Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Пожалуйста, спасибо - Дагоберто Гилб на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Пожалуйста, спасибо

Дагоберто Гилб


Фотограф Питер Кайафас (Peter Kayafas)

поначалу их люди сновали туда-обратно. мои дети и кое-кто из близких, которые беспокоились, как бы я концы не отдал, тоже ко мне заглядывали. люди — в смысле, персонал. медсестры? ну, не знаю. видно, недоучки — это ведь не один год учиться нужно. они только прикидывались. каждый час изображали какую-нибудь деятельность. а стоило мне рот открыть, как начинались одни и те же вопросы. как вас зовут? дата рождения? место рождения? — и все такое. бывало, правда, и como te llamas? que es la fecha de hoy? [Как тебя зовут? Какое сегодня число? (исп.)] можно подумать, я им не чета, не американец, а только-только из мексики перебежал. да здешний я! могу поспорить, моя родня тут дольше живет, чем ваша! я был semper fi, cabron [Semper fi — сокр. от латинского Semper fidelis — «Всегда верен». Девиз американской морской пехоты, где, очевидно, служил герой. Cabron (исп.) — мудила], потом десять лет на металлургическом заводе вкалывал, а у вас-то что за душой? прямо зло берет, честное слово, хотя с этими людьми я, конечно, помалкиваю. раз-другой пошел им навстречу, а потом решил добиться ответов на свои вопросы. типа такого: пойду ли я на поправку, в конце-то концов? или совсем загнусь? хорошего мало, когда на тебя смотрят как на пустое место или слова твои, пусть даже ничего особого в них нет, пропускают мимо ушей. я-то знал, что они себе думают. что я не ахти какая важная птица, так, мелкая сошка. по большому счету, это верно. пшик, одно имя, да еще — как они себе думают — не нашенское, а кругом такие страдания. ну и что с того? меня всю жизнь этим попрекали, я терпел — может, здесь-то не надо? злости не хватает.

вот я и перестал отвечать: как они от меня нос воротят, так и я от них, да еще и наорать могу. правда, орал я, можно сказать, только в уме. а на деле, можно сказать, бормотал себе под нос, вот и все. типа: да пошли вы все. ну, допустим, наорал бы на них, а толку-то? я ведь и двигаться почти не мог. так что время от времени отвечал, но привирал: имена выдумывал, города. от балды, чтобы только эти расспросы прекратить.

меня каждые час — ну, может, каждые два-три часа — будили. я ведь не только из-за болезни смурной был, но еще, наверное, из-за того — это уж я пот ом сообразил, — что мне спать не давали. хотелось только одного — чтоб не дергали, а они ни в какую. все чужие, безымянные, меня не слушали, а имя мое каждый раз с бирки считывали. иногда мне даже страшно делалось: вдруг я ненароком свои мысли во сне выболтаю, и тогда вся эта братия на меня ополчится, если что не по ней будет. особенно перед рассветом, рано-рано утром. в такое время человеку не то что без сна лежать — жить неохота. и здешнему персоналу — тоже. лиц не вижу, а на мою физиономию никто, наверное, и не смотрит. их не колышет. я обессиленный лежу, а они-то все крутые, сильные, важные. кровь берут, ворочают меня, как бревно. включают свет, когда время спать. им-то какое дело, что у меня творится в голове и на сердце? за ними догляда нет, а я — просто развалина, кусок мяса. допустим, лягну я кого-нибудь ногой, которая еще шевелится, а что это изменит — стану не куском мяса, а куском дичи, что ли?

за несколько суток я так выдохся, что теперь вообще уже ни на что не способен. даже с трудом соображаю, куда попал и что со мной стряслось. изредка вижу сны, но с моей жизнью никак не связанные. и всякий раз их обрывает чей-то приход — то так, то этак мною помыкают. и лица, и слова расплываются. не знаю даже, приветливые они или злые, но меня пихают, будто я в чем-то провинился, причем не по-детски. уложили меня невесть где, что там подо мной — не чувствую и знать не хочу, но для них это не игрушки, и все наперебой мне толкуют, как это серьезно. откуда-то вырастает рука — третья рука, но не от моего туловища. ан нет, оказывается, моя. то бишь раньше была моя. узнал, но какая-то она неживая, чужая. дотрагиваюсь до нее пальцами другой руки, приподнимаю. лежал, выходит, на своей собственной руке. моя ладонь. мои пальцы. теперь узнал. мне ли не знать. рехнуться можно. моя рука?

хорошо, что меня переводят из реанимации. я, можно сказать, дни считал, правда, не помню, сколько насчитал. рядом со мной мои дети, они помогут. на них одна надежда. жаль, что не могут подольше остаться, поддержать меня, защитить. ничего не поделаешь. я — мелкий, а они крупные, в натуральную величину, как все тут, не в пример мне. не люблю я этих лекарей, но знаю, что языком трепать не следует. тем более что язык-то почти не шевелится. детям ничего не говорю: во-первых, они и без того для меня много делают, не хочу их лишний раз тревожить, а во-вторых — и это еще важнее, — боюсь, как бы они не подумали, что я — того.

у тебя расстройство речи, говорит мне дочка. тебя понять трудно.

я им врал. а они меня не слушали.

папочка, говорю же, у тебя расстройство речи. ты ничего толком сказать не мог.

это ты брось, отвечаю ей. я же знаю, что говорил нормально, мозги-то мои пока никуда не делись.

она опять: у тебя было расстройство речи. сейчас получше. но ты все время бормотал что-то невнятное, тебя никто понять не мог. да к тому же ты заговаривался.

что значит заговаривался?

сперва объявил, что родился в нью-мехико, а потом — в аргентине.

ну, да, я ведь жил какое-то время в нью-мехико.

а сказал, что там родился.

но в аргентине я не бывал. что мне там делать? скопище гринго. неужели так и сказал — в аргентине?

один раз, когда тебя спросили, где ты родился, ты именно так и сказал: в аргентине. причем в 1994 году.

когда это я такое сказал?

когда тебя спросили.

ну, я просто запутался

о том и речь.

терпеть не могу аргентину.

однако же это твои слова.

я просто не хотел отвечать на их дурацкие вопросы. говорил, что на ум придет, лишь бы от меня отвязались. потому и представился чужим именем.

и еще имя такое странное, пап. гарри?… а уж какую ты фамилию назвал — сейчас даже не припомню, но тоже хоть куда. мы все чуть со смеху не покатились.

честно скажу, имя гарри с потолка взял. ни одного знакомого с таким именем у меня не было. какой такой гарри? мне это имя ни разу в жизни не встречалось, что за имя, откуда взялось — не пойму. а разве я даты хоть какие-то называл, разве нью-мехико упоминал? уж аргентину точно не трогал. но это дела не меняет. просто они так человека опускают, а сами деньги гребут. для них я — кусок мяса, точно говорю. я — никто, ничто и звать никак. просто я сейчас ни на что не способен, но бревном прикидываться не хочу. и не говорить не собираюсь.

мог бы — так носился бы вприпрыжку, глазами стрелял. мог бы — сплясал бы тут, других потешил. только ничего этого мне сейчас не хочется, хоть я об этом и помалкиваю. сил ни на что не хватает, а признаваться вслух неохота. любое движение — в тягость. раньше у меня силища была. совсем недавно! совсем недавно, недели две назад. а теперь вокруг снуют эти люди. палата у меня — одна койка и больше ничего. койка, правда, современная, ходит вверх-вниз, на пульте управления. только мне самому-то пульт не нащ упать, говорю им. случись что — даже на звонок нажать не смогу.

она по краям пошарила, заглянула под кровать, проверила простынь, под матрас заправленную. и нашла — у меня под правым плечом. наверняка от него вмятина осталась на теле, глубокая, как форма для отливки всяких оловянных безделушек.

как же я не почувствовал? — спрашиваю. — уму непостижимо!

все в порядке, мистер санчес, теперь, если что, сможете позвонить.

зовут ее стефани. мексиканка, то бишь американка мексиканского происхождения. имя для чиканы весьма удачное. помню, было время, совсем недавно, когда наши умники-леваки, из образованных, давали своим детям имена ацтекских богов. мы-то свою дочку назвали глорией, так жена захотела. А сына — джо, в честь моих отца и тестя, обоих сразу.

вы у нас молодцом, добродушно говорит она. пожелания какие-нибудь есть? душ не хотите принять?

меня, отвечаю ей, ноги не держат. а тут еще такой лишний вес.

не сказала бы, что вы лишний вес набрали, мистер санчес, у вас ни грамма жира.

да я не о том, грязи на мне слежалось — не один слой, пот от всего этого лежания.

я вам помогу принять душ.

весит она килограмм тридцать, не больше, росту — метр с кепкой. раньше, когда я на своих двоих стоял, я бы ее без бинокля не заметил. а нынче гляжу на нее с койки, снизу вверх, и она мне кажется почти высокой.

прямо не знаю, что и сказать.

я на вас смотреть не буду. просто постою на всякий случай рядом, за занавеской.

да не о том речь, тебе меня не удержать. сравни свои габариты и мои.

запросто удержу. я думала, вы меня стесняетесь.

стесняюсь? черт возьми, когда я голый, мне стесняться нечего.

да вы шутник, мистер санчес. я подумала, вы отказываетесь из-за того, что я девушка.

будь я на своих ногах, ни одной девушки бы не пропустил. просто я сейчас не в форме, вот и все.

ладно, может, потом надумаете, говорит она, как и положено девушке-стефани — сонно и ласково.

вообще говоря, душ — это хорошо. поразмыслив, решаюсь попробовать. но стефани не возвращается. ее сменил скотт, он у меня тоже частенько появляется. персонала тут полно. у скотта вечно ошарашенный вид, будто его разбудили в три часа ночи. повторяет одно и тоже. например, твердит спасибо, когда достаточно кивнуть или просто бросить: готово — когда постельное белье меняет или утку за мной выносит. а уходя, всем своим видом выражает изумление, что еще держится на этой работе, а не загремел в армию.

сейчас вот привез мне кресло-каталку. я переворачиваюсь, изгибаюсь и ухитряюсь на нее перебраться, как на обычный стул. посадка получилась жесткой, как будто та половина тела, которая утратила подвижность, теперь совсем окаменела и тянет меня книзу сильнее, чем нужно.

спасибо, говорит скотт.

не за что, отвечаю, не вопрос. вопрос в том, как на ногах устоять. вопрос в том, как раздеться, хотя на мне только просторные шорты и майка. вопрос в том, как мыло в руках удержать и намылиться, потому что шатает меня, как от ураганных ветров, налетевших со всех концов света. а сижу я теперь на желтом пластмассовом туалетном кресле, как на троне. до чего же бодрят струи воды. до чего приятно ощущение чистоты.

не дотянуться до кнопки — сигнала к выключению душа. подаю голос. но говорить громко не могу, а кричать неохота.

и тут слышу: все в порядке, мистер санчес?

Говорю ему: я помылся. Кричать-то не могу. И что я слышу в ответ: как управитесь — зовите, я подойду.

да я, говорю, уже управился. а он не слышит.

в кон це концов кое-как выключаю воду левой рукой. жду, потом начинаю дум ать, как мне все же дотянуться до кнопки вызова. пытаюсь нагнуться вперед и достать ее левой рукой, но кнопка оказывается чуть сзади. встать? не попробовать ли встать? опираюсь на левую ногу и со стоном поднимаюсь — встал! но ощущаю себя, как мячик для гольфа на фарфоровом блюдце. облицованная кафелем стена не так-то близко, как быть — непонятно; начинаю с осторожно дви гаться. слегка разворачиваюсь, еще немного, еще, как новичок-скалолаз. тянусь в сторону кнопки — и промахиваюсь. зато со второй попытки, кажется, получается, но ни жужжания, ни трели — ничего такого не слышу. снова давлю на кнопку, раз за разом. уже навострился, руку набил — ноги бы только не подвели. стою голый, мокрый, растерянный и жалкий, потому как ни на что не способен.

хорошо искупались, мистер санчес?

лучше не бывает, говорю.

спасибо.

растирает меня полотенцем. приятно. я благодарен.

сажусь в спасительную каталку, и скотт натягивает на меня свежие шорты и майку. от трусов я отказываюсь — когда приспичит отлить, они помехой будут. еду на каталке к своей родной кровати. скотт меня укрывает одеялом, и мне становится легко и хорошо. я чистый. на привычном месте. и тебе спасибо, говорю я скотту.

по крайней теперь знаю, что могу стоять, это я сыну говорю. следующая поездка — до туалета и обратно. уже могу сам нажать на сл ив.

не все сразу, отец. ты должен понимать.

мне спешить некуда. а тренироваться полезно.

вчера мы с ним баскетбол смотрели, плейофф. ему нравится. а мне нравится, что сын с дочкой меня не забывают, приходят со мной посидеть.

какой счет? — жанетта явилась. в разговор встряла, а сама даже не покосилась на экран. пришла измерить мне давление и мензурку принесла с вечерней порцией таблеток.

спасибо, говорю. девушка из палаты напротив, говорю. у нее целая команда собралась. к этой девушке — ей, видно, и тридцати нет — посетители толпами валят, им впору стулья напрокат брать. ее тоже паралич разбил, все симптомы совпадают с моими.

успехом пользуется, говорит жанетта. родня у нее большая.

давление у меня по-прежнему высокое.

чем же вы тут занимаетесь, мистер санчес?

сдается мне, это вы нашего брата таблетками накачиваете.

жанетта смеется. мы просто не хотим с вами расставаться, потому что вы такой душка.

если не считать девушки из палаты напротив, все больные у вас либо мексиканцы, либо чернокожие, верно?

мистер санчес, вы в своем уме?

ага, видите? в точку попал, да? у вас здесь опыты над людьми ставят.

что вы за человек такой, мистер санчес, то одно вам не так, то другое. ладно, я на посту — звоните, если что.

я сыну так и сказал: заметь, обслуга здесь дежурит либо чернокожая, либо смуглая, если не брать один-единственный промежуток времени — часов этак с двух ночи до шести утра. время психов.

каких еще психов? — спрашивает сын.

когда заходят ко мне белые часа в три-четыре ночи, их, считай, не разглядеть как следует, но все как на подбор — будто спросонья, психоватые, только и ждут удобного момента, чтоб со мной поквитаться. в такое время суток они бесцеремонные, расплывчатые и на сто процентов недружелюбные. не знаю точно, в чем их обязанности заключается.

ну, во-перв ых, работа у них, как я понимаю, собачья, так что им не до того, чтобы заговоры тут устраивать. во-вторых, они наверняка за твоим состоянием следят…

да ведь они мне спать не дают, чтоб я весь день смурной был, как они сами, либо хотят, чтоб я и вовсе со страху помер. есть тут один — как придет, каждый раз свет зажигает и давай нудить, как будто гипнотизирует. такого ни один нормальный человек не выдержит, вот я раз на него и цыкнул: свет-то на кой зажигать? а он взъелся: что, дескать, я без света увижу? теперь-то мне понятно — он нарочно самую яркую лампу включает, чтоб надо мной поиздеваться и показать, кто тут хозяин. не будь я лежачим инвалидом, я бы этому гаденышу морду набил.

хочешь, давай я спрошу, почему ты не высыпаешься?

что ты, они еще больше озвереют, совсем меня замучают. дождутся, чтоб мне хороший сон прис нился, и нагрянут.

а в третьих — это сын мне, — по моим наблюдениям, среди медсестер и санитаров добрая половина, а то и три четверти — англосаксы. и среди больных тоже.

и почти все терапевты тоже, — говорю ему. стало быть, мои подозрения не напрасны: они правят миром, хотя в высшей лиге их брату просто делать нечего.

ну, как же, а пау газоль из лос-анджелес лейкерс?

испанцы и аргентинцы не в счет. обрати внимание, они даже имя его нарочно коверкают — заметил? для них он гей-зол — кто о чем, честное слово… а ведь он в команде — звезда, не хуже коби [Коби Брайант — атакующий защитник Los Angeles Lakers]будет, но того, как ни странно, научились выговаривать — по крайней мере, не коб, а в два слога, как положено. наши исторические корни в грош не ставят, дескать, неотесанные мы, что с нас возьмешь? даже на испанцев — и на тех свысока поглядывают.

логопеды вроде бы должны речь исправлять. у меня половина тела отнялась. стало быть, половина лица тоже. моя логопедша — кристен зовут — мне внушает, что и язык у меня наполовину омертвел. от нее знаю, что это самая сложная мышца во всем теле, потому я и разговариваю, как пьяный. да только ни моей речью, ни моим лицом застывшим мы не занимаемся.

кристен раз за разом меня поправляет.

может, говорю, это я из-за инсульта не выговариваю.

неплохо.

теперь могу выпивать — и никто не заметит.

подозреваю, что у вас нарушена фокусировка.

не понимаю, это она всерьез или чтоб меня поддеть. вообще она ко всем своим упражнениям подходит серьезно, как будто в них ключ к решению всех проблем. у нее множество канцелярских папок, и она в них роется, пока не находит мне упражнения для самостоятельной работы, хотя частенько заставляет меня одно-два сделать прямо у себя в кабинете. причем на время. терпеть этого не могу. логопедию эту. мне кажется, у нее свой интерес, она это нарочно придумывает. речь-то когда начнем исправлять? не занятия, а воскресная школа мормонов. на кой мне это? я же не мормон.

что, простите? говорит.

я ничего не говорил. и не собирался.

почему вы решили, что я мормон?



Поделиться книгой:

На главную
Назад