ молчалъ. Улыбка расплылась до слезъ. Онъ сталъ сморкаться.
– Ну, какже я радъ, что мы съ тобой поговорили.
– Да, такъ ты будешь нынче. И я пріѣду.[433] Мнѣ только нужно съѣздить въ одно мѣсто, да, нужно.
– Я не умѣю говорить. Во мнѣ что-то есть непріятное.
– Хочешь, я тебѣ скажу твой недостатокъ. Ты резонеръ. Ты оскорбился?
– Нѣтъ, можетъ быть, это правда.[434] Это твоя жена говоритъ?
– Нѣтъ, это мое мнѣніе.
– Можетъ быть, эти мысли интересуютъ меня.
– Такъ пріѣзжай непремѣнно и отдайся теченью, оно принесетъ тебя. Счетъ! – крикнулъ онъ, взглянувъ на часы.
[435]Левинъ съ радостью досталъ изъ своего полнаго бумажника тѣ 17 рублей, которые съ начаемъ приходились на его долю и которые бы привели его, какъ деревенскаго жителя, въ ужасъ прежде, и Степанъ Аркадьичъ отдѣлилъ 17 рублей отъ 60, которые были у него въ карманѣ, и уплата счета[436] заключила, какъ всегда это бываетъ, прежній тонъ разговора.[437]
– Ну, теперь ты мнѣ скажи откровенно, – сказалъ Князь Мишута, доставая сигару и покойно усаживаясь, держась одной рукой за ручку бокала, а другой сигару. – Ты мнѣ дай совѣтъ. Я сказалъ, что мнѣ нужно съѣздить. Ты знаешь куда – къ женщинѣ. Не ужасайся. Я слабый, я дурной человѣкъ, но я человѣкъ. Ну, послушай. Положимъ, ты женатъ, ты любишь жену, но ты увлекся другой женщиной.[438]
– Извини, но я рѣшительно не понимаю этаго. Какъ бы… все равно, какъ не понимаю, какъ бы я теперь, наѣвшись здѣсь, пошелъ бы мимо калачной и укралъ бы калачъ.
Глаза Князя Мишуты совсѣмъ растаяли.
– Отчего же? Калачъ иногда такъ пахнетъ, что не удержишься. Ну, все равно, человѣкъ укралъ калачъ. Увлекся другой женщиной. Эта женщина милое, кроткое, любящее существо, бѣдная, одинокая и всѣмъ пожертвовала. Теперь, когда уже дѣло сдѣлано, ты пойми, неужели бросить ее? Положимъ, разстаться, чтобъ не разрушить семейную жизнь, но неужели не пожалѣть ее, не устроить, не смягчить?
– Ну ужъ извини меня, ты знаешь, я чудакъ, для меня всѣ женщины дѣлятся просто на два сорта, т. е. нѣтъ, вѣрнѣе, есть женщины и есть стервы. И я прелестныхъ падшихъ созданий не видалъ и не увижу, a такія, какъ та крашенная Француженка у конторки съ завитками, это для меня гадина, и всѣ падшія такія же.[439]
– А Евангельская?
– Я тебѣ говорю не выдумку мою, а это чувство. Какъ то, что ты пауковъ боишься, такъ я этихъ гадинъ, и потому ты, вѣрно, не изучалъ пауковъ и не знаешь ихъ нравовъ, такъ и я.
– Зачѣмъ такъ строго смотрѣть на жизнь, зачѣмъ дѣлать себѣ трудности,[440] зачѣмъ все натуживаться?
– Затѣмъ, чтобы не мучаться.
– Ахъ, повѣрь, все тоже самое будетъ, будешь ли или не будешь натуживаться. Послѣ мучаться, прежде мучаться…
– Да что же дѣлать? Въ этомъ разница нашихъ характеровъ. Ты на все смотришь легко и весело, видишь удовольствіе, а я работу.
– И я правъ, потому что, по крайней мѣрѣ, мнѣ весело, а тебѣ…[441]
Левинъ усмѣхнулся и ничего не сказалъ.
– Ахъ, кабы ты зналъ, какая она женщина.
– Кто? Эта гадина?
Князь Мишута разсмѣялся.
– Прелестная женщина! И женщина, которая внѣ брака жертвуетъ тебѣ всѣмъ, та любитъ… Да. – Левинъ пожалъ плечами. – Но ты не думай, я теперь ѣду навсегда проститься съ ней.
Они вышли и разъѣхались. Князь Мишута – къ прелестной женщинѣ, а Левинъ. – къ себѣ, чтобы переодѣться во фракъ и ѣхать къ Щербацкимъ.
* № 10 (рук. № 16).
Пріятно попыхивая изъ окна папиросу въ окно кареты, Князь Мишука ѣхалъ въ Присутствіе, съ каждымъ шагомъ лошадей, уносившихъ его отъ дома, чувствуя облегченіе отъ своего горя. Когда онъ пріѣхалъ въ Присутствіе и выскочилъ изъ кареты, кивая головой на поклоны писца и швейцара, уже въ душѣ его было все свѣтло и весело.
Княгиня между тѣмъ, успокоивъ ребенка, сѣла опять на то же мѣсто, гдѣ онъ засталъ ее, также сжавъ костлявые руки, неподвижно сидѣла, перебирая въ воспоминаніи весь бывшій разговоръ.
«Но чѣмъ же кончилъ онъ
II.
Князь Мишука, несмотря на то, что былъ не старъ (ему было подъ 40) и не въ большихъ чинахъ, на то, что никогда ничѣмъ особеннымъ не отличался ни въ школѣ ни по службѣ, никогда не былъ интриганомъ и, несмотря даже на свою всегдашнюю разгульную жизнь, занималъ почетное и приносившее хорошее жалованье мѣсто начальника въ одномъ изъ Московскихъ присутствій.
Мѣсто это онъ получилъ черезъ мужа сестры Анны (ту самую, которую онъ ожидалъ къ себѣ) Каренина, занимавшаго одно изъ важнѣйшихъ мѣстъ въ Министерствѣ, къ которому принадлежало Присутствіе; но если бы Каренинъ не назначилъ своего шурина на это мѣсто, то черезъ сотню другихъ лицъ – братьевъ, сестеръ, родныхъ, двоюродныхъ, дядей, тетокъ – Князь Мишука получилъ бы это мѣсто или всякое другое, подобное этому тысячъ въ 6 жалованья, на которое онъ считалъ себя имѣющимъ права. Половина Петербурга и Москвы были родня и пріятели Князя Мишуки, и всѣ знали его за добраго малаго, честнаго Князя Мишуку, который особеннаго пороха не выдумаетъ, но нигдѣ лицомъ въ грязь не ударитъ, и у котораго ничего нѣтъ и, несмотря на то, что онъ женился на богатой, дѣла разстроены, а которому нужны же наконецъ средства къ жизни.
Если бы человѣкъ, не имѣющій связей, хитростью, лестью пріобрѣлъ бы себѣ покровителей и черезъ этихъ покровителей пріобрѣлъ бы то самое мѣсто, которое имѣлъ князь Мишука, человѣкъ этотъ возбуждалъ бы отвращеніе всѣхъ хорошихъ людей; если бы человѣкъ, имѣющій тѣ связи, которые имѣлъ Князь Мишука, воспользовался этими связями, чтобы пріобрѣсти такое мѣсто, изъ котораго онъ вытѣснилъ бы болѣе способнаго человѣка, онъ тоже былъ бы непріятенъ; но Князь Мишука родился и выросъ въ средѣ тѣхъ людей, которые[442] были или стали сильными міра сего. Одна[443] треть государственныхъ людей, стариковъ, была пріятели его отца и знали его въ рубашечкѣ, другая[444] треть была съ нимъ на ты, а 3-я треть была хорошіе знакомые; слѣдовательно,[445] раздаватели земныхъ благъ въ видѣ мѣстъ, арендъ, концессій, уставовъ и т. п. всѣ были пріятели и не могли обойти своего, и Князю Мишукѣ нетолько не нужно было искать или подличать, а только не отказываться, не ломаться, не ссориться, не браниться, чего онъ никогда ни съ кѣмъ не дѣлалъ; кромѣ того, Князь Мишука и не желалъ и не требовалъ для себя особенныхъ большихъ земныхъ благъ, а самыхъ скромныхъ[446] – жалованье, пособіе, денежную награду и т. п. На эти блага ужъ онъ считалъ свои права несомнѣнными, и ему бы даже невозможно до смѣшнаго показалось то, чтобы ему, напримѣръ, отказали въ мѣстѣ въ тысячъ 6 жалованья, тѣмъ болѣе что онъ чувствовалъ, что онъ свою должность могъ исполнять и ислолнялъ хорошо.
Занимая 2-й годъ мѣсто начальника Присутствія въ Москвѣ, Князь Мишука, и прежде пользовавшійся общимъ расположеніемъ, пріобрѣлъ еще большее уваженіе сослуживцевъ, подчиненныхъ, начальниковъ и всѣхъ, кто имѣлъ до него дѣло.
Главный даръ Князя Мишуки, заслуживавшій ему эту общую любовь и уваженіе даже, состоялъ, кромѣ мягкости и веселаго дружелюбія, съ которыми онъ относился ко всѣмъ людямъ, кромѣ точности и пунктуальности, преимущественно въ полной безстрастности, съ которой онъ относился къ дѣлу, и въ полнѣйшей природной либеральности, состоящей для него въ томъ, что онъ совершенно ровно и одинаково относился ко всѣмъ людямъ, какого бы состоянія и званія они ни были. Кромѣ того, князь Мишука, не считавшій себя совершенствомъ, былъ исполненъ снисходительности къ людямъ и этимъ нравился всѣмъ тѣмъ, кто имѣлъ до него дѣло. Сверхъ же всего этаго онъ имѣлъ даръ, обыкновенно независящій отъ ума или другихъ способностей, но какъ таланты, случайно розданные людямъ, – онъ имѣлъ даръ ясно, легко и кратко и все таки форменно выражать смыслъ дѣла письменно и изустно, и этимъ даромъ онъ законно первенствовалъ въ своемъ присутствіи.
Войдя въ присутствіе, провожаемый почтительнымъ швейцаромъ съ портфелемъ, Князь Мишука прошелъ въ свой маленькій кабинетъ и надѣлъ мундиръ. Писцы и служащіе всѣ встали, почтительно кланяясь. Князь Мишука поспѣшно привычно прошелъ къ своему мѣсту и сѣлъ, здороваясь, пожимая руки, съ членами.
Секретарь, почтительно наклоненный, подошелъ съ бумагами и, указывая на бумаги, проговорилъ тихимъ голосомъ:
– Журналъ вчерашняго присутствія и свѣденія отъ Пензенскаго Губернскаго Правленія по дѣлу о кражѣ…
– Хорошо, хорошо, благодарю, – проговорилъ Князь Мишука, закладывая жирнымъ пальцемъ бумагу и съ привычной скромной офиціальностью открылъ присутствіе.
«Если бы они знали, – думалъ онъ, слушая докладъ, – какимъ виноватымъ мальчикомъ полчаса тому назадъ былъ ихъ Предсѣдатель», и[447] звѣздочки глазъ его весело заблестѣли. Колесо завертѣлось, Князь Мишука почувствовалъ, что вертится и самъ въ немъ, и забылъ все непріятное. Одно, что во время занятій приходило ему въ голову, – была пріятная мысль о томъ, что въ 2 часа надо сдѣлать перерывъ и позавтракать.
Еще не было 2-хъ часовъ, когда у большихъ стеклянныхъ дверей залы присутствія, у которыхъ стоялъ сторожъ,[448] показалась фигура человѣка безъ мундира, и всѣ члены изъ подъ портрета и изъ за зерцала, обрадывавшись развлеченію, оглянулись на явившагося человѣка, но зазѣвавшійся сторожъ тотчасъ же изгналъ вошедшаго и заперъ за нимъ дверь.
Князю Мишукѣ, не переставая слушать дѣло, показалось, что вошедшій былъ пріятель его Левинъ, и онъ, нагнувшись къ сосѣду члену, проговорилъ:
Поделиться книгой: