Четвертый пункт: «Кого знаете, кои к поправлению или к успокоению себя самого рекомендуют и что будто бы уже в том никому иному поверить невозможно или по крайней мере такие мудрости и затруднения в том деле показывают, что иной никто того исправить не может?» Ответ: «Знает он это за одним Остерманом; приметил он, что хотя б что он, Волынский, надлежащее и сделал, но все не годится; только одно то хорошо, что Остерман сделает».
Пятый пункт: «Кто обманщики, кои стараются себя наибольше в кредит привесть и показать, яко бы особливую верность и усердие, хотя ничего того нет?» Ответ: «Написал об одном Остермане, а по каким именно делам таким образом Остерман поступал, он, Волынский, не упомнит».
Шестой пункт: «В какой силе вы то написали, что государь, каков он премудрый ни был, принужден во всех делах держаться того политика советов, рассуждаючи так: да кому же мне поверить стало, когда ни в ком другом верности и доверия нет, или кому мне приказать то дело, что никто так хорошо сделать не умеет, как только такой человек, и уже покажется так, что и во всех делах без его трудов или без его советов обойтись никаким образом невозможно. Такие продерзостные рассуждения государыне и ее известной высочайшей премудрости, достоинству и самовластву весьма неприличны и немало оскорбительны». Ответ: «Написал об Остермане по примеру тому, что Петр Толстой во многих делах Петра Великого обманывал».
Седьмой пункт: «Кто именно, которые таким образом бескредитны учинены, чтоб не имели к предвосприятию надежды и не смели по совести говорить?» Ответ: «Написал в такой силе, что не смел он, Волынский, по хитрым Остермана поступкам против него говорить и ее в-ству по совести доносить».
Осьмой пункт: «Кто уповает, что как бы худо и вредительно делано ни было, будет безгласно, ибо никто уже не отважится ни в чем предостерегать?» Ответ: «Написал об Остермане».
Девятый пункт: «Про кого вы написали, что как бы кто праводушен и ревностен ни был, потеряет свой кураж, охоту и ревность к службе, понеже необходимо принужден себя предостерегать и сколько возможно убегать от таких дел, кои хотя малейшим опасностям подлежат, дабы из того в какую напрасную суспицию не впасть или в бесполезную с кем ссору и злобу не войти и себя в жертву не предать?» В ответе указано на известный случай с графом Головиным.
Десятый пункт: «Кто желают молчанием пользоваться и спокойно жить, думая, что не наше, нечего жалеть, что разоряется и пропадает – не мое и было!» Ответ: «По поводу головинского дела говорил он, Волынский, князю Василью Урусову, для чего он, видя в Адмиралтействе беспорядки и противные поступки, не доносил и о том молчал, и на то Урусов говорил, как ему в том было подняться, что он человек одинокий и доносить смелости не имел, понеже состоит в команде графа Головина».
Одиннадцатый пункт: «Должны вы при именном показании бессовестные поступки доказать?» Ответ: «Причитал все бессовестные поступки к графу Остерману, графу Головину, князю Александру Куракину, а прямо бессовестных поступков за Остерманом, Головиным, Куракиным и за другими не знает, написал с злобы мнением своим».
Двенадцатый пункт: «При подавании того письма рассуждали ли вы о важности такой вашей продерзости – самовластной своей государыне подобные учения и наставления подать, кой и малолетним едва ли пристойны быть могли?» Ответ: признает вину свою и просит прощения.
Тринадцатый пункт: «Вы дерзнули в самых тех покоях, в коих его высококняжеская светлость владеющий герцог курляндский пребывание свое иметь изволит, явные насильства производить, людей бить и силою оттуда выталкивать, то имеете отвечать, для чего вы то учинить дерзнули?» Ответ: признает себя виновна и просит прощения.
Когда Волынский отвечал на пункты и члены комиссии сказали ему, чтоб ехал домой, то он начал говорить: «Пожалуйте, окончайте поскорее». На это Румянцев сказал ему: «Мы заседанию своему время без вас знаем; надобно вам совесть свою во всем очистить и ответствовать с изъяснением, не так, что кроме надлежащего ответствия постороннее в генеральных терминах говоришь, и для того приди в чувство и ответствуй о всем обстоятельно». На другой день допросы продолжались; Волынский говорил: «Вчерашнего числа, как по него прислали, состоял он в немалом страхе, что куды быть велено и для чего – не ведал, и как прибыл, увидал, что собранный суд в знатных и во многих персонах состоит, то рассудил за важность и был в робости». Комиссия на это сказала ему, чтоб не плодил постороннего, что к делу его не принадлежит, но отвечал о чем спросят. Тогда Волынский обратился к Неплюеву. «Ведаю, – сказал он, – что вы графа Остермана креатура и что со мною имели вы ссору, пожалуйте оставьте». Неплюев отвечал, что напрасно излишнее он плодит и партикулярной ссоры он, Неплюев, с ним не имел и не бранивался. Волынский стал жаловаться, что «горячести и дерзновения его пришли ему от графа Остермана, что все с ним поступал скрытно и такой он человек, что никому без закрытия ничего не объявит, и жене своей без закрытия не скажет». Тут Неплюев прервал его: «О таких делах, в каковых граф Остерман обращается, жене и ведать непристойно, и сам о том можешь рассудить».
В третьем заседании комиссии, 17 апреля, Волынский говорил, что «все делал он по злобе на графа Остермана, Куракина и Головина и поступал все против их, думал, что был министр, и мыслил, что он был высокоумен, а ныне видит, что от глупости своей все врал с злобы своей». При этих словах он становился на колена и кланялся. Чернышев сказал ему: «Все ты говоришь плутовски, как и напред сего по прежним своим делам так же ты в ответах скрывал и беспамятством своим отговаривался, но как в плутовстве обличен, то и повинную принес». Волынский отвечал на это: «Не поступай со мною сурово: ведаю я, что ты таков же горяч, как и я, деток ты имеешь, воздаст господь деткам твоим!» Волынский продолжал жаловаться на свою горячесть: «О какая беда, что сам на себя наврал; надеялся на свое перо, что писать горазд, и все на то горячесть меня привела!» Жаловался на Бирона, который сказал ему, чтоб подал письмо государыне. Припомнил, как однажды князь Куракин пришел к ее величеству пьяный; государыня сказала: что ты, Куракин, пьян? а Куракин ей доносил, что пьянство напустил на него Волынский.
Волынский недолго ограничивался жалобами на Бирона, Остермана, Куракина и Головина; стал признаваться, что позволял себе дерзкие отзывы о самой императрице, но все ограничивалось одними словами. «Злого намерения и умысла, чтоб себя сделать государем, я подлинно не имел», – утверждал Волынский. Но этому показанию не поверили. 22 мая он был поднят на дыбу и пытан полчаса, было ему 8 ударов; с пытки говорил то же. Все, что мог еще припомнить, – это то, что хвалил житье польских панов, которые никого не боятся. Ему говорили: «Сам он знает, в каких злодейственных словах и рассуждениях против ее величества погрешил, то б и о прочих своих умыслах повинную принес, яко то без наижесточайшего истязания оставить не можно, ибо сам он ведает, что токмо за неснимание полицейскими служителями, идучи мимо двора его, шапок не оставил им того просто, но мучимы были жестокими побоями». Волынский ни в чем не признавался; было ему 18 ударов, и с пыток не сказал ничего нового. Кроме признания в словах выпытать ничего не могли; из дел еще до пыток Волынский признался во взятках: брал с купцов парчами, объярью, тафтами; московские питейные компанейщики подарили ему две тысячи рублей, Моисей Рагузинский – тысячу да дал без расписки взаймы две тысячи; Демидова зять Федор Владимиров подарил ему тысячу рублей. Это взял он, будучи кабинет-министром. Из казны брал деньги, но возвращал; карлу Ерохина определил в Конюшенной канцелярии с жалованьем по 50 рублей в год, а держал при себе для своих партикулярных услуг, а что в Казани взял взяток около 6 или 7 тысяч рублей, в том государыне повинился и получил прощение.
27 июня Волынскому отсекли руку и голову; Еропкину и Хрущову также отсекли головы; Соймонова, Суда и Эйхлера били кнутом и сослали в Сибирь на каторжную работу.
Кто после этого мог решиться оскорбить его высококняжескую светлость владеющего герцога курляндского? Кто мог осмелиться сказать, что герцог приносит русские интересы в жертву своим интересам? Несмотря на то, владеющий герцог курляндский не был спокоен: гибель Волынского была торжеством для Бирона, но еще большим торжеством для Остермана, а Остерман был опаснее Волынского для Бирона; он был тем более опасен, что его нельзя было поймать на горячести, как Волынского. И Бирон никак не хочет, чтоб Остерман по-прежнему оставался душою Кабинета особенно когда и тело Кабинета, князь Черкасский, вследствие признаний Волынского оказывался вовсе не доброжелательным. Потребность для Бирона иметь в Кабинете совершенно своего человека была теперь сильнее, чем когда-либо, вследствие болезненного состояния императрицы и открытой вражды герцога курляндского с Анною Леопольдовною и ее мужем. И вот Бирон нашел человека, на верность которого мог положиться: то был Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Мы видели печальное положение Алексея Петровича в начале царствования Анны, его опалу, перевод из Копенгагена в Гамбург, но мы видели также, как он воспользовался доносом Красного-Милашевича на князя Александра Черкасского, повез доносчика в Петербург и здесь успел заявить Бирону всю свою преданность. Следствием было то, что Алексея Петровича снова перевели в Копенгаген, а после падения Волынского вызвали в Петербург и назначили кабинет-министром. Это назначение последовало в крещение предполагаемого наследника престола, внука императрицы от Анны Леопольдовны, Иоанна Антоновича. Разрешение Анны Леопольдовны сыном нанесло Бирону сильный удар: он стал так задумчив, что никто не смел к нему подойти. Тем нужнее был для него в Кабинете Бестужев, на которого он мог вполне положиться: новый кабинет-министр не мог сблизиться с Остерманом по заклятой ненависти Бестужевых к последнему; не мог сблизиться с Черкасским, который видел в Алексее Петровиче виновника бесчестия фамилии, виновника ссылки князя Александра Черкасского.
Случай, когда Бирону понадобилась преданность Бестужева, не замедлил. 5 октября 1740 года императрице за обедом сделалось очень дурно. Ездовой поскакал к обер-гофмаршалу Левенвольду: его светлость герцог просит во дворец. Левенвольд отправился немедленно и нашел Бирона в сильном волнении. «Императрице трудно: что делать?» «Я не знаю, – отвечал растерявшийся Левенвольд, – надобно позвать министров». За министрами послали, но первый кабинет-министр оракул Остерман болен, да если бы и здоров был, то, по всем вероятностям, не приехал бы, притворившись больным. «Ступайте к Остерману», – сказал Бирон Левенвольду. Тот поехал и возвратился с неприятным для герцога ответом: оракул объявил, что прежде всего надобно думать о наследстве престола, и если быть наследником малолетнему принцу Иоанну, то матери его, Анне Леопольдовне, надобно быть правительницею, и при ней быть совету, в котором может присутствовать и герцог. «Какой тут совет! – сказал в сердцах Бирон. – Сколько голов, столько разных мыслей будет». В это время доложили, что приехали Черкасский и Бестужев. Бирон вышел к ним и начал говорить: «Императрица в превеликом страхе от болезни, я предлагал ей объявить наследницею племянницу свою принцессу Анну, но она на мое представление не согласилась; говорит, что не только наследницею и правительницею принцессу Анну не объявит и слышать о том не хочет, а изволит наследником определить внука своего, которому при крещении его оное обещать изволила. О том. кому правительство поручить, надобно подумать». Но как двоим кабинет-министрам думать без Остермана, который назывался первым кабинет-министром? Черкасский и Бестужев поехали к Остерману в одной карете и дорогою начали рассуждать о том, кому быть регентом. «Больше некому быть, кроме герцога курляндского, потому что он в русских делах искусен», – сказал Черкасский. Бестужев, разумеется, не противоречил. Но с Остерманом этот вопрос было не так легко решить. У Остермана было порешено насчет манифеста о наследовании престола Иоанну Антоновичу, но когда дошло дело до регентства, то оракул прекратил рассуждения, сказавши: «Это дело не другое, торопиться не надобно, надобно подумать».
Остерман по своему обыкновению не хотел явно вдаваться в опасный вопрос; пусть решат его другие, а он уже сумеет приладиться к обстоятельствам. Возвратившись к Бирону, Черкасский и Бестужев нашли у него Левенвольда и Миниха. Начался опять разговор о регентстве. Миних отошел в сторону, чтоб не быть принужденным высказаться преждевременно, но Бирон подозвал его: «Слышите, граф, что говорят господа министры о правительстве?» «Нет, не слыхал», – отвечал Миних. «Они говорят, – продолжал Бирон, – что не хотят сделать так, как в Польше, чтоб многие персоны в совете сидели». Тут Бестужев решился произнести роковые слова: «Кроме вашей светлости, некому быть регентом». И вдруг ему стало страшно, и начал он, как обыкновенно делается в подобных случаях, заминать сказанное, возражать самому себе или для того, чтоб заставить забыть свои слова, или вызвать других к их подтверждению, набрать соучастников. «Разумеется, – начал Бестужев по-немецки, – в других государствах странно покажется, что обошли отца и мать императора». «Правда, не без ненависти будет в других государствах, ежели обойти отца и мать», – проговорил Бирон, находившийся в одинаковом положении с Бестужевым. В это время Черкасский начал шептать на ухо Левенвольду. «Что вы шепчете, говорите громко!» – сказал ему тот, и Черкасский начал вслух представлять о необходимости избрания Бирона в регенты. Тут Миних уже не мог отстать от других. Дело пошло. Чтоб поднять Бирона, начали унижать его соперников, представлять, какая беда была бы для России, если бы принцесса Анна Леопольдовна была назначена правительницею. «Отец ее, герцог мекленбургский, поссорит Россию с императорским римским двором, – говорил Миних, – а о характере его известно, что за человек. Если сюда приедет, то всем головы перерубит. А муж принцессы принц Антон был со мною в двух кампаниях: только я еще не знаю, рыба он или мясо».
Но этими толками ничего еще не было решено. Положили собраться на другой день выслушать манифест о назначении наследником принца Иоанна и снова посоветоваться о регентстве; сочли нужным призвать к этому совещанию и других знатнейших людей. Бестужев распорядился последним делом, и его потом обвиняли, что он призвал очень немногих. На другой день приехали во дворец генерал Ушаков, генерал-прокурор князь Никита Трубецкой, князь Куракин и нашли уже там Черкасского, Бестужева, Миниха, которые поспешили объявить им, в чем дело: «Наследником провозглашается малолетний принц Иоанн, но его мать, принцессу Анну, императрица никак не хочет назначить правительницею: так кому же править? Ежели ее и. в-ства соизволение будет герцога регентом определить, то по близости герцогства его осторожнее и правее будет в правлении государственном поступать, и отчет должен дать. Ежели же быть правительницею принцессе Анне, то опасно: ее родитель относительно земель своих находится в великом беспокойстве; чтоб не стал домогаться Российское государство привести в войну, понеже он человек горячий и стараться будет генералиссимусом быть, а ежели принца Антона брауншвейгского, мужа принцессы, к тому принять, то опасаться надобно, чтоб он не совсем отдался в диспозицию венского двора; к тому и о нраве его неизвестно, а нрав герцога курляндского все знают». Слыша эти речи от людей, так высоко поставленных, застигнутые врасплох, без возможности подумать, сговориться, присутствующие, разумеется, могли только изъявить свое полное согласие. Бирон вышел, объявил о слабом здоровье императрицы и о том, что она не хочет назначать правительницею племянницу свою, и получил в ответ, что в таком случае, кроме его, герцога, быть регентом некому. Для соблюдения приличия Бирон стал отговариваться; тут со всех сторон просьбы, уверения, что все почтут свом долгом помогать ему при исполнении столь многотрудной обязанности.
Много было обнаружено горячего усердия к его светлости, но дело было еще далеко до окончания: нужно было согласие умирающей Анны, но как его получить? Когда императрице поднесен был для подписания манифест о назначении принца Иоанна наследником и когда все подписавшие бумагу, кроме Бирона, выходили из спальни, Миних остановился и, держась за ручку двери, решился сказать больной: «Милостивая императрица! Мы согласились, чтоб герцогу быть нашим регентом; мы просим о том подданнейше». Больная ничего не отвечала и, когда Миних вышел, спросила у Бирона, что такое говорил фельдмаршал? Бирон не решился повторить слов Миниха и отвечал, что сам ничего не слыхал.
Миних просил за Бирона. Немцам вообще было важно, чтоб на первых порах власть осталась в руках одного из них. Барон Менгден прибегает к Бестужеву и откровенно объявляет: «Если герцог регентом не будет, то мы, немцы, все пропадем! А ведь герцогу самому о себе просить нельзя; так нельзя ли об этом как-нибудь стороною просить ее величество?» Бестужев хотя не был немцем, однако тоже боялся пропасть, если герцог регентом не будет. Бестужев сильно хлопочет, сидит ночь, пишет определение о регентстве Бирона для поднесения императрице к подписи. Бумага внесена в спальню к больной, но лежит там покойно, дело нейдет в ход. Бестужев пишет челобитную от лица всех вельмож, объявивших свое согласие на регентство Бирона, Миних первый ее подписывает, но и эта бумага остается без движения. Бестужев сочиняет позитивную декларацию и лист, «якобы вся нация герцога регентом, желает». «Трудное дело, – думает сочинитель, – снабдить декларацию подписями, Сенат и Синод ничего не знают, но все равно: те, которые подписали прежнюю челобитную, подпишут и декларацию, а на них смотря, и Синод, и Сенат подписать не отрекутся».
Наконец, девять тяжелых дней прошли: 16 октября императрица подписала назначение Бирона регентом и 17 скончалась; врачи причиною смерти объявили подагру в соединении с каменною болезнию.
ПРИЛОЖЕНИЯ К ТОМУ 20
1) Письмо к императрице Анне Иоанновне от неизвестного из Англии с жалобой на архимандрита Геннадия и священника Варфоломея. «Ревностию нашего святого закона возбужден некоторый христианин к стопам и к престолу вашего священного величества о защищении и заступлении нашей святой веры и достоинства архиереев и священников всенижайшее предложение чина того. Ибо в Лондоне обретаются два священника греческие, Геннадий-архимандрит с Варфоломеем, племянником его, которые давно уже в ересь впали, тогда, когда во время Самуила, патриарха александрийского, купно с епископом Арсением для собирания милостыни в разные страны посланы были, которую милостыню собрав, оною между собою поделились, а помянутый епископ в Великую Россию приехал, оставя товарища своего в городе Лондоне. И хотя оные от Косьмы патриарха призываны были, дабы вспоможение, собранное милостынею церкви, в убожестве обретающейся, учинили, однако повелений его слушаться не похотели и того для от упомянутого патриарха публичное запрещение и отрешение от сообщения с верными законно получили, которые, оное запрещение уничтожа, ежедневно священнодействовать дерзают и, что горше есть, претворяют себе закон (similant religionern) с великим присутствующих людей соблазном, паче же помянутый Варфоломей достоинство наших патриархов поносит и их за ничто имеет и св. литургию, от св. отец Василия, Афанасия, Иоанна Златоустого и Григория установленную, уничтожает, яко смеху достойное людское вымышление. Сие и тому подобное сказывают они с Варфоломеем дерзновенно, ибо никакого суда не опасаются, потому что под протекциею августейшего величества вашего обретаются, и из того августейшее величество ваше усмотреть можете, какую пользу святая вера наша чрез отпадших от пути истинного получить уповать может».
Реляция князя Кантемира по поводу этого дела от 16 ноября 1733 года: «Обретаемый в здешней греческой церкви архимандрит Геннадий и племянник его Варфоломей в священнослужении со всяким учтивством последуют уставам благочестивого греческого исповедания, и никакой отмены я усмотреть не мог, кроме того, что священник Варфоломей для разумения здешнему народу службу отправляет на английском языке, и не только оные оба ни в какую ересь не впали, но, напротиву, священник Варфоломей с начала моего сюды приезду весьма ревностное против еретиков поучение имел на английском языке, от чего удержаться я ему советовал, дабы то причину не подало здешнему епископу запретить публичное греческого исповедания священнослужение, и по всему тому письмо от неизвестного к вашему императорскому величеству с продерзостию писанное, как я по совести могу донести, никакого основания не имеет и писано по самой злобе; автор же того письма есть некто Павел, который называется греческим священником, посланным от константинопольского патриарха для собрания здесь милостыни, и оное подтверждать смелость приемлю для того, что он, Павел, в ссоре, которую здесь имел с попом Варфоломеем, грозил ему, что он на него донесть хочет вашему императорскому величеству. Священник Варфоломей к ссоре их причину подал тем, что без моего ведома статского секретаря дюка Нюкастля в канцелярию чрез безымянное письмо дал знать, что оный Павел подложно сказывается греческим священником и посланным от патриарха константинопольского, и хоть потому много сходности есть, понеже он, Павел, никакого греческого письма от патриарха не имеет, однако ж я попу Варфоломею тогда запретил, чтоб он впредь в такие дела не вступал. Сколько же касается проклятия, которому архимандрит Геннадий предан был от александрийского патриарха, и от оного чрез того же патриарха он свобожден, как явствуют того патриарха письма, которые я сам у него, архимандрита, видел; а священник Варфоломей, будучи посвящен от св. правител. российского Синода, от патриарха александрийского проклят или прощен как не был, так и быть не мог».
(Москов. архив Мин. иностр. дел)
2) Господа кабинет-министры. Из реляции наших министров из Немирова мы усмотрели, коим образом бывший при армии нашей цесарский полковник Беренклау непотребные и лживые производил разглашения о непорядочных генерал-фельдмаршала Миниха при взятии Очакова поступках и о том к своему в Немирове обретающемуся министру графу Остейну писал, такожде и при самом взятии Очакова при нашей армии генерал-фельдмаршалу Миниху такие ж слова говорил и об оных его разговорах генерал-фельдмаршал Миних нашему обер-камергеру писменно знать дал, которое письмо вам сообщено. Того ради мы запотребно рассудили, чтоб вы резидента Гохгольцера, призвав к себе помянутого полковника Беренклау лживые и неосновательны репорты ему обстоятельно объявили с формальным требованием, чтоб он при своем дворе о таких непристойных Беренклау разглашениях надлежащее представление учинил, дабы он не токмо при армеи нашей не был, но и совершенная б сатисфакция за такие его лживые слова дана была, чтоб впредь таким непотребным людям поводу не дать неосновательных и вредительных разглашений распространять и о том учинить по сему нашему указу непременно. Анна. Из Петергофа 7 августа 1737.
(Москов. архив Мин. иностр. дел)
3) Из Кабинета в св. прав. Синод: «Известно св. Синоду, коим образом от нескольких лет обретался в Лондоне при церкви греческого исповедания архимандрит гречанин Геннадий, которому определено было и повсегодно перевожено по сей, 1737 год жалованья по 500 рублев; а ныне доносил полномочный министр князь Антиох Кантемир, что оный архимандрит Геннадий минувшего февраля 3 числа умре, притом он, князь Кантемир, представляет, что содержание тамо публичной греческого исповедания церкви не токмо для приезжающих туда из Архипелага греков нужно, но содержание такого привилегиума к высокой славе ее императорского величества имени служит, в Лондоне ж при нем, князе Кантемире, обретается один священник, гречанин же Варфоломей, и ежели оному в той церкви служение по-прежнему продолжать, то он, священник, просит, чтоб прислать к нему в помощь из России другого искусного священника, молодого, который мог научиться по-английски и потому в состоянии был исправлять поучения на том языке, как оный Варфоломей чинит. И понеже помянутую церковь в Лондоне содержать весьма потребно, того ради все вышеписанное сообщается св. Синоду для надлежащего и скорейшего в оном о всем, и особливо о духовной особе, ко отправлению в той церкви службы способной; чтоб определяемый туда архимандрит или священник отсюда отправлен быть мог на первых с весны кораблях».
(Там же, марта 12 дня 1737 года)
В Кабинет из св. Синода: «В доношении Синоду бывшего в Лондоне и в Англии греческого иеродиакона Симеона Номикаса представлено: в прошлом, 716 году, как прислан князь Куракин в Лондон в характере полномочного посланника и бывал с свитою своею многократно в нашей церкви, тогда Арсений, митрополит фиваидский, по совету англичан новопросвещенных объявил оному посланнику, что хотят англичане публичную церковь воздвигнуть под такими кондициями: 1) чтоб оной церкви дать имя „Тис Омониас“; 2) чтоб в оной отправлять литургию только Златоустого сначала, дабы у простейших новопросвещенных ради различия церемоний не было какого сумнительства, на трех языках – греческом, русском и аглинском; 3) ежели возможно, чтоб оная церковь была под протекциею блаженные и вечнодостойные памяти государя императора Петра Великого ради защищения от ненавидящих благочестия. И после такого князю Куракину объявления по пришествии его императорского величества в Голландию помянутый преосвященный о всем оном предложил подробну, против чего его величество и обещал оной церкви вспомошествовать и содержать в своей высокой протекции и указал архимандриту Геннадию ради церкви возвратиться паки в Англию и определил годового жалованья по 500 рублев, которой, взяв письменное от епископского собрания позволение, и возвратился, и ныне-де пребывающий по нем племянник его иеромонах Варфоломей, родом по отце француженин, а по матери греческого исповедания, которой ни на латинском, ни на аглинском языках не умеет, только что по-французски, италиански и аглински и просто по-гречески говорит, а что-де предики сказывает – бог его ведает, откуду ему такая премудрость, только-де, как он примечает, ради показания себя не простым, с тех языков, на которых читать умеет, собирает и по-аглински щебечет, и от неискусного сплетения соблазн только и от противных поношение находится; не держит же при церкви никого себе спомощника; но, сам священнодействуя, вкупе и поп, и пономарь, и дьячок, отчего-де великое в церкви нестроение и разорение благочестию, а ходит-де весьма странным образом: до обедни монах, а после обедни белец и притом предлагает (т. е. Симеон), как бы в том поступить, мнение свое такое: дабы первее послать его, Симеона, в Англию в чине иеродиаконском с свидетельством об нем на латинском языке, а он-де, Симеон, тамо просвещенных покойным Арсением митрополитом или детей их, понеже и дети купно с ними были помазаны миром, приискав, станет утверждать, что на место Коссаново будет от св. Синода прислан архимандрит из ученых и искусных людей, чтоб тамошние открылись как покойному архиерею Арсению, и о представлении их ему он, Симеон, стараться будет. Св. Синодом определено: в Кабинет сообщить с таковым представлением, что в Лондоне вящшия ради российския славы и расширения православновосточные церкви и лучшей церковной церемонии, с чего (как оной Симеон представляет) наипаче и прежде просвещенные англичане возлюбили веру греко-российского закона и впредь таким же бы образом могли показать свое к российской церкви желание и приобщение, потребно видится отправить изученых в богословии и искусных и добросовестных людей, архимандрита, который бы по-гречески мог знать или хотя в латинском учении совершен был, и ово в pазговорах, ово же на предиках о истине греко-российского исповедания показывать доволен был, да при нем, архимандрите, двух иеромонахов (в том числе и обретающегося ныне в Лондоне Варфоломея до указу), которые бы обучилися греческого и аглинского языков, дабы со временем могли для греков, из Архипелага туда приезжающих, на греческом, а для агличан на аглинском языке сверх отправления служб и треб церковных и казанье говорить; и означенного Симеона иеродиаконом же, да дву дьячков и одного пономаря».
(Москов. архив Мин. иностр. дел, 1 сентября 1738 года)
4) Указ из Кабинета к генералу Румянцеву 8 марта 1738 года. Прислан к нам от генерал-фельдмаршала графа фон Миниха, сообщенный ему от вас календарь, печатанный в польском городе Львове на польском языке на нынешний, 1738 год, который сочинен чрез доктора философии и математики, профессора Станислава Дончевского, и находятся в оном в прогностиках многие непристойные и весма предосудительные о нашей империи злостно вымышленные пассажи, за что оной бессовестной автор за такую продерзость по всенародным правам не токмо великого штрафа, но и жестокого наказания достоин. И понеже по близости нашей Украйны к польским границам в оной такие календари, без сумнения, у некоторых людей есть, а весма непристойно, чтоб оные мерзостные составлении в нашем государстве для соблазну нерассудительного народу производились, того ради повелеваем вам во всей Малой России и в слободских полках как у духовных и мирских всякого чина людей, так и во всех монастырях такие календари все без остатку отыскать и, собрав оные, яко мерзостные пашквили, заставить в Глухове на площади публично чрез палача сжечь и учинить крепчайщее запрещение, чтоб никто из подданных наших таких календарей у себя не имели и не держали, також бы оных из Польши чрез границу в нашу Украйну и далее, в другие нашей империи места вывозить под опасением жесточайшего наказания отнюдь не дерзали, а употребляли б наши подданные календари, изданные в печать как здесь, в С.-Петербурге, так и в Киеве, которых для того тамо довольно напечатать потребно.
(Москов. архив Мин. иностр. дел)
5) Из Кабинета в св. Синод: «Из копии с доношения князя Кантемира св. Синод усмотрит, коим образом объявленные от гречанина иеродиакона Симеона Номикаха на священника Варфоломея порицания неосновательны, и что от него никакого в предиках и в прочих поступках соблазну людем не происходит, и он по-английски пишет и говорит как урожденный англичанин. Церкви ж публичной греческого исповедания в Лондоне нет, но отправляется служба божия в нанятом малом доме, а греческого исповедания прихожан аглинской нации едва десять человек соберется. По сим обстоятельствам, по рассуждению Кабинета, не видится ныне нужды о бытии в Лондоне при оной церкви греческого исповедания архимандриту, но признавается за удобно отправить туда в помощь священнику Варфоломею из ученых и искусных людей одного священника и при нем двух или одного дьяка; но весьма потребно такого священника изыскать, который бы был добросовестный и постоянного нрава и воздержного жития и содержал себя тамо без всякого виду к подозрению и порицанию, честно, как чину священническому приличествует и принадлежит, и тем бы мог от восприявших из агличан греко-российский закон в кредит и почтение, но и другим к присовокуплению в оный повод и охоту придавать, також и с приезжими туда греками с потребным нисхождением и приятностию обходиться, дабы чрез такие оного поступки при умножении греческого закона прихожан впредь со временем и церковь публичная построена, и при ней и архимандрит употреблен быть мог. Андрей Остерман, к. Алексей Черкасской, Артемий Волынской».
(Там же)
6) P. S. К письму Бирона к Волынскому от 3 октября 1737 года: «В одном письме вашего превосходительства упоминать изволите, что некоторые люди в отсутствии вашем стараются кредит ваш у ее и. в-ства нарушить и вас повредить. Я истинно могу вам донести, что ничего по сие время о том не слыхал и таких людей не знаю; а хотя б кто И отважился вас при ее и. в-стве оклеветать, то сами вы известны, что ее в-ство по своему великодушию и правдолюбию никаким неосновательным и от одной ненависти происходящим внушениям верить не изволит, в чем ваше пр-ство благонадежны быть можете».
(Москов. архив Мин. иностр. дел)
7) Из письма Волынского к Бирону от 26 июля 1737 года из Немирова: «Я до самого въезда моего в Украйну столько не знал, что оная почти вся пуста и какое множество оного народа пропало, а и ныне столько выгнано, что не осталось столько земледельцев, сколько хлеба им и для самих себя посеять надобно, и хотя и причтено то в их упрямство, что многие поля без пашни остались, но ежели по совести рассудить, то и работать некому и не на чем, понеже сколько в прошлом году волов выкуплено и в подводах поморено, ныне сверх того из одного Нежинского полку взято в армию 14000 волов, а что из прочих полков взято, о том совершенно донесть не могу. Не изволите ль взять в Петербург майора Шипова на время под претекстом некоторых дел по его комиссии, от которого можете обстоятельно уведать, какова стала Украйна, и сколько малороссиян поморено, и каков в прошлом годе в Крымском походе урон в армейских полках, и что потеряно нерегулярных».
8) От того же к тому же 10 августа 1737 года: «Вашея светлости высокосклоннейшее (письмо) я с должнейшим почтением принять в целости получил со всенижайшим моим благодарением, из которого, увидев толь милостивое объявленное мне о содержании меня в непременной высокой милости обнадеживание, всепокорно и нижайше благодарствую, прилежно и усердно прося милостиво меня и впредь оные не лишить и, яко верного и истинного раба, содержать в неотъемлемой протекции вашей светлости, на которую я положил всю мою несумненную надежду, и хотя всего того, какие я до сего времени ее и. в-ства паче достоинства и заслуг моих высочайшие милости чрез милостивые вашей светлости предстательствы получил, не заслужил и заслужить не могу никогда, однако ж от всего моего истинного и чистого сердца вашей светлости и всему вашему высокому дому всякого приращения и благополучия всегда желал и желать буду, и, елико возможность моя и слабость ума моего достигает, должен всегда по истине совести моей служить и того всячески искать, даже до изъятия живота моего».
(Там же)
9) Из реляции генерала Александра Ивановича Румянцева к Бирону из Бабадага от 11 декабря 1740 года: «Из высочайшего его импер. в-ства указу усмотреть я мог, что усопшая государыня императрица, яко истинная мать отечества, как в жизни своей всегда неусыпное материнское попечение о благополучии империи своей иметь изволила и оную великими своими делами и сильными прогрессами наивящее прославить, то и при конце жизни своей не хотела нас, бедных рабов, сирых и плачущих оставить, высочайшим своим тестаментом наследника нам великого государя императора Иоанна Третьего определить соизволила, а за младенческими его летами ваше высочество регентом всероссийского империя изобрела, ведая вашего высочества достойные к себе того правления квалиты, которые ваше высочество еще при жизни ее импер. в-ства оказать изволили и теми своими мудрыми делами довольно себя ее импр. в-ству изъяснили, что не токмо мы, яко верные ваши раби и дети отечества, но и весь честной свет то беспристрастно признать и засвидетельствовать может. И таким своим высочайшим государским и материнским определением бессмертную славу себе оставить изволила. Я, повергши себя пред высочайшими вашего величества ногами, по моей рабской и всеподданнейшей должности приемлю смелость чрез сие мое всенижайшее вашему величеству поздравление принести и дражайшего вашего величества руку целовать. Приемлю мое рабское всенижайшее дерзновение вашего высочества всенижайше просить, дабы я, последнейший, однако вернейший вашего высочества раб, не отринут был от высокие вашего высочества милости и протекции, которые всегда имел на себе и что и при жизни ее импер. в-ства все мое благополучие (составляло), и имел счастие вашего высочества милосердым призрением (пользоваться), что и ныне, повергши мя и всю мою бедную фамилию пред честнейшими вашего высочества ногами, и повторне милосердия прошу, дабы и не исчислен был из числа вашего высочества вернейших рабов. А я по бозе моем единое твердое упование вашего высочества на высочайшую милость имею и до конца жизни моей и до излияния последней капли крови моей в числе вашего высочества вернейших рабов быть обещаюсь».
(Москов. архив Мин. иностр. дел)
10) Экстракт о годовых и чрезвычайных расходах. В прошлом, 1724 году, когда его и. в-ство Петр Великий изволил сухопутную армию и артиллерию положить на подушный сбор, адмиралтейское содержание на таможенные и кабацкие сборы, прочие ж коллегии и канцелярии на особливые в них доходы, которые в прежнем и нынешнем, поданном ее и. в-ству для всемилостивейшей конфирмации штатах объявлены, а затем не положенных в штат во всем государстве разных доходов осталось 1133633 рубля. И хотя оные в настоящих годах сполна в сборе не бывали, однако ж умножались доимкою, которую собирали за прошлые годы, а по случаям и из остаточных, которые имели быть в остатках от положенных в прежнем штате расходов. Из тех собираемых доходов поныне отправлялись по указам повсягодные государственные положенные расходы, а прочие ныне вновь по указам отправлять велено, а именно: 1) в городовую канцелярию на всякие стрельные дворцовые и публичные дела – 200000 рублей; 2) из Военной коллегии из подушных денег прежде отпускалось на пять полков пехотных 160410 рублей 65 к., на Мекленбургский корпус – 13249 рублей 18 коп., козакам и прочим – 1367 рублей, убитых иноземцев женам и детям и прочим – 3768 рублей 34 коп., итого – 178995 рублей 17 коп., а ныне отпускается из не положенных в штат доходов; 3) Низового корпуса на генералитет и их канцелярию на пехотных на 12 полков, которые на подушные деньги не положены к вышеписанным 160410 рублям 65 коп., из государственной суммы – 462306 рублей 85 коп., а с оными – 622000717 руб. 50 коп.; 4) на нерегулярные в том корпусе войска – 30473 р. 50 коп.; 5) на украинские и низовские новые 24 полка, ежели не определено будет из остаточных по новому штату подушных денег дополнять, то надлежит отпускать из общей суммы в дополнение к четырехгривенным деньгам 255382 рубля 20 коп.; 6) лейб-гвардии на Измайловский полк – 83460 рублей 78 коп.; 7) конной гвардии к подушному сбору прежнего лейб-регимента в прибавку – 39000 рублей; 8) на всю пехотную гвардию за окладной провиант – 42257 рублей 40 коп.; 9) отставного гвардии баталиона – 13176 рублей 64 коп; 10) на фортецию – 70000 рублей; 11) донским, яицким, терским, гребенским, аграханским козакам и пригородочным служилым людям и прочим тому подобным – 64827 рублей 32 коп.; 12) обретающимся в Шлюссельбурге гвардии отставным и Нижегородской губернии солдатской роте – 1840 рублей 7 коп.; 13) заполошным и отставным офицерам, и их женам, и детям, и кормовщикам, и прочим – до 12000 рублей; 14) в ружные монастыри и церкви на вино церковное, ладан, свечи и на жалованья и в городех на строения, на приказные расходы и на прогоны – 145971 рубль 45 коп.; 15) на содержание астраханской аптечки – 5864 рубля; 16) на строение в Москве цейхгауза – по 20000 рублей в год; 17) на строение выборгских и кексгольмских крепостей – по 17939 рублей; 18) на строение на Васильевских буграх крепости – по 19000 рублей; итого 1662493 рубля 98 коп. Да по примерам прошлых годов на всякие разные обыкновенно повсягодные и чрезвычайные расходы в год исходило до 700000 рублей, а именно: в дом ее и. в-ства и на строение в Москве дворцов в Дворцовую канцелярию, в Конюшенный приказ, в Интендантскую контору, в Иностранную коллегию и на другие случившиеся расходы. Да ныне генерал-фельдмаршал граф фон Миних на разные дела требует: 1) на доделку Ладожского канала сверх того числа, что собирается по каналу пошлин и с кабаков и ладожских таможенных пошлин, которых по примеру прошлых лет быть имеет с 40000 рублей, 110000; 2) к прежде данным деньгам на починку и на дело вновь Новгородской дороги до С.-Петербурга к 37000 еще 42580 рублей; 3) на дело вновь из Тверцы реки во Мстино-озеро канала – 120000 рублей; 4) на починку и на дело вновь крепостей Уфимской, Царицынской, Новопавловской – 105874 руб. 19 коп. А с вышеписанными положенными государственными и чрезвычайными расходами, которых точно положить не можно, больше 2 миллионов. – Доклад Сената 1732 года.
(Архив Мин. юст., д. Сената по Кабинету, № 6/1083)
11) Миних подал доклад о выпуске двоих кадетов из корпуса в кирасирский полк, причем представил их аттестаты за рукою директора корпуса Теттау, данные на основании генерального экзамена 1738 года; оба кадета поступили в корпус в 1732 году и имели по 20 лет. Аттестат кадета Карла Шульца: 1) франц. язык: переводит с немецкого на французский экстемпоре исправно; 2) российский язык: с немецкого на русский переводит; 3) гистория: знает русскую и польскую гисторию; 4) география: в математической географии начало имеет доброе; 5) немецкий штиль: компонует письма по заданным диспозициям; 6) фехтовать: фехтует в контру; 7) геометрия: отчасти стереометрию обучил; 8) верховая езда: ездит шпорами и стременами, может обучать и дрезировать лошадей. Аттестат кадета Федосея Байкова: 1) геометрия: геометрию, планиметрию, стереометрию и тригонометрию практическую со всеми доказательствы знает преизрядно и ответствовал с похвалою; 2) немецкий язык: с немецкого на русское переводить начинает; по-немецки пишет и ортографию знает посредственно; 3) фехтование: лекционы принимает и начинает волтожировать; 4) арифметика: все твердо знает; 5) делает ландшафты красками и портреты миниатурою весьма изрядно; 6) танцование: танцует миновет; 7) фортификация: фортификацию окончил всю и ответствовал весьма преизрядно; 8) верховая езда: обучается в позитурах изрядно ездить рысью и скачет. В аттестатах других кадетов означено: гистория: в универзальной дошел до новой истории; география: окончил пять карт европейских специальных: португальскую, гишпанскую, французскую, британскую и италианскую; танцование: танцует балет. Или: французский язык: учит вокабулы и разговор; из арифметики: в делении долей; в гистории: в универсальной дошел до Карола Магнуса. Аттестат кадета Магнуса Фока, дававший право на поступление к гражданским делам: 1) французский язык: переводит с немецкого на французский екстемпоре; 2) латинский язык: с немецкого на латинский компонует екстемпоре; 3) философия: юс натуры, институционес юстинианес, пандектум и юс феудале; в философии Гейнеции элемента, юс секундум ординем пандекторум до 41 книги дошел; 4) российский язык: с русского на немецкий експонирует. Все аттестаты 1739 года.
(Архив Мин. юст., д. Сената по Кабинету, № 15/1092)
12) Письмо А. И. Румянцева к императрице Анне от 20 августа 1735 года: «Всемилостивейшая государыня императрица. Я, бедный, всенижайший и последний вашего и. в-ства раб, сего августа 15 дня получил вашего и. в-ства высочайший и всемилостивейший указ из прав. Сената, что в. и. в-ство пожаловали меня, винного пред в. и. в-ством и всякой казни достойного всенижайшего своего последнего раба, прежним моим чином генерал-лейтенантом и кавалером орьдина св. Александра. И всемилостиво ж повелела мне быть губернатором в Астрахани. И получа оный в. и. в-ства всемилостивейший и высочайший указ и усмотря в нем в. и. в-ства высокопоказанную ко мне, бедному и уже всякой надежды отчаянному и не имущему ниоткуда помощи, высокую императорскую и матерную милость и приняв шпагу и кавалерию, со всею моею бедною и всенижайшею фамилиею в церкви божией ко всевышнему творцу со слезами моими о вашем императорском и дражайшем здравии моление принес и в. и. в-ству чрез сие мое слезное и всенижайшее доношение за показанные высокие и неизреченные ко мне, бедному и последнему своему рабу, милости, повергая себя пред ногами в. и. в-ства, должное рабское и всенижайшее благодарение приношу».
(Там же, № 54/1131)
13) Экстракт. В челобитьи бунчюкового товарища Данилы Забелы показано: когда слушал государь первый Петр Великий, император, более часу в Вышнем суде его дела с персонами многими присутствующими, хотя иные преставились, а иные еще суть в живых, которые о его деле ведают и скажут, что как государь гетманиху Скоропадскую блудницею называл, а Андрея Марковича плутом и дураком, и как мужичей породы не должны они быть в простых козаках, а кто жидовской породы, в таких нет постоянства, и многими словами сенаторове укоряли. А его обнадеживал государь милостию своею, и многие сенаторы генералы, присутствующие в Вышнем суде, слышали, как его жаловал деньгами император из Кабинета, а по преставлении Петра Великого и государыня Екатерина Алексеевна то ж из Кабинета его деньгами жаловала, и от Сената дали ему при печати государственный указ, где написано собственною рукою государя о полковничьем уряде и многих селах… Маркович с сестрою своею гетманихою Скоропадскою держали его под караулом в 1709 году за изменника Мазепу, что он, Забела, его проклинал и говорил, что бог поможет нашему императору, что одолеет шведа и выиграет, а Мазепа проклятый пропал, и имя его вовеки пропало, за что Андрей Маркович оскорбился великим гневом, сказал, что тебе до того и проклятым на что ты зовешь Мазепу, как Мазепа выиграет, где ты поденешься; потом вышла гетманиха Скоропадская из комнаты в Глухове и, видя, что он спорит с Андреем Марковичем, тож оскорбилась на ево и говорила слова надобные, которые не может спомнить, токмо сие ему в памяти, что сказала: мы-де и гетманству сему не ради, что еще Мазепа в живых гетман, и никто не силен у ево булаву взять и скинуть с гетманства; а мы с нужды хоть взяли, то нам се прощено будет, а ты хотя и мудрый человек, а проклинаешь Мазепу напрасно. И тогда гетманиха Скоропадская с Андреем Марковичем велела его взять под караул.
(Архив Мин. юст., д. Сената по Кабинету, № 67/1144)
14) По генералитетной переписи 1738 года жителей: в Москве (с уездом) – 151529 (кроме того, 1677 ямщиков). В Дмитрове – 43128. В Клину – 76704. В Волоколамске – 15349. Рузе – 15683. Можайске – 30077. Верее – 13992. Боровске – 23758. Коломне – 50933. Переяславле Рязанском – 74652. Костроме – 19888. Нерехте – 58978. Шуе – 10089. Владимире – 116141. Муроме – 67842. Суздале – 126003. Переяславле Залесском – 85338. Ростове – 67330. Угличе – 40519. Кашине – 59289. Бежецком Верхе – 61010. Туле – 30483. Ярославле – 126705. Пошехонье – 47573. Калуге – 24372. Koзельске – 49462. Всего в Московской губернии – 2065527 (да 7673 ямщика). В Новгороде – 168802 (да 6198 ямщиков). Олонецке – 34325. Во Пскове – 4493. Твери – 37252 (651 ям.). Торжке – 18007. Ржеве Володимеровой – 37849. Белеозере – 50210. Великих Луках – 50927. Всего в Новгородской губернии – 551290 (8030 ямщиков). В Смоленске – 104763 (1196 ямщиков). Вязьме – 61964. Во всей Смоленской губернии – 217303 (1441 ямщиков). В Архангельске и Холмогорах – 31026. Ваге – 25816. Вологде – 92077 (1154 ямщиков). Устюге – 47524. Галиче – 42148. Унже – 33968. Всего в Архангельской губернии – 386234 (1197 ямщиков). В Казани – 192422. Пензе – 76038. Саранске – 48439. Симбирске – 108714. Соликамске – 40867. Кунгуре – 20508. Вятке – 41262. Всего в Казанской губернии – 799352 (1186 ямщиков). В Нижнем Новгороде – 156375. Балахне – 41206. Юрьевце Повольском – 49889. Арзамасе – 90329. Алатыре – 74401. Всего в Нижегородской губернии – 440226 (1325 ямщиков). Курске – 56353. Севске – 63625 (1017 ямщиков). Рыльске – 38532. Путивле – 40931. Брянске – 55064. Кромах – 33767. Орле – 44506. Всего в Белгородской губернии – 565546 (да неокладных 3892, да ямщиков 3592). Воронеже – 17021. Ельце – 28995. Ливнах – 26817. Тамбове – 49370. Козлове – 27195. Ряжске – 48757. Шацке – 81756. Всего в Воронежской губернии – 514969 (2877 ямщиков). В Астрахани – 1150. В Красном Яру – 23. В Черном Яру – 14. В Царицыне – 408. Во всей Астраханской губернии – 1595. В Тобольске – 57818 (2866) ямщ.). Томске – 12479. Енисейске – 10089. Иркутске – 7545. Илимске – 7251. Всего в Сибирской губернии – 132918 (6723 ямщ.). Итог: купечества – 184947, да не в окладе – 170; крестьян – 4958341, дворовых – 46019.
(Архив Мин. юст., д. Сената по Кабинету, № 86/1163)
По синодским ведомостям в конце царствования Анны в Петербурге было 35 приходских церквей; 6151 двор; духовенства – 270 муж., 236 жен.; военных – 18141 м., 7427 ж.; разночинцев – 9354 м., 8764 ж.; приказных – 1697 м., 1409 ж.; посадских – 2686 м., 2083 ж.; дворовых людей – 7246 м., 3889 ж.; поселян – 3575 м., 1364 ж.; итого православных – 42969 м., 25172 ж.; раскольников не показано. В Москве приходских церквей – 266; дворов – 13832; духовенства – 2588 м., 2868 ж.; военных – 5731 м., 9617 ж.; разночинцев – 14109 м., 18366 ж.; приказных – 3375 м., 3858 ж.; посадских – 11543 м., 12164 ж.; дворовых – 18181 м., 17778 ж.; поселян – 9482 м., 8828 ж.; итого православных – 65009 м., 73479 ж.; раскольников – 170 м., 134 ж. В Александровой слободе – 77 церквей; 6785 дворов; жителей – 23804 м., 24104 ж. Во Владимире церквей – 201; дворов – 17581; жителей – 70014 м., 67828 ж. В Переяславле Залесском церквей – 164; жителей – 29390 м., 30402 ж. В Дмитрове церквей – 130; дворов – 8216; жителей – 25853 м., 25136 ж. В Севске церквей – 149; дворов – 5045; жителей – 37919 м., 37171 ж. В Тамбове церквей – 129; дворов – 11988; жителей – 58950 м., 58431 ж. В Козлове 103 церкви; дворов – 7596: жителей – 25502 м., 25393 ж. В Пензе 183 церкви; дворов – 15502; жителей – 58133 м., 55050 ж. Во Ржеве Володимеровой 123 церкви; дворов – 12080; жителей – 44671 м., 43790 ж. В Галиче 149 церквей; 9623 двора; жителей – 35539 м., 32224 ж. Всего приходских церквей – 16901; дворов – 1282405; духовенства – 124923 м., 124950 ж. Военных – 392422 м., 359901 ж. Разночинцев – 439741 м., 442864 ж. Приказных – 15997 м., 16931 ж. Посадских – 218951 м., 229075 ж. Дворовых – 318824 м., 323413 ж. Крестьян и бобылей – 4045982 м., 3821338 ж. Раскольников – 8419 м„9457 ж., всего – 5565259 м., 5327929 ж.
(Архив Мин. юст., д. Сената по Кабинету, № 8/1085)
15) Донесение Кейзерлинга из Варшавы 1736 года: «Езуитский прокуратор в Литве его величества короля чрез мемориал просил у вашего и. в-ства исходатайствовать, дабы заарестованный в Вильне патер их ордена Алексей Ладыженской, которой вашего и. в-ства подданной, освобожден был. Сей мемориал его в-ства король мне сообщил и притом поручил ваше и. в-ство именем просить, дабы помянутому езуиту назад в монастырь его возвратиться толь наипаче позволение дано было, что он уже пред 24 годами езуитской орден принял, и тем бы причиненное беспокойство здешнему духовенству, которое в здешнем королевстве в делах великую силу всегда имеет, утолено быть могло» Просьба короля не была исполнена: Ладыженского в 1737 году велено бить нещадно шелепами и сослать в тобольский гарнизон в солдаты.
(Там же, № 94/1171)
16) Из дела о бароне Синклере. а) От императрицы Анны к фельдмаршалу Миниху: «Мы сообщаем вам при сем, что по отправлении нашего последнего рескрипта от римско-цесарского и королевско-польского дворов нам о заключном случае с Синклером вяще сообщено. Вы из того усмотрите, коль богомерзко, безумно и безответственно те люди поступили, и мы великую причину имеем толь паче сожалеть, понеже сие дело явно происходило, уже повсюду известно учинилось, и легко чаять мочно, какое злое действо оное в Швеции иметь может, что же наизлейшее есть, недоброжелательным виду подобным претекстом служить может, нас за наступателя поставлять. Что мы при таких обстоятельствах здесь ныне учинить за благо изобрели, состоит в следующем: что тотчас как в Швеции, так и ко всем нашим при чужестранных дворах обретающимся министрам декларация от нас отправлена. Мы оную для того вам сообщаем, дабы и вы с своей стороны по тому поступить и по силе оной говорить и меры принять могли. Причем мы оное, что мы уже о таких убицах к вам писали, ежели они точию из наших людей суть, повторяем, их надлежит самым тайным образом отвесть и содержать, пока не увидим, какое окончание сие дело получит и не изыщутся ли еще способы оное утолить». 9 июля 1739 г.
b) Из рескрипта к барону Кейзерлингу в Дрезден: «Сие безумное, богомерзкое предприятие нам подлинно толь наипаче чувствительно, понеже не токмо мы к тому никогда указу отправить не велели, но и не чаем, чтоб кто из наших оное определить мог. Иное было бы писма отобрать, а иное людей до смерти бить, но к тому ж еще без всякой нужды. Однако ж как бы оное ни было, то сие зело досадительное дело есть и всякие досадительные следства иметь может».
с) Миних императрице: «Я знаю, что все вашего и. в-ства дела и поведении не на чем, как на великодушии и честности, основаны, чего я сам с самых моих молодых лет по сие время навыкнуть тщился, и хотя я мой живот и все в службе вашего и. в-ства с радости положить всегда готов, то, однако ж, сие меня никогда подвинуть не может, чтоб нечто учинить, что честности противно, и сие еще толь наименше, понеже я не токмо вашего и. в-ства указами к тому не уполномочен, но и сам совершенно знаю, коль мало оное от вашего и. в-ства апробовано и вам приятно было б. И тако вашему и. в-ству должностнейше засвидетельствую, что я в сем приключении ни малейшего участия не имею и никогда и ни в какое время никому для произведения такого скаредного дела комиссии не давал, ниже уполномочивал или толко к тому повод подал. А что до именованного в берлинской ведомости Кутлера касается, то я все полковые книги рассмотреть велел, и хотя находится, что один сего имени Кутлер в службе вашего и. в-ства капитаном обретался, однако ж оной еще в прошлом году со многими другими офицерами, которые отчасти сами о том просили, отчасти же и для своего поступка свои абшиты получили, из которых многие в польскую службу вступили, а другие еще и поныне под именем российских офицеров по разным местам в Польше живут и бог знает от кого и чрез кого тамо содержаны быть имеют».
d) Рескрипт Миниху 26 июля: «Хотя мы совершенно уверены находимся, что вы в сем мерзостном приключении столько ж мало участия, как мы, имеете и вам ничто тому подобное без нашего указу чинить никогда в мысль не придет, також мы и никако не чаем, чтоб кто из наших офицеров с пренебрежением всей чести и совести так мерзостно погрешить и в таком на большой дороге смертном убивстве виною быть мог; то, однако ж, вы сие дело наиприлежнейше и жесточайше исследуйте и без всякого укоснения и малейшей утайки и умолчания всего того, что вам о сем всем деле сведомо быть может, нам обстоятельно донесете. Нам и нашей чести весма в том нужда есть, чтоб сие дело и правдивое основание оного разведать, и мы прежде успокоиться не можем, пока оное не учинится».
е) Из рескрипта Бракелю в Вену: «Когда сей Зинклер в прошлом году из секретного аусшуса с тайными комиссиями в Константинополь послан и таковые комиссии не инако как турков еще более от мира удалить имели, тогда между обоими дворами договорено: сего эмиссара, ежели в цесарских областях или в Польше его достать можно, заарестовать. Нам здесь по указу многократно обнадеживание чинено, что во всех цесарских наследных землях к тому именные указы отправлены. Ежели сии обнадеживании сущи были, для чего ж он не заарестован, как он по другому подозрению в Бреславе допрашиван. А ежели в противность таким поданным обнадеживаниям таковые указы не отправлены, то для чего они посторонним людем без начальственного указу сыскные давали и тако на заарестование позволили? Нам же никогда в мысли не приходило, что от наших людей он до шленских границ преследован быть мог, якоже мы по сие время верить не хощем, что то наши люди были, но некоторые интриги в том обращаются, от кого б оные не произошли. Мы подлинно в том не виновны, но сие предприятие не инако как за крайнейшую мерзость поставлять можем, а между тем обоим дворам в том нужда, дабы оное дело всячески заминать. Чего ради необходимо потребно, чтоб как от обер-амта браславского, так и от прочих шлезинских мест все в крайнейшем секрете и тайно содержано, и, что известно быть не имеет, в том отречено было».
f) Из реляции Кейзерлинга от 14/3 сентября: «Имян убицов удобно заминить не мочно, ибо они пашпорт от цесарского резидента (Киннера в Варшаве) имеют, в котором имена их и секретарь означен и таким образом на почтовых дворах в знаемость пришли».
g) Из секретнейшего рескрипта к Кейзерлингу: «Пакеты синклерских писем чрез тайного советника Сума исправно нами получены. И понеже мы к пресечению происшедшего от сего мерзостного дела как в Швеции, так и в других местах слуху и шуму запотребно изобрели такие письма скрытным образом в Швецию и тамошнему двору в руки доставить, того ради мы к тому иного способу, кроме сего, не изыскали, что писмо, якобы от римско-католицкого духовного писанное, вымышлить, которым бы он показал, что один незнакомый человек под секретом исповеди ему открыл, коим образом он купно с некоторыми другими прелщен получением злой корысти офицера шведского на дороге подстерегал оного ограбить, и как он, супротивляясь, по нем выстрелил, то он другого способа не имел его и обретавшиеся при нем вещи в руки получить, как чтоб оного умертвить».
i) Из инструкции Миниха драгунскому поручику Левицкому 23 сентября 1738 года: «Понеже из Швеции послан в турецкую сторону с некоторою важною комиссиею и с писмами маеор Синклер, который едет не своим, но под именем одного называемого Гагберха, которого ради высочайших ее и. в-ства интересов всемерно потребно зело тайным образом в Полше перенять и со всеми имеющимися при нем писмами. Ежели по вопросам об нем где уведаете, то тотчас ехать в то место и искать с ним случая компанию свесть или иным каким образом ево видеть; а потом наблюдать, не можно ль ево или на пути, или в каком другом скрытном месте, где б поляков не было, постичь. Ежели такой случай найдете, то старатца его умертвить или в воду утопить, а писма прежде без остатка отобрать».
j) 29 января 1739 года дана Минихом такая же инструкция капитану Кутлеру и поручику Веселовскому относительно ехавших из Франции в Турцию молодого Рагоци и молодого Орлика, а также и Синклера, если случайно с ним встретятся.
k) Из инструкции, подписанной Остерманом, Волынским и Ушаковым, Преображенского полка подпоручику Коновницыну 16 июля 1739 года: «Вчерашнего числа в Шлиссенбурх сержантом Колобовым препровождены два человека, которых оттуда с имеющимися при них людьми надлежит немедленно отвезти в Сибирь, в отдаленное и такое место, где б они тайно и скрытно содержаны быть могли таким образом, чтоб отнюдь никто об них ничего уведать не мог. И понеже вы в Сибири знакомы и тамошние места знаете, того ради ее и. в-ство указала вам оную комиссию поручить. Вы, сыскав такое место или монастырь, тамо при оных людех до указу с конвоем вашим неотменно быть и наиприлежнейшее старание и попечение иметь, чтоб они тамо секретно были и никто про оных знать и их видеть не мог, и для того ни самих их, ни людей их из квартиры не спускать, также искусным образом вам смотреть, чтоб они никуда писем от себя посылать не могли; однако ж о том, что вы такой приказ имеете, им не объявлять, но во всем с учтивостию, без озлобления с ними поступать и токмо им твердить, чтоб они для собственной их безопасности себя, также и людей своих в тайне держали».
l) Из реляции Миниха от 1 августа 1739 года: «По получении ваших и. в-ства указов от 4 августа прошлого 1738 г. и от 16 января сего года, каким наилучшим и способнейшим образом как о Синклере, так о Раготии и Орлике комиссии исполнить и их анлевировать довольное рассуждение еще до посылки ради исполнения того нарочных я имел; токмо в поимке их предусматривалися крайние затруднения и невозможности; а что касается до его, Синклеровой, персоны, невзирая на консиквенцию других государств, то понеже, как известно, он, Синклер, веема злой Российской империи неприятель и с турками и татарами всякие интриги противу вашего и. в-ства и вашего в-ства союзников и всего христианства интересов употреблял, и потому хотя турка, или татарина, или его убить, то мнится все равно, в каковом рассуждении, что ежели сия важная комиссия анвелированием, о котором, ежели возможность допустить, посланным офицерам зело прилежно от меня рекомендовано, исполнено быть не может, то в крайнем случае так поступать велено, как в приобщенных при сем инструкций копиях показано. 29 минувшего июля из тех посланных от поручика Левицкого получен репорт от 17 числа того ж, коим образом с маером Синклером при прусских границах порученная комиссия исполнена, а отобранные депеши взяты от него, Левицкого, полномочным министром бароном Кейзерлингом. После того получено мною известие, яко из тех посланных капитан Кутлер и поручик Левицкой отправились из Варшавы прямо в С.-Петербург, а подпоручик Веселовский к армии».
m) Убийц Синклера, Кутлера и Левицкого, тайно отправили в Сибирь и содержали близ Тобольска, в селе Абалаке; Веселовского содержали в Казани. В 1743 году императрица Елисавета велела произвести Кутлера в подполковники, Левицкого – в майоры, находящихся с ними четырех сержантов – в прапорщики и оставить еще их некоторое время в Сибири. Потом в том же году их перевели в Казанский гарнизон, с тем чтоб они переменили имена, Кутлер назывался бы Туркелем, а Левицкий – Ликевичем.
17) Реляция Бракля из Берлина от 19 февраля 1740 года: «Принужден нахожусь о невероятных и отчасу умножающихся продерзостях и мотовстве молодого Румянцева (знаменитого впоследствии Задунайского, Петра Александровича) жалобы нижайше произнесть. И не безопасно, что он от драк по ночам, от чего оного ни добрым, ни злым увещанием удержать не мочно или живота, или, по последней мере, здоровья лишится, или он за часто получаемым ругательством и побоями тайно куда уедет, к чему оной и неоднократно собирался, но принятыми моими предосторожностями по сие время в том препятствован. Он отнюдь ничему обучаться не хочет, и приставленные к нему мастера и учители жалуются о его лености и забиячестве, и уже никто с ним никакого дела иметь не хощет. Я как на выкуп заложенных его галантерей и вещей, так и на потребные расходы уже слишком 600 ефимков за него выдал и ни в чем до нужды оного не допущаю; Однако ж, на сие несмотря, он многие мотовские долги чинит, и еще вчера свое белье и платье продать или заложить искал, чтоб свои беспутные мотовства с солдатами, лакеями и с другими бездельными людьми продолжить мог, а я уже более не в состоянии его в руках держать». Реляция от 23 февраля: «Молодой Румянцев 21 числа в ночи тайно из своей квартиры ушел, свое платье и вещи за окно выбрасать, уборы в своей квартире перепортить и перебить, а росейского служителя, который ему следовал и от злого его намерения удерживать хотел, на улице двум мужикам, вещи оного носившим, так ужасно разбить велел, что он по сие время на постели тронуться не может. Еще ж он в некоторых местах декларовал, что оной отцу своему вперед сказывал, ежели от него в Германию он послан будет, то ничего доброго делать не станет, и так поступать хочет, что оного вскоре паки назад взять принуждены будут. Правды из уст его ни одного слова не исходит, и он наимерзостнейшим шалостям, которые токмо вымыслить мочно, предан». Реляция 26 февраля: «Молодого Румянцева я наконец сыскал и добрым порядком возвращению в квартиру его уговорить велел. Он купил себе лошадь, намерясь чрез Польшу в Киев к отцу своему ехать. Оной вчера просил у меня в своих погрешениях прощения, однако ж притом представлял, чтоб я как наискорее отсюда в отечество ему возвратиться толь паче позволил, понеже он за своим худым поступком публично показаться более не может, к тому ж у него к гражданскому чину и обучению оному весьма склонности нет, но хочет солдатом быть, которым, по его превращенному мнению, ничего знать или учить, окроме того, что к солдатскому делу принадлежит, ненадобно».
(Москов. архив Мин. иностр. дел. Прусские дела)
18) Список с грамоты месные. Князь великий Дмитрий Костантинович Нижнего Новаграда и городецкой и курмышской. Пожаловал семи бояр своих и князей, дал им месную грамоту по их челобитью и по печалованию архимандрита нижегородского печерского отца своего духовного Ионы и по благословению владычню Серапиона нижегородского и городецкого и сарского и курмышского: кому с кем сидеть и кому под кем сидеть, велел садитись от своего места тысяцкому своему Дмитрию Алибуртовичу, князю волынскому, а под Дмитрием садиться князю Ивану Васильевичу городецкому, да против его в скамье садитца Дмитрию Ивановичу Лобанову, да в лавке же под князем Иваном князю Федору Полскому Андреевичу, да садитись боярину его Василью Петровичу Новосильцеву, да против в скамье садитись казначею боярину Тарасию Петровичу Новосилцову. А пожаловал его боярством за то, что он окупил исполону государя своего дважды великого князя Дмитрия Костянтиновича, а втретьие окупил великую княгиню Марфу. Да садитись боярину князю Петру Ивановичу березопольскому, да садитись в лавке князю Дмитрию Федоровичу курмышскому. А к месной грамоте князь великий велел боярам своим и дьяку руки прикладывать, а местную грамоту писал великого князя дьяк Петр Давыдов сын Русин.
(Государств. архив. Список с грамоты находится при деле о Волынском)
