Помоги проекту - поделись книгой:
«Никто не смеет обвинять меня в зависти, ибо пишу я смело и безо всякого страха; пишу о вещах необыкновенных, о коих никто и никогда не писал так, как это делаю я; и пишу я это во славу Божию, для блага ближнего моего, с презрением к миру сему и его богатствам. Ибо уже родился Илия-Философ, и начинают уже возносить хвалу Граду Божиему. О себе же воистину могу сказать, что обладаю большим богатством, чем стоит вся известная Земля, но не пользуюсь им из-за козней дурных людей.
С полным основанием проникся я презрением к золоту и серебру, каковые ужасают меня, тогда как весь мир страстно им поклоняется, оценивает с их помощью любую вещь и созидает из них орудие тщеславия и роскоши. О, гнусное преступление! О, бездна небытия более глубокая, чем само небытие! И вы верите, что я скрываю науку эту из ревности или зависти? Нет, нет! Ибо я готов признаться во всеуслышание и от всего сердца, сколь тяжко мне бродить и странствовать по сей земле, словно отторгнутому от лика Господня…
Надеюсь (и надеюсь прожить достаточно, чтобы увидеть сие), что через самое недолгое время утолено будет извечное скотское стремление к серебру и деньгам и тогда рухнет опора зверя антихриста (ибо враждебен и противен он духу христианства). Люди безрассудны, народы безумны, ибо почитают одного лишь Бога – бесполезную массу тяжелого металла.
Возможно ли, чтобы сие продолжалось до момента спасения нашего, коего ожидаем мы так давно и которое наступит, когда новый Иерусалим раскинет вымощенные золотом площади свои и откроет сделанные из единого драгоценного камня врата, а древо жизни в раю распустит листья во здравие народов земных?
Я знаю, да, я знаю, что изданный мной трактат поможет многим создать чистейшее золото, но благодаря этому же трактату золото и серебро станут для них столь же презренными, как навоз. Верьте словам моим, юные школяры и подмастерья науки сей, верьте и вы, старики и философы, верьте, что таковое непременно наступит время (и я пишу сие не по прихоти пустого воображения, но предвижу разумом своим и укрепляюсь данным мне откровением), когда мы, познавшие и сохранившие науку сию, соберемся со всех четырех концов земли и вознесем хвалу Господу Богу нашему. Сердце мое творит и повторяет в себе слова, дотоле неслыханные, дух мой, обращенный ввысь трепещет от великой радости во славу Господа всего Израиля.
И я возвещаю слова сии и обращаю их в мир, как предвестие и трубный глас, дабы не умереть мне прежде, чем окажу я миру эту услугу. Книга моя станет предтечей Илии, который подготовит Господу царскую дорогу. И пусть все просвещенные люди мира волею Бога познают это искусство. Тогда золото, серебро и жемчуг станут вещами столь обычными и повсюду появятся в таком изобилии, что не будут обращать на них никакого внимания и почитать будут лишь постольку, поскольку и в них содержится наука. И тогда наконец явится нагая добродетель, благая сама по себе, и придет время славы ее».
Видимо, это и побудило аббата Лангле дю Фре-нуа признать Филалета добрым христианином. Вот что он пишет по этому поводу: «Я намерен сообщить все, что мне известно, об этом адепте. Не подлежит сомнению, что был он человеком высоконравственным и, похоже, добрым христианином, хотя я не знаю, к какой конфессии он принадлежал. Судя по его книге, он был из числа фантазеров и энтузиастов».
Было выдвинуто несколько гипотез о личности этого адепта. Согласно самой распространенной из них, это был британский ученый Томас Воген, о чем написал, в меру своей довольно малой осведомленности, аббат Лангле дю Френуа. Предлагались и другие имена, но, скорее всего, это были псевдонимы: Филалету постоянно грозили преследования, поэтому он менял фамилии, называя себя то Чайлд, то доктор Цайль, то г-н Карноуб. Если же вернуться к Томасу Вогену, то он происходил из древней и знатной семьи в Уэльсе – глава этого рода носил титул лорда и входил в число пэров королевства. Сам Томас Воген был известным ученым и очень близким другом физика Роберта Бойля, с которым мы уже встречались. Оба принадлежали к небольшой группе ученых, составивших ядро будущего лондонского «Королевского общества». Поскольку Томас Воген много путешествовал и публично заявлял о своей вере в реальность алхимического искусства, высказывалось предположение, что лакуны в его биографии могут соответствовать внезапным появлениям адепта, известного под именем Филалет; кроме того, как я уже говорил, Томас Воген дружил с Робертом Бойлем, а нам известно, что Роберт Бойль и Филалет постоянно переписывались. И, наконец, последний довод, который выглядит решающим: до нашего времени дошла рукопись алхимического трактата Томаса Вогена, подписанная псевдонимом Филалет. Итак, дело представляется совершенно ясным, и в «Универсальном словаре Ларусса» статья, посвященная Томасу Вогену, содержит следующее безоговорочное утверждение: это алхимик, известный под именем Эйреней филалет, автор нескольких трактатов, в том числе знаменитого труда «Открытый вход в закрытый дворец Короля».
К несчастью, составители прославленной энциклопедии в данном случае доверились слухам, в чем убедился, проведя более детальное расследование. Совершенно справедливо, что Томас Воген интересовался алхимией и создал по меньшей мере один трактат об этом искусстве, но подписал его псевдонимом Евгений Филалет, а не Эйреней Филалет. Сверх того, по своему содержанию алхимический текст Томаса Вогена разительно отличается от учения, изложенного в трактате Филалета[57]. Остается заключить только одно: личность адепта – точно так же, как его возраст – идентификации не поддается.
До нас дошло очень мало сведений о молодых годах алхимика. Британский писатель Урбигер[58] сообщает, будто Карл I рассказывал одному из своих приближенных о проекции, совершенной Филалетом на его глазах в королевской лаборатории. Никаких деталей Урбигер не приводит, но добавляет, что порошок Филалета обладал поразительной силой. Обратимся к Луи Фигье, который пишет по этому поводу следующее: «Все историки сходятся в том, что тинктура Филалета превосходила силой своей те, что встречались прежде или имелись у других адептов XVII века. Один гран его порошка обращал в золото унцию ртути, а унция этого преображенного металла в свою очередь обладала способностью облагородить десятикратное количество ртути. Поскольку эта цифра почти соответствует результату, полученному ван Гельмонтом во время той знаменитой проекции, которая обратила его в алхимическую веру, было высказано предположение, что неизвестный адепт, вручивший голландскому ученому небольшое количества порошка, был не кто иной, как Филалет собственной персоной. Версия эта подкрепляется весомым свидетельством Старки, друга и ученика Филалета».
Готовность Луи Фигье принять эту гипотезу вызывает некоторое удивление, так как он разделял мнение о том, что Филалет родился в 1612 году. Однако произведенная ван Гельмонтом трансмутация имела место в 1618 году – весьма сомнительно, чтобы Филалет сумел реализовать магистерию в возрасте шести лет!
Напротив, если эта дата рождения является ошибочной, как склонен думать и я, и если Филалет стал известен уже в царствование Карла I, то весьма возможно и даже более чем вероятно, что именно он в 1618 году нанес визит ван Гельмонту, а затем, гораздо позже, явился – вернее, послал одного из своих слуг – к Гельвецию с целью обратить того в алхимическую веру.
Мы еще вернемся к этому вопросу и постараемся доказать наше утверждение, но сначала нужно. проследить за путешествиями адепта за пределами Европы. Из надежного источника мы узнаем, что Филалет какое-то время провел в Северной Америке. Это путешествие, которое он совершил в юности, является одним из самых достоверных с исторической точки зрения событий его жизни, поскольку сразу после прибытия на заокеанский континент он сблизился с аптекарем Старки, вписавшим свое имя в историю фармакологии благодаря изобретению скипидарного мыла, которое применяется и в наши дни. Филалет поселился у него, в доме и часто пользовался лабораторией, где создал в присутствии аптекаря и его сына Джорджа довольно много золота и серебра. Несколько раз он дарил им часть полученым таким образом герметического металла. Когда сын Старки перебрался на жительство в Англию, он издал книгу[59], в которой рассказал о знакомстве с Филалетом и о необыкновенных трансмутациях, совершенных на его глазах. Он не говорит, почему адепт покинул их семейную обитель; вероятно, Филалет опасался долго задерживаться на одном месте, поскольку слава создателя золота следовала за ним по пятам.
Помимо этого свидетельства в нашем распоряжении рассказ доктора Майкла Фаустиса, который издал «Открытый вход в закрытый дворец Короля». Он завязал знакомство с несколькими англичанами, которые либо встречались с Филалетом в Америке, либо состояли с ним в переписке, Среди последних оказался и Роберт Бойль. Он был отнюдь не исключением: многие ученые в течение почти сорока лет относились к Филалету чрезвычайно серьезно. Исаак Ньютон[60] не расставался с книгой «Открытый вход в закрытый Дворец Короля» и принадлежавший ему экземпляр (проданный за очень внушительную сумму на аукционе 1936 года) на каждой странице был испещрен его пометками. Он сам и Бойль были настолько убеждены в реальности алхимии, что внесли в парламент проект закона, запрещавшего распространение сведений о трансмутации, так как это могло привести к падению стоимости золота!
После поездки в английскую Америку следы Филалета на несколько лет теряются; если верить Георгу Морхофу, он будто бы отправился в Восточную Индию, где совершил несколько публичных проекций; но мне не удалось найти этому подтверждения. Зато дату его возвращения в Европу можно установить с почти полной достоверностью: в 1666 году в Амстердаме он поручил Иоганну Ланге перевести на латинский язык первоначальную английскую. версию своего трактата «Открытый вход в закрытый дворец Короля». Это сочинение было издано под названием
Можно удивляться тому, что он никогда не называл себя; кроме того, его настоящее имя при любых обстоятельствах оставалось под прикрытием псевдонима, взятого из предосторожности. Но не следует забывать, что угрожавшая адепту опасность возрастала по мере того, как увеличивалась его слава, поэтому Филалет в своих сочинениях несколько раз говорит о необходимости соблюдения полной тайны, Он утверждает даже, что продавать герметическое золото и серебро стало очень трудно: сразу следуют донос и преследования. Давайте послушаем его самого: «Торговцы отнюдь не простаки, и если они скажут тебе: «Мы словно дети, играющие в жмурки, глаза у нас закрыты, и мы ничего не видим», – а ты окажешься столь наивен, что поверишь им, с первого взгляда обнаружат они то, что принесет тебе страдания и горе». Далее он добавляет: «Я могу с уверенностью говорить об этом, потому что был однажды в чужой стране и хотел, переодевшись торговцем, продать слиток чрезвычайно чистого серебра ценой в шесть сот фунтов стерлингов (сплав я предложить не посмел, ибо в каждой стране имеется своя проба серебра и золота, хорошо известная монетчикам и ювелирам, которые сразу ее опознают; и если вы им скажете, что это золото или это серебро происходят из такой-то страны, они увидят, что это не так, и донесут на вас, чтобы вас арестовали); однако те, кому я предложил это серебро, тут же заявили мне, что оно создано искусственно, а когда я спросил, как они догадались об этом, ответили, что они в своем деле не новички и отлично знают серебро, которое приходит из Англии, из Испании и из других мест, а предложенное мною ни к одной из этих стран не относится. Услыхав это, я молча удалился, оставив им и серебро, и деньги, которые намеревался выручить за него, и более никогда о них не спрашивал».
В другом месте он уточняет: «Да сделает Господь так, чтобы золото и серебро, эти два величайших идола, коим поклоняется весь мир, стали бы столь же презренными, как грязь и навоз! Ибо тогда не придется мне, владеющему искусством создавать их, скрывать от людей умение свое. Порой кажется мне, будто обрушилось на меня Каиново проклятие (об этом я не могу думать без вздохов и слез), ибо я, как и он, отринут от лика Господня и лишен общества милых друзей моих, с коими некогда беседовал безо всякой опаски. А ныне – преследуемый фуриями, нигде не могу задержаться надолго; отчего нередко возношу я Господу, стеная, ту же жалобу, что и Каин: любой, кто встретится со мной, может убить меня.
Я не смею даже позаботиться о семье своей, ибо странствую, точно бродяга, из одного края в другой, и нет у меня постоянного надежного жилища. И хотя обладаю я всеми богатствами мира, пользоваться могу лишь ничтожной частью их».
Именно тут – объяснение наших трудностей с установлением исторических следов адепта, который постоянно переезжал из одной страны в другую и скрывался под разными именами. Впрочем, была, вероятно, еще одна причина этих бесконечных странствий. Весьма вероятно, что Филалет, подобно Парацельсу, являлся в братстве Розы и Креста эмиссаром высшего ранга. Если сравнить поучения, содержащиеся в различных его трактатах, с символом веры розенкрейцеров, легко обнаружить абсолютную идентичность взглядов, – даже в том, как возвещается о приходе Илии, о котором уже говорил в свое время Парацельс.
О конце Филалета известно, если можно так выразиться, еще меньше, чем о начале его жизненного пути. В один прекрасный день он просто-напросто исчез, и о нем больше никто ничего не слышал. Согласно туманной легенде, он будто бы уехал во Францию, но никаких доказательств этого не существует; во всяком случае, из Франции он испарился точно так же, как и из других мест. Он никогда не скрывал, что использует философский камень – не столько в целях создания золота, которое было бы трудно продать, сколько для изготовления снадобья. Поэтому многие убежденные сторонники герметического искусства свято верят, что он обрел бессмертие, предназначенное лишь для адептов высшего ранга. Предсказатель судьбы на картах Этейла утверждал даже, будто Эйреней Филалет и граф де Сен-Жермен – одно и то же лицо. Вот что он пишет: «Господин де Сен-Жермен обладает совершенными познаниями в трех гуманитарных науках и является подлинным и единственным автором написанного Филалетом «Входа в закрытый дворец Короля» («Семь нюансов философского герметического деяния»[61]).
Я не решусь поддержать столь смелое предположение предсказателя: ведь граф де Сен-Жермен вступил на историческую сцену во второй половине XVIII века, иными словами, через сто лет после Филалета. Но вполне возможно, что Фила-лет, как и Никола Фламель, обрел высшую мудрость и после многих странствий, удалился в какое-нибудь тайное место, где долго жил в безмятежной старости.
Лучшим заключением для главы, посвященной этому необыкновенному герметическому философу, будут последние строки его трактата «Открытый вход в закрытый дворец Короля»: «Труд сей я начал и закончил в 1545 году, я, кто проповедовал и проповедует тайное искусство, не нуждаясь в чьих бы то ни было похвалах; но цель труда моего – помочь тем, кто искренне стремится познать секретную эту науку, и пусть знают они, что я их друг и брат, взявший себе имя Эйреней Филалет, англичанин по рождению, обитатель Вселенной.
СЛАВА ОДНОМУ ЛИШЬ БОГУ».
Апостольская миссия Ласкариса
Ласкарис – имя, которое вряд ли вам знакомо. Имена Никола Фламеля или Парацельса известны самой широкой публике, имена Альберта Великого и Василия Валентина и сегодня упоминаются во всех трактатах по неорганической химии, наконец, псевдонимы Космополит и Эйреней Филалет окружены благоговейным почитанием «поклонников науки». Но никто и никогда не говорит о Ласкарисе, хотя его алхимические демонстрации были совершенно поразительны, а в личности этой, при всей ее таинственности, мы обнаруживаем нечто столь знакомое, что невольно начинают возникать очень странные вопросы.
Кем он был, откуда взялся, куда исчез? Ответов нет и. не будет. Само имя Ласкарис, которым я называю этого человека, представляет собой один из бесчисленных его псевдонимов: он выдавал себя за грека, а потому избрал фамилию, очень распространенную среди многочисленных греческих эмигрантов в Германии. Этот фантастический, будем называть вещи своими именами, персонаж появился в конце XVII века и в. течение первой трети следующего столетия исполнял апостольскую миссию, начатую Космополитом и продолженную затем Эйренеем Филалетом.
Похоже, у Ласкариса была одна цель: распространять и доказывать истинность герметической науки. Сам он почти никогда не показывался людям; но при внимательном исследовании большинства трансмутаций, совершенных в период до 1735 года, обнаруживается, что порошок, или тинктура, использованные тем или другим мнимым алхимиком, на самом деле были подарены одним и тем же человеком, чье описание всегда соответствует внешности Ласкариса. Каждый раз за спиной того, кто проводит опыт, но на деле является лишь статистом, возникает силуэт этого необычного адепта, который видел свою миссию в том, чтобы самые разные люди наглядным образом продемонстрировали истинность герметического искусства.
У нас есть несколько описаний Ласкариса, но особой пользы из них извлечь мы не можем. Будь то конец XVII века или период сорок лет спустя, перед нами всегда предстает человек средних лет, он не выглядит молодым при первых своих появлениях и не кажется старым при последних. Что же касается его лица, то здесь загадок еще больше, поскольку все описания не совпадают друг с другом: такое впечатление, что Ласкарис каждый раз меняет свои черты. Только южное краснобайство, веселый нрав, стремление поразить и ослепить аудиторию позволяют нам заключить, что мы имеем дело с одним и тем же человеком. Он выдавал себя за грека – это доказывает, что он им не был – и за архимандрита одного из монастырей на острове Митилена. Он бегло говорил на нескольких языках, с легким неопределенным акцентом, о котором из-за его разговорчивости вскоре забывали. По крайней мере, именно так опишет его в самом начале XVIII века советник Диппель, один из лучших химиков своего времени, и добавит, что на вид этому человеку можно дать от сорока до пятидесяти лет. Эти слова великолепно согласуются с более поздними описаниями, которые относятся к последним появлениям неизвестного адепта.
Вероятно, именно в силу своей южной экспансивности он старался производить опыты как можно реже, отдавая себе отчет, что рискует выболтать слишком много и тем самым привлечь к себе внимание властителей, всегда алчущих золота. Наверное, ему была известна несчастная судьба Сетона, Эдуарда Келли и ювелира Густенхофера, поэтому он стремился соблюдать крайнюю осторожность. Я думаю, именно по этой причине он почти всегда проводил опыты, используя подставных лиц, что было явлением необычным. Преследования, которым подвергся первый из его посланцев, лишь укрепили в нем желание оставаться в тени.
Речь вот о чем: в самом начале XVIII века к королю Фридриху I явился некий прусский дворянин, заявивший, что знает секрет трансмутации металлов и хочет убедить в этом государя. Тот с легкостью согласился и потребовал совершить проекцию незамедлительно. Дворянин использовал порошок, данный ему Ласкарисом, и на глазах восхищенного короля произвел трансмутацию одного фунта свинца в золото. К несчастью, этот легкий успех вскружил ему голову: повторив ошибку своих предшественников, он заверил монарха, что сам является адептом и вполне способен создать философский камень. Он надеялся сделать карьеру при дворе, совершив еще несколько проекций при помощи оставшегося порошка. Однако Фридриху I нужно было совершенно другое, и он приказал изготовить, «в интересах государства», большое количество порошка, дабы пополнить оскудевшую казну. Дворянин принялся за работу, но ничего не достиг, поскольку не был адептом. В свое время, желая произвести впечатление на короля, он «давал голову на отсечение», что действительно обладает знаменитой тайной, – Фридрих истолковал неудачную фразу своего подданного буквально, распорядившись обезглавить его. Чтобы придать этой слишком уж скорой казни видимость законности, раскопали старое дело о дуэли, в ходе которой дворянин убил своего противника, но подобные уловки никого не ввели в заблуждение: все знали истинную причину казни и лишний раз убедились в том, что алчность всегда присуща правителям королевства.
В 1701 году Ласкарис был в Берлине и нашел там человека, которому суждено было стать первым его учеником. Заболев или притворившись, что болен, адепт послал слугу к аптекарю за лекарствами. Аптекарь, мэтр Цорн, не счел нужным заниматься этим делом и поручил его одному из своих помощников – Иоганну Фридриху Беттгеру[62], которому было тогда девятнадцать лет.
Внимательный и усердный юноша очень понравился Ласкарису, чья мнимая болезнь мгновенно исчезла. Он стал беседовать с молодым Иоганном Фридрихом о столь дорогом его сердцу герметическом искусстве и с удивлением обнаружил, что помощник аптекаря страстно увлечен алхимией, помнит наизусть все труды Василия Валентина и пытался уже применить познания свои на практике. Беттгер признался, что никому об этом не рассказывает, поскольку в эту эпоху, как и во многие другие, люди считают безумцами всех, кто увлекается подобными исследованиями. Тогда Ласкарис открыл ему, что он сам является адептом, и дал несколько советов. А перед тем как покинуть город, вручил ему в знак дружбы две унции порошка проекции. Он разрешил использовать этот порошок при соблюдении трех условий: никому не говорить, каким образом порошок был получен; применять его только для демонстрации опыта, но не в целях наживы; осуществить первую трансмутацию лишь по прошествии значительного времени после отъезда адепта. На прощание Ласкарис сказал Беттгеру:
– Знайте, результат будет таков, что в Берлине никто больше не осмелится обзывать алхимиков сумасшедшими.
Молодой человек с большим нетерпением ждал, когда окончится назначенный Ласкарисом срок, чтобы испытать наконец свой философский камень. Опыт был произведен в присутствии таких же, как он сам, юных помощников аптекаря, которые прежде насмехались над ним за приверженность к чтению алхимических книг. Перед их ошеломленным взором свершилась трансмутация двух унций ртути в самое настоящее золото. Беттгер, не помня себя от радости, попросил у хозяина расчет и отправился в Галле изучать медицину.
Мы расстанемся на время с Ласкарисом, чтобы познакомить читателя с историей его ученика, который представляет интерес во многих отношениях. Итак, молодой Иоганн Фридрих Беттгер объявил мэтру Цорну о своем уходе, но тот предпринял попытку удержать способного помощника. Пригласив юношу на прощальный ужин, он позвал также двух священников в надежде, что совместными усилиями им удастся доказать ложность алхимических бредней. Пасторы Винклер и Борст по ходу трапезы стали поносить герметическое искусство и в заключение изрекли: «Никогда не сможете вы сделать невозможное возможным».
Молодой человек поднялся с места со словами: – Пойдемте в лабораторию и я на ваших глазах сделаю то, что вы считаете невозможным.
Последовав за Беттгером, все начали очень внимательно наблюдать за его действиями. Он взял тигель и хотел положить туда свинец, но мэтр Цорн, опасаясь, что этот металл подвергся предварительной обработке, предложил произвести опыт с серебром, за которым сходил сам. Юношу это нисколько не обескуражило, и он поместил данные ему три унции серебра в предварительно нагретый тигель. Когда металл расплавился, Беттгер вынул из кармана маленькую серебряную шкатулку и достал из нее крупицу философского камня. Прежде чем бросить в тигель, он смешал ее с небольшим количеством воска. Сотрапезники успели разглядеть порошок: по их словам, он походил на крохотные осколки стекла огненно-красного цвета. Как только тигель остыл, Беттгер вылил расплавленный металл: тогда мэтр Цорн и оба священника с изумлением увидели, что это самое настоящее золото. Как всегда, герметический металл отнесли к ближайшему ювелиру, который подверг его всем положенным испытаниям – золото оказалось безупречным.
Один из старых друзей Беттгера по имени Зиберт, руководивший тем, что мы назвали бы фармацевтической лабораторией, услышал о трансмутации, совершенной его бывшим однокашником, пришел к Беттгеру с просьбой показать и ему столь чудесное превращение. Юноша охотно согласился. Зиберт сам приобрел предназначенные для опыта тигель и ртуть, а затем собственноручно совершил всю операцию, тогда как роль Беттгера состояла лишь в том, что он бросил в металл восковой шарик с порошком. Зиберт тем временем подготовил восемь унций свинца, которые положил в другой тигель и довел до точки плавления. Когда ртуть под воздействием философского камня стала превращаться в коричневую массу, ее немедленно слили в другой тигель, со свинцом; через четверть часа оба металла образовали единую и цельную золотую массу.
В Берлине все теперь только и говорили о Беттгере. Жители разделились на два лагеря: свидетелей трансмутации, свято уверовавших в истинность алхимии, и прочих, судивших о ней лишь по рассказам, а потому убежденных, что все это – выдумки и обман. Последние дали бедному Иоганну Фридриху прозвище «Adeptus ineptus»[63]. И на сей раз рок судил так, чтобы слух об этих потрясающих опытах дошел до короля Фридриха-Вильгельма I. Подобно своим предшественникам, он тут же отдал приказ схватить молодого Беттгера. К счастью, мэтр Цорн был знаком с одним из придворных, тот предупредил о неизбежном аресте Беттгера, который успел покинуть Берлин и направился в Виттенберг, где жил его дядя. Отъезд быстро превратился в бегство, ибо молодой человек, переправившись через Эльбу, заметил погоню, и ему пришлось прятаться от прусских солдат в лесу. Поселившись у дяди, Беттгер почитал себя в безопасности, однако король прусский не желал выпускать добычу из рук и потребовал, чтобы город Виттенберг выдал ему его подданного. Но Беттгеру повезло: он родился не в Магдебурге, как полагал Фридрих-Вильгельм I, в Саксонии – вот почему, когда курфюрст Саксонский и король польский Август II, в свою очередь, предъявил на него права (между двумя, странами едва не вспыхнула война!), он добровольно устремился в Дрезден, чтобы оказаться как можно дальше от берлинского двора.
Едва Беттгер приехал в Дрезден, как его отвели к курфюрсту Саксонскому, который потребовал показать трансмутацию. Юноша охотно согласился и произвел успешный опыт. Очарованный Август II немедленно даровал ему титул барона. От такой удачи у бедного Иоганна Фридриха немного закружилась голова. Он совершенно забыл о своем намерении изучать медицину и предался разгульной жизни, помышляя лишь о выпивке и удовольствиях, ка которые тратил порошок, подаренный Лас-карисом. Он построил себе великолепный дом и стал задавать роскошные пиры; говорят, сотрапезники каждый раз находили под салфеткой золотую монету. Светские дамы были от него без ума и с легкостью отдавались ему в обмен на драгоценности, оплаченные герметическим золотом.
Так продолжалось два года. Разумеется, в каком-то смысле Беттгер успешно исполнял возложенную на него Ласкарисом апостольскую миссию, поскольку такой экстравагантный образ жизни не мог не подтверждать истинность алхимии: все убедились, что с помощью порошка можно получить столько золота, сколько пожелаешь. С другой стороны, философский камень, созданный подлинным адептом, таял на глазах. Вспомнив о прочитанных некогда трудах Василия Валентина и устных объяснениях Ласкариса, Беттгер попытался, подобно многим другим сбившимся с пути миссионерам, возобновить запасы порошка. Он был уверен, что сумеет это сделать, но, как и все прочие, потерпел полную неудачу. В один прекрасный день у него не осталось ни крупицы философского камня. Это была катастрофа.
Ему пришлось отказаться от пышных приемов и сократить расходы. Он полагал, что его, в свою очередь, будут приглашать все те люди, которые в течение двух лет беззаботно пировали за его счет; но это лишь доказывало, как плохо он знал продажную придворную знать. Все отвернулись от него, как только поняли, что больше тут поживиться нечем. Любовницы его бросили, слуги сговорились отомстить ему, потому что он не мог им платить, и распустили слух; будто он собирается бежать. По заведенному уже порядку курфюрст приказал арестовать его и держать под стражей в собственном доме.
Здесь мы возвращаемся к Ласкарису, который в это время путешествовал по Германии. Издали он следил за карьерой своего ученика и знал все о его стремительном бегстве из Берлина, о прибытии в Дрезден, о возведении в дворянское достоинство, равно как и о нынешних его злоключениях. Ласкарис чувствовал моральную ответственность за то, что молодой человек довел себя до столь плачевного состояния. Поэтому он решил выручить Беттгера и с этой целью
– Понимаете ли вы, – добавил Ласкарис под конец, – какой опасности он подвергается? Вам нужно поехать в Дрезден и объяснить Августу II, что Беттгер никогда не владел герметической тайной, а порошок получил в подарок от странствующего адепта. За его освобождение вы предложите королю выкуп в восемьсот тысяч дукатов.
– Восемьсот тысяч дукатов! – вскричал Паш. – Но где я найду такие деньги? Таких сокровищ нет ни у одного человека, и только король может ими обладать.
– Пойдемте ко мне, – ответил Ласкарис, – я покажу вам кое-что, и вы поймете, что ошиблись.
Когда они оказались в маленьком убогом жилище адепта, тот показал Пашу мешочек весом в шесть фунтов, внутри которого находился порошок рубинового цвета. И Ласкарис произнес:
– Вот мой запас порошка проекции. Благодаря своему искусству, я могу возобновлять его по собственной воле. Мне достаточно соединить его с обычным золотом, чтобы он умножился, и каждая из этих частей способна совершить трансмутацию обычного металла, превышающего его по весу в четыре тысячи раз.
Чтобы окончательно убедить врача, Ласкарис тут же произвел чрезвычайно успешную трансмутацию с фунтом ртути. Паш, пораженный этим «неопровержимым доводом», обещал завтра же отправиться в Дрезден.
– Когда вы вернетесь, – сказал адепт, – и если вам удастся освободить Беттгера, я сделаю вас богатым до конца ваших дней.
Через несколько дней доктор Паш прибыл в Дрезден, где у него имелись дальние родственники, которые, к счастью, принадлежали к знатному роду и были приняты при дворе, Он надеялся с их помощью получить аудиенцию у курфюрста и передать тому предложение Ласкариса, но кузены отговорили его от подобного намерения:
– Подумайте сами, – сказали они, – такой громадный выкуп окончательно убедит короля, что Беттгер владеет тайной и что вы создали восемьсот тысяч дукатов по его указаниям. Его не только не выпустят на свободу, но подвергнут пытке, чтобы заставить выдать секрет.
– Что же мне делать? – воскликнул доктор.
– Это золото лучше использовать для подкупа стражи, которая охраняет вашего друга. Он сможет убежать.
Совет был мудрым, и план почти удался. Паш снял квартиру напротив дома Иоганна Фридриха и через слуг известил пленника о своем плане. Но бегство сорвалось из-за предательства одного из стражников; курфюрст приказал арестовать Паша, который был заключен в крепость Зонненштайн. А самого Иоганна Фридриха Беттгера перевели в крепость Кенигштайн, где ему все же были предоставлены отдельные апартаменты и лаборатория, чтобы он мог продолжать свою работу. Бедный Паш провел в заточении два с половиной года, потом ему удалось бежать, но во время бегства он сломал грудную кость и умер через шесть месяцев после воз-вращения в Берлин. О своих злоключениях он поведал советнику Диппелю, который оставил нам подробный рассказ об этом.
А Иоганну Фридриху Беттгеру фортуна неожиданно улыбнулась. Зная, что не способен создать философский камень, он ожидал пыток и смерти, как вдруг в судьбе его произошел крутой поворот. Это случилось благодаря влиянию графа фон Чирнхауса, коменданта крепости, где он томился в заключении. Граф интересовался изготовлением фарфора– это китайское искусство было тогда почти неизвестно в Европе. Репутация алхимика Беттгера, невзирая на все его заключения, оставалась очень высокой, и граф решил привлечь его к своим собственным исследованиям.
В 1704 году мнимый адепт открыл способ изготовления красного фарфора, а в 1709 году ему удалось наконец создать белый фарфор – это был один из самых дорогих секретов эпохи. Курфюрст пришел в восторг: для него эта тайна почти равнялась тайне философского камня, поскольку он намеревался открыть мануфактуры на всей территории своего государства. Беттгер, воспользовавшись удачным стечением обстоятельств, признался, что никогда не владел секретом философского камня, и рассказал о своем знакомстве с Ласкарисом. Курфюрст простил его и вернул ему свободу вместе с титулом барона, а потом назначил его директором первой мануфактуры саксонского фарфора в Дрездене. Беттгер вновь обрел вкус к роскоши и стал вести разгульную беспорядочную жизнь. В тридцать семь лет он умер, подорвав здоровье неумеренным потреблением алкоголя.
Этот рассказ не удовлетворил бы требовательного читателя, если бы я не подкрепил его другим исследованием, чрезвычайно серьезным по характеру и обладающим всей весомостью немецкой эрудиции. Речь идет о биографии Беттгера, изданной в Лейпциге в 1837 году: «И.Ф.Веттгер, создатель саксонского фарфора»
Как и следовало ожидать от писателя XIX века, современника Луи Фигье, Энгельхардт пытается доказать, что юный Беттгер не совершил ни единой трансмутации металла в золото. Вот как звучит эта история в его изложении: в квартале, где располагалась аптека мэтра Цорна, был хорошо всем известный нищий по имени Ласкарис, он-то, однажды и вручил молодому Беттгеру некий порошок. Тот сумел убедить своего хозяина, будто это философский камень, и на его глазах совершил подобие (?) трансмутации, а затем расстался с ним. Эыгелъхардт признает, что опыт этот наделал такого шуму, что Пруссия едва не объявила войну Саксонии, куда скрылся молодой помощник аптекаря, Там его сразу же приняли при дворе Августа II, короля Польши, которому он внушил (?), будто обладает философским камнем и может произвести трансмутацию металлов. Тогда курфюрст Саксонский возвел его в дворянское достоинство и предоставил лабораторию для алхимических исследований. Именно в ней и была открыта тайна фарфора, но гораздо позже, когда терпение Августа II истощилось до такой степени, что Беттгер из гостя превратился в пленника. Что до нищего Ласкариса, то вскоре после стремительного бегства Беттгера он якобы умер в богадельне города Данцига.
Чтобы принять версию г-на Энгельхардта, нужно согласиться с тем, что одно государство способно объявить войну другому из-за ничтожного помощника аптекаря, которому было всего девятнадцать лет; да и в дворянское достоинство его возвели непонятно по какой причине, без каких бы то ни было оснований. Что до Ласкариса, то я не сомневаюсь, что немецкий эрудит отыскал следы какого-то нищего, носившего эту фамилию, – как я уже говорил, очень распространенную среди греков, живших в Германии. Однако этот нищий ничего общего не имеет с нашим адептом, история которого все еще далека от завершения. Если же изучить внимательно жизнь Беттгера и подвергнуть ее рациональному объяснению, то вывод напрашивается один: лишь обладание порошком Ласкариса делает его приключения не только правдоподобными, но и возможными.
Вернемся теперь к истории подлинного Ласкариса, который продолжал свою просветительскую миссию по пропаганде герметического искусства. В качестве новых эмиссаров он избрал двух молодых провизоров. В тогдашней Германии – такое складывалось впечатление – все аптекарские работники в свободные часы баловались алхимией; пусть они и не умели делать золото, но все-таки казалось, что они ближе к разгадке тайны. Этим, несомненно, объясняется тот факт, что адепт щедро поделился философским камнем с двумя молодыми людьми, которые ничего из себя не представляли и ничем не прославились.
Первым из них был Герман Браун, работавший помощником владельца самой большой аптеки во Франкфурте-на-Майне. После встречи с Ласкарисом он стал рассказывать знакомым, что кто-то из родственников перед смертью подарил ему небольшое количество трансмутационной тинктуры. Чтобы отличить ее от других, не изменив при этом свойства, он смешал ее с копайским бальзамом, отчего она обрела необычный цвет. Хозяин аптеки, доктор Эберхард, попросил испытать пресловутую тинктуру в присутствии его самого и нескольких друзей. Браун охотно согласился и совершил трансмутацию в золото сначала ртути, потом свинца. Тогда Эберхард обратился к самому авторитетному ученому здешних мест – доктору Горлахеру из Мюнстера. Тот согласился принять участие в проверке тинктуры, но при условии, что опыт произведет собственноручно. Браун против этого не возражал, и доктор Горлахер принял все меры предосторожности, что бы исключить возможность мошенничества. Он купил новый тигель, запасся изрядным количеством ртути у одного из своих друзей и нашел у себя старую свинцовую трубку, которая пролежала в доме много лет. Эксперимент проводился в его собственной лаборатории: сначала в тигель поместили ртуть, и роль Брауна свелась к тому, что он бросил в металл восковый шарик, смоченный в тинктуре. Горлахер сам закрыл тигель и, разогрев его в течение десяти минут, обнаружил, что вся ртуть обратилась в золото. Точно такая же операция была произведена со старой свинцовой трубкой, которая, в свою очередь, превратилась в золото высокой пробы.
Эта двойная трансмутация наделала много шуму. Браун, ничего не понимавший в алхимии, заявил, что в основе тинктуры лежит фосфор. Действительно, это вещество было изучено совсем недавно, и помощник аптекаря считал его чрезвычайно загадочным! Как только подаренный Ласкарисом философский камень иссяк, Браун вернулся к прежней однообразной жизни, однако он по-своему выполнил пропагандистскую роль, отведенную ему адептом.
Второго аптекаря звали Мартин; эта личность еще менее интересна: он ухитрился потерять часть порошка, из дурацкого любопытства смешав его с каким-то другим веществом. Остальной запас он использовал, чтобы пустить пыль в глаза каким-то девицам в надежде добиться их благосклонности, тогда как трансмутации следовало производить в присутствии почтенных ученых мужей, и Ласкарис, несомненно, дал ему соответствующие указания.
Итак, вернемся к нашему адепту, который во время путешествия в Богемию познакомился с советником Либкнехом, уроженцем Вены. Последний описывает своего спутника как человека средних лет, очень образованного: по его свидетельству, Ласкарис бегло изъяснялся на греческом, латинском, французском, немецком и итальянском языках. Убедившись в том, что советник – человек достойный, адепт ловко перевел разговор на герметическое искусство. Либкнех заявил, что считает все это пустыми бреднями и даже слышать не желает никаких аргументов в пользу алхимии. Он добавил, что поверит в возможность трансмутации, лишь когда собственными глазами увидит превращение металла в золото. Ласкарис не стал настаивать и сменил тему.
В очередной раз они остановились на ночлег в городке Хаш. Утром, перед тем как сесть в дилижанс, Ласкарис предложил советнику зайти к жившему по соседству кузнецу, обещая показать интересный опыт. Либкнех, который совершенно забыл о разгоревшемся накануне споре, охотно согласился. Тогда Ласкарис, поместив в тигель ртуть, быстро совершил трансмутацию с небольшим количеством своего порошка. Советник онемел от изумления, а адепт сказал, что произведет еще одну операцию, дабы окончательно убедить его. Кузнец, взяв другой тигель, вновь положил туда ртуть и расплавил на сильном огне. Ласкарис произвел трансмутацию, но при виде золота воскликнул:
– На сей раз золото получилось не таким хорошим. Сейчас я его очищу.
Это золото было помещено в третий тигель и расплавлено; адепт бросил в него несколько крупиц другого порошка, и оно стало белым. Когда его слили, обнаружилось, что теперь это чистейшее серебро. Ласкарис, подарив золотой и серебряный слиток совершенно ошеломленному советнику, решил расстаться с ним, – несомненно, опасаясь докучных расспросов. Адепт отправился во Францию, а три тигля, в которых была произведена эта тройная трансмутация, по сию пору можно увидеть в университете Йены.
Во Франции следы Ласкариса теряются, и мы вновь встречаемся с ним лишь в – 1707 году – благодаря записям уже упомянутого химика Диппеля.
В Амстердаме Диппель познакомился с человеком, который утверждал, будто владеет порошком, позволяющим произвести трансмутацию металла в золото или серебро. По его словам, он получил философский камень от адепта, пожелавшего остаться инкогнито. Когда советник Диппель засыпал его вопросами, он согласился описать внешность человека, подарившего ему порошок проекции. Диппель, хорошо помнивший Ласкариса, по этим приметам тотчас опознал адепта. Незнакомец, увидев, что химик был знаком с его благодетелем, согласился произвести трансмутацию и сказал, что повторит недавний опыт своего учителя. Он привел Диппеля и еще нескольких человек в соседнюю мастерскую, где показал им медную пластинку примерно тридцати сантиметров диаметром, Поместив ее на печь таким образом, чтобы нагревался только центр, он бросил несколько крупинок белого порошка, и в середине пластинки произошла трансмутация меди в серебро. Тогда ученик Лаекариса перенес пластинку на печь меньшего размера продолжая нагревать только серебряный круг диаметром – примерно в четыре сантиметра, а затем бросил на него несколько крупинок красного порошка, произведя трансмутацию внутреннего круга в золото. Затем он вручил химику Диппелю пластинку, в которой расположились концентрическими кругами три металла – медь, серебро и золото. Диппель очень внимательно наблюдал за действиями своего нового знакомца и, желая показать, что никакого мошенничества быть не могло, сделал в записях своих специальное уточнение: «Мастер не просто продемонстрировал пластинку, но разрезал ее на куски, чтобы показать поклонникам алхимии, что порошок проник внутрь: он продал им эти куски по очень умеренной цене».
Без сомнения, анонимному мастеру не хватало великодушия истинных адептов – Сетона, Филалета или Ласкариса, которые всегда дарили присутствующим слитки, полученные в результате трансмутации. Тем не менее это был ловкий и умелый человек, вполне достойный доверия Ласкариса.
В течение еще нескольких лет, вплоть до 1715 года, наш загадочный адепт остается совершенно неуловимым. Мы вновь встречаем его в Гамбурге, в доме барона фон Крейца, который посвятил поискам философского камня тридцать лет жизни, но не достиг ничего, если не считать насмешек. У них с Ласкарисом произошел долгий разговор, и он признался, что отныне его единственное желание – совершить хотя бы одну трансмутацию в присутствии своих знакомых, чтобы покончить с бесконечными издевками и продолжить работу, обретя спокойствие духа и мужество. Ласкарис уклонился от прямого ответа и постарался лишь ободрить барона; но после его ухода тот с удивлением обнаружил на кресле, в котором сидел гость, маленькую коробочку с небольшим количеством красного порошка и дамским украшением. В приложенной записке было сказано, что это порошок проекции, и объяснялось, как им пользоваться. Что касается украшения, то это была серебряная брошка, одна из дужек которой подверглась трансмутации в золото. Видимо, адепт хотел показать, сколь велики его познания и мастерство, ибо он сумел произвести холодную трансмутацию, не расплавляя металл, так как в противном случае брошка потеряла бы свою форму. Барон ни на секунду не усомнился, что в его руках находится знаменитый порошок философов. Собрав всех своих знакомых и друзей, он, невзирая на их саркастические замечания, приступил к опыту, успех которого превзошел все его ожидания, присутствующие же были совершенно ошеломлены. У него хватило ума признаться, что не он создал этот чудесный порошок, и ему вполне хватило той триумфальной победы, которую он одержал над насмешниками. Потомки его до сих пор хранят ту самую брошь – наполовину золотую, наполовину серебряную.
Ласкарис прибыл в Вену в июле 1716 года, и ему удалось собрать наиболее выдающихся людей города, принадлежавших к местной научной элите. Он желал доказать им истинность герметического искусства посредством особо успешного опыта, с соблюдением всех необходимых гарантий. Советник Панцер фон Гессе составил чрезвычайно подробный протокол этого события, и я счел необходимым привести здесь его текст, хотя он несколько длинноват. Но в данном случае речь идет об одном из редких официальных документов, неопровержимо доказывающих реальность металлической трансмутации.
«Писано в Вене, 20 июля 1716 года, в седьмое воскресенье после Троицы, в квартире советника принца Шварцбургского сеньора Вольфа Филиппа Панцера, в доме, принадлежащем имперскому генералу, управляющему резиденцией императора и коменданту Венской крепости сеньору графу Карлу Эрнесту фон Раппаху. При сем присутствовали: вицеканцлер империи и Богемии, командующий германской экспедицией его превосходительство граф Йозеф фон Вюрбен и фон Фрейденталь, сеньор Эрнест, тайный советник короля Пруссии, и сеньор Вольф, тайный советник принца Бранденбургского фон Кульмбаха и фон Анспаха, братья граф и барон фон Меттерних, а также вышеназванный советник Шварцбургский и его сын Иоганн Христоф Филипп Панцер.
1. Около десяти утра вышеназванные лица собрались в указанном месте. Один из них принес в бумаге философский порошок: его было чрезвычайно мало, и походил он на морскую соль; взвесив его, обнаружили в нем пол-унции.
2. Присутствующие лица взвесили два медных пфеннига, из коих один был взят в богадельне для бедных города Вены; вес первого оказался сто драгм восемь с половиной гран, а второго, отчеканенного в Венгрии в 1607 году, семьдесят драгм шесть гран.
3. Первый пфенниг был раскален докрасна, и советник Шварцбургский извлек его железными щипцами; затем сеньор Вольф, барон фон Меттерних добавил к нему немного воска и прикрыл с одной стороны другим пфеннигом.
4. Вице-канцлер Богемии, опасаясь, как бы пфенниг не расплавился, раскалил его докрасна и бросил в воду, откуда извлек с такой поспешностью, что обжег себе пальцы.
5. Все увидели, что пфенниг, бывший красным при погружении в воду, стал белым, когда извлекли его, и были знаки, показывающие, что он уже начал плавиться.
6. Произвели ту же операцию со вторым пфеннигом, и результат оказался таким же, какого достиг прежде сеньор Вольф, барон фон Меттерних.
7. Но на этом дело не закончилось: раскалили еще несколько пфеннигов поменьше и подвергли той же операции, а когда извлекли, увидели, что цвет их изменился, но не стал совершенно белым. Оба брата фон Меттерних особо это отметили.
8. Был взят слиток меди в форме призмы и после нагревания брошен в ту же воду, и все увидели, что в некоторых своих частях он изменил цвет, но в меньшей степени, чем первые два пфеннига.
9. Отрубив кусок этого медного слитка, подвергли его той же операции, и он стал совершенно белым.
10. Затем была сделана попытка повторить это с другим куском меди, но когда вынули его из воды, увидели, что цвет не изменился.
11. Больший из пфеннигов, упомянутых в пункте № 2, был разрублен, и стало видно, что внутри он такой же белый, как снаружи; граф Эрнест фон Меттерних взял себе одну половину, а барон фон Меттерних – другую.
12. От этой второй половины отрубили маленький кусочек весом в два драгма, положили на весы и произвели подсчет: целый пфенниг обратился в серебро весом в сорок гран.
13. Положили на весы маленький кусочек из пункта № 9, и оказалось в нем двенадцать гран серебра.
14. То же самое сделали с куском из пункта № 8 и нашли, что это серебро; поскольку предварительно его не взвесили, нельзя было узнать точно, какова пропорция изменения.
15. Поскольку не оставалось уже сомнений, что медь преобразилась в серебро, стали подсчитывать вес серебра; взвесили пфенниги из пункта № 2: первый весил сто двадцать пять драгм восемь гран, то есть на двадцать пять драгм больше, чем прежде; второй весил семьдесят девять драгм шестнадцать гран, то есть на одиннадцать драгм больше прежде, что удивило присутствующих не меньше, чем сама трансмутация.
16. Не смогли точно высчитать: до какой степени облагородила металл оставшаяся тинктура, потому что не взвесили предварительно медь из пункта № 7 и пункта № 8. Но даже если учитывать только два первых пфеннига, то тинктура преобразила пять тысяч четыреста долей меди в шесть тысяч пятьсот пятьдесят две доли серебра, следовательно, можно допустить с небольшой погрешностью, что одна доля тинктуры произвела трансмутацию десяти тысяч долей металла.
Actum loco in die at supra, in memoriam fidem rei sic gestae factae qua verae transmutationis[64]
Поделиться книгой: