Самое время для новой жизни

– Ты здоровьем ее интересуешься?

– Ладно, оставим это. Извини.

Я посмотрел в сторону бара: Чак хохотал как ненормальный на пару с очередной брюнеткой, маечка на брюнетке была такая тесная, что я со своего места мог разглядеть очертания ее пупка. На голове Чака, в том месте, где волосяные луковицы упорно игнорировали ежедневные атаки средства от облысения, играл световой блик. Чак, можно сказать, соревновался с собственными волосами и, пока они не покинули его окончательно, хотел затащить в постель как можно больше женщин.

За пару недель до дня рождения Линдси мы с Чаком ездили на выходные в Атлантик-Сити, я как-то случайно зашел в наш номер в отеле-казино “Трамп” и увидел Чака, который, стоя в полотенце перед зеркалом, выдавливал из пипетки себе на лысину средство для роста волос.

Так я стал нечаянным свидетелем глубоко интимного ритуала, подобно тому офицеру из пятой серии “Звездных войн”, что застал Дарта Вейдера без шлема. Волосы Чака еще не высохли и торчали пучками, как ро́жки или ростки на картофелине, а между этими пучками зиял, словно оголенная ткань, розовый череп. Чак обернулся ко мне, все еще держа пипетку над головой, будто дирижерскую палочку, смущенно улыбнулся и сказал: “Мне уже терять нечего”.

– Хорошо ему, – Линдси кивнула в сторону Чака. – Везде он кого-нибудь да подцепит.

– Человек с молотком всегда найдет, куда забить гвоздь, – сказал я.

Ее глаза улыбнулись мне над краешком стакана.

– Зачем он это делает, как ты думаешь? – Линдси отставила стакан.

Я вскинул на нее глаза.

– В смысле, понятно зачем, – поправилась она. – Я о другом: почему он спит со всеми подряд? В университете – ладно, своего рода обряд инициации. Но когда в тридцать продолжаешь в том же духе, рискуешь показаться чуточку…

– Недоразвитым?

– Скорее жалким.

– Кто его знает, – сказал я устало, отхлебнул пива и подержал во рту, чувствуя, как микроскопические воздушные пузырьки лопаются и щекочут язык. – Может, он пока не встретил ту, единственную.

– Когда, интересно, он успевает понять, та она или не та? Еще постель не остыла, а он уже был таков. У него же классический комплекс Питера Пена, еще покруче, чем у тебя. Ты хоть в окно не улетаешь до восхода солнца.

Я рассмеялся:

– Во-первых, придержи язык. А во-вторых, у него скорее комплекс Джеймса Бонда. Я думаю, он делает это не чтобы молодиться, он хочет чувствовать себя настоящим мужиком.

В отличие от Линдси и Элисон, которые познакомились с Чаком в университете, я знал, что Чак не всегда был таким, поэтому, наверное, и не судил его строго. Мы вместе выросли, вместе пережили школу, где Чаку приходилось ох как несладко. Просто-напросто с самого детства и почти до окончания школы Чак был в классе самым полным. Не чудовищно жирным, скорее таким забавным пухляшом, но от своей полноты почему-то всегда казался неопрятным. Изгоем, подобно героям Джона Хьюза, он не стал, но страдал все равно, особенно когда дело касалось девчонок. Девчонки по-своему любили Чака за остроумие, но любые попытки завести отношения заканчивались одним: “Останемся друзьями, Чак”. Года за два до окончания школы он вытянулся, к тому же сел на какую-то зверскую диету и здорово похудел. Но поздно. Чак так долго был толстяком, что по-другому его уже не воспринимали. А в шестнадцать лет восприятие определяет все.

В университете жизнь начиналась с чистого листа, и Чак как с цепи сорвался. То ли он решил получить сполна все, что ему причиталось, то ли брал у прекрасной половины, которая так долго его отвергала, реванш, то ли просто обрадовался, что накопившиеся за годы сольных выступлений (Чак беззастенчиво называл это “накинуть лассо”) и так долго сдерживаемые сексуальные желания можно наконец с кем-то удовлетворить. А может быть, Чак просто не мог поверить, что переспать с женщиной, оказывается, совсем несложно, и принялся за дело с таким азартом и самозабвением, будто его привели в магазин и сказали: бери все, я плачу.

Ближе к окончанию колледжа Чак начал лысеть и понял: вот оно, затикали часики. Наверное, это показалось Чаку ужасно несправедливым – с таким трудом освободиться от одного изъяна и тут же обнаружить, что природа наградила тебя другим, с которым уже не поборешься.

Мы с Линдси увидели, как Чак притянул девушку к себе и что-то зашептал ей на ухо. Та затряслась от смеха и чмокнула его в щеку.

– А он кое-чему научился, – заметила Линдси. – И это, видимо, твоя заслуга.

– Еще б заставить его использовать свои способности во благо, – откликнулся я рассеянно и глотнул пива.

– Ты что-то загрустил.

– Просто задумался.

– О чем думаешь?

– Стоит ли грустить.

– Узнаю старину Бена.

Мы еще немного помолчали.

– Развожусь, – сказал я наконец.

– Да ты что! – она искренне удивилась. – Я слышала, что вы разъехались, но подумала: временные трудности, бывает. Подумала, что все уже наладилось.

– Не знаю, – ответил я, хотя на самом деле, конечно же, знал. – Возможно, единственной трудностью были как раз попытки все наладить.

– Мне очень жаль, – Линдси не лгала.

– Пожалуйста, сменим тему.

– Пишешь сейчас что-нибудь? – спросила она. Опять не то.

– В “Эсквайре”? – уточнил я. – Еще как.

– Уже пишешь большие статьи?

– Не-а. Продолжаю составлять списки.

В “Эсквайре” списки просто обожали: “7 главных упражнений для брюшного пресса”, “10 советов по уходу за собой перед самой важной ночью”, “30 фактов, которые вам следует знать о ваших деньгах”. Сначала попотей над списками, а там дорастешь и до серьезных статей, считали в “Эсквайре”.

– А твой роман?

– Уж и не помню, когда к нему прикасался.

– Почему?

– Есть у меня такая привычка – резину тянуть, но, может, обсудим это как-нибудь в другой раз?

– Ха-ха.

– Сам не знаю, – сказал я и раскусил кубик льда. – Все из-за главного героя. Уж очень он автобиографичен.

– И что?

– Стимула нет.

– Бедный Бен, – бросила она.

– Бедная Элисон, – отбил я.

– Бедная я, – заключила Линдси. – Мне сегодня тридцать. Можешь себе представить?

– Могу. Самому месяц назад тридцать стукнуло.

Линдси приоткрыла рот от удивления, повернулась ко мне с печальной улыбкой и обхватила руками мою голову:

– Вот тебе раз. Я совсем забыла. – Она наклонилась ко мне и мягко поцеловала в губы. – С днем рождения, Бенни.

Поцелуй и это ласковое прозвище вернули меня на шесть лет назад, когда мы с Линдси еще были вместе. Закон групповой динамики: компания друзей не сплотится по-настоящему до тех пор, пока все не окажутся вовлеченными в какие-нибудь запутанные любовные отношения. Именно запутанные, иначе все просто переженятся, и дружбе конец. В нашей компании Элисон любила Джека – без устали и без взаимности, маскируя любовь материнской заботой, потому что так было удобнее для всех, Чак счастливо любил сам себя, а я любил Линдси. Поначалу, в университете, когда мы встретились и подружились, я просто хотел ее, но со временем моя страсть расцвела в настоящее, зрелое, горько-сладкое чувство, которое оставалась невысказанным до самого выпускного вечера. Линдси знала о моей любви и знала, что я это знаю. Она никогда не целовала меня по-настоящему при встрече или на прощание, всегда умудряясь коснуться губами только краешка моего рта. Если мы шли куда-нибудь впятером, всегда садилась рядом, вроде бы случайно. Только я провожал Линдси до общежития по вечерам, хотя Чак жил с ней по соседству. Короче, всё было очевидно, однако ни один из нас не хотел, чтобы дружба переросла во что-то большее до окончания университета. Наверное, мы с ней просто боялись потерять друг друга навсегда, если вдруг ничего не получится. По крайней мере таков был, я думаю, ее резон. Я бы, пожалуй, рискнул, но не сомневался, что в ответ услышу мягкое, но решительное нет. В университете я не спал с девушками направо и налево, как Чак, а до Джека, которого уже следовало включить в расписание вводных лекций для первокурсниц (простите за двусмысленность), мне и подавно было далеко. Но я, парень, в общем, интеллигентный и начитанный, этакий Кларк Кент (только без двойника-Супермена), тоже имел кое-какой успех и пользовался его плодами, потому что мои нерастраченные чувства к Линдси достигали порой точки кипения и необходимо было их на кого-нибудь выплеснуть.

На вечеринке через день после вручения дипломов мы с Линдси танцевали, как обычно, только чуть ближе, чем положено друзьям, и она спросила меня:

– Что же ты решил делать дальше, Бенни?

– Я уже говорил тебе, – ответил я. – Пару-тройку месяцев попишу, а потом попробую устроиться в какое-нибудь издательство.

– Да нет. – Ее гибкое тело вдруг замерло, она подалась назад и заглянула мне в глаза. – Я спрашиваю, что ты решил насчет меня?

Мы встречались два чудесных года, таких чудесных, что, если бы нас заснять, сделать шестидесятисекундную нарезку из самых ярких моментов и положить на музыку Гарри Конника-младшего, получилось бы не хуже, чем в фильме “Когда Гарри встретил Салли”. Мы гуляли в парках, целовались под дождем, дурачились на уличных ярмарках и так далее. Всего два года, но я успел поверить: мы никогда не расстанемся. Мы, конечно же, расстались. В какой-то момент Линдси запаниковала, заявила, что в двадцать четыре еще слишком рано выходить замуж и остепеняться, что теперь самое время посмотреть мир. Она уволилась из начальной школы, где работала учительницей, и отправилась в свое кругосветное путешествие, для начала устроившись стюардессой, я же прибился к Саре, у которой все было в порядке и с карьерой, и с целями, и с инстинктом гнездования.

Вскоре после моей женитьбы Линдси вернулась на Манхэттен. Следующие несколько лет она пыталась найти себя на разных поприщах: то занималась рекламой, то торговала бриллиантами в магазине на Сорок седьмой улице, то преподавала аэробику. А в перерывах между очередными работами устраивалась секретарем. По-видимому, она не нашла того, что искала, срываясь в неведомые края, и получалось, я оказался прав, но меня это совсем не радовало. Время от времени мы встречались впятером, но один на один – никогда. Линдси, естественно, не предлагала увидеться тет-а-тет, ведь я был женат, а сам я боялся остаться с ней наедине: тогда труднее было скрыть от самого себя, что я женился не на той. Так мы и встречались в безопасном кругу нашей маленькой компании, вроде бы не теряя друг друга из виду, стали просто приятелями и старались не делать из этого трагедии.

– Бен? – Линдси вернула меня к действительности.

– М-м-м?

– Ты плачешь?

– Я просто пьян.

Она положила голову мне на плечо и обвила руками мою руку:

– Бедный Бен.

Глава 2

На следующий день Элисон позвонила мне на работу.

– Привет, Бен, не занят?

Элисон работала юристом и, похоже, весьма недурно справлялась, хотя в свое время благоразумно предпочла не специализироваться на судебных спорах. Слишком миролюбивая натура. И тем не менее она уже пять лет назад стала партнером в “Дэвис, Полк и Уордуэлл”, так что очень мило с ее стороны было спросить меня, литературного редактора и главного составителя списков “Эсквайра”, не занят ли я.

Всякий раз, когда мне хотелось по-настоящему проникнуться жалостью к себе, я вспоминал с болью, в каком радостном возбуждении пребывал, устроившись в “Эсквайр”. Как в первый свой рабочий день уселся в убогой кабинке с безупречным видом на стену соседнего здания, закинул ноги на пластиковую доску, закрепленную между двумя торцевыми панелями, которая отныне должна была служить мне письменным столом, и думал с улыбкой, какую головокружительную карьеру сделаю. Я был совершенно уверен: не пройдет и пары месяцев, как мой дар сразит всех наповал и я вознесусь от правок и подбора материалов для очередного номера к выполнению благородной писательской миссии. Кто знает, может, они даже захотят напечатать один из моих рассказов. И когда я закончу свой роман, то без всяких хлопот зацеплю какого-нибудь агента, а интерес самых крупных издательств, основанный на моих солидных рекомендациях (он работает в “Эсквайре”!), будет мне обеспечен. Даже узнав, что бо́льшую часть серьезных статей пишут вовсе не сотрудники редакции, а сторонние авторы, я не усомнился: уж мои-то способности в конце концов разглядят.

Что со мной происходит, я осознал лишь через несколько лет. Ничего! Ничего происходит не сразу. Оно подступает медленно, потихоньку, сначала ты даже не замечаешь его. А заметив, оттесняешь на задворки сознания потоком разумных доводов и твердых намерений. Ты постоянно занят, зарываешься в бессмысленную работу и какое-то время успешно отмахиваешься от этого прозрения. Но потом случается что-то, и ты вынужден посмотреть правде в глаза: с тобой происходит ровно ничего, происходит прямо сейчас, и уже довольно давно.

Этим чем-то стал рассказ – я его редактировал – о двух братьях, которые едут на автомобиле через Флориду на похороны отца, когда-то бросившего семью. Машина ломается неподалеку от крокодиловой фермы, и, наблюдая, как работники пасут аллигаторов, воюют с ними, братья переосмысляют распад своей семьи, размышляют, что за демон заставил отца покинуть их. Редактор литературной рубрики “Эсквайра” Боб Стенвик, которого в редакции звали просто Вик, обожал сентиментальные дорожные истории без вразумительного финала – рассказ, очевидно, пришелся ему по душе. Почему мои рассказы он неизменно возвращает по внутренней почте с небрежно нацарапанным на желтом стикере вежливым отказом, мне стало ясно.

Закончив с правками, я мельком глянул на биографию автора и обнаружил с содроганием, что ему двадцать шесть и он публикует уже третий рассказ. Мне тогда было двадцать восемь, и все мои труды к тому времени увенчались… ничем. Внезапно кабинетик с серыми обшарпанными стенами показался смехотворно маленьким, а коричневый ячеистый потолок – еще ниже, чем раньше. В этот день я понял, что ненавижу свою работу. Но лишь впоследствии стало ясно: понять и начать действовать – совсем не одно и то же.

Когда позвонила Элисон, я сидел в своей кабинке, размышляя над метафорическим подтекстом игрушечных героев “Звездных войн” для статьи, которая никогда не выйдет в свет. Я дополнил набор фигурок, расставленных на высоких стеллажах в кабинете, Люком Скайуокером с Йодой на спине (слава богу, что можно украсить свое рабочее место – где же еще играть взрослому, не желающему взрослеть). Мне было девять, когда вышли “Звездные войны”: подобно многим ровесникам, я так из них и не вырос. Теперь, двадцать два года спустя, сняли “Скрытую угрозу”, “Звездные войны” вновь приобрели популярность, появилась новая линия модифицированных фигурок персонажей начальной кинотрилогии, и я, как загипнотизированный, пошел и купил их.

За двадцать лет фигурки проделали длинный путь. Они стали ярче, детали их облика были прорисованы отчетливее, многие и в самом деле напоминали актеров. Теперь они чуть больше размером, точнее с анатомической точки зрения, и атрибутика у них лучше. В реальной жизни с возрастом люди, кажется, напротив, делаются бесцветными, невнятными, а порой, достигнув пика зрелости, даже усыхают. Люк, Хан Соло, принцесса Лея и даже ОбиВан старели гораздо изящнее, чем мы, живые люди. Тридцатник… блин.

Я ответил Элисон, что не занят.

– Хочу поговорить насчет Джека, – голос ее звучал взволнованно. – Похоже, дело серьезное.

– Согласен.

– Он наркоман, Бен. Ему помощь нужна.

– Ты с ним об этом говорила?

– Ты видел, в каком он был состоянии, – ответила Элисон. – Только мы зашли в номер, как он рухнул на постель и отключился. Я заглянула в его несессер, нашла два пакетика кокса и смыла в унитаз. Бен, он был просто в бешенстве, когда проснулся. Его словно подменили. Весь номер перевернул в поисках наркоты, ругал меня последними словами. Назвал…

Тут голос Элисон прервался, она замолчала. Милая Элисон, в жизни никому дурного слова не сказавшая, беззаветно любившая Джека уже почти десять лет, должна была выслушивать, как он, обезумев от ломки, оскорбляет ее.

– Он не в себе был, ты же понимаешь, – сказал я. – Это кокаин говорил, не он.

– А потом заявился Сьюард, – продолжила она, изо всех сил стараясь говорить спокойно.

Пол Сьюард, агент Джека, любил командовать и все контролировать. Его послушать, так он зачал Джека, произвел на свет и в одиночку вырастил звезду.

– Он вытолкал меня за дверь, велел ждать в холле, пока вправит Джеку мозги.

– А потом?

– Я час прождала внизу, позвонила в номер, а там уже никого. Они ушли через другой выход.

– Вот сукин сын.

– Точно.

– Они вернулись в Лос-Анджелес?

– Наверное.

Элисон, видимо, ждала моих предложений, но голова была пуста, как белый лист. Я взял фигурку R-2, по давней привычке принялся рассеянно крутить куполообразную голову дроида, она вращалась, щелчки крошечных сочленений успокаивали.

– Не понимаю, что ты хочешь предпринять.

– Я не знаю, – в голосе Элисон слышалась усталость. – Но Сьюард и пальцем ради Джека не пошевелит. Джек для него просто дойная корова.

– А может, поговорим с Полом, заставим его посмотреть дальше своего носа, – предложил я. – Да, сейчас Джек приносит ему большие деньги, но при таком раскладе в один прекрасный день он пошлет работу ко всем чертям. А изъяв Джека на время, так сказать, из обращения, чтобы привести в порядок, Сьюард инвестирует в будущее.

Не успев еще договорить, я понял, что говорю ерунду. Покупать фьючерсы, вкладывать в будущее? Нет, только не в Голливуде. Джек – звезда здесь и сейчас, и, коль ты его агент, куй железо, пока горячо. Тогда через год, если карьера Джека полетит в тартарары, у тебя будут кое-какие сбережения на черный день, чтобы не бедствовать, пока не найдешь очередного мистера Что Надо.

– Он же наш друг, Бен.

– Знаю.