Охота на термитов

Майкл Гелприн

Охота на термитов

Этот подвал мы давно присмотрели. Хороший подвал, удобный, и главное – выходов из него целых шесть. Не то что та крысоловка под развалинами бывшего универмага, в которой на прошлой неделе хоронились. Там, хотя и потолки почти целые и не воняет так, как здесь, а выхода было только два. Да до дальнего еще добраться надо, а пойди доберись, когда все вокруг рвется, рушится и норовит тебя тут же на месте похоронить. Хорошо, в этот раз все успели, хотя марсиане уже на пятки наступали. А сколько их было, не добравшихся, не добежавших, не дотянувших за эти три года, – уже и не сосчитать. Из тех, кто выжил после нашествия, в живых остался на сегодняшний день каждый пятый. А то и меньше.

Не знаю, кто придумал этих сволочей называть марсианами. Попросту так с первого дня нашествия повелось, как только эти гады Землю бомбить начали и рухнули первые города. Ленька Очкарик вон говорит, что агрессор пришел откуда-то с Сириуса, вроде бы так по радио передавали, когда еще связь была. Может, и с Сириуса, а по мне так хоть с Марса, хоть с Лебедя, хоть с Рака – одна задница. Главное, что за несколько дней они уничтожили больше девяноста девяти процентов населения. А тех, кто остался, травят как крыс и рано или поздно наверняка затравят.

Иллюзий насчет дальнейшего мы не питаем. Хотя бы потому, что за три года удалось всего десяток марсиан прищучить, а сколько наших они, паскуды, положили… Конечно, в других местах люди тоже остались. В развалинах городов, в основном, потому что в лесах и в деревнях, по слухам, никто не выжил, пожгли их там всех. Но в городах есть еще наши, наверняка есть, а значит, марсиан хоть немного, хоть несколько тысяч всего, а грохнули. Так что не совсем задарма им наши жизни достались.

До подвала этого добирались мы трое суток. Первый день по Кривой Собачьей шли, что петляет между набережной Малой Вонючки и полосой отчуждения бывшей железной дороги. Впрочем, шли – не самое подходящее слово. Гд е перебежками продвигались, где ползком, а через развалины вообще как придется. И там, где Кривая Собачья упирается в остатки стадиона, нырнули под землю в канализацию. Вот по трубам и добрались. За двое суток – со жратвой и с оружием быстрее никак. Раньше мы сюда только по двое, по трое на разведку ходили.

В общем, только разместились и посты выставили, еще даже кашеваров не назначили, подваливают ко мне Ленька и Мишка Очкарики. Они братья, только друг на друга не сильно похожи. Ленька, старший, – долговязый, смуглый и близорукий. А Мишка – коренастый, рыжий и дальнозоркий. Очкарикам я обязан жизнью – год назад они вернулись за мной, контуженым, в подвал обрушившейся двухэтажки и вытащили из-под завала. А потом перли на себе двое суток, пока не догнали отряд.

– Слышь, Летеха, – Мишка говорит, – разговор до тебя есть, давай в сторону отойдем.

Я никакой не лейтенант и вообще не военный, только так получилось, что после смерти Глеба группой командую я. Вот Глеб – тот настоящий был летеха, кадровый. Если бы не он, вполне возможно, нас никого бы в живых давно уже не осталось. Партизанской войне он учил. И как отступать, и как убежище выбирать, и про остальную стратегию-тактику каждый день вдалбливал. А потом Глеб погиб – вот уже полгода, как его нет. С тех пор Летехой кличут меня, привык уже. Вообще-то я Алексей, Леха, так что всего две буковки-то к имени и прибавили.

В общем, отошли мы с ребятами, тут они мне и выдали:

– Такое дело, Летеха, – Ленька Очкарик говорит, а сам в сторону смотрит, – ребята не хотят по подвалам хорониться больше. Нет смысла в этом – рано или поздно нас все равно перебьют. И скорее рано, чем поздно. Поэтому мы решили уходить.

Я аж остолбенел поначалу.

– Кто это «мы»? – спрашиваю. – Кто решил уходить, куда? Вы что, парни, не в себе, что ли?

– Куда – видно будет, – Ленька отвечает. – Думаем по реке сплавиться, по Малой Вонючке. Ночью если, то шансы есть. А насчет того, кто мы… В общем, так: в отряде всего пятнадцать человек, Лешка. А год назад было вдвое больше. Половину за год мы потеряли. Здесь шансов нет никаких. Хорошо, если одного-двух марсиан сумеем прибить, пока все не сдохнем. И мы решили – надо рисковать. Нас семеро, ровно половина группы, если тебя не считать.

– Вот как, значит, – говорю я, – семеро. А остальные, выходит, не согласны?

– Остальные не то чтобы. Но они твоего мнения ждут. Сказали, что послушают сначала тебя.

– И давно вы это решили? – спрашиваю.

– Решили недавно. А думать давно начали. Еще когда Глеба убили.

– Понятно. А потом как? Ну, сплавитесь вы по реке. Допустим, марсиане вас не заметят. А дальше что?

– До леса доберемся, – Мишка Очкарик говорит, – там, в лесу, схоронимся где-нибудь.

– Где же ты его возьмешь, лес? Леса в окрестностях города все выжжены, земля спалена, там ничего не растет и расти еще много лет не будет. Из леса никто за все время не приходил, значит, людей живых там не осталось. Сколько раз об этом говорили. Даже если доберетесь – с голоду сдохнете. Только не доберетесь. На открытой местности вас марсиане как пить дать обнаружат. И приговорят. Так что уходить – безумие, верная смерть.

– Безумие – оставаться, – сказал Мишка устало. – Леса наверняка остались, все не спалишь. А что оттуда никто не приходил – так это не значит, что людей нет. Кто сюда пойдет по доброй воле?

– Ладно, – говорю, – конспираторы хреновы. Давайте собирайте всех, будем обсуждать. Раскола в отряде я не допущу. Или все уйдем, или останемся и здесь подыхать будем.

Клянусь Великим Духом Альмейды, я не хотел никуда лететь. Зильда много раз пыталась уговорить меня принять участие в охоте на термитов, но я неизменно отказывался. Стабильность и здравомыслие всегда были моими основными достоинствами, и немало молодых альмейдянок сочли бы за честь сделать именно от меня свою кладку. Я, однако, дал обет, что матерью моего потомства будет только Зильда. Мы знали друг друга с рождения, наши яйца раскололись в один и тот же день, и первые пять лет жизни мы провели в соседних ячейках. Даже на шагатели встали одновременно, и, помнится, еще тогда я обратил внимание на то, как Зильда изящна и грациозна. Потом мы вместе проходили три первых ступени сознательного развития, я опекал ее и всегда утешал, если случались неприятности. Я был одним из самых способных учеников, знания давались легко, учителя и наставники прочили мне прекрасное будущее.

На Зильду многие заглядывались и до достижения ею третьей ступени. А уж после, когда нас обоих приняли в самый престижный обучатель столицы, от поклонников не стало отбою. В ней все было прекрасно – и стройные, идеальной параллельности шагатели, и выпуклые дымчатые видетели на удлиненном нежно-салатного цвета фасаде, и обе пары держателей с длинными гибкими хватателями на них. Не говоря уже о яйцекладе. Именно о таких яйцекладах слагали стихи альмейдянские поэты на протяжении тысячелетий.

Я отдавал себе отчет, что, как всякая красавица, Зильда несколько взбалмошна и своенравна. Но рассчитывал, что моя мудрость и здравомыслие помогут удержать ее от опрометчивых поступков. Естественно, о такой несуразности, как полет к недавно открытой планете, чтобы принять участие в детской забаве, не могло быть и речи. Разумеется, древние инстинкты у каждого альмейдянина в наполнителе, но на то и мудрость тысяч поколений, чтобы эти инстинкты сдерживать. В самом деле, не пристало разумному существу, оделенному всеми достоинствами, гоняться по развалинам за термитами, чтобы добыть никому не нужный трофей – клип с воспроизведением выстрела, прикончившего бедное насекомое. Не говоря уже о риске, которому неизбежно подвергаешь свою жизнь, занимаясь подобными дурачествами.

Все решилось в тот день, когда Зильда пришла в мою ячейку после занятий и сказала:

– Тиль, я последний раз прошу тебя приобрести охотничью лицензию. Мы подходим к возрасту кладки, и кто знает, удастся ли поохотиться потом, когда каждый из нас будет обременен множественными обязанностями перед обществом.

– Зильда, – ответил я, – подумай, имеет ли смысл подобное легкомыслие. Ведь охота на термитов не просто развлечение, а еще и довольно рискованное занятие. Термиты хотя и недостаточно разумны, но все же весьма опасны. Эти удлиненные предметы, из которых вылетают горячие металлические цилиндры. Потом разлетающиеся на осколки болванки. Не говоря уже о примитивных механизмах, которые, тем не менее, способны выпускать конусообразные, взрывающиеся в воздухе предметы. Разумеется, это все детские игрушки по сравнению с генераторами антивещества и плазменными разряжателями, но определенную опасность для жизни термиты все-таки представляют.

– Тиль, – сказала Зильда. – Тебе следует чаще читать официальную прессу. Во-первых, те механизмы, о которых ты упомянул, давно уничтожены. Причем повсеместно, и в самые первые дни экспансии. Во-вторых, термитов почти не осталось, и вскорости правительство выпустит указ о закрытии охоты и запрещении отстрела. Помнишь, как было в тех заповедниках, которые открыли в прошлом столетии? Их предоставили гражданам для охоты на короткое время, а потом законсервировали. Так будет и с этой планетой. Пройдут сотни поколений, прежде чем термитам удастся восстановить свои муравейники и численность. Я не прощу себе, что не использовала возможность, о которой мечтает вся альмейдянская молодежь и которая вновь будет предоставлена лишь нашим далеким потомкам.

– Зильда, прошу тебя, – попытался настоять я, – откажись от своего намерения. Ради нашего будущего потомства мы не должны подвергать себя опасности.

– Что ж, – Зильда скрестила верхние держатели на тулове и уперла нижние в периферию. – Как хочешь. Вчера Ильгр приобрел охотничью лицензию на двоих. Он предложил мне составить ему компанию. Я обещала подумать. Теперь я вынуждена принять его предложение.

Разумеется, я не мог этого допустить. Мерзавец Ильгр, мне никогда не нравился этот красавчик. В тот же день я приобрел лицензию, а уже на следующий мы с Зильдой прошли первый инструктаж.

Я сидел у костра, по-черному коптившего едким дымом и без того вонючий подвал. Я смотрел на свое воинство. И молчал. Молчали и они. С этими людьми я провел последние три года. Мы вместе прошли через многое и ко многому привыкли. К страху, к войне, к смерти привыкли. А главное – друг к другу. Я подумал, что не мыслю себя без них. Вот Володька Кудлач, угрюмый, нечесаный, со страшенной карабасовой бородой. Он самый старший из нас, ему уже за сорок, бывший слесарь-автомеханик. У Володьки золотые руки, и по части ремонта вышедшего из строя оружия ему нет равных. Рядом с Кудлачом – Завьял, студент-недоучка, тощий, нескладный, вечно страдающий от болей в переломанной и плохо сросшейся кости предплечья. Справа от Завьяла девочки. Все три, которые остались. Добрая и некрасивая, с широким плоским лицом Вика. Она медсестра и, наверное, самый полезный человек среди нас. Тоненькая большеглазая Леночка и моя Варя. С ней мы вместе почти с самого начала. Когда настолько тоскливо и мерзко, что жить больше не хочется, я всегда думаю о том, что у меня есть Варя, и легче становится.

Впрочем, какое там «легче». Фактически, мы существуем лишь по привычке, за три года превратившись в машины для выживания. Все. И выживаем теперь чисто автоматически. Мы обречены, и сколько еще удастся прожить – в конечном итоге неважно. У нас никого не осталось кроме друг друга. Семьи, друзья, работа – это все в прошлом и никогда не вернется. А тех, кто еще жив, может не стать в любой момент. И когда один из нас уходит, каждый из оставшихся чувствует, будто не стало частицы его самого. И продолжает жить с тем, что осталось. Без причины и особой надежды – автоматически.

– Леша, ты сказать нам ничего не хочешь? – прервал наконец молчание Кудлач.

– Хочу, – я бросил в костер кусок фанеры. – Половина из вас решила уйти. Рискнуть, как те два обормота мне сказали. Ну, пусть пока постоят в охранении, рисковые. Другая половина колеблется. Я даже не буду спрашивать, кто за какое решение. Оставаться в городе – смерть. И уходить – смерть, только быстрая. В общем, смерть и там и там, но есть еще один вариант. Промежуточный.

– Что, без смерти? – насмешливо спросил Завьял.

– С ней. Без нее варианты три года назад закончились, – теперь усмехнулся я. – Этот вариант – его Глеб предложил, незадолго до того, как погиб. Я до сих пор не говорил вам, потому что план Глеба казался мне безумием. Он и сейчас кажется мне безумием, но не большим, чем уходить в никуда по реке.

Я замолчал. Я не знал, как им об этом сказать.

– Что за план, Леша? – помогла Варя. Она встала, обогнула костер, присела возле меня на корточки и взяла за руку. – Ты говори, пожалуйста, что бы там ни было.

Я оглядел ребят. На меня с нетерпением и надеждой смотрели двенадцать пар глаз.

– Сначала вопрос, – начал я. – За три года нами уничтожено десять марсиан, так? Кто может вспомнить, как они подыхали, эти десять?

– Да чего тут вспоминать, – угрюмо сказал Кудлач. – На двоих стена рухнула. Пока они под обломками возились, мы их гранатами забросали. Один в реку свалился, этого уже из автоматов добили. Ну, а с остальными повезло. Что-то у них с защитой оказалось, не выдержала броня-то. Или что там вокруг них такое.

– Без разницы что, – сказал я. – Очкарики говорят, что скафандр, а может, у марсиан тела такие. В общем, пуля их не берет и осколки тоже. Как правило. Только из этого правила за три года было семь исключений. И каждое из них случалось, когда марсианин сам нарывался: блокировал наших и попадал под плотный огонь с близкой дистанции.

– Мир праху тех, кто оказался в блоках, – тихо сказала Вика.

– Да, верно. Они погибли, все. Но перед этим успели отомстить. В общем, до сих пор от боя мы уклонялись. Отступали, отходили, драпали… А теперь я предлагаю не уклоняться и бой принять.

Наступила тишина, прерываемая лишь треском горящих досок. Я притянул к себе Варю, посадил рядом и обнял за плечи.

– Леша, как это – принять бой? – растерянно спросила Варя. – Они же перебьют нас.

– Да, перебьют, – ответил я твердо. – Но не всех. Марсиане ходят парами, один впереди, другой сзади страхует. Я предлагаю подпустить того, кто впереди, как можно ближе и открыть по нему огонь из всех стволов.

– Это глупость, Летеха, – сказал Володька Кудлач. – Мы, может быть, убьем эту сволочь, а он нас перестреляет наверняка.

– Не всех, – повторил я. – В том-то и дело, что не всех. Всех не успеет. А вот мы его убивать не будем вообще.

– Как не будем?! – ахнула Леночка.

– Не будем. Мы прекратим огонь, как только увидим ту зеленую дрянь, его кровь. В общем, как только его подобьем, те, кто останется в живых, прекратят стрелять.

– Зачем?

– Затем, что второй его подберет и потащит на себе. К кораблю. Ему, второму, будет уже не до нас – лишь бы унести ноги. И тогда те из нас, кто выживет, просто пойдут за ними. И попробуют захватить корабль. Ворвутся в шлюз у них на плечах.

– А если второй вызовет подмогу? – после долгой паузы спросил Завьял. – Не потащит подранка, а свяжется со своими? И потом, на кой хрен нам их корабль?

– Если не потащит – будем недобитка кончать. А если получится, то и второго. И тогда уйдем по реке – терять нам все равно станет нечего. А с кораблем – не знаю я, что с ним делать. Только возможно и почти наверняка – там, внутри, оружие.

Этой ночью мы с Варей почти не спали. Сначала лежали, обнявшись, ждали, пока все уснут. Потом, когда терпеть стало уже невмоготу, Варя сказала:

– Плевать. В конце концов, мы здесь не дети, пусть слушают.

Она мягко отстранила меня, встала на колени и быстро стащила через голову свитер, а вслед за ним и мешковатую, видавшую виды юбку. Я скинул гимнастерку и, стараясь не шуметь, возился с проклятым ремнем, который никак не хотел расстегиваться. Наконец Варя помогла мне, я выполз из чертовых армейских брюк и потянулся в карман за контрацептивом.

– Не надо, Леша, – прошептала вдруг Варя, – я хочу, чтобы сегодня мы обошлись без этого.

Я оторопел. Пользоваться противозачаточными средствами приказал Глеб. Это был один из первых отданных им приказов, и исполнялся он неукоснительно. Забеременеть в наших условиях означало смерть, аборты делать было некому, а рожать немыслимо.

Тогда с нами было шестнадцать девчат. Шестнадцать. И, конечно, у каждой был парень – любовь вспыхивает особенно ярко там, где с ней соседствует смерть. Что ж, ни одна из девочек не забеременела. Они ушли от нас, так и не став матерями.

– Варюша, – сказал я, – родная. Ты же знаешь, мы не должны этого делать. Мы…

В этот момент я осекся – до меня дошло. Приказ Глеба больше не имел силы. Он действовал на период военного времени. Для нас война закончилась – нам всем остался всего один бой. Тот самый, последний.

Мы любили друг друга, засыпали, обнявшись, потом просыпались и соединялись вновь. Утром, когда подошла моя очередь идти на пост, Варя сказала:

– Знаешь, Леша, в детстве я мечтала выйти замуж за военного. За боевого лейтенанта. Правда, странно иногда сбываются девичьи мечты?

– Да уж, – сказал я и поцеловал ее в темноте в губы. – Только какой из меня военный, Варюша. Я не боевой лейтенант, а заурядный и затюканный бывший школьный учитель.

Варя принялась уверять, что я самый что ни на есть героический лейтенант. Под ее нежный, едва слышный шепот я наскоро оделся, натянул на голову старую дырявую кепку, дурашливо отдал в темноте честь и двинулся на пост.

Инструктор оказался знающим и, что особенно приятно, пунктуальным и здравомыслящим. К концу полета я уже знал об охоте на термитов столько, что мог бы проводить инструктажи самостоятельно.

– Запомните: термиты трусливы, – говорил инструктор. – Они никогда не нападают первыми и при обнаружении опасности спасаются бегством. Но это так только в том случае, если вы оставите им лазейку. Берегитесь загнать стадо в тупик. Тогда, если спасение невозможно, они нападут. Отчаянные термиты, которым нечего терять, – серьезная угроза. Она тем больше, чем многочисленнее попавшее в окружение стадо. Поэтому, преследуя термитов, всегда убедитесь, что на их пути преграды нет. Вот тогда это будет честная спортивная охота, и, завладеете ли вы трофеем или нет, будет зависеть лишь от вашей ловкости и удачливости.

– Спасибо, господин инструктор, – поблагодарил я. – Уж я позабочусь о путях отступления для термитов. Да и фактически я не думаю, что охота затянется. Я и моя подруга вовсе не кровожадны – мы убьем одно насекомое, максимум два и вернемся на корабль. Надеюсь, мы завершим охоту в первый же день.

– Вам очень повезет, если вы справитесь за день. Термиты уже не те, что в первые дни экспансии. Они пуганые и знают свою территорию, в отличие от нас. Да, у нас огромное преимущество – техника. Инфракрасные визоры определят район, где роятся насекомые. Найдут его по исходящему от них теплу. Но поразить термита не так просто. Они передвигаются с приличной скоростью. Конечно, не так быстро, как альмейдяне, но зато они гораздо более маневренны. Давайте теперь я продемонстрирую вам возможности боевого скафандра. Это действительно чудо альмейдянской техники и ее последнее достижение.

Курс лекций о возможностях скафандра занял трое суток. Возможности впечатляли. Особенно поразило меня встроенное оружие. Стрелять можно было одновременно всеми четырьмя держателями. Верхними – из аннигиляторов, нижними – из плазменных разрядников. При этом оружие имело значительный радиус поражения, и для удачного выстрела достаточно было навести его на цель весьма приблизительно. Кроме того, скафандр оказался легким и гибким, он почти не стеснял движений и не причинял видимых неудобств. Зильда была в восторге, дай ей волю, она и спать бы ложилась в скафандре.

– Хорошей охоты, – пожелал нам инструктор перед самым прилетом. – И учтите, скафандр остается функциональным, лишь пока носитель внутри него жив. Он запрограммирован на самоуничтожение, если носитель погибает.

– Зачем? – спросил я.

– Чтобы оружие не досталось врагу. Так что для собственного удобства постарайтесь остаться в живых.

Я придал фасаду выражение веселья, хотя не очень люблю мрачный юмор.

От места посадки до термитника мы с Зильдой добрались довольно быстро. Местное солнце еще не взошло, первые лучи лишь слегка подсветили горизонт. Было довольно темно и, по местным меркам, прохладно. Меня порадовало это обстоятельство – тепловые визоры наиболее чувствительны именно в темноте и на холоде. Я принялся сканировать местность и вскоре обнаружил признаки присутствия стада.

Я зафиксировал направление и расстояние. Пока что все складывалось крайне удачно.

– Тиль, дорогой, я пойду в авангарде, – сказала Зильда. – А ты будешь держаться сзади, на расстоянии видимости, и в случае чего прикроешь меня.

Я принялся было возражать, потому что двигаться впереди означало подвергнуться большей опасности, нежели сзади. Однако переспорить Зильду не удалось, и я в результате проявил свойственную мне покладистость. Задействовав все датчики и включив режим максимальной маскировки, мы с Зильдой направились к месту лежки стада.

Первым увидел марсианина Мишка Очкарик. Мишка лежал метрах в двадцати слева от меня, укрываясь за кучей мусора. Место для засады мы искали двое суток и, наконец, нашли. До нашествия место называлось площадью Труда, по центру ее был разбит сквер, и не одна пара влюбленных целовалась на узких скамейках под тополями. Я частенько бывал здесь, водил девчонок в мороженицу на углу, с приятелями спускался в пивной погребок со знаменитыми охотничьими сосисками под чешское и баварское.

Теперь площадь переименовали в Кладбище Дохлых Псов. Почему-то именно здесь погибло особенно много собак. Возможно, после смерти владельцев инстинкт гнал их сюда, в скверик, куда покойные хозяева водили выгуливать породистых щенков.

По периметру Кладбище Дохлых Псов было основательно завалено остатками рухнувших зданий и горами мусора, но с севера проход оставался свободен. Здесь на площадь выходил Крысиный проспект, бывший проспект Мая, и угловые здания по обе стороны проспекта остались целы. Вот в этих домах, по шесть бойцов в каждом, и сосредоточились основные силы отряда. Я же с обоими Очкариками занимал позицию прямо напротив выхода проспекта на площадь.

Мишка негромко свистнул. Я повернул к нему голову, и он показал выпяченный указательный палец. «Один», – понял я и дал отмашку стволом автомата. Краем глаза я увидел движение в окне второго этажа правого здания. Там приняли сигнал, сейчас ребята наверняка рассредоточивались по огневым точкам. Я махнул Леньке, затем подполз к краю моей баррикады из мусора и осторожно выглянул. Мне понадобилось секунд пять, чтобы обнаружить марсианина. Он почти сливался с местностью и плавно передвигался по остаткам тротуара, словно плыл по нему. Больше всего это походило на перемещение уродливого старого холодильника, из которого торчали в разные стороны шесть гипертрофированных конечностей. Казалось, будто сам холодильник был ожившей иллюстрацией к «Мойдодыру», а пару лишних конечностей художник намалевал по пьяни.

Марсианин приближался, теперь он двигался гораздо медленнее. Я прикинул, что с такой скоростью на расчетной точке он окажется минут через пять. А в следующий момент меня пробрал холодный липкий страх, который до сих пор я усиленно сдерживал. Я подумал, что марсианин явно знает о нашем присутствии, и если он начнет стрелять раньше, чем окажется в траверсе между домами, то нам конец – ребята могут попросту не успеть. Я решил, что открою огонь при первых признаках активности этой дряни, а секунду спустя увидел второго. Тот находился метрах в двухстах позади первого, он так же медленно плыл вдоль по проспекту, сохраняя дистанцию.

«Гады, – подумал я, – гады, гады, гады, сволочи гребаные, вонючки, чтоб вам сдохнуть, паскуды!» Я лежал, вдавив приклад автомата в плечо, и ругался про себя страшными, грязными словами, мешая проклятия с матерной бранью. Страх долго не хотел уходить, он уже завладел мной, почувствовал себя хозяином и теперь стрелял холодным потом из пор. А потом я подумал о Варе, и страх за нее вытеснил мой собственный.

«Только не Варю, – как заклинание, твердил теперь я. – Убей меня, убей всех, пусть никого не останется, только пощади Варю». А затем я внезапно осознал, кого я прошу и умоляю смилостивиться, и мысль о том, что молитва обращена к этим уродам, буквально пробила меня. Я стиснул зубы и, глубоко вздохнув, взял себя в руки. Страх ушел, его больше не было, осталась лишь ненависть. И когда марсианин оказался внутри расчетного сектора, я вскочил на ноги, остервенело рванул спусковой крючок и заорал: «Огонь!»

Не знаю, сколько длился этот бой. Наверное, считаные секунды. Огонь из пятнадцати стволов накрыл марсианина. Потом слева от меня вспыхнуло, и сразу вслед вспыхнуло справа. Несколько вспышек прошло по окнам обоих домов, и вдруг рев и треск оружейной пальбы прекратились, и в наступившей тишине лишь одинокий пронзительный голос, надрываясь, кричал: «Не стрелять!» Я не сразу понял, что голос этот мой, а поняв, повалился ничком на мешанину из обломков кирпича, бетона и собачьих скелетов, и наступила полная тишина. Я отжался на локтях и выглянул из-за укрытия. Марсианин лежал на земле, из прорех на его теле теперь пузырилась и стекала струйками на землю отвратительная зеленовато-бурая жидкость.

– Тиль, мне больно! – надрывался у меня в шлемофоне голос Зильды. – Великий Дух Альмейды, как же мне больно! Тиль, умоляю, помоги мне, Тиль!

Я рванулся, бросился на крик, но через мгновение здравый смысл вернулся ко мне. Я резко остановился и нырнул в развалины ближайшего муравейника. Это была засада. Проклятый инструктор обманул: термиты не стали спасаться бегством, вместо этого они устроили западню, и в нее угодила Зильда. А теперь они ждут меня.

– Я ранена, Тиль! – Крик Зильды сменился на визг. – Я теряю наполнитель, ради всего святого, помоги же мне! Тиль, умоляю тебя, спаси меня, вытащи отсюда. Мне страшно, Тиль, и так больно. Где же ты, Тиль?!

Я включил оптику и дал максимальное увеличение. Теперь я видел Зильду, словно она лежала прямо у моих шагателей. Она вся была покрыта вытекающим наполнителем, и мне стало ясно, что, не окажи я ей немедленную помощь, она умрет.

– Тиль, – теперь к визгу прибавились стоны. – Ты же не бросишь меня здесь, Тиль?