Наполеон. Отец Евросоюза

Князья и сановники соперничали друг пред другом в низком раболепстве. «Я не видел, – сказал Талейран, – чтобы хоть одна рука погладила гриву льва благородно». Пример лести подавал сам Александр; известно, как он подчеркнул стих Вольтера:

А дружба гения – высокий дар богов.

Он называл Наполеона не только величайшим, но и лучшим из людей. Его брат, Константин, восхищался красотой французского войска и играл в солдат: он зазывал в свою комнату часового, стоявшего у его дверей, и приказывал ему стрелять, как на ученьи, причем вюртембергский король, сидевший тут же, однажды едва не был убит. Однажды на параде, проходя позади шеренги с губернатором города, Удино, он приподнял ранец одного из французских гренадеров. «Кто меня тронул?» – сердито спросил ветеран, обернувшись. «Я!» – находчиво отвечал Удино.

Эрфуртская жизнь была прервана поездкой в Веймар, герцогская династия которого была в родстве с русским императорским домом. Здесь Наполеон снова увиделся с Гете, пригласил к себе Виланда и долго беседовал с ними о различных предметах из области литературы, философии и истории, причем, между прочим, защищал цезарей против Тацита; он неустанно старался примирить с собой Германию в лице ее славнейших представителей. На следующий день он устроил апофеоз своей победы над военными силами Германии: объехал со своими гостями поле битвы при Иене, объясняя на месте ход сражения. Затем все общество вернулось в Эрфурт, где по-прежнему без передышки начались непрерывные банкеты, смотры и театральные представления.

Переговоры; Эрфуртское соглашение. Наружное согласие между императорами прикрывало собой очень серьезные разногласия и довольно острые пререкания. Однако насчет Востока удалось столковаться: раздел Турции был отсрочен на неопределенное время, и Наполеон, делавший сначала оговорки и искавший лазейки, в конце концов согласился немедленно и безусловно уступить России дунайские княжества в виде задатка под ее будущую долю в турецком наследии. В награду он требовал, чтобы Александр тотчас сделал строгое внушение Австрии и сосредоточил войска на границе Галиции, словом – «показал зубы»; это было единственным средством сохранить мир на континенте, так как Австрия, конечно, не осмелилась бы напасть одновременно на Францию и Россию и смирилась бы перед демонстрацией, обнаруживающей их тесную связь. Однако Александр противился этому, выставляя всяческие возражения. Это противодействие удивляло Наполеона: он не узнавал того Александра, которого знал в Тильзите; кто же из них переменился? Теперь история в состоянии ответить на этот вопрос, так как закулисная сторона эрфуртского свидания раскрыта. Несомненно, что недоверчивость Александра сама собой усилилась под влиянием последних событий; а сверх того, ее питал и обосновывал аргументами на тайных совещаниях Талейран. Он был привезен для того, чтобы способствовать осуществлению планов своего господина; вместо этого он тайком противодействовал им. Видя, что Наполеон все более и более зарывается, он отделяет свою судьбу от его судьбы и старается подготовить себе путь к примирению с Европой; главное, он отсоветует царю грозить Австрии. Этим он начал или возобновил длинный ряд своих вероломств, который он увенчает в 1814 году торжественной встречей союзников в покоренном Париже. В своих мемуарах, написанных в эпоху Реставрации, он ставит себе в заслугу свое поведение в Эрфурте и прикрывает его именем законного расчета; но история должна назвать его предательством.

Наполеон настаивал и раздражался, Александр продолжал увертываться. Однажды, когда они спорили, расхаживая рядом в кабинете Наполеона, последний тем движением, которое было ему свойственно в минуты гнева, бросил на пол свою шляпу и с бешенством растоптал ее. «Вы вспыльчивы, – спокойно сказал Александр, – а я упрям. Значит, гневом со мною ничего нельзя сделать. Будем обсуждать дело, иначе я уезжаю», – и он направился к двери. Наполеон вынужден был успокоиться и в конце концов отступиться от своих требований. Он только категорически отказался выполнить настойчивые просьбы Александра о возвращении прусскому королю крепостей на Одере и согласился сбавить Фридриху-Вильгельму лишь жалкую часть контрибуции – двадцать миллионов; письмо Штейна к Витгенштейну, перехваченное полицией, воскресило в нем всю его прежнюю ненависть к Пруссии.

12 октября оба императора подписали соглашение, которым их союз возобновлялся и которое они условились десять лет держать в тайне. Они обязывались прежде всего торжественно предложить мир Англии на условии uti possidetis: мирный договор должен был формально признать перемену династии в Испании и присоединение к русской империи Финляндии и дунайских княжеств. Относительно последних в акт был внесен особый параграф, который, по настоянию императора Александра и Румянцева, был формулирован так ясно и категорически, что не оставлял никакого места сомнениям: по отношению к Наполеону они считали необходимым принять все возможные меры предосторожности. «Его величество император Наполеон, – говорилось здесь, – соглашается на то, чтобы русский император владел на правах полной собственности Валахией и Молдавией, считая границей Дунай, и с этого же момента признает их включенным в состав русской империи». С другой стороны, если Австрия объявит войну одной из союзных империй, последние должны действовать сообща и оказывать одна другой вооруженную помощь; но о том, чтобы сейчас произвести совместно дипломатическое давление на венский двор и заставить его прекратить военные приготовления, не было речи. Александр даже весьма благосклонно отнесся к барону Винценту, присланному императором Францом в Эрфурт. В общем, Наполеон не достиг своей главной цели, состоявшей в том, чтобы парализовать Австрию через посредство России и предотвратить новую войну в Германии: дипломатическое единоборство, разыгравшееся в Эрфурте, кончилось для него лишь половинным успехом – почти поражением.

Вопрос о браке Наполеона. На совещании двух императоров был затронут еще один вопрос. Уже с год Наполеон серьезно помышлял о разводе. В 1807 году смерть унесла старшего сына его брата, Луи, не по летам умного мальчика, которого он иногда намечал себе в преемники. В это же время одна из его фавориток родила ему сына; это внушило ему уверенность в том, что он способен плодоносным браком обеспечить будущность своей династии. Зимой 1807–1808 гг. он едва не развелся с Жозефиной, и распространился слух о его женитьбе на русской принцессе. В Эрфурте он желал, чтобы Александр заранее обещал ему одну из великих княжен на тот случай, если он решится на развод. Будучи стороной предупрежден об этом, Александр повел речь о своей младшей сестре, великой княжне Анне, которой не было еще и пятнадцати лет, и намекнул императору на возможность этого брака, под тем однако условием, если на это согласится его мать, так как ей-де принадлежит право распоряжаться своими дочерьми и устраивать их судьбу. Эту увертку если не придумал, то одобрил Талейран, избранный Наполеоном главным посредником по этому делу: «Признаюсь, – писал он, – меня испугала мысль о новой еще связи между Францией и Россией. На мой взгляд, необходимо было настолько одобрить план этого союза, чтобы удовлетворить Наполеона и в то же время выставить такие оговорки, которые сделали бы его трудно осуществимым». Он не уладил брака своего господина, как ему было поручено; зато, благодаря посредничеству признательного ему Александра I, он женил своего собственного племянника на курляндской принцессе, будущей герцогине Дино: это была награда за вероломство.

Переговоры с Англией; отозвание Наполеона из Испании. 14 октября императоры после нежного прощания расстались; они снова увидятся лишь сквозь дым орудий. Не зная, каково будет окончательное решение Австрии, Наполеон решил, что во всяком случае успеет лично двинуться в Испанию и усмирить ее; по его расчету, для этого достаточно было трех месяцев. Он лишь проездом посетил Париж, куда привез и водворил Румянцева, уполномоченного вместе с Шампаньи руководить мирными переговорами, к которым была приглашена Англия. Переговоры действительно начались, но ни одна из сторон не относилась к ним серьезно: к Англии вернулось все ее высокомерие, с тех пор как она снова приобрела союзников в Европе в лице восставшей Испании и вооружавшейся Австрии, а Наполеон желал прежде всего сломить мятеж за Пиренеями и поставить Англию перед совершившимся фактом. Он явился в Испанию в начале ноября; он и его сподвижники отметили свое движение рядом побед – при Бургосе, Туделе, Эпиносе. Атака Сомо-Сиерры открыла ему путь в Мадрид. Он не удостоил Мадрид посещения и ограничился тем, что восстановил в нем власть своего брата (4 декабря), а затем направился в северо-западную часть полуострова, против английской армии, высадившейся здесь под начальством генерала Мура. Он едва не настиг ее: она ускользнула от него, но он захватил ее отсталых, обоз и запасы. Он тесно сжал ее в галисийских горах и бешено гнал к побережью, рассчитывая опрокинуть ее в море; но в первых числах января 1809 года он вдруг приостановил преследование и отступил от Асторга к Бенавенту, а затем – к Вальядолиду. Уже несколько дней курьер за курьером привозили ему тревожные известия, которые и заставили его бросить Испанию, чтобы дать отпор другим врагам.

После эрфуртского свидания Австрией овладела предательская самоуверенность, ускорившая ее решение. В беседах с Меттернихом Талейран выдал этому двору, на который он смотрел как на своего личного союзника, тайну разногласия, возникшего между обоими императорами, причем выразил убеждение, что «Александра уже не удастся вовлечь в войну против Австрии». Язык русской колонии в Вене, кружка интриганов обоего пола, фанатически ненавидевших Францию, подтверждал это мнение. Считая несомненным то, что Александр не зайдет ей в тыл и не станет ей поперек дороги, Австрия все более и более увлекалась своими шовинистскими замыслами. В декабре 1808 года в Вене принципиально было признано необходимым начать войну; решено было перейти в наступление весною 1809 года, и был тайно выработан договор с Англией о субсидиях. Уже теперь усиленные приготовления, передвижения войск, оживленная деятельность австрийской дипломатии, открыто начавшей кампанию, и целый ряд интриг, о которых отовсюду извещали французские агенты, указывали на близость войны.

В то же время Наполеон узнал о факте более странном – об интриге, возникшей в самом Париже, средоточии его могущества. Талейран и Фуше возобновили игру, которую они начинали каждый раз, когда им казалось, что жизнь или судьба Наполеона висит на волоске: в этих случаях они начинали изыскивать средства к тому, чтобы выжить, или заменить его другим лицом, или, в случае надобности, ускорить его падение с целью самим спастись при крушении империи. В этот раз они спекулировали на возможность гибели Наполеона в Испании от пули фанатика, равно как и на опасности новой войны в Германии, и новые злоключения, которые, как можно было думать, вызовут окончательную реакцию в общественном мнении. И вот они организуют за кулисами новое правительство на смену Наполеону, которое они намереваются вывести на сцену, лишь только обстоятельства это позволят: во главе его, разумеется, должны стать они оба, но на верхушке этой наскоро сколоченной постройки, в качестве конька, будет водружен Марат. Меттерних узнал кое-что об этом заговоре и дал знать своему правительству. Перехваченные на почте письма отчасти открыли Наполеону секрет, не осведомив его, однако, о той тайной связи, которая существовала между заговорщиками и внешним врагом.

Он понял, что ему необходимо тотчас вернуться в Париж, чтобы личным присутствием упрочить свое положение, и в то же время принять меры предосторожности против Австрии. Он сел на коня, во весь опор примчался из Вальядолида в Бургос и отсюда за шесть дней достиг Парижа. 23 января он явился в Париж, точно упав с неба. В знаменитой сцене, которую он 28-го устроил Талейрану, он дал волю своему гневу: он осыпал его обвинениями и бранью, ставя ему в упрек даже участие в убийстве герцога Ангиенского и в испанской катастрофе. Талейран выдержал грозу с невозмутимым хладнокровием; говорят, что после этого свидания он заметил только: «Как жаль, что такой великий человек так дурно воспитан!» На следующий день император велел отнять у него обер-камергерский ключ и временно удалил его от своей особы, но тем и ограничил наказание; быть может, он боялся слишком взволновать общественное мнение при столь критических обстоятельствах. Следовавшие затем недели, т. е. февраль и март, он, не покидая Парижа, употребил на то, чтобы передвинуть часть своих военных сил к Рейну и верхнему Дунаю, отрядить Даву к Бамбергу, Удино к Аугсбургу и Массену к Ульму и мобилизовать контингенты рейнской конфедерации, Варшавского герцогства и Италии, словом – по всей линии выставить войска против Австрии. Свою ярость против последней он изливал в неистовых словах: «Какие доводы приводит Австрия: что ей грозит опасность? Так разве она в своем образе действий следует басне о волке и ягненке? Любопытно было бы видеть, как она докажет мне, что я – ягненок, и как сама будет силиться стать волком». Он грозил, что тотчас пойдет против нее, разрежет ее на куски и испепелит.

Австрийское нападение. Но, готовясь к этой войне со страстью и бешенством, он все-таки смотрит на нее с отвращением: она ему противна, так как он чувствует, что даже в случае удачного исхода она будет иметь пагубные последствия и повлечет за собой нескончаемые перетасовки. В частности, он рисковал благодаря ей поссориться с Россией. В случае раздела Австрии Галиция, которую связывают с Польшей и племенное родство, и симпатии, естественным и, вероятно, неодолимым порывом сольется с Варшавским герцогством; расширение последнего обеспокоит Россию, которая в этом факте склонна будет видеть начало восстановления Польши, и между обеими империями возникнет спор, почти не поддающийся разрешению. А в русском союзе, который едва ли пережил бы новый европейский кризис, Наполеон все еще видел единственное средство предотвратить последний. Достаточно было бы, если бы Александр решился наконец повысить тон, заговорить ясно и определенно, открыто объявить себя союзником Франции; тогда иллюзии, которые питала Австрия, рассеялись бы, и она отказалась бы от войны. Наполеон судорожно цеплялся за мысль обуздать и парализовать Австрию посредством России.

Перед своим отъездом из Вальядолида он опять обратился к царю с пламенным призывом: повторяя свои эрфуртские доводы, он просил о том, чтобы сообща сделать предостережение Австрии, которое заставило бы ее отменить ее враждебные мероприятия. Опять застав в Париже Румянцева, он задержал его здесь на некоторое время и старался пленить его, настроить в желательном ему смысле, привить ему свое страстное убеждение. В доказательство своего миролюбия он предлагал, чтобы Александр и он взаимно друг против друга гарантировали Австрии ее территориальную целостность, если венское правительство согласится разоружиться.

Но Александр упорно отказывался понять его и следовать за ним. Не то, чтобы он желал сейчас новой войны в Германии: напротив, он хотел бы на время обеспечить европейский мир; но веря Австрии больше, чем Наполеону, он считал слух о наступательных замыслах императора Франца и его министров выдумкой, приписывал их ажитацию законному страху и полагал, что лучшее средство успокоить их – не скупиться на обнадеживающие слова. Поэтому он ограничился тем, что с помощью Шварценберга, присланного к нему в качестве чрезвычайного посла, рекомендовал австрийцам спокойствие и терпение, не закрывая им, однако же, видов на будущее и не осуждая их на вечное смирение. Но его заявления оказали как раз противоположное действие: стараясь удержать австрийцев от войны, он только еще более поощрил их, и дальнейшие события застигли его врасплох. 10 апреля, без предварительного объявления войны, главная австрийская армия под начальством эрцгерцога Карла перешла границу, вторглась в союзную с Францией Баварию и открыла военные действия[21].

Состояние Европы в 1809 году. Европа представляла теперь следующую картину. 310 000 австрийцев шли войной на рейнскую конфедерацию и итальянское королевство, охваченные неведомыми раньше чувствами: до сих пор Австрия представляла собой только правительство, распоряжавшееся конгломератом народностей; теперь она пыталась спаять эти народности общим патриотизмом и «превратить себя в нацию». Наполеон мог противопоставить ей лишь наскоро сколоченную армию, составленную из неравных по качеству элементов, из горсти ветеранов и большого числа новобранцев, – в общем, далеко уступавшую тем несравненным армиям, которые дрались при Аустерлице, Эйлау и Фридланде. За спиной он оставлял Францию, утомленную войной, изнуренную и обуреваемую тревогой, в жертву все возрастающей смуте. В Германии, где ему приходилось отражать удар, почва дрожала под его ногами: на юге Тироль восстал против баварского владычества и звал назад своих старых господ; на севере прусский двор, колеблясь между ненавистью и страхом, то замышлял заговоры, то повергался ниц, а часть прусской армии своевольно взялась за оружие и примкнула к шайкам Шилля, Дорнберга и Брауншвейг-Эльса. В Италии, где Тоскана и Рим уже были окончательно присоединены к Франции (30 мая 1808 г. и 17 мая 1809 г.), недовольство возрастало, а грубый арест папы (6 июля 1809 г.), совершенный без формального приказания императора, окончательно вывел из себя католиков. В Испании снова сформировались инсуррекционные войска; гверильи всюду тревожили французские колонны и истребляли их по частям; героическое и свирепое сопротивление Сарагоссы показало, как опасна эта партизанская война. Турция ускользала из-под влияния Наполеона: видя, что в Тильзите и Эрфурте ее заживо хоронили, потрясаемая периодическими судорогами, она сблизилась с Англией и заключила с ней Дарданелльский договор (февраль 1809 г.), который положил конец разногласиям и воскресил британское влияние в Константинополе[22]. Набег боснийцев грозил опасностью французским владениям в Иллирии. Всюду поддерживая врагов Франции своими субсидиями, Англия возвещала грандиозную высадку на французском побережье и намечала для этого Антверпен. Словом, Англия, Испания и Австрия составили новую коалицию, по счету пятую; кроме того, образовался тайный союз между этими державами с одной стороны, и Пруссией, германскими народностями и всеми европейскими аристократиями с другой. Еще ни разу империи не грозило такое яростное нападение.

Отложение России. Тут-то Наполеону представлялся случай испытать боевую ценность русского союза, который он рассчитывал сделать своей главной опорой. Александр не сумел предупредить войну – примет ли он по крайней мере открытое участие в ней? Если Россия возьмется за оружие, если Александр выполнит обязательства, принятые им на себя в Эрфурте, это сократит войну и, без сомнения, приведет ее к выгодному для Франции окончанию. Правда, Россия была занята борьбой со Швецией: в Финляндии и на Ботническом заливе еще длились военные действия, – но как раз в это время в Стокгольме вспыхнула революция (13 марта 1809 г.);

Густав IV был низложен, и на престол возведен безвольный Карл XIII. Этот переворот ускорил заключение мира; последний был заключен в Фридрихсгаме и санкционировал присоединение Финляндии и Аландских островов к России (17 сентября 1809 г.). Кроме того, Россия все еще воевала с Персией и Турцией: на Дунае ее войска возобновили военные действия, прерванные в предыдущем году, и старались вынудить у Порты уступку дунайских княжеств соответственно эрфуртскому соглашению. Тем не менее Россия располагала достаточными силами, чтобы оказать французам в высшей степени ценную услугу: диверсия в Галиции или Венгрии, поставив Австрию меж двух огней, отвлекла бы ее назад и парализовала бы ее стремление к Рейну.

Но двинется ли Россия? Наполеон прилагал все усилия, чтобы склонить ее к этому. Его недавно найденная переписка с Коленкуром проливает яркий свет на этот период: она свидетельствует о том, что сначала Наполеон совершенно искренне старался избежать войны, и показывает, как остро он в момент взрыва ощущал нужду в посторонней помощи и какое большое значение придавал содействию России. Эта переписка – ни что иное, как ряд настойчивых, упорных, горячих призывов. В пламенных выражениях он заклинает царя отозвать своего посла из Вены и двинуть свои войска в пределы Галиции; он назначает ему свидание под стенами Вены и предлагает ему долю в своей славе. «Неужели император (Александр) захочет, чтобы его союз оказался бессильным и бесполезным для общего дела? Вы хорошо знаете, что я не боюсь ничего. Но я в праве ожидать, что Россия для блага союза и спокойствия мира будет действовать решительно».

Для достижения этой цели он рад все обещать, взять на себя всякое обязательство: он предлагает теперь же заключить соглашение с Россией, которым были бы подробно определены и ограничены результаты войны; он готов сузить свои притязания – он ничего не возьмет себе при разделе Австрии: «Можно будет разъединить три короны Австрийской империи… Когда это государство будет таким образом разделено, мы можем уменьшить численность наших войск, заменить эти всеобщие наборы, ставящие под ружье чуть ли не женщин, небольшим числом регулярных войск и упразднить таким путем систему больших армий, введенную покойным прусским королем (Фридрихом II). Казармы превратятся в дома призрения, и рекруты останутся у сохи. Если желательно будет и после победы гарантировать неприкосновенность монархии, я дам согласие на это, раз она будет вполне обезоружена». Во всяком случае, можно заключить соглашение по вопросу о будущей судьбе австрийской Польши.

Александр не потребовал ни одного из этих обязательств, обещал Наполеону самое широкое содействие, но про себя решил помогать ему только с виду и вести с Австрией часто фиктивную войну. Он не постеснялся даже предупредить австрийцев о своих намерениях. «В знак своего полного доверия император сказал мне, – писал Шварценберг, – что в пределах человеческой возможности будут приняты все меры с целью избегнуть враждебных действий против нас. Он прибавил, что находится в странном положении, так как не может не желать нам успеха, хотя мы и являемся его противником». Русским войскам, которые должны были действовать в Галиции, приказано было избегать по возможности всяких столкновений, всяких неприязненных действий; само выступление их в поход было с умыслом сильно замедлено.

Эта уклончивость Александра привела к роковым последствиям. Покинутый главным своим союзником, Наполеон еще раз, благодаря своему гению, восторжествовал над всеми препятствиями; но при заключении мира с Австрией и дележе добычи он должен был, за счет России, которая так дурно ему помогала, вознаградить поляков за их усердное содействие: лучшую часть Галиции пришлось отдать этим храбрецам, заплатившим за нее своей кровью. Наполовину восстановленная Польша тотчас делается для Александра предметом неукротимых подозрений, и разрыв с Россией является в первой линии следствием кампании 1809 года, – кампании, которой Наполеон не желал, но которую он вызвал своей не знавшей удержа насильственной и коварной политикой. За свои грубые посягательства на независимость народов в 1808 году он в 1809 и 1810 годах теряет выгоды, приобретенные им по Тильзитскому договору. Испанский поход, порожденный косвенно союзом с Россией, привел к уничтожению этого союза; он повлек за собой вину с Австрией, а эта война, снова подняв вопрос о Польше, в свою очередь привела к войне с Россией; таким образом, байоннские события в конечном итоге привели Наполеона в Москву, через Мадрид и Вену.

Глава IV

Пятая коалиция

Война с Австрией. 1809

Причины образования пятой коалиции; озлобление Австрии. Неизбежность войны 1809 года была обусловлена еще Пресбургским миром. Изувечив Австрию, но не сокрушив ее окончательно, Наполеон внушил ей страстную жажду мести. Не спросив ее, он ограбил Пруссию, создал в Германии несколько новых государств для своих братьев и вассалов, окончательно подчинил Италию своей власти, присвоив себе Тоскану и папские земли, низложил королей португальского и испанского и купил союз с Россией обещанием дунайских княжеств. Таким образом Австрия не только оплакивала прекрасные провинции, утраченные ей в 1805 году: ей пришлось примириться еще с новыми опасными политическими переменами в Германии и Италии, с неимоверным ростом французской и русской монархий. Эти тяжкие удары, непрерывно следовавшие один за другим, казалось, предвещали ее близкую гибель. Если бы она молча и покорно согласилась на все захваты, совершенные Наполеоном в последние три года, это было бы для нее равносильно самоубийству. Под страхом смерти она должна была протестовать с оружием в руках. Поэтому она деятельно готовилась к новой войне. Эта война сильно расстроит честолюбивые планы Наполеона: она заставит его покинуть Испанию в тот момент, когда он рассчитывает закончить ее покорение. Вопреки его жалобам на вызывающее поведение Австрии, он сам сделал эту новую войну неизбежной.

Стечение обстоятельств казалось выгодным для врагов Наполеона. Терпение народов, подвластных его военной тирании, было истощено. Испания уже показала, на что способен народ, охваченный отчаянной решимостью отстоять свою независимость. Германия также, по-видимому, пробуждалась. Тугендбунд всюду простирал свои ветви – в университеты, в армию. В Тироле готовилось обширное восстание. На севере, в разных пунктах, готовы были вспыхнуть местные мятежи. Пруссия не могла примириться с мыслью стать третьестепенной державой и тайно интриговала в Петербург. Мелкие медиатизированные немецкие князья, лишенные своих владений и фактически приравненные Наполеоном к французским эмигрантам[23], подстрекали венский двор начать войну в надежде вернуть свои владения. Австрийские патриоты уже давно работали за кулисами. Граф Стадион, сменивший Кобенцеля на канцелярском посту, и эрцгерцог Карл, преемник Коллоредо в качестве военного министра, преобразовали армию. Было создано территориальное ополчение, долженствовавшее служить резервом для активной армии; ополченцы должны были обучаться в праздничные дни и раз в месяц собираться отрядами (указ от 12 мая 1808). Богемия и Венгрия вотировали субсидии на содержание этого Landwehr а. Дамы высшей аристократии вступили в ряды «вербовщиков ландвера»; императрица собственноручно вышивала ленты к его знаменам. Сам император, казалось, пробудился от оцепенения, так как опасался, чтобы Наполеон не вздумал низвергнуть его династию подобно испанским Бурбонам. Он послал в Петербург Шварценберга, будто бы для переговоров о женитьбе одного из эрцгерцогов на сестре царя, а в действительности – чтобы увлечь Александра против Наполеона. Покуда у Наполеона были связаны руки его войной с испанцами, которой не предвиделось конца, Австрия рассчитывала, двинув за Инн многочисленные войска, вызвать отпадение немецких князей. «Ваши немецкие братья, стоящие теперь в неприятельских рядах, страстно ждут своего освобождения», – говорил эрцгерцог Карл своим солдатам. В другой прокламации он писал: «Наше сопротивление – последний якорь спасения для Германии; борясь за себя, мы боремся за нее. Под верховенством Австрии Германия была независима и счастлива; только через посредство Австрии она может вернуть себе независимость и благоденствие». «Нашествие встретит ничтожное сопротивление; народ как нельзя более расположен в нашу пользу», – писал Стадион. Таким образом, предстоявшая война должна была стать «войною народов» против деспотизма Наполеона. Англия обещала субсидию в 100 миллионов и снаряжала новые эскадры с целью произвести высадку на континенте. Внутри самой Франции господствовало глубокое недовольство, обусловленное этими беспрестанно возобновляющимися войнами и деспотическим режимом. Народ проклинал рекрутские наборы, пожиравшие с каждым годом все большее количество молодежи. Со времени эрфуртского свидания Талейран добровольно служил иностранным державам в качестве соглядатая и доносчика, а Фуше вместе с ним втайне готовил козни против находившегося в отсутствии императора. Мюрат лелеял тайную надежду занять место Наполеона, если он падет от пули или под кинжалом убийцы.

Нерешительность России. Замыслы Австрии не укрылись от Наполеона; он внезапно оставил Испанию, чтобы приготовиться к новой войне. Рано утром 23 января 1809 года он прибыл в Париж после шестидневного путешествия из Вальядолида – частью верхом во всю прыть, частью в почтовой карете. Сначала он сделал попытку застращать Австрию. Он еще раньше громогласно заявлял, что может двинуть на Инн 150 000 человек, не взяв из Великой армии ни одного солдата. «Россия, – прибавил он, – возмущена вызывающим поведением Австрии. Это головокружительное сумасбродство, неизменно предшествующее потере владений, положительно необъяснимо. Или воды Дуная приобрели то свойство, которым отличалась Лета?» В то же время он послал князьям, составлявшим рейнскую конфедерацию, приказ занять угрожающее положение против Австрии. В Париже он афишировал глубочайшее презрение к ней: «Она желает пощечины; я дам ей две – по одной на каждую щеку, и вы увидите, как она будет меня благодарить и спрашивать у меня дальнейших приказаний». Он насмехался над ее «голодранцами-солдатами»: «Я палкою приколочу Австрию». Напротив, у России он заискивал, стараясь вовлечь ее в активный военный союз. Он пустил в ход все возможные обольщения, чтобы склонить к своим планам теоретика и наиболее пылкого сторонника франко-русского союза, Румянцева, находившегося проездом в Париже, и нового русского посланника, князя Куракина. В то же время Коленкур в Петербурге пытался вынудить у Александра что-нибудь кроме туманных обещаний поддержки. Параграфом 10-м Эрфуртского договора русский царь обязался примкнуть к Наполеону в случае возникновения войны с Австрией. Наполеон напомнил Александру об этом обязательстве, оставляя за ним выбор военных средств. Но Россия могла только проиграть в этой войне. В случае новой победы Наполеона роль царя в их двойственном союзе сделалась бы еще более подчиненной, а его поражение повлекло бы за собой потерю Финляндии и бывших турецких областей, которыми был оплачен этот союз. Притом Александр считал существование Австрии необходимым, видя в ней буфер между Россией и французской империей; ее исчезновение отдало бы его всецело во власть Наполеона. Таким образом, каков бы ни был исход нового европейского катаклизма, император Александр был убежден, что эта война нанесет ущерб его влиянию и завоевательным планам. Немудрено, что он усвоил двусмысленную и нерешительную политику. Он старался оттянуть дело; удвоив свою предупредительность по отношению к Коленкуру, которого допустил в свой интимный кружок, он в то же время пускал в ход всяческие уловки, чтобы как можно дольше уклониться от каких бы то ни было точных обязательств. Он ссылался на дурное состояние своих финансов, на затяжной характер своей войны со шведами и войны с турками, на трудность, вследствие дальности расстояний, соединить свои войска с французской армией в Дрездене и таким образом освятить союз боевым братством. Когда Австрия открыла военные действия, царь был вынужден против своей воли двинуть на нее войска. Правда, он обещал Коленкуру «ничего не делать наполовину», но Шварценберга он уверил в момент его отъезда, что «примет все меры к тому, чтобы Австрии не были нанесены удары». Таким образом, он решился оказать Наполеону военную поддержку, так как не смог избежать этого без разрыва с Францией; но он позаботился лишить эту поддержку всякого действительного значения.

Даву, Массена и эрцгерцог Карл. Наполеон готовился к войне так, как если бы ему приходилось рассчитывать только на свои силы. Кроме набора 1809 года, он призвал на службу 90 000 солдат призывов 1805–1808 годов и весь призыв 1810 года, в количестве 110 000 человек. Он выбрал из числа воспитанников сен-сирской и компьенской школ, политехнической школы и даже ляфлешского пританея и лицеев всех тех, кто был способен за короткое время стать офицерами.

Он полагал, что ему нужна новая армия в 400 000 человек. Великая армия находилась в Испании, и он хотел оставить ее там до полного покорения полуострова. Однако он взял из нее несколько частей, которые могли больше пригодиться ему в Германии, а именно – императорскую гвардию, часть которой была почтой провезена через Францию, и конницу, мало пригодную в стране столь гористой, как Испания: ее доблестные вожди, Монбрен и Лассаль, могли оказать ему большие услуги на дунайских равнинах. Он отозвал к себе Бессьера, отличного исполнителя, нуждавшегося в руководстве, эльзасца Лефевра, который говорил по-немецки и мог тем самым оказать большие услуги, а главное – Ланна, который был свободен со времени взятия Сарагоссы и который в этой новой войне доведет до апогея свою боевую отвагу. Со времени Тильзитского мира Германию занимало около 100 000 французов. Даву было приказано сосредоточить в Бамберге 45 000 человек, разбросанных по северным крепостям; Массене – соединить в Ульме корпус Удино с баденскими войсками и расположиться в Аугсбурге. Князья, входившие в состав рейнской конфедерации, должны были вооружить свои контингенты и выставить их в боевой позиции каждый на границе своей территории. Начальство над баварцами и вюртембержцами, в количестве 36 000 человек, было вверено Лефевру и Вандамму. Бернадотт с саксонским контингентом должен был охранять Богемию; Понятовский с 18 000 поляков – сторожить границы Галиции, принц Евгений с 45 000 человек – защищать линию Эча, Мармон – набрать 15 000 человек, чтобы в случае надобности усилить италийскую армию. Участь войны должна была решиться в южной Германии и Австрии; все остальные операции имели второстепенное значение. Верховное начальство над силами, собранными в Германии, было вверено Бертье; ему приказано было, в случае нападения со стороны эрцгерцога, сосредоточить их в Донауверте.

Австрия с необыкновенным напряжением сил, доказывающим ее военную жизнеспособность, выставила в поле 310 000 человек, разделенных на три армии: немецкую, в 175 000 человек, под начальством эрцгерцога Карла; италийскую, в 95 000 человек, под начальством эрцгерцога Иоанна, двое помощников которого, Елачич и Гиулай, должны были вначале действовать порознь – первый в Тироле, второй в Далмации; наконец, галицийскую, в 40 000 человек, под начальством эрцгерцога Фердинанда. Формально война не была объявлена: французский курьер был схвачен и заточен в Браунау, и эрцгерцог Карл прислал Баварскому королю письмо, где выражал надежду, что ни один немецкий отряд не окажет противодействия «освободительной армии, идущей выручать Германию из рук ее угнетателей». Этим и ограничились прелиминарные действия. Все три австрийские армии перешли границу; Меттерних в Париже и Андреосси в Вене потребовали свои паспорта.

Бертье и Наполеон. Вторгаясь в Баварию с главными своими силами (10 апреля 1809 г.), эрцгерцог Карл надеялся врасплох застигнуть французские войска в момент их сформирования и концентрации. Действительно, Даву, продвинувшийся до Регенсбурга, был отделен от Аугсбурга, занятого Массеной, почти 40 милями. При некоторой быстроте и смелости эрцгерцог Карл мог отрезать их друг от друга. Бертье, поспешно прибывший из Страсбурга в Донауверт (13 апреля), не принял никаких мер, чтобы предотвратить опасность, которой грозила эта разбросанность французских сил; он не решался изменить что-либо в распоряжениях, заранее сделанных Наполеоном. Последний почтой прибыл из Парижа в Донауверт (17 апреля). Он думал, что австрийцы дадут ему срок до 20 апреля. Они начали военные действия на десять дней раньше, но не воспользовались этим выигрышем во времени: австрийцы вообще не любят торопиться. Наполеон не дал им времени опомниться. Прежде всего он постарался улучшить опасное положение, в котором находились его полководцы. Одного его присутствия оказалось достаточно, чтобы вселить бодрость в его войска и смутить неприятеля. При нем находились опытные и даровитые помощники, безошибочным чутьем угадывавшие, какие операции необходимо совершить. Неприятель, напротив, шел ощупью и нерешительно, боясь всякого слишком ответственного шага. Баварская кампания была закончена еще быстрее, чем кампания 1805 года: в пять дней разыгрался ряд решительных сражений, совершенно расстроивших все австрийские комбинации.

Пятидневная кампания; Абенсберг и Экмюль (1923 апреля 1808 г.). Даву грозила опасность быть запертым между Бельгардом, шедшим из Богемии вверх по левому берегу Дуная, и эрцгерцогом Карлом, который потратил целую неделю, чтобы пройти небольшое расстояние между Инном и Изаром, и теперь не решался идти от Изара к Дунаю по стране, изрезанной речками вроде Абенса, малого и большого Лабера, непроходимыми лесами и болотами. Даву понял опасность и еще до получения приказа от Наполеона начал отступать от Регенсбурга к Нейштадту. С необыкновенной отвагой он совершил фланговый переход на протяжении 8 миль между Дунаем справа и австрийцами, грозившими ему слева. Он искусно скрыл свои колонны при проходе через Абахское ущелье и, когда показался австрийский авангард, опрокинул его в ожесточенной схватке у Тенгена (19 апреля). Теперь в руках Наполеона была сосредоточена вся французская армия, 120 000 человек; левый фланг занимал Даву, центр – Ланн, Лефевр и Вандамм, правый – Массена, прискакавший из Аугсбурга в Пфаффен-гофен. Император угадал слабый пункт неприятеля, пробил его центр у Абенсберга (20 апреля) и разрезал австрийскую армию надвое. Левый фланг австрийцев, находившийся под командой Гиллера и эрцгерцога Людвига, был разгромлен у Ландсгута Ланном и Массеной и в беспорядке отброшен погоней до Инна (25 апреля). Наполеон думал, что обращена в бегство главная австрийская армия; между тем последняя, под начальством эрцгерцога Карла, отступила к северу, овладела Регенсбургом и, будучи подкреплена 20 000-ным корпусом, отряженным на юг от Дуная Бельгардом, бешено атаковала Даву при Экмюле. Даву, как и при Ауэрштедте, мог противопоставить неприятельским полчищам сравнительно ничтожные силы, именно две дивизии – Сент-Илера и Фриана. Но Наполеон, обеспокоенный гулом канонады, доносившимся с севера, вовремя подоспел на выручку своего сподвижника и после упорного сопротивления опрокинул австрийцев. Если бы Регенсбург находился в руках французов, эрцгерцог Карл был бы вынужден капитулировать, как Мак в Ульме. Но полк, оставленный Даву в этой крепости, вынужден был сдаться после доблестной обороны, истощив все свои боевые запасы. Пришлось выдержать еще одно бешеное сражение, чтобы вернуть Регенсбург; в этой битве Наполеон был легко ранен в ногу шальной пулей; Марбо и Лабедуайер первыми взобрались на стены[24]. Это сопротивление, продолжавшееся несколько часов, дало эрцгерцогу Карлу время сжечь мост через Дунай и уйти вглубь Богемии. За пять дней, в пяти больших сражениях (при Тенгене, Абенсберге, Ландсгуте, Экмюле и Регенсбурге), слившихся как бы в один грандиозный бой – так быстро следовал удар за ударом и так близки друг к другу были арены этих битв, – Наполеон захватил 40 000 пленных, 100 орудий, 40 знамен, 3000 телег и повозок. Австрийская армия была разрезана на две потерпевшие поражение армии, дорога к Вене открыта, и Наполеону ничто не мешало перейти от обороны к наступлению; и этих успехов он достиг с армией, можно сказать, лишенной национального характера – так велик был в ней процент немецких солдат, – и совершенно обновленной притоком молодых рекрутов. Но эти немцы показали себя в битве при Абенсберге, выигранной благодаря им, достойными соперниками французских новобранцев, а последние в свою очередь сразу слились в однородное целое с несравненными ветеранами, составлявшими ядро каждого полка. Начало кампании было великолепно.

Попытки национальных восстаний. Эти блестящие и быстрые победы вовремя заставили призадуматься всех тех, кто ждал лишь заминки в делах Наполеона, чтобы постараться его низвергнуть. Тироль был уже в огне; горцы, страстно преданные своим обычаям и своим монархам, ненавидели обитателей равнины, которые равнодушно встретили своих новых господ – баварцев. Они спускали по горным ручьям глыбы из смеси муки, угля и крови, которые должны были подать сигнал к мятежу. Во главе повстанцев стояли трактирщики и разносчики – единственные люди, которых знали во всей стране вследствие трудности путей сообщения, – и попы, разжигавшие их фанатизм: капуцин Гаспингер, крестьянин Спекбахер и особенно трактирщик Андрей Гофер, приобретший популярность своей большой бородой и атлетическим сложением, при этом пьяница и мистик. Мятежников подстрекал из Вены тирольский писатель Гормайр. Это была как бы тирольская Вандея, имевшая целью гораздо более борьбу с новшествами, чем восстановление австрийского правительства. Маршал Лефевр, командированный сюда с отрядом баварцев, ограничился тем, что занял вооруженной силой дороги и обеспечил безопасность равнины; каждый раз, когда Гофер пытался выйти из своих гор, его легко отбрасывали назад. Он был взят в плен в 1810 году, судим как изменник и расстрелян в мантуанской крепости, пав жертвой вероломства венского двора, не сдержавшего своих обещаний. В северной Германии произошло несколько мятежных вспышек, оставшихся безуспешными благодаря отсутствию предварительного уговора. Прусский майор Катт предпринял неудачную попытку с несколькими сотнями человек врасплох захватить Магдебург. Каспар Дернфельд, любимец короля Жерома и полковник его гвардии, поднял гессенских крестьян в надежде увлечь за собой армию и овладеть самим королем; но армия осталась верна королю, и население Касселя отнеслось к мятежу равнодушно; несколько пушечных выстрелов рассеяли мятежников. Майор Шилль, пользовавшийся большой популярностью в Берлине[25] за свою удачную защиту Кольберга в 1806 году, возмутил свой гусарский полк в окрестностях Берлина; когда робкий Фридрих-Вильгельм, боявшийся потерять оставленные ему владения, отрекся от солидарности с ним, Шилль стал грозить Касселю, потом бросился в Стральзунд, из которого надеялся сделать с помощью англичан новую Сарагоссу; но англичане не явились. Генерал Гратиан с 6000 голландцев отнял у него Стральзунд, и Шилль был убит во время штурма. Из этих восстаний наиболее опасным оказалось то, которым руководил герцог Брауншвейг-Эльс. Со своими гусарами – «лейб-гвардией смерти», – к которым примкнули остатки полчищ Дернберга и майора Шилля, он бродил по Брауншвейгу и Саксонии во главе нескольких тысяч человек. Но население всюду оставалось глухо к его призывам. Ему удалось бежать на остров Гельголанд, где англичане спасли его с его небольшим войском. Слишком силен был внутри Германии страх пред победоносными французскими армиями. Бывший гессенский курфюрст, у которого повстанцы просили поддержки, предложил им вексель на 30 000 талеров, «подлежащий уплате после победы». Эти частичные и не связанные общим планом восстания избавили Наполеона от наиболее беспокойных элементов. Население южной Германии и Саксонии, вполне довольное Наполеоном, оставалось верным ему; северная же Германия, тайно подстрекаемая Шарнгорстом, Гнейзенау, Блюхером и агентами Тугендбунда, ожидала лишь появления англичан и победы австрийцев, чтобы восстать поголовно. Но англичане, преследуя, как всегда, исключительно свои собственные интересы, сосредоточили свои военные операции у устьев Шельды, а австрийцы были изгнаны из Баварии. Их полное поражение расстроило все планы восстаний.

Новый поход на Вену. Разбитый в Баварии, эрцгерцог Карл оказался счастливее Мака: ему удалось спастись в Богемию. Как и в 1805 году, пришлось предпринять вторую кампанию для окончания войны; но эта кампания оказалась более продолжительной и более кровопролитной, чем аустерлицская. Эрцгерцог Карл сумел даже на некоторое время удержать чашу весов почти в равновесии; он показал себя достойным противником Наполеона. Французская армия направилась к Вене вдоль Дуная по правому берегу его. Корпус Гиллера, медленно отступавший в том же направлении со времени битвы при Ландсгуте, тщетно пытался задержать французов при переправе через Траун. Ожесточенный бой завязался при Эберсберге, где множество сражающихся и горожан вперемешку сгорело под развалинами подожженного города[26]. После этого Гиллер уже более не пытался задержать поход французов; он перешел на левый берег Дуная, чтобы связать свои операции с операциями эрцгерцога. Наполеон не сразу узнал об этом маневре. Он опасался внезапного нападения сзади; поэтому он расположил свои войска эшелонами и сам двинулся вперед с гвардией, которой командовал Бессьер, и с корпусами Массены и Ланна, между тем как Даву оставался в Линце, а Бернадот с саксонцами – в Пассау. Благодаря этим мудрым мерам предосторожности он обезопасил свою линию отступления и успел достигнуть Вены раньше австрийской армии. Французы без единого выстрела заняли предместья и Пратерь. Эрцгерцог Максимилиан пытался оказать сопротивление под прикрытием вала, которым был окружен город, но после нескольких часов бомбардировки отступил в Мархфельд, сжегши позади себя Шпицский мост. Французы не могли преследовать его; им предстояло перейти Дунай на виду всей армии эрцгерцога Карла, который готовился всеми силами помешать их переправе.

Асперн и Эсслинг (21 и 22 мая). Сначала Наполеон думал воспользоваться для этой трудной операции небольшим островом Шварцер-Лакен, лежавшим несколько выше Вены. Здесь Ланн произвел довольно продолжительную демонстрацию, правда, не имевшую успеха, но отвлекшую внимание австрийцев от острова Лобау. Этот остров отделен от правого берега Дуная двумя рукавами приблизительно в 700 метров ширины, а от левого – одним, гораздо более узким, шириной всего в 120 метров. Здесь и решено было переправиться; Массена занял позицию, без труда прогнав горсть неприятельских стрелков. Мост был перекинут в вогнутой излучине Дуная, оба крайних пункта которой были заняты двумя деревнями, состоящими сплошь из каменных домов и потому удобными для защиты: Асперном вверх по течению и Эсслингом – вниз по течению. Первым прибыл корпус Массены, который и занял обе деревни. Массена утвердился в Асперне, причем, однако, сделал ту ошибку, что не позаботился снабдить зубцами стены домов; Ланн, корпус которого должен был переходить вторым, расположился в Эсслинге. Увидев, что французская армия разделена рекой надвое, эрцгерцог Карл бросился на те три дивизии, которые уже переплавились. У него было 90 000 человек и 300 орудий. Он рассчитывал принудить обоих сподвижников Наполеона к сдаче или сбросить их в реку. Как ни ускорял Наполеон переправу остальных войск, к вечеру 21 мая он успел сосредоточить на другом берегу лишь 30 000 человек без малого и 50 орудий. А тут еще в Дунае поднялась вода, грозя снести французские мосты; австрийцы спускали в реку толстые доски, лодки, наполненные камнями, брандеры, зажженную мельницу. И вот мосты сломаны, и изолированное французское войско вынуждено отражать бешеные атаки втрое более сильного неприятеля, поддерживаемые ужасающей канонадой. «Ядра падали в наши ряды и вырывали сразу по три человека; медвежьи шапки вскидывались гранатами на двадцать футов в вышину. Едва один ряд был подкошен, я приказывал: “Поддержать вправо, сомкнуть ряды!” и храбрые гренадеры безропотно заступали место павших… При наших пушках больше не оставалось артиллеристов; генерал Дорсенн заменил их двенадцатью гренадерами, раздав им кресты; но все эти храбрецы пали у своих орудий. У нас не было больше ни лошадей, ни обозной прислуги; колеса и лафеты разбиты вдребезги, пушки валялись на земле, как чурбаны!» (капитан Куанье). Три раза Массена был отброшен за Асперн и три раза он с неслыханными усилиями снова овладевал этой деревней, между тем как Бессьер с кавалерией атаковал врага в центре, а Ланн отражал все приступы на Эслинг. С наступлением ночи каждая армия оставалась на той позиции, которую занимала с утра. Наполеон успел переправить еще весь корпус Ланна, две дивизии конницы и всю гвардию; на следующий день он мог противопоставить эрцгерцогу 60 000 человек и 150 орудий. Битва возобновилась еще с большим ожесточением рано утром 22 мая. В то время как Массена ограничивался защитой Асперна, корпус Ланна, не дравшийся накануне, колоннами двинулся на неприятельский центр. Эрцгерцог подался назад, и Ланн уже держал в своих руках победу, как вдруг он получает от императора приказ отступить. Большой мост был разрушен так, что его нельзя было починить. Корпус Даву и артиллерийские парки неприятель задерживал на правом берегу. Между тем у войска не хватало боевых запасов. Приходилось ограничиваться обороной, стараясь во что бы то ни стало удержать свои позиции, чтобы не быть опрокинутым в реку. Массена дрался в Асперне как лев. «Кто не видел Массену в Асперне, тот ничего не видел», – с восторгом говорил впоследствии Наполеон. Эсслинг был тринадцать раз потерян и взят обратно. Под конец оставшиеся в живых устроили себе ограду из трупов, устилавших землю, и отбивались уже только штыками. Канонада прекратилась лишь с наступлением ночи; она стоила жизни храброму Сент-Илеру, «рыцарю без страха и упрека», и маршалу Ланну, одному из замечательнейших вождей наполеонской армии и самому верному из друзей императора[27].

С наступлением ночи пришлось оставить это бранное поле, так жестоко оспаривавшееся и сплошь покрытое благородными жертвами; пришлось вернуться на остров Лобау.

Битва при Эсслинге закончилась хоть и не поражением, но отступлением французов. После сражения при Эйлау она явилась в глазах Европы новым предвестием близкой гибели Наполеона. Теперь уже не какой-нибудь Дюпон, а простой дивизионный генерал в минуту умопомрачения капитулировал в глубине Испании: сам Наполеон, со своими знаменитейшими маршалами и гвардией, казалось, признал себя побежденным. Эрцгерцога Карла со всех сторон поздравляли, как достойную опору трона, как спасителя монархии. «Вопреки моему рапорту, – писал граф Беньо, – битва при Эсслинге была признана поражением, и волнение охватило всю Германию. Пруссия думала, что освободится так же быстро, как была покорена. Дания стала держать себя враждебно. Не лучше было и настроение Швеции, а князья, входившие в состав рейнской конфедерации, лелеяли надежду на скорое освобождение от своего строгого протектора. Если бы в этот критический момент между Эсслингом и Ваграмом Россия подала знак, – трудно и сказать, что произошло бы; но так велик был личный престиж императора, что его одного оказалось довольно, чтобы уравновесить чаши весов после битвы при Эсслинге и в критические дни пребывания французской армии на острове Лобау».

Остров Лобау. Теперь Наполеон решил более ничего не делать наугад, привлечь новые войска и собрать запасы, чтобы получить возможность по своей воле дать решительное сражение, которое ему было нужно для восстановления его престижа, когда и где пожелает. Прежде всего Лобау был обращен в грозный лагерь. Через главный рукав Дуная было перекинуто три моста, снабженных эстакадами, которые защищали их от приливов и брандеров; армия была обильно снабжена провиантом; из Франции были вытребованы новобранцы для пополнения потерь, понесенных в кровопролитных боях 21 и 22 мая. Наполеон превратился в инженер-механика[28]; он придумал новую систему мостов для окончательной переправы; он велел забрать множество лестниц на колесах у венских садовников и пользовался ими, как подвижными наблюдательными постами; переодевшись, как и Массена, в костюм сержанта, он со своими адъютантами, переодетыми в простых солдат, лично высматривал апроши Энцерсдорфа, где собирался снова произвести переправу; наконец он воздвиг на острове Лобау сильные редуты, вооруженные 120 орудиями. Он призвал к себе все свободные войсковые части и всех даровитых военачальников, способных ему помочь; Бернадотт привел к нему своих саксонцев, Вандамм – баварский корпус; остальные войска рейнской конфедерации должны были охранять линии Трауна, Инна и Изара.

Военные действия в Польше и Италии. От своих полководцев он получает теперь более утешительные известия. Правда, эрцгерцог Фердинанд вторгся в Польшу и вступил в Варшаву, но Понятовский во главе верных поляков поднялся вверх по левому берегу Вислы, проник в Галицию и вызвал здесь народное восстание против австрийцев. Русский император, слишком долго колебавшийся, решился, наконец, последовать призыву Наполеона и двинуть в Польшу 40 000 человек под начальством Голицына. Но Александр боялся, как бы не началось восстание среди его польских подданных; кроме того, он боялся, что Австрия модет быть в конец сокрушена. Между польскими солдатами Понятовского и солдатами Голицына дело едва не доходило до рукопашной. «Я больше боюсь моих союзников, чем моих врагов», – писал Голицын царю – и был усиленно любезен и вежлив с австрийцами. Когда русские приближались, австрийцы умышленно отступали; между ними произошла лишь одна стычка, ночью, по ошибке, – почти бескровная битва, стоившая австрийцам трех убитых и четырех раненых. Между тем эрцгерцог Фердинанд был оттеснен к верховьям Вислы и защищал уже один только Краков, которому вскоре суждено было перейти в руки поляков и русских.

В Италии принц Евгений был сначала врасплох настигнут у Порденоне, разбит у Сачиле и отброшен к Эчу эрцгерцогом Иоанном. Но известие о блестящей пятидневной кампании парализовало пыл австрийцев. Прибыл Макдональд с подкреплением. Эрцгерцог Иоанн отступил за Пиаве и Тальяменто, потерял позиции при Озоппо и Мальборгетто, и через Тарвизское ущелье был отброшен за Норические Альпы. Елачич, спешивший на помощь к нему из глубины Тироля, был разбит при Санкт-Михаэле; Гиулай не сумел остановить Мармона, шедшего из Иллирии, ни у Лайбаха, ни у Греца. Эрцгерцог Иоанн вынужден был броситься в долину Рааба, тогда как победоносный Евгений перешел Земеринг и подал руку армии Наполеона, а Лефевр, подавив вторичное восстание в Тироле, двинулся к Линцу, чтобы сменить корпусы Бернадотта и Вандамма. Эрцгерцог Иоанн отступил к Раабу и занял здесь позицию, казавшуюся ему неприступной. 14 июня, в годовщину сражений при Маренго и Фридланде, принц Евгений атаковал его здесь, вывел у него из строя 6000 человек и заставил его перейти обратно на левый берег Дуная. Это был первый крупный успех после битвы при Эсслинге и как бы пролог генерального боя.

Ваграм (6 июля). Наполеон располагал теперь 150 000 человек и 450 орудиями. Несмотря на то, что его переход через Дунай предвиделся уже в течении 6 недель, он сумел и здесь точно волшебством провести врага. Полагая, что французская армия будет переправляться у Асперна и Эсслинга, австрийцы укрепили эти две деревни так же сильно, как Наполеон – остров Лобау. Для того, чтобы еще крепче привязать их к этому месту, Наполеон заготовил здесь на виду материалы для наведения мостов и произвел ложную демонстрацию. В то же время, воспользовавшись темной ночью и сильной грозой, он приказал из 120 орудии сразу палить по деревне Энцерсдорф, расположенной ниже Асперна. Здесь за десять минут был наведен мост и вслед за ним – пять других, и с трех часов утра вся армия в полнейшем порядке начала переходить по этим шести вдруг выросшим дорогам. Поутру эрцгерцог Карл остолбенел, увидев французскую армию выстроенной в боевом порядке на Мархфельдской равнине. Очистив Эсслинг и Асперн, он отступил на Ваграмскую возвышенность.

Здесь-то и разыгралось 5 и 6 июля 1809 года то решительное сражение, которое так заботливо подготовил Наполеон. Все его силы были крепко сосредоточены в его руке: в первой линии, справа налево, – Даву, Удино и Массена, во второй линии – Мармон, Макдональд и Бернадот, позади Бессьер с гвардией и тяжелой конницей; легкая кавалерия Монбрена прикрывала правое крыло, легкая кавалерия Лассаля – левое. Фронт – 150 000 французов – занимал территорию протяженностью не более, как в 6 километров. Наполеон мог устно отдавать приказания и простым глазом видеть, что они исполнены; он мог бросать свои резервы всюду, где они оказывались нужными. Напротив, 140 000 австрийцев растянулись гораздо более длинной линией: их правое крыло находилось на возвышенности Бизамберг, левое – на северном берегу Руссбаха, от Ваграма до Нейзидля. Австрийские силы были более раздроблены, и у них не было свободного резерва. Их вождь мог отдавать приказания лишь письменно и не имел возможности быстро убеждаться в том, что они исполнены. Его боевой порядок был эксцентрическим, тогда как боевой строй Наполеона – концентрическим. Правда, линия австрийского огня была гораздо длиннее французской и обращена в одну точку, благодаря чему он вначале сильно опустошал более сомкнутые ряды французов. В полдень Наполеон приказал войскам наступать в виде опахала, так, чтобы задний корпус вступал в просветы переднего по мере того, как здесь образуются для него свободные пространства. 11-й корпус, гвардия и конница по-прежнему оставались в резерве; развернутая таким образом армия образовала фронт в 14 километров. В семь часов вечера началось сражение; Удино и принц Евгений вместе с Мармоном и Бернадоттом сделали попытку прорвать неприятельский центр, но атака была лишена единства: саксонцы действовали слишком вяло. К ночи войска вернулись на свои первоначальные позиции.

На следующий день, 6 июля, эрцгерцог Карл перешел в наступление. Он решил отрезать французов от Дуная и острова Лобау; его правое крыло под командованием Коловрата и Кленау начало энергично теснить Массену к Асперну; маршал, раненый за несколько дней перед тем, ехал в коляске; лишь с трудом, появляясь во всех опасных пунктах, он мог удерживать своих людей. Санксонский корпус Бернадотта рассеялся; австрийцы подвигались вперед; жители Вены, столпившись на террасах, на крышах и даже колокольнях, махали шляпами и платками и неистовыми криками поощряли своих, будучи уже почти уверенными в победе. Между тем австрийцы обнажили свой центр. Наполеон наскоро сформировал грозную батарею в 100 орудий под начальством Друо и Лористона, чтобы разрезать их надвое. На центр австрийцев была брошена могучая колонна из трех пехотных дивизий под командой Макдональда, поддерживаемая кирасирами Нансути и легкой гвардейской конницей. Перед ее атакой ничто не могло устоять; Бельгард и Гогенцоллерн были отброшены назад на целую милю. В то же время на правом французском крыле Даву, в самом начале битвы подвергшийся энергичному нападению Розенберга, взял верх, занял Нейзидль и готовился опередить и обойти левое крыло австрийцев. «Битва выиграна!» – воскликнул Наполеон, увидев, что Даву приказывает идти в обход; он послал сказать Массене, чтобы тот держался, и приказал идти в общую атаку. Он был так уверен в успехе, что велел своему верному мамелюку Рустану расстелить на земле медвежью шкуру и проспал несколько минут. Массена снова взял Эсслинг, Даву овладел Ваграмом, – левому крылу австрийцев грозила опасность быть окруженными. Эрцгерцог приказал отступать, и его войска отступили в порядке, будучи хорошо прикрыты кавалерией, расположенной в удобных для обороны позициях.

В семь часов вечера, когда все было кончено, эрцгерцог Иоанн появился на правом крыле французов. Утром 5 июля брат поспешно призвал его на помощь; эрцгерцог Иоанн выступил в тот же день, но лишь в 11 часов вечера, и ему понадобилось двадцать часов, чтобы пройти восемь миль, отделявших его от поля сражения. Приди он на два часа раньше, он, может быть, изменил бы исход сражения…

Такова была знаменитая битва при Ваграме, одна из кровопролитнейших в ряду наполеоновских войн (каждая сторона потеряла 20–25 000 человек) и вместе, одна из более планомерных. Наполеон уже не так твердо, как прежде, полагался на сплоченность своей армии. «Это уже не солдаты Аустерлица!» – воскликнул он с горечью. Поэтому ему пришлось заменить штыковую атаку канонадой, а эта новая тактика делала сражения более кровопролитными, но ничуть не более решительными. Даву получил титул принца Экмюльского, Массена – Эсслингского, Бертье, который в качестве начальника генерального штаба много способствовал победе, – принца Ваграмского. Макдональд, Удино и Мармон получили звание маршалов Франции. Но они представляли собой лишь «тени Ланна». Наполеон осыпал наградами и похвалами всех, кто сколько-нибудь заметно отличился в этой битве титанов, вплоть до простого рядового.

По существу война могла продолжаться и после этого сражения. Эрцгерцог Карл в порядке отступал через Моравию к Богемии и был в состоянии оказать серьезное сопротивление. Значительная партия убеждала императора Франца бороться до конца. Наполеон имел веские основания избегать нового единоборства со столь упорным противником; победа при Ваграме достаточно обескуражила всех явных и тайных врагов Франции. Было заключено перемирие в Цнаиме; затем в Альтенбурге начались переговоры между Шампаньи и Меттернихом. Но требования Наполеона были чрезмерны: он хотел лишить Австрию еще более обширных и ценных провинций, чем те, которые отнял у нее по Прессбургскому миру. Меттерних отказался принять эти жесткие условия; он уступил свое место князю Лихтенштейну и этим отказом приобрел широкую популярность. Русский царь не прислал представителя на Альтенбургский конгресс: он вел войну против воли и не желал даже в малой степени брать на себя ответственность за мир. Ввиду того, что переговоры затягивались, Наполеон решил снестись через голову официальных уполномоченных прямо с генералом Бубной, которого Франц I прислал в Шенбрунн умилостивить жестокого победителя. Условия были несколько смягчены, и мир, наконец, был подписан в ночь с 13 на 14 октября 1809 года.

Венский мир; новые территориальные приобретения Французской империи. По Шенбруннскому, или Венскому, миру (14 октября) Австрия лишалась всех своих юго-западных провинций. Виллахский округ в Каринтии, вся Карниолия, Гериц, графство Монтефальконе, Триест, Рагуза, Фиуме, вся военная и гражданская Кроация составили вместе с Далмацией, уступленной еще в 1805 году, Иллирийскую провинцию. Западная Галиция с Замосцским округом были присоединены к великому герцогству Варшавскому. Россия получила лишь Тарнопольский округ с узкой полосой в Восточной Галиции. Браунау, Зальцбург и Иннский округ были отданы баварскому королю и включены в состав рейнской конфедерации. Французский император гарантировал австрийскому неприкосновенность оставленных ему владений, тогда как Франц I должен был признать законными все перемены, происшедшие и произведенные в Испании, Португалии и Италии. Австрия потеряла три с половиной миллиона подданных. Теперь ее народонаселение состояло лишь приблизительно из 20 миллионов человек, и территория ее была меньше, чем территория Франции при Людовике XVI. Она должна была уменьшить свою армию до 150 000 человек и уплатить контрибуцию в 85 миллионов. Мятежный Тироль был предоставлен своей участи и снова подпал под иго Баварии. Слабый потомок Габсбургов был подвергнут всяческим унижениям: эрцгерцог Антон должен был отказаться от звания гросмейстера Тевтонского ордена, который был упразднен; крепостные валы Вены, некогда останавливавшие нашествия турок, Греца, Рааба, Клагенфурта и Брюнна были взорваны в один и тот же день. Истощенная Австрия вскоре затем обанкротится; отныне она находится в полной зависимости от политики Наполеона. Россия в награду за свое столь неохотно оказанное содействие получила 400 000 новых подданных – очень скромное вознаграждение, скорее похожее на подачку.

Это, конечно, не сделало союз между Францией и Россией более сердечным; царь боялся восстановления Польши и не мог добиться от Наполеона никакой серьезной гарантии в этом смысле. Французская империя граничила теперь с Балканским полуостровом. Южная оконечность ее быстро растущей территории достигала залива Каттаро, на севере же она почти без перерыва простиралась до Данцига. Таким образом постепенно континент почти весь был заперт для английских товаров. В 1809 году Наполеону, казалось, было уже недалеко до всемирного владычества[29]. «Все должно было подчиниться ему – союзники и враги, глава церкви и короли, его собственные братья и иностранцы».

Глава V

Испания и Португалия 1800-1814

I. Франция и пиренейские государства (1800–1808)

Карл IV и Бонапарт. Известие о перевороте 18 брюмера было очень сочувственно принято в Испании. Министры мало сожалели о Директории, постоянно досаждавшей им своими требованиями и придирками. Карл IV восхищался генералом Бонапартом и ожидал, что он восстановит европейский мир.

Первое время консульства было настоящим медовым месяцем Франции и Испании. Вместо прежнего члена Конвента Гильемарде французским послом в Мадриде был назначен Алькье, любезный, тактичный и тонкий скептик, очаровавший министров своими учтивыми манерами. Алькье очень скоро понял, что Годой, хотя официально уже и переставший быть министром, все-таки остается самым влиятельным лицом при дворе благодаря слепому доверию к нему короля. Алькье сблизился с фаворитом и, пользуясь его слабостью – тщеславием, обещал ему от имени первого консула царский подарок – полное вооружение. Нельзя вообразить, насколько Годой почувствовал себя польщенным и как счастлив был король вниманием Бонапарта к его дорогому Мануэлю. Тогда Алькье отважился предложить подарок и самому королю, и Карл IV с детской радостью принял несколько предложенных ему хорошеньких вещиц из охотничьего оружия. Тотчас и королева спросила, не подарит ли генерал Бонапарт ей чего-нибудь. Ей было обещано все, чего она пожелает; она выбрала чайный сервиз севрского фарфора и несколько платьев – «газовое, батистовое или вышитое кисейное самых модных цветов и новейших фасонов». Благодушный Карл IV не хотел уступать в щедрости своему другу, первому консулу: еще до получения обещанных ему подарков он послал Бонапарту шестнадцать прекрасных лошадей из своих аранхуэцских конюшен.

Победа при Маренго довела восторг испанского короля до энтузиазма. Королеву Бонапарт подкупил тем, что обещал ей королевство в Италии для ее дочери, пармской инфанты. Годою он внушил неопределенную надежду, что для него со временем может найтись княжество. Когда король, королева и фаворит были в его руках, произошел небольшой дворцовый переворот, которым был низвергнут малопослушный Урквихо и вместо него снова поставлен во главе правления Годой.

Аранхуэцский договор. Когда Люсьен Бонапарт, назначенный послом вместо Алькье, прибыл в Мадрид, двор был уже настолько расположен к первому консулу, что королева выражала желание, чтобы он развелся и женился на ее дочери, инфанте Изабелле, которой в то время было 13 лет. Бонапарт благоразумно отклонил это предложение, но заставил Карла IV заключить Аранхуэцский договор (21 марта 1801 г.). Испания возвращала французам Луизиану и обязывалась начать войну с Португалией, чтобы заставить ее отказаться от союза с Англией. В награду за эти жертвы Тоскана была превращена в королевство Этрурию и отдана инфанту пармскому, зятю Карла IV.

Аранхуэцский договор мог удовлетворить честолюбие королевы и польстить отеческим чувствам Карла IV; но в действительности он был очень опасен для Испании, которая не замедлила в этом убедиться.

Меньше чем через два года после уступки Луизианы, Бонапарт продал последнюю Соединенным Штатам вопреки статье Аранхуэцского договора, которая предоставляла Испании преимущественное право на покупку ее.

Этрурское королевство просуществовало недолго. Наполеон смотрел на него, «как на изуродование итальянского полуострова». Он упразднит его одним росчерком пера 23 октября 1807 года.

Война с Португалией едва не вовлекла Испанию в ссору с Францией. Карл IV, связанный тесными узами с Браганским домом, вел с ним войну против воли, по принуждению, поставив условие, что Португалия ни в каком случае не будет раздроблена. Годой, сделанный генералиссимусом, потратил на приготовления три месяца и выступил в поход только 20 мая 1801 года, когда французский генерал Леклерк уже стоял лагерем в Сиудад-Родриго с корпусом в 12 000 человек, а Люсьен Бонапарт грозил двору гневом первого консула, если испанская армия не перейдет границы.

Война с Португалией. Странное зрелище представляли собой теперь эти две воюющие нации, прилагавшие все усилия, чтобы не встретиться на поле битвы. «Зачем нам сражаться? – сказал герцог Лафоэс, португальский генералиссимус, испанскому генералу Солано. – Португалия и Испания – вьючные мулы. Нас толкнула Англия, вас подгоняет Франция; будем скакать и звенеть бубенчиками, но, ради Бога, не будем причинять друг другу зла, чтобы не стать посмешищем для людей». Испанские и португальские войска маневрировали таким образом, чтобы не встретиться. Оливенца, Херуменга, Кампо-Майор сдались без сопротивления, и после этой кампании, похожей на фарс, в Бадахозе был заключен договор между Карлом IV и португальским регентом (6 июня 1801 г.). Испания получила Оливенцу на левом берегу Гвадианы, причем Португалия еще обязалась уплатить Франции вознаграждение в 20 миллионов.

Оставалось еще только добиться ратификации договора Бонапартом. Люсьен усердно принялся хлопотать об этом. Он уже получил за Аранхуэцский договор двадцать ценных картин и на 100 000 экю бриллиантов в оправе; Годой предложил ему звание гранда, орден золотого руна, пенсию в 100 000 франков, несколько мешочков с неотделанными алмазами и ларчик с портретом короля, окруженным бумажным венчиком, который заключал в себе на 5 миллионов драгоценных камней. В конце концов Люсьен добился ратификации Бадахозского договора (29 сентября 1801 г.). Амьенский мир, заключенный 26 марта следующего года, должен был, казалось, извлечь Испанию из пропасти, в которую она погружалась. В июле 1802 года двор предпринял пышное путешествие по Каталонии и Валенсии. Оно было ознаменовано блестящими празднествами. В Барселоне принц астурийский женился на Марии Антуанетте-неаполитанской, а его сестра Изабелла вышла замуж за наследного принца Обеих Сицилий.

Расторжение Амьенского мира. С первых же месяцев 1803 года стало очевидным и для мало проницательных людей, что война между Францией и Англией неминуемо должна возобновиться. Испания снова сделалась яблоком раздора для обеих соперничествующих наций, и неисцелимая слабость ее правительства не позваляла ей извлечь никакой выгоды из этого привилегированного положения. Карл IV, очарованный славой первого консула, стоял за союз с Францией. Королева склонялась к тому же в интересах своей дочери, королевы этрурской. Напротив, министр иностранных дел Севальос был приверженцем союза с Англией, и Годой, который охотно стал бы на его сторону, не решался, однако, одобрить мнение, противоречащее мнению короля, и навлечь на себя гнев Бонапарта, и без того уже дававший себя ему чувствовать. Ему казалось ловким маневром противопоставить нетерпению французов «отрицательную политику», которой исчерпывалась его политическая мудрость. Он был очень любезен с французским послом Бернонвиллем, обещал все, чего тот хотел, и ничего не сделал. Бонапарт не поддался на удочку. 29 марта 1808 года в Аранхуэц прибыл генерал Ла-Планш Мортьер с письмом первого консула к королю. 17 мая Франция объявила войну Англии. 22 июня Бонапарт, извещенный о прибытии в Кадикс транспорта из Индии, настоятельно потребовал денег. Годой не дерзнул отказать в субсидии, но, по-видимому, твердо решил сохранять нейтралитет в предстоящей войне. Он даже собрал несколько полков в Бургосе и Вальядолиде для охраны границы. Бонапарт сломил его упорство, пригрозив открыть королю дворцовые скандалы; мало того, Бернонвилль в публичной аудиенции вручил Карлу IV письмо Бонапарта, наполненное крайне компрометирующими разоблачениями. Годой настолько пользовался доверием у Карла IV, что сумел убедить его не читать письма; но он понял, что борьба невозможна. 23 октября он обязался предоставить Франции ежемесячную субсидию в 4 миллиона. Может быть, он думал этой ценой купить для Испании право оставаться нейтральной. Народ в Мадриде оказался проницательнее, по возвращении Годоя в столицу он вышел к нему навстречу и окружил его карету с криком: «Мира и хлеба!»

Ни Франция, ни Англия не желали, чтобы Испания оставалась нейтральной. Бонапарт хотел располагать всеми силами Испании для борьбы с Англией, Питт хотел сделать Испанию базой своих военных действий против Франции. Казнь герцога Ангиенского и провозглашение империи, страх и престиж славы крепче прежнего затянули узы, связывающие Испанию с Францией. Когда Англия окончательно убедилась, что союз между Испанией и Францией состоялся, она открыла военные действия, напав без объявления войны на четыре испанских фрегата, возвращавшихся из Испании в Кадикс (1 октября 1804 г.). 4 декабря Карл IV объявил Англии войну.

Трафальгар. Так как Испания была вовлечена в войну самой судьбой, то она должна была предаться ей без оглядки и дерзать на невозможное, лишь бы одолеть общего врага.

Нельзя не признать, что она делала героические усилия, чтобы помочь осуществлению грандиозных планов Наполеона. В течении нескольких месяцев она снарядила три эскадры: в Картагене, Кадиксе и Ферроле. На судах, плохо оснащенных, скудно снабженных провиантом, обремененных артиллерией, отягченных огромными мачтами, испанцы поместили экипаж, набранный с сосенки и с бору – из рыбаков, крестьян, бродяг, и с такими плохими судами и таким плохим экипажем начальники, подобные Чуррука, сумели покрыть себя славой. Гравина, едва имевший возможность держаться в открытом море, присоединился с семью судами к эскадре Вильнева и выдержал вместе с ним битву при Ферроле, где только туман помешал французам одержать полную победу над англичанами. В сентябре 1805 года соединенная французско-испанская эскадра, стоявшая в Кадиксе, насчитывала 33 судна, 5 фрегатов и 2 военных брига с экипажем в 25 000 человек и 2836 пушками. Бесполезная битва при Трафальгаре стоила франко-испанской эскадре 6000 человек и 17 судов. Карл IV принял все меры, чтобы спасти раненных и помочь оставшимся в живых, щедро наградил всех, кто участвовал в битве, но бедствие было непоправимо. Суда, оставшиеся в гаванях, не могли прорвать блокаду, арсеналы были пусты, экипажи опустошены лихорадкой и дезертирством, офицеры обескуражены. Англия на долгие годы приобрела первенство на море. Наполеон никогда не был мягок в отношении к побежденным. Опьяненный своими триумфами при Ульме и Аустерлице, он поступил и Испанией беспощадно. Карл IV должен был уплатить субсидию в 24 миллиона и послать 5000 человек в Этрурию для охраны королевства, которое, по признанию самого Наполеона, он собирался уже упразднить. Бурбоны были изгнаны из Неаполя, королевство Обеих Сицилий отдано Жозефу Бонапарту, и, так как Карл IV колебался признать нового короля, Наполеон произнес грозные слова: «Преемник Карла IV признает его».

Манифест 1807 года. Годой скрепя сердцем повиновался надменному повелителю, которого сам посадил себе на голову, и только ждал случая, чтобы восстать против него. В августе 1806 года в Лиссабон вступила английская эскадра, и барон Строганов, русский посланник в Мадриде, сделал попытку вовлечь Испанию в только что образованную коалицию против Франции. Первою должна была вооружиться Португалия; Испания должна была собрать войска как будто для защиты против вторжения португальцев; английская армия высадится в Португалии, и в удобный момент Англия, Португалия и Испания вместе нападут на южную Францию. Годой не умел скрыть своей радости: 5 октября 1806 года, еще не закончив приготовлений к походу, он обратился к испанскому народу с воинственным манифестом, где, обращаясь к его лояльным чувствам, звал его на борьбу с врагом, которого он не называл, но которого легко было угадать. Десять дней спустя Наполеон выиграл сражение при Иене. Великий страх объял Годоя при известии об этой победе. Французская партия упрекала его в том, что он погубил Испанию. Карл IV не знал, как умилостивить императора. В газетах сообщалось, что прокламация подложна. Годой извинился перед Наполеоном и попытался доказать ему, что хотел вооружить испанцев только в интересах Франции. Наполеон, казалось, принял предоставленные ему оправдания, но есть основания думать, что с этого момента он замыслил ниспровержение испанских Бурбонов. Он осыпал Карла IV и Годоя комплиментами и любезностями. Карл IV, совершенно успокоившись, в наивной надежде угодить тем императору, даровал князю мира титул светлости и произвел его в генерал-адмиралы; но этим он сделал Годоя еще более ненавистным принцу астурийскому, знати и народу. Наполеон отправил в Мадрид нового посланника, Богарнэ, который очень скоро проник в тайны королевской семьи и узнал о глубокой ненависти, которую принц астурийский Фердинанд питал к Годою. Он постарался разжечь эту ненависть, уверив Фердинанда, что он найдет у императора сильную поддержку против фаворита. Таким образом, в момент решительного кризиса королевская семья оказалась расколотою надвое, а фаворит – обреченным народной мести за свое чрезмерное возвышение.

Вмешательство Наполеона в испанские дела. 7 июля 1807 года Наполеон подписал Тильзитский мир. 15 августа он вернулся в Париж, а спустя несколько недель принялся за испанские дела.

Португалия отказалась примкнуть к континентальной блокаде; Наполеон предложил Испании завоевать ее общими силами и поделить между собой (27 октября 1807 г.). По его плану, королева этрурская должна была отказаться от своего итальянского королевства и стать королевой северной Лузитании; Годой получит княжество Альгарвское, а сам Наполеон оккупирует остальную часть Португалии, которую по заключении общего мира передаст Карлу IV, причем за последним будет признан суверенитет над Лузитанией и Альгарвским княжеством и титул индийского императора. При мысли о том, чтобы стать императором подобно Наполеону, бедный Карл IV потерял голову и немедленно согласился на все, что от него требовали. На этих условиях был заключен договор в Фонтенбло. 17 октября Жюно с 20 000 человек перешел Бидассоа. 19 ноября он вступил в Португалию. Принц-регент не стал ждать его: 27 ноября он отплыл в Бразилию со своей матерью, придворным штатом и сокровищами; спустя три дня Жюно с 40 000-й армией вступил в Лиссабон.

Под видом подкреплений для него Наполеон беспрерывно посылал в Испанию новые войска. Дюпон вступил в ее пределы 13 ноября 1807 года, Монсей – 9 января 1808 г., каждый – с 25 000 человек. Французы врасплох заняли Сан-Себастьян, Помпелуну, Фигуэр и Барселону; их рекруты заканчивали свое военное обучение на глазах изумленных испанцев. В марте Мюрат прибыл с отрядом императорской гвардии в 6400 человек, чтобы принять главное начальство над пиренейскими войсками. 13 марта он был в Бургосе, несколько дней спустя – у ворот Мадрида. Пиренеи были перейдены, треть Испании находилась в руках французов, а Карл IV и Годой, по-видимому, еще и не подозревали об опасности: всю зиму они были поглощены любительским театром.

Заговор в Эскуриале. Годой знал о глубокой ненависти, которую питал к нему принц астурийский. Он решил пустить в ход все средства, чтобы спасти свою репутацию, свое положение и свою жизнь после смерти Карла IV. Он хотел по крайней мере приобрести независимое княжество, где мог бы найти убежище в минуту опасности. Со своей стороны Фердинанд хотел предупредить грозившие ему опасности. Он жил одиноко, вдали от дел, подчиняясь строгому и однообразному дворцовому этикету; король недолюбливал его, королева относилась к нему с подозрением. Его ближайшими советниками были герцоги Сан-Карлос и Инфантадо, и его бывший учитель, каноник Дон-Хуан Эскоикиз, тщеславный и легкомысленный гуманист, рассчитывавший управлять государством от имени своего ученика. Эскоикиз советовал Фердинанду опереться на Наполеона, так как Наполеон презирал Годоя. В июле 1807 года пронырливый каноник в парке Ретиро имел свидание с французским посланником Богарне; последний советовал астурийскому принцу просить руки какой-нибудь из принцесс императорской фамилии. Только 12 октября принц решился написать Наполеону. 28 числа король, предупрежденный Годоем, велел захватить все бумаги принца, который и сам был на следующий день арестован. Вместо того, чтобы замять дело, Карл IV тотчас написал о нем Наполеону, оповестил о нем весь народ и приказал кастильскому Совету возбудить процесс против сообщников принца; Фердинанд так раболепно унижался, что Годой позволил ему снова войти в милость к королю. Совет понял, как опасно было бы для него наказать друзей наследного принца, и оправдал всех подсудимых. Король оказался менее снисходительным: он сослал их в различные замки и монастыри (25 января 1808 г.).

Таково было скандальное дело, которому сначала дали громкое название «заговора в Эскуриале». Можно было думать, что оно не будет иметь серьезных последствий, так как король, приняв проект Эскоикиза, просил у Наполеона руки одной из принцесс императорской фамилии для принца астурийского (18 ноября 1807 г.). Но император был теперь осведомлен о раздоре, царившем в королевской семье; Годой стал окончательно ненавистен всем из-за жестокости, с которой преследовал своих противников; Карл IV навсегда сделал себя смешным своими сумасбродными прокламациями; Фердинанд обесчестил себя малодушием: он плакал и просил прощения, как ребенок, пойманный на месте преступления; он выдал своих друзей, чтобы избежать наказания.

Аранхузский бунт. В конце февраля 1808 года из Парижа внезапно прибыл со странными предложениями Дон-Эухенио Искиердо, которому Годой поручил вести переговоры с Наполеоном. Наполеон не желал возобновления фонтенеблоского договора. Он предлагал уступить Карлу IV Португалию взамен провинций, расположенных на севере от Эбро; в противном случае он оставит за собой всю Португалию, а Испания пусть откроет ему «военный путь» до португальской границы.

Годой никогда не питал доверия к Наполеону, но он обольщал себя призрачными мечтами. Приезд Искиердо открыл ему глаза: он понял, что монархия погибла, и, узнав о приближении Мюрата, решил увлечь короля в Севилью, откуда, сообразно обстоятельствам, можно будет организовать сопротивление или бежать на Канарские острова или Майорку. План Годоя, бесспорно, был рассчитан правильно, но принц астурийский, все еще видевший во французах союзников, постарался разрушить этот план. Аранхуэц наполнился мадридскими жителями и крестьянами. Переодетый граф Монтихо, которого прозвали «дядя Петр», неустанно возбуждал их против Годоя.

16 марта король издал приказ, в котором подтверждал свое решение остаться среди своих возлюбленных подданных. Между тем он ускорил свои приготовления к отъезду. В ночь с 17 на 18 дозор заговорщиков встретил донью Хозефу Тудо, когда она выходила из квартиры Годоя; забили тревогу, Аранхуэц мгновенно наполнился разъяренной толпой, дворец Князя мира был взят приступом, и, чтобы смирить восстание, 18-го утром король объявил Годоя отрешенным от всех должностей. Никто не знал, что стало с временщиком, до утра 19 марта, когда один из солдат валлонской гвардии увидел его во дворе его дворца. Оказалось, что несчастный спрятался на чердаке под грудой ковров; тридцать восемь часов он провел здесь без воды и пищи, и вот, мучимый голодом и жаждой, вынужден был оставить свое убежище. На крики солдата сбежался народ. Годой успел только броситься в середину взвода лейб-гвардейцев, которые предложили ему защитить его как бывшего своего товарища и довести до своей казармы. Пеший между двух конных, судорожно ухватившись за луки их седел, осыпаемый ударами палок и камней, Годой добрался до гвардейской казармы полумертвым. Его положили в конюшне на соломенную подстилку. В этот страшный час король и королева были полны тревоги о своем друге; они умоляли своего сына сжалиться над ним; Фердинанд отправился к Годою и объявил ему свое помилование. «Разве ты уже король»? – спросил его Годой. «Нет еще, – отвечал Фердинанд, – но скоро буду им». Действительно, в семь часов вечера король, боясь нового мятежа, подписал свое отречение.

При первом известии о событиях, совершившихся в Аранхуэце, Мадрид восстал; когда стало известно, что временщик низвергнут, толпа бросилась к его дворцу и разорила его; были разграблены также дом матери Годоя, дом его брата Дон-Диего и дома его друзей. При известии об отречении короля ярость мятежников сразу перешла в безумный восторг. Радость была так велика, что вступление Мюрата в Мадрид (23 марта) прошло почти незамеченным. Фердинанд вступил в столицу на следующий день под исступленные крики народа. Женщины усыпали цветами дорогу, по которой он ехал, мужчины расстилали свои плащи под ноги его коня.

Эти необычайные события застали Наполеона врасплох. Вполне вероятно, что он еще не принял твердого решения, хотя уже 27 марта он условно предлагал испанскую корону своему брату Луи. Глупость старой королевской четы и советников Фердинанда сослужила ему превосходную службу.

Карл IV и Мария-Луиза желали одного – удалиться в Бадахоз, чтобы там жить спокойно с Годоем, их единственным другом. Желая спасти Годоя, они вздумали обратиться к Мюрату, наместнику императора в Испании. Мюрат сразу понял выгоду, которую он мог извлечь из этого положения дел. Он предложил Карлу IV заявить протест против своего отречения (25 марта 1808 г.) и прибегнуть к заступничеству Наполеона. Он дал ему охрану из французских солдат и убедил его по пути во Францию заехать в Эскуриал. Одну минуту Наполеон думал лично отправиться в Испанию, и то, что он увидел бы здесь, без сомнения, открыло бы ему истинные чувства народа. К несчастью, он остановился в Байонне. Богарне, Мюрат и Эскоикиз побудили Фердинанда отправиться сюда на свидание с императором.

Свидание в Байонне. Фердинанд оставил Мадрид 10 апреля, надеясь найти Наполеона в Байонне. Его убедили проехать в Виторию. Здесь несколько преданных слуг – Уркихо, Корреа, Алава и Герцог Магон – умоляли его не ехать дальше; но Савари склонил его продолжать путь во Францию, и 20 апреля Фердинанд миновал Бидассоа. Сначала Наполеон не мог поверить такому ослеплению. «Неужели он здесь!» – воскликнул он. Он пожелал видеть его прежде, чем примет окончательное решение, но, увидав, тотчас решился: приговор Фердинанду был подписан. «Принц астурийский, – писал он, – очень глуп, очень зол и ненавидит Францию».

Сначала Наполеон предложил Фердинанду уступить ему королевство Этрурию в обмен за испанскую корону. Эскоикиз считал себя способным вести переговоры с императором; он уверял его в добрых намерениях Фердинанда и старался убедить Наполеона, что Фердинанд, женившись на принцессе императорской фамилии, станет самым верным и постоянным союзником Франции. «Ваша политика плоха, каноник!» – отвечал Наполеон. И он объяснил ему, что союз с Испанией необходим для безопасности его государства; но он не будет в нем уверен, пока на мадридский престол не сядет один из принцев его дома: он не верил в возможность национальной войны, так как формально заявлял о своем намерении сохранить неприкосновенность, независимость и религию Испании.

Фердинанд не мог решиться принять условия, которые предлагал ему Наполеон. Император объявил ему, что будет вести переговоры непосредственно с Карлом IV, который 30 апреля прибыл в Байонну.

2 мая. Во время этих нескончаемых переговоров в Мадриде произошло важное событие. Народ уже давно был раздражен присутствием французов, и в столице едва не вспыхнул бунт; в Толедо и Бургосе произошли волнения. 1 мая Мюрат был освистан толпой на Прадо. Утром в понедельник 2 мая по Мадриду распространился слух, что французы хотят силой увезти брата короля, инфанта дон-Франсиско, последнего принца королевской фамилии, который оставался еще в пределах Испании. Народ начал собираться толпами, раздались угрожающие крики в адрес французов, и тотчас же вспыхнул страшный мятеж. Мюрат был, может быть, рад этому, так как мятеж давал ему повод проучить мадридцев: он не сомневался в том, что сломить их сопротивление легко. Испанские власти мужественно стали между ним и населением. При первых выстрелах министры О’Фарриль и Ацанца сели на коней и отправились к Мюрату, которому предложили восстановить порядок, если он велит прекратить стрельбу. Мюрат согласился и дал им в провожатые до здания Совета генерала Ариспа. Члены Кастильского Совета ходили по улицам, убеждая граждан разойтись по домам. Серьезная схватка произошла лишь вокруг артиллерийского парка, которым народ едва не овладел. Все было бы скоро забыто и Dos de Mayo не остался бы в народной памяти днем ненависти и гнева, если бы Мюрат ночью не велел без суда расстрелять несколько сот взятых в плен бунтовщиков. Испания и до сих пор не простила этой казни после битвы, этой грубой измены данному слову.

В Байонне узнали о мадридских событиях 5 мая. Наполеон еще не нашел способа сломить упорство Фердинанда: мадридский мятеж дал ему повод разыграть одну из тех театральных сцен, на которые он был такой мастер. Фердинанд был приглашен к императору в присутствии короля и королевы. Наполеон объявил его виновником кровопролития, осыпал его гневными укорами и грозил смертью, если он не подчинится немедленно. В то же время он лицемерно предложил Карлу IV свою помощь для возвращения в Мадрид. Старый король отказался, прося лишь о том, чтобы ему дали мирно закончить его дни с женой и Годоем. Он уступил все свои права императору, попросив только, чтобы Испания не была разделена и церковь – оставлена без защиты. 10 мая Фердинанд VII также отказался от всех своих прав и уехал в Валансэ, тогда как Карл IV, королева и Годой отправились в Компьень. 12 мая инфанты Карлос и Антонио обнародовали в Бордо отречение от всех своих прав на испанскую корону. 6 июня Наполеон издал декрет о возвещении Жозефа Бонапарта на испанский престол. Собранная в Байонне хунта в двенадцать заседаний вотировала наскоро составленную конституцию, которая и была обнародована 7 июля. Спустя два дня Жозеф вступил в пределы Испании. Он нашел ее уже кругом охваченной восстанием.

II. Война за независимость

Восстание в Испании; капитуляция Байлена (1808). При первом же известии о байоннских событиях Испания поняла, что Наполеон дурачил ее королей и издевался над ней. Возмущенное национальное чувство не хотело примириться с совершившимся фактом. В Валенсии, Кадиксе, Бадахозе и Тортозе вспыхнули необыкновенно страстные народные восстания, сопровождаемые криками: «Смерть французам!» 26 мая провинциальная хунта Овиедо вступила в союз с англичанами. В течение нескольких недель Испания вооружила 150 000 человек, разделенные на астурийскую, галисийскую, кастильскую, эстрамадурскую, валенсийскую, мурсийскую и арагонскую армии. Правда, они представляли собой не что иное, как нестройные полчища мятежных крестьян и ремесленников, обрамленные несколькими отрядами милиции и несколькими полками регулярной армии; но все они были одушевлены одним чувством, и командовали ими энергичные вожди, такие как Куэста, Кастаньос и Палафокс.

Жозеф должен был проложить себе путь в Мадрид. Генералы Вердье и Лассаль оттеснили мятежников при его проезде через Логроньо и Торкемаду. Вальядолид попытался задержать французов, но его защитники были разбиты при Понте де Кабезоне. 14 июля 1808 года Бессьер при Медина дель Рио-Секо одержал победу над соединенными армиями – галисийской и кастильской; результатом этой победы было подчинение Леона и Заморы. Испанцы потеряли здесь 4-5000 человек и все свои орудия. 20 июля Жозеф вступил в Мадрид. С минуты на минуту ждали известия о вступлении Дюпона в Севилью и Монсея в Валенсию. Мадридская знать явилась с поздравлениями к Жозефу. Казалось, Испания готова подчиниться, как вдруг 23 июля получено было известие о капитуляции Дюпона в Байлене.

Дюпон действительно в конце мая перешел Сиерру-Морену и с 9000 человек направился к Севилье. Кордова пыталась противостоять ему, но 7 июня он вступил в город и предал его грабежу. Затем, не получая подкреплений и угрожаемый спереди хаэнскими инсургентами, сзади – севильскими, он решился отступить и 18 июня расположился в Андухаре, у входа в теснины Сиерры-Морены. Ошибка его заключалась в том, что он оставался здесь целый месяц, хотя знал из донесений генерала Веделя, что Ла-Манча поголовно охвачена восстанием. 15 июля первые колонны севильской армии подступили к Андухару. Дюпон и теперь еще не желал уходить и только отрядил часть своего войска к северу, чтобы занять теснины и обеспечить сообщение с Ла-Манчой. Испанский генерал Рединг опередил его и овладел Байленом, заняв таким образом позицию между Дюпоном и Веделем. Дюпон рассчитывал сокрушить испанцев и соединиться с Веделем в Ла-Манче, но, будучи всего более озабочен желанием сохранить свою военную добычу, пустил впереди своих колонн громадный обоз. Рединг имел возможность не спеша приготовиться к обороне; французские полки подходили один вслед за другим, и в момент решительной атаки они оказались слишком утомленными, чтобы идти на приступ. Дюпону не удалось прорвать боевую линию Рединга, а вслед за тем на него с тыла ударил Кастаньос. Он запросил перемирия. Пока он вел переговоры, Ведель, подоспевший на выручку к нему, атаковал Рединга и захватил у него два орудия и 1100 человек пленными. Он стоял теперь на расстоянии двух миль от французской линии; еще одно усилие, и оба французских войска соединились бы и путь в Ла-Манчу был бы открыт. Но Дюпон отказался сделать это усилие. Он послал Веделю приказ вернуть испанцам отнятых им у них пленных и отступить к северу. Но Кастаньос воспользовался плачевным положением Дюпона и потребовал, чтобы Ведель был включен в капитуляцию, грозя истребить всю дивизию Дюпона, если Ведель не сдастся. 23 июля оба генерала капитулировали под тем условием, чтобы они сами и их войска были доставлены во Францию. Хунта отказалась признать капитуляцию и отправила пленников сначала на понтоны в Кадикс, а затем на остров Кабреру. Из 17 000 человека, сдавшихся в Байлене, только 3000 вернулись во Францию, после шестилетних страданий и притеснений.

Еще более пагубны были моральные последствия этого события. Французы более не считались непобедимыми; испанские патриоты воспрянули духом; многие из тех, кто вначале стал на сторону Жозефа, отступились от него, и он вынужден был покинуть свою столицу спустя восемь дней после вступления в нее. Почти в то же время стало известно, что граф Ла Романа, командовавший испанским корпусом в 10 000 человек на острове Зеланде, отплыл в Испанию на судах английской эскадры. Жозеф отступил до Эбро и писал Наполеону: «Чтобы усмирить Испанию, необходимы три активные армии в 50 000 человек и другие 50 000 для охраны путей сообщения. Для покорения Испании нужны громадные средства; эта страна и этот народ не похожи ни на какие другие; здесь нельзя достать ни лазутчика, ни курьера».

Сами министры Жозефа признавали завоевание Испании невозможным. Они полагали, что Жозеф может сохранить свой трон, если предложить инсургентам сепаратный мир с Англией, присоединение Португалии к Испании и уплату Францией военных издержек. Но этот план шел совершенно вразрез с замыслами Наполеона. После первого взрыва бешенства против Дюпона он решил вернуть оружием все потерянное и писал брату (31 июля): «Я обрету в Испании Геркулесовы столпы, но не границы моей власти». При данных обстоятельствах отступление было для Наполеона невозможно.

Капитуляция Синтры (1808). Август был ознаменован новой катастрофой. Жюно с ноября 1807 года занимал Португалию с корпусом менее, чем в 20 000 человек; теперь англичане решили отправить войско в Португалию, и при вести об этой поддержке вся страна восстала. В Порто образовалось временное правительство под председательством архиепископа, которое сформировало армию и призвало в ополчение всех способных носить оружие. Французские войска сначала легко одолели португальских мятежников; но 6 августа 1808 года Артур Уэльслей высадился в устье Мондего. Два дня спустя к нему присоединился Брент-Спенсер, и оба английских полководца с 18 000 человек двинулись на Лиссабон. Жюно мог противопоставить им только 12 000. Дав им битву 21 августа у Вимейро, он вынужден был отступить к Торрес-Ведрасу и несколько дней спустя подписал соглашение в Синтре. Англичане оказались добросовестнее испанцев: во исполнение договора они перевезли Жюно и его солдат во Францию.

Поход Наполеона в Испанию (1808–1809). Теперь, после двух тяжелых неудач при Байлене и Синтре, Наполеон не хотел зарываться вглубь Испании, не обеспечив себя предварительно со стороны России: этим было обусловлено эрфуртское свидание.

Устранив всякую опасность с севера, Наполеон снова перевел свою армию через Пиренеи, между тем как Жозеф держался в Витории, имея свое правое крыло в Бильбао и левое в Логроньо. 5 ноября 1808 года Наполеон прибыл в Виторию. Он тотчас перешел в наступление с 180 000 человек, разделенными на 6 корпусов; императорская гвардия в 34 000 человек под начальством Бессьера составляла резерв. Движение Наполеона было ознаменовано рядом побед: маршал Лефевр 11 ноября разбил галисийскую армию при Эспиносе, а Сульт преследовал ее до Сантандера, куда и вступил 16 ноября. Победа при Туделе (23 ноября) заставила андалузскую армию отступить сначала к Сарагоссе, потом – к Калатайуду и Гвадалахаре. Вступив в Бургос после незначительного сражения, Наполеон 30 ноября достиг подошвы ущелья Сомо-Сиерры, где его ждал дон Бенито Сан-Хуан с 20 000 человек. Батарея в 12 орудий обстреливала дорогу вдоль, так что пройти, казалось, не было никакой возможности. Император велел своим польским уланам взять батарею приступом. Испанская армия пришла в расстройство, бежала до Талаверы и убила своего генерала. 2 декабря Наполеон стал лагерем в виду Мадрида на высотах Чамартина. Население Мадрида, подкрепленное 40 000 вооруженных крестьян, хотело защищаться, но зажиточный класс предпочел вступить в переговоры; губернатор Мадрида, маркиз Кастеллар, попросил перемирие. Так как переговоры шли слишком медленно, то Наполеон 4, декабря в 10 часов утра, взял штурмом Ретиро. В 5 часов вечера генерал Морла и дон Бернардо Ириарте явились в императорский лагерь. Наполеон дал им срок для сдачи до 6 часов утра. В течение ночи Кастелар эвакуировал город; на следующий день, 5 декабря, в 10 часов утра, его занял генерал Бельяр. Со дня прибытия Наполеона в Испанию прошел всего месяц.

Император был недоволен Жозефом и считал, что сам факт восстания испанцев освободил его от обязанности исполнить данные им обещания. Одно время он намеревался взять прямо в свои руки управление Испанией, которую хотел разделить на несколько больших военных областей; Жозеф должен был в этом случае стать королем Италии. Однако он раздумал и снова предложил оставить королевство неприкосновенным, если Испания согласится признать Жозефа. Жители Мадрида перед Святыми Дарами присягнули на верность королю. Наполеон обещал амнистию всем, кто в месячный срок сложит оружие, упразднил Кастильский Совет, инквизицию, феодальные права, областные таможни и две трети монастырей. Депутация из виднейших граждан Мадрида во главе с коррехидором явилась благодарить императора за его милосердие, и даже Жозефу при его вступлении в столицу (22 января 1809 г.) был оказал «подобающий прием».

Наполеон думал, что, заняв Мадрид, он сломил сопротивление Испании; но ее завоевание еще далеко не было закончено. Английские генералы Бэрд и Мур находились в нескольких днях пути от Мадрида; в Сарагоссе по-прежнему господствовал Палафокс; Венегас и Инфантадо продолжали войну в Ла-Манче; Куэста и Галиуцо занимали нижнее течение Тахо; Ла Романа стоял в Галисии, Бальестерос – в Астурии. 1 января 1809 года севильская хунта обратилась с протестом ко всем европейским нациям. Она снова создавала ополчение, и англичане снабдили ее деньгами, оружием и одеждой. Провинции, занятые французами, были наводнены партизанскими шайками, которые вскоре освоились с военной техникой и сделались опасным противником.

Оставив Жозефу 30 000 человек, Наполеон бросился в погоню за англичанами (22 января). Дойдя до Асторги, он передал командование армией Сульту и вернулся во Францию.

Первая кампания маршалов Наполеона (1809). Сульт настиг английский арьергард 3 января. Мур прошел со своим войском 25 миль в два дня, прибыл в Коронью 10 февраля и, дав сражение под стенами города, успел 18-го отплыть домой. Французы вступили в Коронью и в Ферроль, где нашли более 1500 пушек. Вся северо-восточная Испания изъявила покорность Жозефу. Тем временем Венегас был разбит при Уклесе (13 января), а маршал Ланн энергично вел осаду Сарагоссы. Город капитулировал 30 февраля после героического сопротивления, стоившего жизни 40 000 человек.

Плоды этих побед едва не были почти тотчас же утрачены. Жозеф, номинально стоявший во главе армии, не имел никакого веса в глазах полководцев своего брата; начальник его штаба Журдан импонировал им не многим более; Сульт и Ней ненавидели друг друга, а отъезд Наполеона лишил командование всякого единства. Он увез с собой и гвардию.

Сульту поручено было вторгнуться в Португалию. Он вступил в нее 24 февраля 1809 года, разбил с 20 000 человек 45 000 португальцев под стенами Опорто, отнял у них 197 орудий и проник в город (29 марта). Но, имея мало боевых запасов и беспокоясь за целость своих сообщений, он не решался идти далее. Уэльслей 22 апреля высадился в Лиссабоне, 12 мая отнял Опорто у Сульта и отбросил его в Галисию, затем – в Леон. Отступление Сульта заставило Нея эвакуировать Галисию (июль).

Маршал Виктор должен был ждать в Кастилии, пока Сульт вступит в Лиссабон, и тогда вторгнуться в Андалузию. Он оттеснил Куэсту к португальской границе и разбил его у Меделлина в тот самый день, когда Себастиани разбил Картохаля у Сиудад-Реаля (28 марта).

Эта двойная неудача – Сульта в Португалии и Нея в Галисии – заставила Виктора и Себастиани повернуть назад к Мадриду, к которому вскоре подступили 70 000 испанцев и англо-португальское войско в 28 000 человек под начальством Уэльслея и Бересфорда. Оба французских маршала могли противопоставить неприятелю только 32 000 человек. Жозеф призвал Сульта к себе на помощь, оставил Беллиара в Мадриде всего с 4000 человек и 28 июля у Талаверы дал сражение армиям Уэльслея и Куэсты. Бой был крайне кровопролитным, стоил французам 7000 человек и остался нерешенным; но приближение Сульта заставило англичан отступить. Мортье настиг Куэсту у Пуэнте дель Арцобиспо, обратил его в бегство и отнял у него 30 орудий (8 августа). Жозеф и Виктор, избавившись от Куэсты, двинулись на Венегаса, разбили его у Альмонасида (11 августа) и заставили его повернуть к Сиерре-Морене. 15 августа Жозеф вернулся в Мадрид и отслужил благодарственное молебствие в San-Isidro. Армия крайне нуждалась в отдыхе, обоз был расстроен, артиллерия лишена коней, конница недостаточна, полк не всегда мог выставить в бой 250 всадников.

Победы Наполеона в Австрии и Венский мир не обескуражили испанцев. Севильская хунта реорганизовала армию, разбитую при Альмонасиде, увеличила ее состав до 50 000 человек и, вручив начальство над ней генералу Аризаге, приказала ему идти на Мадрид. 18 ноября произошло сражение при Оканье, где испанцы потеряли 20 000 убитыми и ранеными и 50 орудий. Месяцем раньше (18 октября) герцог дель Парке был разбит при Тамамесе, а 28 ноября он же был вторично разбит при Альба де Тормес. Испанские войска очистили Кастилию до Сиерры-Морены.

В Арагоне Блэк был разбит генералом Сюше перед Сарагоссой (15 июня). В Каталонии испанцы в сражении при Молино дель Рей потеряли 50 орудий, и Рединг, руководивший сопротивлением, вынужден был отступить в Таррагону.