Брат мой, ящер

— Браво, друг мой, отлично сказано.

— Я всегда быстро принимала решения, может, чересчур быстро, как утверждает Яша. Во всяком случае, над его предложением двадцать пять лет назад я думала ровно пять секунд.

— И то много…

— Но с вами, Иван Иванович… Я не знаю, что думать и что сказать вам. С одной стороны, я твердо знаю — и весь мой уже немалый жизненный и научный опыт подтверждает это — чудес не бывает. С другой, ваш утренний звонок… Знаете, что больше всего потрясло меня?

— Нет…

— То, что вы каким-то совершенно непонятным образом знали на расстоянии, что по дороге к телефону я потеряла тапку.

— Я рад, что скромная тапка помогла мне пробить брешь в вашем вполне понятном скепсисе.

— Потом, конечно, моя нога… Хотя случаются, конечно, самые невероятные совпадения…

— Давайте оставим вашу ногу в покое. Согласен, что и раньше у вас бывали моменты, когда боль утихала. Так что чудом считать ваше излечение пока не будем. Не возражаете?

— Согласна, но уж очень приятно, когда нога как новая.

— Поставим более серьезный эксперимент. Все-таки я разговариваю с доктором наук. Позвольте спросить, сколько у вас в сумочке денег?

— Ну, кажется рублей двести или что-то около этого.

— Вы ошибаетесь. Не люблю копаться в дамских сумочках, но почему-то мне кажется, что вы ошибаетесь, и довольно существенно. Откройте сумочку, не бойтесь.

Ирина Алексеевна щелкнула запором своей старой сумочки, которую давно пора было сменить, и посмотрела в нее. Аккуратным штабельком на тюбике помады, сотовом телефоне и ключах от квартиры лежала пачка тысячерублевых купюр.

— А под ними, учтите, еще три тысячи долларов по сто долларов и столько же евро.

Ирина Сергеевна вдруг рассмеялась.

— Вы чему?

— Я вдруг вспомнила сцену из булгаковского «Мастера и Маргариты», когда там со сцены в зал летели бутафорские деньги.

— Мне бы, конечно, следовало бы обидеться, но я вас понимаю. Современный человек готов ко всему, но только не к чуду. Тут и материалисты виноваты, но главное в том, что чудо потому и чудо, что оно редко. Так сказать, штучный товар. Посмотрите налево. Что вы видите?

— Обменный пункт. Их, говорят, в Москве больше, чем во всем мире вместе взятом.

— Вот и отлично. Войдем, и вы разменяете столько долларов, сколько вам нужно.

— Но я же…

— Не возражайте, самодостаточная женщина. Или вы их сполна отработаете, либо, если вы, в конце концов, откажетесь от моего предложения, будем это считать моим маленьким подарком.

— Ну, я просто не знаю, что и сказать…

— А вы и не говорите, достаньте долларов двести — и вперед.

— Я боюсь, такая пачка… Говорят, иногда в обменниках специально выслеживают людей с деньгами, а потом…

— Друг мой, вы что-то забыли.

— Что?

— Обернитесь назад. Кого вы видите в пяти шагах?

— Гаврикова и Антона…

— Так что ничего не бойтесь. И не рассматривайте обменный курс с таким тщанием. Несколькими рублями больше, меньше — какое это имеет значение для тех, кто уже вошел или по крайней мере собирается войти в страну чудес?

Сонная кассирша в обменном пункте равнодушно сунула две стодолларовых бумажки под свою лупу и столь же равнодушно отсчитала рубли.

Они вышли на улицу, и Иван Иванович улыбнулся:

— Ну как бутафория? Ладно, нога может пройти сама собой, хотя бы на время. Но сколько шансов на то, чтобы в сумке скромной заведующей лабораторией, которая уверена, что в ней около двухсот рублей, вдруг совершенно случайно оказалось двадцать пять тысяч рублей, три тысячи долларов и три тысячи евро? И вообще, придумайте какой-нибудь самый невероятный вариант, чтобы разумно и рационально объяснить наличие этих денег. Причем минут десять тому назад, когда вы доставали носовой платок, этих денег там не было, вы бы их наверняка заметили. Их просто нельзя было не заметить, они ведь лежали сверху. Ну-с, какие вы можете предложить хотя бы не окончательно безумные объяснения, кроме чуда? Пришельцев в тарелках на Петровке в последние минуты вроде не было, во всяком случае, мы их не замечали. Да и прохожие идут себе по своим делам, в небо никто не всматривается. Насильники из-за угла на нас не кидались, безжалостно всовывая в сумочку деньги… Ну, не знаю, моей фантазии больше ни на что не хватает. Давайте вы, милый друг. Вы как-никак доктор наук.

Ирина Сергеевна глубоко вздохнула.

— Я сдаюсь. — Она тихонько засмеялась. — Мне бы рвануть сейчас кофточку на груди и заголосить на всю Петровку: «Вяжите меня, добрые марксисты-ленинцы…»

— Ну, положим, добрых марксистов-ленинцев не бывает.

— Ладно, вообще материалисты, вяжите меня, я впала в самый беззастенчивый идеализм и начинаю верить в чудеса…

— Ну, кофточку-то зачем рвать, она вам очень идет. — Иван Иванович помолчал минутку, словно тщательно подбирал слова и продолжал: — Как вы думаете, для чего я все это проделываю? Произвести на вас впечатление? Подкупить вас? Нет. Вовсе нет. Мне хочется подготовить вас к предложению, которое я вам сейчас сделаю и которое невозможно принять или даже всерьез обсуждать без уверенности в каких-то моих возможностях, выходящих за пределы обычного повседневного опыта.

Начнем издалека. Вы, разумеется, представляете, хотя бы в общих чертах, как устроен человеческий мозг. Не обижайтесь, я понимаю, что морфология мозга — это не ваша узкая специальность. Природа, как известно, в процессе эволюции ломать ничего не любит. Она действует по принципу ломать — не строить. Надстраивать — да. Встраивать — да. Но не уничтожать. Вы не сердитесь за менторский тон, дорогая Ирина Сергеевна? Насколько я знаю, вы не очень любите, когда вас поучают…

— Есть такой грех.

— Ну, раз вы чистосердечно признаетесь, вернемся к эволюции. Тот же принцип матушка-природа применила и к мозгу гомо сапиенс. В самой его глубине, ближе к спине, находится спинной мозг, часть, которую некоторые ученые называют мозгом рептилий — мы унаследовали ее от наших далеких предков, — ползающих и летающих ящеров. Интересно, что до сих пор мы храним о них смутные и, похоже, не самые милые и приятные воспоминания даже в языке. Ведь они были врагами, и млекопитающие, в том числе и предки людей, заняли их место только тогда, когда они исчезли с лица земли. Например, выражение «хладнокровное убийство». Хладнокровное, то есть совершенное существом с холодной кровью. Ящерами. Да и к змеям отношение у нас самое недоброе. Далее идет более поздняя лимбическая часть и, наконец, венец развития — кора больших полушарий. Рептильный комплекс заведует нашей агрессивностью, половым инстинктом, ритуальным поведением и склонностью к иерархии.

Никаких дьяволов, никакого сатаны, никаких шайтанов людям, строго говоря, и не нужно было придумывать. Они их носят в себе, в своем рептильном комплексе. Могущественных, злобных и не знающих, что такое пощада или тем более любовь, если отбросить инстинкт производства потомства. Потому, что только свирепая ненависть к чужаку помогала выжить в том жестоком мире. Да, иногда коре больших полушарий, культуре и Богу удается подавить древние злые силы и инстинкты, даже не иногда, а в большинстве случаев, но очень часто они бессильны против своих внутренних древних противников. Может быть, вы заметили, что зло дается нам во много раз легче, чем добро. Зло естественнее и древнее. И религии, которые использовали ненависть, распространялись быстрее и легче, чем религии, основанные на идее добра. Хотя и религии добра на практике тоже очень часто скатывались ко злу. Зло ведь легко примеряет на себя самые разные одежды. Но вернемся к спинному мозгу.

Понаблюдайте, например, за группой макак, на которых кора больших полушарий, с ее выстраданной культурой и с таким трудом выстроенной системой табу, особенно не давит и которые ведут себя естественно, в значительной степени управляемые древними инстинктами рептильного комплекса, а не социальными условностями, как люди. Вот вожак-альфа. Обычно самый крупный и агрессивный самец. Нижестоящие считают за честь сделать ему груминг — то есть выбрать из шкуры грязь и насекомых. Альфа же время от времени важно демонстрирует всем подчиненным макакам группы свой возбужденный половой член. И вовсе не потому, что ему так хочется тут же спариться с кем-нибудь. Это символ власти. Своего рода скипетр между ног. И даже молодые мужские особи тут же принимают позу самок, готовых отдаться альфе, и так далее.

Забавно находить в современном человеческом обществе намеки на наше прошлое. Конечно, президент какой-нибудь компании вряд ли демонстрирует на собрании совета директоров для укрепления авторитета свой возбужденный или даже невозбужденный член. Трудно представить, чтобы такое поведение было бы правильно истолковано. Скорее, наоборот. Но мелкие услуги — это в сущности тот же груминг, который ему норовят оказывать все сотрудники, от секретарш до заместителей. И пушинку с пиджака сдуть — так же как макаки у альфы из шкуры удаляют насекомых, и сотрудницы норовят поизящнее и пособлазнительнее задом вильнуть. Конечно, культура и кора больших полушарий давят: ни одному заму не придет в голову стать перед боссом раком, дабы продемонстрировать свое подчиненное положение и готовность отдаться боссу, но, повторяю, мы, к сожалению, несем в себе слишком много рептильного наследства. Потому что, если уж говорить о жестокости и коварстве в отстаивании своего главенства, тот же президент компании даст сто очков вперед любой наивной макаке и любому простаку динозавру.

Религия любит говорить о первородном грехе. Но никакого греха не было. Есть, повторяю, лишь наше звериное наследство, и оно-то мешает нам стать достойными Бога, которого люди себе выдумали. У нормальных людей культура — то есть все то, что наработано корой больших полушарий, — как-то противостоит рептильному наследству и даже помогает порой одерживать верх. Но когда появляются люди, у которых и рептильное их существо и кора больших полушарий работают в одной гармоничной упряжке, возникают монстры. Из последнего времени взять хотя бы Сталина, Гитлера или монстра масштабом поменьше — предводителя мирового терроризма Осаму бин Ладена.

— Вы так интересно говорите, — с искренним интересом сказала Ирина Сергеевна.

— Наконец-то я дождался от вас комплимента. Лучше позже, чем никогда. Но продолжу. А раз мы во многом по существу животные, к укреплению веры следует, наверное, подходить по-другому.

— А как?

— Вот мы и подошли к моему предложению. Чем можно в основном привлечь людей? Деньгами и здоровьем. Покупать веру за деньги бессмысленно и опасно. Представляете инфляцию, если вдруг каждому объявившему о своей вере выдать по миллиону? Воображения не хватит. Мировая экономика тут же взорвется и погибнет, принеся хаос, страдания и смерть. Вместо укрепления веры оставшиеся вновь вынуждены будут встать не четвереньки и охотиться друг на друга не хуже тех же рептилий.

Остается здоровье. Допустим, что люди вдруг наглядно увидят, как вера мгновенно излечивает их и их близких. А если добавить в условия выздоровления требование соблюдать или, по крайней мере, стремиться соблюдать основные заповеди — это уже более обещающая перспектива.

— Боже, представляю, какая очередь больных выстроится к вам. Как за колбасой или колготками в советские времена…

— В том-то и дело, что не ко мне.

— А к кому?

— К вам. И к группе людей, которых вы наделите способностью исцеления.

— Я? Наделю? Чем? Умением поставить горчичник? Или посоветовать принимать аспирин?

— Ирина Сергеевна, я заметил, что когда вы чего-то боитесь, вы подсознательно прячетесь за шуточками. Вы прекрасно понимаете, о чем идет речь. Но боитесь признаться себе в этом.

— Что вы хотите сказать? Что я буду исцелять так же, как вы?

— Именно. Именно. Вы и еще группа лиц по вашему выбору, которых вы наделите способностью исцеления. При условии выполнения основных библейских заповедей.

— Я их и не помню как следует. Не убий, не укради — что там еще?

— Не беспокойтесь. К началу вашего пророчества вы все будете знать. Назубок.

— Хорошо, как все это фантастически ни звучит, я должна задать вам главный в таком повороте для себя вопрос.

— Пожалуйста.

— Морально ли, если неверующая вроде меня несет слово божье, так сказать, в массы?

— А кто вам сказал, что вы неверующая? Разве вы против заповедей? Разве не в них вся суть веры в Бога, то есть в добро? Или вы думаете, что редкое и формальное исполнение каких-то обрядов существеннее веры в добро, другими словами, Бога?

Но давайте я перечислю вам заповеди. Я отброшу первую заповедь, потому что она была обращена только к древним иудеям: «Я Господь, Бог твой, который вывел тебя из страны египетской, из дома рабства».

Начнем со второй заповеди: «Да не будет у тебя других богов сверх меня». Она волне актуальна и сегодня. Кто знает, сколько людей претендует сегодня на роль новых богов? Божков? Новых провожатых неизвестно куда? От жуликов, провозглашающих себя новыми святыми, до убийц детей и женщин, уверяющих, что они посланцы Аллаха. Поистине, несть им числа. Мы же говорим о боге тех заповедей, которые могут принести только покой в мятущиеся человеческие души. Но продолжим и выберем из древних заповедей наиболее важные. «Чти отца своего и мать свою». Согласны с этой заповедью?

— Более чем. Ведь у меня есть дочь.

— Я знаю. Тамара. Следующая заповедь — «Не убий». Устраивает она вас?

— На сто процентов.

— Следующая заповедь «Не прелюбодействуй». Она, конечно, многим в наше время покажется смешной, но я считаю ее важной. Как вы?

— Согласна.

— Далее: «Не укради». В России, пожалуй, это самая тяжкая заповедь. Требовать ее исполнения — все равно, что заповедовать не дышать. Рефлексы почти одинаковые по автоматизму. И все-таки отучаться от воровства нужно. Иначе людям никогда не отречься от своего рептильного наследства. Дело тут не только в украденной у соседа сотне или угнанном автомобиле. И не в миллионе, украденном у государства. Это все тот же мир рептилий, мир не человеческий, но животный. Не спорите?

— Нет, конечно.

— «Не отзывайся о ближнем твоем свидетельством ложным». То есть на суде говори всегда правду. Еще проще, не лги и не клевещи.

— Согласна, хотя порой мне кажется, что вся современная цивилизация покоится на лжи. Мы так привыкли лгать, другим и даже себе, что отказаться от лжи было бы безумно тяжело.

— Согласен, но пытаться нужно. Если подумать как следует, огромная доля зла, что существует в мире, построена на лжи. От той же нетерпимости христиан друг к другу и подавно к иноверцам, которых лживо обвиняют во всех смертных грехах, до вражды государственной.

— Согласна.

— Десятая заповедь: «Не домогайся дома ближнего твоего, не домогайся жены ближнего твоего, ни ничего, что у ближнего твоего». И, наконец, требование Торы, которое не вошло в десять заповедей, но которое очень важно, так важно, что еврейские мудрецы считали его главным принципом Торы и о котором мы уже говорили: «Люби ближнего своего, как самого себя». Это, повторяю, было сказано за сто лет до Йешу, который эту мысль всячески развивал. Согласны с этой заповедью?

— Да, конечно.

— Тогда перейдем к деталям, в которых, как говорят, спрятан черт. Сегодня вы посоветуетесь с мужем и дочерью, потому что без них ваша миссия выполнена быть не может. И если они не будут возражать, вы и члены вашей семьи получат способность исцелять больных. Начинать можно и сегодня.

— Что значит «исцелять»? Так прямо и исцелять или выписывать рецепты?

— Простите, друг мой, я уже просил вас: не нужно шутить. Слишком это… важно для людей. Жизненно важно. Как, впрочем, и для меня. Именно исцелять. Причем мгновенно. Один ваш взгляд наносит смертельный удар болезни, и она тут же начинает отступать. Сразу же.

— А должна я буду ставить диагноз?

— Как вам угодно. Увидев страждущего, вы сразу поймете, чем он болен. Причем терминология не столь важна. Как там врачи называют тот или иной недуг — это для вас малосущественно. Важно лишь убедить человека, что исцеление целиком зависит от соблюдения заповедей, о которых мы говорили. Нарушение заповедей сразу же выключает механизм, спасающий человека от болезни.

— Бог ты мой, кто бы мог подумать, что Ирина Сергеевна Кипнис, скромнейший сорокасемилетний ученый, будет призвана исцелять людей, чтобы вернуть им веру в Бога… Скажите, друг мой Иван Иванович, это все не сон? Не наваждение? Может, я сейчас проснусь и с ужасом — а может, с облегчением? — пойму, что проспала все на свете и опаздываю на работу? И простите, что я в который раз говорю о невероятности происходящего. Значит, это все-таки не сон?

— Нет, это не сон. Уже сегодня вечером вы сможете проверить свои новые способности на муже и дочери, если она придет.

— А дальше, как вы представляете, я должна буду вести себя? Ну, для начала в лаборатории. Потом в институте. А потом?

— Жизнь подскажет. Вы будете исцелять и наделять такими же способностями достойных, которых выберете. Да, друг мой, денег за исцеление не брать — иначе это коммерция. Но какие-то подарки, преподнесенные от всего сердца, иногда можно. Вы — человек бескорыстный, щепетильный, и я знаю, что в этом могу полностью положиться на вас.

— Как я буду связываться с вами? Дайте мне номер вашего мобильного.

Иван Иванович рассмеялся.

— Нам с вами не нужна сотовая связь. Если я вам очень понадоблюсь, позовите меня мысленно, и я явлюсь. В сущности, это будет нечто вроде молитвы. Ведь молитва — это и есть разговор с Богом. Настоящая молитва, идущая из сердца, а не механическое бормотание. Так что смелее, друг мой, я всегда буду рядом с вами, даже если вы меня не будете видеть.

Ирина Сергеевна хотела еще что-то сказать — уж очень как-то неуютно ей стало при мысли, что она сейчас окажется одна со своим даром, миссией, наказанием — бог знает, чем это все закончится, но Ивана Ивановича уже не было. Только что шел рядом с ней, излучая тепло, спокойствие и уверенность в том, что чудеса, оказывается, возможны и в наш сверхматериалистический век — и вот нет его. Она оглянулась, надеясь увидеть позади Гаврикова и Антона — и их не было. На мгновение кипящая людьми Петровка показалась ей пугающе-безлюдной пустыней.

Чушь, вздор, морок, какие-то спазмы вдруг заболевшего мозга — в сотый, наверное, раз пронеслось у нее в голове. Сейчас она откроет свою изрядно потертую и немодную коричневую сумочку и увидит там двести рублей. Три бумажки по пятьдесят и пять десяток — она почему-то ясно вспомнила, как клала их утром в сумочку. Останется лишь сообразить, каким ветром занесло ее на Петровку, где она не была, наверное, уже несколько лет. А это уже верные признаки болезни Альцгеймера, когда больной не знает, где он и кто он… Она щелкнула замком сумочки и открыла ее. Сумка была полна денег. И тех, которые она обменяла, и куча других.

«Ну, Иринка, — сказала она себе, — если не сойдешь с ума в ближайшие дни, жизнь у тебя, детка, будет развеселая». Она рассмеялась, и проходившая мимо девушка с голым пупком с удивлением посмотрела на нее. Выражение лица у нее было такое, что ее обокрали, смеяться ведь имеют право только молодые, и уж никак уж не пожилые тетки…

Глава 4. Домашний совет

Их старенькой «вектры», которая ездила не столько на бензине, сколько на Яшином почти каждодневном упорном колдовстве, да и то далеко не всегда, на обычном месте не было. «Значит, Яша еще не вернулся», — подумала Ирина Сергеевна. На ее месте стояла вызывающе новенькая «Тойота RAV-4» серебристого цвета. Она вдруг вспомнила, как Яша говорил ей, что за такую машину он был бы готов на все. Да, да, именно «RAV-4», она вдруг ясно вспомнила, как он рассказывал ей о «тойотах» и их фантастической надежности. Бедный Яша, с их доходами можно было с таким же успехом мечтать о «Роллс-Ройсе». Или, скажем, «Феррари». На этом познания Ирины Сергеевны в автомобилях кончились, и она вошла в подъезд. Как ни странно, лифт работал. «Если это дело рук ангела Гаврикова, да здравствуют ангелы, помогающие нам возноситься если не на небо, то хоть на пятый этаж», — подумала она.

Ирина Сергеевна переоделась и решила до прихода Яши ничего не готовить. Не то у нее было настроение. В холодильнике была отварная картошка и несколько сосисок. Вообще-то следует сделать себе выговор, подумала она, желательно даже строгий и с предупреждением — совсем она перестала заботиться о муже, а он, бедняга, уверяет, что она самая лучшая жена и друг на свете. «Смотри, Иринка, — предупредила она себя, — всякое терпение ограничено, мужское же в особенности». Тем более — что вкусно поесть Яша любил. Боже, неужели она когда-то готовила ему такие украинские борщи, от которых он впадал в экстаз. А вдруг какая-нибудь особа пригласит его на борщ? Тут его голыми руками и бери. Она рассмеялась, потому что представить Яшу с другой женщиной, какой бы борщ она ни сварила, было положительно невозможно. Нежность к мужу привычно нахлынула теплой волной. И все-таки, может, сварганить что-нибудь на ужин? Но уж очень она устала после этого безумного, безумного дня. Тем более, что сама она есть не хотела. Еще бы. Иранская икра, ветчина карпаччо и моцарелла из молока таинственных буфалло — это тебе не холодная картошка со скользкими сосисками, усмехнулась она и начала переодеваться. Внезапно она заметила какую-то черную пластиковую папочку, лежавшую на столе. Когда она уходила, на столе ничего не было, это она ясно помнила. Может, Альцгеймер и описывает круги подле нее, подбираясь поближе, но она была готова поклясться, что она ничего не оставляла на столе. Она подошла к столу. Что за наваждение? На папочке было вытеснено слово «тойота». Комната опять начала медленно вращаться вокруг своей оси. «Спокойнее, — сказала она себе, — может, это оттого, что она только что думала о «тойоте»?» Не иначе как материализация духов и раздача слонов, как говорил Остап Бендер. Только не слонов, а «тойот». Она открыла папочку. Какие-то документы. Техпаспорт на имя Якова Михайловича Кипниса. Страховка. И явно автомобильные ключи. Оставалось только рассмеяться. Сначала вдруг выздоровевшая нога, потом куча денег в сумочке, а теперь и новая машина. С доставкой на дом. «Интересно, а номера на ней уже есть?» — подумала Ирина Сергеевна. Ну, конечно же, раз был техпаспорт на Яшино имя, страховка, должны быть и номера. Или Альцгеймер тут уже ни при чем и пора собираться просто в районную психушку, либо… либо это дело рук Ивана Ивановича. Иван Иванович был настолько лучше психушки, что она облегченно рассмеялась. Она ясно увидела его внимательный доброжелательный взгляд. Ну что ж, спасибо вам огромное, хотя всего этого быть не может, но все-таки было… Может, не может — пора было отучаться от этих слов. Оказывается, все может… Серебристая машина у тротуара и аккуратненькая папочка никак не укладывались в мир фантазий или больного воображения. Хотя, с другой стороны, все Наполеоны в психиатрических лечебницах точно знают, просто уверены, что они действительно Наполеоны Бонапарты, а те, кто им не верит, просто жалкие дурачки, у которых не все в порядке с головами. Лучше всего просто подождать Яшиного прихода. Если он никакой папочки с документами на «тойоту» на увидит, тогда, как говорил их преподаватель в школе вождения, пора сливать воду. И все-таки так хотелось верить, что Яша папочку увидит. До боли в сердце хотелось.

Она услышала, как в двери поворачивается ключ, и в комнату влетел Яша. Он почему-то всегда именно влетал, а не входил, как полагается пятидесятилетнему лысоватому человеку.

— Здравствуй, солнышко, — пропел он, — как ты, как день прошел? Все нормально? — Он поцеловал ее в нос и обе щеки — их постоянный ритуал.