Помоги проекту - поделись книгой:
Изъ двери камеры, гдѣ ихъ было болѣе 10 женщинъ, вошла невысокая молодая женщина въ сѣромъ халатѣ, надѣтомъ на бѣлую кофту и бѣлую юбку. На ногахъ женщины были полотняные чулки, голова была повязана бѣлой косынкой, но такъ, что изъ подъ нея виднѣлись очень черные волосы, красиво обрамлявшіе бѣлый, гладкій, невысокій лобъ. Лицо у женщины было измученное и болѣзненное; немного подпухшіе черные глаза косили; но,168 несмотря на это, женщина была не лишена привлекательности, если бы не болѣзненная блѣдность и тупое,169 унылое выраженіе лица.
– Ну съ Богомъ! Часъ добрый, – сказала ей, провожая ее, высокая старуха арестантка.
– Спасибо, не давай же имъ сундучка трогать.
– Не дамъ.
– Ну, ну, маршъ! – крикнулъ вахтеръ.
Женщина вышла. Изъ сосѣдней камеры выведена была другая женщина. Въ мужскомъ отдѣленіи, внизу, вывели еще мущину, и ихъ всѣхъ троихъ свели въ контору и повели по улицамъ въ Кремль, въ Окружный Судъ.
Дѣло ихъ слушалось въ нынѣшнее утро.
Женщина эта, Маслова, была проститутка и обвинялась въ отравленіи купца. Другая женщина и мущина – ея сообщники.170
И ихъ повели по Москвѣ, по серединѣ улицы. Извощики, лавочники, рѣдкіе прохожіе съ любопытствомъ смотрѣли на нихъ и невольно больше останавливали вниманіе на красивой, миловидной Масловой.
Она шла опустивъ голову, стараясь ступать легче по камнямъ, отвыкшими отъ ходьбы ногами. Утро было красивое, весеннее, веселое.
Исторія Масловой была старая, самая обыкновенная исторія.
Дѣдъ Масловой былъ дворовый портной, пьяница; жена его, бабка, была прачка господъ Юханцевыхъ Рязанской губерніи.
Портной былъ пьяница,171 и семья его пропала бы, потому что онъ все пропивалъ съ себя, если бы Пелагея, жена172 его, которую господа оставили у себя въ прачкахъ, не работала до старости. Одну изъ дочерей своихъ, самую плохую, Пелагея оставила при себѣ прачешничать. Вотъ эта то плохая, болѣзненная дѣвушка родила. Мать била ее и хотѣла отослать ребенка, дѣвочку, въ воспитательный домъ, но случилось, что барышни узнали про это и взяли дѣвочку къ себѣ. Скоро послѣ этаго Пелагея умерла, и ея [дочь] отошла отъ Юханцевыхъ и ушла въ Москву и тамъ скоро тоже умерла отъ простуды. У дѣвочки никого не осталось.
Дѣвочка росла у старыхъ барышень, и дѣвочка вышла прелестная, такъ что привязались къ ребенку. Барышни считали себя благодѣтельницами за то, что они спасли дѣвочку отъ смерти и развратной матери, и потомъ, воспитавъ ее такъ, что дѣвочка Катюша стала ловкой, грамотной горничной, они считали, что сдѣлали для нее больше, чѣмъ требовалось.
Когда дѣвочкѣ минуло 18 лѣтъ и она стала красивой женщиной, случилось, что къ старымъ барышнямъ пріѣхалъ ихъ племянникъ и наслѣдникъ. Племянникъ этотъ ѣхалъ на войну въ полкъ.
Онъ и прежде, за годъ передъ этимъ, жилъ 2 мѣсяца у тетушекъ, но тогда ничего не случилось. Ему было 18, Катюшѣ было 16 лѣтъ, и, хотя имъ и случилось разъ, играя въ горѣлки, поцѣловаться, между ними ничего не было, и племянникъ краснѣлъ, какъ красная дѣвушка, всякій разъ, какъ встрѣчалъ ее. Но тутъ, когда онъ ѣхалъ въ армію, случилось то, что она отдалась ему и потеряла невинность. Она и прежде, когда онъ пріѣзжалъ годъ тому назадъ, полюбила его. Теперь же она не могла устоять противъ него. Онъ былъ молодъ, красивъ, онъ ѣхалъ въ армію. Она никакихъ не знала радостей и полюбила его. И она потеряла себя.
На другой же день послѣ той ночи, когда она отдалась ему, онъ уѣхалъ въ армію, а она осталась подметать комнаты, варить кофе, дѣлать постирушечки. Тяжело, мучительно ей было; но она продолжала жить по прежнему: плакала по ночамъ и работала днемъ. Но черезъ 5 мѣсяцевъ стало уже несомнѣнно, что она беременна. Она надѣялась выкинуть, прыгала съ комода, пила уксусъ, но ничего не помогло.
Въ это самое время она узнала, что соблазнитель ея ѣдетъ изъ арміи и долженъ проѣхать мимо нихъ. Сначала старыя барышни говорили, что онъ заѣдетъ, но потомъ узнали, что онъ раненъ и не заѣдетъ;173 и она рѣшила убить себя и пошла ночью на желѣзную дорогу, чтобы лечь подъ тотъ поѣздъ, въ которомъ онъ проѣдетъ. Но тутъ, какъ разъ тутъ, въ эту ночь, она почувствовала движеніе ребенка. И вся душа ея перемѣнилась. Съ тѣхъ поръ она стала готовиться къ отходу отъ господъ и къ родамъ. Но еще прежде чѣмъ она стала проситься уйти, ее прогнали. Замѣтили, что она дурно работаетъ, и узнали, что она дурно вела себя.
Идти ей было некуда. Родныхъ у ней были двѣ тетки и два дяди, но они всѣ были бѣдны, и она мало знала ихъ, и она пошла къ крестной. Крестная была бѣдная вдова сапожника, деревенская бабка. Одного сына ея отдали въ солдаты. Крествая держала шинокъ, приняла къ себѣ Катюшу и, разсчитывая на тѣ 127 рублей, которые Катюша принесла съ собой, приняла ея ребенка – тоже дѣвочку – и держала у себя все время ея болѣзни.
Катюша заболѣла послѣ родовъ и лежала въ сильномъ жару, когда крестная призвала старуху, занимавшуюся доставленіемъ дѣтей въ воспитательный домъ, и отдала ей ребенка. Обѣ старухи выпили, спрыснули Катюшу.
Старуха-ребятница взяла ребенка къ себѣ и, кормя его соской, продержала 8 дней у себя, пока собрался у нея «камплетъ», какъ она называла ребятъ, для поѣздки въ Москву. А то для каждаго брать отдѣльный билетъ было дорого; съ 4-мя же ребятами на каждаго ложилось не больше рубля.
Приладивъ большую корзину съ гнутой ручкой, съ двумя отдѣленіями, старуха-ребятница положила запеленутыхъ ребятъ по два на каждую сторону, приладила сосочку, и, усѣвшись въ 3-емъ классѣ такъ, чтобы можно было вынимать корзину изъ подъ сидѣнья и затыкать сосочкой рты тѣмъ, которые пищали, она повезла вмѣстѣ съ другими и Катюшинаго ребенка въ воспитательный, гдѣ, хотя и безъ этой корзины, точно также умирало 80 дѣтей изъ ста.
Несмотря на дурной воздухъ, холодъ изъ двери, нечистоту, въ которой лежала Катюша въ гнилой избушкѣ крестной, несмотря даже на лѣкарства, которыя давала ей бабка, она выздоровела и черезъ 7 недѣль шатаясь встала съ грязной, полной насѣкомыхъ постели. Крестная взяла у Катюши денегъ за прожитье, за кормъ, за чай – 20 рублей за два мѣсяца, 30 рублей пошли на отправку ребенка, и теперь крестная просила дать ей еще въ займы 40 рублей на корову. Для самой же Катюши крестная пріискала мѣсто къ лѣсничему въ горничныя. Катюша согласилась.
Со времени ночи, проведенной Катюшей на откосѣ желѣзной дороги, душа ея вся измѣнилась. Съ 14, 15 лѣтъ она сблизилась съ Матреной Павловной, съ Софьей Ивановной она читала книги, читала Достоевскаго, Тургенева, вѣрила въ то, что есть добродѣтель и порокъ, что можно и должно быть хорошей. Эти вѣрованія еще усилились, когда племянникъ тетушекъ Дмитрій Ивановичъ гостилъ въ первый разъ и давалъ ей читать книги. Но съ того времени, какъ онъ соблазнилъ ее и уѣхалъ, въ особенности съ той ночи, когда она хотѣла убить себя, она поняла, что все было вздоръ и господскія игрушки. И все то, что она увидала у крестной, вся эта нужда, вся жестокая борьба изъ за денегъ, всѣ эти бѣдныя радости, состоящія только въ одурманеніи себя, и ея собственная нужда, въ которой никто не принималъ участія, подтвердили ей это, и она разъ навсегда поняла, и несомнѣнно поняла, что всякій только до себя и что всѣ эти слова: добродѣтель и порокъ, все вздоръ, обманъ. Жить надо, и что слаще и богаче, то лучше.
Катюша поступила къ лѣсничему за 5 рублей въ мѣсяцъ и чай.
Лѣсничій былъ женатый черный толстый человѣкъ. Съ перваго же дня она увидала, что онъ смотритъ на ея груди, и въ первое время это смущало ее, но потомъ, когда онъ сталъ приставать къ ней, она подумала воспользоваться этимъ. Но онъ былъ опытнѣе и хитрѣе ея и, выждавъ минуту, овладѣлъ ею. Ей было гадко и стыдно, и она стала пить. Тутъ же началась ревность жены. Жена догадывалась и злилась и разъ прибила Катюшу и выгнала ее. Денегъ было 17 рублей. Объѣздчикъ, съ которымъ Катюша была знакома, посовѣтовалъ ѣхать въ Москву. Въ Москвѣ была одна изъ тетокъ за переплетчикомъ. Тетка оказалась въ бѣдности. Мужъ пилъ. Они все таки приняли Катюшу, но кончилось тѣмъ, что Катюша отдала ей всѣ деньги, чтобъ кормить дѣтей.
Дорогой съ ней ѣхала барыня въ перстняхъ и браслетахъ. Барыня эта дала свой адресъ и обѣщала мѣсто. Катюша прошла къ ней. Она подпоила ее и предложила поступить въ ея заведенiе. Она дала ей денегъ, взяла обязательство, и Катюша поступила. Въ заведеньи она называлась Любашей, и пошла жизнь ночью, освидѣтельствованія еженедѣльные и гости: прикащики, студенты, офицеры, старики, молодые, гимназисты.
Такъ прошло 3 года. Всѣхъ лѣтъ со времени Дмитрія Ивановича прошло 7 лѣтъ. И вотъ случилось, что прислалъ за ней купецъ въ номера, она поѣхала, потомъ купецъ къ нимъ пріѣхалъ, посылалъ ее въ номера за деньгами, потомъ опять она къ нему поѣхала; пилъ много купецъ, бушевалъ, коридорный посовѣтывалъ ей всыпать купцу порошковъ сонныхъ въ вино. Она всыпала, купецъ умеръ. И вотъ ее посадили въ острогъ и хотятъ засудить въ каторгу за то, что она отравила купца. Сидитъ она уже 7 мѣсяцевъ, въ тюрьмѣ кормитъ вшей, платье ея все [
Въ судъ привели рано, еще 9 часовъ не было, а судъ начался только въ 12. Намучалась пока и наголодалась, да и скучно было. Но вотъ позвали въ судъ и посадили.
* № 2 (рук. № 6).
Неловко и совѣстно ему было вотъ отъ чего. Еще на 3-мъ курсѣ университета онъ прочелъ «Прогрессъ и бѣдность» Генри Джорджа и былъ такъ пораженъ истинностью и практичностью этого ученія, что сдѣлался страстнымъ поклонникомъ этого ученія, врагомъ земельной собственности и пропагандистомъ Single Tax system.174 Сочувствія своему увлеченію онъ не встрѣтилъ тогда ни среди своихъ родныхъ и знакомыхъ, что было очень понятно, потому что они всѣ почти были землевладѣльцы, но, что было менѣе понятно, не встрѣтилъ сочувствія этому ученію и среди профессоровъ университета. Профессора самые либеральные, соціалистически настроенные, проповѣдывавшіе 8-часовый рабочій день, обезпеченіе рабочихъ, союзы ихъ и стачки, презрительно относились объ ученіи Генри Джорджа, очень неосновательно доказывая его несостоятельность. Это такъ разсердило Нехлюдова, что онъ тогда же объявилъ матери, что выйдетъ изъ университета. И действительно вышелъ изъ университета съ намѣреніемъ посвятить всѣ свои силы на распространеніе этого ученія. Само собой разумѣется, что онъ тогда же рѣшилъ, что устроитъ свою жизнь такъ, чтобы она не противорѣчила его проповѣди, и потому никогда не будетъ владѣть землею. И дѣйствительно, онъ при жизни матери получалъ отъ нея деньги, не владея землей. Хотя съ тѣхъ поръ прошло 14 лѣтъ, во время которыхъ Нехлюдовъ пережилъ многое, онъ никогда не отказывался отъ своихъ мыслей, и вотъ теперь въ первый разъ ему пришлось проверить искренность своихъ убѣжденій. Мать теперь уже не мешала ему устроить свою жизнь сообразно съ своими убѣжденіями, но онъ не только не радовался теперь этой возможности, но напротивъ, стѣснялся ею. И отъ этого ему было неловко и совестно.
* № 3 (рук. № 8).
Хотя жизнь его пошла не такъ, какъ онъ мечталъ: за границей онъ не нашелъ того сочувствія своимъ убѣжденіямъ, котораго ожидалъ, переводъ его Генри Джорджа былъ запрещенъ цензурой, какъ и сочиненіе его остановилось на второй главе, и онъ, вмѣсто скромной жизни, которою онъ рѣешилъ жить, жилъ часто совсѣмъ другою, роскошной светской жизнью, въ которую невольно втягивали его родные и, главное, мать, онъ никогда вполнѣ не отказывался отъ идеи своей юности и по прежнему считалъ земельную собственность такимъ же преступленіемъ, какъ рабовладѣльчество, хотя если бы онъ строго разобралъ свое положеніе, онъ бы увидалъ, что, получая деньги отъ матери, получаемыя съ имѣній, съ земли, и проживая ихъ, жизнь его противорѣчитъ его принципамъ, онъ все таки прямо не нарушалъ своихъ убѣжденій, не признавалъ своего права на земельную собственность. Теперь же приходилось это сдѣлать. И этотъ первый экзаменъ, первое испытаніе прочности и искренности его убѣжденій, которое представилось ему въ письмѣ арендатора, заставило его испытать чувство стыда. Чувство стыда онъ испытывалъ потому, что въ глубинѣ души уже зналъ, какъ онъ рѣшитъ этотъ вопросъ. Онъ зналъ впередъ, что онъ рѣшитъ этотъ вопросъ положительно, т. е. отдастъ землю если не арендатору, то крестьянамъ, получитъ съ нихъ деньги за право, которое онъ нетолько не признавалъ, но признавалъ безбожнымъ. Признаетъ же онъ это право и возьметъ деньги потому, что, во 1-хъ, нетолько вся жизнь его теперь сложилась такъ, что по его привычкамъ ему нужны деньги, если и не всѣ тѣ, на которыя онъ по наслѣдству матери имѣетъ право, то хотя малая часть ихъ. А признать право на пользованіе малой частью незаконнаго или всѣмъ – развѣ не все равно; во 2-хъ, потому, что нетолько его жизнь, но всѣ тѣ учрежденія въ имѣніяхъ матери, какъ то: школы, больница, лавка, товарищество, которыя устроены имъ, должны рушиться, если онъ отдастъ имъ землю, и, въ 3-хъ, главное, то, что теперь, когда онъ думаетъ жениться на дѣвушкѣ, привыкшей къ роскоши, онъ не можетъ именно теперь отказаться отъ своихъ правъ, разсчитывая на ея имѣнье. Служить же правительству при теперешнемъ реакціонномъ его направленіи онъ никакъ не можетъ, найти же дѣятельность, которая бы давала средства для жизни, къ которой и она и онъ привыкли, онъ теперь, въ 32 года, не служивъ нигде и не выработавъ въ себѣ никакой спеціальности, никакъ не можетъ. Все это онъ не обдумалъ такъ, какъ это написано здѣсь, но общій выводъ изъ всѣхъ этихъ доводовъ былъ ему уже ясенъ въ его душѣ.
И потому онъ, оставивъ письмо арендатора безъ отвѣта, имѣя въ виду то, что до срока аренды еще два мѣсяца, во время которыхъ должны же выясниться его отношенія къ Алинѣ, онъ поспѣшно написалъ Кармалиной, что благодаритъ за напоминаніе и постарается придти вечѳромъ. И взявъ съ собой въ мѣшечекъ папиросъ и книгу, поѣхалъ въ судъ.
* № 4 (рук. № 6).
Въ эту минуту танцоръ предсѣдатель былъ занятъ вовсе не танцами и еще меньше сессіей суда, въ которой ему предстояло предсѣдательствовать. Занятъ онъ былъ очень непріятной исторіей, происшедшей у него вчера вечеромъ въ клубѣ съ партнеромъ. Онъ, разсердившись, сказалъ партнеру: «такъ не играютъ даже сапожники», на что партнеръ сказалъ: «вы сами глупо назначили, а теперь меня обвиняете». – «Такъ не говорятъ въ порядочномъ обществѣ», сказалъ на это предсѣдатель. И тутъ партнеръ вдругъ взбѣленился – долженъ быть пьянъ – и сталъ говорить грубости и бросилъ карты.
* № 5 (рук. № 7).
Предсѣдатель былъ высокій, статный мущина съ прекрасными бакенбардами. <Нехлюдовъ узналъ его. Онъ встрѣчалъ его въ обществѣ и зналъ за большого любителя танцевъ. Еще въ нынѣшнемъ году зимой Нехлюдовъ видѣлъ, какъ онъ на одномъ маленькомъ вечерѣ старательно и одушевленно танцевалъ мазурку и, обливаясь потомъ и выкрикивая: «les dames en avant175» и т. д., дирижировалъ котильономъ.
Въ эту минуту танцоръ предсѣдатель былъ занятъ вовсе не танцами и еще меньше сессіей суда, въ которой ему предстояло предсѣдательствовать. Занятъ онъ былъ очень важнымъ дѣломъ, могущимъ изменить всю его жизнь.176 Жена его была родственница миліонера Полтавина, и въ самое послѣднее время Полтавинъ переѣхалъ въ Москву, поссорился съ своимъ наслѣдникомъ племянникомъ, даже прогналъ и сблизился съ его женою, такъ что были всѣ вѣроятія того, что если не все, то большая доля его наслѣдства перейдетъ къ нимъ. Вчера еще только онъ подарилъ женѣ председателя прекрасный беккеровскій концертный рояль и просилъ предсѣдателя привезти къ нему нотаріуса.
Предсѣдатель танцоръ былъ полонъ мыслями объ этомъ ожидающемъ его богатствѣ, и потому предстоящее веденіе сессіи мало интересовало его.>177
* № 6 (рук. № 8).
Подсудимые, какъ всегда, вслѣдствіи того положенія, въ которое они были поставлены: тѣхъ солдатъ, которые съ обнаженными саблями находились съ ними, и того мѣста, которое они занимали въ залѣ за рѣшеткой, представлялись ему людьми изъ другого, таинственнаго, чуждаго ему и страшнаго міра. Особенно страшна ему казалась женщина въ арестантскомъ халате, и наглая и стыдливая, и привлекательная и отталкивающая; страшна именно этой какой то своей бѣсовской привлекательностью. И Нехлюдовъ принялъ рѣшеніе быть какъ можно внимательнѣе и безпристрастнѣе особенно къ ней. Она, судя по ея професіи и по ея привлекательности и по ея арестантскому халату, должна была быть, по его предположеніямъ, главной пружиной преступленія.
* № 7 (рук. № 7).
Третья подсудимая была черноволосая, чернобровая,178 широколицая женщина съ очень бѣлымъ пухлымъ лицомъ179 и черными глазами. Женщина эта была одѣта180 также въ арестантскій халатъ, только волосы ея были не покрыты. Женщина эта была бы красива – особенно черные глаза, которые она то опускала, то поднимала, были очень красивы – еслибы не печать разврата на всей ея фигурѣ и лицѣ. Глаза какъ то невольно притягивались къ ней, и вмѣстѣ съ тѣмъ совѣстно было смотрѣть на нее. Даже жандармъ, мимо котораго она проходила, улыбнулся, посмотрѣвъ на нее, и потомъ тотчасъ же отвернулся и сталъ смотрѣть прямо.
Женщина взошла, опустивъ голову и глаза, и подняла ихъ только тогда, когда ей надо было обходить скамью и садиться. Глаза у нея были узкіе, подпухшіе и очень черные. То, что видно было изъ лица этой женщины, было желтовато бѣло, какъ бываютъ бѣлы ростки картофеля, проросшаго въ погребѣ, и руки и лица людей, живущихъ въ тюрьмахъ безъ солнца.
* № 8 (рук. № 8).
<Волосы ея были зачесаны наверхъ съ большими, торчавшими въ нихъ полумѣсяцами шпильками, на лбу и вискахъ были завитки. Черные, заплывшіе агатовые глаза,181 ярко блестѣвшіе изъ подъ182 тонкихъ бровей. Носъ былъ не правильный, но все неестественно бѣлое лицо съ небольшимъ пріятнымъ ртомъ было привлекательно. Полная, особенно открытая шея была особенно бѣла, какъ бываютъ бѣлы руки и лица людей, живущихъ безъ солнца и труда въ больницахъ и тюрьмахъ.>
* № 9 (рук. № 11).
<Женщина эта была бы красива: красивы были и невысокій, но прекрасно обрамленный черными волосами лобъ, и прямыя тонкія брови, и тонкій небольшой носъ, и изогнутыя губы съ дѣтски выдающейся верхней губой, и, въ особенности, агатовые большиіе добрые, немного косившіе глаза. Она была бы красива, если бы не вялое, унылое выраженіе одутловатаго лица.>
* № 10 (рук. № 6).
Несмотря на впечатлѣніе неловкости и стыда, оставленное присягой, усиленное еще рѣчью предсѣдателя, въ которой онъ внушалъ присяжнымъ, что если они нарушать присягу, они подвергнутся уголовному суду, точно какъ будто само собой разумѣлось, что присягѣ никто не вѣритъ и что удержать отъ клятвопреступленій можетъ только страхъ уголовной кары, несмотря на это непріятное впечатлѣніе, Нехлюдовъ находился въ самомъ серьезномъ и строгомъ къ себѣ настроеніи, собираясь съ величайшимъ вниманіемъ исполнить свою обязанность общественной совѣсти.
* № 11 (рук. № 11).
Ему немножко совѣстно было, держа въ странномъ положенiи руку, обѣщаться не лгать, какъ будто предполагалось, что онъ готовится къ этому, и непріятно обѣщаться и клясться крестомъ и евангеліемъ, когда онъ не приписывалъ никакого значенія ни кресту ни евангелію.183 «Но чтожъ, вѣдь это пустая формальность», повторялъ онъ себѣ обычное разсужденіе людей въ такихъ случаяхъ. Дѣлать ему помогало то, что дѣлалъ не онъ одинъ, a
* № 12 (рук. № 8).
Она теперь была совсѣмъ не та, какою она вошла въ залу. Она не потупляла болѣе голову, не медлила говорить и не шептала, какъ прежде, а, напротивъ, смотрѣла прямо, вызывающе и говорила рѣзко, громко и быстро.
– Признаю, что налила въ вино купцу капли, но не знала и не думала, что отъ нихъ можно умереть. А то бы ни за что не дала, а и то согласилась дать только потому, что была очень пьяна, – сказала она и улыбнулась, и улыбка эта, открывъ недостатокъ однаго передняго зуба, произвела на Нехлюдова впечатлѣніе, какъ будто онъ шелъ, шелъ и вдругъ оборвался куда то.
* № 13 (рук. № 8).
Но съ тѣхъ поръ, какъ они такъ нечаянно поцѣловались, играя въ горѣлки, они уже больше никогда не цѣловались и какъ будто оба боялись этаго.
Въ числѣ тѣхъ мечтаній, въ которыхъ жиль въ это время Нехлюдовъ, было и то – одно изъ самыхъ главныхъ мечтаній – то, что онъ встрѣтитъ ту женщину, которая предназначена ему, и, не зная и не любя никакой другой женщины, не растративъ себя, онъ отдастся всей душой этой любви, и она полюбить его, и онъ будетъ божественно счастливъ. Женщина эта будетъ имѣть всѣ совершенства. Она будетъ и хороша, и чиста, и умна, и добра и не будетъ похожа ни на одну изъ тѣхъ женщинъ, которыхъ онъ видалъ. Катюша немного была похожа на эту женщину, но та будетъ совсѣмъ не то. Несмотря на такое представленіе о будущей женѣ своей, иногда все таки Нехлюдовъ думалъ и о Катюшѣ, какъ о будущей женѣ своей. Почему же не она, если я люблю ее и она любить меня? Но эти мысли только изрѣдка нечаянно приходили ему, и потому онъ ничего никогда не говорилъ объ этомъ Катюшѣ, а говорилъ съ ней только о не касающихся его и ея предметахъ.
* № 14 (рук. № 11).
Заграничное пребываніе не дало ему того, что онъ ожидалъ. Онъ не встрѣтилъ и тамъ, въ Германіи, сочувствія своимъ идеямъ. Генри Джорджа тамъ почти не знали, а если знали, то очень рѣшительно опровергали, считая его учете неосновательнымъ. Мысли его никого не удивляли и не привлекали, и всѣ намекали ему на недостаточность его знаній. Чтобы пополнить эти знанія, онъ сталь слушать лекціи политической экономіи и потомъ философіи въ нѣмецкихъ университетахъ, но государственный соціализмъ, который преподавался съ кафедръ политической экономіи, отталкивалъ его. Философія же не интересовала его въ томъ видѣ, въ которомъ она преподавалась. Ему съ первыхъ же лекцій хотѣлось возражать професору. Такъ что слушаніе лекцій скоро кончилось, и онъ поѣхалъ въ Италію, гдѣ увлекся живописью, къ которой у него были способности. Онъ нанялъ студію, сошелся съ художниками и сталъ усердно работать, мечтая о томъ, чтобы сдѣлаться знаменитымъ художникомъ. Но и это увлеченіе продолжалось не долго. Мать ѣхала въ Петербургъ и звала его ѣхать съ собой. Онъ поѣхалъ съ ней, намѣреваясь вернуться, но тутъ въ первый разъ онъ вступилъ въ Петербургское высшее свѣтское общество, въ которомъ были связи его отца и матери. Онъ былъ принятъ какъ свой и какъ желательный женихъ. По просьбѣ матери онъ согласился поступить въ дипломатическiй корпусъ и подъ вліяніемъ тщеславія, удовлетворяемаго его успѣхомъ въ свѣтѣ, такъ какъ онъ былъ красивъ и оригиналенъ, прожилъ зиму въ Петербургѣ такъ, какъ живутъ обыкновенно свѣтскіе молодые люди: ухаживалъ за замужней кузиной самымъ платоническимъ образомъ и также одновременно за пріѣзжей актрисой. Онъ не отказался отъ своихъ мыслей о несправедливости земельной собственности и даже проповѣдывалъ эти свои мысли въ свѣтѣ и тѣмъ казался очень оригинальнымъ, но самъ жилъ, проживая большія деньги, получаемыя съ земли, и обходилъ это противорѣчіе тѣмъ, что землей владѣлъ не онъ, а его мать, и она давала ему деньги. Въ эту зиму онъ началъ пить и курить, и въ эту же зиму съ нимъ случилось то, что одинъ разъ послѣ ужина, на который они съѣхались съ пріятелями, изъ театра они поѣхали къ женщинамъ, и онъ палъ самымъ пошлымъ и обыкновеннымъ образомъ. Ему это было больно, но точно также какъ въ вопросѣ о собственности, и въ вопросѣ о цѣломудріи и бракѣ онъ не отказался отъ мысли о томъ, что онъ встрѣтитъ ту совершенную и непорочно чистую женщину, которая полюбитъ его перваго и которой онъ отдастъ всю свою жизнь, но онъ только допускалъ теперь то, что полная физическая чистота будетъ только съ ея стороны.
* № 15 (рук. № 11).
Онъ и въ Петербургѣ немного писалъ и рисовалъ, намѣреваясь весной вернуться въ Римъ къ своимъ занятіямъ живописью, но случилось то, что въ это время была объявлена война, и опять желаніе выказаться, заставить говорить о себѣ, побудило его къ тому, чтобы поступить солдатомъ въ гвардейскій полкъ.
Онъ говорилъ, что онъ теперь поступилъ на военную службу потому, что онъ не могъ бы оставаться спокойнымъ внѣ опасности, рисуя картинки тогда, когда зналъ бы, что люди наши русскіе идутъ на смерть за братьевъ. Но въ глубинѣ души ему только хотѣлось отличиться, хотѣлось узнать, что такое война, получить новыя впечатлѣнія, не пропустить чего нибудь, что могло случиться съ нимъ тамъ. И онъ поступилъ въ полкъ, одѣлся въ мундиръ, простился съ друзьями, съ кузиной и поѣхалъ на Дунай. По дорогѣ онъ заѣхалъ къ тетушкамъ.
* № 16 (рук. № 11).
«Что же это: большое счастье или большое несчастье случилось со мной? – спрашивалъ онъ себя и не находилъ отвѣта. – Всегда такъ, всѣ такъ», сказалъ онъ себѣ и, какъ будто успокоившись, пошелъ спать.
На другой день послѣ этой памятной ночи Шёнбокъ заѣхалъ зa Нехлюдовымъ къ тетушкамъ, и они вмѣстѣ уѣхали, такъ какъ былъ уже послѣдній срокъ для явки въ полкъ; Нехлюдову не пришлось больше видѣться съ Катюшей и наединѣ говорить съ ней. Ему, впрочемъ, и нечего было говорить съ ней и не хотѣлось этаго. Быть съ нею ночью, какъ вчера, онъ бы хотѣлъ еще разъ, но днемъ быть съ ней, говорить съ ней ему даже не хотѣлось: было совѣстно.
Въ душѣ его въ этотъ день и въ послѣдующіе, когда свѣже было воспоминаніе этой ночи, поднимались и боролись между собой два чувства: одно мрачное – отчаяніе за то, что затоптано, осквернено, на вѣки погублено чувство любви, совершено ужасное кощунство надъ этимъ чувствомъ, и оно безвозвратно потеряно; другое – самодовольство достигнутой цѣли и жгучія чувственныя воспоминанія.
Любви, той любви, которая переноситъ человѣка въ душу любимаго существа, совсѣмъ не было.
* № 17 (рук. № 7).
«Какъ я могъ быть такъ близорукъ, такъ просто глупъ, главное такъ ужасно жестокъ, – думалъ онъ теперь, вспоминая свое тогдашнее состояніе. – Вѣдь я же жилъ въ этомъ же тетушкиномъ домѣ 2 года тому назадъ. Гдѣ же былъ я, тотъ хорошiй, чистый юноша, который тогда поцѣловался съ Катюшей за кустомъ сирени и потомъ такъ испугался этого поцѣлуя, что собирался уже жениться на ней?! Какъ это сдѣлалось, что вдругъ забылось все это, и на мѣсто этаго чистаго юноши появился тотъ веселый и жестокій звѣрь, чистящій ногти, употребляющій фиксатуаръ и одеколонъ, въ обтянутыхъ синихъ рейтузахъ?»
Одно объясненіе этаго было то, что въ этомъ юношѣ тогда эгоизмъ его, благодаря той средѣ, въ которой онъ жилъ, былъ развитъ до состоянія душевной болѣзни. Онъ видѣлъ и помнилъ только себя и свои удовольствія. <Кромѣ того, онъ въ это время постоянно былъ занятъ и всегда торопился; всегда ему надо было поспѣвать куда-то. Если это не была служба, то это были другія дѣла. Потому, что онъ торопился, онъ не могъ помнить о другихъ. Для того же чтобы не помнить о другихъ, онъ всегда торопился>.184 Для того же чтобы не видѣть значеніе своего поступка, ему надо было только не думать самому о немъ, a оцѣнивать его такъ, какъ его оцѣнивали люди его среды. Онъ зналъ, что у отца его былъ незаконный сынъ Мишенька, почтальонъ, происшедшiй отъ такой же случайной интриги.
* № 18 (рук. № 7).
Допросъ свидѣтелей продолжался. Розанова вывели и ввели сначала прикащика, потомъ185 горничную изъ номеровъ, стали спрашивать эксперта врача о признакахъ отравленія. Изъ показаній подсудимыхъ и свидѣтелей, не смотря на всю путаницу, внесенную въ дѣло рѣчами прокурора и предсѣдателя, перекрестными допросами свидѣтелей, присягой и всей мертвой закоснѣлой обстановкой суда, дѣло было совершенно ясно: Маслова, посланная купцомъ за деньгами, взяла только то, что ей велѣно было, Симонъ же и Бочкова, очевидно воспользовались этимъ случаемъ, взяли деньги, надѣясь свалить вину на Маслову. Возвращеніе же Масловой съ купцомъ спутало ихъ планы, и они рѣшили отравить купца и для этого подговорили Маслову. Сколько бы не путали адвокаты и суды, дѣло было ясно, и присяжные, слѣдившіе за дѣломъ, уже составили себѣ мнѣніе и скучали, слушая ненужные допросы и рѣчи.
* № 19 (рук. № 8).
«Вѣдь въ самомъ дѣлѣ, что же тутъ дѣлается, о чемъ идетъ рѣчь? По описанію протокола возникъ этотъ ужасный трупъ этого заплывшаго жиромъ великана купца, погибшаго почти юношей. Какъ онъ жилъ, что сдѣлалось съ его душой? Неужели только это и было? И только осталась эта гніющая вонючая масса. И тутъ же сидѣло оскверненное, изуродованное, когда то прелестное, полное жизни существо. Погибло ли оно? Есть ли для него спасеніе или тоже, что для купца? Только гніющая пища для червей и больше ничего». Все это невольно думалъ Нехлюдовъ, а тутъ передъ нимъ, надъ этимъ самымъ трупомъ, надъ этими двумя трупами шла такая же безсмысленная игра, гримасничали и ломались всѣ эти разряженные въ мундиры паясы, думая, что та обстановка: портрета человѣка въ странной одеждѣ съ орденами, называемаго государемъ, и пирамидки съ орломъ, стоящей передъ ними, и высокихъ спинокъ креселъ и участія священника со своими доспѣхами и возгласовъ: судъ идетъ – внушитъ къ нимъ уваженіе.>
* № 20 (рук. № 11).
И вотъ теперь дошло дѣло до того, что, увидавъ ту женщину, которую онъ любилъ, которая его любила и которую онъ безжалостно погубилъ и бросилъ, онъ не сразу понялъ свое преступленіе передъ ней.
Первое и главное чувство, овладѣвшее имъ теперь, было страхъ позора, если бы она узнала и указала его, и страхъ того, что это дойдетъ до Кармалиныхъ, и его предполагаемая женитьба разстроится.
Теперь, когда встрѣтилась эта возможность препятствія его женитьбѣ, его сомнѣнія о томъ, сдѣлать или не сдѣлать предложеніе, прекратились, и онъ только боялся того, что его поступокъ съ Катюшей узнается всѣми и въ особенности чистой, благородной Мисси. Теперь его занимала больше всего мысль, какъ бы скрыть свое прежнее отношеніе къ Катюшѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ сколько возможно помочь ей. «Оправдать ее или смягчить наказаніе и потомъ отъ неизвѣстнаго послать ей денегъ»… думалъ онъ.
Правда, было еще въ глубинѣ души его чувство, не то что раскаянія, но отвращенія къ себѣ, гадливости передъ собой, но чувство это такое маленькое, не слышное, а чувство страха, стыда было такое большое, что это чувство недовольства собой было почти незамѣтно.
* № 21 (рук. № 11).
<А между тѣмъ отвѣтъ этотъ находился при дѣлѣ, зашнурованномъ на стр. 154. Отвѣтъ этотъ находился въ отношеніи Губернскаго правленія къ слѣдователю о выдачѣ фармацевту Блоку 19 р. 78 к. за реагенціи, употребленные имъ для изслѣдованія внутренностей купца Смѣлькова. Изслѣдованіе этихъ внутренностей стоило фармацевту не болѣе 80 копѣекъ, а онъ требовалъ и получилъ 19 р. 78 к., и потому понятно было, для чего онъ такъ старательно описывалъ результаты изслѣдованія. Точно тоже соображеніе относилось и къ городскому врачу, писавшему протоколъ; точно тоже относилось и къ секретарю, и прокурору, и предсѣдателю, и членамъ судебной палаты, и составителямъ законовъ, по которымъ все это дѣлалось, получающимъ свои десятки, сотни и тысячи каждое 20 число.>186
* № 22 (рук. № 11).
«Какъ она расширѣла, – думалъ онъ, – откуда взялись эти широкія, одутловатыя щеки, эта подпухлость подъ глазами? Складъ губъ тотъ же, но какъ измѣнилось ихъ выраженіе. То было дѣтское, невинное, радостное, а теперь чувственное и мрачное. А главное – глаза. Нетолько нѣтъ того прежняго ласковаго, радостнаго и стыдливаго выраженія, а, напротивъ, что то остановившееся, наглое, безстыдное и скорѣе сердитое. И косины стало больше. А шея? Этотъ ужасный голый, бѣлый столбъ шеи, который она выставила, очевидно нарочно откинувъ воротникъ халата. И выпущенныя изъ подъ арестантской косынки пряди черныхъ волосъ. Это – это другая. Другая? Но кто же эта другая? Вѣдь женщина эта несомнѣнно та самая Катюша, которая въ Свѣтлое Христово Воскресенье у паперти церкви христосовалась тогда такъ невинно съ нищимъ, и потомъ снизу вверхъ смотрѣла на него, любимаго ея человѣка, своими влюбленными, смѣющимися глазами.
И какъ это сдѣлалось? Не я же одинъ виною этаго? Разумѣется, жестоко было то, что я тогда уѣхалъ, – главное эти ужасныя деньги. – Онъ всегда краснѣлъ, когда вспоминалъ, какъ онъ ей сунулъ ихъ. – Не я же одинъ. Развѣ не всѣ дѣлаютъ такъ? Только этотъ странный случай, что я попалъ въ присяжные въ это дѣло. Но все таки это ужасно, ужасно! И чѣмъ это кончится? Поскорѣй бы уйти и забыть»…
* № 23 (рук. № 7).
Тотчасъ же послѣ этаго судьи встали, встали и присяжные, и подсудимыхъ вывели. Всѣ, кромѣ подсудимыхъ и Нехлюдова, испытывали радостное чувство, точно послѣ длинной съ молебномъ и водосвятіемъ обѣдни. Предсѣдатель объявилъ присяжным, что они могутъ итти по домамъ, съ тѣмъ чтобы явиться завтра къ 10 часамъ, и всѣ тронулись вонъ изъ залы по коридору къ сѣнямъ и швейцарской.
Все, что продѣлывалось на этомъ судѣ, и самый судъ и результатъ его – приговоръ – представлялось теперь Нехлюдову до такой степени нелѣпымъ, что онъ, выходя изъ суда и обгоняя выходившихъ тоже судей и членовъ, удивлялся, какъ имъ не совѣстно все это дѣлать, какъ они могутъ не смѣясь смотрѣть въ глаза другъ другу и какъ могутъ эти старики сторожа и швейцары такъ почтительно вытягиваться, отвѣчать, подавать пальто и палки. Вѣдь во всемъ, что тутъ дѣлалось во имя справедливости и разума, очевидно, не было ни подобія того и другого, не было даже приличія. Справедливости не было и подобія потому, что очевидно было, что если кто нибудь виноватъ въ томъ, что случилось, то, очевидно, виноваты въ этомъ прежде всего тѣ Розановы, которые держали такіе дома, тѣ купцы, которые ѣздили въ нихъ, тѣ чиновники, то правительство, которое признавало и регулировало ихъ, и тѣ люди, которые, какъ секретарь, прокуроръ, членъ суда въ золотыхъ очкахъ и самъ танцоръ предсѣдатель, которые ѣздили въ эти дома, и, главное, тѣ люди, которые, какъ Нехлюдовъ, приготавливали товаръ въ эти дома. Но никого изъ этихъ виноватыхъ не судили, даже не обвиняли, а обвиняли тѣхъ несчастныхъ, которые въ данныхъ условіяхъ не могли поступить иначе.
Разума же не было потому, что не было никакой разумной цѣли всего того, что дѣлалось. Возмездія не было потому, что за смерть возмѣщалось не смертью, a содержаніемъ въ тюрьмѣ и ссылкой, пресѣченія возможности преступленія не было потому, что приговоренные могли продолжать совершать преступления въ тюрьмѣ, на каторгѣ, въ Сибири, объ исправленiи не могло быть и рѣчи потому, что содержаніе людей на готовой пищѣ и большей частью въ праздности и сообществѣ такихъ же заблудшихъ людей могло только ухудшить, но никакъ не исправить. И не смотря на то, все это продѣлывалось съ величайшей серьезностью и подъ видомъ самаго важнаго служенія обществу. Вѣдь всѣ знали, что тутъ не было никакого служенія обществу, а была одна пустая комедія, и всѣ притворялись, что они вѣрятъ въ важность этого дѣла. Въ этомъ было ужасное лицемѣріе, лицемѣріе, откинувшее заботу о приличіи. Тотъ самый адвокатъ, который нынче распинался за оправданіе, переходилъ завтра въ прокуроры и распинался за осужденіе. Юноша прокуроръ, озабоченный только жалованьемъ и карьерой, смѣло говорилъ, что онъ озабоченъ состояніемъ общества, основы котораго подрываетъ проституція, та самая, безъ которой онъ, товарищъ прокурора, не могъ бы жить, и осуждаетъ воровъ за то, что они польстились на деньги богатаго купца, тогда какъ онъ польстился деньгами, собираемыми съ народа и платимыми ему за то, что онъ мучаетъ его.
* № 24 (рук. № 8).
«Что же это такое, – думалъ Нехлюдовъ, выходя изъ суда и направляясь пѣшкомъ домой по знакомымъ улицамъ. – Вѣдь я мерзавецъ, самый послѣдній негодяй и мерзавецъ. Любить, быть любимымъ и потомъ звѣрски соблазнить и бросить, откупившись чужими крадеными деньгами, воображая, что сдѣлалъ все, что должно, и забыть думать о ней. А она одна, молодая, нѣжная, безъ друга, безъ сочувствія, беременная, выгоняется на улицу. Вѣдь я зналъ, что у ней былъ ребенокъ, но я рѣшилъ, что не мой, и успокоился и не позаботился разъискать ее, а радъ былъ повѣрить тетушкѣ Катеринѣ Ивановнѣ, что она «испортилась», и жилъ и радовался, а она погибала и вотъ дошла до того положенія, въ которомъ я ее видѣлъ. Мерзавецъ, подлецъ. Но вѣдь этаго мало, вѣдь это не можетъ такъ оставаться. Вѣдь хорошо было, какъ всѣмъ подлецамъ, прятаться отъ своего грѣха, когда я не видалъ ее. А вотъ она тутъ, въ острогѣ теперь. А я поѣду обѣдать къ Кармалинымъ и дѣлать предложение невѣстѣ и буду пѣть ей сочиненный мною романсъ».
* № 25 (рук. № 8).
Нехлюдовъ снялъ пальто, вынувъ платокъ отеръ потъ и опять по привычкѣ посмотрѣлъ въ зеркало, и опять его лицо, какъ что то неожиданно противное, поразило его. «Какъ могъ я думать, что она (онъ думалъ про Алину) можетъ полюбить меня. Развѣ не видно на этомъ подломъ лицѣ все его мерзкое нечистое прошедшее?» Онъ поспѣшно отвернулся и пошелъ по знакомымъ лѣстницѣ и прихожей въ столовую.
* № 26 (рук. № 8).
«А кто знаетъ, – подумалъ онъ, входя въ знакомую переднюю и снимая пальто, – можетъ быть, совсѣмъ не то мнѣ надо дѣлать. Можетъ быть, лучше бы было, если бы я прошедшее оставилъ прошедшимъ, а женился бы на этой прелестной дѣвушкѣ». Нехлюдовъ остановился внизу у зеркала, глядя на свое лицо, пока швейцаръ пошелъ докладывать. «Какъ? Опять назадъ, – сказалъ онъ себѣ, глядя на себя въ зеркало. – Экая мерзкая рожа, – подумалъ онъ, глядя на себя, – главное слабая, слабая и гордая». Швейцаръ отвлекъ его отъ разсматриванія своего лица.
* № 27 (рук. № 11).
И этаго Ивана Ивановича Колосова Нехлюдовъ видалъ и встрѣчалъ много разъ и зналъ его самоувѣренную манеру человѣка, безповоротно и давно уже рѣшившаго уже всѣ вопросы міра и теперь не имѣющаго другаго занятія, какъ осужденія и отрицанія всего того, что не сходилось съ его теоріями. Теоріи же его о жизни были самыя простыя – это былъ конституціонный либерализмъ 50-хъ годовъ, дававшій ему удобную возможность ругать все то, что не доходило до этаго либерализма, чего такъ много въ Россіи, и все то, что переросло этотъ либерализмъ. Нехлюдовъ давно зналъ его, но теперь онъ показался ему особенно непріятенъ.
* № 28 (рук. № 11).
Мисси разсказывала ему, какъ они были въ Третьяковской галлереѣ и какъ она съ всегда новымъ восторгомъ любовалась Христомъ Крамскаго.
Поделиться книгой: