История России с древнейших времен. Том 18. От царствования императора Петра Великого до царствования императрицы Екатерины I Алексеевны. 1703–1727 гг.

Феофан Прокопович упоминает об обер-прокуроре синодальном. 11 мая 1722 года государь указал Сенату: «В Синод выбрать из офицеров доброго человека, чтоб имел смелость и мог управления синодского дела знать и быть ему обер-прокурором, и дать ему инструкцию, применяясь конструкции генерал-прокурора». Выбран полковник Болтин. Подчиненные Синоду приказы были: 1) духовная дикастерия в Москве, где управителем был синодальный советник архиепископ крутицкий, асессорами – три архимандрита; 2) Монастырский приказ, где управителем был судья, при нем советник и два асессора – все светские; 3) Приказ церковных дел, где был судья архимандрит и при нем игумен; 4) Канцелярия розыскных раскольничьих дел. При Сенате находился духовного Синода агент. Члены Синода нередко призывались в Сенат для общих совещаний, секретных и несекретных. Иногда при этих заседаниях присутствовал сам государь. Так было 12 апреля 1722 года, когда было рассуждаемо и постановлено: когда кто сговорит для вступления в брак, то отцов и матерей жениха и невесты приводить к присяге, что брак заключается по согласию их детей; из нижних чинов люди дают эту присягу при священниках и судьях светских, а знатные – при синодальных членах и архиереях. В домах господских церквей строить не позволять; в монастырях церквам быть одной соборной, другой – теплой, третьей – больничной, чтобы больше служб не было, а прочие церкви оставить разве для праздников годовых. При этом новгородский архиерей Феодосий предлагал, что больше трех церквей не нужно, потому что иконостасы, церковные уборы и кровли тратятся. Больных солдат, которые посланы будут в монастыри, причитать вместо убылых старцев и содержать их в монастырях, а кто в монастырях жить не захочет, тем корму не давать. Меншиков заметил, что этого нельзя сделать, потому что многие больные имеют жен. В этом же заседании определено было принять энергические меры для поддержания православия в польских областях, именно Феодосий новгородский предложил об утеснениях православным в Могилеве; Петр отвечал, что надобно туда определить комиссара для наблюдения, и если гонение не уймется, то с гонителями надобно управиться, как пристойно; в то место, где православные, послать резидента, который должен купить двор и построить для православных церковь. Постановлено также: в монастырях и церквах надгробные камни опустить в землю и надписать наверху их, кто погребен, и который камень останется, употребить на мощение и починку церквей. В монастырях женских сделать госпитали и перевесть женские монастыри туда, где каменные ограды. Тут же Синод предложил: раскольникам носить платье, как и бородачам, старинное, кроме красных цветов, потому что при том Платье для признаку раскольники должны носить красные козыри. Государь согласился на это предложение.

При самом учреждении своем Синод должен был заниматься известным нам делом о разводе Салтыковых, делом новым и трудным. По поводу этого дела Феодосий новгородский писал императрице Екатерине: «Всенижайше доношу вашему величеству о деле г. Салтыкова с женою его, которые хотят, чтоб дело по их желанию было сделано, а виноватого б не было, к тому ж и чести своей очень берегут и один другому не уступает; когда она подала челобитну на мужа в Синод, тогда его в С. – Петербурге не было, а когда он прибыл, тогда она из С. – Петербурга провалилась, а он без нее не хочет против ее челобитья ответствовать, отчего немалая в Синоде трудность. И ежели впредь так будут поступать, то нам нечем будет и начать. Не изволите ли, ваше величество, уведомиться чрез царевну герцогиню курляндскую о ее, Салтыковой, от мужа в Митаве побоях, такожде и у доктора ее высочества, который ежели ее, Салтыкову, после тех побоев пользовал лекарствами; секретарю вашего величества взять бы сказку за рукою оного доктора, которая бы нам к решению дела много помогла, понеже побоев смертных и несмертных никто так тонко не может рассуждать, как докторы. Сие написав, ежели что непристойное, всенижайше прошу прощения». В этом любопытном письме вскрываются причины той медленности, какою отличалось тогда наше судопроизводство. Отец Салтыковой, князь Григорий Федорович Долгорукий, также в письме к императрице указывает на другие причины медленности: «Всем обидимым милостивая мать! Известно вашему величеству, какие дочь моя от мужа своего нестерпимые обиды и смертные побои терпела и совсем ограблена и ныне без всякого милостивого страждет рассуждения, что еще по се время не только правого решения и ни начала по неусыпному моему прошению в ее известном деле нет, когда многие противные сильные особы людей в пользу его просят и принуждают, а моего никакого истинного прошения принять не хотят и к себе ни с какою истиною меня не допускают; того ради помянутый зять мой к Москве и по деревням всегда ездит и доныне гуляет и веселится и мне ругается, и я с моею фамилиею в слезах, едва жив, обретаюсь, что по се время ни в которой коллегии ни единого моего правого дела окончить, ни правым, ни виноватым учинить не хотят, токмо бесстыдно все продолжают до того времени, чтоб я отсюды по-прежнему отъехал».

Главными обязанностями новоучрежденного Синода, по мысли учредителя, были: устройство духовенства, преимущественно черного, противодействие расколу, преследование суеверий и распространение религиозно-нравственного просвещения в народе.

Мы видели, что древняя Россия передала новой монашество в самом неудовлетворительном положении, резко засвидетельствованном церковным и гражданским правительствами. Меры, принятые преобразователем для исправления зла, не имели успеха, только ярче выказали зло; они возбудили сильную вражду к преобразователю, который, разумеется, отвечал тем же чувством. От 1722 года осталось написанное рукою Петра толкование заповедей; на одной стороне написаны заповеди, на другой – какие грехи противны тому. Против 1-й заповеди написано: «Идолопоклонники и атеисты». Против 2-й: «Кто страха божия не имеет и все почитает легко, другие – от незнания учения». Против 3-й – Те ж, о которых во втором пункте писано, и презорцы и ленивые. Против 4-й – То ж, что во 2-м и 3-м. 5-й – Разбойники и им подобные, 6-й – Есть от тех же страха божия неимущих, есть от нужды, есть от великого вожделения, 7-й – Тати. 8-й – Бездушники. 9-й – Ябедники, 10-й – «Они ж. Описав все грехи против заповедей, един токмо нахожу грех лицемерия или ханжества необретающийся, чего для? Того ради, понеже заповеди суть разны и преступления разны против каждой, сей же грех все вышеписанные в себе содержит. Против первой грех есть атеиство (атеизм), которое в ханжах есть фундаментом, ибо первое их дело – сказывать видения, повеления от бога и чудеса все вымышленные; и когда сами они вымыслили, то ведают уже, что не бог то делал, но они; какая же вера в оных, а когда оной нет, то суть истинные атеисты. Против второй страха божия неимущие, понеже когда лгут на бога, какой уже страх божий в них обрестися может? Против третьей: сия равна второй, к тому ж прилагается: святи его, сиречь молися; молитва же от ханжей приятна ли богу, которая во лживых чудесах и фарисейских местах и атеистовскою совестью исполнена. Против четвертой: может быть, что натуральных отцов некоторые и почитают (но сие на удачу), но пастырей, иже суть вторые по натуральных отцы от бога определены, как почитают? Когда первое их мастерство в том, чтобы по последней мере их обмануть, а вяще тщатся бедство им приключить подчиненных пастырей оболганием у вышних, и вышних всеянием в народ хульных про оных слов, подвизая их к бунту, как многих головы на кольях свидетельствуют. Против пятой: который на свете разбойник только может людей погубить, как заводчик бунта, и все то чинят образом святыни, под видом агнца, прикрытые его кожей. На шестую: как бы мог муж незнакомого человека к жене допустить, и особливо бодрого и хорошего, а ханжу, еще и под руку приняв, отведет для благословения и пророчества, и, провожая назад, руки выцелует, и накланяется, считая за великую себе добродетель (что такого адского сына в свояки себе принял). На седьмую: не токмо одною рукой, но духом и обоими все крадут. На восьмую: в сем их и мастерство состоит, как выше писано. На девятую и десятую: сие все без разбору, понеже чем бы им питаться как следует? Скажут, что явилась икона где в лесу или на ином месте и явление было, чтоб на том месте монастырь сделать или пустыню, а монастырю без деревень быть нельзя, как недавно такое дело было в Преображенском, что два крестьянина пришли и сказали такое явление, чтоб построить монастырь и господина их деревню тут отдать. И тако сей грех все в себе содержит, а из грехов прочих не каждый может, например коли б разбойник стал ханжить, кто б его в артель принял? Когда б из шумниц (пьяниц) кто пришел на кабак святым образом и не стал бы пить и шалить с ними, все б от него побежали; когда б охотник молодой до Венуса пришел бы в компанию девиц в ханжеском образе, то ни у одной бы дружбы не сыскал. Когда б тать так себя учинил, товарищей бы не нашел, понеже чаяли б, что их искушает. Наконец, Христос Спаситель ничего апостолам своим боятися не велел, а сего весма велел: блюдитеся, рече, от кваса фарисейского, еже есть лицемерие».

Петр велел доставить точные ведомости о числе монахов и монахинь и обдумывал меры, как бы ограничить число их и оставшимся дать достойную деятельность. Оказалось во всех епархиях монахов 14534 человека, монахинь – 10673, всего – 25207. В ноябре 1722 года была конференция у сенаторов с синодальными членами о прокормлении отставных офицеров и солдат в монастырях; архиепископ новгородский говорил, что их довольствовать в Синоде не из чего; господа Сенат рассуждали, чтоб их довольствовать из выбылых монашеских окладов и из сбору с раскольников; синодальные члены говорили, что эти сборы определены уже на канцелярских служителей; определили доложить государю. Тут же Феодосий новгородский поднял вопрос: следует ли постригать молодых людей в монахи? Когда эти мнения были доложены государю, то в январе 1723 года издан был указ: «Впредь отнюдь никого не постригать, и, сколько из обретающегося ныне числа оных монахов и монахинь будет убывать, о том в Синод репортовать повсемесячно, и на те убылые места определять отставных солдат».

По возвращении из Персидского похода Петр прилежнее занялся делом о монашестве. Основная мысль уже высказалась в январе 1723 года в указе о московском Чудове монастыре: «Иметь монахов таких, которые достойны б были к произведению на начальства духовные, а которые тамо суть под стеною токмо стоящие, тех в иные переводить монастыри, в которых монахи своими питаются трудами». Наконец, после многократных черчений (исправлений) первоначальной записки Петр так высказал взгляд свой на монашество и его происхождение: «Монашество явилось, во-первых, от людей, уединения по совести желающих, и без всякой страсти или мнения, якобы невозможно в мире спастись, но ради токмо природной к тому склонности; другие мучителей и гонителей ради укрывались и невольно, хотя соблюсти душу свою. Монастыри же в тех же пустынях имели и таким же правилом, яко и уединенные, жили, не требуя прочих трудами туне насыщатися. Когда греческие императоры некоторые, покинув свое звание, ханжить начали и паче их жены, тогда некоторые плуты к оным подошли и монастыри уже в самых городах строить испросили и денежные помочи требовали; еще же горше, яко не трудитися, но трудами других туне питатися восхотели, к чему императоры весьма склонны явились и великую часть погибели самим себе и народу стяжали, на одном канале от Черного моря даже до Царя-города на 30 верстах с 300 монастырей было, и так как от прочего неосмотрения, так и от сего в такое бедство пришли: когда турки осадили Царьгород, ниже 6000 человек воинов сыскать могли. Сия гангрена и у нас зело было распространяться начала под защищением единовластников церковных, но еще господь бог прежних владетелей так благодати своей не лишил, как греческих, которые (т. е. русские) в умерерности оных держали. Могут ли у нас монахи имя свое делом исполнить? Но сего весьма климат северные нашея страны не допускает, и без трудов своих или чужих весьма пропитатися не могут. Нужда в нынешнем монашестве имеется трех ради вин: 1) ради удовольствования прямою совестию оное желающих; 2) для архиерейства, понеже не позволено быти кроме монахов, хотя прежде с 300 лет по Христе не монахи были и многие чудеса на соборах явили; 3) примера ради апостола Павла, который хотя обрезание и отрешил всячески, но ученика своего Тимофея обрезал иудей ради». В январе 1724 года дан именной указ Синоду: «Хотя в регламенте духовном о монахах уже изъяснено и како оных содержать определено, но кратко, понеже тогда аще и о всем его исправлении была нужда, но вящшая была верховной архиерейской власти, которую примером папы римского, противно повеления божия, распространять некоторые тщились, в чем великую тягость истины желатели в сем понесли исправлении и с помощию божиею исправили, определили и постановили. Ныне же, имея свободное время, при расположении правильно всех дел в государстве, и о сем чине пространно объявя людям, також расположить и установить должно есть для пользы вечной и временной людям и изрядства обществу. Надлежит искать способы, каким бы образом иной путь, пред богом угодный и пред людьми непостыдный и неблазненный, был, понеже нынешнее житие монахов точию вид есть и понос от иных законов, немало же и зла происходит, понеже большая часть тунеядцы суть и понеже корень всему злу – праздность, то сколько забабонов (суеверий), расколов и возмутителей произошло, всем ведомо есть; також у нас, почитай, все из поселян, то, что оные оставили, явно есть: не точию не отреклись, но приреклись доброму и довольному житию, ибо дома был троеданник, т. е дому своему, государству и помещику, а в монахах все готовое, а где и сами трудятся, то токмо вольные поселяне суть, ибо только одну долю от трех против поселян работают. Прилежат ли же разумению божественного писания и учения? Всячески нет. А что говорят: молятся, то и все молятся, и сию отговорку отвергает Василий св. Что же прибыль обществу от сего? Воистину токмо старая пословица: ни богу, ни людям, понеже большая часть бегут от податей и от лености, дабы даром хлеб есть. Находится же оный способ жития праздным сим не праздный, но богоугодный и незазорной, еже служити прямым нищим, престарелыми младенцам». Вследствие этого определяется две цели для монашества: 1) служение страждущему человечеству; 2) образование из себя властей церковных. Распределяются по монастырям отставные солдаты и другие нищие, которым монахи должны прислуживать; монахини также должны служить престарелым и больным своего пола, кроме того, заниматься воспитанием сирот, для чего отделяется несколько монастырей, остальные занимаются рукоделием, а монахи – хлебопашеством. Для приготовления же ученых монахов должны быть учреждены две семинарии: в Петербурге и Москве.

Мы видели, что для призрения подкидываемых младенцев Петр велел в 1715 году построить гошпитали – в Москве мазанки, а в других городах – деревянные. Число младенцев возрастало год от году все более и более; в 1724 году в одной Московской губернской канцелярии их находилось 865 человек, 396 мужеского и 469 женского пола разного возраста, от полугода и меньше до 8 лет; издерживалось на них 4731 рубль, считая на человека по 5 рублей 15 алтын и 5 денег на год. При них находилось 218 кормилиц, из которых каждой шло на год по 3 рубля денег и по 3 четверти хлеба. Канцелярия доносила, что кормилицы и младенцы живут по разным местам, потому что указных госпиталей не построено, и, быть может, вместо незаконных умерших младенцев подставлены законные, чего усмотреть нельзя, ибо никакого признака нет; на валовых смотрах двое младенцев, украденные кормилицами, были узнаны отцом да матерью, а несколько других младенцев усмотрено у родных матерей на указном корму. Теперь для воспитания подкинутых младенцев в Москве назначены были монастыри. В мае 1724 года капитан гвардии Баскаков получил указ: взяв доходы монастырские, разделить следующим образом: 1) чиновным монастырским; 2) на церковные потребы; 3) прочее разделить на трое: две доли – больным, треть – служащим монахам; 4) на деньги, которые больным определены, делать и содержать постели, белье и прочее по регламенту о гошпиталях; 5) в сиротских монастырях первый и второй пункт равно содержать с прочими; 6) служащих монахинь також с прочими; 7) а о младенцах малых, средних и до семи лет порядок содержать по своему произволению, применяясь по-домашнему, однакож лишнее надобно, дабы белье и чистота хорошая была; 9) також, чтоб когда пять лет минет, учили грамоте из монахинь; 10) в выведенном монастыре сделать школу, где обучать арифметикой геометрии; 11) монастыри для больных, старых и увечных – Вознесенский и Чудов; для сирот – Новодевичий; для школ, который определят от Синода. Относительно сиротского Новодевичьего монастыря Баскаков распорядился таким образом: здесь было 36 полугодовых младенцев, на каждого шло по 2 рубля денег в год; к ним было приставлено 18 кормилиц, получавших по 3 рубля и по 5 четвертей хлеба в год. 36 годовым младенцам шло каждому по 2 рубля денег и по полторы четверти хлеба; к ним было приставлено 18 монахинь, каждой шло по 6 рублей и по 5 четвертей. То же содержание получали и двухлетние младенцы. Трехлетние и четырехлетние получали по 3 рубля и по 2 четверти, к ним приставлены были монахини, к троим – по одной и получали по 6 рублей и по 5 четвертей. Пятилетние получали то же содержание, но к ним приставлено было по одной монахине к четверым. Шестилетние получали по 3 рубля 50 копеек и по 2 четверти с осьмушкою хлеба; для обучения их грамоте приставлено было шесть монахинь. В мае 1724.года Синод получил указ: «Святейший Синод деньги, сбираемые за штраф с раскольников, без указу нашего ни на какие расходы не держите, понеже оные нужны ныне для строения в монастырях и на учение сирот, пока вся экономия ваша окончится». Но так как воспитательные дома могли быть устроены не во всех монастырях, то положено было учить монахинь прядильному мастерству; в 1722 году в синодскую канцелярию прислано было с прядильного двора в Покровском 50 мастериц и прялей с инструментами для рассылки по женским монастырям, где они должны были учить монахинь своему искусству. По этому случаю Сенат предложил Синоду, чтоб не подчинять всех монахинь этим бабами девкам, посланным с прядильного двора, потому что есть старицы из знатных, также престарелые.

Относительно белого духовенства дело было труднее: здесь имелось дело не с людьми, которые бежали от труда и нужды в жизнь более спокойную и привольную; здесь нужно было позаботиться об улучшении материального быта, а где было взять для этого средств при тогдашнем финансовом состоянии? Мы видели, что прежде для улучшения положения священников старались ограничить число их при церквах и освободить их от обязанности покупать себе домы; теперь, последнее распоряжение было распространено на дьяконов и причетников, которые, подобно священникам, должны были жить в домах, купленных и поддерживаемых на сборные церковные деньги; но этих средств было мало. В ноябре 1722 года в соединенной конференции сенаторы вместе с членами Синода рассуждали о мерах более действительных и ничего не могли придумать. Решили, как обыкновенно решалось тогда в трудных случаях, узнать, как делается в других странах; в протоколе записали: «О определении при церквах священником и церковным служителем трактамента рассуждено: выписав из прав других христианских народов, и предложить впредь к рассуждению общему». Пока продолжали старое, запретили строить новые церкви без указа из Синода: «Понеже всякому здраворассудному известно, какое то небрежение славе божией в лишних церквах и множестве попов». Доход приходских священников уменьшался тем, что богатые люди имели своих священников при домовых церквах. Относительно этих так называемых крестовых священников предполагалась такая мера: «О священниках крестовых учинить бы предел, кому держать, кому не держать, понеже от оных многое бесчиние и унять их невозможно. И ежели кому позволится крестового попа держать, дабы тот хозяин повинен был приходским своим священникам дать такой же трактамент, какой оному крестовому на год даван будет, а за всякое его бесчиние обязан бы был ответствовать. А ежели никому не позволится (т. е. иметь крестовых попов), штрафовать бы оных волочащих попов чем тяжким, хотя на время и до каторжной работы, дабы прочие страх имели и без отпусков своих архиереев не волочились. На заставах заказать бы накрепко, дабы попов и чернецов, хотя и начальных, которые не позваны будут и от своих архиереев не явят пропусков, к С. – Петербургу не пропускать, такожде и нищих волочаг, понеже и от тех немалое злое в людех бывает» ю

Нужда заставляла и лучших людей решаться на поступки, незаконность которых они ясно сознавали. В 1722 году, в бытность Синода в Москве, церкви Девяти Мучеников священник Михаил Тимофеев подал повинное доношение, что в 719 году, находясь у дел в тиунской палате, трудился он неусыпно два года без всякого вознаграждения и, не получая от церкви и от треб дохода, пришел в крайнюю нищету и вынужден был для прокормления себя и домашних своих принимать от челобитчиков добровольные приношения деньгами, съестными припасами и напитками. Состоя ныне при инквизиторских делах и желая снять с себя всякое подозрение, он представил список всем принятым подаркам и просил по случаю заключения мира с Швециею прощения вины своей. Синод, как видно, был затруднен этим повинным доношением, и только в половине 1725 года состоялось определение: истязания чинить ему не надлежит; но токмо вместо истязания от инквизиторства его отрешить и впредь к делам не определять, но токмо быть ему у церкви Девяти Мучеников по-прежнему, а вышеописанными взятками впредь его никому не порочить и тех взяток (97 рублей, 3 червонца да припасов на 196 рублей 93 копейки), буде о том ни от кого челобитной не будет, не взыскивать.

Мы видели, что прежде Петр распоряжался обучением детей белого духовенства, кто пожелает, в школах заранее, чтоб были годны в попы. Но в описываемое время он признавал за нужное не ограничиваться желающими; в 1723 году издан был указ: «Поповских, дьяконских и причетнических детей набирать в школы всех тех, которые учиться могут, и, которые в учении быть не похотят, тех имать в школы и неволею и учить их в надежде священства». Петр не был того мнения, что в войске могут быть священники, способные только исправлять требы, и в 1723 году писал в Синод, чтоб в полки определять священников из ученых в школах. Об отношениях сельских священников к крестьянам Сенат в общем заседании с Синодом постановил, чтоб в праздничные дни прихожане приходили в церковь поочередно и домов своих пустыми не оставляли; если крестьянин в чем-нибудь ослушается священника, то последний, прежде чем писать об этом архиерею, должен объявить своим церковникам и старостам, чтоб крестьянину, по письму одного священника, в город волокиты не было. Обратили внимание и на вдовых священников и дьяконов, которым запрещено было вступать во вторичный брак без выхода из духовного звания; в апреле 1724 года Петр указал: вдовых попов и дьяконов, которые учились в школах и могут послужить в проповеди слова божия, обнадежить, что ежели они вступят в второбрачие, то могут быть при архиереях в учителях и у дел в духовных советах и управлениях.

Прежде Петр требовал от паствы соблюдения благочиния в церквах, безмолвного стояния во время божественной службы; теперь обратился к пастырям и в 1723 году указал именным указом всем архиереям и прочим духовным властям от Синода объявить, чтоб они в св. церквах во время божественного чтения и пения никаких челобитчиков ни с какими челобитьями, также приказных людей ни с какими докладами, кроме государственных великих и коснения не терпящих дел, отнюдь к себе не допускали и сами никого для таких дел не призывали, но упражнялись бы в богомыслии и молитвах и тем подавали бы приходящим на молитву людям образ благоговейного в церквах стояния. В церквах во время литургии доброхотные подаяния велено собирать в два кошелька: один – для церковных потреб, другой – на гошпиталь.

Как с учреждением Сената соединено было учреждение фискалов, так при учреждении Синода установлена была должность протоинквизитора, или главного фискала, по делам духовного ведомства, который обязан был выбирать провинциал-инквизиторов; должность их главным образом состояла в наблюдении, чтоб каждый чин исполнял свои обязанности, и в донесении о преступлениях.

Разумеется, прежде всего инквизиторы должны были наблюдать за раскольниками. Первым делом новоучрежденного Синода было издание пастырского увещания к раскольникам. Тогда же Синод объявил, чтоб все раскольнические учителя являлись для споров с Синодом свободно, без всякой боязни, наблюдая только должную учтивость в спорах, что никто из них не будет задержан, если даже и не согласится с Синодом; но если кто не явится в назначенный срок, тот подвергается гражданскому суду и казни. Но в январе 1725 года в увещании к православным против распространителей раскола Синод жалуется, что по этому приглашению никто из раскольнических учителей не явился на споры: «Когда их прежде взыскивано неволею к суду и наказанию за хуления их на церковь божию и за развращение простого народа, тогда они клеветы в народе пускали сицевые: неправедно страждем за древнее благочестие, гонение терпим и казни приемлем, понеже не хотяще послушать нашего оправдания и доводов, которые имамы от божественного писания осуждают нас в ссылки, во узы, в темницы и на смерть. А ныне, когда их призывано волею на любовный и безопасный честный разговор, не изволили явиться: кая тому причина? Не иная, токмо неправота их».

Кроме приглашения раскольнических учителей к спорам, Синод объявил: «Всяк, кто бы ни был, ежели в книгах, прежде печатанных, также и которые впредь с рассуждения и определения синодального будут печатаны, покажется ему какое-нибудь сомнение, приходил бы с объявлением этого сомнения в святейший правительствующий Синод без всякого подозрения и опасения, и ему сие сомнение разрешено будет от св. писания». В этом объявлении Синод, между прочим, говорит о раскольниках: «Показалось им что-нибудь за истинное, хотя и весьма ложное и непотребное, они в своем мнении и закрепили». Против этого места на поле Петр написал собственноручно: «И в том до смерти стоят и в мученичество себе вменяют, из которых один пример объявим зде: в 1701 году вор Талицкой ради возмущения людей писал письма, будто антихрист уже пришел, которому его учению последовал некто шорник Иван Савин и в том со удивлением, какие муки терпел, не внимая никакого от духовных наставления, за которое злодеяние и на смерть осужены, что все с радостию принял. Но когда во время казни копчением Талицкой, не стерпя того, покаялся и снят с оного, то, видя оное, Савин спросил караульщиков, для чего оного сняли, от которых уведал, что повинился, тогда просил и о себе, которого также сняли, и желал видеть его, и когда допущенный спросил его, впрямь ли он повинился и для чего. Тогда Талицкой все подробно сказал, что все то ложь, чему учил; а в какую горесть при сем тот Савин и с какими слезами раскаивался и пенял на Талицкова, для чего в такую беду его привел, что он ни для чего, только вменяя то за истину, страдать рад был».

Раскольнические учители не являлись в Синод для споров о вере, а между тем не переставали распространять свое учение; Синод начал требовать сильных мер. В 1722 году в общей конференции Синода с Сенатом в Москве архиепископ Феодосий новгородский говорил, что многие раскольники по окладу денег не платят, на Бутырках жители мало не все раскольники и посланным для платежа денег не дают и грозят побить, хотя бы к ним и офицера послали. В докладных пунктах своих государю Синод говорил: «Для поимки раскольнических учителей, которые, хотя тайно по домам, а кой-где имели и долговременное пребывание, размножают раскольническую прелесть и отвращают простонародье от церкви, очень потребен, кажется, такой указ, чтоб людям, посылаемым от духовного правительства для поимки этих учителей, оказываемо было беспрепятственно послушание и светские управители не требовали бы при этом от своих командиров указа. И если в поимке этих лжеучителей (что до исправления души надлежит) такой вольности Синоду дано не будет, то не только неудобно будет их сыскать и искоренить, но еще более под укрывательством и защитою без боязни приумножаться и многих к своей прелести привлекать могут, что будет святой церкви крайне вредно, ибо по ведомостям из Москвы раскольники так умножились, что в некоторых приходах никого, кроме них нет, и все по записке под двойным окладом значатся в раскольниках». В отыскании лжеучителей светские управители духовным не только не помогают, но и препятствуют: так, вязниковский судья Опрянин прислал подьячего с приставами и силою взял из-за решетки к себе на двор явившегося в расколе подьячего Лютова, которого держали у духовных дел под караулом, и на указ, присланный из приказа Церковных дел, Опрянин не дал никакого отзыва. Петр отвечал на доклад: «Брать таких, кто от Синода где к тому определен будет без всякого препятствия и светским начальникам, в том им вспомогать, и кто преслушает сего, будет штрафован, яко преслушатель указа; но дабы для какой страсти духовные приставники не затевали на кого напрасно, того для повинен духовный приставник, взяв такова, немало держав, привести сам к светскому начальнику, где он, приведенный, ведался, или начальнику того места, ежели далеко тот, где оной ведом; тогда светский начальник должен его освидетельствовать того ж дни, и, буде увидит, что раскольник, отдать духовному приставнику; буде же увидит, что в нем того нет, то и такого отдать ему, но притом сказать, что он будет о том писать в Синод и Сенат, и, отдав, писать немедленно, и когда такой репорт получат, тогда в Синоде при двух членах сенатских то исследовать и решить, чего будет кто достоин».

Известный нам Питирим нижегородский продолжал свою деятельность против раскольников. В июле 1722 года он уведомлял Петра, что двое раскольнических учителей, старец Никон и старец Пахомий, обратились к св. церкви и он, с целию обратить и других, снова поставил их правителями над их согласиями на Керженце. Тогда же вместе с приятелем своим Ржевским он писал Петру, что по указу велено раскольникам быть на каторге, пока обратятся, а когда обратятся, тогда их для определения отсылать в Синод, а в Сибирь их посылать не велено. Несмотря на то, явился в Нижний из Петербурга капитан с каторжными колодниками, которых велено ему отвесть в Сибирь. «Уведомились мы, – пишет Питирим, – что посланы с ним раскольники необратившиеся, в том числе Василий Власов, злой раскола заводчик и учитель, которому не только в ссылке, но и на сем свете, по мнению нашему, быть не надлежит; также многие раскольники, опасные и неопасные, бегут и селятся в сибирских же городах, и ежели этим каторжным раскольникам позволено будет быть в тех городах и дастся им воля, то они, собравшись с беглыми раскольниками, могут произвести немалые пакости к возмущению народному». Петр отвечал указом Сенату: «Впредь раскольников отнюдь в Сибирь посылать не велите, ибо там и без них раскольников много, а велите их посылать в Рогервик».

А раскольники все ждали антихриста. В марте 1722 года в Пензе на базаре монах взобрался на крышу лавки, поднял клобук на палке и начал кричать, что Петр – антихрист, будет всех печатать и только тем, кто запечатан, будет давать хлеб. То был страдавший падучею болезнию, полупомешанный монах Варлаам, в миру драгунский капитан Василий Левин. В Тайной канцелярии Левин оговорил многих, в том числе и митрополита Стефана Яворского, то винился, то снова повторял прежнее. Его казнили смертию в Москве. В 1723 году раскольники ходили по деревням и учили: «Как то ныне минуло два года, праздновали две недели (Ништадтский мир), и был по всем церквам звон во весь день от утра и до вечера, и в то время антихрист садился на престол, и поделаны в Москве Красные ворота, только наши староверы в те ворота не ездят. Пройдет еще семь лет, и антихрист явится и выдаст 70 колырств». Относительно ожидания антихриста один из самых любопытных эпизодов в истории раскола представляет жизнь монаха Самуила. «Было благочестие, а ныне отпало, как и Рим; царь Петр – антихрист, потому что владеет сам один, и патриарха нет, а то его печать, что бороды брить, и у драгунов раскаты». Так говорил монах Савва в Тамбове дьячку Степану; тот испугался и перестал ходить в церковь. Пошел к духовнику, а духовник, как нарочно, стал рассказывать: «Как мы бывали на Воронеже в певчих и певали пред государем и при компании, проклинали изменников кое-каких, и дошел разговор до Талицкого, и государь говорил: „Такой он вор Талицкий: уж и я антихрист! О, господи! Уж и я антихрист пред тобой!“ И мы, то слыша, думали: к чему он это говорит – бог знает». А у дьячка Степана от этих слов духовника сомнение все более и более усиливалось, и начал он убеждаться, что царь Петр – прямой антихрист; да и в Кирилловой старопечатной книге написано, что во имя Симона Петра имать сести гордый князь мира сего, антихрист. Степан решился постричься. Разговорился с одною женщиной, а та рассказывает, что родственники ее были в Суздале, где содержалась царица, и царица говорила людям: «Держите веру христианскую, это не мой царь, иной выше». Степан постригся от живой жены в тамбовском Трегуляевском монастыре и назван был Самуилом. Ему говорили, что первое гонение будет на монастыри. «Нет нужды, – отвечал он, – уйду тогда в горы». В Трегуляевском монастыре Самуил сходится с другим монахом, Филаретом, и тот рассказывает: теперь над нами царствует не наш государь, царь Петр Алексеевич, а Лефортов сын; царь Алексей Михайлович говорил жене своей: если сына не родишь, то разлюблю тебя; она родила дочь, а у Лефорта в это время родился сын; царица из страха и разменялась. Приехал в Трегуляевский монастырь дядя Самуила, монах Никодим из мигулинского Троицкого монастыря, инквизитор; племянник рассказал ему о своих сомнениях относительно антихриста. «Нет, не антихрист, – отвечал дядя, – а разве предтеча». С другой стороны шел слух, что нижегородские раскольники называют антихристом архиерея своего, Питирима, за его преследование старой веры. Скоро потом забрали всех монахов Трегуляевского монастыря в Воронеж по какому-то делу; там Самуил написал письмо, что Петр – антихрист, и подбросил на неизвестный двор. Монахов отпустили; на дороге из Воронежа, в селе Избердее, Самуил встретился с сыном боярским Лежневым, который говорил: «Носится слух, что наш государь пошел в Стекольню и там его посадили в заточенье, а это не наш государь». А Самуил думал: антихрист! Пришел указ не читать книгу Ефремову и соборник, пришел духовный регламент; явно, что царствует антихрист, отводит от монашества, надобно бежать в пустыню! Самуил бежал, но его поймали, отослали снова в Трегуляевский монастырь и посадили на цепь. Сидя на цепи, он тосковал, что царствует антихрист, не хотел кланяться игумену: как мне ему кланяться? Он слуга антихристов. Наконец Самуилу удалось уйти в степь, а оттуда пробраться к козакам, и где найдет какого бурлака, простого человека, внушает, что царствует антихрист; нашел попа, который на ектениях поминал вместо императора «имперетерь» и объяснял: «имперетерь», потому что людей перетерли. В это время в Самуиле благодаря его впечатлительной натуре произошла перемена: попались ему в руки книги, распространявшиеся правительством против раскола, сомнения его рассеялись, и он, возвратясь в свой монастырь, начал проповедовать православие. Но тут новое искушение: его взяли из Трегуляевского монастыря и отвезли в московский Богоявленский, откуда он должен был посещать училище. Самуил был не прочь почитать книги и подумать над прочитанным, но в летах уже не детских учиться грамматике было ему тяжело; не явится на урок – ждут плети от префекта. Он снова стал раздражаться против нового порядка и его виновника, хотя уже и не считал его более антихристом. А тут еще сильное искушение: пришло известие, что жена вышла замуж за другого; с одной стороны, мысль, что она совершила, по апостолу, прелюбодеяние по его вине, но кто виноват в этой вине? Тот же Петр, потому что и жена хотела постричься, но ей не велели; с другой стороны, ревность: Самуил не мог быть равнодушен при мысли, что жена его принадлежит другому. А товарищ монах Петр все бранит духовный регламент, все поджигает этою бранью Самуила; наконец тот не вытерпел и начал писать на бумажках ругательства против императора. Одну такую бумажку нашли, и Самуила взяли в Тайную канцелярию; он оправдывался, что писал не для того, чтоб распространять в народе, а для покою в совести, но ему не верили и казнили смертью.

Случаи самосожжения повторялись: узнали, что в Ишимской волости находятся раскольники, и туда отправился полковник Парфеньев для увещания и обращения, а если не обратятся, то для взятия двойного оклада; но раскольники в двух пустынях сами себя сожгли. Спокойно держали себя выговцы; с ними случилось любопытное происшествие: подьячий Саблин подделал указ, уполномочивавший его взять деньги с Выговской пустыни; но там были люди опытные, распознали, что указ фальшивый, и представили Саблина на Петровские заводы.

Такие явления встречались между раскольниками, державшимися, по их словам, старой веры, т. е. старых книг; но мы видели уже другие явления – ереси. Знаменитый еретик лекарь Дмитрий Тверитинов раскаялся в своем заточении и в 1722 году просил, чтоб ему дали духовника; но то направление ереси, какое мы видели у него, не ослабевало. В 1724 году ходил какой-то Алексей Попов и учил: доведется молиться на небо духом и истиною, таковых поклонников бог принимает, а иконам поклоняться не достоит: иконы – дело рук человеческих; в Москве явился человек многолетний – не Иоанн ли Богослов явился? В последнем времени явятся Иоанн Богослов, и Илия, и Енох; как император ходил в низовый поход, сказывают, что в полках явился великим возрастом человек и называли его богатырем – не Енох ли явился? В следующем году был сыскан в Астрахани еретик Артемий Иванов, который говорил, что сын божий на кресте распят не был, но был вместо его пророк Евсевий, называл иконы идолами, поклоняющихся им – идолопоклонниками, церковь – вертепом разбойников и таинства церкви уничтожал.

Раскол, отпадение от церкви имел и у нас, в России, такие же последствия, как и в других странах. Раз высвободившись от авторитета церкви, раскольники разделились на многоразличные толки, и это разделение, усиливаясь с течением времени все более и более, не знало границ. Протестантского влияния отрицать нельзя: оно явственно, например, в Тверитинове; но и без протестантского влияния дело шло дальше и дальше известным покатым путем. Смута, множество толков, невозможность добраться до истины посредством людей усиливали стремление ограничиваться одним св. писанием, но и писание толковалось различно; чтоб уйти от этих толков, начали стремиться войти в непосредственное сношение с духовным миром, с божеством, начали с того, что стали ждать появления людей, долженствующих быть вестниками великого переворота, который уничтожит смуту и водворит царство истины; вместе с появлением антихриста ждали появления Иоанна Богослова, Еноха, Илии; кончили тем, что стали приводить себя в напряженное, неестественное состояние, думая, что в этом состоянии отрешаются от земного и получают наитие свыше, дар пророчества; в мужчинах, наиболее способных к этим упражнениям, стали видеть христов, в женщинах – богородиц; еще один шаг – и Христос исторический исчезал, и каждый посредством известных упражнений, приводящих в восторженное состояние, мог стать Христом. Средства приводить себя в такое восторженное состояние с религиозной целью одинаковы во все времена, у всех народов, у шаманов и дервишей, у финских волхвов, о которых рассказывает древняя русская летопись, у трясущихся мужиков и баб, о которых упоминается в Стоглаве, и в западноевропейских сектах. Производить крайние русские секты XVIII века, и теперь существующие, развившиеся из религиозного движения XVII века, которое мы называем расколом, производить их от старинных богомилов точно так же ошибочно, как производить их от квакеров, и точно так же будет натяжкою производить западных альбигойцев от тех же богомилов. Но мы возвратимся к этому предмету, когда надобно будет описывать вскрытие означенных сект перед правительством и обществом.

Борясь с расколом, Синод не упускал из внимания протестантов и католиков. Так, он прислал ведение в Сенат по поводу доношений Иоакима, епископа астраханского, который писал, что в 1718 году приехал в Астрахань через Персию римской веры патер Антоний, который в 1721 году построил близ православной церкви кирху с главою и крестом; спрошенный епископом, отвечал, что построил церковь по приказу губернатора Волынского; в 720 году лютеранский пастор Яган Сикилис построил близ православной церкви свою церковь и поставил на ней четвероконечный крест, а в 721 году от живого мужа жену православной веры обвенчал с драгуном лютеранской веры; следовало по этому делу допросить пастора, но нельзя ничего сделать из страха перед губернатором Волынским, который запретил духовного приказа судье делать что-либо без его повеления. Синод в своем ведении изъявил желание, чтоб впредь Волынский в духовные дела не вступался. Сенат послал Волынскому указ не вступаться в духовные дела и потребовал ответа по обвинениям. В конце 1723 года издан был любопытный указ, чтоб католики, живущие в Петербурге, требовали пасторов только из французов: предпочтение, оказанное галликанской церкви, как более свободно относящейся к папе, понятно; кроме того, побуждением могли служить и дружественные отношения к Франции.

Вместе с уничтожением раскола обязанностью Синода было по духовному регламенту уничтожение суеверий. Как везде, так и тут преобразователь хотел действовать объяснениями и наставлениями. Из дома секретаря Монастырского приказа Макара Беляева был взят в Синод серебряный ковчег с изображением мученика Христофора; в ковчеге хранились мощи, которые по освидетельствовании оказались слоновою костью. Император велел перелить ковчег в какой-нибудь церковный сосуд, а слоновую кость положить в синодальную кунст-камеру и написать на нее трактат с таким объявлением, что прежде, когда духовных инквизиций не было, употреблялись такие и тому подобные суперстиции (суеверия), которые и от приходящих в Россию греков производились, что ныне синодальным тщанием уже истребляется. В 1723 году св. Синод приговорил: сочинить увещание с таким рассуждением, что годового артуса и богоявленской воды хранение для благочестия не нужно, ибо благословенные хлебы можно получать на каждой литургии и вода освящается часто; в строении золотых и серебряных на иконы окладов, подсвечников и лампад особенного славе божией и благочестию приплода никакого нет, а вместо этих незавещанных, но самопроизвольных строений из монастырской и церковной казны должно усердное иметь попечение о строении странноприимниц. Велено было отобрать в церковную казну привески у образов и употреблять их на церковные потребности. Часовни были разоряемы, крестные ходы отменены. Излишняя ревность возбуждала ропот в людях и несуеверных, боявшихся переступления должных границ в стремлении очищать общество от суеверий. Сенат счел своею обязанностию вмешаться в дело в отсутствие государя. В июле 1722 года господа Сенат призвали синодального обер-секретаря и говорили ему, что от разоренных часовен разбросаны кресты и главы и валяются без призору, отчего происходит большой соблазн; также и крестных ходов отменять не следует; если синодальным персонам ходить самим нет времени, то можно определить кого-нибудь из свободных.

Мера преследования юродивых могла найти полное оправдание в следующем случае. В 1723 году по доношению коломенского инквизитора в Синод был представлен юродивый Василий Босой. Выслушав расспросные речи, Синод приговорил отослать его в Юстиц-коллегию, ибо юродивый показал, что юродствовал притворно, в городе Белёве убил священника за то, что тот не хотел его исповедовать; в Орле столкнул с моста младенца за то, что тот дразнил его; в вотчине Ромодановских, в селе Просвирякове, волшебством разлучил крестьянина с женою; ходя по селам, девичья полу людей волшебством превратил на растление человек с двадцать; будучи в Калуге, волшебству научил десять человек; чтоб не чувствовать холода, ходя зимою в одной рубашке, босиком, весною рвал малую крапиву, потом в горшке без воды выжимал сок и мазался, учил двоеперстному сложению. Демонов имел у себя в услужении; водяным демонам давал всякий скот по их требованию: когда погонят скот поить, и в то время отдавал им в воду, а воздушные бесы ему безо всякого прекословия послушны, не уговариваясь, тогда как водяные без уговору, без подачки ничего не делают, а главный над всеми бесами – сатана Миха; из Калуги в Киев он, юродивый, был принесен демонскою силою в семь часов.

Подобные явления могли ослабляться возможным распространением религиозно-нравственного просвещения в народе. Мы видели, что по духовному регламенту возлагалась на Синод обязанность сочинить три необходимые для народа книги. Феофан Прокопович сочинил букварь, вышедший под заглавием «Первое учение отроком». В предисловии говорится: «Понеже мнози, у нас чин отеческий имущии, и сами мало что знают о законе божии, настала нужда общая сочинить книжицу с толкованием десятословия законного, от бога преданного; но и сие еще немного пользовало, ибо в России были таковые книжицы, но понеже славянским высоким диалектом, а не просторечием написаны, того ради лишалися доселе отроцы подобающего себе воспитания. Видя убо толикую в народе своем тщету, всероссийский монарх, император и государь наш всемилостивейший Петр Великий и, яко отец Отечества, поболев сердцем о таком несчастии подданных своих, начал прилежно рассуждать, как уставить в России действительное и необходимое правило отроческого воспитания. И вдохнул ему бог по его желанию таковой премудрый совет повелеть сочинити книжицу с ясным толкованием закона божия, и символа веры, и молитвы господней, и девяти блаженств и напечатать оную с букварем, дабы отроцы, читать учащиеся по буквах и слогах, во утверждение чтения своего не псалмов и молитв, но сего толкования училися. А по сем уже, в вере и законе божии наставленни, могли бы с пользою учить псалмы и молитвы. И се повелением его императорского величества и напечатана таковая книжица, по которой учимии отроцы могут познати волю божию и страха господня от младых ногтей научитися». Сохранилась маленькая собственноручная записка Петра: «Чтоб мужикам сделать какой маленькой регул и читать по церквам для вразумления». В феврале 1723 года Синод распорядился: вместо прежнего чтения книг Ефрема Сирина, соборника, и других читать в великий пост по церквам буквари с толкованием заповедей божиих, распределя их умеренно, чтоб приходящие в церковь и готовящиеся к исповеди и причастию св. таин, слыша заповеди божии и толкования их и осмотрясь в своей совести, лучше могли к истинному покаянию себя приготовить. В апреле 1724 года Петр прислал в Синод указ: «Святейший Синод! Понеже разговорами я давно побуждал, а ныне письменно, дабы краткие поучения людям сделать (понеже ученых проповедников зело мало имеем), также сделать книгу, где б изъяснить, что непременный закон божий, и что советы, и что предания отеческие, и что вещи средние, и что только для чину и обряду сделано, и что непременное, и что по времени и случаю переменилось, дабы знать могли, что в каковой силе иметь. О первых кажется мне, что просто написать тако, чтоб и поселянин знал, или на два: поселянам простые, а в городах покрасивее для сладости слышащих, как вам удобнее покажется, в которых бы наставления, что есть прямой путь спасения, истолкован был, а особливо веру, надежду и любовь (ибо о первой и последней зело мало знают и не прямо что знают, а о середней и не слыхали); понеже всю надежду кладут на пение церковное, пост и поклоны и прочее тому подобное, в них же строение церквей, свечи и ладан. О страдании Христовом толкуют только за один первородный грех, а спасение делами своими получать, как выше писано». Еще прежде Петр велел собрать римский, лютеранский и кальвинский катехизисы и прочие церковных действ книги и, переведши на славянский язык, для знания и ведения напечатать.

От преобразовательного движения в Великой России обратимся к таким же движениям в Малой. Мы видели положение Малороссии перед окончанием Северной войны, положение, вызывавшее постоянно вмешательство царского правительства, заставлявшее его усиливать свои средства для сохранения общих государственных интересов. Ништадтский мир позволял действовать решительнее. В начале 1722 года, когда новый император торжествовал этот мир в Москве, приехал туда и гетман Скоропадский с поздравлениями; его приняли почетно, но этим все и ограничилось. 29 апреля состоялся указ: для прекращения возникшего в малороссийских судах и войске беспорядка велено быть при гетмане бригадиру Вельяминову и шести штаб-офицерам из украинских гарнизонов на основании договоров, постановленных с прежними гетманами: Таким образом, один чиновник, находившийся при гетмане, заменен коллегиею. На жалобу Скоропадского, что пункты Хмельницкого этим уничтожаются, Петр отвечал собственноручно: «Вместо того как постановлено Хмельницким, чтоб верхней апелляции быть у воевод великороссийских, оная (т. е. коллегия) учреждена, и тако ничего нарушения постановленным пунктам с Хмельницким не мнить, но будет сие для исполнения по оным». В мае обнародован был манифест об учреждении Малороссийской коллегии под председательством бригадира Вельяминова; обязанности новой коллегии были обозначены так: 1) надзирать за скорым и беспристрастным производством дел во всех присутственных местах и обиженным оказывать законное удовлетворение. 2) Иметь верную ведомость о денежных, хлебных и других сборах и принимать их от малороссийских урядников и войтов. 3) Производить из этих денег жалованье с гетманского совета сердюкам и компанейцам, иметь приходные и расходные книги и ежегодно представлять их прокурору в Сенат. 4) Препятствовать с гетманского также совета генеральным старшинам и полковникам изнурять работами козаков и посполитых людей. 5) Смотреть, чтоб драгунам отводимы были квартиры без всякого исключения, даже в гетманских поместьях, кроме двора, где он живет, также дворов старшин, священно – и церковнослужителей. 6) Рассматривать вместе с полковыми командирами имеющие поступать жалобы от нижних чинов и малороссиян. 7) Наблюдать, чтоб присылаемые к гетману указы от государя и Сената были записываемы в генеральной канцелярии и в свое время доставлялись рапорты; также препятствовать писарям гетманским подписывать вместо его универсалы и отправлять их из коллегии.

С таким подарком Скоропадский отправился домой. В июле в отсутствие государя Сенат был встревожен известием, что гетман 3-го числа умер. Немедленно приговорили: Малую Россию до избрания другого гетмана ведать и всем управлять полковнику черниговскому Полуботку вместе с генеральною старшиною, только во всех делах и советах и посылках универсалов иметь сношение с бригадиром Вельяминовым и о том послать им грамоту. К бригадиру Вельяминову послать указ с нарочным курьером, написать, чтоб ехал в Глухов как можно скорее по почте и, приехавши туда, смотрел накрепко, чтоб при этой ваканции как в старшине, так и в прочих не было никаких противностей и народ к тому побуждаем не был; смотреть, чтоб без его ведома никаких универсалов и писем о делах не посылали, о том проведывать ему тайно. К генералу князю Трубецкому, киевскому губернатору, послать указ, чтоб ехал как можно скорее по почте в Киев, смотрел и проведывал тайно, чтоб заграничных и внутренних никаких тайных пересылок и факций не было и не произошло бы смятений, особенно чтоб не было пересылок от запорожцев, Орлика, от прочих изменников и из Крыму, чтоб не только старые заставы хорошо содержаны, но и новые прибавлены были. О том же послать указ и к командующему войсками генералу Вейсбаху. В Сенате беспокоились, не полагаясь на Полуботка; обер-прокурор Скорняков-Писарев писал Макарову: «Изволишь старание приложить, чтоб кого в Малороссию его величество приказал отправить для правления гетманского из знатных, понеже от Полуботка правлению надлежащему быть я не надеюсь, ибо он совести худой». Между тем двое знатных войсковых товарищей отправились к Петру в Астрахань с просьбою о позволении избрать нового гетмана; сенаторы написали к находившемуся при императоре графу Петру Андреевичу Толстому, что они, с общего совета, отпустили малороссийских посланцев в Астрахань, ибо, не отпустивши их, можно возбудить сомнение относительно исполнения просьбы; астраханскому губернатору писано, чтоб задержал их в Астрахани, и если государь прикажет отпустить их назад, то не прикажет ли объявить им, что дело о избрании нового гетмана отлагает до своего возвращения из похода. «И таким образом, – писали сенаторы, – никакого сомнения им не будет, и может то тако до воли его императорского величества остаться. А что мы бригадиру Вельяминову обще с старшиною подписываться не велели и то учинили для того, чтоб сначала сею новостию их не потревожить, и о том просим указу». Согласно с мнением сенаторов, Петр отвечал, что прошение малороссиян исполнится, когда он возвратится из похода. Но до этого возвращения две власти, стоявшие друг подле друга в Малороссии, успели перессориться. В октябре Полуботок с товарищами прислал в Сенат жалобу на Малороссийскую коллегию, которая мимо старшины, не сносясь и не советуясь с нею, посылает полковникам указы, требуя известий, сколько в котором полку маетностей, мельниц и других угодий; назначено также послать в полки десять офицеров Глуховского гарнизона – неизвестно зачем. Из войсковой канцелярии коллегия требует выписок, универсалов, розысков, купчих и других документов по делам тех челобитчиков, которые приходят с жалобами в коллегию, чего войсковая канцелярия давать не может, потому что такого обыкновения в ней никогда не бывало и канцеляристов немного. Коллегия для сборных денег требует особливых еще счетчиков, чего нет в монаршей инструкции. Коллегия о самых малых делах присылает указы старшине именем его императорского величества, требует ответов и исполнения, чего они исполнять не могут при вседневных трудностях в управлении дел малороссийских. Вельяминов с своей стороны жаловался, что старшина плохо исполняет императорские указы и словесно объявляет, что они не в команде Малороссийской коллегии. Старшины прислали жалобу на имя императора: «Ваше величество указали в Малороссии быть коллегии для высшей апелляции, а Малороссийская коллегия принимает на свой суд такие дела, которые в полковых и генеральных судах наших не бывали, и посылает солдат за обжалованными знатными людьми и старшиною и решает дела по своему усмотрению, вследствие чего судьи наши скоро останутся без дела. Нас велено изъять из ведения Иностранной коллегии и подчинить Сенату; а Малороссийская коллегия указы вашего величества ежедневно к нам присылает, приказывает всякий день исполнять и подавать себе обо всем доношения, как своим подчиненным».

Сенат, рассмотрев все эти жалобы, постановил: по частным делам Вельяминову ведомостей и копий из канцелярии не требовать, а когда у старшины будут советы о важных делах, то в них участвовать одному Вельяминову и брать с сентенций и универсалов копии, а коллегии в те дела не метаться. Коллегии принимать дела только по апелляции. Указов старшине не посылать, а сноситься промемориями с учтивостью, а с угрозами отнюдь не писать; если же окажут сопротивление, то писать об этом в Сенат. С требованиями известий о маетностях, мельницах и прочем к полковникам не посылать иначе как с совета старшины.

Старшина, поблагодарив за такое определение отношений в ее пользу, прислала доношение, что теперь стало известно, зачем коллегия посылала офицеров в полки: посланы они были с указами во всенародное объявление, чтоб всякий обиженный являлся с жалобою прямо в Глухов в коллегию, не опасаясь своей старшины, и дело его будет немедленно решено; чернь от этого взволновалась и не только перестала слушаться старшины и владельцев своих, но подняла старые дела, давно решенные как со владельцами и старшиною, так и между собою, встали друг на друга и прямо отправились в коллегию. Те же офицеры всюду ревизовали мельницы, бани, пасеки и прочее, и эта ревизия привела людей в сомнение. Но Вельяминов дал знать, что старшина, не объявя ему, учредила в Глухове собственный суд, кроме генерального; в этом новом суде судьи будут из полковых старшин по три человека, с тем чтоб жить им в Глухове по месяцу, переменяясь. Вельяминов писал, что в Малороссийской коллегии приняты челобитные только на старшину, на судью, писаря и есаула, потому что в генеральный суд на них бить челом нельзя: сами они здесь присутствуют. В ответ на это Сенат постановил в феврале 1723 года: если у генеральной старшины будут какие советы о важных делах без сообщения Вельяминову, то бригадир должен иметь всякий происк или приласкать тайно особых людей и, разведав, обличить старшину и в то же время писать в Сенат, только смотреть, чтоб народа малороссийского чем не озлобить. Если кто будет бить челом на судей, то эти дела судить другим, причем судьям, на которых будет подано челобитье, не быть; а если кто будет бить челом на весь суд в неправом решении, в таком случае дело переносится в Малороссийскую коллегию. Как только в Малороссии прослышали, что император на возвратном пути в Москву, пошла от старшин грамота к Меншикову с просьбою ходатайствовать об указе для избрания гетмана, а когда узнали, что Петр уже в Москве, то в январе 1723 года прислали самому императору грамоту, в которой просили исполнить обещание, данное в походе, позволить избрание гетмана. Не получивши ответа, в мае-месяце послали новую просьбу в Петербург о том же: «Прислать в Малую Россию монарший свой указ, дабы, против прав данных и обыкновения в войске малороссийском, вольными голосами избран был гетман без продолжения, понеже без гетмана впредь во всяких делах управляться с великою есть нуждою и трудностию». К этой просьбе прибавлены были еще другие: о выборе полковников из малороссиян на давно упразднившиеся места в Стародубе, Переяславле и Полтаве, об облегчении малороссиян относительно вывода беглых, войсковых постоев и отправления козацких отрядов на канальную (Ладожскую) работу и к крепости Св. Креста. Но в 1722 году Стародубский полк бил челом государю, чтоб пожаловал полковника «из великороссийских персон, именно стольника Федора Протасьева или кого иного, боящегося бога и их вольностей хранительного мужа», потому что от прежнего своего полковника Жураковского полк испытал страшные притеснения. Вследствие этого Петр велел определить в малороссийские города великороссиян, но сначала под именем комендантов для приготовления к перемене. В начале 1723 года Петр дал Сенату указ: «Объявить козакам и прочим служилым малороссиянам, что в малороссийские полки по их желанию определяются полковники из русских, и притом же объявить, что ежели от тех русских полковников будут им какие обиды, то мимо всех доносили бы его величеству, а посылаемым в полковники инструкции сочинять из артикулов воинских, дабы никаких обид под смертною казнию никому не чинили». В инструкции, данной полковнику Кокошкину, назначенному в Стародубский полк, говорилось: «Так как обыватели малороссийского Стародубского полка несносные обиды и разорение терпели от полковника Журавки и для того били челом, чтоб дать им полковника великороссийского, поэтому в незабытной памяти иметь ему, Кокошкину, эту инструкцию, рассуждая, для чего он послан, а именно чтоб малороссийский народ был свободен от тягостей, которыми угнетали его старшины. Прежние полковники и старшина грабили подчиненных своих, отнимали грунты, леса, мельницы, отягощали сбором питейных и съестных припасов и работали при постройке своих домов, также козаков принуждали из козацкой службы идти к себе в подданство, то ему, Кокошкину, надобно этого бояться как огня и пропитание иметь только с полковых маетностей. Прежние тянули дела в судах, а ему надобно быть праведным, нелицемерным и безволокитным судьею. Надобно удаляться ему от обычной прежних правителей гордости и суровости, поступать с полчанами ласково и снисходительно. Если же он инструкции не исполнит и станет жить по примеру прежних черкасских полковников, то он и за малое преступление будет непременно казнен смертию, как преслушатель указа, нарушитель правды и разоритель государства». Кроме определения великороссийских полковников, Сенат еще в заседании 22 октября 1722 года определил писать особливо и секретно Вельяминову, чтоб он по возможности побуждал малороссиян просить, чтоб у них суд был по уложенью и по правам его величества.

Таким образом, смерть Скоропадского повела в Малороссии к столкновению двух стремлений: стремления правительства императорского воспользоваться рознью между старшиною с остальным народонаселением и приравнять Малороссию к Великой России и стремления старшины удержать старый порядок вместе с гетманством. Искателями последнего были двое полковников: один миргородский, Данила Апостол, который понимал, где сила, и хотел получить гетманство посредством императора; в марте 1723 года он писал Петру: «Вашему императорскому величеству не безызвестно есть, что я службу вашего императорского величества произвожу, яко полковник, тому уже больше сорока лет без всякого порока, чего ради, видя, ваше императорское величество, мою верную службу, многажды от вашего величества высочайшим милостивым словом призрен был, а понеже ныне в Малороссии гетмана не обретается, а старее меня из малороссийских полковников никого нет – да повелит ваше державство меня, нижайшего вашего раба, пожаловать за мою верную службу в Малороссии гетманом на место умершего гетмана Скоропадского, за которую вашего императорского величества высочаюшую милость должен всегда в службе вашего императорского величества за ваше величество кровь свою проливать». В то же время Апостол отправил письмо к Меншикову с просьбою ходатайствовать перед императором о том же; с Меншиковым у Апостола была постоянная переписка, в которой полковник не щадил лести перед светлейшим князем.

Апостол выставлял свою старую службу; но виднее его был полковник черниговский Павел Полуботок, энергию которого в отстаивании независимости Малороссии противопоставляли уже давно слабости Скоропадского. Апостол хотел получить гетманство через императора; Полуботок, уже управлявший Малороссиею в отсутствие, а теперь по смерти Скоропадского, составлял себе партию между знатью, интересы которой, в ущерб низшему народонаселению, он хотел поддержать во что бы то ни стало. В конце 1722 года Полуботок и генеральная старшина предложили Вельяминову разослать по всей Малороссии универсалы в таком смысле: известно-де им учинилось, что поспольство, подданые легкомысленные, показывая самовольство, не хотят владельцам своим оказывать надлежащего послушания: так, если где-нибудь обнаружится от них сопротивление, то виновных сажать в тюрьмы и по рассмотрению вины публично наказывать нещадно. Вельяминов отвечал, что не согласен на рассылку таких универсалов, потому что на их основании начальные люди станут и без всякой вины притеснять поспольство, как прежде было. Вельяминов предлагал, что если крестьяне где-нибудь окажут сопротивление владельцам, то прежде освидетельствовать дело и по освидетельствовании положить наказание, а всем без повода объявлять такой страх не нужно. Но Полуботок с товарищами не послушались и разослали универсалы, какие хотели, тогда как рассылка универсалов без согласия Вельяминова была запрещена в указе.

Петр был не охотник до ослушания указов; время было показать, что указ императора или правительствующего Сената должен иметь и в Малороссии такую же силу, как в Великой России; наконец, важно было при тогдашних обстоятельствах удалить из Малороссии самых строптивых и ненадежных людей. Полуботок вместе с генеральным писарем Савичем и генеральным судьею Чернышом были потребованы в Петербург к ответу. В то же время послан был указ Малороссийской коллегии: доходы денежные и хлебные сбирать в казну урядникам и войтам малороссийского народа и принимать у них в коллегии определенным для того людям; из этих сборных денег жалованье давать по пунктам Богдана Хмельницкого, а чтобы сборщики поступали справедливо и от отписей ничего не брали, то по тем же пунктам Хмельницкого определить надзирателями в каждый полк по одному человеку из отставных унтер-офицеров добрых, которые даны будут из Военной коллегии. Сборы, которые прежде взимались в Малороссии на гетмана, полковников, сотников и прочую старшину с козаков убогих и посполитых людей, а старшина, знатные козаки, войсковые товарищи, монастыри и церкви не платили, – эти сборы взимать со всех ровно, от вышних и до нижних чинов, не исключая никого. Посполитые люди бьют челом, чтоб им быть в козацкой службе по-прежнему, потому что деды их и отцы, а некоторые и сами прежде служили в козаках много лет, а старшины и другие владельцы взяли их, некоторых и поневоле, к себе в подданство: для подлинной справки по таким челобитным взять из войсковой канцелярии с прежних и нынешних козацких реестров списки, и если по справке окажется, что деды и отцы челобитчиков точно были в козаках, то и их писать в козаки; если же прежних давних реестров не сыщется, в таком случае свидетельствовать малороссийскими жителями и, по свидетельству, писать в козаки.

Чем решительнее действовал Петр в пользу поспольства, тем сильнее должно было становиться желание знати иметь гетмана, в котором надеялись найти опору против ненавистной коллегии и ее президента, тем сильнее становились просьбы, докуки, интриги для достижения этой цели. В мае 1723 года старшина снова била челом о позволении избрать гетмана, обратилась и к императрице Екатерине с просьбою явить к ним свое патронство, чтобы государь повелел избрать гетмана вольными голосами из малороссиян. На это Петр отвечал указом в июне 1723 года: «Как всем известно, что со времен первого гетмана Богдана Хмельницкого, даже до Скоропадского, все гетманы явились изменниками и какое бедствие терпело от того наше государство, особливо Малая Россия, как еще свежая память есть о Мазепе, то и надлежит приискать в гетманы весьма верного и известного человека, о чем и имеем мы непрестанное старание; а пока оный найдется, для пользы вашего края определено правительство, которому велено действовать по данной инструкции; и так до гетманского избрания не будет в делах остановки, почему о сем деле докучать не надлежит». Этот указ замечателен тем, что государь объявил о своем старании сыскать достойного человека в гетманы, следовательно, во всяком случае гетман будет назначен, а не избран.

Полуботок, Савич и Черныш, приехавши в Петербург, подали императору челобитную о содержании Малороссии при прежних правах. Но Малороссия двоилась, и скоро явились в Петербурге козаки Сухота и Ламака, присланные от Стародубовского полка, да священник любецкий и подали государю челобитную, в которой жаловались на обиды. старшин и просили великороссийских полковников и великороссийского суда. По словам Полуботка с товарищами, Сухота и Ламака и священник были подосланы Малороссийскою коллегией. Получивши эту челобитную, Петр отправил в Малороссию доверенного человека, Румянцева, для осмотра городов, а под тем предлогом велел ему осведомиться: 1) коллегии и судов великороссийских все ли малороссияне желают? 2) Полковников русских все ли хотят? 3) О челобитной, которая от старшины подана, ведают ли старшина и козаки? 4) От постоев ли драгунских или от притеснений владельцев и старшины люди расходятся? 5) Какие починены обиды от старшины козакам в отнятии земель и мельниц?

Но Полуботок, Савич и Черныш не дремали. Они подкупили сенатских подьячих, а те сообщили им инструкцию Румянцева. Тогда они отправили в Малороссию наказ малороссийским правителям, как действовать, а именно внушать народу, чтоб на спрос Румянцева все единогласно отвечали требованием сохранения старины и никто бы не отвечал в смысле челобитной, привезенной Сухотою и Ламакою; для этого полковники должны были предложить полковой старшине, сотникам, чтоб они вознаградили обиженных ими для предупреждения жалоб Румянцеву, чтоб все ему отвечали: «Кто был обижен, тот уже получил вознаграждение, а если вперед будут обиды, то могут и у своего суда удовлетворение получить»; представить Румянцеву письма, присланные полковниками в генеральную канцелярию, что народ расходится от драгунских постоев. Также должны были объявить Румянцеву, что Ламака с Сухотою и поп любецкий не сами собою в Петербург приехали и челобитную не сами сочинили, но сочинена она в Малороссийской коллегии и переписана малороссийским письмом; подписались под нею дьячки и другие люди, державшиеся в коллегии за преступления, и с этою челобитною Ламаку, Сухоту и попа прислал бригадир Вельяминов на ямских подводах, давши им на прогоны и на проезд деньги. С таким наказом отправлен был в Малороссию человек Полуботка, Лагович, который должен был словесно приказать сыну Полуботка, Андрею, отцовским именем призвать к себе сотника любецкого и обнадежить его, что старик Полуботок по возвращении из Петербурга даст ему полное удовлетворение, если только он не допустит до челобитья людей своей сотни, да и сам не будет бить челом на него, Полуботка.

Но не хотели довольствоваться одною борьбой с Малороссийскою коллегией в Малороссии, написали две челобитные и отправили с ними в Петербург канцеляриста Ивана Романовича. 10 ноября 1723 года, когда Петр выходил из церкви св. Троицы, Романович подал ему челобитные. Государь пошел в светлицы (дом, называемый Четыре Фрегата) и там распечатал полученные бумаги, а между тем Полуботок, Савич и Черныш вместе со многими другими малороссиянами стояли у дома, дожидаясь, что скажет им Петр по выходе. Но они не дождались его: найдя в бумагах «неосновательные и противные прошения», государь велел взять за арест Романовича, старшину и всех малороссиян, бывших в Петербурге, и захватить их бумаги, как находившиеся при них в Петербурге, так и в домах их в Малороссии, что должен был сделать Румянцев. В этих бумагах найдена была черновая промемория отправлявшемуся в Малороссию посланцу насчет ответов Румянцеву. 15 декабря старшине был сделан допрос: «От кого уведомились вы о посылке г. Румянцева в Малороссию и о содержании его комиссии? В вашей промемории написано: „Предложить господам правителям, что если они претерпели и претерпевают поношения и укоризны от бригадира Вельяминова, то писали бы жалобу в Сенат – так советуют лица высокие; кто эти люди?“ Старшина отвечала: „Промемория сочинена по общему их совету и согласию старшим канцеляристом Николаем Ханенком; узнали они через румянцевского бандуриста, что Румянцев посылается для розыску о коллегии, хотят ли ее и полковников русских, а Петр Андреевич Толстой с приезду их в августе-месяце объявлял, что для розыску в обидах и взятках пошлется в Малую Россию особа. О совете высоких особ канцелярист написал сам, а не по их приказу“».

Но потом старшина объявила, что узнала о поездке Румянцева не от бандуриста, а от подкупленных ею подьячих, вследствие чего Петр в январе 1724 года дал указ господам Сенату: «Самим вам ведомо, что секретные дела вынесены от подьячих черкасам, и зело удивительно, что как ординарные, так и секретные дела в Сенате по повытьям: того ради, получа сие, учините по примеру Иностранной коллегии, чтоб секретные дела были особливо у надежных людей, что впредь такого скаредства не учинилось». Между тем Румянцев дал знать из Малороссии, что, согласно инструкции из Петербурга, от старшины из генеральной канцелярии разосланы по городам внушительные письма; дал знать, что в Малороссии известно о тайных делах, делавшихся в Петербурге, что в захваченных им бумагах мало сыскано относящегося к делу. Петр отвечал ему: «Которые (люди) из канцелярии писали пункты по городам научительные и прочие к тому делу, кто в важности явился, пришли сюды немедленно, также и писаря Валкевича, а на их место выберете добрых людей, которые к нынешнему их делу не приставали и желали быть коллегии. Что же пишешь, что они про все дела, которые тайно деланы, ведают, и то здесь сыскано таким образом: когда взяты за арест, то найдены в письмах их копии, о которых сказали, что давали им подьячие из Сената, которых нашлось трое и винились. Что же в цыдуле пишешь, что мало сыскалось, и то, конечно, утаено, понеже в черных их письмах найдено, что они писали в домы свои, чтоб убирались: того ради можете постращать домашних их; також надлежит публиковать, кто их пожитки скажет, дать довольную часть из оных; какое доношение Валкевич подал на Полуботка и прочих, такие сысканы здесь в черных их письмах; прочее чините по указу, а что сделали, тем мы довольны. Оставьте место нарочитое уряда Даниле Забеле, который прежде доносил на старшину, которое тогда не поверено, а ныне все сбылось, и оный впредь отправится на Украйну по окончании розыску». Через несколько дней другое письмо: «В прошлом году писал сюда черниговский архиерей к псковскому архиерею, что в доме у него Борковский говорил при свидетелях о переписках от Полуботка с Орликом, и по тому письму послан был указ к губернатору киевскому из Тайной канцелярии, дабы розыскал о том, и оный губернатор прислал сюды розыск, в котором не найдено конца, а может быть, что и есть подлинно известие о том деле, да за страхом от Полуботка не объявляют правды, а понеже он, Полуботок, и прочие ныне здесь явились в великих преступлениях, того для по приложенной при сем росписи збери тех людей, которые в розыску были, и обнадежь их, чтоб они безо всякой опасности ехали сюды для обличения Полуботка, и отправь их сюды не за арестом, но токмо с офицером для провожания»

Дело Полуботка с товарищами отдано было в Вышний суд. Прежде всего они были спрошены, зачем без согласия Вельяминова разослали универсалы устрашительные для простого народа. Они отвечали, что от самого Вельяминова запрещения не слыхали, и в свою очередь жаловались на бригадира, что он послал во все полки с офицерами универсал, чтоб подданные своих владельцев и старшин ни в чем не боялись, шли бы с челобитьем на них в коллегию, и по тем универсалам от подданных начались к владельцам и старшинам противности: владельца Забелу побили и волосы выдрали, старосту села Погребков били смертным боем. Второе обвинение: когда у них бывают советы о важных делах, тогда они должны давать знать Вельяминову, которому надобно присутствовать при таких советах, но они ему об них не объявляли. На это был уклончивый ответ, что важные дела случаются у них не часто. Третье обвинение: кроме генерального суда в Глухове собственный суд учредили, не объявив об этом Вельяминову. На это отвечали, что объявляли, и он сказал «хорошо». Но по следствию в Малороссии оказалось, что челобитная, поданная Полуботком, Савичем и Чернышом от имени всего малороссийского народа, этому народу неизвестна, что Полуботок с товарищами принудил некоторую старшину, бывшую в Глухове, приложить руки к белому листу, на котором после написал челобитную, чтоб Малороссийской коллегии не быть, а вместо нее быть генеральному суду из семи особ. Полуботок с товарищами объясняли дело так, что первая челобитная написана была у них в Глухове малороссийским письмом, к которой и руки были приложены, а на бланкете прикладывали руки для того, чтоб челобитную переписать письмом великорусским, что и было сделано ими по приезде в Петербург; но они признались, что внесли в челобитную без ведома рукоприкладывателей пункт о генеральном суде из семи особ. Всех полков полковая старшина, сотники, бунчуковые товарищи и от каждого полка по нескольку сот козаков единогласно отвечали перед Румянцевым и засвитедельствовали протестациями за своими руками, что они об этой челобитной не знают, а подавали челобитные о сбавке с них положенных сборов. На очной ставке с Лаговичем Полуботок, Савич и Черныш признались, что давали ему упомянутую выше инструкцию. Старосенжаровские жители показали на сотника своего Выблого, что он уговаривал их требовать единогласно отмены Малороссийской коллегии и сборов. Узнано было, что когда в Малороссии узнали об аресте Полуботка, то домовая его служанка Марья сожгла его письма, что отставной кат (палач) Игнатов вместе со вдовою Натальею Кривкою ворожили, чтоб быть Полуботку гетманом, что по приказанию Полуботка убита была краморка Марья Матвеиха; кат Игнатов объявил, что Полуботок приказывал ему убить значкового козака Загоровского и других людей, чтоб на него не доносили; стародубские мещане подали жалобу на Полуботка, что пограбил у них деньги. Попался и Апостол: наказной полковник Шемет не давал жалованья козакам, бывшим в Персидском походе и оставленным за болезнями в Терском городке; на эти деньги куплены были для Апостола верблюд и пять лошадей. Петру дали знать также, что Полуботок с товарищами посылал письмо в Запорожье; это особенно было для него важно, что видно из письма его к Румянцеву от 14 марта 1724 года: «Потщитесь послать кого в Запорожье (а лучше б из таких, которые гораздо озлоблены от старшин), дабы то письмо достать, которое писала старшин к ним, и денег можете за то употребить до 5000 из взятых старшинских, и, чаю, за сию сумму сие получить можно». Русский резидент в Константинополе Неплюев доносил: «Из Крыма приехал французский консул, который сказывал мне в секрете, что этим годом в разные времена приезжали из Украйны от некоторых козацких командиров, которых татары зовут барабашами, люди к татарскому главному мурзе Жантемир-бею с жалобами, что у них все прежние привилегии отняты, о чем они били челом в Петербурге, но ничего не успели; поэтому они, украинские жители, желают поддаться под турецкую протекцию, но без помощи турецкой сделать того не могут, потому что на Украйне у них русского войска много. Мурза советовал хану Сайдет-Гирею вступиться в эти козацкие Дела, но хан не согласился, во-первых, потому, что Порта строго наказала ему сохранять дружбу с Россиею, а, во-вторых, особенно потому, что он человек миролюбивый. Петр сам должен был присутствовать в Вышнем суде, потому что Черныш подговорил камергера Чевкина ходатайствовать за них перед императрицею; Чевкин советовал поднести Екатерине в подарок 500 червонцев, завернувши их в бумажку или спрятавши в стакане. Полуботок умер в крепости; судьбу товарищей его увидим в следующее царствование».

В другой стране козаков, на Дону, старые формы быта мирно уступали место новым отношениям к государству, непреоборимое могущество которого было сознано после неудачи Булавинского бунта. Еще в ноябре 1716 года атаман Максим Фролов писал князю Меншикову: «Пожалуй, государь мой и батко, светлейший князь Александр Данилович, подай руку помощии заступи великому государю о самых моих нынешних крайных нуждах, дабы мне быть в Войску Донском войсковым атаманом по вся годы без перемены за мою службу и за старость имянным его величества государя указом на писме, такожде как и бывший войсковой атаман Петр Емельянов был пожалован; а ныне я выбран войсковым атаманом с общего войскового согласия». В 1722 году атаман Василий Фролов, брат Максима, прислал в Москву сына и племянника «ради изучения в школе книг латинского и немецкого писания и других политических наук». Василий Фролов умер в следующем году; на его место выбрали Ивана Матвеева; но комиссия, назначенная для разбора турецких жалоб на козацкие разбои, приговорила его к уплате денег за разбитые им турецкие арбы. На Дон пришел императорский указ, что поэтому Матвеев не может быть атаманом, а назначается атаманом впредь до указу из старшин Андрей Иванов Лопатин. Козаки отвечали, что Лопатин «удовольствован, войсковым атаманством почтен».

На Востоке инородцы продолжали волноваться. Мы видели, что в 1720 году для успокоения башкирцев и вывода от них пленных отправлен был Сенатом полковник граф Головкин. Весною 1722 года он возвратился, привез чертеж Башкирской земли и объявил, что выслал беглых с 7 июня 1720 по 1 марта 722 года 4965 семей, а людей обоего пола – 19815. Но в 1724 году опять началось бегство к башкирцам, которые выходили против сыщиков боем. Отправлен был новокрещенин тайно, будто беглый, разведать, что делается у башкирцев. Башкирцы приняли его и сказали: «Для чего тебе жить в Казанском уезде: будет скоро война с Русью, и будет война не такая, что прежде была; снами будут сибирские и яицкие козаки». Приходили известия, что новокрещены чистят копья и стрелы точат, ясачные татары отказывались платить подушное и давать рекрут. У башкирцев было собрание в Уфимском уезде, на озере Берсевен; приехал батырь Алдарко с 700 человек, приехал сын изменника Сеитка, бежавший в 1707 году к киргизам, с ним приехало киргиз 500 человек; собирались башкирцы и татары отовсюду на это озеро, хотели осадить Уфу, потому что на Уфе трое судей, а они требовали, чтоб оставлен был один, а двоих отдать им, прибыльщики им не надобны.

Но при этих беспокойствах со стороны степной Азии внимание Петра не переставало обращаться на самую отдаленную азиатскую границу, к берегам Восточного океана: здесь нужно было удовлетворить требованию науки, выставленному Лейбницем, узнать, соединяется ли Азия с Америкою. 2 января 1719 года написана была инструкция геодезистам из навигаторов Ивану Евреинову и Федору Лужину: «Ехать вам до Тобольска и от Тобольска, взяв провожатых, ехать до Камчатки и далее, куды вам указано, и описать тамошние места, сошлася ль Америка с Азиею, что надлежит зело тщательно сделать». Евреинов и Лужин не узнали, сошлася ли Америка с Азией, они только доставили Петру карту Курильских островов в 1722 году. Петр, разумеется, не удовлетворился этим и в 1725 году написал инструкцию капитану Берингу: «1) Надлежит на Камчатке или в другом там месте сделать один или два бота с палубами. 2) На оных ботах (плыть) возле земли, которая идет на норд, и по чаянию (понеже оной конца не знают) кажется, что та земля – часть Америки. 3) И для того искать, где оная сошлася с Америкою (с Азиею), и чтоб доехать до какого города европейских владений и самим побывать на берегу, и взять подлинную ведомость, и, поставя на карту, приезжать сюды».

Такова была новая странная империя, на западе прислонившаяся к Балтийскому морю, а на восточных границах своих решавшая вопрос: соединяется ли Азия с Америкою? Но немало людей в России и за границею должна была занимать мысль о будущем этой империи, мысль о том, кто будет преемником великого человека, давшего новое значение своему народу. Старший сын был принесен в жертву этому новому значению; младший, царевич Петр, на котором сосредоточились надежды отца, скоро потом умер; оставался внук, сын Алексея, Петр; но о характере этого шестилетнего ребенка нельзя было сделать никакого удовлетворительного вывода, как нельзя было сделать его и впоследствии; притом объявить маленького Петра наследником престола значило возбудить надежды людей, жалевших об отце его как представителе известного порядка вещей, возбудить опасение людей, которые высказались против Алексея, а на этих-то людей император всего более рассчитывал для поддержания своего дела. В начале 1722 года, во время торжеств Ништадтского мира, происходивших в древней столице, Петр издал устав о наследии престола: «Понеже всем ведомо есть, какою авессаломскою злостию надмен был сын наш Алексей и что не раскаянием его оное намерение, но милостию божиею всему нашего отечеству пресеклось, а сие не для чего иното у него взросло, токмо от обычая старого, что большему сыну наследство давали, к тому ж один он тогда мужеска пола нашей фамилии был, и для того ни на какое отеческое наказание смотреть не хотел. Сей недобрый обычай не знаю чего для так был затвержден, ибо не точию в людях по рассуждению умных родителей бывали отмены, но и в св. писании видим; еще ж и в наших предках оное видим (пример Иоанна III). В таком же рассуждении в прошлом, 1714 году, милосердуя мы о наших подданных, что партикулярные их домы не приходили от недостойных наследников в разорение, хотя и учинили мы устав, чтоб недвижимое имение отдавать одному сыну, однакож отдали то в волю родительскую, которому сыну похотят отдать, усмотря достойного, хотя и меньшому мимо больших, признавая удобного, который бы не расточил наследства. Кольми же паче должны мы иметь попечение о целости всего нашего государства, которое с помощию божиею ныне паче распространено, как всем видимо есть; чего для заблагорассудили сей устав учинить, дабы сие было всегда в воле правительствующего государя: кому оный хочет, тому и определит наследство, и определенному, видя какое непотребство, паки отменит, дабы дети и потомки не впали в такую злость, как выше писано, имею сию узду на себе» Не довольствуясь побуждениями, высказанными в этом манифесте, Петр поручил Феофану Прокоповичу написать подробное оправдание меры; сочинение Феофана вышло под заглавием Правда воли монаршей.

Петр хотел, чтоб подданные присягнули в признании этой воли. В некоторых местах оказалось сопротивление. Раскольники толковали: «Взял за себя шведку, и та царица детей не родит, и он сделал указ, чтоб за предбудущего государя крест целовать, и крест целуют за шведа, Одноконечно станет царствовать швед». Монахи говорили: «Видишь, государь выбирает на свое место немчина, знамо к царевне, а внука своего сослал, и никто про него не ведает, а ныне прикладывают руки, кого он, государь, изволит выбрать». Тарские жители не пошли к присяге; возмутили их полковник Иван Немчинов, козак Иван Подуша, Петр Богачов, Дмитрий Вихорев, Василий Исецкий. В Тару для розыску приехал из Тобольска полковник Батасов, в инструкции которого было сказано, чтоб не ожесточать сопротивляющихся, не заставить их разбежаться. Вследствие этого Батасой освободил Подушу из заключения, отдав на поруки. Но кротость не помогла. Богачов, первый заводчик смуты, ушел, а Немчинов с 60 человеками заперся в хоромах; 49 человек он выпустил, а с остальными поджег под собою порох, но неудачно; все были взяты живые; Немчинов и четыре человека, наиболее пострадавшие от взрыва, умерли, но остальные выздоровели.

Манифест отнимал право у великого князя Петра Алексеевича, который мог быть преемником только по воле деда, если успеет понравиться ему. Но если не понравится, не изберет же Петр совершенно чужого? В церквах поминали царскую фамилию так: «Благочестивейшего государя нашего Петра Великого, императора и самодержца всероссийского, благочестивейшую великую государыню нашу императрицу Екатерину Алексеевну. И благоверные государыни цесаревны. Благоверную царицу и великую княгиню Параскеву Феодоровну. И благоверного великого князя Петра Алексеевича. И благоверные царевны великия княжны». Великий князь Петр стоял ниже теток своих, цесаревен, и потому, естественно, обращали внимание на дочерей Петра, тем более что знали влияние императрицы Екатерины на мужа, и вопрос о браке цесаревен был, следовательно, вопросом первой важности. Беспокоились не в одной России; беспокоились в Вене, где считали своим интересом и своею обязанностью поддерживать права великого князя Петра, родного племянника императрицы римской по матери Австрийский посол вошел с представлениями к петербургскому двору, что великий князь Петр не получает достойного воспитания, живет во дворце окруженный женщинами, вследствие чего может оказаться ни к чему не способным; из этого видно, что его императорское величество не хочет объявить его наследником престола; но может ли отсюда произойти что-нибудь доброе, кроме нарушения союза между двумя империями? Посол объявил при этом, что слышал, будто цесаревна Анна Петровна будет выдана замуж за Александра Нарышкина, которого император объявит своим наследником, а цесаревна Елисавета выйдет замуж за герцога голштинского.

Слух о браке цесаревны Анны с Александром Нарышкиным, попавший, как мы видели, и в иностранные газеты, оказался ложным. Петр, сильно хлопоча, чтоб младшая цесаревна вышла замуж за французского короля, долго медлил дать свое согласие на брак старшей с герцогом голштинским. После Ништадтского мира герцог остался в России, но Петр молчал о свадьбе. Император сбирался в далекий Персидский поход, с ним уезжала и Екатерина, особенно расположенная к герцогу, а тот все не объявлялся женихом. Бассевич обратился к Петру с письмом: «Ваше императорское величество, милостивейше рассудить изволите, как доволен и сердечно рад я был, когда его королевское высочество поручил мне свои дела и ваше величество обнадежили меня в Вене чрез генерала Ягужинского. А теперь с особенною печалию вижу, как его королевское высочество сердечно сокрушается, что ваше величество так затрудняетесь выдать за него одну из государынь цесаревен. Что может ваше императорское величество удерживать от заключения этого союза? Род его между владетельными домами один из самых знаменитых; он, слава богу, достаточно умен, никакого лукавства в нем нет, а богобоязливость и скромность его обещают цесаревне жизнь самую желанную. Права его на короны и княжества явны. Цесарь никогда не отступится от своей гарантии насчет Шлезвига; несомненно, что цесарь лучше желает видеть шведскую корону на голове его королевского высочества, чем принца гессенского. Если бы возможно было вашему императорскому величеству примириться с королем английским, то Англия за согласие на уступку Бремена и Вердена всячески помогла бы его королевскому высочеству в делах шлезвигском и шведском. Прусский двор исполнит желание герцога, который дал свое согласие насчет Померании. Голландия желает помочь герцогу, король польский также. Кардинал Дюбуа посланнику герцогову обещал, что когда ваше величество своим министрам указ дадите, то Франция помогать герцогу готова. Любовь шведской нации к его королевскому высочеству во Франции довольно известна, а когда бы узнали, что герцог стал зятем вашего величества, то еще сильнее стали бы помогать в надежде на будущую дружбу, и таким образом большая часть государств и знатные люди в Швеции, которые, может быть, еще не склонны к герцогу, возьмут его сторону; а ваше императорское величество такое важное и славное дело без войны совершите. Вашему величеству, как прозорливому монарху, довольно известно, что все государства завидуют вашему увеличивающемуся могуществу, которое они по смерти вашего величества будут стараться подорвать; но если ваше величество или ваш наследник будет в союзе с Шведским государством, то враждебные действия всего света будут напрасны, а союз с Швециею всего лучше сможет состояться посредством герцога, ибо он многих там имеет на своей стороне; другие очень многие будут бояться, что ваше величество в опасное время зятя своего не оставите, а из истории известно, что маленькое войско достаточно для низвержения противников в такой стране, где имеется много доброжелательного народа. На сейме сто тысяч рублей могут много сделать, а эту сумму выдать готовы с охотою. Лифляндские и эстляндские жители обязаны всегда поступать по воле вашего величества. Если, ваше императорское величество, его королевскому высочеству одну цесаревну пожалуете, то в Швеции люди, преданные герцогу, свободнее станут обнаруживать свою преданность. Если вашему величеству не угодно будет старшую цесаревну выдать, то герцог будет доволен и младшею. Сколько я мог усмотреть, герцог обеих государынь цесаревен квалитеты сердечно любит. А способнее и лучше бы, по летам, жениться ему на старшей цесаревне». Сам герцог написал: «Так как до настоящего времени по многократному нашему исканию не имел я счастия получить ваше отеческое соизволение на брачный союз с ее высочеством цесаревною, то снова покорнейше представляю возрастающее в себе чувствительное беспокойство. Надеюсь милостивейшего и скорейшего выслушания, потому что от продолжительнейшего молчания принужден опасаться невозвратимого убытка и мне более в такой неизвестности быть невозможно». Петр отвечал: «Светлейший герцог, дружелюбно любезный племянник! Два ваши письма, единое от вас самих, другое от министра вашего Бассевича, я принял, в которых содержание двух дел, первое о свойстве чрез вас с домом моим; другое, чтоб вам помочь в ваших делах, к чему многие потентаты охоту имеют, ежели мы приступим, на что ответствую, что я с оными потентатами со всею моею охотою вступить готов и трудиться по всякой возможности в том деле. Что же принадлежит о супружестве, то и в том я отдален не был, ниже хочу быть, понеже ваше доброе состояние довольно знаю и от сердца вас люблю; но прежде, нежели ваши дела в лучшее состояние действительно приведены будут, в том обязаться не могу, ибо ежели б ныне то я учинил, то б иногда и против воли и пользы своего отечества делать принужден бы был, которое мне паче живота моего есть».

Только в 1724 году, когда действительно посредством союза, заключенного между Россиею и Швециею, дела герцога приведены были в лучшее состояние, Петр дал свое согласие на брак его с своею старшею дочерью. В июле, во время совещаний Петра с министрами, между прочим было донесено о герцоге голштинском и о сомнении, в котором еще в Швеции находятся насчет супружества его с одною из цесаревен, также об интригах, происходящих в Швеции против герцога; из Швеции требовали плана, каким образом надобно поступать в делах герцога голштинского для исполнения заключенного союзного договора. После долгих рассуждений Петр объявил, что он очень желает вступления в брак одной из своих дочерей с герцогом голштинским; но относительно интересов герцога лучше вести переговоры при русском дворе и смотреть, чтоб это дело всегда и преимущественно находилось в руках русского государя, и хотел еще иметь рассуждение об этом предмете. 24 ноября, в день именин императрицы, последовало обручение цесаревны Анны с герцогом. В силу нового закона, по которому право назначать преемника престола принадлежало царствующему государю, цесаревна должна была в брачном договоре отказаться за себя и за потомство свое от всех притязаний на русский престол; это отречение подтверждено было герцогом и скреплено присягою невесты и жениха. Герцог обязался оставить свою супругу в греческом законе и в будущей резиденции своей построить и содержать церковь «по греческому обыкновению». Имеющие родиться от заключенного брака принцы должны были воспитываться в лютеранской вере, а принцессы – в вере и исповедании греческой церкви. Отец невесты обещал снабдить свою «дружебнолюбезную дщерь» убором, клейнодами, платьем и, сверх того, дать в приданое и вено 300000 рублей; герцог обязался своей «сердечнолюбезной супруге» положить также 300000 рублей и выдавать ежегодно по пяти процентов, также обязался дать «утренний подарок» (Morgen-gabe) – 50000 ефимков и до выплачения этой суммы давать ежегодно по пяти процентов; наконец, обязался выплачивать своей супруге ежегодно по 6000 рублей ларечных и ручных денег, так, чтобы будущая герцогиня получала всего в год 23000 рублей, а для обеспечения этого дохода герцог обязался дать ей в заклад известное число земельных участков; герцог должен содержать и придворных служителей своей супруги. В случае смерти герцога герцогиня-вдова получает по смерть земли Триттау и Рейнбек с окрестными имениями, что должно приносить 50000 ефимков чистого дохода. Если герцог получит шведский престол, то обязывается придать своей супруге к вышеозначенному все то, что следует королевам шведским.

Петр также хотел скрепить и права жены своей. Екатерина по-прежнему пользовалась большим влиянием на мужа, по-прежнему к ней обращались все опальные, все нуждавшиеся в чем-нибудь с просьбами о ходатайстве пред государем, по-прежнему она охотно исполняла эти просьбы, охотно давала чувствовать свое смягчающее, благодетельное влияние. Это влияние простиралось и на одну из линий царского дома, на линию царя Ивана Алексеевича. Вдова последнего, царица Прасковья Федоровна, вовсе не отличалась мягким характером, как мы уже могли видеть, из ее поступка с дворцовым стряпчим в Тайной канцелярии. Петр отдал ей остров Петровский, принадлежавший прежде детям царевича Алексея, но огород, принадлежавший кронпринцессе и отдаленный от острова протокою, Петр утвердил за внучатами. Царица Прасковья без указа завладела и огородом; тщетно Меншиков и Петр Апраксин представляли ей незаконность этого поступка; она никого не хотела слушать, и об этом деле надобно было писать к Екатерине. Мы видели, что Екатерина должна была смягчать гнев царицы Прасковьи на Петра Бестужева, находившегося при царевне Анне Ивановне, герцогине курляндской. Быть может, за Бестужева царица Прасковья рассердилась и на дочь свою Анну. Императрица Екатерина II рассказывала своим приближенным, что царица Прасковья так осердилась на дочерей своих, Екатерину и Анну, что при смерти прокляла их и потомство их. Это предание имело основание; но дело было преувеличено вследствие несчастий потомства царевны Екатерины Ивановны, а может быть, преувеличивали не без желания угодить восторжествовавший линии Петра Великого. О гневе царицы Прасковьи на дочь Екатерину мы не знаем ничего; что же касается до гнева на Анну, то дело кончилось прощением со стороны матери по ходатайству императрицы Екатерины. До нас дошло предсмертное письмо царицы Прасковьи к дочери Анне: «Любезнейшая моя царевна Анна Ивановна! Понеже ныне болезни во мне от часу умножились и так от оных стражду, что уже и жизнь свою отчаяла, того для сим моим письмом напоминаю вам, чтоб вы молились обо мне господу богу, а ежели его, творца моего, воля придет, что я от сего света отъиду и с вами разлучусь, то не забывайте меня в поминовении. Такоже слышала я от моей вселюбезнейшей невестушки государыни императрицы Екатерины Алексеевны, что ты в великом сумнении, якобы под запрещением или паче рещи проклятием от меня пребываешь: и в том ныне не сумневайся, все вам для вышепомянутой ее величества моей вселюбезнейшей государыни невестушки отпускаю и прощаю вас во всем, хотя в чем предо мною и погрешили».

Когда Петр принял титул императора, то рождался вопрос о титуле супруги его и детей. 23 декабря 1721 года Синод и Сенат, будучи в Москве, имели в синодальной крестовой палате конференцию; так как его величество титулуется император и самодержец всероссийский, то как бы с этим титулом согласить титул и государыни царицы и детей его величества; рассуждали долго и согласились именовать ее величество императрицею или цесаревою, а детям именоваться цесаревнами, а что в прежнем многолетии употреблялось в титуле: тишайшему, избранному, почтенному, и то заблагорассудили выключить; также и там, где в титулах вспоминалось великому князю (Петру Алексеевичу) и цесаревнам благородство, признали приличнее употреблять слово благоверные, потому что титуловаться благородством их высочеству по нынешнему употреблению низко, ибо благородство и шляхетству дается. Петр согласился с этим решением, только вместо цесаревой велел возглашать императрице ее цесаревину величеству. В 1723 году Петр вознамерился короновать Екатерину, и 15 ноября подписан был следующий манифест: «Понеже всем ведомо есть, что во всех христианских государствах непременно обычай есть потентатам супруг своих короновать, и не точию ныне, но и древле у православных императоров греческих сие многократно бывало (следуют примеры), и понеже не неведомо есть, что в прошедшей двадцати единолетней войне коль тяжкие труды, и самый смертный страх отложа собственной нашей персоне, за отечество наше полагали, что с помощию божиею и окончили, что еще Россия так честного и прибыточного мира не видала и во всех делах славы так никогда не имела, в которых вышеописанных наших трудах наша любезнейшая супруга государыня императрица Екатерина великою помощницею была, и не точию в сем, но и во многих воинских действах, отложа немочь женскую, волею с нами присутствовала и елико возможно вспомогала, а наипаче в Прутской кампании с турки, почитай отчаянном времени, как мужески, а не женски поступала, о том ведомо всей нашей армии и от них, несумненно, всему государству: того ради данною нам от бога самовластию за такие супруги нашея труды и проч.».

Коронация Екатерины совершилась в Москве с великим торжеством 7 мая 1724 года. Но через полгода Екатерина испытала страшную неприятность: был схвачен и казнен любимец и правитель ее Вотчинной канцелярии камергер Монс, брат известной Анны Монс. Вышний суд 14 ноября 1724 года приговорил Монса к смерти за следующие вины: 1) взял у царевны Прасковьи Ивановны село Оршу с деревнями в ведение Вотчинной канцелярии императрицы и оброк брал себе. 2) Для отказу той деревни посылал бывшего прокурора воронежского надворного суда Кутузова и потом его же отправил в вотчины нижегородские императрицы для розыску, не требуя его из Сената. 3) Взял с крестьянина села Тонинского Соленикова 400 рублей за то, что сделал его стремянным конюхом в деревне ее величества, а оный Солеников не крестьянин, а посадский человек. Вместе с Монсом попались сестра его, Матрена Балк, которую били кнутом и сослали в. Тобольск; секретарь Монса Столетов, который после кнута сослан в Рогервик в каторжную работу на 10 лет; известный шут камер-лакей Иван Балакирев, которого били батогами и сослали в Рогервик на три года. Балакиреву читали такой приговор: «Понеже ты, отбывая от службы и от инженерного учения, принял на себя шутовство и чрез то Вилимом Монсом добился ко двору его императорского величества, и в ту бытность при дворе во взятках служил Вилиму Монсу и Егору Столетову».

К неприятностям от Монсовой истории присоединились неприятности от неисправимого Меншикова, у которого Петр принужден был отнять президентство в Военной коллегии; президентом ее был назначен князь Репнин. Макаров и члены Вышнего суда были также обвинены во взятках. Все это действовало на здоровье Петра. Он доживал только 53-й год своей жизни. Несмотря на частые припадки болезни и на то, что уже давно сам себя называл стариком, император мог надеяться жить еще долго и иметь возможность распорядиться великим наследством согласно с интересами государства. Но дни его уже были сочтены; никакая натура не могла долго выдерживать такой деятельности. Когда в марте 1723 года Петр приехал в Петербург по возвращении из Персии, то его нашли гораздо здоровее, чем как он был перед походом. Летом 1724 года он сильно занемог, но во второй половине сентября начал, видимо, поправляться, гулял по временам в своих садах, плавал по Неве. 22 сентября у него сделался сильный припадок, говорят, он пришел от него в такое раздражение, что прибил медиков, браня их ослами; потом опять оправился; 29 сентября присутствовал при спуске фрегата, хотя сказал голландскому резиденту Вильду, что все чувствует себя немного слабым. Несмотря на то, в начале октября он отправился осматривать Ладожский канал вопреки советам своего медика Блюментроста, потом поехал на Олонецкие железные заводы, выковал там собственными руками полосу железа весом в три пуда, оттуда отправился в Старую Руссу для осмотра солеварень, в первых числах ноября поехал водою в Петербург, но тут, у местечка Лахты, увидав, что плывший из Кронштадта бот с солдатами сел на мель, не утерпел, сам поехал к нему и помогал стаскивать судно с мели и спасать людей, причем стоял по пояс в воде. Припадки немедленно возобновились; Петр приехал в Петербург больной и не мог уже оправиться; дело Монса также не могло содействовать выздоровлению. Петр уже мало занимался делами, хотя и показывался публично по обыкновению. 17 января 1725 года болезнь усилилась; Петр велел близ спальни своей поставить подвижную церковь и 22 числа Исповедался и приобщился; силы начали оставлять больного, он уже не кричал, как прежде, от жестокой боли, но только стонал. 26 числа ему стало еще хуже; освобождены были от кяторги все преступники, невиновные против первых двух пунктов ив смертоубийствах; в тот же день над больным совершенно елеосвящение. На другой день, 27 числа, прощены все те, которые были осуждены насмерть или на каторгу по военным артикулам, исключая виновных против первых двух пунктов, смертоубийц и уличенных в неоднократном разбое; также прощены те дворяне, которые не явились к смотру в назначенные сроки. В этот же день, в исходе второго часа, Петр потребовал бумаги, начал было писать, но перо выпало из рук его, из написанного могли разобрать только слова «отдайте все…», потом велел позвать дочь Анну Петровну, чтоб она написала под его диктовку, но когда она подошла к нему, то он не мог сказать ни слова. На другой день, 28 января, в начале шестого часа пополуночи, Петра Великого не стало. Екатерина находилась при нем почти безотлучно; она закрыла ему глаза.

В страшных страданиях физических, с полным признанием человеческой слабости, с требованием подкрепления свыше, подкрепления религиозного, умер величайший из исторических деятелей. Мы уже говорили в свое время о том, как приготовлена была деятельность Петра всею предшествовавшею историей, как необходимо истекла из нее, как требовалась народом, который должен был путем страшного переворота, посредством необычайного напряжения сил выйти из отчаянного положения на новую дорогу, к новой жизни. Но это нисколько не уменьшает величия человека, который при совершении такого трудного подвига подал мощную руку великому народу, необычайною силою своей воли напряг все его силы, дал направление движению. История ни одного народа не представляет нам такого великого, многостороннего преобразования, сопровождавшегося такими великими последствиями как для внутренней жизни народа, так и для его значения в общей жизни народов, во всемирной истории. Западные народы, западные историки, при вкоренившемся у них предрассудке об исключительном господстве в новой истории германского племени, при очень понятном страхе потерять монополию исторической деятельности, при трудности, невозможности спокойно и беспристрастно изучить Россию, ее настоящее и прошедшее, не могут, не хотят оценить по достоинству всемирно-исторического значения явлений, происшедших в Восточной Европе в первую четверть XVIII века. Несмотря на то, однако, они принуждены обращаться к результатам этих явлений, т. е. к решительному влиянию России на судьбы Европы, на судьбы, следовательно, всего мира, и в России должны признать представительницу славянского племени, чем и уничтожается монополия племени германского. Отсюда весь гнев, отсюда стремление умалить значение и славянского племени, и русского народа, внушить страх перед честолюбием нового деятеля, перед грозою, которая собирается с Востока над цивилизациею Запада. Но эти нелюбезные отношения Запада и представителей его науки к России всего лучше показывают нам ее значение и вместе значение деятельности Петра, виновника соединения обеих половин Европы в общей деятельности.

Но оставим чужих и обратимся к своим. В сознании русского народа петровский переворот, разумеется, представляет самое важное явление, около которого сосредоточивается возбужденная наукою мысль. Благоговейное, религиозное отношение к деятельности преобразователя, господствовавшее долгое время после его смерти, вызвало во второй половине XVIII века противодействие. В этом противодействии высказывалось поступательное движение, духовное развитие русского народа. При известных условиях явились новые потребности, новые взгляды на средства, которыми поддерживается историческая жизнь народа; религиозное отношение к деятельности Петра Великого, освящение, которое лежало на результатах этой деятельности, естественно, препятствовало поступательному движению, отрицая всякое изменение как незаконное; обыкновенно считают необходимым для придания законности новому отрицать правильность старого, стремятся снять с него освящение, умалить его значение и, встречая сопротивление со стороны поклонников старого, стремятся поругать, разбить кумир, разрушить жертвенник и храм, чтобы воздвигнуть на их место другой храм, постановить другой кумир. Не довольствовались приведением в соотношение деятельности Петра с новою деятельностью своего времени, не довольствовались тем, что говорили: «Петр Великий сотворил тело, Екатерина II влагает в него душу». Начали укорять Петра, что он и для своего времени действовал неправильно, незаконно, изменял старое лучшее на новое худшее. Эта крайность противодействия не имела сильного отзыва, XVIII век завещал ХIХ-му многотомный панегирик деятельности Отца Отечества, и книга Голикова заслонила собою книгу Болтина, заключавшую резкие выходки против деятельности преобразователя; однако самое направление труда Голикова, старание автора постоянно оправдывать во всем своего героя показывает нам, что во второй половине XVIII века русская мысль работала над великим явлением и противоположные взгляды сталкивались.

В XIX веке опять новые условия, которые вызвали враждебный взгляд на деятельность Петра. Крайности французской революции, потрясения государств и насилия над народами, произведенные Французской империей, результатом революции, страх перед возобновлением революционных движений заставили относиться враждебно вообще ко всем быстрым нарушениям старого, усилили охранительное направление, которым отличался и автор «Истории государства Российского», давший деятельности Ивана III предпочтение перед деятельностью Петра Великого. Скоро явились другие причины, поведшие в литературе к враждебным выходкам против деятельности преобразователя. Мыслители XVIII века имели в виду преимущественно человека, отвлеченно взятого, его отвлеченные права; в XIX веке обнаружилось противодействие этому направлению, оказавшемуся односторонним; гнет, испытанный народами от Французской империи, пробудил национальное чувство, и народы бросились к изучению своего прошедшего с целью выяснить и укрепить свою национальность, что и повело к господству принципа национальности, во имя которого совершались и совершаются важные события нашего времени. Направление, в сущности высокое и благодетельное, в крайностях своих породило на Западе германофильство, в России – славянофильство; переворот, совершенный Петром, который провозгласил несостоятельность древнерусского, чисто национального быта и потребовал от своего народа, чтоб он заимствовал учреждения и обычаи у народов чуждых, – такой переворот не мог возбудить сочувствия в людях, служивших господствующему принципу времени с крайним увлечением. Сюда присоединялся доведенный также до крайности взгляд на значение народных масс, без должного определения отношения их к своим историческим представителям. Петр явился страшным деспотом, который, руководясь своим произволом, своим личным взглядом, заставил насильно часть своего народа, высшие слои общества, переменить древние прадедовские нравы и обычаи на новые, чуждые, тогда как низшие слои народонаселения сослужили перед отечеством великую, святую службу, оставшись верны старине; таким образом произошло раздвоение между высшими и низшими слоями народонаселения, что и составляет главное зло русской земли начиная с царствования Петра.

И этот второй протест против деятельности Петра, протест XIX века, не может быть принят в науке. Мы имеем полное право не сочувствовать крутым переворотам в направлениях народной жизни. Бури очищают воздух, но опустошения, которые они по себе оставляют, показывают, что это очищение куплено дорогою ценою. Сильные лекарства условливаются сильными болезнями, и мы знаем, что допетровская Россия накопила в себе много болезней, и явления преобразовательной эпохи всего лучше указывают на них. Политическое тело оздоровело, получило средства к продолжению жизни, и жизни, богатой сильными проявлениями; но историк впал бы в непозволительную односторонность, если бы не заметил, что сильные средства обыкновенно оставляют по себе и неблагоприятные для организма последствия. Эпоха преобразования не представляет в этом случае исключения. Не дело историка безусловно восхищаться всеми явлениями этой эпохи, безусловно оправдывать все средства, употреблявшиеся преобразователем для лечения застарелых недугов России; но, изображая деятельность человеческую с необходимою в ней темною стороною, историк имеет право изображать деятельность Петра как деятельность великого человека, послужившего более других для своего народа и для человечества.

Время переворотов есть время тяжкое для народов; такова была и эпоха преобразования. Жалобы на тягости великие слышались со всех сторон, и не напрасно. Русский человек не знал покоя от наборов; набор в тяжелую беспрерывную военную службу пехотную, в новую службу морскую, набор в работники для новых трудных работ в местах отдаленных и непривлекательных, набор в школы свои, набор для отсылки в учение за границу. Для войска и флота, для работ, школ и больниц, для содержания дипломатов и для дипломатических подкупов нужны деньги, а денег нет в бедном государстве: тяжкие подати деньгами и натурою ложатся на всех; в нужных случаях вычитают из жалованья; люди достаточные разоряются постройкою домов в Петербурге; взято все, что можно было только взять, все отдано на откуп; у бедного народа нашелся предмет роскоши, дубовые гробы, и те отобрала казна и продает дорогою ценой; раскольники платят двойной оклад; бородачи окупают свои бороды. Предписание за предписанием: ищите руды, ищите красок, доставляйте монстров, ухаживайте за овцами не так, как прежде, выделывайте кожи, стройте суда по-новому, не смейте ткать узких полотен, возите товары не на север, а на запад. Правительственные места, суды новые: не знают, куда обратиться; члены этих мест и судов не умеют обходиться с новым делом, отсылают бумаги из одного учреждения в другое, волокита страшная; новое бедствие: постоянная вооруженная сила легла на безоружное народонаселение. Укрываются от тяжкой службы, но не всем это удается; жестокое наказание грозит ослушникам указа, и нельзя жениться дворянину неграмотному. А между тем под новыми французскими кафтанами и париками старая грубость нравов; то же неуважение к человеческому достоинству в себе и других, самые безобразные явления в шуму (в пьянстве), которыми должен оканчиваться каждый пир; женщина введена в общество мужчин, но она не окружена должным уважением к ее полу, к ее обязанностям, беременную, ее заставляют пить через меру. Члены высших учреждений ссорятся, бранятся друг с другом самым грубым образом; взяточничество сильно по-прежнему, по-прежнему слабый подвержен всем насилиям от сильного, по-прежнему муж позволяет себе все над мужиком, благородные – над подлым народом.

Но это только одна сторона, есть другая. Народ проходит трудную школу. Строгий учитель не щадит наказаний ленивым и нарушителям уставов, но дело не ограничивается одними угрозами и наказаниями. Народ действительно учится, учится не одной цыфири и геометрии, не в одних школах, русских и заграничных; народ учится гражданским обязанностям, гражданской деятельности. При издании каждого важного постановления, при введении важного преобразования законодатель объясняет, почему он так делает, почему новое лучше старого. Русский человек впервые получает наставления подобного рода. Что нам кажется теперь столь простым и всем доступным, то предки наши узнали впервые из указов и манифестов Петровых. Впервые мысль русского человека была возбуждена, его внимание обращено на важные вопросы государственного и общественного строя; сочувственно или несочувственно обращались к словам и делам царя, все равно над этими словами и делами думали; эти слова и дела постоянно будили русского человека. Что могло погубить общество одряхлевшее, народ, не способный к развитию, – треволнения преобразовательной эпохи, незнание покоя, – то развило силы молодого и крепкого народа, долго спавшего и нуждавшегося в сильном толчке для пробуждения. Поучиться было чему. Наверху правительствующий Сенат, Синод, всюду коллегиальное устройство, преимущества которого подробно изложены в духовном регламенте; повсюду выборное начало; промышленное сословие изъято из ведения воевод, ему дано самоуправление. Вся система Петра была направлена против главных зол, которыми страдала древняя Россия: против разрозненности сил, непривычки к общему делу, против отсутствия самодеятельности, отсутствия способности начинать дело. Эти-то недостатки и условливали возможность всякой силе легко пробиваться сквозь неплотно сомкнутые ряды, расти не в меру, переходить должные границы и теснить все вокруг. Указанными недостатками страдала прежняя царская Дума; Петр учреждает Сенат, которому присягали, которого указов должны были слушаться, как указов царских. Петр не ревновал к созданной им власти, не ограничивал ее, наоборот, он постоянно и бесцеремонно требовал, чтоб Сенат пользовался своим значением, чтоб был именно правительствующим; упреки, выговоры Петра Сенату были за медленность, вялость, за отсутствие распорядительности, за неуменье заставить привести свои приговоры немедленно в исполнение. Прежде русский человек, принимавший поручение правительства, ходил на помочах; ему не верили, боялись его малейшего движения и потому спеленывали, как ребенка, в длинный, подробный наказ, и при каждом новом случае, не определенном в наказе, взрослый ребенок требовал наставления. Эта привычка требовать указов сильно сердила Петра, как мы видели. «Делайте по своим соображениям: как я могу вам указывать из-за такой дали?» – писал Петр просящим указов. Коллегиальное устройство, встретил ли он его на Западе, присоветовано ли оно было ему Лейбницем – все равно, – Петр употреблял его всюду как могущественное средство приучить русских людей к общему, нестесненному действию. Из-за отдельных лиц выдвинулись учреждения, и над всеми ими поднялось государство, о настоящем значении которого русские люди услыхали в первый раз теперь, когда должны были присягать государству. Мы не остановимся на этой картине, как на оконченной; мы очень хорошо знаем, что при Петре и после него было сильное противодействие его системе, что привычка служить лицам при известных благоприятных обстоятельствах брала верх, что выражение господа Сенат немедленно же стало заменяться выражением господа сенаты, но идеи, раз введенные в жизнь и закрепленные учреждениями, целою системою государственного строя, не исчезают, несмотря на все желания отделаться от них; формы, и лишенные содержания, напоминают о нем, побуждают требовать его возвращения, храм и без богослужения призывает к молитве, все введенное великим человеком освящается его именем и надолго дает направление последующей деятельности. Не нужно много говорить о несостоятельности мнения, будто привычка к деятельности сообща была сильна в древней России и начала исчезать вследствие преобразования. Сильные привычки не скоро уступают самым сильным противодействиям и никак, разумеется, не могут ослабеть от условий самых благоприятных. Если бы русские промышленные люди привыкли к общему действию в древней России, то они не представили бы таких печальных явлений в петровских ратушах и магистратах, где богатые разоряли бедных, а выборные брали взятки и не исполняли своих обязанностей; объяснение этому явлению найдем в древней России, из которой идут жалобы на такие же явления в городах, идут просьбы, чтоб правительство защитило от мужиков-горланов обидчиков. Шли жалобы на воеводские притеснения; правительство сделало все, что могло, освободило от воевод, дало самоуправление; правительство могло дать другие, лучшие формы и дало; но вдохнуть вдруг способность к самоуправлению оно не было в состоянии, такую способность можно было приобресть только постепенно, если ее не было прежде, а что прежде ее не было, это обнаружилось немедленно. Если же спросят, зачем промышленные люди были выделены из общей деятельности с другими сословиями относительно города, то на это пусть отвечают коломенские бургомистры, с которыми так хорошо обходились люди другого сословия. Возможность общего действия людям из разных общественных кругов условилась постепенным и постоянным движением в духе системы Петра Великого; эта возможность могла бы явиться и скорее, если бы его системе следовали неуклонно.

Выставив значение государства, заставив, по-видимому, приносить этому новому божеству тяжелые жертвы и сам подавая пример, Петр, однако, принял меры, чтоб личность не была подавлена, а получила должное, уравновешивающее развитие. На первом месте здесь, разумеется, должно быть поставлено образование, введенное Петром, знакомство с другими народами, опередившими наш народ в развитии. Мы знаем, что в допетровской России был силен родовой союз; продолжительность его существования объясняется легко из положения общества, которое не могло дать своим членам должного обеспечения, и они должны были искать его в частных союзах. Таков был прежде всего естественный кровный союз членов одного рода. Старшие, как мы знаем, защищали младших и за то имели над ними власть, ибо отвечали за них перед правительством. Так было везде, во всех слоях общества, нигде самостоятельный русский человек не представлялся один, но всегда с братьями и племянниками; безродность и бессемейность до последнего времени являлись выражениями крайне бедственного положения. Понятно, что родовой союз стеснял развитие личности; государство не могло дать личной заслуге силы над родовыми правами; ревнивый до крайности к порухе родовой чести, старинный русский человек был равнодушен к чести личной. Но к концу XVII века государственные требования так усилились, что род с своим единством не мог устоять, и уничтожение местничества нанесло сильный удар родовому союзу в высшем слое общества, в служилых людях. Преобразование нанесло удар окончательный решительным, исключительным вниманием к личной заслуге, выдвинутием наверх людей, которые стали бесконечно выше своих «старых родителей» (т. е. родственников), введением в службу большого числа иностранцев; для людей новых стало выгодно являться безродными, и многие из них охотно начали выводить свое происхождение из чужих стран. Относительно низших слоев народонаселения удар родовому союзу был нанесен подушным окладом; стало исчезать прежнее выражение «такой-то с братьями и племянниками», ибо брат и племянник каждый стал платить за себя особо, явился отдельным, самостоятельным человеком. Не только прежние родовые отношения должны были исчезать; но и в самой семье, требуя глубокого уважения от детей к родителям, Петр признал права личности, предписывая, чтоб браки совершались с согласия детей, без произвола родителей; право личности признано было и в крепостном, ибо помещик должен был присягать, что не принуждает своих крестьян к невольному браку. Мы слышали беспристрастный отзыв современника, русского человека, об испорченности наших служилых людей в XVII и начале XVIII века, о их равнодушии к чести; между ними существовала позорная поговорка: «Бегство хоть нечестно, да здорово». При Петре вывелась эта поговорка, и он сам свидетельствовал, что во второй половине Северной войны бегство с поля сражения прекратилось. Наконец, получила признание личность женщины вследствие освобождения ее из терема.

Так воспитывались русские люди в суровой школе преобразования! Страшные труды и лишения не пропали даром. Начертана была обширная программа на много и много лет вперед, начертана была не на бумаге – она начертана была на земле, которая должна была открыть свои богатства перед русским человеком, получившим посредством науки полное право владеть ею; на море, где явился русский флот; на реках, соединенных каналами; начертана была в государстве новыми учреждениями и постановлениями; начертана была в народе посредством образования, расширения его умственной сферы, богатых запасов умственной пищи, которую доставил ему открытый Запад и новый мир, розданный внутри самой России. Большая часть сделанного была только в. начале, иное в грубых очерках, для многого приготовлены были только материалы, сделаны были только указания; поэтому мы и назвали деятельность преобразовательной эпохи программою, которую Россия выполняет до сих пор и будет выполнять, уклонение от которой сопровождалось всегда печальными последствиями. Различные толки и суждения «за» и «против», толки о том, как быть с тем или другим делом, оставшимся от эпохи преобразования, были именно тем благодетельным последствием умственного возбуждения, которое дало русскому народу возможность жить новою жизнию и выполнять программу преобразователя. Возможность такого возбуждения условливалась именно всесторонним движением, всесторонним преобразованием, необходимым при том состоянии, в каком находился русский государственный организм, страдавший застоем, отсутствием средств к развитию; но все же это был организм, в котором нельзя было, начавши преобразование в одном органе, не начать его в другом. Это было бы крайне вредно, если бы и было возможно. Историк не позволит себе утверждать, что не было никакого вреда в этой всесторонности преобразования: вред был необходим вследствие неприготовленности средств к всестороннему преобразованию, неприготовленности как в руководимых, так и в руководителях, начиная с главного руководителя, самого Петра, в котором, при всем уважении к его гению, мы должны видеть человека, существо, ограниченное в своих средствах. Но мы должны признать, что России в описываемое время послан был человек, способный из двух зол выбрать гораздо меньшее, именно преобразование всестороннее и деятельное, которое не поставило русского человека только в положение ученика относительно Западной Европы, но в то же время поставило его и в положение взрослого, сильного деятеля в общей политической жизни и этим обеспечило ему самостоятельное внутреннее развитие, ибо внешняя безопасность, важное политическое значение, широкая историческая сцена действия составляют для народа необходимые условия его внутреннего развития. Русскому человеку легко было принять значение ученика при виде столь быстрого успеха в учении, при виде величия и славы, окружавших Россию и ее великого царя, которым так могли гордиться русские люди и который так верил в свой народ, так любил его, никогда не променивая своих на чужих.

Никогда ни один народ не совершал такого подвига, какой был совершен русским народом в первую четверть XVIII века. На исторической сцене явился народ малоизвестный, бедный, слабый, не принимавший участия в общей европейской жизни; неимоверными усилиями, страшными пожертвованиями он дал законность своим требованиям, явился народом могущественным, но без завоевательных стремлений, успокоившимся, как только приобретено было необходимое для его внутренней жизни. Человека, руководившего народом в этом подвиге, мы имеем полное право назвать величайшим историческим деятелем, ибо никто не может иметь большего значения в история цивилизации. Петр не был вовсе славолюбцем-завоевателем и в этом явился полным представителем своего народа, не завоевательного по природе племени и по условиям своей исторической жизни. Гений Петра высказался в ясном уразумении положения своего народа и своего собственного как вождя этого народа, он сознал, что его обязанность – вывести слабый, бедный, почти неизвестный народ из этого печального положения посредством цивилизации. Трудность дела представилась ему во всей полноте по возвращении из-за границы, когда он мог сравнить виденное на Западе с тем, что он нашел в России, которая встретила его стрелецким бунтом. Он испытал страшное искушение, сомнение, но вышел из него, вполне уверовавши в нравственные силы своего народа, и не замедлил призвать его к великому подвигу, к пожертвованиям и лишениям всякого рода, показывая сам пример во всем этом. Ясно сознавши, что русский народ должен пройти трудную школу, Петр не усумнился подвергнуть его страдательному, унизительному положению ученика; но в то же время он успел уравновесить невыгоды этого положения славою и величием, превратить его в деятельное, успел создать политическое значение России и средства для его поддержания. Петру предстояла трудная задача: для образования русских людей необходимо было вызвать иностранных наставников, руководителей, которые, естественно, стремились подчинить учеников своему влиянию, стать выше их; но это унижало учеников, которых Петр хотел сделать как можно скорее мастерами; Петр не поддался искушению, не принял предложения вести дело успешно с людьми выученными, вполне приготовленными, но иностранцами, хотел, чтоб свои, русские, проходили деятельную школу, хотя бы это стоило и больших потерь, сопровождалось большими неудобствами. Мы видели, как он поспешил отделаться от иностранного фельдмаршала, видели, как на всех высших местах поставил русских людей, а иностранцам дал только второстепенные, и мы видели, как Петр был награжден за веру в свой народ, за преданность ему. Также с необыкновенною осторожностию, уменьем не перейти должные границы разрешена была Петром трудная задача церковного преобразования. Он уничтожил одноличное управление и заменил его коллегиальным, или соборным, что вполне соответствовало духу восточной церкви; мы видели, что одною из главных забот Петра было поднятие русского духовенства посредством образования; несмотря на сильное и понятное нерасположение к монашеству, он не уничтожил этого учреждения, подобно Генриху VIII английскому, только старался дать ему более соответствующую его характеру деятельность.

С какой бы точки зрения мы ни изучали эпоху преобразования, мы должны прийти в изумление перед нравственными и физическими силами преобразователя. Силы развиваются упражнением, и мы не знаем ни одного исторического деятеля, сфера деятельности которого была бы так обширна. Родившись с умом необыкновенно возбужденным, чутким ко всему, Петр изощрил эту чуткость до высшей степени, с малолетства прислушиваясь и приглядываясь сам ко всему, не направляемый, не ограничиваемый никем, а возбуждаемый обществом, уже стоявшим на повороте, колебавшимся между двумя направлениями, волнуемым уже вопросами о старом и новом, когда подле старой Москвы уже виднелся авангард Запада – Немецкая слобода. У Петра была старинная русская богатырская природа, он любил широту и простор: отсюда объясняется, что кроме сознательного влечения к морю он имел еще и бессознательное; богатыри старой Руси стремились в широкую степь, богатырь новой стремился в широкое море; местности, сжатые горами, были для него неприятны, тяжелы; так, он жаловался жене на местоположение Карлсбада: «Место здешнее так весело, что можно честною тюрьмою назвать, понеже между таких гор сидит, что солнца, почитай, не видать». В другом письме он называет Карлсбад ямою.

Богатырским силам соответствовали страсти, не умеренные правильным, искусным воспитанием. Мы знаем, как мог разнуздываться сильный человек в древнем русском обществе, не выработавшем должных границ каждой силе; могло ли такое общество сдерживать страсти человека, стоявшего на самом верху? Но одна наблюдательная женщина-современница отозвалась совершенно справедливо о Петре, что это был очень хороший и вместе очень дурной человек. Не отвергая и не умаляяя черной стороны характера Петра Великого, не забудем стороны светлой, которая перевешивала черную и могла так сильно привязывать к нему людей. Если гнев Петра разражался иногда так страшно над людьми, которых он считал врагами отечества, врагами общего блага, то сильно привязывался он и сильно привязывал к себе людей с наклонностями противоположными. Дело, совершенное Петром, было совершено им с помощью людей способных, которых он умел отыскать всюду и сохранить. В этом отыскивании способных людей нельзя видеть одного личного дела Петра: ему стоило только дать своим приближенным почувствовать, что ничем нельзя угодить ему так, как приисканием способных людей, и началась действительная гоньба за способностями. Послушаем одного из птенцов Петровых, известного нам по дипломатической деятельности в Турции, Неплюева, как он был выведен в люди; этот рассказ вскроет нам тайну великого императора отыскивать способных людей. Неплюев учился за границею навигации; по возвращении в Россию он вместе с товарищами был представлен Петру, который сказал генерал-адмиралу графу Апраксину: «Я хочу их сам увидеть на практике, а ныне напишите их во флот гардемаринами». Тут стал говорить член Адмиралтейской коллегии Григорий Петрович Чернышов: «Государь! Люди, по воле твоей отлученные от родных в чужих краях, по бедности сносили там голод и холод, учились по возможности, желая угодить тебе, и в чужом государстве были уже гардемаринами, а теперь, возвратясь, в надежде за службу и науку получить награждение, отсылаются ни с чем и будут наравне с теми, которые ни нужды такой не видали, ни практики такой не имели». Государь назначил им экзамен в коллегии в своем присутствии и, оставшись доволен ответами Неплюева, произвел его в поручики морского галерного флота, причем, давая Неплюеву целовать свою руку, сказал: «Видишь, братец: я и царь, да у меня на руках мозоли, а все оттого: показать вам пример и хотя под старость видеть достойных помощников и слуг отечеству». Скоро после этого Петр определил Неплюева смотрителем и командиром над строящимися морскими судами – должность, в которой он почти ежедневно видел Петра. Государь начал говорить, что в малом будет путь, а Чернышов и адмирал Змаевич стали преподавать малому искусство, как сохранить расположение государя: «Будь исправен, будь проворен и говори правду, сохрани тебя боже солгать, хотя бы что и худо было; он больше рассердится, если солжешь». Скоро Неплюев подвергся экзамену и в этом искусстве. Однажды он пришел на работу, а Петр уже тут; Неплюев сильно перепугался, и первою мыслию было бежать домой и сказаться больным; но потом вспомнились советы Чернышова, и он пошел к тому месту, где находился государь. «А я уже, мой друг, здесь!» – сказал ему Петр. «Виноват, государь, – отвечал Неплюев, – вчера я был в гостях, долго засиделся, оттого и опоздал». Петр взял его за плечо и пожал; тот вздрогнул, думая, что пришла беда, но государь начал говорить: «Спасибо, малый, что говоришь правду, бог простит! кто бабе не внук!»

В Константинополь Неплюев попал таким образом. В первых числах января 1721 года был трактамент для всей знати и для офицеров гвардейских и морских, почему был тут и Неплюев. Отобедав с товарищами прежде, он встал из-за стола и отправился в ту комнату, где государь сидел еще за столом. Петр был очень весел и скоро начал такой разговор: «Надобен мне человек, который бы знал италиянский язык, для посылки в Константинополь резидентом». Головкин отвечал, что такого не знает. «А я знаю, – сказал Федор Матвеевич Апраксин, – очень достойный человек, да та беда, что очень беден». «Бедность не беда, – отвечал Петр, – этому помочь можно скоро; но кто это такой?» «Да вот он за тобой стоит», – сказал Апраксин. «За мною стоит много», – возразил Петр. «Да твой хваленый, что у галерного строения», – отвечал Апраксин. Петр оборотился, взглянул на Неплюева и сказал: «Это правда, Федор Матвеевич, что он хорош, да мне бы хотелось его у себя иметь». Но потом, подумавши, государь приказал назначить Неплюева резидентом в Константинополь. Когда тот подошел к нему благодарить, упал в ноги, целовал их и плакал, то Петр поднял его и сказал: «Не кланяйся, братец: я вам от бога приставник, а должность моя – смотреть того, чтоб недостойному не дать, а у достойного не отнять; буде хорош будешь – не мне, а более себе и отечеству добро сделаешь, а буде худ – так я истец: ибо бог того от меня за всех вас востребует, чтоб злому и глупому не дать места вред делать; служи верою и правдою! В начале бог, а по нем и я должен буду не оставить тебя».

Сознание обязанностей своих к богу, глубокое религиозное чувство высказывалось постоянно у Петра, поднимало дух его в бедах и не давало заноситься в счастии. В последний год своей жизни, 16 августа 1724 г., составляя программу для торжества Ништадтского мира, Петр писал: «Надлежит в первом стихе помянуть о победах, а потом силу писать во всем празднике следующую: 1) неискусство наше во всех делах. 2) А наипаче в начатии войны, которую, не ведая противных силы и своего состояния, начали, как слепые. 3) Бывшие неприятели всегда не только в словах, но и в гисториях писали, дабы никогда не протягать войны, дабы не научить тем нас. 4) Какие имели внутренние замешания, также и дела сына моего, також и турков подвигли на нас. 5) Все прочие народы политику имеют, дабы баланс в силах держать меж соседов, а особливо чтобы нас не допускать до света разума во всех делах, а наипаче в воинских; но то в дело не произвели, но яко бы закрыто было сие пред их очесами. Сие поистине чудо божие; тут возможно видеть, что все умы человеческие ничто есть против воли божией. Сие пространно развести надлежит, а сенсу довольно».

Необыкновенное величие, соединенное с сознанием ничтожества всех умов человеческих, строгое требование исполнения обязанностей, строгое требование правды, уменье выслушивать возражения самые резкие, чрезвычайная простота, общительность, благодушие – все это сильно привязывало к Петру лучших людей, имевших случай сближаться с ним, и потому легко понять впечатление, произведенное на них вестию о кончине великого императора. Неплюев пишет: «1725 года, в феврале-месяце, получил я плачевное известие, что Отец Отечества, Петр, император 1-й, отъиде от сего света. Я омочил ту бумагу слезами как по должности о моем государе, так и по многим его ко мне милостям и, ей-ей не лгу, был более суток в беспамятстве, да иначе бы мне и грешно было: сей монарх отечество наше привел в сравнение с прочими; научил узнавать, что и мы люди; одним словом, на что в России ни взгляни, все его началом имеет, и, что бы впредь ни делалось, от сего источника черпать будут; а мне, собственно, сверх вышеписанного, был государь и отец милосердый; да вчинит господь душу его, многотрудившуюся о пользе общей, с праведными!»

Другой приближенный к Петру человек, Нартов, говорит: «Если б когда-нибудь случилось философу разбирать архиву тайных дел его (Петра), вострепетал бы от ужаса, что соделывалось против сего монарха. Мы, бывшие сего великого государя слуги, вздыхаем и проливаем слезы, слыша иногда упреки жестокосердия его, которого в нем не было. Когда бы многие знали, что претерпевал, что сносил и какими он уязвляем был горестями, то ужаснулись бы, колико снисходил он слабостям человеческим и прощал преступления, не заслуживающие милосердия; и хотя нет более Петра Великого с нами, однако дух его в душах наших живет, и мы, имевшие счастие находиться при сем монархе, умрем верными ему и горячую любовь нашу к земному богу погребем вместе с собою. Мы без страха возглашаем об отце нашем для того, что благородному бесстрашию и правде учились от него».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЦАРСТВОВАНИЕ ИМПЕРАТРИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ I АЛЕКСЕЕВНЫ

Значение времени, протекшего от смерти Петра Великого до вступления на престол Екатерины II. – Положение старой и новой знати при смерти Петра Великого. – Гвардия. – Совещание о престолонаследии. – Восшествие на престол Екатерины. – Манифест об этом. – Спокойствие Петербурга. – Отправление генерала Дмитриева-Мамонова в Москву для сохранения порядка. – События в древней столице во время присяги. – Речи в народе о Петре и Екатерине. – Похороны Петра Великого. – Выходка Ягужинского. – Стремления Меншикова. – Толстой, Апраксин, Ягужинский; ссора последнего с Меншиковым. – Герцог голштинский. – Характер императрицы. – Вопрос о крестьянах. – Учреждение Верховного тайного совета. – Состав Совета. – Отношения его к Сенату. – Возобновление крестьянского вопроса в связи с финансовым. – Решение их. – Ревизия графа Матвеева в Московской губернии. – Поддержание флота. – Поправка денежного дела. – Заботы об уложении. – Меры для усиления торговли. – Горные промыслы. – Ладожский канал и Миних. – Войско. – Отступление от программы Петра Великого. – Просвещение. – Нравы и обычаи. – Церковь. – Дело архиепископа Феодосия. – Донесение архиепископа Георгия Дашкова. – Синод и Верховный тайный совет. – Перемены в Синоде. – Раскол. – Отношения к западным исповеданиям. – Дела на украйнах.

Люди Западной Европы, смотря на удивительные явления, происходившие в первой четверти XVIII века в Европе Восточной, говорили, что все эти преобразования суть следствия одной личной воли царя, со смертию которого все введенное им рушится и восстановится старый порядок вещей. Теперь преобразователь был во гробе и наступило время поверки, прочен ли установленный им порядок. Железной руки, сдерживавшей врагов преобразования, не было более; Петр не распорядился даже насчет своего преемника; русские люди могли теперь свободно распорядиться, свободно решить вопрос, нужен ли им новый порядок, и ниспровергнуть его в случае решения отрицательного. Но этого не случилось; новый порядок вещей остался и развивался, и мы должны принять знаменитый переворот со всеми его последствиями как необходимо вытекший из условий предшествовавшего положения русского народа. Время от кончины Петра Великого до вступления на престол Екатерины II обыкновенно рассматривалось как время печальное, непривлекательное, время малоспособных правителей, дворцовых переворотов, недостойных любимцев. Но мы не можем разделять этих взглядов. Названное время имеет высокий интерес для историка именно потому, что здесь русские люди были предоставлены самим себе ввиду громадного материала, данного преобразованием. Как они распорядятся этим материалом – вот вопрос, с которым историк обратится к своим источникам. Они должны ему сказать, было ли названное время временем застоя или движения, а вторая половина XVIII века в России, царствование Екатерины II, была ли результатом этого движения и в каком смысле. Идеи и люди екатерининского царствования явились ли по мановению знаменитой императрицы или были приготовлены прежде, состоят в необходимой связи с движением, совершившимся в тридцать пять лет, протекших от кончины Петра Великого?

Кто будет преемником императора: женщина или ребенок – вот вопрос, который волновал Петербург накануне смерти Петра. Народное большинство, разумеется, было за единственного мужского представителя династии – великого князя Петра Алексеевича; за него была знать, считавшая его единственно законным наследником, рожденным от достойного царской крови брака, за него были все те, на приверженность которых надеялся и несчастный отец его, все те, которые с воцарением сына Алексеева надеялись отстранить ненавистную толпу выскочек, и во главе их Меншикова. Носились слухи, что эти родовитые вельможи замышляли, возведши на престол малолетнего Петра, заключить Екатерину и дочерей ее в монастырь. Екатерина должна была действовать по инстинкту самосохранения и нашла себе помощников, находившихся в одинаковом с нею положении. В этом положении находился Меншиков, которого ничего не стоило погубить противной стороне вследствие обвинений, лежавших на нем, вследствие явной опалы от Петра: новому правительству можно было погубить Меншикова во имя старого, дать вид, что произносит приговор, который произнес бы и Петр, если б не был остановлен рукой смерти. В таком же положении находился Толстой, на которого смотрели как на главного виновника несчастий царевича Алексея и который, следовательно, не мог ожидать ничего доброго при воцарении сына его. Генерал-прокурор Ягужинский, обязанный своим высоким местом Петру, не любимый родовитою знатью, как выскочка и человек честолюбивый, стремившийся играть самостоятельную, первостепенную роль, не мог ждать для себя ничего хорошего при воцарении внука Петрова, т. е. при торжестве старой знати; тесть Ягужинского канцлер граф Головкин также не мог надеяться удержаться на своем важном месте и защитить своих; старик по природе своей не был способен действовать в решительную минуту, мог только помогать советами своему энергическому зятю Ягужинскому. Макаров имел право также ждать для себя беды при торжестве старой знати, тем более что на нем лежали важные обвинения. Члены Синода, учреждения нового в церкви, – а церковные новизны более всяких других многим кажутся неприятны и опасны, – члены Синода при воцарении сына Алексеева имели полное право бояться противодействия хотя некоторым мерам прежнего царствования, и прежде всего коллегиальному управлению церкви, а новый патриарх, конечно, уже не будет избран из синодальных членов. Всего больше должны были бояться двое главных членов Синода – Феодосий новгородский и Феофан псковский; первый, успевший по собственному сознанию нажить себе множество врагов неприятным характером и ревностию, иногда не по разуму, к новому порядку; притом в последнее время на него явились тяжелые обвинения, которыми враги его могли бы легко воспользоваться. Феофан, даровитый и тем более опасный защитник тех мер, которые прежде всего могли быть найдены неудобными при воцарении великого князя Петра, не уважаемый старою знатью, как архиерей, нелюбимый, как пришлец и выскочка, Феофан был в опасном положении и как автор духовного регламента, и особенно как автор «Правды воли монаршей», как защитник меры, которая была явно направлена к уничтожению прав сына Алексеева. Мы не знаем, были ли люди, которые считали себя вправе не желать вступления на престол малолетнего Петра во имя высших интересов, т. е. из боязни сильной, гибельной для отечества реакции новому порядку вещей: изо всего было ясно, что никто из людей, высоко стоявших, не думал противодействовать просвещению, связи с образованным Западом, никто не желал возвращения ко временам царя Алексея Михайловича: но все же бескорыстные приверженцы нового порядка могли опасаться мер, ему вредных, например покинутия Петербурга, а следовательно, и флота и т. п. Наконец, могли бояться больших бед при малолетнем государе в том опасном по своей новости внутреннем и внешнем положении, в каком покидал Россию преобразователь.

Как бы то ни было, были сильные личные побуждения, заставлявшие многих людей противиться воцарению великого князя Петра: эти люди были поставлены высоко, имели большие средства действовать, но, что всего важнее, имели сильные личные средства, ум, энергию, усиленную сознанием страшной опасности своего положения. Это были люди, выдвинутые Петром на первый план за их способности, и были они окружены людьми также способными, которых будущность была тесно связана с их будущностью. В рядах противных были люди второстепенные по своему положению и по своим личным средствам, люди, не отличавшиеся особенною энергиею; для них было очень важно воцарить великого князя Петра, взять в его малолетство правление в свои руки, очистить двор от худородных выскочек; но в случае неудачи им не грозила такая опасность, какая грозила Меншикову и Толстому в случае их неудачи. Силы борцов во всех отношениях были неравные, и легко было предвидеть, на чьей стороне будет успех.

Когда Екатерина увидела, что нет более надежды на продолжение жизни Петра, то поручила Меншикову и Толстому действовать в пользу своих прав. Прежде всего, разумеется, нужно было склонить на свою сторону войско, находившееся в Петербурге. Гвардия была предана до обожания умирающему императору; эту привязанность переносила она и на Екатерину, которую видела постоянно с мужем и которая умела казаться солдату настоящею полковницею. Офицеры явились добровольно к императрице с уверениями в своей преданности и готовности пролить кровь свою для поддержания ее на престоле. Несмотря на то, сочли нужным обещать денежные выдачи; гарнизон и другие войска, не получавшие 16 месяцев жалованья, были удовлетворены; были разосланы указы, чтоб войска, находившиеся на работах, оставили их и возвратились к своим полкам для отдыха и для молитвы за императора; в столице стража была удвоена на всех постах и отряды пехоты двигались по улицам для предупреждения волнений. В чем другом состояла деятельность Меншикова и Толстого мы не знаем, только секретарь Меншикова Алексей Волков уверял впоследствии, что нажил себе болезней, помогая в это время советом и делом своему патрону. В ночь на 28 число вельможи, зная о предстоящей кончине императора, собрались в одной из комнат дворца для совещания о его преемнике. Главами приверженцев великого князя Петра являлись князья: Голицын, Долгорукий, Репнин; двое братьев Апраксиных разделились: младший, Петр Матвеевич, президент Юстиц-коллегии, недовольный в последнее время, был между приверженцами великого князя; старший, генерал-адмирал, держался противной стороны; кроме других побуждений в эту сторону могла его тянуть тесная связь с Меншиковым и Толстым, но, как бы то ни было, иметь старика Апраксина на своей стороне было очень важно для Екатерины. Важно было и то, что на ее сторону стал генерал Иван Бутурлин, который был подполковником гвардии вместе с Меншиковым; происходя из старинной фамилии, Бутурлин, однако, был на стороне новых людей по враждебным отношениям к Репнину, президенту Военной коллегии. Князь Дмитрий Михайлович Голицын с товарищами понимали невыгоду своего положения, недостаточность своих средств и потому готовы были на сделку: предлагали возвести на престол великого князя Петра, а за малолетством его поручить правление императрице Екатерине вместе с Сенатом, представляя, что только этим средством можно избежать междоусобной войны. Но Меншиков, Толстой и Апраксин поняли всю опасность этого предложения для себя. «Это распоряжение, – говорил Толстой, – именно произведет междоусобную войну, которой вы хотите избежать, потому что в России нет закона, который бы определял время совершеннолетия государей; как только великий князь будет объявлен императором, то часть шляхетства и большая часть подлого народа станут на его стороне, не обращая никакого внимания на регентство. При настоящих обстоятельствах Российская империя нуждается в государе мужественном, твердом в делах государственных, который бы умел поддержать значение и славу, приобретенные продолжительными трудами императора, и который бы в то же время отличался милосердием для соделания народа счастливым и преданным правительству; все требуемые качества соединены в императрице: она приобрела искусство царствовать от своего супруга, который поверял ей самые важные тайны; она неоспоримо доказала свое героическое мужество, свое великодушие и свою любовь к народу, которому доставила бесконечные блага вообще и в частности, никогда не сделавши никому зла; притом права ее подтверждаются торжественною коронациею, присягою, данною ей всеми подданными по этому случаю и манифестом императора, возвещавшим о коронации». Слова Толстого находили сильное отзвучие в одном углу залы, где собрались гвардейские офицеры; никто из приверженцев великого князя Петра не решался спросить, зачем тут эти офицеры, а приверженцы Екатерины знали зачем. Раздались барабаны, и присутствовавшие узнали, что около дворца стоят оба гвардейских полка. Репнин решился спросить: «Кто осмелился привести их сюда без моего ведома? Разве я не фельдмаршал?» «Я велел прийти им сюда по воле императрицы, которой всякий подданный должен повиноваться, не исключая и тебя», – отвечал Бутурлин. Членам суда над царевичем Алексеем нашептывали: «Ведь вы подписали смертный приговор царевичу». Сильные споры продолжались до четырех часов утра; наконец князь Репнин, боявшийся, как говорят, усиления враждебной ему фамилии Голицыных, объявил, что он согласен с Толстым: надобно возвести на престол императрицу Екатерину без всякого ограничения, пусть властвует, как властвовал супруг ее. Тут и канцлер Головкин, молчавший до сего времени, объявил, что он того же мнения; за ним все присутствовавшие, кто волею, кто неволею, объявили, что согласны. Генерал-адмирал Апраксин, как старший сенатор, велел позвать кабинет-секретаря Макарова и спросил, нет ли какого завещания или распоряжений государя насчет преемника. «Ничего нет», – отвечал Макаров. Тогда Апраксин объявил, что в силу коронации императрицы и присяги, данной ей всеми чинами империи, Сенат провозглашает ее императрицею и самодержицею со всеми правами, какими пользовался супруг ее. Составили акт, который был подписан всеми сенаторами и другими сановниками.

Покончивши это трудное дело, вельможи отправились в комнату умирающего. Когда Петр испустил дух, они снова возвратились на прежнее место. Через несколько времени явилась туда и Екатерина с герцогом голштинским; обливаясь слезами, она обратилась к сенаторам с трогательною речью, поручала себя им как сирота и вдова, поручала им и все свое семейство, особенно герцога голштинского, в надежде, что они будут оказывать ему такую же любовь, какою удостаивал его покойный император, и выполнят волю последнего относительно брака герцога на цесаревне. Когда она кончила свою речь, генерал-адмирал Апраксин бросается перед нею на колени и объявляет ей решение Сената; зала оглашается кликами присутствующих; на улице раздаются восклицания гвардии.

Почти одновременно с известием о кончине императора в Петербурге узнали о восшествии на престол императрицы. Много нового видели русские люди в последние 25 лет, и теперь, когда уже преобразователь испустил дух, увидали небывалое явление – женщину на престоле. Но каким образом она взошла на престол? Она была избрана вельможами; но избравшие не хотели прямо объявить России об этом избрании. В манифесте от Синода, Сената и генералитета говорилось: «О наследствии престола российского не токмо единым его императорского величества, блаженной и вечнодостойной памяти, манифестом февраля 5 дня прошлого, 1722 года в народе объявлено, но и присягою подтвердили все чины государства Российского, да быть наследником тому, кто по воле императорской будет избран. А понеже в 1724 году удостоил короною и помазанием любезнейшую свою супругу, великую государыню нашу императрицу Екатерину Алексеевну, за ее к Российскому государству мужественные труды, как о том довольно объявлено в народе печатным указом прошлого, 1723 года ноября 15 числа; того для св. Синод и высокоправительствующий Сенат и генералитет согласно приказали: во всенародное известие объявить печатными листами, дабы все как духовного, так воинского и гражданского всякого чина и достоинства люда о том ведали и ей, всепресветлейшей, державнейшей великой государыне императрице Екатерине Алексеевне, самодержице всероссийской, верно служили». Коронование Екатерины было выставлено как назначение ее наследницею престола по закону от 5 февраля.

В Петербурге присягнули спокойно. Один из иностранных министров, находившихся в это время здесь, писал своему двору: «Скорбь о смерти царя всеобщая; об нем мертвом так же жалеют, как боялись и уважали его живого; мудрости его правления и постоянным заботам его о просвещении народа обязаны полною безопасностию, которою пользуются здесь до сих пор; не заметно ни малейшего беспокойного движения».

В Петербурге все было тихо, но боялись волнения в Москве; Туда немедленно был отправлен генерал Дмитриев-Мамонов с поручением распорядиться военными силами для сохранения порядка. От 2 февраля Мамонов уже доносил императрице, что он приехал в Москву накануне, в 9-м часу пополуночи, и принял команду; по рапортам, числилось в старой столице 2041 солдат, но на деле Мамонов нашел меньше и потому удержал 1000 пеших драгун, которые должны были выступить в Нарву, также велел прибыть в Москву из губернии с вечных квартир 365 конных драгун. Граф Матвеев, бывший, как мы видели, в Москве в звании председателя сенатской конторы, писал Макарову 9 февраля: «Сего месяца, в 3-е, по получении здесь того злоплачевного из С. – Петербурга с сенатским курьером известия и печального манифеста, когда при бесчисленном множестве собрания всякого чину людей здесь в соборной великой церкви публично о той трагедии было прочтено, такой учинился от народу всего, наипаче же при панихиде, вой, крик, вопль слезной, что нельзя женам больше того выть и горестно плакать, и воистину такого ужасу народного от рождения моего я николи не видал и не слыхал, что, как слышно, и по всем приходам и улицам по той же публикации чинилося, и все при господней помощи до сего времени здесь так тихо, как и прежде сего было, и для будущей осторожности впредь все способные и безопасные меры у меня с генерал-майором Дмитриевым-Мамоновым упережены и приняты суть». Несмотря, однако, на эти успокоительные известия, когда в марте-месяце Макаров доложил императрице о возвращении Мамонова в Петербург, то она сказала, чтобы генерал провел праздник Пасхи в Москве и смотрел, не будет ли в праздничные гулящие дни каких шалостей. Относительно раскольников Сенат и Синод согласно рассудили приводить их в Москве к присяге в тех же церквах, где присягают и православные; но распорядиться приводом их к присяге московское начальство должно было по совету с Питиримом, архиепископом нижегородским, который для этого спешил из Петербурга в Москву.

Шалостей не было, но во время приведения к присяге некоторые оказали сопротивление. Двое братьев, уроженцы пригородка Судислава Костромской провинции, из подлых людей, как тогда говорилось, объявили Матвееву и Мамонову, что они к присяге не пойдут, императрицу за государыню себе не признают, и прежде не признавали, и никогда верными не были, потому что они по указам в двойной платеж раскольниками подписались и этим платежом денег свободу себе получили и, раз объявивши себя раскольниками, верными им быть нельзя. Их подвергли жестокой пытке: дали 30 ударов кнутом, жгли вениками, но ничего не добились – раскольники не только не охнули, но ни одним составом не дрогнули, лежали, закуся язык. Донося об этом, Матвеев писал, что от двойного оклада на раскольников государству прибыль малая, а раскольничеству попущение, и вперед может быть большой вред; лучше бы двойной оклад снять и, расписав раскольников по частям, гонять вместо солдат на всякие тяжелые работы, как сделали Львовичи Нарышкины с своими раскольниками – чашниковскими крестьянами. Впрочем, раскольники, которые так испугали Матвеева «своею неподобною адскою замерзелостью», вытерпели только первую пытку; когда же их привели в другой раз в застенок, то объявили себя готовыми присягать. И в других местах оказались ослушники, которые говорили, что Екатерина не прямая царица; другие говорили: «Креста целовать не буду: если женщина царем, то пусть и крест целуют женщины». Толковали: «Нестаточное дело – женщине быть на царстве, она же иноземка». Неправильность брака Екатерины с Петром находили в том, что воспреемником ее при обращении в православие был царевич Алексей, следовательно, Петр женился на внуке своей. Известная уже нам сказка о плене настоящего Петра в Швеции стала теперь оканчиваться тем, что он освободился из плена и скоро явится. Изюмского уезда Святогорского монастыря старец Варлаам рассказывал: «Царь наш Петр жив, ходил в Турецкую землю послом, а из той земли пошел в город Стекгольм, а тот город держит царица; и к той царице отписал турок; пошел к тебе посол русский царь, понеже наши земли он осматривает; а та царица его не отпустила, посадила под караул и вместо его изобрала такого ж молодца и послала его в Россию на царство. И по приезде своем начал бороды брить и платья резать по-своему и жаловал своих неверных в высокие чины, и никто его не познал, токмо познала царица, и он ее от себя отринул и взял себе иную, а сам пошел на службу, а царевич остался на царстве; и говорил ему царевич: ты изволишь идти на службу и меня оставляешь на царство, позволь мне сделать звон, чтоб было слышно по всей земле; а по отъезде его на службу царевич начал неверных гнать, чтоб их не было в царстве, и, услыша, он возвратился назад и царевича уходил сам, а потом и сам умер, а ее пожаловал на царство. А теперь царь наш из неволи избавился через купецкого человека, который ездил на кораблях с товаром, а пришедши, поднес той царице великие дары, и она за тот дар его чествовала, и пошел он по темницам милостыни давать, и нашел его в особой темнице, а с ним двух человек, и стал он тоже царицу просить на корабль к себе на банкет, и та царица на корабль с своими служителями пришла и гуляла довольно, и помянутый купец поднес им пойла, и от того пойла они все уснули, и с теми кораблями от того города уехал и их увез; и как они проснулись, стали его просить, чтоб он отпустил их и – чего желаешь, то тебе дадим, и он им сказал: ничего от вас не хочу, только дайте мне трех невольников, и отдали царя Петра и с ним двух человек, и, взявши, он привез. Да удивляюсь я, что он и поныне не объявился; а о царевиче сказывают, что у тестя своего – цесаря». Варлаам объявил, что он слышал этот рассказ от дегтярного дела мастера. Толковали, что Екатерина испортила Петра. Козак-раскольник говорил: «Когда государь преставлялся, про себя сам говорил: еще было мне жить, да мир меня проклял. Жесток он, государь, был, а сказывают, что внук его жесточае его будет». Поп говорил: «Похваляют, что император наш был мудрен, а что его мудрость? Затеял подушную перепись себе на безголовье, а всему народу на изнуренье и вручил свое государство нехристианскому роду, что хорошего – указал по форме молиться за неверных! Все то изложили и указали и всю землю вязали большие бояре; как прежде сего они, бояре, пролили кровь стрелецкую, так и им, боярам, отольется кровь на главы их: в долго ль или в коротко будет не без смятения». Монахиня говорила: «Я за царицу бога не молю, молю бога за царевича: какая она царица?» Но этими выходками и ограничилось сопротивление.

При спокойной скорби совершились в Петербурге печальные церемонии. Никогда во время жизни преобразователя новые обычаи, которые усвоила себе Россия, не высказывались так резко, как во время его похорон, потому что при жизни он не позволял роскоши, но гроб его постарались окружить всевозможным великолепием. 30 января набальзамированное тело покойного императора было выставлено в меньшей дворцовой зале, и народ был допущен для прощания. Между тем генералы Брюс и Бок приготовляли печальную залу, которая была готова к 13 февраля. Между обычными украшениями, употреблявшимися в подобных случаях при дворах европейских, виднелись пирамиды с надписями.

На одной читали: от попечения о церкви

Именем и делом Петру Верховному подражавый,

Боговенчанный верх наш Петр остави нас.

Ревнитель благочестия, рачитель исправления;

Суеверия и лицемерия ненавистник.

О женише церковный Христе! Утеши невесту Твою.

На другой: о исправлении гражданства

Что воздаси, о Россия! истинному отродивщему тебя отцу твоему?

Он тебя уставы правительскими мудрую,

Законы судебными здравую,

Искусств различием благообразную сотвори.

Едина в тебе благодарствия сила

В верности и послушании ко наследнице его.

На третьей: от обучения воинства

Изнемог телом, но не духом,

Уснул от трудов, Сампсон российский.

Трудолюбием подал силы воинству,

Бедствием же своим безопасие отечеству.

Но, о пременения жалостного!

Почившу же ему временно, вечно же торжествующу,

Стонем мы и сетуем.

На четвертой: от строения флота

Нового в мире, первого в России Иафета,